Чужак в стране чужой Хайнлайн Роберт
— С того времени я не видел Дюка, Джубал. Я сжег тост.
— Да уж, конечно. Отличный из тебя выйдет муж, если не поостережешься.
— О, я жег его очень осторожно.
— Джубал!
— Что? Да, Энн?
— Дюк встал пораньше, наскоро позавтракал и умотал в город. Я думала, ты знаешь.
— Ну… — несколько уклонился от истины Джубал, — мне казалось, он отправится после обеда.
С его сердца словно камень свалился.
Хотя какая, казалось бы, разница, что там приключилось с этим упрямым ослом? Доктор Харшоу уже многие годы не придавал ровно никакого значения ни одному человеческому существу, во всяком случае старался не придавать. И все равно, было бы несколько неприятно.
Повернуть человека на девяносто градусов по отношению ко всему остальному миру — какой, интересно, закон при этом нарушается?
Предумышленного убийства здесь нет, если, конечно же, Майкл поступил так из соображений необходимой самообороны либо для необходимой защиты кого-либо другого, например Джилл. Тут могли бы подойти пенсильванские законы о колдовстве… да и то было бы крайне любопытно посмотреть на конкретную формулировку обвинения.
Разве что гражданский иск… Предоставить приют Человеку с Марса — возможно ли расценить такой поступок как «создание угрозы для жизни и здоровья окружающих»? Похоже, придется вводить в юриспруденцию новые принципы. Майкл успел уже расшатать все основы медицины и физики, хотя специалисты о том даже и не подозревают. К своему счастью. Ведь какой трагедией обернулось для многих ученых создание теории относительности. Неспособные понять новую физику, они нашли выход в яростном ее отрицании. Только не выход это был, а тупик, судьба несгибаемой старой гвардии была предрешена — постепенно вымирая, она уступала место молодым, более восприимчивым умам.
От своего дедушки Харшоу слышал, что еще раньше появление микробной теории создало точно такую же ситуацию в медицине. Врачи сходили в могилу, называя Пастера лжецом, идиотом, а то и похуже, и притом даже не пытались самостоятельно проверить данные, явным образом противоречившие их «здравому смыслу».
Судя по всему, Майкл наведет больше шороха, чем Пастер и Эйнштейн, вместе взятые. Да, кстати о шорохе…
— Ларри! Где там Ларри?
— Здесь, начальник, — донеслось из динамика. — В мастерской я.
— Авральный пульт у тебя?
— Само собой. Ты же сказал даже спать с ним. Что я и делаю.
— Чеши сюда на полусогнутых и отдай его мне. А ты, Энн, положи его вместе со своим балахоном.
— Сей секунд, начальник, — весело откликнулся Ларри. — А что, уже скоро?
— Ты не болтай, а беги.
Только сейчас Джубал заметил, что Смит так и стоит перед ним, неподвижный, словно статуя. Статуя? Да, что-то такое… Ну, конечно же! Микеланджеловский Давид! Полное сходство, вплоть до непропорционально крупных кистей и ступней, серьезного, но притом чувственного лица и длинных, чуть взъерошенных волос.
— У меня, Майк, собственно, все.
Майкл не уходил.
— Ты что, сынок, что-нибудь спросить хотел?
— Насчет того, что я видел в этой долбаной говорилке. Ты сказал мне: «Но мы с тобой еще поговорим».
— А, вон ты про что, — страдальчески сморщился Джубал, вспомнив фостеритскую передачу. — Хорошо, только никогда не говори «долбаная говорилка», это — стереовизор.
— Так это не долбаная говорилка? — искренне изумился Майкл. — Значит, я неправильно тебя слышал?
— Ну да, говорилка, но ты должен называть ее «стереовизор».
— Я буду называть ее «стереовизор». Но почему, Джубал? Я не вгрокиваюсь.
Харшоу обреченно вздохнул — ну вот, опять за рыбу деньги. Раз за разом в разговорах со Смитом выявляются алогичные черты человеческого поведения, все попытки объяснить их логично не приводят ни к чему, кроме пустой траты времени.
— Я и сам не вгрокиваюсь, — признался он, — только Джилл не нравится выражение «долбаная говорилка».
— Хорошо, Джубал, я буду говорить «стереовизор». Если Джилл так больше нравится.
— А теперь расскажи мне, что ты видел и слышал и что из этого ты огрокал.
Майкл пересказал все увиденное им в стереоящике и все услышанное, вплоть до рекламных вставок. Кроме того, он почти уже закончил энциклопедию, а стало быть, прочитал статьи «Религия», «Христианство», «Ислам», «Иудаизм», «Конфуцианство», «Буддизм» и уйму смежного материала. И так и не смог ничего огрокать.
Мало-помалу Джубал выяснил, что: а) Майкл не знал, что фостеритская служба — нечто религиозное; б) статьи по религии Майкл запомнил, но не понял, а потому отложил все эти сведения до лучших времен как материал для медитаций; в) смысл термина «религия» Майкл представляет себе более чем смутно, хотя и может процитировать девять словарных его определений; г) марсианский язык не содержит ни одного слова, которое Майкл мог бы соотнести хоть с каким-нибудь из этих определений; д) обычаи, которые Джубал считал марсианскими «религиозными обрядами» таковыми отнюдь не являются, с точки зрения Майкла все эти обычаи — нечто простое, естественное, самоочевидное; е) в рамках марсианского языка невозможно провести разделение между «религией», «философией» и «наукой» (в человеческом их понимании), а так как Майкл думает по-марсиански, он тоже не способен разделить эти понятия. Все подобные вопросы относились к области «поучений», даваемых Стариками. Майкл никогда не слышал о «сомнениях» и «исследованиях» (еще два понятия, не определимые по-марсиански); Старики могут ответить на любой вопрос, они всезнающи и непогрешимы, вне зависимости, касается ли вопрос завтрашней погоды или космической телеологии. Майкл видел по стереовизору прогноз погоды и счел его посланием местных «Стариков», адресованным воплощенной части рода человеческого. Аналогичным образом представлялись ему и авторы «Британики».
И последнее, с точки зрения Джубала наихудшее, обстоятельство — согласно гроканью Майкла, двое людей, о предстоящем развоплощении которых сообщили фостериты, присоединятся к рядам человеческих Стариков. Майкл был до крайности возбужден. Верно ли он грокнул? Майкл понимал несовершенство своего английского, понимал, что, будучи «всего лишь яйцом», постоянно ошибается. Но вот в этом случае — тут-то он грокнул верно? Он так мечтает встретиться с человеческими Стариками, у него накопилось столько вопросов. Может, это и есть подходящий случай? Или сперва нужно много учиться, а только потом думать о подобной встрече? А может…
И тут Джубал облегченно, словно школьник, которого спас звонок, вздохнул — Доркас принесла кофе и бутерброды. Ел он молча, что вполне устраивало Смита, как считают марсиане, во время еды нужно медитировать. А Джубал тянул это самое время, пытался размышлять и крыл себя последними словами. Ну надо же было позволить Майклу смотреть этот самый ящик! От религии, ясное дело, никуда не спрячешься, раз уж дернуло поселиться на такой психованной планетке, но только попривыкнуть бы ему сперва ко всем заморочкам человеческого поведения… да и вообще, не с фостеритов же начинать!
Убежденный агностик, Джубал Харшоу считал, что все религии — от анимизма бушменов из пустыни Калахари до наиболее интеллектуальных их разновидностей — друг друга стоят. Но к некоторым верованиям он относился еще хуже, чем к прочим, а уж Церковь Нового Откровения попросту ненавидел. Наглые претензии фостеритов на обладание высшим знанием, полученным по прямой линии с небес, их агрессивная нетерпимость, их богослужения, похожие то ли на помесь футбольного матча с предвыборным митингом, то ли на помесь дешевой распродажи с партийным съездом, — все это повергало его в глубокую тоску. Если уж человеку приспичило ходить в церковь, кой черт он не выберет себе что-нибудь такое поприличнее. Ну, скажем, католиков, или христианскую науку, или квакеров.
Даже если Бог существует (по этому вопросу Джубал придерживался нейтралитета) и желает поклонения (вариант почти невероятный, но полностью отбросить его нельзя — в свете собственного агностицизма), даже и в этом случае невозможно себе представить, чтобы всемогущий творец галактик пришел в восторг от крикливой, аляповатой чуши фостеритских богослужений.
И все же, как с грустью признавался себе Джубал, совсем не исключено, что именно фостериты обладают Истиной, всей Истиной и ничем, кроме Истины. Конечно же, Вселенная — местечко еще то, глупое до последнего предела… но все равно наименее разумное для нее объяснение это ничего не объясняющий случай, дурацкая выдумка, будто «так уж вышло», что некие абстрактные сущности оказались атомами, которые — «так уж вышло» — взаимодействуют между собой способом, выглядящим как стройная совокупность законов природы, и что «так уж вышло», что некоторые совокупности этих атомов обладают самоосознанием, и «так уж вышло», что за этим столом сидят две такие совокупности — Человек с Марса и Лысое Старье с бордюром, в котором вынужденно проживает совсем не чувствующий себя стариком Джубал.
Нет уж, он никогда не купится на эту теорийку «так уж вышло» какой бы популярностью она ни пользовалась среди так называемых ученых. Слепая случайность никак не может быть достаточным обоснованием вселенной — слепая случайность не может объяснить самое слепую случайность, никто еще не вытаскивал себя из болота за волосы, кроме, конечно же, барона Мюнхаузена.
Ну и что же тогда? «Простейшая гипотеза» не заслуживает никакого предпочтения, бритва Оккама{42} не способна разрезать первичный вопрос о Природе Божьего Разума, или даже еще проще — существует ли Бог (и нечего тебе, старый мерзавец, кривляться, совсем не каждое слово из трех букв — непечатное, и слово это, Бог, не хуже любого другого подходит для обозначения всего, непонятного тебе в мире).
А есть ли вообще основания предпочитать одну, вроде бы удовлетворительную, гипотезу всем прочим? И это, когда ты вообще ничего не понимаешь? Нет! Джубал честно признавал, что долгие годы жизни так и не дали ему ни малейшего понимания первичных, основных проблем Вселенной.
Может фостериты и правы?
Так-то оно так, но не нужно же забывать о собственной гордости, да и о вкусе тоже. Если фостериты и вправду обладают монополией на истину и райские кущи открыты исключительно для этих клоунов, тогда он, Джубал Харшоу, джентльмен, предпочтет проклятие и вечные муки, предуготованные грешникам — грешникам, отвергшим Новое Откровение. Он не способен узреть Лик Господень, но обладает зрением достаточно острым, чтобы различать, с кем из окружающих стоит общаться, — и фостериты по этой части далеко не дотягивают.
А на что купился Майкл — это очень понятно; фостеритское «вознесение» в заранее предусмотренный момент действительно имело сходство с добровольным «развоплощением», общепринятым — в этом Джубал ничуть не сомневался — на Марсе. «Вознесение»! Скорее всего — обыкновенное убийство, хотя доказательств тому никогда не было, а последнее время и намеков как-то поубавилось. Первым отправился в рай по расписанию сам Фостер, умерший точно в предназначенный им для себя момент, с тех пор такое «вознесение» считалось у фостеритов знаком особой благодати… и многие уже годы ни один коронер не осмеливается копаться в обстоятельствах этих смертей.
И не то чтобы Джубала все это сильно волновало. Хороший фостерит — мертвый фостерит.
Только вот как это объяснить Майклу?
Сколько ни тяни — никуда не денешься, лишняя чашка кофе ничем не облегчит задачу.
— Майк, а кто создал мир?
— Извини?
— Ну вот, все вокруг. И Марс. И звезды. Вообще все. И тебя, и меня, и всех остальных. Старики — они не говорили тебе, кто все это сделал?
На лице Майка появилось удивление.
— Нет, Джубал.
— Хорошо, ну а сам-то ты никогда не задавался таким вопросом? Откуда взялось Солнце? Кто усеял небо звездами? Кто дал всему начало? Всему, всему миру, Вселенной… в результате чего мы тут с тобой сидим и разговариваем.
Джубал смолк, сам на себя удивляясь. Юридическая подготовка взяла верх над первоначальными намерениями придерживаться привычного агностического подхода; против своей воли он, как честный адвокат, пытался отстаивать религиозные верования, которых сам не имел, но которых придерживается большинство людей. Волей-неволей Джубал оказался защитником общепринятых у своего племени взглядов против… а вот против чего — этого он и сам не понимал. Против точки зрения, отличной от человеческой.
— Так как же отвечают на эти вопросы Старики?
— Джубал, я как-то не грокаю… что все это — вопросы. Извини, пожалуйста.
— Что? Это я не грокаю твоего ответа.
— Я попробую, — нерешительно начал Майкл. — Но только слова… эти слова… они не верные. Не «делать». Не «создавать». Сейчаснить. Мир был. Мир есть. Мир будет. И все — сейчас.
— Как в начале, так и ныне, и присно, и во веки веков.
— Ты грокаешь! — радостно улыбнулся Майк.
— Ничего я не грокаю, — пробурчал Джубал, — а просто цитирую сказанное… э-э… неким Стариком.
Он решил попробовать с другой стороны, Бог в своей роли Творца явно не подходил для начала разговора — Майкл не воспринимал самое идею «Творения». Джубал тоже не очень-то понимал — давным-давно он договорился сам с собой по четным дням придерживаться постулата сотворенной Вселенной, по нечетным считать ее никем-не-созданной-и-вечной, вроде как заглатывающей свой собственный хвост, — две эти парадоксальные гипотезы удачным образом избегали парадоксов друг друга. А каждый високосный год двадцать девятого февраля предаваться безудержному солипсистическому разврату. Урегулировав таким образом свои отношения с неразрешимым вопросом, он на многие десятилетия выкинул его из головы.
Оставалось, пожалуй, одно — объяснить концепцию религии в самом широком ее смысле, ну а Бога со всеми его ипостасями оставить вроде как на закуску.
Майкл согласился, что поучения бывают самыми разными, от крохотных поучений до огромных, доступных во всей их полноте только Старикам. Но попытка Джубала разграничить малые поучения и большие, придав при этом «большим поучениям» смысл «религиозных вопросов», не увенчалась успехом; некоторые из религиозных вопросов вообще не воспринимались Майклом как «вопросы» (то же самое, например, «Творение»), в то время как другие казались ему «маленькими» — ведь ответы на них очевидны для любого детеныша (например, жизнь после смерти).
Пришлось перейти прямо к множественности человеческих религий (так и не выяснив, кто же она такая — эта самая религия). Джубал рассказал Майклу, что люди имеют сотни различных способов преподавать «большие поучения», и каждый из этих способов дает свои, отличные от прочих, ответы, и каждый претендует на истинность.
— Что есть истина? — удивился Майкл.
(«Что есть Истина?» вопросил некий римский чиновник, а затем умыл руки. Джубалу очень хотелось поступить аналогичным образом).
— Ответ является истиной, если ты говоришь то, что есть. Вот, скажем, сколько у меня рук?
— Две руки. Я вижу две руки, — тут же поправил себя Майкл.
Энн подняла голову от книги.
— Шесть недель работы — и я сделаю из него Свидетеля.
— Стихни. Тут и без тебя тошно. Так вот, Майк, ты сказал то, что есть. У меня две руки. Твой ответ — истина. Ну а если бы ты сказал, что у меня семь рук?
— Я не грокаю, что я мог бы это сказать, — растерялся Майкл.
— Да, ты бы, конечно, не мог. Если бы ты так сказал, ты бы сказал то, чего нет, твой ответ не был бы истиной. И в то же время — слушай, пожалуйста, внимательно — каждая религия претендует на истинность, по мнению каждой религии именно она говорит то, что есть. Причем даваемые ими ответы столь же различны, как две руки и семь рук. Фостериты говорят одно. Буддисты говорят другое. Мусульмане говорят третье — много ответов, и все разные.
— И все говорят то, что есть? — Майкл был в крайнем замешательстве. — Я не грокаю, Джубал.
— Вот и я тоже.
Неожиданно лицо Майка просветлело.
— Я попрошу фостеритов, чтобы они спросили у ваших Стариков, и тогда мы все узнаем. Как мне это сделать, брат?
И тут почему-то оказалось, что через несколько минут Джубал — к крайнему своему отвращению — обещал Майклу организовать ему беседу с каким-нибудь из фостеритских трепачей. Все попытки поколебать убеждение излишне доверчивого марсианина, что фостериты поддерживают связь с человеческими Стариками, окончились безрезультатно. На свою беду тот совершенно не понимал, что такое ложь — словарные определения «лжи» и «ложности» были попросту занесены в его память, огрокиванию они не поддавались. «Говорить неверно» можно только по случайности — так что он принял все фостеритские разглагольствования за чистую монету.
Джубал попытался объяснить, что все религии претендуют — так или иначе — на контакт со «Стариками» и дают при этом абсолютно различные ответы.
Майк слушал, не прерывая, терпеливо и озабоченно.
— Брат мой Джубал, — начал он, когда Харшоу смолк. — Я очень стараюсь… но никак не грокаю, как это может быть правильным говорением. С моим народом Старики всегда говорят правильно. Твой народ…
— Подожди-ка, Майк.
— Извини?
— «С моим народом» — это ты имел ввиду марсиан. Но ведь ты, Майк, не марсианин, ты — человек.
— А что такое «человек»?
Джубал глухо застонал. Он не сомневался, что Майкл может процитировать несколько словарных определений «человека». И в то же самое время этот парень никогда не задает вопросов из чистого занудства, он действительно хочет получить информацию — и надеется, что Джубал ее предоставит.
— Вот я — человек, ты — человек, Ларри — человек.
— А Энн — она человек? Ведь человек — он.
— Н-ну… Энн — тоже человек, человек женского рода. Женщина.
— Вот спасибо.
— А ты заткнись.
— А младенец — человек? Я видел картинки, и по долба… по стереовизору. Младенец совсем не такой, как Энн… а Энн совсем не такая, как ты… а ты не такой, как я. Но ведь младенец — человек-детеныш?
— М-м… ну да, младенец — тоже человек.
— Джубал… я думаю, что я грокаю, что мой народ — «марсиане» — тоже человек. Не по форме. Форма — это не человек. Человек — это гроканье. Я говорю то, что есть?
Джубал дал себе страшную клятву выйти из Философского Общества и взяться за выпиливание лобзиком. Да что оно такое — это самое «гроканье»? Он пользовался этим словом целую уже неделю — но так его и не огрокал. А что такое «человек»? Двуногое без перьев? Тварь по образу и подобию Божью? Удачный продукт естественного отбора и всякой там борьбы за выживание — удачный, конечно же, по своему собственному мнению? Извечная жертва смерти и налогов? Сколько можно понять, марсиане превзошли смерть, и у них, похоже, нет денег, собственности и правительства (в человеческом смысле этого слова) — где же тут взяться налогам?
И все равно парень прав, форма человека не больше определяет его сущность, чем форма бутылки — вкус вина. Можно даже вытащить человека из этой бутылки — ну, вроде как того, чью жизнь спасли русские, — «спасли», засунув его мозг в стеклянный ящик и опутав проводами, что твой телефонный коммутатор. Да уж, как говорится, дурак ты, боцман, и шуточки у тебя дурацкие. Интересно, оценил ли их юмор этот бедолага?
Ну а чем же тогда — с точки зрения марсиан — человек отличается от прочих животных? Ну что такое наши технические достижения для них, для расы, умеющей левитировать (и одному Богу известно, что еще)? Да и что произведет на них большее впечатление — построенная людьми Асуанская плотина или построенный какими-то кишечнополостными Большой коралловый риф? Присущее человеку самосознание? Точнее уж сказать — присущее человеку хвастовство, ведь никто не доказал, что кашалоты и секвойи не имеют в своих рядах поэтов и философов, далеко превосходящих все людские таланты.
Есть, правда, одна область, в которой человека трудно превзойти, он проявляет прямо-таки безграничную изобретательность в создании все более эффективных методов убийства, порабощения, да и попросту издевательства над ближним своим — то бишь над самим собой. Человек — это самая мрачная пародия на себя самого. Глубинные основы человеческого юмора…
— Человек, — ответил Джубал, — это животное, способное смеяться.
Майкл задумался (загрокал)?
— Значит я — не человек.
— Как это?
— Я не смеюсь. Когда я услышал смеяние, я испугался. Потом я грокнул, что от него нет вреда. Я попробовал научиться… — Майкл закинул голову и хрипло заквохтал.
Джубал в ужасе заткнул уши.
— Прекрати сейчас же!
— Вот ты слышал, — печально констатировал Майкл. — Я не могу правильно делать это. Значит, я — не человек.
— Погоди секунду. Ты просто не успел еще научиться… а вот так, стараясь, и никогда не научишься. Но ты будешь смеяться, уж это я тебе обещаю. Поживи среди нас подольше и ты однажды поймешь, какие мы шуты гороховые, и засмеешься.
— Я засмеюсь?
— Непременно. И не беспокойся, все придет само собой. Знаешь, сынок, прогрокав нас, рассмеялся бы самый марсианский марсианин.
— Я буду ждать, — покорно согласился Смит.
— А пока ждешь, не сомневайся, что ты — тоже человек. Кем же ты еще можешь быть? Человек, рожденный от женщины и рожденный на страдание… и однажды ты огрокаешь это во всей полноте и расхохочешься, ибо человек — это животное, смеющееся над самим собой. Насчет марсианских твоих друзей я точно не знаю. Но грокаю, что и они, пожалуй, тоже люди.
— Да, Джубал.
Ну, пожалуй, и все, с облегчением вздохнул Харшоу. Он не испытывал такой, как сегодня, неловкости, с того самого дня, когда отец начал объяснять ему о птичках, и пчелках, и цветочках — объяснять с колоссальным опозданием.
Но Майкл совсем не считал беседу законченной.
— Брат мой Джубал, ты спрашивал меня, «кто создал мир», и у меня не было слов объяснить, почему я не грокал, что это — вправду вопрос. Я сейчас думал слова.
— Ну и?
— Ты сказал мне «Бог создал мир».
— Да нет же, нет! — запротестовал Харшоу. — Я сказал тебе, что религии говорят много самых разных вещей, но при этом большая их часть говорит «Бог создал мир». Я сказал, что не грокаю этого в полноте, но тут используется слово «Бог».
— Да, Джубал, — согласился Майк. — Главное слово здесь «Бог». — Он немного помолчал. — Ты грокаешь.
— Должен признаться, что я совсем не грокаю.
— Ты грокаешь, — уверенно повторил Смит. — Я теперь объяснен. У меня не было слова. Ты грокаешь. Энн грокает. Я грокаю. Травы под моими ногами грокают в счастливой красоте. Но я нуждался в слове. Слово это — Бог.
— Ну-ка, ну-ка, продолжай.
Майк торжествующе ткнул в Джубала пальцем:
— Ты еси Бог!
Джубал в отчаянии шлепнул себя по щеке.
— Ох ты ж, Господи ты Боже ты мой… Это что же такое я наделал. Слушай, Майк, ты успокойся. Ты меня не так понял. Ну прости меня, прости пожалуйста. Забудь все, что я тут тебе наговорил, и мы попробуем как-нибудь в другой раз. Только…
— «Ты еси это»{43}, — с убийственной серьезностью повторил Майкл. — Тот, который грокает. Энн — Бог. Я — Бог. Счастливые травы — Бог. Джилл всегда грокает в красоте. Джилл — Бог. Все делают и творят вместе… — он прохрипел что-то по-марсиански и широко улыбнулся.
— Хорошо, Майк, хорошо, но оставим пока все это. Энн, ты слушала?
— А то как же.
— Тогда напечатай. Мне нужно будет над этим поработать. Я не могу все так оставить. Я обязан… — Джубал вскинул глаза к небу, тяжело вздохнул, пробормотал «Ой, Господи», и тут же заорал: — Полундра! Все по местам! Энн! Установи на пульте «посмертное срабатывание» и жми, бога ради, кнопку, не отпуская — может, они и не к нам летят.
Он еще раз взглянул в небо, на две приближающиеся с юга машины.
— Да нет, боюсь, что к нам. Майк! Живо в бассейн! Помни, что я тебе говорил, — в самое глубокое место, ложись на дно, не шевелись и не вылезай, пока к тебе не нырнет Джилл.
— Да, Джубал.
— А тогда — давай! Шевелись!
— Да, Джубал. — Майкл пробежал несколько шагов, чисто, без брызг вошел в воду и исчез. Ноги у него были прямые, носки оттянуты, ступни сжаты.
— Джилл! — продолжал распоряжаться Харшоу. — Прыгай в бассейн, нырни и сразу же вылезай. И ты тоже, Ларри, пусть они собьются со счета. Доркас! Выбирайся оттуда и снова ныряй. Энн… да нет, у тебя же эта штука.
— Я могу прихватить свою мантию и подойти к бассейну. Начальник, эту самую «посмертную установку» — ее с запаздыванием или мгновенную?
— Н-ну, поставь тридцать секунд. Если они приземлятся, накидывай свой балахон и сразу же снова жми на кнопку. Потом жди, а когда я позову тебя — сразу отпускай. Не хочется кричать «Волки!», пока… — он сделал руку козырьком и посмотрел вверх. — Одна заходит на посадку… и как-то она сильно смахивает на арестантский фургон. Вот зараза, я-то думал, наши гости начнут с переговоров.
Первая машина на мгновение зависла, а затем села рядом с бассейном, прямо на клумбы; вторая только снизилась и начала описывать круги на высоте в несколько десятков метров. Обе они были средних — примерно на пехотное отделение — размеров и принадлежали, судя по стилизованным изображениям земного шара, не местным властям, а Федерации.
Энн отложила авральный пульт, накинула мантию, тут же торопливо схватила его и снова нажала на кнопку. Едва машина коснулась земли, как Джубал с агрессивностью пекинеса рванулся вперед.
— А ну-ка к долбаной матери с моих цветов! — заорал он высунувшемуся из дверцы человеку.
— Джубал Харшоу? — осведомился тот.
— Скажи своему раздолбаю, чтобы поднял эту таратайку и сдвинул ее назад. На траву, кой хрен он на цветы плюхнулся! Энн!
— Иду, начальник.
— Джубал Харшоу, у меня есть ордер на арест…
— А мне пофигу, хоть там у тебя ордер на короля английского — убирайтесь нахрен с моих цветов. А потом, ну как бог свят, я затаскаю вас по судам за… — только теперь Джубал заметил, с кем разговаривает (или сделал вид, что только теперь).
— Ах, это вы! — презрительно процедил он. — Интересно бы знать, Хайнрих, вы дурак или сроду так? Где вы подобрали себе такого классного пилота? Как ему права-то дали?
— Ознакомьтесь, пожалуйста, с этим ордером, — ровным терпеливым голосом произнес Хайнрих. — После этого…
— Уберите свою тачку с моей клумбы, иначе я возбуждаю дело о нарушении гражданских прав, и вам влепят такие убытки, что пенсии не хватит расплатиться.
Хайнрих заколебался.
— Сию же секунду! — заорал Харшоу. — И скажите своим олухам, чтобы смотрели под ноги. Вон тот придурок с кривыми зубами — он же вперся прямо в куст премированных роз Элизабет М. Хьюитт.
Хайнрих повернулся к своим подчиненным.
— Вы там, ребята, правда поосторожнее. Паскин, сойди с цветов. Роджерс! Поднимай машину посади ее на траву. Ну как, — взглянул он на Джубала, — это вас удовлетворит?
— Удовлетворит, когда он передвинется. Но за убытки вы все равно заплатите. Предъявите, пожалуйста, документы — и мне, и Честному Свидетелю, — а затем громко, разборчиво назовите свою фамилию, имя, место работы, должность и служебный номер.
— Вам известно, кто я такой. У меня есть ордер, дающий право…
— А у меня и безо всяких ордеров есть право приласкать вас из ружья картечью, если вы не будете вести себя в строгом соответствии с законом. Лично я не имею представления, кто вы такой. Да, вы похожи на того напыщенного идиота, с которым я говорил по телефону, но я не намерен, да и не могу удостоверить вашу личность. Это вы обязаны удостоверить свою личность, и вполне определенным способом, в соответствии с частью второй тысяча шестьсот второй статьи Всемирного кодекса — и только после этого можно будет говорить о каких-то там ордерах. То же самое относится и к этим вашим гориллам, и к питекантропу, который у вас за штурвалом.
— Все они — сотрудники полиции, находящиеся у меня в подчинении.
— А почему я должен вам верить? Вдруг они взяли свою форму напрокат, в костюмерной какого-нибудь театра, а скорее — цирка? Буква закона, сэр! Вы вломились в мою крепость. Вы говорите, что являетесь сотрудником полиции и даете понять, что имеете ордер, узаконивающий ваше вторжение. Но я не получил никаких тому доказательств, а потому на настоящий момент вы — не более чем громилы и у меня есть полное право вышвырнуть вас отсюда силой. К чему я и приступлю ровно через три секунды.
— Не советовал бы.
— Еще бы вы советовали! Если при попытке осуществить свои права я пострадаю, ваши действия из вторжения на чужую территорию превратятся в нападение, в вооруженное нападение, если эти хреновины, которыми размахивают ваши пентюхи, — действительно оружие. И гражданское, и уголовное — да я шкуру с вас сдеру и пущу на половик! А ну-ка, — Джубал размахнулся костлявым кулаком, — вон отсюда!
— Подождите, доктор. Жалко, конечно же, времени, но пусть будет по-вашему. — Полицейский побагровел, но говорил все тем же ровным, спокойным голосом.
Дальше все пошло гладко и без эксцессов. Хайнрих предъявил удостоверение Джубалу, быстро получил его обратно и предъявил снова, на этот раз — Энн. Затем он назвал свою фамилию, имя и служебный номер, а также сообщил, что является сотрудником Бюро Спешел Сервис Федерации, в чине капитана полиции. Лицо Хайнриха словно закаменело; повинуясь приказаниям своего начальника, через ту же унизительную процедуру прошли и остальные полицейские, а последним — пилот.
— А теперь, капитан, — расплылся в любезной улыбке Джубал, — чем я могу быть полезен?
— У меня есть ордер на арест Джилберта Берквиста с правом осмотра вашего участка и всех находящихся на нем строений.
— Покажите, пожалуйста, его мне, а затем — Свидетелю.
— Сейчас. У меня есть еще один ордер, аналогичный первому, на арест Джиллиан Бордман.
— Кого?
— Джиллиан Бордман. По обвинению в похищении человека.
— Господи, какой ужас!
— И еще один, на Гектора С. Джонсона… и на Валентайна Майкла Смита… и еще на вас, на Джубала Харшоу.
— На меня? Что, неужели, опять налоги?
— Нет. Соучастие в том, соучастие в сем… необходимый следствию свидетель… не будь у меня этого ордера, я арестовал бы вас и так, за создание помех действиям сотрудников правоохранительных органов.
— Да бросьте вы, капитан, какие там помехи! Я же оказываю полное вам содействие — с того момента, как вы удостоверили свою личность и начали вести себя в соответствии с законом. Я готов продолжить это сотрудничество. Что, конечно же, не значит, что я отказался от намерения возбудить иск и против вас, и против вашего непосредственного начальника, да и против правительства тоже за незаконные действия, совершенные вами в начале… и я ни в коем случае не отказываюсь от своего права опротестовать любые незаконные поступки, которые вы либо ваши подчиненные можете совершить в дальнейшем. М-м-м… большой у вас список. Теперь понятно, зачем потребовалась вторая машина. Вот только — погодите, погодите! — как-то все это странно. Эта самая, как ее, миссис Беркманн? — она обвиняется в похищении некого Смита… а вот тут другой ордер, и там он обвиняется в побеге из места заключения. Что-то я не все тут понимаю.
— Все так и есть. Он бежал — а она его похитила.
— Не слишком ли это сложно? Якобы и то и другое сразу. А почему его держали в заключении? В ордере об этом ни слова.
— Мне-то откуда знать? Он бежал, вот и все. Теперь он — беглый.
— Ну и ну! Стоит, пожалуй, вспомнить, что я — адвокат, и предложить им обоим свои услуги. Интереснейшее дело! Если тут была допущена некая ошибка — или даже ошибки, — могут выясниться самые неожиданные обстоятельства.
— Мне кажется, вы забыли, — холодно улыбнулся Хайнрих, — что тоже попадете в каталажку.
— Смею вас заверить, что совсем ненадолго. — Джубал повернулся к дому и заговорил громче: — Если, как я надеюсь, нас слышал судья Холленд, рассмотрение habeas corpus — для всех нас — произойдет очень быстро. А если где-нибудь в окрестностях есть рассыльная машина Ассошиэйтед Пресс, не придется терять времени на выяснение, куда и кому нужно вручать новости.
— Мелкий жулик — он всегда мелкий жулик, так, что ли, Харшоу?
— Клевета, мой дражайший, типичная клевета. И я это запомню.
— Запоминайте, сколько хотите. Свидетелей-то нет.
— Вы так думаете?
15
Валентайн Майкл Смит пересек наполненный мутноватой водой бассейн и обосновался в самой глубокой его части, под трамплином. Он не знал, почему брат сказал ему спрятаться, он даже не знал, что прячется. Джубал попросил его лечь на дно и не подниматься, пока не придет Джилл, этого было достаточно.
Он свернулся клубком, выпустил из легких воздух, заткнул горло языком, закатил глаза, уменьшил частоту сердцебиений и стал практически мертвым — только что не покинул телесную оболочку. Затем он растянул свое личное время так, что секунды казались часами — нужно было многое огрокать.
Ему снова не удалось достигнуть идеального понимания, полного взаимопроникновения — гроканья, которое должно устанавливаться между братьями по воде. Не удалось именно ему, именно он неверно пользовался странным, неоднозначным человеческим языком. А в результате Джубал расстроился.
Смит знал, что его людские братья способны переносить — безо всякого для себя вреда — огромные эмоциональные нагрузки, и все равно очень жалел, что расстроил Джубала. И ведь в тот самый момент, когда вроде бы удалось огрокать самое трудное из человеческих слов. А чему тут, собственно, удивляться, ведь если длинные человеческие слова имеют обычно почти постоянное значение, то короткие склонны меняться самым странным и непредсказуемым образом. Так, во всяком случае, грокалось. Вникать в короткие человеческие слова — все равно что резать воду ножом.
А тут — совсем короткое слово.
К тому же Смит по-прежнему чувствовал, что огрокал слово «Бог» совершенно верно — путаница возникла из-за неумелого подбора других слов. Ведь описываемая им концепция была настолько простой, настолько основополагающей, что объяснить ее мог бы и детеныш — по-марсиански. Нужно только найти человеческие слова, которые позволят говорить верно, и нужным их сочетанием добиться полной передачи того, что так просто выражается на родном языке.
И все-таки странно, что возникают какие-то трудности с этим понятием, даже когда говоришь по-английски, ведь это знает каждый… иначе они не могли бы грокать, оставаясь в телесной форме. А может, перестать бороться с вечно ускользающими значениями и обратиться за помощью к человеческим Старикам — пусть объяснят, как выразить эту мысль. Тогда придется подождать обещанной Джубалом встречи — ведь он, Майкл, всего лишь яйцо.
Он почувствовал легкий укол сожаления, что не удостоен чести присутствовать при развоплощении брата Арта и брата Дотти. А затем начал наново просматривать вебстеровский новый международный словарь английского языка, третье издание, опубликованное в Спрингфилде, штат Массачусетс.
Смит находился далеко, очень далеко, и все равно остро ощутил тревогу: оставшимся на берегу угрожала опасность. Отложив свои словарные воспоминания между «шербетом» и «шериданом», он начал думать. Следует ли покинуть воду жизни и присоединиться к братьям, чтобы огрокать и разделить их беду? Дома все было просто и однозначно — беду встречают все вместе, в радостном единении.
Но Джубал сказал ему ждать.
Он вспомнил слова Джубала, тщательно справил их с другими человеческими словами, чтобы иметь полную уверенность в правильном огрокивании. Нет, все так и есть — он должен ждать, пока не появится Джилл.
И все же Смит ощущал такую тревогу, что не мог вернуться к своему словарю. Долгое огрокивание было вознаграждено идеей, настолько смелой и неожиданной, что он задрожал бы от восторга — будь его тело способно сейчас дрожать.
Читать бесплатно другие книги:
