Психология лжи. Обмани меня, если сможешь Экман Пол
И несмотря на то, что в 18 штатах его применение запрещено, работодатели находят всевозможные обходные пути для этого. «Работодатель может обвинить работника в краже, но если тот найдет способ доказать свою невиновность, то уволен не будет»[126].
В 30 штатах использование детектора официально разрешено, и наиболее часто его используют банки и организации розничной торговли. Так, например, более половины из 4700 закусочных Мак-дональдс применяют испытание на детекторе при приеме на работу[127].
На втором месте по использованию детектора находятся правоохранительные службы, занимающиеся расследованием уголовных преступлений. Причем испытаниям порой подвергаются не только подозреваемые, но и жертвы, и свидетели, особенно если есть сомнения в их показаниях. Министерство юстиции, ФБР и полиция применяют детектор только после того, как следствию удастся сузить круг подозреваемых до нескольких человек, а во многих штатах и вообще запрещено обнародовать результаты таких испытаний в суде. Однако двадцать два штата принимают эти результаты в качестве доказательств, если это было оговорено заранее и согласовано с обвинением и защитой. Адвокаты, как правило, используют такое соглашение в обмен на обещание прокурора закрыть дело, если детектор покажет, что подозреваемый говорит правду. Так было в случае с Жужжалкой Фэем, описанном в начале главы. Но обычно, если у прокурора есть веские основания, достаточные для того, чтобы убедить присяжных в виновности подозреваемого, он на такую сделку не идет.
В Нью-Мексико и Массачусетсе результаты испытаний могут быть оглашены вне зависимости от позиции сторон. Апелляционные федеральные суды результаты испытаний обычно не признают, если это не было оговорено заранее. И ни один государственный апелляционный суд не отменит решения районного суда на основании того, что тот отказался от признания подобных результатов. Как утверждает Ричард К. Уиллард, второй помощник Генерального прокурора США: «Верховный суд, в отличие от федерального, в своих решениях никогда не принимает в расчет результаты испытаний на детекторе лжи»[128].
Третье место занимают федеральные правительства. В 1982 году, по сообщению различных федеральных агентств, на детекторе лжи было проведено 22 597 испытаний. За исключением испытаний, проводимых Агентством национальной безопасности (АНБ) и Центральным разведывательным управлением (ЦРУ), большая часть из них относится к уголовным расследованиям. АНБ и ЦРУ, как правило, применяют детектор лжи в разведке и контрразведке. Сюда входят испытания людей, имеющих допуск к секретной работе, но подозреваемых в деятельности, угрожающей поддержанию секретности, а также работников, стремящихся получить такой допуск, и людей, подозреваемых в шпионаже. По сообщениям АНБ, в 1982 году было проведено 9672 испытания, главным образом при приеме на работу. ЦРУ не дает отчета об использовании детектора, но известно, что оно применяет его практически в тех же случаях, что и АНБ.
В 1982 году Министерство обороны предложило несколько пересмотреть взгляд на применение детектора лжи, что могло означать более широкое его использование в дальнейшем как для проверки работников, стремящихся получить допуск к секретной работе, так и для постоянных проверок работников, такой допуск уже имеющих. Это означало бы, что для работников и претендентов отказ пройти испытания на детекторе будет иметь «самые нехорошие последствия». В 1983 году президент Рейган предложил еще больше расширить применение подобных испытаний. Всем исполнительным министерствам было рекомендовано «требовать от работников прохождения испытаний на детекторе лжи в ходе расследований о недозволенном разглашении закрытой информации…» Как и в предложении Министерства обороны, «отказ пройти подобное испытание влек бы за собой… административные санкции и снятие допуска к секретным материалам… Новая правительственная политика также разрешала бы широкое применение детектора лжи в испытаниях работников (равно как и кандидатов на места), имеющих допуск к секретности. Новая политика давала бы право руководству агентств проводить подобные испытания периодически или постоянно для произвольно избранных работников из числа имеющих высший допуск секретности и в случае отказа лишать их такого допуска»[129].
Конгресс ответил на такое предложение Министерства обороны законом об отсрочке применения детектора лжи до апреля 1984 года и потребовал от Бюро технологической оценки (БТО) подготовить заключение о научных доказательствах точности результатов проводимых на детекторе лжи испытаний.
Это заключение было опубликовано в ноябре 1983 года, и сейчас, когда я пишу эту главу, Белый дом пересмотрел свое предложение о расширении сферы применения детектора; на следующей неделе конгресс начинает слушания по этому делу.
Заключение БТО является беспримерным документом, дающим глубокий подробный обзор и критический анализ доказательств научной обоснованности испытаний на детекторе лжи[130].
Сделать подобное заключение было нелегко, ибо вопрос слишком ответственен и страсти вокруг законности применения детектора даже среди научного сообщества бушуют весьма сильно. Тем более было ценно, что консультативный совет, наблюдавший за его написанием, состоял из ведущих ученых, принадлежащих к противоположным партиям научного мира. Причем большинство из них и вообще сомневались, что смогут найти общий язык, но они нашли его и сделали заключение и объективным, и правдивым. И даже несмотря на наличие некоторых уверток, что, конечно же, слегка разочаровывает, надо признать, что, в общем, заключение сделано очень добросовестно.
Некоторые профессиональные операторы, не относящиеся к научному миру, полагают, что заключение БТО трактует работу детектора лжи слишком негативно. Так, например, считают специалисты из Министерства обороны. В 1983 году появился отчет Агентства национальной безопасности «Точность и полезность испытаний на детекторе лжи», созданный главами отделов, занимающихся проведением таких испытаний при армии, флоте, военно-воздушных силах и в самом АНБ[131].
Их отчет, приготовленный всего за 30 дней и не принявший во внимание советов научного сообщества, явил собой полную защиту детектора лжи. АНБ и БТО сошлись лишь в одном (хотя БТО и делает это более осторожно), что испытания на детекторе наиболее эффективны при расследовании отдельных уголовных преступлений. По поводу убедительности этого утверждения и конфликта между БТО и АНБ в отношении использования детектора в проверке допусков к секретности и к работе в контрразведке мы поговорим немного позже.
В заключении БТО, к сожалению, нет единого простого вывода, который можно было бы принять в качестве закона. Как и следовало ожидать, точность детектора лжи (так же, как и иных техник по обнаружению обмана) зависит от природы лжи, самого лжеца и верификатора (хотя БТО и не пользуется подобными терминами). Кроме того, она зависит и от конкретной техники постановки вопросов, и от умения оператора определить круг этих вопросов, и от того, как отлажена аппаратура.
Как работает детектор лжи
Словарь Вебстера определяет этот аппарат так: «Инструмент для синхронной записи следов различных импульсов; в более широком смысле – детектор лжи». На движущемся листе бумаги записываются импульсы. Под «импульсами» понимают изменения деятельности вегетативной нервной системы (ВНС), хотя этот механизм записи может отражать изменения и любой другой деятельности. В главе 3 я уже объяснял, что изменения в деятельности вегетативной нервной системы (изменения пульса, артериального давления, температуры кожи, потоотделения и т. д.) являются лишь показателями эмоционального возбуждения. Упоминал я и о том, что некоторые из этих изменений, такие как учащение дыхания, потоотделение, бледность и румянец, можно заметить и без детектора. Детектор лишь более тщательно регистрирует их, отражая даже самые незначительные изменения, которые невозможно заметить невооруженным глазом, а также фиксируя и все другие проявления деятельности ВНС, такие как, например, пульс, который внешне заметить невозможно. Это достигается путем усиления сигналов, получаемых от датчиков, прикрепленных к различным частям тела. Обычно к испытуемому прикрепляют четыре датчика: двумя пневматическими ремнями обвязывают грудь и живот для фиксации изменений глубины и скорости дыхания; аппарат для измерения давления оборачивают вокруг предплечья для более точной фиксации деятельности сердца; четвертый датчик, отмечающий изменения в потоотделении, прикрепляют металлическими электродами к пальцам.
Словарь Вебстера прав относительно того, что этот аппарат иногда называют детектором лжи, но само по себе это неверно. Ложь как таковую детектор не обнаруживает. Все было бы гораздо проще, если бы существовал некий уникальный признак, всегда и везде свидетельствующий о лжи и никогда ни о чем другом. Но такового нет. И хотя отношение к детектору лжи очень противоречиво, все тем не менее сходятся в одном: ложь как таковую он не обнаруживает. Единственное, что он делает, – измеряет интенсивность проявлений возбуждения ВНС, то есть физиологические изменения, происходящие от эмоционального волнения человека[132].
То же самое происходит и с поведенческими признаками обмана. Вспомните, как немного раньше я объяснял, что изменения в мимике, жестах и голосе еще не являются признаками лжи как таковой. Это всего лишь сигналы эмоционального возбуждения или свидетельства работы мышления. И заключить из этого, что человек лжет, можно только на основании либо того, что его эмоции не соответствуют его линии поведения, либо того, что он пытается их скрыть. И в этом плане детектор обеспечивает нас менее точной информацией о том, какие именно эмоции задействованы, чем о поведенческих признаках. Микровыражения могут обнаружить гнев, испуг, вину и так далее, а детектор лишь покажет, что у человека появились какие-то эмоции, но какие – не определит.
Для того чтобы обнаружить ложь, оператор детектора сравнивает показатели деятельности ВНС, полученные во время нейтральных вопросов (например, «Сегодня вторник?» или «Вы когда-нибудь что-нибудь крали?») и во время вопросов «решающих» («Вы украли 750 долларов?»). Подозреваемого признают виновным, если детектор при релевантных вопросах показывает усиление деятельности ВНС по сравнению с нейтральными.
Испытания на детекторе, как и опора на поведенческие признаки, весьма уязвимы для того, что я называю ошибкой Отелло. Вспомните, как Отелло не сумел понять, что страх Дездемоны был не страхом пойманной изменницы, а страхом невинной жертвы, не видящей никакого способа доказать собственную невиновность. Невиновные люди могут испытывать очень сильное эмоциональное возбуждение, узнав, что их подозревают во лжи. Тем более если их подозревают в совершении преступления, расспрашивают о деятельности, которая ставит под удар допуск к секретности, столь необходимый для их работы, или обвиняют в утечке закрытой информации. А для некоторых людей порой достаточно и одного только требования пройти испытание на детекторе. Возбуждение может стать особенно сильным, если подозреваемый имеет основания думать, что оператор детектора и полиция уже сговорились против него. К тому же страх не единственная эмоция, которую может испытывать лжец: как я уже говорил в главе 2, он может чувствовать еще и вину, и восторг надувательства. А любая из этих эмоций вызывает усиление деятельности ВНС и отмечается детектором. И также любую эмоцию может испытывать не только лжец, но и человек абсолютно невиновный. Кроме того, какие именно эмоции будет испытывать подозреваемый, зависит, как я объяснял в главе 5, и от его личности, и от существующих отношений между ним и верификатором, и от ожиданий обоих.
Техника контрольных вопросов
Все, использующие детектор лжи, и все, резко критикующие его использование, тем не менее сходятся в том, что необходимо каким-то образом предотвращать ошибки Отелло. И по вопросу о том, насколько снижает риск их появления процедура задавания вопросов, ведется сейчас горячая полемика. При испытаниях обычно применяется четыре варианта постановки вопросов, а с учетом подвариантов даже и больше. Сейчас мы рассмотрим только два. Первым из них, как правило, применяемым при расследовании уголовных дел, является техника контрольных вопросов. Подозреваемому задают не только релевантные преступлению вопросы (такие, как «Вы украли 750 долларов?»), но и вопросы контрольные. И большая часть несогласия относительно этой техники происходит из-за существования разных точек зрения на то, что именно контролируют эти вопросы и насколько они в этом преуспевают.
Процитирую объяснения на этот счет психолога Дэвида Рэскина, поскольку он является ведущим ученым, поддерживающим использование техники контрольных вопросов в уголовных расследованиях: «Оператор может сказать подозреваемому следующее: “Поскольку дело идет о краже, я вынужден задать вам несколько общих вопросов, касающихся вашей порядочности и вашего отношения к воровству. Я вынужден сделать это, чтобы установить, какой вы человек и могли ли вы быть тем, кто похитил деньги и теперь всех обманывает. Итак, я спрашиваю вас: пока вам не исполнилось 18, вы когда-нибудь что-нибудь крали? Как вы на это ответите?” Манера, в какой ставится этот вопрос, и поведение самого оператора специально продуманы так, чтобы подозреваемый тут же начал возмущаться, оправдываться и говорить “нет”. Эта процедура проводится для того, чтобы невиновный больше сосредоточился на контрольных, а не на релевантных вопросах. В то время как виновный все равно будет больше сконцентрирован на релевантных вопросах, поскольку именно они представляют для него наиболее серьезную и непосредственную угрозу. Невиновный же, зная, что на релевантные вопросы он отвечает честно, начинает больше сосредоточиваться на сомнениях относительно своей правдивости в вопросах контрольных»[133].
Дэвид Ликкен – психолог и большой поклонник теста на знания виновного, описанного мной в конце предыдущей главы, – наоборот, является принципиальным противником техники контрольных вопросов. (Рэскин же, кстати, критикует тест на знания виновного.) В недавно вышедшей книге об использовании детектора лжи он пишет: «Для того чтобы эта техника работала, надо заставить каждого испытуемого поверить, что результаты практически непогрешимы и что излишний контроль над своими ответами только поставит его под угрозу разоблачения (в то время как правда заключается как раз в обратном). И было бы ошибкой полагать, что любой оператор детектора сумеет убедить любого подозреваемого в двух столь ложных суждениях»[134].
И Ликкен прав, утверждая, что оба этих суждения, в которые должен поверить подозреваемый, ложны. Ни один человек, ни с той ни с другой стороны, не верит, что детектор непогрешим; в это не верят даже самые горячие его защитники. Детектор совершает ошибки. Ликкен прав также и в том, что подозреваемый не должен знать этого[135].
Если невиновный испытуемый знает, что детектор не безгрешен, он может начать бояться неверного истолкования своих ответов из-за несовершенства техники. И, напуганный таким образом (в результате своего неверия), подозреваемый может одинаково реагировать и на контрольные и на релевантные вопросы; а если он будет одинаково эмоционально возбужден при ответе на любой вопрос, оператор детектора не сможет сделать вывода о его виновности или невиновности. Хуже того, невиновный подозреваемый, уверенный в небезошибочности машины, может выказать больше страха при ответе на релевантные вопросы – и тем самым быть признан виновным[136].
Второе утверждение – что сильный контроль только навредит – тоже ложно, и все операторы знают это. Наоборот, правдой является как раз противоположное: если подозреваемый больше волнуется при ответах на контрольные вопросы («Пока вам не исполнилось 18, вы когда-нибудь что-нибудь крали?»), чем на релевантный («Вы украли 750 долларов?»), то он вне опасности и будет признан нелгавшим и, соответственно, невиновным в со вершении преступления. И только вор, а не невиновный, будет скорее возбужден именно релевантным преступлению вопросом о 750 долларах.
Для того чтобы испытание на детекторе стало успешным, контрольный вопрос должен быть эмоционально возбуждающим для невиновного – по крайней мере, настолько же, если не больше, насколько релевантный вопрос для преступника. Задача состоит в том, чтобы заставить невиновного сосредоточиться на контрольном вопросе гораздо более, чем на релевантном, и завершить дело таким образом, чтобы он поверил, что именно ответ на контрольный вопрос имеет гораздо более важное значение и влияет на весь исход испытания. Конечно же, оператор детектора, как правило, полагает, что почти каждый до своего совершеннолетия присваивал что-либо чужое. И обычно люди достаточно легко признаются в таких проступках. Однако во время испытания на детекторе невиновный обычно не делает этого, поскольку оператор приводит его к мысли, что признание в подобном проступке покажет, что он именно тот человек, который мог украсть и эти 750 долларов. Оператор хочет, чтобы невиновный лгал при ответе на контрольный вопрос, отрицая мелкие кражи, совершенные в молодости. Оператор ожидает, что невиновный будет эмоционально расстроен такой ложью и это отразится на графике, выдаваемом детектором. Когда же невиновному зададут релевантный преступлению вопрос: «Вы украли 750 долларов?», он правдиво ответит: «Нет». Поскольку он не лжет, он не будет и эмоционально расстроен, по крайней мере так, как был расстроен, когда лгал на контрольный вопрос, и никакого усиления деятельности ВНС детектор не покажет. Вор тоже скажет: «Нет», когда его спросят о 750 долларах; однако он будет более возбужден от своей лжи при ответе на релевантный вопрос, чем при ответе на контрольный. Короче говоря, вся логика заключается в том, что у невиновного подозреваемого запись покажет большее эмоциональное возбуждение при ответах на контрольные вопросы, чем на релевантные. И только у виновного эмоциональное возбуждение будет больше при вопросе о 750 долларах.
Техника контрольных вопросов исключает ошибку Отелло только в том случае, если невиновный, именно так, как это было только что описано, будет более возбужден контрольными вопросами, чем релевантными. В противном случае бывают ошибки, и говорящему правду не верят. Давайте рассмотрим, как может произойти такая ошибка. Что может заставить невиновного быть более эмоционально возбужденным при ответе на релевантный, а не на контрольный вопрос?[137]
Для этого необходимо, по всей видимости, чтобы, с одной стороны, подозреваемый понял, что оба эти вопроса различны, несмотря на все попытки оператора скрыть это, и, с другой стороны, что вопрос о 750 долларах есть вопрос о более недавнем и конкретном событии. В результате невиновный может вычислить, что релевантный вопрос является для него более угрожающим; то есть может повлечь за собой наказание, в то время как контрольный вопрос имеет отношение к такому прошлому, которое уже никакому наказанию не подлежит[138].
Однако оператор не должен сразу же успокаиваться и прекращать испытания даже в том случае, если невиновный подозреваемый не выказывает большего эмоционального возбуждения при ответах на конкретные, угрожающие, релевантные преступлению вопросы. Давайте рассмотрим несколько оснований, по которым некоторые невиновные подозреваемые могут сделать обратное тому, что от них ждут, и быть осуждены как виновные.
1. Полиция может ошибаться. Не каждый, кто мог совершить данное конкретное преступление, проходит испытание на детекторе. Невиновный же, которого просят пройти такое тестирование, знает, что полиция, заподозрив его, уже совершила серьезную ошибку, которая может повредить его репутации. К тому же он уже давал показания о том, почему не совершал, не совершил и не мог совершить никакого преступления. Ему явно не поверили, даже несмотря на то, что должны были поверить. В этом случае он может рассматривать испытание на детекторе как прекрасную возможность подтвердить свою невиновность, но в то же время и бояться, что те, кто уже однажды совершил ошибку, заподозрив его, могут совершить и еще более серьезные ошибки. Если методы полиции имеют такие изъяны, что позволяют подозревать его, то и детектор лжи также может оказаться не непогрешимым.
2. Полиция вне порядочности. Человек может просто не верить персоналу правоохранительных органов, полагая, что их главной задачей является подозревать всех. Если к тому же подозреваемый является представителем какой-либо группы или же субкультуры, относящейся к полиции с презрением или недоверием, то он, скорее всего, будет бояться оператора детектора лжи и ожидать неверного истолкования ответов с его стороны.
3. Техника небезошибочна. Некоторые, в общем-то, верят, что полиция вполне разумно поступает, допрашивая их о преступлении, которого они не совершали. Однако такие люди могут не доверять самому детектору лжи. Это может быть основано на неверии в технику вообще или на тех статьях и телепередачах, которые критикуют работу детектора.
4. Подозреваемый испуган, виновен или просто озлоблен. Некоторые, особенно испуганные или виновные, и отвечают на конкретные, угрожающие вопросы испуганно. Точно так же ведут себя и обозленные люди, особенно если они склонны злиться на власти вообще. А детектор равно регистрирует любую из этих эмоций.
5. Подозреваемый, даже не будучи виновным, эмоционально реагирует на события, связанные с преступлением. Более сильно, чем на контрольный, эмоционально реагируют на релевантный вопрос не обязательно только виновные. Предположим, невиновный человек, подозреваемый в убийстве своего коллеги, завидовал его более быстрому продвижению по службе. И теперь, когда его соперник мертв, подозреваемый может чувствовать угрызения совести, некоторое удовольствие, оттого что выиграл соперничество, вину за ощущение этого удовольствия и т. д. Или, предположим, невиновный был очень расстроен, неожиданно наткнувшись на окровавленное, искалеченное тело своего сослуживца. Когда его спрашивают об убийстве, память воскрешает ему эту сцену и эти чувства, а он – мачо[139] и боится открыто сказать об этом. Подозреваемый может не отдавать себе отчета в этих чувствах. А детектор покажет, что он лжет (и это действительно так), но за этим скрывается лишь неоформленное чувство (или демонстрация), а не виновность в убийстве. В следующей главе мы обсудим случай, когда именно невиновный подозреваемый не выдержал испытания на детекторе и был осужден как убийца.
Сторонники использования техники контрольных вопросов в расследовании уголовных преступлений знают некоторые из этих источников ошибок, однако считают, что таковые случаются редко. Противники же доказывают, что большой процент невиновных подозреваемых (наиболее ретивые критики доводят его до 50 %) выказывают более сильную эмоциональную реакцию на релевантный вопрос, чем на контрольный. Когда это происходит, можно считать, что допущена ошибка Отелло – не поверили честному человеку.
Тест на знания виновного
Этот описанный в предыдущей главе тест снижает возможность приведенных мной только что ошибок. Однако, чтобы использовать эту технику, верификатор должен обладать такой информацией о преступлении, которая имеется только у подлинно виновного. Предположим, то, сколько было похищено денег и в каких именно купюрах, знают только работодатель, вор и оператор детектора. В таком случае при тестировании подозреваемого спросят: «Если вы украли деньги из кассы, то вам известно, сколько было взято. Сколько: 150? 350? 550? 750? 950?» И: «Украденные деньги были в банкнотах одинакового достоинства. Если вы взяли деньги, то вам известно, какие именно это были банкноты: 5 долларов? 10? 20? 50? 100?»
«У невиновного есть один шанс из пяти для более эмоциональной реакции на правильный ответ из первого ряда, и один шанс из двадцати пяти для более эмоциональной реакции в случае предъявления ему двух вопросов, и один шанс из десяти миллионов – в случае десяти подобных вопросов»[140].
«Важное психологическое различие между виновным и невиновным подозреваемыми заключается в том, что первый присутствовал на месте преступления и знает, что там произошло; в его сознании хранятся образы, недоступные невиновному… И благодаря этому знанию виновный узнает предметы и события, связанные с преступлением, а также тех, кто в этом участвовал… Подобное опознание провоцирует и возбуждает его»[141].
Единственным ограничением этого теста является то, что его не всегда можно использовать даже в уголовных расследованиях. Информация о преступлении бывает широко известной благодаря публикациям, и невиновный порой знает все, связанное с преступлением, не хуже, чем виновный. Даже если газеты не раскрывают информацию, то полиция сама частенько делает это в процессе допроса. Кроме того, некоторые преступления сами по себе не позволяют использовать эту технику. Например, было бы трудно оценить искренность человека, который, признавшись в преступлении, ложно утверждает, что совершил его в целях самообороны. Кроме того, порой невиновный мог и сам присутствовать при совершении преступления и знать все не хуже полиции.
Рэскин, сторонник техники контрольных вопросов, утверждает, что тест на знания виновного дает больший процент ошибок веры лжи: «…Считается, что преступник должен знать те детали преступления, которые скрыты в задаваемых ему вопросах. И если он не обратил внимания на эти детали, если у него не было возможности их заметить или он был невменяем в момент преступления, то этот тест к нему неприменим»[142].
Тест на знания виновного также нельзя использовать, если подозреваемый является одним из тех людей, которые не выказывают реакций ВНС, доступных измерениям детектора. Как я уже говорил в предыдущей главе, по отношению к поведенческим признакам обмана существует огромное количество индивидуальных различий в эмоциональном поведении. Не существует признаков эмоционального возбуждения, которые присущи всем и которые все выказывают одинаково. При этом не важно, что именно рассматривается – мимика, жесты, голос, потоотделение, – некоторые люди совершенно никак не выражают своих эмоций. Раньше я уже подчеркивал, что отсутствие любого рода оговорок еще не доказывает правдивости подозреваемого, и точно так же отсутствие изменений в деятельности ВНС, измеряемых детектором, еще не доказывает, что человек не возбужден.
Тест, рассчитанный на знания виновного, по отношению к людям, не выказывающим сильные изменения ВНС, может считаться бесполезным. Правда, Ликкен говорит, что такое случается крайне редко. Однако надо заметить и то, что проводилось слишком мало исследований с целью изучения, насколько часто происходит подобное среди людей, подозреваемых в шпионаже, преступлениях и т. п. Люди, не проявляющие яркой деятельности ВНС, не показывают убедительных результатов и при использовании техники контрольных вопросов, поскольку им все равно, как отвечать и на контрольные и на релевантные вопросы.
Помимо этого, при использовании техники контрольных вопросов и теста на знания виновного большую роль могут играть медикаменты, подавляющие деятельность ВНС и вообще делающие результаты испытаний неубедительными. Это, а также вопрос о том, могут ли успешно пройти оба этих испытания психопаты, я рассмотрю позже, когда буду подводить итоги всех «за» и «против».
Заключение БТО, содержащее критический взгляд на детектор лжи, доказало, что обе упомянутые техники действительно уязвимы. Тест на знания виновного обычно допускает больше ошибок веры лжи, а тест с применением контрольных вопросов – ошибок неверия правде. Однако даже это заключение оспаривается некоторыми операторами детекторов и исследователями. И неясность здесь продолжает удерживаться отчасти из-за очень малого количества исследований[143], а отчасти из-за невозможности однозначной оценки точности работы детектора. Ошибки же обнаруживаются постоянно. Основная проблема здесь заключается в установлении истины – в нахождении некоего, не зависящего от детектора способа определения того, лжет человек или нет. И если исследователь не знает, кто из испытуемых лжет, а кто говорит правду, то нет и способа оценить точность работы детектора.
Оценка точности результатов детектора
Исследовательские подходы к изучению точности работы детектора различаются степенью их уверенности в истине. Полевые исследования занимаются реальными, имевшими место происшествиями; в исследованиях по аналогии рассматриваются искусственно созданные ситуации. Оба эти типа исследований словно в зеркале отражают достоинства и недостатки друг друга. В первых исследованиях подозреваемые действительно переживают за исход испытаний и таким образом выказывают сильные эмоции. Другое достоинство этих исследований заключается в том, что в них испытывают подлинных участников событий, а не первокурсников-волонтеров.
Слабость полевых исследований заключается в незнании истины, знание которой как раз и является основным достоинством исследований по аналогии, в которых исследователь сам назначает тех, кто будет лгать, а кто будет говорить правду. А слабость последних исследований состоит в том, что у «подозреваемых» ставки невысоки, а потому соответствующие эмоции редко проявляются. Кроме того, испытуемые здесь обычно совсем не походят на тех, кто обычно проходит испытания на детекторе лжи.
Полевые исследования
Давайте сначала рассмотрим, почему в этих исследованиях так трудно установить истину. Испытания на детекторе лжи обычно проводятся с людьми, реально подозреваемыми в совершении преступления, и являются частью следствия. И постепенно становится известно, признались они или нет, виновны или невиновны или дело будет просто закрыто. Казалось бы, имея такую информацию, легче и установить истину, однако это не так. Вот выдержка из заключения БТО.
«Дела обычно прекращаются не вследствие установления невиновности, а скорее вследствие недостаточности улик. И даже если присяжные оправдывают подсудимого, то все равно невозможно в полной мере определить, убеждены они в его невиновности или им просто не хватило доказательств признать его виновным. Существует множество заявлений подсудимых, фактически являющихся признаниями в совершении менее серьезных преступлений; но, как замечает Рэскин, вряд ли возможно интерпретировать подобные заявления как попытку скрыть более серьезное преступление, по которому было предъявлено обвинение. В результате при использовании показаний детектора в практике уголовного судопроизводства возникает множество ошибок (неверия правде) – в случае осуждения и (веры лжи) – в случае прекращения дела»[144].
И несмотря на то, что кажется, будто эти проблемы разрешимы простым созывом комиссии, состоящей из квалифицированных специалистов, и вынесением обоснованного решения о вине или невиновности, на самом деле здесь имеются две фундаментальные трудности. Специалисты не всегда приходят к соглашению, а если даже это и происходит, то и у них все равно, как правило, нет полной уверенности в собственной правоте. Даже «чистосердечное» признание обвиняемого не всегда снимает проблему; иногда признаются совершенно невиновные люди. Действительных же, полностью подтвержденных признаний настолько мало, что на их основании никаких серьезных выводов сделать практически невозможно. И почти все полевые исследования страдают от того, что обычно не производится никакой оценки типичности избранных для исследования случаев.
Исследования по аналогии
Не лучше обстоит дело и с исследованиями по аналогии, но там проблема заключается в другом. Там существует полная уверенность в истине, ибо исследователь сам назначает, кому быть «преступником», а кому невиновным. Однако может ли условное преступление так же взволновать человека, как преступление настоящее? Исследователи, ставящие подобные опыты, пытаются заинтересовать участников какой-либо наградой в случае, если те не будут уличены детектором. Иногда происходит и обратное: испытуемым угрожают наказанием в случае обнаружения лжи, но этические основы такого рода наказаний крайне недостойны, а кроме того, испытуемый начинает сомневаться в действительной ценности проводимого таким образом эксперимента. Практически все, использующие технику контрольных вопросов, прибегают в исследованиях по аналогии к варианту условного преступления, описанного Рэскиным.
«Половина испытуемых получает извещение о том, что в связи с кражей кольца, произошедшей в соседнем офисе, им предлагается пройти испытание на детекторе, дабы убедиться, что они не участвовали в этой краже. Кроме того, им сообщают, что, если их показания будут признаны детектором лжи правдивыми, они получат материальное вознаграждение. Другой половине в это же время рассказывают о том, как и какое преступление они якобы совершили… (Выманили секретаршу из офиса, зашли туда в ее отсутствие, обшарили стол, нашли кольцо и ушли.) Их просят никому не раскрывать факта участия в эксперименте и иметь наготове алиби. Также их просят не раскрывать подробностей преступления перед оператором детектора, ибо если он узнает об их виновности, они не получат обещанного вознаграждения (10 долларов)»[145].
Люди стараются изобразить из себя настоящих преступников, и потому неизбежно встает вопрос о возникающих при таком обмане эмоциях. Поскольку детектор отмечает эмоциональное возбуждение, то совершение условного преступления поможет оценить точность детектора только тогда, когда в человеке бушуют те же эмоции, что и при совершении преступления настоящего. В главе 2 говорится, что в момент произнесения лжи у человека могут проявиться три эмоции, и для каждой из них я дал пояснения по поводу их интенсивности. Давайте рассмотрим, будут ли эмоции, вызываемые условным преступлением, совершенным ради проверки точности детектора лжи, похожи на эмоции, возникающие при реальном преступлении.
Боязнь разоблачения. Сильней всего определяет степень страха перед раскрытием обмана то, что в данный момент поставлено на карту. В главе 2 я выдвинул предположение, что чем больше награда за успех и чем серьезней наказание за неудачу, тем сильней ощущается и страх оказаться разоблаченным. И из этой пары обстоятельств, пожалуй, более основательно действует серьезность наказания. Она будет влиять и на человека, говорящего правду из-за опасения, как бы его слова не истолковали неверно, и на лгущего – из-за боязни разоблачения. Оба пострадают из-за одного и того же чувства. Но при совершении условного преступления награда невелика, а наказание, как правило, и вовсе отсутствует – поэтому ни лжец, ни говорящий правду не испытывают боязни разоблачения. Возможно, участники испытаний и беспокоятся не много о получении вознаграждения, но эта эмоция практически ничто по сравнению со страхом как лгущего, так и невиновного при расследовании настоящих преступлений.
Угрызения совести. Чувство вины безусловно усиливается, когда на карту поставлено много, но при совершении условного преступления оно снижено тем, что ложь разрешена, требуема и даже необходима для проведения конкретной работы. Кроме того, участникам обычно говорят, что они должны солгать ради науки. И в результате участники эксперимента не испытывают вины за свой обман.
Восторг надувательства. Возбуждение от вызова, от возможности перехитрить кого-то лжец испытывает особенно сильно, если обладает репутацией непревзойденного обманщика. Надуть детектор, несомненно, очень заманчиво, и эта эмоция обычно бывает весьма сильной, если, конечно, отсутствуют иные – страх и/или вина, – которые могут распылить ее[146].
Кроме того, правдивому человеку обычно и вообще несвойствен восторг надувательства.
Из вышеприведенного анализа видно, что условные преступления могут адекватно продуцировать только одну из трех эмоций, ожидаемых при исследовании настоящего преступления, – восторг надувательства. Более того, эмоцию эту испытывают, как правило, только лжецы. Таким образом, поскольку в случае исследования по аналогии сильное эмоциональное возбуждение будет испытывать только лжец, разоблачение окажется весьма легким; во всяком случае, намного более легким, чем при расследовании настоящих преступлений, когда человек, говорящий правду, более склонен испытывать те же эмоции, что и лжец. Поэтому использование условных преступлений способствует завышению оценки точности работы детектора.
Гибридные исследования
Существует и еще один вид исследований, благодаря которым пытаются избежать слабости полевых исследований и исследований по аналогии путем комбинации преимуществ и тех и других. В таких гибридных исследованиях экспериментатор создает ситуацию, в которой возможно совершение настоящего преступления. В такой ситуации, как и в исследованиях по аналогии, сомнений в истине нет, а на карту поставлено и для лгущего и для невиновного так же много, как и при полевых исследованиях. Именно это было положено в основу гибридного исследования, проведенного Нетцером Дайе, членом Союза научных расследований израильской полиции в Иерусалиме. Ложь была «подлинной, действительной, а не симулированной… испытуемые верили, что следователь не знает, кто именно совершил преступление; они (были) сосредоточены на результатах проводимых испытаний; … а оператор детектора не знал соотношения виновных и невиновных в данном опыте»[147].
Испытывали израильских полицейских (всего 21 человек), уже прошедших тест «представленный им как квалификационный. Испытуемых попросили просмотреть свои ответы на тесты, что обеспечивало возможность жульничества, то есть пересмотра первоначальных ответов. Бумага, однако, была заранее обработана так, что любые исправления легко обнаруживались. Семь из 21 участника эксперимента действительно изменили первоначальные ответы. Затем всем им заявили, что они подозреваются в жульничестве, и предложили пройти испытание на детекторе. Карьера полицейских теперь зависела от результатов этого испытания»[148].
Надо было учитывать и то, что полицейские могут отказаться от испытаний на детекторе (в уголовных расследованиях такие испытания проводятся только с согласия подозреваемых, и требование подобного согласия недопустимо). В результате трое из семи обманщиков признались, один и еще двое невиновных отказались пройти испытание на детекторе, а одного уличить не удалось[149].
В конечном итоге проходили испытания на детекторе только 15 полицейских из 21: три обманщика и двенадцать несжульничавших. В ходе испытания применялась техника контрольных вопросов, на которой и попались оба обманщика; но были ошибочно уличены во лжи еще и двое говоривших правду.
Однако никаких серьезных выводов из этого исследования сделать все-таки нельзя, ибо в нем было слишком мало участников. Впрочем, подобные гибридные исследования могут оказаться очень полезными, несмотря на возникающие при этом этические проблемы – людей вынуждают лгать и жульничать. Но израильские исследователи полагали свой опыт вполне законным, поскольку не сомневались в важности правильной оценки работы детектора. «Испытания на детекторе лжи ежегодно проходят тысячи людей… и на основании таких испытаний выносятся важнейшие решения. А относительно точности работы этого орудия следствия до сих пор еще существуют сомнения…»[150]
Возможно, подобные исследования действительно лучше всего проводить пока только с полицейскими, поскольку сама их работа уже предполагает некоторый риск, а кроме того, они и вообще имеют гораздо большее отношение к этой технике, нежели кто-либо другой. Все достоинство таких гибридных исследований заключается в их подлинности. Некоторые полицейские действительно жульничают на испытаниях. «Засекреченные внутренние расследования высокопоставленных чиновников ФБР показали, что несколько сотен служащих жульничали при испытаниях на получение желаемых должностей»[151].
Гибридный эксперимент, проведенный в Израиле, не был игрой, как не был и желанием преуспеть в одурачивании исследователей. Страх перед разоблачением был силен, и, поскольку на карту была поставлена карьера, некоторые даже испытывали угрызения совести за свой обман.
Выводы
Минимальным научным стандартам соответствовали 10 полевых исследований, 14 исследований по аналогии, использовавших тех нику контрольных вопросов, и 6 исследований по аналогии, использовавших тест на знания виновного[152].
Ниже приведены выводы, сделанные на основании этих исследований относительно точности работы детектора лжи, из которых вытекает, что детектор чаще ловит обманщиков, чем пропускает, хотя при этом и совершает ошибки (рис. 7). Какие это ошибки и насколько их много, зависит от того, какие исследования проводят (полевые или по аналогии), какие техники применяют и каковы особенности каждого проводимого опыта. А вот что можно сказать в целом.
Рис. 7. Точность детектора лжи
График дает средние показатели, не всегда точно отражающие уровень результатов исследования. Уровни же таковы: лжецов верно идентифицируют в 71–99 % случаев при по левых исследованиях; при исследованиях по аналогии с применением техники контрольных вопросов – 35–100 %; при исследованиях по аналогии с применением теста на знания виновного – 61–95 %. Говорящих правду верно идентифицируют: при полевых исследованиях – 13–94 %; при исследованиях по аналогии с применением техники контрольных вопросов – 32–91 %; при исследованиях по аналогии с применением теста на знания виновного – 80–100 %. Говорящих правду ошибочно идентифицируют: при полевых исследованиях – 0–75 %; при исследованиях по аналогии с применением техники контрольных вопросов – 2–51 %; при исследованиях по аналогии с применением теста на знания виновного – 0–12 %. Лжецов ошибочно идентифицируют: при полевых исследованиях – 0–29 %; при исследованиях по аналогии с применением техники контрольных вопросов – 0–29 %; при исследованиях по аналогии с применением теста на знания виновного – 5–39 %.
1. Точность показаний при полевых исследованиях значительно выше, чем при исследованиях по аналогии, поскольку при полевых исследованиях может быть вовлечено гораздо больше факторов. К тому же при полевых исследованиях эмоциональное возбуждение гораздо сильнее и подозреваемые менее обучены. Но зато меньше уверенности относительно истины, а часто и относительно типичности избранных для изучения случаев.
2. В исследованиях по аналогии очень высока степень ошибок неверия правде, за исключением случаев применения теста на знания виновного. Поэтому существует настоятельная потребность более обширных, особенно полевых и гибридных, исследований с применением этого теста.
3. При использовании теста на знания виновного особенно велики ошибки веры лжи.
Несмотря на то что Рэскин считает оценку точности работы детектора заниженной, а Ликкен – завышенной, с вышеприведенными тремя выводами согласны оба. Разногласия остаются только относительно степени точности результатов испытаний на детекторе. А легче ли избежать разоблачения на детекторе психопату? Относительно техники контрольных вопросов свидетельства весьма противоречивы. Ликкен же полагает, что психопата легче поймать на обмане, используя тест на знания виновного. Он основывается на том, что, хотя психопаты и не выказывают боязни разоблачения или восторга надувательства (как я это называю), уже само знание правильной реакции на вопросы приводит к изменениям в деятельности ВНС. Впрочем, до сих пор еще не было проведено ни одного исследования, оценивающего то, как работает тест на знания виновного в отношении психопатов. Здесь требуются обширные исследования, изучающие не только психопатов, но и здоровых людей, демонстрирующих весьма слабую эмоциональную реакцию при испытании на детекторе.
А насколько успешны те контрмеры, которые так осторожно применяют лжецы, пытаясь избежать разоблачения? И снова приходится отвечать, что для этого необходимы еще более и более обширные исследования. Я полагаю справедливым допустить возможность того, что некоторое количество лжецов преуспеет в своих попытках избежать разоблачения, применяя свои контрмеры или пользуясь софистическими приемами. А поскольку никто не знает, хорошо ли натренирован шпион, то, во всяком случае, было бы неразумным предполагать, что он не натренирован вообще. Ходят же слухи о том, что в восточных странах существуют даже специальные школы, в которых агентов учат, как выходить победителями в схватках с детектором лжи. Подтверждается это и недавним признанием агента КГБ, который, вероятно, недостаточно хорошо учился в такой школе.
Итоговый параграф заключения БТО утверждает, что исследования детектора обеспечивают «некоторые свидетельства ценности тестирования на детекторе как дополнения к традиционным методам расследования отдельных уголовных преступлений…»[153] Но я думаю, что можно немного отойти от этого осторожного вывода и сохранить некое подобие консенсуса между основными протагонистами.
Больший вес должен придаваться тем результатам испытаний, которые предполагают, что подозреваемый говорит правду, а не тем, которые предполагают обман с его стороны. Если доказательства сомнительны, следователю лучше снять обвинения в адрес подозреваемого, показавшего на детекторе правдивость. Рэскин и его соавторы считают, что такая установка оправдана только при использовании техники контрольных вопросов, поскольку именно она дает небольшое количество ошибок веры лжи. Ликкен же полагает, что техника контрольных вопросов не должна применяться вообще и в уголовных расследованиях смысл имеет лишь тест на знания виновного.
Когда результаты испытания на детекторе предполагают ложь, то это вовсе не должно рассматриваться как «достаточное основание для обвинения… обман, подтвержденный испытаниями на детекторе, должен считаться лишь основанием для продолжения ведения следствия…» [154] Ликкен согласен с этой цитатой из Рэскина, но опять-таки только в приложении к тесту на знания виновного, а не к технике контрольных вопросов.
В главе 7 я объясню то, что я называю верификацией (lie checking), а в приложении (табл. 4) дам 38 вопросов, которые можно задать относительно любой лжи, дабы определить возможность ее обнаружения как на детекторе, так и по поведенческим признакам. Одной из моих иллюстраций к этому контролю над ложью является подробно описанный случай с человеком, которого заподозрили в убийстве по результатам испытаний на детекторе. Этот пример дает еще одну возможность пересмотреть вопрос о том, как можно использовать детектор в ходе уголовных расследований. А теперь давайте посмотрим, как еще используется детектор лжи и что еще вызывает столь противоречивые мнения.
Испытание на детекторе при приеме на работу
И заключение БТО, и Рэскин, и Ликкен единодушно и категорически протестуют против применения детектора лжи для предварительного испытания при приеме на работу. С другой стороны, это излюбленная метода множества работодателей, профессиональных операторов детектора лжи и даже многих государственных чиновников, особенно работающих в разведывательных управлениях. И несмотря на то что детектор чаще всего используется именно при приеме на работу, научные исследования о том, насколько точно он выявляет ложь кандидатов, до сих пор не проводили. Понять это нетрудно, ибо определить истину при исследовании на месте не так-то легко. Одним из способов такого определения могло бы стать изучение ситуации, когда принимают всех кандидатов вне зависимости от результатов испытаний, а затем устанавливают за ними рабочий надзор. Другим же способом могло явиться детальнейшее исследование прошлой трудовой деятельности кандидатов с целью определить, что и как они солгали при самопредставлении. Но такие исследования стоили бы очень и очень дорого. Пока же на эту тему были проведены всего два исследования по аналогии, и одно из них показало высокую точность результатов испытаний на детекторе, другое – низкую[155]. Кроме того, между этими двумя исследованиями слишком много несоответствий и слишком много неоднозначного в каждом из них, чтобы на их основании делать какие-либо серьезные выводы.
Судить же о точности результатов испытания на детекторе при приеме на работу, основываясь на исследованиях подобных испытаний в уголовной практике (см. предыдущую подглавку), нельзя. Здесь испытания проходят совсем другие люди, другими являются и сами испытующие, и применяемые ими техники. Для того чтобы получить работу, кандидаты обязаны пройти тест, в то время как уголовные подозреваемые имеют возможность выбора, проходить этот тест или нет, причем их отказ никак против них не свидетельствует. Рэскин говорит, что предварительное тестирование на детекторе лжи «является принудительным и, вероятно, вызывает чувство возмущения, которое может сильно повлиять на точность результатов»[156].
То, что в обоих случаях поставлено на карту, также весьма различно. Наказание за разоблачение обмана в предварительном тестировании при приеме на работу гораздо меньше, чем в делах уголовных. А поскольку ставки ниже, то и боязнь разоблачения лжецы здесь испытывают в гораздо меньшей степени, и поймать их труднее. Правда, честные и очень желающие получить работу люди могут бояться, что их оценят неправильно, но именно из-за этого страха их и могут неправильно оценить.
Контраргумент, выставляемый в таких случаях защитниками использования детектора лжи при приеме на работу, заключается в том, что эта техника делает свое дело. Множество кандидатов после такого испытания получают допуски к таким вещам, о которых и не подозревали до испытания. И это аргумент практический. И не имеет значения, насколько точно детектор выявляет лжецов, если в результате все равно выявляются те, кого не надо принимать на работу. А значит, детектор полезен.
Правда, Ликкен возражает, замечая, что сама эта практичность может оказаться необоснованной[157].
Количество сделанных в ущерб самим себе признаний может превышать реальное состояние дел; некоторые из этих признаний могут оказаться фальшивыми, сделанными под давлением. К тому же те, кто сделал признание, не дающее возможности быть принятым, могли сделать это и не от испуга перед детектором. Без точных исследований в этой области нет возможности узнать ни того, сколько людей, провалившихся на таких испытаниях, являются в действительности честными, ни того, сколько прошедших это испытание обворовывают затем своих работодателей.
Гордон Барланд, психолог, подготовленный Рэскиным, приводит совершенно другие выводы в пользу применения детектора. Он изучил 400 кандидатов на работу, таких как водители грузовиков, кассиры, кладовщики и т. п., посланных работодателями в частные фирмы для прохождения испытаний на детекторе. Половина из 155 кандидатов, определенных как обманщики, признались в этом сразу же после объявления результатов испытаний. В то же время Барланд обнаружил, что работодатели, даже не дожидаясь результатов, 58 % из этих лжецов уже приняли на работу. «Множество работодателей пользуются испытаниями на детекторе не для того, чтобы решить, брать или не брать человека на работу, а скорее для того, какую определить ему должность. Например, если кандидат будет признан алкоголиком, то его возьмут докером, а не шофером»[158].
Барланд верно указывает на то, что наибольший интерес представляют те 78 человек, которые, будучи определены как лжецы, не признали этого, ибо они могли просто оказаться жертвами ошибок неверия правде. Он говорит, что 66 % из них все же были приняты на работу, однако мы не имеем возможности узнать, взяли их именно на ту работу, на которую они хотели устроиться, или же результаты испытаний все же помешали им в этом. Большая часть из непринятых и отрицавших свою ложь, скорее всего, была отбракована на предварительном собеседовании, происходившем еще до испытания на детекторе. «Только очень небольшая часть (менее 10 %) кандидатов, определенных как обманщики, но не признавших это, были забракованы потенциальными работодателями именно на основании испытаний на детекторе»[159].
Как относиться к этим менее 10 % и сколько вреда причинено ими, зависит от базовой нормы лжи. Базовая норма является статистическим показателем действительности; например, базовая норма виновных среди подозреваемых в уголовных преступлениях и проходящих испытание на детекторе весьма высока и достигает порой 50 %. (Как правило, детекторные испытания проходят далеко не все, а только небольшая группа подозреваемых.) Исследования же Барланда позволяют выявить, что базовая норма лжи среди кандидатов на работу составляет около 20 %. Примерно одного из пяти кандидатов, лгущих при испытаниях, не берут на работу.
Если даже признать, что детектор более точен, чем это представляется на самом деле, базовая норма в 20 % делает результат слишком малоутешительным. Рэскин, возражая против применения предварительного испытания на детекторе при приеме на работу, принимает результативность детектора за 90 %: «Исходя из этих соображений, предварительные испытания на детекторе лжи при приеме на работу имели бы следующие результаты (из расчета на 1000 кандидатов): из 200 обманывающих 180 были бы верно определены как обманщики, 20 же неверно определены как говорящие правду; из 800 говорящих правду 720 были бы правильно определены как говорящие правду, а 80 неправильно определены как обманщики. Из 260 человек, определенных как обманщики, 80 на самом деле были бы правдивыми. Таким образом, из признанных обманщиками оказался бы 31 % правдивых людей. Это очень высокая норма ошибок неверия правде, ведущая к отказу от использования детектора в качестве основы для принятия решений. Таких результатов не было бы в уголовных расследованиях, поскольку базовая норма лжи там составляет 50 % и более, и такая точность техники не привела бы к такому высокому уровню ошибок»[160].
Здесь возможны следующие контраргументы: оценка базовой нормы лжи среди кандидатов на работу в 20 % может оказаться заниженной. Этот результат основывается только на одном исследовании, проведенном в штате Юта. Вполне возможно, что в штатах с меньшим количеством мормонов процент лжецов будет выше. Однако даже если он достигнет 50 %, противники предварительного испытания могут сказать, что без доказательств действительной точности детектора нельзя делать никаких выводов; а эта точность, скорее всего, значительно меньше 90 %.
Точность детекторных испытаний вообще не имеет значения в реальности. Само испытание или хотя бы только угроза его вынуждает людей давать информацию, которую при других обстоятельствах они никогда не открыли бы. Ответ опять же сводится к необходимости изучения точности испытаний на детекторе, поскольку без знания этого нет возможности узнать, сколько из непризнавшихся и устроившихся на работу людей доставит впоследствии немало проблем своим работодателям.
Относительная польза детектора заключается в том, чтобы на нем периодически проходили испытания те люди, которых уже приняли на работу. И эту пользу не отрицает ни один из критиков предварительного применения детектора.
Испытания на детекторе кандидатов на работу в полиции
Это еще одно из широко распространенных применений детектора. Все только что приведенные аргументы для использования детектора в предварительных испытаниях приложимы и к этому случаю. Но я обсуждаю вопрос о приеме на работу в полицию отдельно, поскольку в этой области есть некоторые обстоятельства, сама природа которых позволяет привести еще один аргумент за.
Название статьи Ричарда Артера, профессионального оператора детектора лжи, передает суть этого нового аргумента: «Сколько грабителей, разбойников и насильников ваше министерство приняло на работу в этом году??? (Надеюсь, не более 10 %!)»[161]
Выводы Артера базируются на исследовании отчетов 32 различных правоохранительных организаций. (Артер не сообщает, какой процент составляет эта цифра относительно тех организаций, от которых он хотел получить информацию.) Он сообщает, что в 1970 году в правоохранительных организациях, откликнувшихся на его исследования, были проведены 6524 предварительных детекторных испытания при приеме на работу. «От 2119 кандидатов была получена порочащая их информация! Это дисквалификация в 32 %! А самое главное заключается в том, что подавляющее большинство из этих 6524 испытаний было проведено уже после того, как кандидаты прошли предварительное собеседование». Артер подкрепляет свой аргумент приведением бесчисленных примеров того, как важно применение детектора лжи для испытаний при приеме на работу в полицию. Так, например, Норман Лакей, оператор детектора лжи управления полиции города Кливленда, штат Огайо, сообщает: «Человеку, находившемуся на десятом месте в списке кандидатов, было предложено пройти испытание на детекторе лжи. И он признался, что участвовал в нераскрытом вооруженном ограблении»[162].
Несмотря на подобные впечатляющие истории и поражающие воображение выкладки, свидетельствующие о том, как много кандидатов при приеме на работу в полицию оказывается лжецами, не следует забывать, что до сих пор все еще нет никакого научного обоснования точности результатов использования детектора в предварительных испытаниях при приеме на работу в полицию. Это может показаться неверным, но только потому, что точность слишком часто подменяют полезностью. Данные Артера имеют лишь практическое значение. Давайте теперь рассмотрим то, что он нам не сказал.
Сколько из кандидатов, определенных как лгущие, не признали своей лжи и не признались в каких-либо правонарушениях? Что стало с ними? Это также практические данные, однако большая часть приверженцев детектора лжи обходят этот вопрос.
Сколько из определенных лгущими, но отрицавших это, на самом деле говорили правду и скольких из них можно было принять на работу? Чтобы ответить на этот вопрос, то есть определить, сколько произошло ошибок неверия правде, необходимо провести специальные исследования по оценке результатов.
Сколько из тех, кто был определен как нелгущий, не лгали в действительности? Сколько воров, разбойников, насильников и т. п. одурачили операторов? Чтобы ответить на этот вопрос, то есть определить, сколько произошло ошибок веры лжи, также необходимы специальные исследования по оценке результатов.
И я удивлен, что на этот счет нет никаких достоверных свидетельств. Подобные исследования, конечно же, очень сложное и дорогостоящее мероприятие, однако без них никакие практические выводы не могут считаться удовлетворительными вполне. Ставки слишком высоки для того, чтобы пренебрегать ошибками веры лжи, не говоря уже об ошибках неверия правде.
Однако использовать детектор при приеме на работу в полицию можно и не дожидаясь результатов новых исследований, поскольку это все же позволяет выявить достаточный процент нежелательных работников, даже при наличии большого количества ошибок. И если некоторые люди, способные действительно оказаться хорошими полицейскими, не были взяты на работу (то есть оказались жертвами ошибок неверия правде), то это не является слишком высокой ценой.
Это суждение относится только к социально-политической сфере. Оно выносится с полным осознанием того, что еще не существует научного обоснования точности работы детектора при приеме на работу в полицию. Но я надеюсь, что те, кто высказывается в пользу применения детектора, все же почувствуют себя обязанными увидеть необходимость проведения подобных исследований для определения того, как часто происходят ошибки, в результате которых работодатели отказывают людям, достойным быть принятыми.
Испытания на детекторе при выявлении шпионов
«Некий сержант, обладавший доступом к секретным шифрам, нанимался на гражданскую должность (с разведывательной деятельностью). В ходе его испытаний на детекторе была отмечена постоянная реакция на релевантные вопросы, и в дальнейшей беседе он признался в различных небольших проступках и противоправных действиях. Однако неизменная специфическая реакция при ответах на релевантные вопросы весьма заинтересовала оператора детектора, и через несколько недель сержанта попросили пройти испытание еще раз. Ситуация повторилась. Его лишили допуска к секретным документам, и началось следствие. Еще через некоторое время его нашли мертвым в своей машине. Впоследствии было установлено, что он занимался шпионской деятельностью в пользу Советского Союза»[163].
Таких примеров обнаружения шпионов на детекторе при приеме на работу в отчете Агентства национальной безопасности о применении детектора лжи приводится немало. Надо полагать, что такой тест не удавалось пройти не только шпионам, но еще и некоторым честным и порядочным людям. Однако никакой информации о том, сколько шпионов обнаружено вообще и сколько из них при последующем тестировании на детекторе, АНБ не сообщает. Тем не менее сообщает о том, сколько человек было не принято на работу из-за различного рода признаний, таких как употребление наркотиков, подрывная деятельность, уголовное прошлое и т. д. Речь идет об испытаниях 2902 кандидатов на работу с допуском к секретной информации. 43 % из них были определены как говорящие правду; впоследствии же выяснилось, что 17 из этих 2902 человек утаили порочащую их информацию. Таким образом, известная часть ошибок веры лжи составила менее 1 % (17 из 2902). Признавшие свою вину составили 21 % из проваливших испытания. Проступков же, в которых признались 24 % из проваливших испытания, было недостаточно для отказа в приеме на работу, и 8 % провалившихся на испытаниях вообще никаких признаний не сделали.
Эти 8 % и могут считаться показателем ошибки неверия правде. (АНБ не упоминает о них в своем отчете, однако на основании приводимых в этом отчете данных этот процент вполне можно вычислить.) Правда, АНБ подчеркивает, что детектор лжи не является окончательным судьей; он лишь помогает определить, кого принять на работу, а кого нет. С теми, кто не выдержал испытания на детекторе, проводятся собеседования, в которых предпринимаются попытки понять причины, способствовавшие их неудаче. Гордон Барланд говорил мне, что агентство не берет людей, если не удается найти объяснений для провала на испытаниях.
И вновь нам нужно помнить, что это свидетельствует лишь о полезности, а не о точности. Без данных же о точности невозможно ответить на следующие вопросы.
Сколько преуспевающих лжецов находится в данное время на работе в АНБ? В самом агентстве убеждены, что их не более 1 %, однако никаких исследований, чтобы подтвердить это, не проводилось. Конечно же, можно считать, что детектор не пропускает ни одного лжеца, однако нельзя быть уверенным в этом. В отчете БТО отмечается, что «те люди, которых Федеральное правительство более всего хотело бы выявить, являются и наиболее тренированными в способах избежания подобного выявления»[164].
Без специальных исследований, направленных на изучение точности работы детектора, нельзя быть полностью уверенным в знании количества возможных ошибок веры лжи. Подобное исследование, безусловно, провести очень непросто, однако не невозможно. Гибридные исследования, такие как уже упоминавшийся мной эксперимент израильской полиции, провести вполне можно.
Могут ли обмануть детектор контрмеры? Под контрмерами я подразумеваю физическую деятельность, такую как прикусывание языка, использование медикаментов, применение гипноза и управление биологическими реакциями. Проводились исследования, подтверждающие, что подобные контрмеры в некоторой степени работают. Однако учитывая, какой ущерб может понести национальная безопасность в случае, если хотя бы один шпион не будет обнаружен (то есть произойдет ошибка веры лжи), безусловно следует признать необходимыми более широкие исследования. Объектом этих исследований должны быть некие условные агенты, в полной мере владеющие всем арсеналом технических и научных средств, позволяющих обманывать детектор лжи, то есть обладающие способностями и возможностями настоящих шпионов. Доктор Джон Бири III, некогда работавший помощником секретаря в организации по защите здоровья граждан, «предупреждал сотрудников Пентагона, что, полагаясь на детектор лжи, они не защищают национальную безопасность, а скорее, наоборот, подвергают ее опасности. Я уже говорил, что у Советов есть прекрасные школы, в которых они учат своих агентов обманывать детектор. Поскольку многие из менеджеров Министерства обороны полагаются на непогрешимость работы детектора, у них возникает ложное ощущение безопасности, ибо такая надежда на детектор весьма упрощает проникновение в Пентагон советской моли»[165]. Учитывая все вышесказанное, нельзя не удивляться тому, насколько мало АНБ проводит экспериментов на предмет выявления контрмер.
Сколько из этих 8 %, определенных в качестве лгущих, но отрицавших это (по моим подсчетам, 245 человек), были действительно лжецами и сколько из них на самом деле говорили правду? Вновь ответ можно дать только после специальных исследований по оценке точности полученных результатов.
В соответствии с заключениями БТО и АНБ произведено всего одно исследование на этот предмет – исследование по аналогии с использованием студентов, в котором, однако, во-первых, было сомнение относительно критерия истины, а во-вторых, задаваемые вопросы не имели ничего общего с национальной безопасностью. И вновь остается только удивляться, почему в деле такой важности проводится так мало соответствующих исследований. Даже если оставить в стороне ошибки неверия правде, все же нужно было бы, особенно при таких высоких ставках, в полной мере сосредоточиться на ошибках веры лжи.
Вне всяких сомнений, даже не имея данных о точности получаемых результатов, использование детектора лжи является большим подспорьем в отборе людей, добивающихся работы с доступом к секретной информации, утечка которой к тому же угрожает национальной безопасности. Помощник Генерального прокурора генерал Ричард К. Уиллард кратко выразил это в следующих словах: «Даже если применение детектора может выбраковать тех кандидатов, которые в действительности достойны работы, все же гораздо важнее избежать приема на работу тех, кто может представлять собой угрозу для национальной безопасности»[166].
Ликкен, возражая против применения детектора, комментировал недавнее решение Великобритании использовать подобные испытания в работе организаций, связанных с секретной информацией, таким образом: «Не считая урона, наносимого карьере и репутации невинных людей, результатом такого решения, похоже, будет еще и потеря правительством некоторых из наиболее добросовестных гражданских чиновников. А поскольку существует тенденция избегать более дорогих (и более эффективных) способов обеспечения безопасности, поскольку детектор лжи внедряется повсеместно, это решение Британии только откроет двери для более легкого проникновения в секретные службы иностранных агентов, прекрасно обученных обманывать детектор лжи»[167].
Использование детектора для проверки сотрудников
Если вполне понятно стремление избежать приема на работу нежелательных людей, особенно в таких областях, как разведывательные управления, торговля драгоценностями, супермаркеты и т. д., то, казалось бы, не менее понятной должна быть и необходимость проводить испытания уже принятых сотрудников, дабы удостовериться, что никакие нежелательные лица туда не проникли. И это действительно делается во многих сферах трудовой деятельности. Но, к сожалению, и здесь отсутствуют данные, насколько точны результаты подобных испытаний. Возможно, базовая норма лжи здесь ниже, поскольку множество недостойных уже забраковано предварительным тестированием, и у нежелательных лиц гораздо меньше возможностей спрятаться среди остальных работников. Но чем ниже базовая норма лжи, тем больше можно совершить ошибок. Если мы снова обратимся к предыдущему примеру, в котором речь шла о тысяче проверяемых и 90 % точности детектора, и условимся, что базовая норма лжи будет составлять не 20 %, а всего 5 %, то получится вот что: 45 лжецов будут определены совершенно верно, но 95 человек, говорящих правду, тоже будут признаны лжецами; конечно же 855 правдивых будут признаны правдивыми, но 5 лжецов все равно проскочат, все равно будут ошибочно определены как говорящие правду.
Рисунки 8 и 9 наглядно иллюстрируют результаты такой низкой базовой нормы лжи. Чтобы заострить внимание читателя на том, как низкий уровень базовой нормы лжи влияет на количество людей, ошибочно признанных лжецами, я принял утверждение о 90 % точности результатов детектора[168].
Если базовая норма лжи составляет 20 %, то на каждого честного человека придется по два обманщика. Если же норма составляет 5 %, то, наоборот, на каждого пойманного обманщика два человека будут неправильно определены как говорящие правду.
Рис. 8. Результаты испытаний на детекторе лжи. Из 1000 испытуемых 20 % (200) оказались лжецами
Рис. 9. Результаты испытаний на детекторе лжи. Из 1000 испытуемых 5 % (50) оказались лжецами
Аргумент против использования детектора, основанный на том, что сама необходимость пройти испытание и возмущение по этому поводу уже затрудняют получение точных результатов, вполне приложим и к этой ситуации. Получая приглашение пройти испытание на детекторе, уже работающие люди могут испытывать возмущение даже гораздо более сильное, чем кандидаты.
Все это в полной мере относится и к полицейским, и к работникам таких организаций, как АНБ. В полиции для испытания уже работающих сотрудников детектор применяется крайне редко, хотя иногда к нему и прибегают, вспоминая о множестве всевозможных соблазнов, кроющихся в самом характере работы, или наталкиваясь на случаи коррупции. АНБ тоже иногда использует детектор; если работник испытания не выдерживает и в дальнейшем не может объяснить своей неудачи, то в отношении его возбуждается расследование. Когда я поинтересовался, что же происходит в случае, когда вопрос не разрешается (то есть когда человек постоянно не выдерживает испытания, но ничего противоправного обнаружить за ним не удается), в ответ услышал следующее: такого не бывает никогда. Полиция на то и полиция, чтобы докапываться до истины, и решение никогда не принимается формально. Правда, поймать человека, работающего уже многие годы, основываясь не на реальных правонарушениях, а только на его неудачах в прохождении испытаний на детекторе, в действительности очень трудно. Если работник невиновен, то гнев, вызванный тем, что его заподозрили во лжи, может подвигнуть его на разглашение секретной информации, которой он владеет. А ведь если каждый раз на вопрос «Разглашали ли вы какую-либо секретную информацию агентам какой-либо иностранной разведки в минувшем году?» детектор будет фиксировать определенное эмоциональное возбуждение при отрицательном ответе, не возбудить расследование весьма сложно.
Обнаружение утечки информации и теория устрашения
Одним из предполагаемых новых видов применения детектора лжи является идентификация (без участия Министерства юстиции) тех людей в правительстве, которые повинны в самовольном разглашении закрытой информации. До настоящего времени все подобные расследования рассматривались как уголовные. Но если бы предложение администрации Рейгана в 1983 году было принято, то самовольное разглашение информации рассматривалось бы лишь как дело «административное» уже с тех пор. И глава любой правительственной организации, заподозривший своего работника в утечке информации, мог бы попросить его пройти испытание на детекторе. Однако неясно, касалось бы это всех, имеющих доступ к просочившейся информации (в этом случае базовая норма лжи была бы очень низкой и, соответственно, уровень ошибок весьма высок), или только тех, кого признало подозреваемыми предварительное расследование.
Заключение БТО указывает на то, что никаких исследований в области применения детектора в случаях обнаружения утечки информации не проводилось вообще. Правда, у ФБР есть данные о 26 случаях успешного применении детектора на протяжении четырех последних лет, успешного в том смысле, что большинство работников, не выдержавших испытания на детекторе, после этого сделали важные признания[169].
Но использование детектора в ФБР сильно отличается от предусмотренного новыми установлениями. ФБР не проверяет всех, кто мог разгласить секретную информацию (такая процедура на профессиональном жаргоне называется бреднем), а исследует только небольшую группу подозреваемых, установленную предварительным расследованием, так что базовая норма лжи здесь высока и возможность ошибок мала. Правила ФБР запрещают использование испытаний на детекторе «в технике “бредня” в отношении большого количества работников или в качестве подмены логического расследования этой видимостью принятых мер»[170]. Новые правила 1983 года разрешали бы и бредень.
При административном испытании на детекторе его содержание, проведение и сами испытуемые несомненно отличаются от тех, кто проходит испытания при расследовании уголовных преступлений. И возмущение здесь может быть очень сильным, поскольку в случае отказа от тестирования работник может потерять допуск к секретным документам. Однако в АНБ говорят по этому поводу, что его работники признают подобные испытания справедливыми. Может быть, это и правда, но только в том случае, если опрос на этот предмет проводился анонимно, ибо в противном случае несогласные с применением детектора могли просто не признаться в этом. И мне с трудом верится в то, что правительственные чиновники других организаций считают справедливым применение детектора при обнаружении утечки информации, особенно если целью подобных испытаний является сокрытие фактов, касающихся не национальной безопасности, а скорее самой администрации.
Помощник Генерального прокурора Уиллард, сам проходивший испытание на детекторе перед конгрессом (правда, по совершенно другому поводу), так обосновывает его применение: «Дополнительная выгода использования детектора лжи заключается в его устрашающем эффекте по отношению к тем, кто совершает должностные проступки, практически не поддающиеся обнаружению другими методами. Знание, что тебя в любой момент могут попросить пройти испытание на детекторе, порой может удержать от совершения подобных проступков»[171].
Однако работает этот постулат не так уж и хорошо, как кажется. Когда подозреваемые не являются работниками разведывательных органов, испытание на детекторе, проводимое из-за обнаружения утечки информации, может дать весьма большое количество ошибок, ибо устрашение не действует. Детектор же работает только тогда, когда большинство испытуемых верят в него. Словом, использование детектора в целях обнаружения незаконного разглашения информации может одинаково испугать и рассердить как невиновного, так и виновного.
Я думаю, можно доказать, что, вне зависимости от того, приносит испытание какой-либо результат или нет, эффект устрашения для определенного типа людей все равно всегда присутствует, а потому наказывать провалившихся нежелательно, ибо в противном случае возникает этическая дилемма наказания несправедливо обвиненных во лжи честных людей. Однако если последствия признания человека лжецом с помощью детектора будут столь незначительными, если будет известно, что провалившихся не ждет никакое наказание, то испытания на нем, похоже, и вовсе потеряют смысл, и сам эффект устрашения окажется под большим сомнением.
Детектор лжи и поведенческие признаки обмана
Операторы детектора никогда не делают своих выводов о лжи испытуемого, основываясь только на показаниях прибора. Им известны не только результаты предварительного расследования, но и та информация, которую получили они сами в интервью с подозреваемым перед прохождением испытания (во время рассказа о процедуре и возможных вопросах). Кроме того, операторы считывают информацию с мимики, голоса, жестов и манеры говорить и в ходе предварительного интервью, и при самом испытании, и в интервью после его окончания. О том, должен ли оператор детектора для своего заключения о подозреваемом в добавление к результатам испытания рассматривать также и поведенческие признаки, мнения разделились. Просмотренные мной материалы о тех, кто принимает к сведению и поведенческие признаки обмана, к сожалению, прискорбно ничтожны и не основываются ни на каких последних опубликованных выводах. Большая часть идей, содержащихся в этих работах относительно интерпретации поведенческих признаков, просто неверна.
Пока только четыре исследования сравнивают результаты, основанные на показаниях детектора и поведенческих признаках, с теми, которые получены на основе только показаний приборов. Два из них предполагают, что точность поведенческих признаков равна точности показаний детектора, а одно – что точность детектора выше, хотя и не намного. И все три исследования страдают одними и теми же изъянами: неопределенностью истины, слишком малым количеством подозреваемых и слишком малым количеством операторов, выносящих решение[172].
Эти изъяны исправлены в четвертом исследовании, в исследовании Рэскина и Кирчера, до сих пор еще не опубликованном[173].
Они пришли к выводу, что суждения, сделанные на основе поведенческих признаков, ничуть не лучше случайных, в то время как суждения, сделанные на основе показаний детектора без контактов с подозреваемым, все же имеют лучший результат, чем при случайном угадывании.
Люди очень часто пропускают поведенческие признаки обмана, неверно интерпретируют их или просто заблуждаются в их отношении. Вспомните мой отчет (в начале главы 3 о нашем исследовании, когда люди не смогли сказать по видеозаписи, лгут или нет описывающие свои эмоции студентки. И все же мы знаем, что такие признаки, хотя и неопознанные, существовали. Когда девушки лгали, скрывая негативные эмоции, испытываемые ими при просмотре фильма о хирургии, тон их голоса становился выше, они демонстрировали определенные жесты, иллюстрируя свою речь, и совершали эмблематические оговорки (пожатие плечами). Мы только что окончили подробное описание мимических признаков, но все еще не можем опубликовать результаты, несмотря на то что они обещают быть самыми интересными в отношении идентификации лжи. И наиболее выразительным мимическим признаком является тот, который выдает почти неуловимые движения лицевых мышц, выражающие отвращение или презрение во вполне счастливых на вид улыбках.
И нам хотелось бы определить, что именно происходит: люди действительно просто не знают, на что надо смотреть, или это и невозможно увидеть. В следующем году мы займемся именно этим; наберем группу людей, скажем им, на что они должны обращать внимание, а затем покажем видеозаписи. Если их суждения будут неверными, мы узнаем, что точность в обнаружении этих поведенческих признаков обмана все же требует более медленного и неоднократного просмотра, а также более точных способов оценки.
Что же касается исследования Рэскина и Кирчера, было бы очень интересно сравнить точность суждений, основанных на показаниях детектора с учетом поведенческих признаков, с суждениями тренированных, опытных, не наивных наблюдателей. Я полагаю, что в некоторой степени такие комбинированные суждения увеличили бы безошибочность обнаружения лжи. Ведь поведенческие признаки могут дать информацию о том, какая именно эмоция испытывается, а разве детектор способен определить страх, гнев, удивление, утомление или возбуждение?
Такую специфическую информацию, конечно, можно извлечь и из показаний детектора. Напомню наши выводы (описанные в конце главы 3) о том, что каждой эмоции соответствуют различные изменения ВНС. Однако никто еще не попытался применить этот подход в интерпретации показаний детектора. Информация же о конкретных эмоциях (полученная одновременно из поведенческих признаков и показаний аппаратуры) могла бы помочь уменьшить как ошибки неверия правде, так и ошибки веры лжи. Еще одним важным вопросом, подлежащим ныне рассмотрению, является вопрос о том, насколько хорошо раскрываются комбинацией обнаруженных поведенческих признаков и показаний детектора предпринятые подозреваемым контрмеры.
Детектор можно применять только в отношении готового к сотрудничеству, согласного подозреваемого, а поведенческие признаки считываются и без всякого разрешения и предупреждения о том, что лжец находится под подозрением. К тому же в то время как применение детектора можно объявить незаконным, сделать то же самое с наблюдением за поведенческими признаками невозможно. И даже если испытания на детекторе никогда не признают законным средством выявления государственных служащих, повинных в утечке секретной информации, верификаторы все равно могут заниматься изучением поведенческих признаков всех подозреваемых.
Во многих областях, где часто подозревается обман, таких как дипломатия, супружеские отношения или торговля, применение детектора лжи просто невозможно. И дело здесь не в том, что поскольку в этих отношениях правда не предполагается, то и нет возможности устроить строгий и последовательный допрос, как на следствии. Даже там, где правду предполагают, как, например, в отношениях между супругами, друзьями, родителями и детьми, такие прямые вопросы вообще могут поставить под угрозу дальнейшие отношения. Так что даже родитель, имеющий над своим ребенком больше власти, чем любой верификатор над подозреваемым, вряд ли согласится платить такую цену за свое расследование. Нежелание признавать то, что ребенок по большей части все-таки старается говорить правду, постоянное подозревание его, даже при полной зависимости ребенка от родителей, может в конце концов привести к полному разрыву с ним.
Некоторые люди считают, что лучше (или более морально) и вовсе не пытаться выявлять ложь, а всегда верить на слово и, воспринимая жизнь как ценность саму по себе, даже и не стремиться уменьшить возможность быть обманутым. Лучше оказаться обманутым, чем незаслуженно осудить кого-либо. Иногда это действительно самый правильный ход. Но это во многом зависит от того, что поставлено на карту, кто находится под подозрением, какова вероятность быть обманутым и кем является сам верификатор. Было бы, например, интересно сравнить, что потерял бы Джерри из романа Апдайка «Давай поженимся», поверив в правдивость своей жены Руфи в случае ее лжи, с тем, что он потерял бы или приобрел, поверив ей в случае ее честности. В некоторых семьях урон, нанесенный ложным обвинением, может стать гораздо тяжелее урона в случае действительного обмана. Все зависит от конкретной ситуации. У некоторых вообще нет выбора; а некоторые бывают слишком боязливыми для того, чтобы рискнуть поверить лжи; они предпочтут неверно обвинить кого-либо в обмане, чем оказаться обманутыми.
Единственное соображение, которое надо всегда иметь в виду, пытаясь выбрать то или иное решение, заключается в следующем: никогда не делайте окончательного вывода о том, лжет подозреваемый или нет, основываясь только на показаниях детектора или только на поведенческих признаках. В главе 5 я объяснил возможные опасности неверного толкования поведенческих признаков и те меры предосторожности, которые можно предпринять, чтобы их уменьшить. В этой же главе я попытался прояснить опасности истолкования показаний детектора как единственного доказательства лжи. Верификатор всегда должен оценивать вероятность того, что жесты, выражения лица или показания детектора могут говорить как о лжи, так и о правде, и очень редко обеспечивают абсолютную уверенность. В этих редких случаях, когда эмоция, выраженная мимикой или потоком слов, явно противоречит всем остальным показаниям, подозреваемого необходимо «ткнуть в это носом» – и, как правило, он немедленно признается. Но чаще всего поведенческие признаки обмана (как и испытание на детекторе) являются только основанием для решения, вести расследование дальше или нет.
Верификатор должен также всегда помнить, что лжец может и вовсе не ошибаться. Некоторые обманывают с такой легкостью, что невозможно заметить никаких поведенческих признаков, а некоторые – настолько тяжело, что ошибок в поведении – а значит, и признаков обмана – множество. В следующей главе мы и рассмотрим случаи, когда ложь распознать трудно, а когда легко.
Глава 7
Техника обнаружения лжи
Множество обманов сходит лжецам с рук лишь оттого, что никто не берет на себя труд ловить их. Но когда на карту поставлено слишком много (когда жертва обмана опасается тяжелых последствий своей наивности или когда сам обманщик благодаря своей лжи надеется получить большую выгоду), появляется смысл проделать эту нелегкую работу. Обнаружение лжи – дело непростое и небыстрое. Чтобы увидеть, допускает ли оппонент ошибки, и оценить, каковы они, какие могут или должны проявиться еще и как обнаружить их по определенным поведенческим признакам, приходится задавать немало вопросов. И вопросы эти должны иметь отношение как к природе лжи самой по себе, так и к личным особенностям каждого конкретного лжеца и конкретного верификатора. Ни один человек не может быть абсолютно уверен ни в том, выдаст себя лжец или нет, ни в том, оправдается или нет говорящий правду. Обнаружение лжи представляет собой всего лишь догадку, основанную на информации. Но эта догадка все же значительно снижает возможность совершения ошибок веры лжи и неверия правде. И наконец, она дает почувствовать и верификатору, и лжецу всю трудность предсказаний успешности или безуспешности процесса разоблачения.
Техника обнаружения лжи позволит человеку, подозревающему обман, оценить, насколько основательны или безосновательны его подозрения. Порой все, что ему удается узнать, состоит в том, что узнать он ничего не может, как это было в случае с Отелло. А порой он может выявить все ошибки и узнать, на что лучше обратить внимание, что именно слушать и на что смотреть. Эта техника может оказаться полезной и для самого лжеца; указать ему, что на этот раз обстоятельства против него, и не дать ему пуститься во все тяжкие, удержать от дальнейшей лжи. Или же наоборот – лжец может воодушевиться той легкостью, с какой он уворачивается от ловушек, и сосредоточить все свое внимание на том, как избежать их в дальнейшем. Но в следующей главе я объясню, почему содержание этой книги все-таки более полезно верификаторам, а не лжецам.
Чтобы обнаружить ложь, необходимо ответить на 38 вопросов. Большая их часть уже упоминалась в предыдущих главах, теперь же я просто сведу их в единый опросный лист и добавлю еще некоторые из тех, какие до сих пор не было смысла рассматривать. На основании этой анкеты я проведу анализ разнообразных видов лжи, чтобы показать, почему одни люди лгут легко, а другие – с большими трудностями. (Анкета помещена в табл. 4 приложения.)
Человек, лгущий легко, совершает мало ошибок; таким образом, верификатору трудно его обнаружить, в то время как лгущего с трудом, обнаружить легко. При легкости исполнения лжи человеку не требуется ни скрывать, ни фальсифицировать свои эмоции, у него достаточно возможностей лгать о конкретных вещах и богатый опыт в таком деле; кроме того, у жертвы (то есть потенциального верификатора) обычно даже не возникает подозрения. Газетная статья под названием «Как охотники за головами выслеживают свои жертвы в корпоративных джунглях»[174] описывает множество именно таких, с легкостью совершаемых обманов.
Эти охотники сманивают работников из одной компании в другую, как правило, конкурирующую. А поскольку ни одна компания не хочет лишаться способных работников, охотники за головами действуют отнюдь не в лоб. Сара Джонс, например, охотник за головами из некой нью-йоркской фирмы, рассказывала, что получала всю необходимую ей информацию, задавая для начала простой, якобы касающийся совершенно общих и отвлеченных исследований, вопрос: «Мы изучаем влияние образования на карьеру. Могу я задать вам пару вопросов? Мне не нужно знать вашего имени, меня интересуют только статистические данные, касающиеся вашего образования и трудовой деятельности». И затем выспрашиваю у кандидата все, что мне нужно: и сколько денег он получает, и каково его семейное положение, и возраст, и сколько у него детей… Так охотники за головами вынуждают человека давать о себе всю необходимую им информацию – и прямо не сходя с места, что и требуется»[175]. Другой охотник описывает свою работу следующим образом: «Когда люди порой спрашивают меня, чем я занимаюсь, я отвечаю, что лгу, жульничаю и ворую, тем и живу»[176].
Примером же трудной лжи может являться ложь пациентки психиатрической клиники Мэри, о которой я рассказывал во введении.
Врач: Ну, Мэри, как вы себя сегодня чувствуете?
Мэри: Отлично, доктор. Мне бы хотелось провести выходные… эээ… дома, с семьей, вы же знаете. Ведь прошло… эээ… уже пять недель, как я тут, в больнице.
Врач: И никакого чувства подавленности, Мэри? Никаких мыслей о самоубийстве? Вы точно от них избавились?
Мэри: Мне, правда, так неудобно за всю эту историю. И теперь… Теперь я точно об этом не думаю. Мне просто хочется домой, к мужу.
И Мэри, и Сара преуспели в своей лжи. Не поймали ни ту ни другую, несмотря на то, что поймать Мэри было очень нетрудно. Все преимущества были на стороне Сары, Мэри же лгала трудно, была менее опытным обманщиком, а врач, наоборот, обладал всеми преимуществами верификатора. Но давайте, не касаясь особенно стей лжецов и верификаторов, сначала рассмотрим, какова бывает ложь сама по себе.
Мэри вынуждена была лгать о чувствах, Сара же – нет. Мэри скрывала страдание, мотивировавшее ее планы о самоубийстве; такие чувства вообще скрыть трудно, а кроме того, усилия, направленные на сокрытие, могут исказить и изображаемые положительные эмоции. Мэри пришлось лгать не только о своих чувствах, но и, в отличие от Сары, сильно переживать свою ложь и скрывать еще и эту эмоцию. Обман Сары, как часть ее работы, полностью санкционирован, и потому ей не приходится чувствовать себя за него виноватой. Несанкционированная же ложь Мэри порождала чувство вины, поскольку обычно предполагается, что пациент должен быть честен с лечащим врачом, пытающимся ему помочь, а Мэри к тому же еще и симпатизировала своему доктору. Ей было стыдно и за свою ложь, и за вынашиваемые планы. Самые большие трудности при обмане возникают из-за тех эмоций, которые человек ощущает в момент лжи; чем сильнее эмоции, которые необходимо скрывать, и чем их больше, тем трудней лгать. Вот почему помимо страдания Мэри чувствовала еще и стыд, и вину. И теперь, когда мы перейдем от рассмотрения лжи к анализу лжецов, мы увидим, что Мэри испытывала еще и некую четвертую эмоцию, которую тоже была вынуждена скрывать.
Мэри гораздо менее опытна и искушена во лжи по сравнению с Сарой; до сих пор она и не пыталась скрывать ни своих страданий, ни мысли о самоубийстве, а кроме того, никогда не лгала психиатрам. Из-за отсутствия опыта она боялась, что ее поймают, и, таким образом, к грузу скрываемых чувств добавлялся еще и этот страх, который тоже, без сомнения, выдавал ее. Сама специфика заболевания делала Мэри особенно уязвимой именно для страха, вины и стыда, больше того – она, судя по всему, оказалась неспособной хорошо скрывать эти чувства.
Мэри не предвидела всех вопросов врача и вынуждена была идти у него на поводу. С Сарой же дело обстоит прямо противоположным образом; она обладала большим опытом именно в этом роде обмана, была уверена в своих способностях и имела хорошо отработанную твердую линию поведения. Кроме того, за Сарой было преимущество активной позиции, умения играть роль так убедительно, что порой она и сама не сомневалась в своей абсолютной правдивости.
Однако у врача, выступающего в качестве верификатора, были еще три преимущества. Он не в первый раз встречался с пациенткой, и предыдущее знание специфических особенностей ее поведения давало ему хороший шанс избежать капкана Брокау. Затем, он, как и большинство психиатров, прекрасно умел обнаруживать скрываемые эмоции. И наконец, он был осторожен, ждал обмана, хорошо зная, что суицидальные больные даже после нескольких недель пребывания в клинике могут скрывать свои планы вырваться на свободу и повторить попытку.
Ошибки Мэри были отчетливо видны в речи, голосе, движениях тела и выражениях лица. Она не умелый лжец, не бойкий говорун, и потому признаки обмана проявлялись и в подборе слов, и в самом голосе: речевые оговорки, непоследовательность, многословие и паузы. Кроме того, сильные негативные эмоции, испытываемые ею, дали еще один признак – повышение тона. Признаки четырех эмоций (страдания, страха, вины и стыда) проявлялись в эмблемах (пожатие плеч), манипуляциях, приостановленных иллюстрациях и микровыражениях. Они были видны и в соответствующих движениях лицевых мышц, несмотря на все попытки Мэри контролировать свою мимику. А поскольку врач знал Мэри уже давно, он должен был гораздо тщательнее интерпретировать ее движения и манипуляции, в то время как на самом деле он и вообще не обнаружил никаких признаков обмана с ее стороны. Однако уверен, если бы он знал все только что изложенные мной позиции, он обнаружил бы обман своей пациентки без труда.
Сара находится в почти идеальном положении для лгущего: ей не надо скрывать свои эмоции, у нее опыт в обманах именно такого рода, у нее есть время отрепетировать свою роль, есть (благодаря минувшим успехам) уверенность, она обладает природным даром, отточенным практикой, ложь ей разрешена, ее жертва ничего не подозревает, видит ее в первый раз и, кроме того, не особенно искушена в оценке людей. Разумеется, в случае с Сарой, в отличие от Мэри, у меня не было возможности для обнаружения признаков обмана просмотреть видеопленку или запись, и приходится основываться только на газетной статье. Поэтому можно предположить, что в ее случае ни я и никто другой не смогли бы заметить никаких признаков обмана. Сара лгала легко, и оснований совершать промахи у нее не было.
Но ни у Сары, ни у Мэри не было того преимущества, которое заключается в своеобразном пособничестве жертвы, в желании жертвы (по каким-либо собственным причинам) быть обманутой. А вот у Руфи (из романа Апдайка «Давай поженимся») такое преимущество было. Она лгала трудно, совершая множество промахов, но ее жертва сама не хотела замечать их. Напомню, что Джерри, муж Руфи, услышал ее телефонный разговор с любовником и, заметив в голосе жены некие необычные нотки, поинтересовался, с кем это она говорила. Пойманная врасплох, Руфь начала лепетать что-то о женщине из воскресной школы, чему он вряд ли поверил, однако от дальнейших расспросов все же отказался. Подразумевается, что Джерри не сумел обнаружить обман жены именно потому, что имел некие основания не раскрывать ее измены – у него самого была любовница, и как впоследствии выяснилось, жена любовника Руфи!
Давайте теперь сравним ложь Руфи, трудную, но так и не раскрытую, с простой ложью, тоже остающейся нераскрытой, но совершенно по другой причине. Это пример из недавнего анализа техники обмана, применяемого жуликами-виртуозами.
«В этой “зеркальной игре”… жулик прикидывается, что даже не подозревает, о чем может думать его жертва, разоружая ее неожиданным открытым высказыванием ее мыслей, казалось бы, совершенно во вред собственным же намерениям. Вот Джон Хамрак, один из самых изобретательных жуликов такого рода начала нашего века, одетый как техник, входит в контору члена городской управы в Сити-холл, в Венгрии. Хамрак заявляет, что пришел за часами, которые нужно починить. Олдермэн, вероятно из-за большой ценности часов, отдавать их не хочет. А Хамрак, вместо того чтобы настаивать на своем, начинает расхваливать часы, обращая внимание чиновника на их колоссальную стоимость и как бы вскользь замечая, что именно поэтому-то и явился за часами самолично. Такие виртуозы добиваются своего, обращая внимание жертвы на самые тонкие стороны ситуации и таким образом как бы удостоверяя подлинность своей роли кажущимся нарушением своей выгоды»[177].
И первыми вопросами, которые нам необходимо в связи с этим рассмотреть, являются следующие: есть в таких ситуациях какие-либо признаки обмана или их нет вовсе, а также испытывает такой лжец какие-либо эмоции в момент обмана или нет. Как я уже объяснил в главе 2 и проиллюстрировал в анализе лжи Мэри, основные трудности при обмане возникают из-за переживания эмоций в сам момент лжи. Правда, дело конечно же не только в эмоциях, однако начать рассмотрение лучше всего все-таки именно с них.
Сокрытие эмоций может быть принципиальной целью лгущего (так было в случае с Мэри). Но даже если это не так, даже если лгут не о чувствах, чувства при лжи все равно неизбежно присутствуют. В случае с Руфью весьма многое говорило за то, что она чувствовала угрызения совести и боязнь разоблачения. Она явно боялась последствий раскрытия своего обмана: она не только не смогла бы продолжать роман, но была бы еще и наказана. Джерри мог бросить ее, узнай он об измене, и в случае развода факт ее адюльтера привел бы к ухудшению ее материального положения. (Роман Апдайка был написан еще до отмены разводов на основании вины.) Детей тоже могли у нее забрать. Но даже и при сохранении брака семейная жизнь Руфи все равно значительно ухудшилась бы.
Конечно, не каждого обнаруженного лжеца наказывают; при неудаче не понесли бы наказания ни Сара, ни Мэри. Тем не менее Хамрак испытывал боязнь разоблачения в гораздо меньшей степени, чем Руфь. Он опытен в такого рода делах и знает ценность того, что заставляет его лгать. А Руфь, хотя и преуспела в своем обмане, плохо знает, как вести себя в таких ситуациях. Не уверена она и в своих способностях обманщицы.
Единственным источником боязни разоблачения является для Руфи наказание, которому она неминуемо будет подвергнута. Боится она наказания и за саму ложь. Если Джерри узнает, что она его обманывает, его недоверие к ней станет источником беспокойства и помимо ее измены. Порой рогоносцев страшит даже не столько сама неверность, сколько потеря доверия – этого они не в силах простить. Кроме того, еще раз заметим, что не каждого лгущего наказывают за сам факт лжи; это происходит только в том случае, когда обманщик и жертва намереваются быть вместе и в дальнейшем, чему неверие действительно является реальной угрозой. Если ложь будет раскрыта, Сара как охотник за головами потеряет лишь возможность получить какую-то конкретную информацию; Хамрака накажут не за перевоплощение в техника, а за кражу (или попытку кражи) часов. Даже Мэри накажут не собственно за ложь; обнаружение ее обмана только заставит врача вести себя с ней более осмотрительно. А вера в то, что человек будет правдив всегда, не предполагается (и не может быть востребована) никакими длительными отношениями, даже браком.
Боязнь быть разоблаченной в случае с Руфью усиливается еще и тем, что она знает о подозрениях мужа. Жертва Хамрака, олдермэн, тоже подозревает всякого, кто хочет взять ценные часы. И вся прелесть «зеркальной игры» заключается в том, что прямое обращение к тайным опасениям жертвы значительно снижает ее подозрения. Жертва полагает, что действительный вор никогда не будет настолько дерзким, чтобы высказать вслух именно то, что и заставляет ее быть более осторожной. Логика порой вынуждает верификатора не верить самым явным признакам обмана, ибо очень непросто поверить в то, что обманщик совершает такие явные промахи. В своем исследовании так называемой военной хитрости Дональд Дэниэл и Катрин Хербиг заметили, что «чем значительнее промах, тем труднее принять его за свидетельство обмана, поскольку это кажется слишком большим подарком для того, чтобы быть настоящим (и действительно военные во многих случаях явной утечки информации предпочитают не верить ей)… и слишком бесстыдным для того, чтобы быть чем-либо иным, кроме подвоха»[178].
Руфь, как и Мэри, придерживается тех же самых социальных ценностей, что и жертва ее обмана, и поэтому может испытывать чувство вины за свою ложь. Но Руфь испытывает это чувство в гораздо меньшей степени, чем Мэри, поскольку понимает, что сокрытие измены не является преступлением. Даже осуждающие адюльтер люди порой считают, что неверному супругу лучше не признаваться в своей неверности. В случае с Хамраком дело еще более ясное. Как и охотник за головами Сара, он не чувствует за собой никакой вины: ложь – это то, что позволяет ему существовать. Возможно, Хамрак просто прирожденный лжец или психопат, что также снижает возможность возникновения у него угрызений совести. Его ложь, как и ложь Сары, можно назвать санкционированной.
Ложь Руфи и Хамрака позволяет отметить еще два момента. Руфь не в состоянии предвидеть, когда именно ей потребуется солгать, и потому не вырабатывает и не репетирует своей линии поведения. Это увеличивает ее боязнь разоблачения, поскольку она знает, что не имеет возможности прикрыть себя заранее приготовленными ответами. В случае же уличения Хамрака (что, правда, редко случается с профессиональными обманщиками), у него в запасе всегда есть талант импровизации, который отсутствует у Руфи. Но у нее есть другое большое преимущество перед Хамраком, уже мной упомянутое, – ее жертва сама хочет быть обманутой, не желая разоблачать обманщицу из соображений собственной же выгоды. Иногда такие жертвы и сами не сознают, что содействуют обману. Апдайк так и оставляет невыясненным, осознавал Джерри свое невольное содействие обману или нет и что думала об этом Руфь. Добровольные жертвы облегчают задачу лжецов, как правило, двояким образом. Если обманщик знает, что жертва как бы не замечает его ошибок, он меньше боится разоблачения. А если он еще и убежден, что делает именно то, чего от него ждут, то практически не чувствует за собой и никакой вины.
Итак, мы проанализировали четыре различных примера лжи и поняли, почему в случаях Мэри и Руфи можно и должно было заметить признаки обмана и почему это было невозможно в случаях Сары и Хамрака. Теперь давайте рассмотрим еще один пример, в котором лжецом был признан человек, говоривший правду, и посмотрим, как техника обнаружения обмана может помочь предотвратить подобные ошибки.
Джеральд Андерсон был обвинен в изнасиловании и убийстве Нэнси Джонсон, жены своего соседа. Муж Нэнси вернулся домой с работы среди ночи, обнаружил ее мертвой и побежал к соседям Андерсонам, где и рассказал, что жена убита, а сын пропал. Затем он попросил мистера Андерсона вызвать полицию.
Множество мелких случайностей заставили полицию заподозрить в происшедшем именно Андерсона. (На следующий день после убийства он не пошел на работу, напился в местном баре, много говорил об убитой, а когда его приволокли домой, разрыдался и сказал жене: «Я не хотел этого делать, а сделал». Впоследствии он утверждал, что имел в виду свое опьянение, а не убийство, но ему не поверили.) Когда полиция спросила его о происхождении пятна на обивке его машины, он заявил, что оно так там и было с момента ее покупки. А в дальнейшем во время следствия признался, что солгал о пятне, поскольку ему было стыдно, так как пятно появилось тогда, когда он как-то раз ударил жену и у нее из носа пошла кровь. Следователь не раз говорил Андерсону, постоянно ссылаясь на этот случай, что он человек, склонный к насилию, и мог совершить убийство, да к тому же и лжец, поскольку отрицает это. Дальше Андерсон признался и в том, что, будучи двенадцатилетним, участвовал в попытке совращения, которая, правда, не принесла девочке никакого вреда и впоследствии никогда не повторялась. Затем выяснилось и то, что ему в это время было не двенадцать, а уже пятнадцать. И это, как настаивал следователь, являлось сильнейшим доказательством его лживости, а также наличия сексуальных проблем – и, значит, уличало в изнасиловании и убийстве соседки Нэнси.
К делу привлекли Джо Таунсенда, профессионального оператора детектора лжи, которого следователи считали непогрешимым в деле разоблачения уголовников.
Сначала Таунсенд провел тест, состоящий из двух длинных серий вопросов, и получил несколько сбивающих с толку и противоречивых результатов. При вопросе об убийстве ответ Андерсона вызывал тот импульс, который обычно свидетельствует об обмане при отрицании вины. Но когда вопрос касался вида орудия убийства и способа его совершения, детектор не фиксировал никаких импульсов. Короче говоря, Андерсон выказывал вину, когда речь шла об убийстве, и невиновность, когда дело касалось оружия, которым была чудовищно истыкана и располосована Нэнси. На вопросы же о том, где он взял нож, какой это был нож и где он от него избавился, Андерсон постоянно твердил одно и то же – «не знаю», и никаких импульсов не было… Три раза прогнал Таунсенд подозреваемого относительно орудия убийства – результаты оставались без изменений. По окончании испытания Джо Таунсенд заявил Андерсону, что тот испытания не прошел[179]. Мнение оператора детектора устраивало следователей, убежденных в том, что у них в руках истинный преступник. Они тотально допрашивали Андерсона еще шесть дней (по видеозаписям видно, как его сломали и заставили в конце концов признаться в преступлении, которого бедняга не совершал). Однако почти до самого конца он утверждал, что невиновен, что не мог изнасиловать и убить Нэнси хотя бы потому, что у него нет об этом даже никаких воспоминаний. В ответ следователи заявили, что на убийц, как правило, находит затмение, и тот факт, что он ничего такого не помнит, еще никак не доказывает того, что он действительно не убивал и не насиловал. Андерсон сломался после того, как ему сказали, что в убийстве соседки его обвиняет собственная жена (последняя категорически отрицала это впоследствии). Однако несколько дней спустя Андерсон отказался от своего признания, а через семь месяцев, после еще одного изнасилования и убийства, был пойман настоящий убийца Нэнси Джонсон, сам признавшийся в этом в ходе следствия.
Исходя из моего анализа, я предполагаю, что эмоциональная реакция Андерсона на вопросы об убийстве в ходе испытаний на детекторе была вызвана факторами, имеющими меньше всего отношения ко лжи. Вспомним, что детектор на самом деле выявляет не ложь, а только эмоциональное возбуждение. И здесь следовало обязательно выяснить, мог Андерсон испытывать эмоциональное возбуждение только в том случае, если действительно убил соседку, или у него для подобного возбуждения могли иметься и другие причины. И если да, результаты испытания должны были быть признаны неточными.
Но на карту обычно поставлено так много, и наказание столь серьезно, что большинство[180] подозреваемых, виновных в совершении подобного преступления, все-таки действительно боятся; но при этом боятся и некоторые невиновные. Операторы детектора пытаются снизить боязнь незаслуженного обвинения у невиновных испытуемых (а равно и усилить боязнь разоблачения у виновных), говоря им о непогрешимости техники. Одна из причин, по которой Андерсон боялся, что ему не поверят, заключалась в самом характере следствия, проводимого еще до применения детектора. Специалисты[181] различают допросы, проводимые с целью получения информации, и следственные действия, носящие обвинительный характер и производимые с целью получения признания у предполагаемого виновного. И следователи, как это и произошло в случае с Андерсоном, зачастую используют силу своего убеждения относительно вины подозреваемого для того, чтобы вынудить последнего отказаться от утверждений о своей невиновности. Мало того что это затрудняет признание действительно виновных, это еще и запугивает невиновных, понимающих, что следователи относятся к ним предвзято. Испытание на детекторе было предложено Андерсону после 24 часов такого безостановочного запугивания.
Эмоциональное возбуждение Андерсона, отмеченное детектором, могло происходить не только из-за страха перед тем, что ему не поверят, но также из-за чувств стыда и вины. Будучи невиновен в убийстве, он тем не менее стыдился двух других своих нехороших поступков. И следователи знали, что ему стыдно за то, что он ударил жену и участвовал в попытке совращения девочки; больше того, знали они и о том, что он испытывает вину за свои попытки скрыть это, – и упорно играли на этом, чтобы убедить подозреваемого в его способности изнасиловать и убить. А это, в свою очередь, только усиливало у Андерсона чувства вины и стыда, к тому же еще и все больше связывающиеся с преступлением, в совершении которого его обвиняли.
Техника обнаружения лжи объясняет, почему любые признаки страха, стыда или вины (которые могли проявляться у Андерсона в мимике, жестах, голосе, речи, деятельности ВНС, регистрируемой детектором) в качестве признаков обмана выглядят несколько двусмысленно. Эмоции могли отражать в равной степени как невиновность, так и виновность подозреваемого. Было и еще одно неизвестное следователям обстоятельство, которое помешало им верно оценить эмоциональные реакции Андерсона. После того как Андерсон был уже освобожден, Джеймс Филан, журналист, чья статья и помогла освобождению невиновного, поинтересовался, что же «помешало» ему пройти испытание на детекторе. И Андерсон открыл еще один источник своего эмоционального возбуждения относительно преступления, в котором его обвиняли: в ночь убийства, придя в дом Нэнси вместе с полицией, он несколько раз посмотрел на обнаженное тело убитой, чувствуя при этом, что совершает нечто ужасное и что этого никак делать не следовало бы. В его сознании это отложилось как преступление, конечно же, меньшее, чем убийство, но все же вызывающее вину и стыд. Он лгал, скрывая это свое постыдное поведение от следствия, что не преминул заметить оператор детектора – действительно Андерсон чувствовал себя виноватым за ложь. Следователи по делу Андерсона совершили классическую ошибку Отелло. Как и несчастный мавр, они верно определили, что подозреваемый эмоционально возбужден, но неверно идентифицировали причину этого возбуждения, а кроме того, не поняли, что все эти столь верно замеченные ими чувства человек может испытывать и вне зависимости от того, виновен он или нет. Как и страдания Дездемоны явились следствием отнюдь не потери ею любовника, так и стыд, вина и страх Андерсона относились вовсе не к убийству соседки, а совсем к иным проступкам. И, как Отелло, следователи стали жертвами собственного предубеждения против подозреваемого; они тоже не могли вынести своей неуверенности относительно того, лжет подозреваемый или нет. Однако у следователей была информация об орудии преступления, которой мог обладать только действительный убийца и никто более. И тот факт, что Андерсон никак не реагировал на вопросы о ноже, должен был заставить оператора детектора сделать вывод о невиновности подозреваемого – однако, вместо того чтобы последовательно провести тест на знания виновного, Таунсенд зачем-то трижды повторил испытание в своей обычной манере.
Хамрак, жулик, и Андерсон, обвиняемый в убийстве, являют собой два типа ошибок, как чума поражающих все попытки обнаружить лжецов в уголовных расследованиях. Если предположить, что Хамрака стали бы проверять на детекторе, он, скорей всего, показал бы полное эмоциональное спокойствие и был бы признан невиновным. Техника обнаружения лжи и проясняет, почему именно опытные профессионалы, природные обманщики или психопаты так редко совершают промахи. Хамрак – яркий пример человека, чьей лжи, как правило, верят; Андерсон же представляет собой явление прямо противоположное. Он, невиновный, был признан виновным – налицо ошибка неверия правде.
Целью моего анализа двух этих случаев является вовсе не призыв к запрещению применения детектора лжи и расшифровки поведенческих признаков при расследовании уголовных дел. Наоборот, если это поможет даже хотя бы в одном проценте случаев, применять и то и другое надо. В конце концов, любое наше впечатление о других людях так или иначе создается на основании их поведения, но поведение это говорит не только об их правдивости или лживости, а гораздо о большем. Поведение – это основной источник информации о дружелюбности, привлекательности и обаятельности, уме, общительности, понятливости и так далее. Обычно подобные впечатления создаются неосознанно, человек и не задумывается о том, что рассматривает и анализирует поведенческие признаки. В главе 5 я объяснял, почему вероятность ошибок становится меньше, когда суждения стараются выносить более тщательно и взвешенно. Если отчетливо сознавать источник впечатлений, если знать правила интерпретации поведения, возможность вынесения правильного суждения заметно возрастает. К тому же такое суждение и более доступно оценке окружающих, коллег и даже того человека, о котором оно вынесено, его легче исправить и легче уточнить. Большинство же полицейских приучено не обращать особого внимания на поведенческие признаки обмана, а я предполагаю, что детективы, как правило, и вовсе не знают точного основания своих интуитивных выводов о том, виновен подозреваемый или нет. В то время как операторов детекторов все-таки учат обращать внимание на невербальные признаки обмана, информация о поведенческих признаках у них практически отсутствует; кроме того, не уделяется должного внимания и тому, как и когда подобные признаки могут быть бесполезны и даже опасны.
Отменить анализ поведенческих признаков обмана в уголовных расследованиях невозможно; я просто не представляю, как функционировало бы в этом случае наше правосудие. Ведь в особо тяжелых случаях, когда невиновному грозит тюрьма или казнь, а на стоящий убийца останется на свободе, избежав наказания, для раскрытия правды хороши любые санкционированные законом средства. И потому я говорю лишь о том, чтобы сделать процесс интерпретации подобных признаков более осторожным и более осмотрительным, а тем самым и более точным. Я уже говорил о возможности ошибок и о том, как верификатор, применяя вопросы моей анкеты (см. табл. 4 приложения), сможет оценить шансы обнаружения лжи и правды. И я верю в то, что тренировка в обнаружении признаков обмана, изучение опасностей и мер предосторожности, то есть оттачивание техники обнаружения лжи, сделают полицейских более внимательными и снизят риск ошибок неверия правде и веры лжи. Но для того чтобы подтвердить мою правоту, требуются полевые исследования и анализ поведения следователей и подозреваемых. Такая работа уже начата, и ее результаты вот-вот проявятся, но, увы, до окончательных выводов еще далеко[182].
Между тем есть случаи, когда обман гораздо более опасен, чем при расследовании уголовных дел, а его обнаружение еще труднее, – я имею в виду встречи национальных лидеров противостоящих друг другу стран в период международных кризисов. Здесь ставки выше, чем в самом ужасном и подлом уголовном деле. Одна ко только несколько политологов писали о важности обнаружения обмана при личных встречах глав государств или высокопоставленных чиновников. Александр Грос утверждает, что «дело угадывания истинных намерений и определения степени искренности противоположной стороны является решающим при оценке любой политики»[183]. Порой, если национальный лидер не хочет приобретать репутацию хладнокровного лжеца, государству это может обойтись очень дорого, говорит Роберт Джервис, «особенно когда удачный обман может изменить основное соотношение сил в мировой системе.
Ведь если ложь может помочь стране занять главенствующую позицию в мире, то кто же решится осудить ее»[184].
Генри Киссинджер, похоже, спорит с ним, подчеркивая, что ложь и мошенничество – политика неумная: «Только романтики думают, что переговоры можно выиграть мошенничеством… нет, это для дипломата не путь мудрости, а скорее – беда. Если вам приходится иметь дело с одним и тем же человеком постоянно, то обман может сойти лишь раз, а затем будет служить лишь (постоянным) камнем преткновения»[185]. Впрочем, дипломаты, похоже, относятся с такой серьезностью к проблеме лжи только по завершении своей карьеры, да и то не столь радикально, как Киссинджер. В любом случае, описание его собственных дипломатических усилий полно примеров того, как он сам участвовал в скрытых и полускрытых обманах, и того, как гадал, не занимаются ли тем же самым его оппоненты.
Сталин сформулировал это наиболее жестко: «Слова дипломата не должны иметь ничего общего с его делами – иначе какая ж это дипломатия?.. За хорошими словами прячутся дурные дела. Искренняя дипломатия столь же невозможна, как сухая вода или деревянное железо»[186].
Конечно, это крайнее утверждение. Иногда дипломаты говорят правду, и далеко не всегда их правдивость серьезно вредит национальным интересам страны. Когда не существует сомнений в том, что служить национальным интересам может только одна-единственная политическая линия, и другие народы знают об этом, то вопрос о лжи и не поднимается, ибо любая другая линия была бы откровенно фальшивой. Но чаще всего дела обстоят совсем неоднозначно. Один народ верит в то, что помыслы другого можно выведать только секретными действиями, плутовством, ложными заявлениями, не считаясь с тем, что впоследствии его недостойные действия будут разоблачены. И в то же время обманывающая нация претендует на честность точно так же, как это делала бы действительно честная. Джервис замечает: «Вне зависимости от того, собираются русские плутовать (относительно запрещения ядерных испытаний) или нет, они всегда пытаются создать впечатление полной честности. Ведь и честный человек и лжец всегда ответят утвердительно на вопрос, собираются ли они говорить правду»[187].
И потому нет ничего удивительного в том, что каждое правительство всегда ищет возможности обнаружить ложь своих соперников. Международные обманы могут происходить во множестве разнообразных контекстов и служить множеству целей. Одним из таких контекстов, как я уже говорил, является встреча лидеров (или их высокопоставленных представителей) с целью разрешения международного кризиса. Здесь каждая сторона может начать блефовать, формально добиваться не того, чего желает на самом деле, и иметь тайные намерения. И каждая сторона периодически будет стараться удостовериться, что соперник верит в их утверждения, фактически являющиеся лишь блефом, и продолжать уверять, что их условия окончательны и намерения ясны.
Навыки во лжи или в обнаружении лжи также очень важны для сокрытия или обнаружения неожиданных нападений. Политолог Майк Хэндел так описывает один недавний случай: «Ко 2 июня (1967) израильскому правительству стало ясно, что война неизбежна. Проблема теперь заключалась в том, чтобы умудриться напасть внезапно, ибо обе стороны уже провели мобилизацию и находились в состоянии полной боевой готовности. Реализуя часть обмана, скрывавшего намерение Израиля вступить в войну, Даян (министр обороны Израиля) 2 июня сказал британскому журналисту, что для Израиля начинать войну, с одной стороны, уже слишком поздно, а с другой – слишком рано. То же самое он повторил и на пресс-конференции 3 июня»[188]. Наряду с этим Израиль проделал еще несколько трюков, чтобы одурачить своих противников, в результате чего умение Даяна лгать привело к успеху их неожиданного нападения, состоявшегося 5 июня.
Другой целью обмана бывает и попытка ввести противника в заблуждение относительно своей военной мощи. Анализ тайного наращивания вооружений в Германии, происходившего в период с 1919 по 1939 год, сделанный Бартоном Вейли, дает множество примеров того, как ловко это порой делается.