Пандемия. Аркада. Эпизод первый Панов Вадим

– Значит, придется справиться.

– Давай я вызову телохранителей?

– Зачем?

И вот тогда Эрна сказала:

– Я не хочу, чтобы все закончилось плохо…

А Орк отдал ей свернутую самокрутку и улыбнулся:

– Плохо не будет.

И тут же нанес стремительный, хладнокровный и до ужаса точный бэкфист[7], смахнув с доски одну из трех фигур.

А Эрна щелкнула зажигалкой и подумала, что он действительно изменился. И выдохнула дым, наслаждаясь ароматом настоящего кубинского табака.

Второго врага Орк заставил согнуться пинком в пах. Перехватил руку третьего – в ней оказался нож, вывернул ее до хруста в суставе, безжалостно сломанного через мгновение, подножкой сбил на землю, подошел ко второму, спокойно взял его двумя руками за волосы и нанес сокрушительный удар коленом в голову. Первый до сих пор пребывал в нокауте, и добивать его Орк не стал.

Молча вернулся к Эрне и забрал у нее сигарету.

– Жестоко, – резюмировала женщина. Ее пальцы не дрожали. Его, впрочем, тоже. – Ты изменился.

– Может, я стал собой?

– Не знаю, – протянула Эрна. – Не знаю…

Она хотела его до неистовства.

Но сейчас, одеваясь, чтобы расстаться навсегда, Эрна снова сказала:

– Я не хочу, чтобы все закончилось плохо.

Однако Орк промолчал.

Ничего не ответил. Только ободряюще улыбнулся хрупкой красавице и пыхнул дымом, вспоминая, как вышел однажды к роскошному бассейну в роскошном загородном клубе, где собирались отдохнуть и расслабиться члены действительно высшего общества. Вышел улыбаясь, пребывая в прекрасном настроении, чувствуя себя героем, готовым свернуть горы и дотянуться до звезд, чувствуя, что может сделать все, о чем попросит любимая, и… И увидел на некоторых мужских спинах и плечах характерные отметки маленьких, очень острых ногтей. Не очень заметные, но очевидные – если знать, куда смотреть и что искать.

Тогда он тоже никому ничего не сказал, просто напился в баре.

Но запомнил.

Запомнил навсегда.

Как вы представляете время?

Вы способны вообразить понятие, проносящееся мимо настолько быстро, что остается невидимым? Что оно для вас? Стрелки старинных часов? Сменяющие друг друга цифры электронного табло? Песок, убегающий в тонкую дырочку под действием гравитации? Листы календаря в мусорном ведре? Явившиеся за долгом громилы? Могилы друзей, образы которых постепенно стираются из памяти?

Как вы представляете то, в чем измеряется жизнь?

Вы задумывались?

Что вы видите, когда представляете ВРЕМЯ, означающее вашу ЖИЗНЬ? Может, уходящую вдаль дорогу? Сначала медленную ухабистую колею, которая плавно превращается в скоростное шоссе, и верстовые столбы начинают мельтешить так быстро, что не успеваешь зацепиться взглядом за дни и отсчитываешь прожитую жизнь неделями, а то и месяцами. Может, вам видится огромная скала, что вот-вот навалится на вас? Или бесконечный темный тоннель, в котором лишь изредка встречаются освещенные пятна радости? Как вы представляете время? Как вы его чувствуете? Нет, я не о том, что в тридцать пять лет тело слетает с гарантии, и им начинают заниматься доктора… А в действительности – люди-самоучки, не имеющие доступа к исходным кодам организма.

Как вы ощущаете время?

– В чем смысл вопроса? Время просто есть.

А2 вздрогнул, оторвал взгляд от стола, несколько секунд рассматривал сидящего напротив мужчину, а затем густо покраснел, сообразив, что последнюю фразу произнес вслух. То есть последнюю – точно. А возможно, и все предыдущие. Ему пришлось долго ждать вышедшего по делам хозяина кабинета, и он задумался, а когда А2 по-настоящему задумывался, то переставал замечать происходящее вокруг и начинал произносить вслух захватившие его мысли. Иногда свидетелями размышлений становились умные, образованные люди, и вернувшегося в реальность А2 поджидали интереснейшие и долгие разговоры. В некоторых случаях ему доставались насмешки от потомков обезьян, предлагающих закинуться успокаивающей «химией». Однако в большинстве случаев окружающие старались не замечать высказываний погрузившегося в себя А2. Ведь у всех есть собственные дела.

Хозяин кабинета решил воспользоваться удобным случаем начать непринужденный разговор, но ошибся: А2 такой подход не понравился.

Ему вообще не нравился собеседник.

– Извините, – пробормотал покрасневший А2, вновь упираясь взглядом в столешницу.

– Вам не за что извиняться: мне было интересно.

– Не сомневаюсь.

Мужчина поднял брови, намекая, что дерзость будет наказана, и А2 поспешил объясниться:

– Я склонен к созерцанию и размышлениям, иногда парадоксальным… неожиданным для слушателей… я… – увидел в глазах собеседника зарождающееся раздражение и решил, что не стоит углубляться в подробности. – Я просто хотел уточнить, что знаю за собой такую особенность. Ничего более. Ни в коем случае ничего более. Людям нравится меня слушать… говорят, я становлюсь убедительным и… и более интересным собеседником, чем в обычное… чем всегда.

Несколько секунд хозяин кабинета размышлял над путаным ответом посетителя, после чего милостиво кивнул:

– Понимаю.

Показав, что не счел высказывания А2 оскорбительными.

Да и как можно ожидать оскорблений от смущенного интеллигента в костюме классического кроя конца ХХ века? Теряющегося от любого замечания и явно напуганного? Беспрестанно поглаживающего поверхность стола и избегающего смотреть в глаза? По всему видать, человека скромного, застенчивого, в чем-то умного, но к жизни неприспособленного, возможно – девственника.

– Вы знаете, где находитесь? – помолчав, спросил хозяин кабинета.

– Вы решили надо мной посмеяться? – робко удивился А2.

– Отнюдь, – покачал головой хозяин. – По опыту знаю, что многие люди не отдают себе отчет в том, чем занимается наша организация.

– Я – отдаю.

– Тогда, пожалуйста, скажите.

А2 вздохнул, поправил smartverre – такого же древнего дизайна, как и костюм, – и неуверенным голосом ответил:

– Я нахожусь в институте Права и Толерантности, где занимаются…

И вновь замялся.

– Счастьем, – закончил за него хозяин кабинета.

– Я так и хотел сказать, – подтвердил А2, четко осознавая, что должен проявлять не только внешнее funny, но и внутреннюю лояльность.

– Вас ничего не смущает?

Последовала короткая, на несколько секунд, пауза, после чего А2 дернул плечом и выдавил давно зазубренную цитату:

– Не вижу ничего странного в том, что людям необходимо прививать чувство счастья. Наша цивилизация не так давно ступила на истинно гуманистический путь развития, и хотя общество быстро меняется…

– В хорошую сторону или в плохую? – немедленно уточнил хозяин кабинета.

– Вперед, – так же быстро ответил А2. – Время еще не научились оборачивать вспять.

Теперь взял паузу собеседник.

Он откинулся на спинку кресла, несколько секунд не мигая разглядывал А2, затем представился:

– Морган Каплан, доктор.

– Очень приятно, Алекс Аккерман… биолог… доктор.

Профессию А2 назвал неуверенно, однако Морган не обратил на заминку внимания и поинтересовался:

– Алекс Аккерман… Вас поэтому прозвали А2?

– Да… еще в детстве…

– Вы знаете, чем мы занимаемся, доктор Аккерман?

– Разве мы не об этом только что говорили?

– Я услышал стандартный ответ, а хотел бы знать ваше истинное отношение к происходящему.

– Гм…

Ответить так, как думал, А2 не мог, поскольку это грозило крупным штрафом и коротким тюремным заключением с последующим помещением в список неблагонадежных. Нужно было отвечать правильно, однако зазубренные определения выскочили из головы и никак не хотели возвращаться.

– Не смущайтесь, – благодушно произнес Каплан. – А главное, ничего не опасайтесь, поскольку на этом вопросе все спотыкаются.

– Даже вы?

Морган рассмеялся.

– У вас высочайшее самообладание.

– Это от страха. – А2 вновь густо покраснел.

– Знаю, – кивнул Каплан. – Люди реагируют по-разному: одни цепенеют, другие начинают сражаться. Вы относитесь ко второму типу.

– Это хорошо или плохо?

– Это не имеет отношения к теме нашей встречи. – Морган удобнее устроился в кресле. – Давайте поговорим о счастье.

– В общих чертах?

– Сначала – да, – согласился Каплан. И чуть добавил в голос жесткого напора: – Общество, как вы правильно заметили, доктор Аккерман, меняется. Но общество – это в первую очередь люди, и общество создано для людей, а не наоборот… Вы следите за моей мыслью?

– Со всем возможным тщанием.

– Выдающиеся мыслители начала XXI века предвидели развитие человеческой цивилизации, внимательно изучали тенденции, которые тогда лишь зарождались, вычислили гуманистический вектор и сделали вывод, что главной задачей новейшего общества станет достижение счастья. Тысячи лет человек работал не разгибая спины, умирал от болезней, которые в те времена не умели лечить, погибал в войнах, развязанных колонизаторами и религиозными фанатиками, и мечтал о счастье. Сначала эти мечты были приземленными: кусок хлеба каждый день, крыша над головой, возможность прожить долгую жизнь и умереть на руках правнуков с улыбкой на устах. Подобные мечты сейчас выглядят мелкими, ведь человечество совершило грандиозный шаг вперед, но тогда казались недостижимыми. Сейчас мы справляемся с любыми болезнями, у нас нет голодных и почти отсутствуют войны. Современное общество способно предложить законопослушным гражданам высочайший уровень комфорта и благосостояния. Наша цивилизация далеко ушла от варварства, но возникает важнейший вопрос: что теперь счастье?

– Для некоторых это по-прежнему кусок хлеба, – внезапно обронил А2.

– Вы меня не слышали? – грубовато поинтересовался Морган.

– Просто предположил, – вновь смутился Аккерман.

Доктор жестко посмотрел на Алекса, затем, успокоившись, продолжил:

– Вы знаете, почему приглашены на встречу?

– Я надеялся, что по ошибке, – признался А2 и принялся нервно теребить манжет сорочки.

– Нет, не по ошибке, – покачал головой Каплан. – У нас много дел, доктор Аккерман, и мы не имеем права тратить время на ненужные знакомства. Мы не ошибаемся.

– То есть вы решили, что я несчастлив?

– Именно.

Разговор вступил в самую опасную для А2 стадию: сейчас Морган изложит суть претензий, на которые придется реагировать правильно. Предельно правильно, потому что в противном случае из института можно и не выйти…

– У вас есть дети? – неожиданно спросил Каплан.

– Нет.

– Почему?

– Я еще слишком молод.

– Сколько вам?

– Тридцать шесть.

– Фактически юноша.

– Да, – робко улыбнулся А2. – Нужно пожить для себя.

– У вас есть постоянный партнер?

– Нет.

– Почему?

– По той же причине.

– Хотите погулять? – с недоверием осведомился Морган.

– Да.

Однако Аккерман при всем старании не походил на записного ловеласа и даже бодрым голосом не смог развеять недоверие врача. Но Каплан решил пока не давить слишком сильно.

– Что же занимает ваше время?

– Стараюсь радоваться жизни.

– Получается?

– Мне казалось, что у меня все хорошо: любимая работа, еда и крыша над головой, при необходимости – секс.

– Многим из нас кажется то, чего нет в действительности, – улыбнулся Каплан. – Именно в этом заключается смысл слова «кажется». И если вы предполагаете, что у вас все хорошо, это вовсе не означает, что вы действительно счастливы.

– Вы в это верите? – удивился Алекс.

– К сожалению, многие люди лишь демонстрируют funny, опасаясь выглядеть подозрительно, а в действительности сгибаются под грузом неразрешимых психологических проблем, – с грустью ответил Морган. – Наш институт помогает каждому обратившемуся обрести настоящее, а не показушное счастье. Наша благородная цель – гармоничное общество. Вы хотите жить в гармоничном обществе равных возможностей, доктор Аккерман?

– Безусловно, – выдавил из себя А2.

– Отрадно слышать.

– В чем меня обвиняют?

Вновь возникла пауза, и вновь – некрасивая, настороженная, способная взорваться яростным криком. Морган Каплан молчал так, что делалось страшно, и чтобы не задрожать, А2 заставил себя сосредоточиться на smartverre доктора. Элегантном, прозрачном, маленьком, в тончайшей золотой оправе, каким-то чудом вобравшей в себя необходимую электронику. Умные очки Моргана демонстрировали приверженность высокому стилю и безупречный вкус, ими можно было любоваться часами, но Алекс вдруг подумал, что пропитанные нановолокном стекла искажают взгляд доктора в нечеловеческий, в неживой…

Впрочем, все люди смотрели из smartverre совсем не так, как без него.

Но где теперь встретишь человека без очков?

– Почему вы решили, что вас обвиняют? – тихо осведомился Каплан.

– В противном случае мне здесь делать нечего.

Стильные стекла стильных smartverre небрежно блеснули.

– Нам поступила информация, что вы несколько раз назвали себя «она»: один раз в переписке и трижды – в устном разговоре.

– Что? – растерялся Аккерман, ожидавший услышать что угодно, включая обвинение в ядерном терроризме, но только не подобную чушь.

– Вы несколько раз назвали себя «она», – терпеливо повторил доктор.

– Это важно?

– Очень.

А2 еще раз огляделся, словно проверяя, не заснул ли он во время разговора, после чего демонстративно ущипнул себя за руку – Морган сопроводил жест вежливой улыбкой, – и спросил:

– Перефразирую вопрос: это настолько важно, что кто-то на меня донес?

– Когда подобное случается единожды или в течение длительного промежутка времени, это действительно не важно, – объяснил врач. – Однако вы назвали себя «она» три раза в течение пяти лет, и система обратила на несоответствие внимание. И не только система.

– Подождите, подождите… – А2 судорожно потер виски. – Объясните… я искренне не понимаю… Как это связано и почему именно вы…

– Как я уже сказал, достижение счастья – одна из важнейших целей современного общества, – в голосе Каплан послышались довольные нотки, ему явно нравилось видеть растерянность Алекса. – Все должны быть счастливы.

– Я вполне счастлив, я всегда улыбаюсь…

– Сейчас мы говорим не о funny, а о серьезных проблемах.

– Я в порядке! Я…

Морган остановил возгласы несчастного легким взмахом руки и сообщил:

– Есть веские основания считать, что у вас нарушена система самоидентификации.

– Не понял.

– В глубине души вы не уверены в своей гендерной принадлежности, – объяснил доктор.

– Я убеждаюсь в ней всякий раз, когда подхожу к писсуару, – пробормотал А2. – Или когда бреюсь по утрам.

– Это внешние проявления, господин Аккерман, а институт несет перед обществом ответственность за ваше психологическое здоровье. Вы должны быть тем, кем себя считаете.

– С моим психологическим здоровьем все в порядке.

– Мы не уверены.

– Из-за того, что однажды я оговорился?

– Однажды? – поднял брови Каплан. – Три раза в течение пяти лет?! Это не «однажды», доктор Аккерман.

– Вы сейчас серьезно?

– Внутри вас живет девочка, которую вы жестоко подавляете, – отчеканил Морган. – И мы обязаны ее спасти!

Время молча проносилось мимо, а вот жизнь, похоже, готовилась совершить потрясающий и совершенно неожиданный кульбит.

– Кого спасти? – мяукнул А2.

– Маленькую девочку, которая живет внутри вас, – объяснил Морган. – Возможно, речь идет о неродившейся сестре.

– У меня никогда не было сестры!

– Об этом я и говорю, доктор Аккерман: бедная девочка не родилась, но застряла в вашем сознании и тридцать шесть лет испытывала жесточайший психологический прессинг. Вы заставляли ее быть мужчиной.

Алекс судорожно вздохнул и в отчаянии всплеснул руками:

– Вы правда говорите то, что я слышу?

– Правда, – подтвердил Каплан.

А2 нервно вытер выступивший на лбу пот, как ни странно, он не забыл сделать это носовым платком, после чего простонал:

– Тогда скажите, что я сумасшедший, и пропишите какие-нибудь таблетки.

– Вы – глубоко несчастный человек с искаженной гендерной идентичностью, – очень мягко, по-отечески, произнес Морган. – Возможно, вы долгих тридцать шесть лет были несчастливы, даже не подозревая об этом. Не понимая, откуда берутся депрессии…

– У меня не бывает депрессий.

– …внезапные вспышки гнева…

– Никогда на замечал.

– …желание все бросить и покончить с жизнью.

– Вы, случайно, не о себе рассказываете?

Однако перебить, остановить или разозлить Моргана оказалось непосильной задачей: врач поймал нужный тон и наслаждался каждой секундой разговора.

– Мы сделаем все, чтобы вы стали по-настоящему счастливы, доктор Аккерман. Мы проверим вас и выясним, кто эта несчастная девочка.

Жизненный кульбит обретал явственные очертания и грозил переломом шеи – в переносном смысле, потому что все рассыпалось на глазах. Ведь новую гендерную идентичность ему собирались нанести вместо старой.

– Мне нравится быть мужчиной, – прошептал Алекс.

– Проверим, – пообещал доктор. – И если окажется, что вам действительно комфортно, – оставим все как есть.

– Так речь о моем комфорте или о спасении сестры, которой у меня никогда не было?

– Речь о том, чтобы вы были счастливы, – назидательно произнес Каплан.

– Уверены?

– Вы когда-нибудь слышали о таком понятии: гуманизм?

– Разумеется.

– Вы понимаете, что оно означает?

– До сих пор думал, что да, – выдохнул А2.

– А вот сейчас нет необходимости ерничать, доктор Аккерман, – дружески произнес врач. – В вашем положении нужно серьезно задуматься.

– О чем?

– Будем называть вещи своими именами, доктор Аккерман: сознательно или нет, вы препятствуете существованию свободной, полноценной личности.

– Я – личность, – дрожащим голосом заявил Алекс, с ужасом догадываясь, чем закончится визит в институт Права и Толерантности.

– Возможно, вы живете за счет другого, – печально ответил Морган.

– А вдруг вы ошибаетесь?

– Мы проведем тесты.

– Психологические?

– В том числе психологические. – Каплан скрестил на груди руки. – Вам не о чем беспокоиться, доктор Аккерман, наш институт профессионально занимается счастьем, и если окажется, что внутри вас нет девочки, я первый вас расцелую.

– А если вы решите, что она есть? – хрипло поинтересовался А2.

– Тогда я просто пожму вам руку, – рассмеялся Морган.

Он был очень, очень доволен собой.

Paris, Champigny-sur-Marne

Власть.

Когда мы говорим о природе общества – мы говорим о власти и только о ней, потому что без власти нет ни структуры, ни порядка, ни движения. А отсутствие движения – признак смерти. Общества без власти не существует, как и человека вне общества. Как бы далеко человек ни ушел от себе подобных, как бы ни гордился своим отшельничеством, он все равно остается частью общества.

Либо продуктом, либо поваром.

Либо человек потребляет предлагаемые цивилизацией блага, либо распределяет их, сосредотачивая в своих руках ресурсы и… власть. Власть лежит в основе всего. Ради власти совершаются преступления и ведутся войны, ради власти крушат империи и предают самых близких людей. Власть – вожделенный приз, которым никто и никогда не делится.

Потому что либо она у тебя есть, либо ее нет. Третьего не дано.

Третьего пути не было, но его придумали, когда государственная система безопасности стала рушиться под давлением набравшего силу криминала. Когда уличные войны стали обыденностью, и для их прекращения в города приходилось вводить войска. Полиция сдалась, признав поражение перед лицом не столь хорошо оснащенного, но многочисленного и безжалостного противника, и тогда разработали «Всемирный билль о неотъемлемом праве личности на частную безопасность»: единая полицейская организация упразднялась и заменялась частными охранными службами – MS, содержащимися на взносы жителей района и небольшие государственные субсидии.

Забота о сохранности имущества и жизни стала неотъемлемым правом и обязанностью гражданина.

В коммуне Шампиньи уличную безопасность обеспечивала MS «Дога1000», директор которой, Сечеле Дога по прозвищу Крокодил, хвастался, что при необходимости может за час поставить под ружье тысячу бойцов. Так это было в действительности или нет – неизвестно, однако на территории коммуны Сечеле чувствовал себя в полной безопасности, и чтобы его вытащить, потребовалась помощь ценного осведомителя и операция спецназа GS.

Ведь там, где твоя власть, ты можешь все.

Встречу назначили на границе – ехать внутрь коммуны Карифа категорически отказалась, место на дороге выбрала максимально открытое и предупредила, что уедет, если от «Дога1000» явится больше двадцати человек. Крокодил согласился, судя по всему, ему отчаянно требовалось оружие, и в условленный час команда Амин подъехала к Шампиньи на двух машинах: Карифа и Рейган – в бронированном внедорожнике, недовольный Захар – за рулем полуторатонного фургона. Недовольный, потому что помимо обычного оружия в кузове лежало пять центнеров пластической взрывчатки, без которой законопослушный директор охранного предприятия «Дога1000» отказывался заключать сделку. Взрывчатка была надежно упакована, фургон обшит листами «синтека» – непрозрачного для полицейских сканеров и пуленепробиваемого, однако все эти меры предосторожности не казались Захару достаточными.

– Где они? – нервно спросил он, останавливая фургон в условленном месте.

– Скоро явятся, – отозвалась Амин, разглядывая первый MRB коммуны, возвышающийся приблизительно в километре от них. На границе Шампиньи была застроена невысокими, в десять-пятнадцать этажей зданиями, и гигантский небоскреб возвышался над ними сказочным великаном.

«Людоедом, – неожиданно подумала Карифа. Почему-то великаны ассоциировались у нее именно с людоедами, о добрых она не слышала. – Все великаны – людоеды, почему MRB должен быть другим?»