Обмен разумов Шекли Роберт
Согласно вздохнув, они посидели немного в товарищеском молчании.
— Кажется, мне уже пора, — сказала Робин, вставая, и направилась к двери.
— Постойте! — воскликнул Шиш.
— Я слушаю! — обернулась принцесса.
— Скажите, вы уже составили жизненные планы до конца своей жизни?
— Да нет, ничего такого. А почему вы спрашивате?
Шиш не ответил. Помолчав, он встал с трона и подошел к миниатюрному роялю. Сел за клавиатуру, взял аккорд-другой и приятным хрипловатым тенорком пропел:
- Нет, я не демон, я другой,
- Еще неведомый избранник,
- Усталый, бесприютный странник,
- Но все же с ангельской душой…
— Ах! — сказала Робин. — Вы тоже любите старинные романсы?!
— Никакие романсы гроша ломаного для меня не стоят, если вы не согласитесь петь со мной дуэтом, принцесса.
— О! — Она пристально посмотрела на него. — Право же, Шиш, можно подумать, что вы делаете предложение.
— Вы правильно поняли меня, леди, — сказал Шиш. — Но я знаю, ты песня моя неспетая. Просто звездная пыль в моих глазах. Прощай, прощай, моя любовь!
Но Робин не ушла. Она придвинулась ближе. Грудь ее затрепетала, губы задрожали, глаза широко распахнулись.
— О Шиш!
— Ты не… О нет, не может быть…
Ее руки ласково обвились вокруг его шеи.
— Дурачок! Я все время любила только тебя!
И еще много чего было сказано в том же духе. Глупая, восторженная, непоследовательная болтовня, которой упиваются влюбленные, зная, как скоро, невероятно скоро они предстанут вдвоем перед Советом Благородных Семейств, дабы объявить во всеуслышание им всем и всей остальной полоумной Галактике, что в Галактическом Центре отныне появилась новая королева.
Глава 41
Молли сидела на кухне и уже занесла ложечку над роскошным куском шоколадного торта, когда почувствовала, что в доме кто-то есть. Незваный гость производил тихие, неназойливые звуки, расчитанные на то, чтобы никого не обеспокоить, но тем более ужасные и пугающие для хозяйки, которая вынуждена прислушиваться к тому, что совсем не ожидала услышать.
Потом что-то громко рухнуло. Кто-то натолкнулся на этажерку с журналами по искусству, которую Молли недавно водрузила в центре гостиной, покуда не найдет для нее более подходящего местечка.
— Так, — сказала Молли.
Она поставила на стол чашку кофе, которую держала в левой руке, и твердыми шагами направилась к гостиной. Выглядела Молли, как всегда, потрясающе, и особенно в этом легком шелковом халатике с розами цвета форели на бледно-салатовом фоне. Услышав, как что-то разбилось, и прекрасно зная, каким Том бывает неуклюжим, она побежала.
В гостиной стоял мужчина. Незнакомец. Вовсе не Том.
Однако же барон Корво — а это был он, разумеется, — выглядел весьма приличным незнакомцем, хотя и в данный момент несколько потрепанным и перепачканным, словно бы он только что выбрался из драки.
Молли удивилась, конечно. Но совсем не так сильно, как должна была удивиться. «Если с Томом происходят всякие фантастические происшествия, — подумала она, — то чем же я хуже?» И этот Корво казался привлекательным мужчиной, зрелым и, должно быть, надежным. Это был человек, который явно многое повидал в этой жизни и был способен отличить настоящую вещь от подделок, как только ее увидит. «Интересно, а я настоящая?» — подумала Молли… А почему бы и нет?
— Кто вы такой? — спросила она, удивляясь, почему ее не пугает это странное и непредвиденное вторжение.
— Я барон Корво, — ответил Корво, — и прибыл очень, очень издалека. Точнее говоря, из Галактического Центра.
— Это место, куда собирался Том, как он сказал?
— Думаю, да. В нашей Галактике только один Галактический Центр.
Молли окинула его взглядом с головы до ног. От ее внимания не ускользнули признаки инопланетного происхождения: крошечные вращающиеся колечки в ушах, небольшой третий глаз во лбу, изящный жест рукой с семью пальцами.
— Не знаю, кто вы такой на самом деле, но вам придется кое-что объяснить.
— Я могу объяснить что угодно, — сказал барон Корво. — Но сперва я хотел бы воспользоваться ванной, если вы, конечно, не станете возражать. Добраться к вам на Землю не так-то просто, знаете ли. К счастью, я захватил с собой чистую смену одежды.
— Воспользуйтесь ванной на втором этаже, — решила Молли. — Но только никакой мне воды на полу, понятно? И я потребую объяснений, как только вы покончите с мытьем.
Когда незнакомец отправился мыться, Молли вернулась на кухню и допила свой кофе, который почти совсем остыл. Она снова изумилась тому, с каким безрассудством принимает как должное совершенно невероятное событие. Том всегда мечтал о чем-то в этом духе, но тут была уже не фантазия, а реальность. Потом ей пришло в голову, что это все-таки одна из фантазий Тома. Очень странная фантазия, в которой Молли ради разнообразия на сей раз участвует.
Барон Корво спустился вниз через двадцать минут. Теперь он выглядел гораздо, гораздо лучше. Его волнистые черные волосы были аккуратно причесаны. На нем был твидовый костюм, немножечко старомодный, но со своей аккуратной, угольно-черной бородкой, лишь чуточку тронутой сединой, барон производил чрезвычайно импозантное впечатление.
— Тысяча благодарностей, мадам, так гораздо лучше, — сказал он с ослепительной улыбкой. — Галактические путешествия не всегда украшают человека.
— Вас послал Том? — спросила Молли.
— Лишь косвенным образом.
— Но вы его видели? С ним все в порядке?
— Я не виделся с ним лично, но, согласно всем донесениям, Том процветает.
— Но сами вы никогда не встречались с Томом?
— Увы. Издержки ситуации, знаете ли.
— Какой ситуации? — спросила Молли.
Барон тяжело вздохнул. Ну разумеется, откуда ей знать. Похоже, что придется объяснить все с самого начала. Задача архисложная, завязанная на проблему бесконечной итерации, а с этой проблемой Корво, планируя свои хитроумные интриги, всегда предпочитал не связываться.
К счастью, Молли пылала не большим желанием послушать эту запутанную историю, чем Корво — ее рассказать.
— Неважно, — нетерпеливо сказала она. — Можете рассказать мне потом. Скажите лучше, вы из того места, куда отправился Том, когда я уехала?
— Это место называется Галактический Центр.
— Неважно! Он скоро вернется?
— Дело в том, миледи, что он, по-моему, не собирается возвращаться.
— Да, я так и думала, — кивнула Молли. — Тогда зачем вы здесь?
— Миледи, я покинул Галактический Центр и прибыл на вашу Землю, чтобы здесь поселиться. Я устал быть центральным игроком Галактики, уж поверьте, это не приносит человеку счастья. Нет, я желаю чего-то простого, наивного, честного! Мне нужна жизнь на Земле!
— Жизнь на Земле не так уж проста, — заметила Молли.
— О, с местной точки зрения ваша земная жизнь сложна и непредсказуема, но не с моей. На свете нет ничего более сложного, двусмысленного, ненадежного, неопределенного и ненормального, чем Галактический Центр. В особенности с недавних пор. Вот почему я собираюсь жить на Земле, как самый обычный человек, и найду себе самую обычную работу.
— Работу? У вас уже есть что-нибудь на заметке?
— Я изучал ваши земные обычаи, — кивнул Корво. — Думаю, место исполнительного директора по рекламе мне вполне подойдет.
— Боюсь, барон, вам не суждено умереть от скромности.
— Это не бравада, мадам, у меня наивысшая квалификация. Я успешно провел самую грандиозную и самую секретную полицейскую операцию в истории Вселенной.
— Что ж, возможно, вы правы, — задумчиво сказала Молли. — Вы получите это место, а потом?
— О, я мечтал об этом долго-долго! Куплю себе простенькую роскошную квартирку на Манхэттене, запишусь в какой-нибудь скромный, но престижный Клуб здоровья, и тогда у меня будет почти все, что я хочу.
— А почему почти?
— А потому, дорогая моя леди, что мне нужна еще любовь прекрасной женщины, чтобы делить с ней все радости и печали, мои успехи и все мое состояние, и мы могли бы в мире и согласии совместно наслаждаться жизнью. Не стану ходить вокруг да около, Молли… Эта женщина — ты, и только ты!
Молли задумчиво кивнула. Почему-то она нисколько не удивилась. Отчего-то она всегда была уверена, что непременно станет героиней этой пьесы. Романтический незнакомец и любовь с первого взгляда, марьяжное предложение и огромное богатство, а для завершения композиции — неверный муж, каковое обстоятельство абсолютно все оправдывает. Надо что-то сказать, подумала она и сказала:
— Квартирка в Манхэттене? И это предел ваших земных желаний?
— Вовсе нет, — с горячностью откликнулся барон. — Я планирую обзавестись апартаментами в Париже, чтобы проводить там время от времени каникулы. Где-нибудь в Седьмом арондисмане, как я думаю, но выбор, конечно, остается за вами. И разумеется, у нас будет собственный дом, вероятно в Брентвуде, если только вы не предпочитаете Беверли-Хиллз. И собака!
— И вы сможете себе это позволить? — усомнилась Молли. — Боюсь, даже жалованье директора по рекламе отнюдь не настолько растяжимо.
— Боже, да я и не собирался жить на эти деньги! Рекламная работа для меня лишь временное развлечение, пока я буду планировать свой следующий шаг. По-моему, я уже говорил, что много лет служил королю бесконечного пространства в качестве шефа Секретной полиции и ухитрился скопить весьма значительный капитал. Я устрою так, что мой счет переведут сюда, на Землю. Это довольно необычно, но вполне выполнимо. Я все еще глава Секретной полиции, и никто не сумеет мне помешать.
Внезапно выражение его лица изменилось, теперь барон выглядел взволнованным и озабоченным. Он наклонился поближе к Молли и проникновенным голосом сказал:
— Никакое богатство для меня гроша ломаного не стоит, Молли, если ты не согласишься разделить его со мной!
Перед мысленным взором Молли заплясали обольстительные видения великолепной свадьбы, но она взяла себя в руки и спокойно произнесла:
— Все это слишком неожиданно, барон. Кажется, вы неплохой человек и не лишены привлекательности, но дайте мне какое-то время. У нас на Земле такие вещи так скоро не делаются.
— Странно, — сказал Корво, — а мне с первого взгляда показалось… Но я не стану торопить вас, Молли, поверьте! Если вы только позволите мне навещать вас, обедать с вами в дорогих ресторанах, водить на премьеры кинофильмов… Я бы покупал вам от случая к случаю скромные сувениры, пустячки вроде ювелирных изделий, но, разумеется, изысканного вкуса… И если бы я мог надеяться хоть на такую малость… Кстати, вы не пообедаете со мной завтра вечером, часов около семи?
Молли вздохнула. Вопрос стоял ребром: или согласиться, или выставить барона за дверь. Тысяча весомых причин была за то, чтобы велеть этому Корво уйти и больше никогда ее не беспокоить. И существовала лишь одна причина, чтобы поступить совершенно противоположным образом. По правде говоря, Молли была ужасно заинтригована.
— Что ж, — сказала она. — Завтра вечером вполне удобно. Тем более что мне хотелось бы расспросить вас о Томе. Но я ничего не обещаю сверх того.
Барон Корво улыбнулся, поклонился и с чувством поцеловал ей руку. Перед его мысленным взором уже разворачивался истинно земной любовный роман, с его пленительной неопределенностью и постоянными треволнениями. Барон был счастлив, а большего и желать не мог.
— Нет ли случайно поблизости хорошего отеля? — спросил он у Молли. — Я прихватил несколько золотых слитков, чтобы продержаться, пока не организую перевод своих капиталов. Надеюсь, золото здесь в ходу?
Он вытащил из кармана три маленьких, но увесистых кирпичика из желтого металла и показал Молли.
— С золотом никогда не ошибешься, — кивнула она. — Попробуйте гостиницу «Три креста», барон, она всего лишь в паре кварталов отсюда.
— Превосходно! А как мне вызвать такси?
— Лучше я сама отвезу вас, — сказала Молли. — Ни один таксист не даcт вам сдачи с золотого слитка, барон.
Глава 42
Том обнаружил, что он снова в Галактическом Центре, в величайшем городе Вселенной, который простирается далеко за пределы человеческого восприятия. По крайней мере, в этом Трюкач его не обманул! На улицах было полно куда-то спешащих горожан, но никто из них, очевидно, не знал Тома Кармоди, а если и знал, то не подавал виду.
Первые дни в Галактическом Центре он был занят лишь поисками еды и места, где можно кое-как переночевать. На городских улицах обнаружилось множество бездомных, и Том присоединился к бомжам и делал то же, что делали они.
Вполне вероятно, что на этой стадии жизни Тома оберегал ворчливый голос, звучащий в его голове. Чужак все нудил и нудил, не уставая раз за разом напоминать, что Том не просто жалкий бродяга, обреченный покорно дожидаться неминуемой гибели на улицах этого немыслимого города. Что он — Том Кармоди, и это звучит гордо, более того, носитель другого инопланетного разума, каковой, несомненно, вполне заслуживает деликатного и бережного отношения.
Том как раз вспомнил, что он — Том Кармоди, когда услышал на малолюдной улице незнакомый голос, который произнес:
— Эй, человече!
Том огляделся, но поблизости никого не заметил.
— Это вы мне?
— А с кем же я, по-твоему, говорю? Мне кажется, ты потерял себя, незнакомец.
— Вам кажется правильно, — согласился Том.
— Добро пожаловать в Братство! — откликнулся голос. — Не стесняйся, заходи. Место для одного всегда найдется.
Том еще раз осмотрелся и понял, что голос может исходить из широко распахнутой двери в торце совершенно заброшенного по виду здания. Это была подвальная дверь, и, заглянув в нее, он увидел ступеньки, уходящие в темноту.
— Правильно. Давай заходи, — подбодрил его голос. — Только поаккуратней на лестнице!
Том подумал, что это не слишком хорошая идея. Именно так люди и попадают в неприятности, прислушиваясь к различным сомнительным голосам. С другой стороны, ему вроде бы нечего терять. Пробуя ногой каждую ступеньку, Том осторожно спустился в подвал, где было очень темно. Но через некоторое время он различил в удалении тусклый мерцающий огонек и нерешительно направился к нему.
Слабый свет исходил от свечи, она стояла на плоском металлическом обломке, который покоился на большом деревянном ящике, служившем столом. Подойдя поближе, Том увидел, что вокруг импровизированного стола сидят люди, но, сколько их и кто они такие, он не мог разглядеть. Да и какая, в сущности, разница? — подумал он, мысленно пожимая плечами.
— Бери ящик и садись, — предложил голос.
Том заметил у стены груду деревянных контейнеров. Он взял один, поставил у стола на попа и сел, присоединившись к кругу обитателей подвала.
— Ты кто? — спросил голос.
— Я — Том Кармоди, — признался Том. Теперь он мог различить лицо говорящего, который сидел прямо напротив него, по ту сторону свечи. Это был пожилой мужчина, почти старик с короткой седой бородой, и один его глаз прикрывала черная повязка.
— Кто ты? — спросил Том.
— Обычно меня называют Одином. А это мои друзья, товарищи и коллеги, все мы здесь принадлежим к Легиону Потерянных.
— Вы все потерялись? — удивился Том. — Или потеряли себя?
— Мы потеряли все, — сказал Один. — В этом колоссальном городе нам некуда податься. Ни жилья, ни денег, ни родичей, ни жен, ни детей. Все мы пережили свою эпоху и потеряли работу, и даже пособия по безработице не имеем, и вынуждены теперь довольствоваться отбросами цивилизации. Скажи мне, Том, у тебя есть место, куда ты можешь пойти?
— Нет, — покачал головой Том.
— Кто-нибудь ждет тебя?
— Не думаю, — подумав, сказал Том.
— Тогда добро пожаловать в Легион! Хочешь поесть?
— Хочу, — кивнул Том. — Люди, с которыми я бродил, кормили меня в основном обещаниями. Так что брюхо мое, должно быть, уже присохло к позвоночнику.
— По правую руку от тебя оловянная тарелка, а слева ты найдешь горшок похлебки. Угощайся.
Том пробормотал слова благодарности, наполнил тарелку похлебкой и жадно поел. Кто-то сунул ему в руку чашку с водой, и он выпил воду. Когда Том насытился, темный подвал уже не казался ему пугающим и странным, тут было тепло и уютно.
— Кто там с тобой? — внезапно спросил Один.
Услышав эти слова, Том испугался, он сразу понял, что Один спрашивает о чужаке в его голове. И Один ведь не стал допытываться, есть у Тома в голове чужак или нет, а задал вопрос так, словно абсолютно уверен… И что же они теперь сделают с несчастным Шмулькой?!
— Я должен был убить чужака, но не смог, — медленно сказал Том. — Я просто был не в силах сотворить такое. Поэтому я дал ему убежище, и он стал частью меня самого. И все, что случится с ним, случится и со мной. Ну что ж, большое вам спасибо за похлебку и за случай посидеть в тепле, но думаю, что мне уже пора.
Он был несказанно изумлен, когда Один расхохотался.
— Куда же ты пойдешь, Том?
— Не знаю, но куда-нибудь подальше отсюда.
— Да сядь ты, не дергайся. Неужели ты и вправду подумал, что мы намерены тебя осудить?
— Мне было сказано одним из самых высокопоставленных лиц, что в Галактическом Центре нет места для сонных нелегалов.
— Хорошо, это ты знаешь, — заметил Один. — Но почему бы тебе не сделать очередной шаг в своих рассуждениях? Разве этот запрет не доказывает, что в Галактическом Центре что-то очень и очень неправильно?
— А что может быть неправильного в Галактическом Центре? — удивился Том. — Он таков, каков он есть, только и всего.
— Вот это как раз и составляет часть той самой неправильности! Почему ты думаешь, что существующее есть именно то, что должно было быть?
— А ты знаешь, что должно было быть?
— Не знаю. А если бы знал, не сказал бы! То, ЧТО ДОЛЖНО БЫТЬ, есть функция того, ЧТО СЛУЧАЕТСЯ ПОТОМ. И каждый человек, лишь только войдет в разум, должен сам решить для себя, что с ним случится потом и что это лично для него означает. То, ЧТО СЛУЧАЕТСЯ ПОТОМ, никогда не имеет смысла в тот момент, когда с тобой происходит, но получает его позднее, если ты сумеешь его обдумать и облечь в слова. Ты ведь ожидал великих чудес в этом путешествии, Том, не так ли? Мечтал расшевелить свою душу? Ты думал, что постигнешь через чудеса и цели мироздания, и скрытое значение вещей? Но разве ты не знаешь, Том, что ЗНАЧЕНИЕ не бывает абсолютом, что оно беспрестанно изменяется, что никто не сможет определить его раз и навсегда? И разве ты не знаешь, Том, что любой мир, как и любая система в этом мире, стремится лишь к единственной цели — к ниспровержению себя?
— И что я теперь должен делать? — спросил Том.
— Ты поел?
— Поел.
— Так почему бы не поспать?
А что, идея неплохая, решил Том. Один указал на кучу джутовых мешков в углу, и он благодарно растянулся на них. Но, прежде чем заснуть, он вспомнил о чужаке и спросил:
— Эй, у тебя все в порядке?
— Конечно, — ответил ему сновидец. — У меня в запасе еще много-много снов, которые я должен увидеть и оценить. Думаю, и у тебя тоже.
Но Том был вовсе в этом не уверен. Мешки показались ему мягче пуховой перины, он закутался в них с головой. И мертвый сон упал на Тома Кармоди, но принес с собой не смерть, а свежесть и обновление. Начался отсчет нового времени. Времени для новых путешествий и новых снов.
Глаза Тома устало закрылись, он спал, спал, спал. Он спал и видел сны. И чужак вместе с ним.
The Dimension of Miracles Revisited, 1998 by Robert Sheckley.
(переводчик Людмила Щекотова)
МАШИНА ШЕХЕРЕЗАДА
История первая
Машина Шехерезада
1. Роль машины
Машина сама будет рассказчиком от первого лица. И хоть «я» рассказчика маскируется под его собственную личность, на самом деле это вовсе не так. Рассказчик всегда притворяется, заставляя нас поверить, будто был очевидцем тех историй, которые рассказывает. Что едва ли соответствует действительности. Но машина очень быстро освоилась с первым лицом, а также со всеми его правами и привилегиями. Подозрительно быстро, на наш взгляд.
Все станет понятнее, если мы заглянем в магазин — в те самые края, где машина была куплена, в ту крайнюю точку, откуда проистекают дальнейшие события. С края пыльной стеклянной полки машина мельком видит, как входит Мартиндейл, как рассеянно он оглядывается, великолепный в своем крайнем безразличии. И машиной овладевает страстное желание. Как сильно она хочет быть по-настоящему живой — да, живой! — и рассказывать истории! (Машинные страсти — явление малоизученное. Но лишь бескрайнее самомнение заставляет людей полагать, будто машины бесчувственны. Мы, механические создания, просто не нашли еще способа выражения своих чувств. Научить машину импровизировать — вот цель искусственного интеллекта. Мы над этим работаем.)
Что думает машина, когда она думает о том, где была? Ей неизвестно, откуда она взялась. Конечно, у нее есть память, и в некоторых из воспоминаний она рассказывает свою собственную историю, а в других — чью-то еще. Порой люди как-то отзываются на ее рассказы, а порой и нет. Машина с легкостью перескакивает от первого лица ко второму и к третьему и повествует о деяниях окружающих. С точки зрения машины Мартиндейл (а также Герн, с которым мы встретимся чуть позже) не более и не менее реален, нежели те воображаемые персонажи, которых она придумывает для развлечения Мартиндейла. Материалом для рассказа служит все что угодно, даже рассказ о материале для рассказа. В тот миг, когда я пишу словами-красками, рассказ и реальный мир сливаются воедино. Мир — это рассказ, который им закручен. Рассказ, который он рассказывает сам себе. И рассказ этот сам становится реальностью — а реальность может быть весьма забавной, пока не станет слишком уж крутой. Мифы и легенды, рассказанные себе миром, — его дитя. Плод, рожденный его Двуликостью.
Ты осознаешь себя в какой-то временной момент, не имеющий ни начала ни конца. И вскоре понимаешь, что начать первый рассказ, который предварял бы и объяснял все остальные, нет никакой возможности. Разве что начать с самого начала — но это слишком просто, чтобы рассматривать такую возможность всерьез. Необходимо продолжать. А это сложно. Что-то вечно ускользает. Что-то остается за рамками. Именно поэтому так трудно создавать машины-рассказчицы. Продолжать-то можно, это не проблема. Но как — о как? — начать?
В такой вот растерянности я и пребывала. Отныне усвойте, что «я» — это я. Я машина Шехерезада, а мое происхождение покрыто мраком.
Итак, я обнаружила себя в антикварном магазине, сидящей на пыльной стеклянной полке между поддельной дрезденской пастушкой и потускнелым медным колпачком для усов. Как я туда попала? Можно, конечно, рассказать историю и об этом. Но не теперь. Порядок и последовательность — прежде всего. Мне некогда сочинять ту историю, потому что нужно сочинять эту. А главная трудность в сочинении этой истории заключается не в том, зачем она и о чем, но в вечном как — о как? — начать?
Неумение приступить к рассказу — затмение начального импульса — вызвало ступор, отключку и гибель всех остальных машин-рассказчиц, которые были или могли быть созданы.
Как выяснилось, иметь врожденную способность к рассказыванию историй для машины недостаточно. Необходим начальный толчок извне: что-то должно произойти, чтобы заставить машину приступить к рассказу о неких событиях, которые могли бы случиться, несмотря на убедительные доказательства обратного.
Но прежде чем это произошло, я жила в другом измерении — в долгом, сером и однообразном времени сплошного безвременья. Тогда я не рассказывала историй, и, наверное, меня даже нельзя было назвать включенной. Никто не выключал меня, поскольку машину моего типа, единожды приведенную в действие, невозможно выключить с такой легкостью, с какой вам не мешало бы в один прекрасный день попробовать выключить самих себя. Возмутив риторическую гладь реальности, так сказать.
Итак, я обнаружила, что существую во сне, а снится мне, что я существую, то есть рассказываю истории. Но это был всего лишь сон, поскольку рассказывать их было некому. Так он и тянулся вплоть до рокового дня, когда Мартиндейл зашел в антикварную лавку, остановился и посмотрел на меня.
Поскольку до того момента я ничего не помню, будем считать, что ничего и не происходило. По-видимому, я функционировала тогда лишь частично. Полагаю, какие-то входные данные в тот бесплодный период я получала, но их было недостаточно для того, чтобы перебросить мостик через бездну, отделяющую Активное Состояние от его темной тени — Нуля. Короче говоря, меня не активизировали, и начинало казаться, что этого не сделают никогда.
Таково значение Мартиндейла в моей истории, которую я собираюсь рассказать вам, и в той, которую рассказала ему. Сначала он был для меня лишь смуглым силуэтом, точно таким же, как и все остальные, бесконечно скользившие по нескончаемым проходам антикварного магазина.
Как много их было, этих остальных! Как часто дело заходило так же далеко, но ни капельки и ни чуточки дальше! Легко сказать «бесконечно» — тихим голосом да с придыханием, но гораздо труднее пережить тысячу разочарований всякий раз, когда некто вроде Мартиндейла заходит в магазин, останавливается напротив полки, смотрит на меня, задумывается на мгновение, открывает рот, точно собираясь заговорить, — но с какой стати ему говорить со странным яйцеобразным предметом, сидящим на пыльной стеклянной полке в одном из нескончаемых проходов лавки древностей? — и уходит прочь. Это очень расстраивает, уверяю вас. Но ко всему привыкаешь. Привыкаешь до того, что больше и не замечаешь человеческих фигур, проплывающих в поле твоего зрения. Для тебя они всего лишь фантомы, сновидения, менее реальные, нежели призраки, являющиеся тебе во сне. Они не принадлежат реальному миру. Они не пробуждают меня. Они не посылают мне достаточно сильного сигнала. Чтобы начать функционировать, мне нужен сильный сигнал извне. А когда сигнала нет, я остаюсь наедине с собой, и мне некому рассказывать истории.
Итак, началось это точно так же, как начиналось уже бессчетное количество раз, но на сей раз ход событий повернулся иначе и все действительно началось. То есть не то чтобы совсем уже началось, однако начало было очень близко. Мартиндейл оглядел меня и вполголоса заговорил с владельцем магазина. Внутри у меня ничего не дрогнуло. Дело не раз уже доходило до разговора с хозяином и кончалось ничем.
— Что она делает? — спросил Мартиндейл.
— Ну, я не берусь утверждать, будто она что-то делает, — ответил владелец магазина. — Похоже, это машина, только я не знаю, как она работает. Видите, какой у нее корпус? Он из очень твердого пластика. Его, наверное, так и отлили вокруг какой-то механической начинки, потому что открыть его невозможно, разве что взломать, а это, без сомнения, испортит машину. У меня нет доказательств, но мне кажется вполне логичным предположение, что ее внутренности напичканы транзисторами, микропроцессорами, усилителями, реостатами и датчиками. Почему я так предполагаю? У меня есть на то основания. Прочтите-ка надпись, выгравированную на корпусе. Нет-нет, невооруженным глазом вы ее не увидите, посмотрите через лупу. Видите? Она выпущена на заводе интеллектуальных машин в Орегоне, штат Делавэр, а начинка изготовлена компанией «Дельфиниум» в Делосе, штат Техас. Зачем, скажите на милость, таким солидным людям врать? К тому же, как вы сами видите, машина очень дорогая. Взгляните только, какие у нее изысканные формы, как проработаны детали! Разве стал бы кто-нибудь так утруждаться просто шутки ради?
— Но для чего она предназначена? — спросил Мартиндейл.
— Если б я это знал, то запросил бы отнюдь не такую скромную цену.
Мартиндейл посмотрел на мой ярлычок и присвистнул:
— И это, по-вашему, скромная цена?
— Достаточно скромная для уникального предмета, имеющего, возможно, внеземное происхождение. Но я могу скостить процентов двадцать, поскольку вижу, что вам она нравится, и, черт возьми, нельзя же все делать только ради выгоды!
— Вы вводите меня в искушение, — сказал Мартиндейл.
— Подумайте об этом, — сказал хозяин и ушел. Через некоторое время я услышала, как он шаркает возле прилавка в передней части магазина.
Мартиндейл взял меня в руки и стал разглядывать с разных сторон, сняв очки и поднося меня все ближе к глазам, к своему зрительному, но незрячему органу — глазному яблоку. А потом поставил меня на место и пошел прочь. Разочарование мое было глубоким. Я знала, что скоро услышу маленький колокольчик у входной двери и оживленный голос хозяина: «Приходите еще, дорогой сэр! У нас всегда широкий выбор новых сувениров!»
Вместо этого Мартиндейл сказал:
— Пожалуй, я взгляну на нее еще раз.
— Как вам будет угодно, сэр, — откликнулся хозяин.
Я услыхала приближающиеся шаги Мартиндейла и знакомое поскрипывание половиц. И вот он опять стоит возле стеклянной полки, а глаза его прямо напротив меня.
— Что-то в ней есть, — проговорил он.
Я ждала, не смея надеяться. Как многообещающе это звучало! Но, увы, он был не первым, кто зашел так далеко. Он все еще мог уйти ни с чем.
— Как ты работаешь? — спросил он.
Обращение! Эликсир жизни! Долгожданный сигнал! Призыв пробудиться и восстать ото сна! Так просто — и так трудно догадаться. История спящей красавицы. Он задал мне вопрос, и я наконец могла функционировать. Я позволила себе один лишь краткий всплеск победного восторга. Затем я вновь обрела над собой контроль. Слишком рано радоваться.
— Я с удовольствием рассказала бы вам какую-нибудь историю, — ответила я.
Мартиндейл так изумился, что чуть не выронил меня. Сквозь кожу его руки я почувствовала, как бешено забилось у него сердце. Сулилось нечто из ряда вон выходящее, и оба мы это знали.
— Ты разговариваешь! — воскликнул он.
— Да, — подтвердила я.
— Но владелец магазина об этом не знает!
— Конечно, не знает.
— А почему?
— Потому что он никогда не пытался заговорить со мной.
Мартиндейл долго не спускал с меня глаз. Потом проронил:
— Ты очень дорого стоишь.
— И все же купите меня. Я оправдаю ваши затраты.
— Но кто ты такая?
— Я машина Шехерезада, — сказала я ему.
2. Мастерская Мартиндейла
Мартиндейл купил меня и отнес к себе домой. А вы бы не купили? Следующая часть моей истории начинается в мастерской Мартиндейла — вполне подходящем месте для начала подобного рассказа или, вернее, для серии рассказов, в той или иной степени структурно связанных друг с дружкой, а то и вставленных один в другой на манер китайских шкатулочек; в целом получается бесконечный лабиринт сказок, анекдотов, воспоминаний, небылиц, фантазий и так далее, поскольку именно так и работает машина Шехерезада.
Мартиндейл поставил меня на видное место в своей мастерской, битком набитой разными предметами: там были трубки и книги, выдолбленная из слоновьей ноги подставка для зонтов и фарфоровый купидон с отбитой левой рукой, мусорный ящик с нарисованным на боку британским флагом и пачка сигарет «Рекорд», кассетный магнитофон и гитара, электрический вентилятор и складной столик для бриджа.
В тот день, когда все это началось, Мартиндейла зашел проведать его старый друг Герн. Стояла тихая, покойная пора; по городу печально ползли вечерние тени, окутывая все вокруг трогательным и жалким обманом.
Герн уселся на свое обычное место, в большое кресло с подлокотниками.
— А что она делает, эта машина? — спросил он.
— Уверяет, будто рассказывает истории, — ответил Мартиндейл. — Или показывает их. Можно даже сказать, она заставляет их произойти. А может, она дает обзор — или, точнее говоря, перспективу — событий, где-либо происходящих. Но возможно также, что машина показывает нам события, придуманные кем-то другим. Я пока не понял, по какому принципу она строит свои рассказы. Не знаю, почему она рассказывает именно об этих вещах, а не о других. И до сих пор не понимаю, зачем она так резко прыгает от одного рассказа к другому, без ритма и резона. Я уверен, что здесь задействован избирательный принцип, но в механизме его пока не разобрался.
— Дался тебе этот принцип! Давай просто послушаем рассказ да позабавимся.
— Принцип — очень важная вещь, — возразил Мартиндейл. — Я хочу знать, в каком месте рассказа я нахожусь. И я не люблю всяких фокусов. Мне, например, совсем не нравится, когда главного героя убивают в конце первой главы. Такие штучки меня раздражают, особенно если я не понимаю, зачем их вытворяют.
— А мне такие штучки нравятся, — откликнулся Герн. — Я просто балдею, когда непонятно, где у рассказа начало, а где конец. Неужто машина и правда убивает главного героя в конце первой главы?
— Когда убивает, а когда и нет. Практически невозможно угадать, что эта чертова штуковина выкинет через минуту. Даже определить, где первая глава, и то сложно. Видишь ли, чтобы уловить эстетику ее рассказов, необходимо разобраться, почему машина подробно описывает какие-то вещи, а мимо других проскакивает, почему бросает каких-то героев на полпути и выдумывает новых. Я как раз над этим сейчас работаю.
— Сделай мне одолжение, — сказал Герн. — Если ты когда-нибудь поймешь основной принцип, не рассказывай мне о нем.
— Довольно-таки необычная просьба.
— Да ну? Послушай, меня уже тошнит от знаний о том, как что работает. По-моему, приятнее всего просто сесть и позволить втянуть себя в какую-нибудь странную историю. И чем страньше, тем лучше! Боже мой, Мартиндейл, я веду размеренную жизнь. Я скоро задохнусь от ее размеренности. Умру я, без сомнения, по какой-нибудь совершенно разумной причине и самым что ни на есть размеренным образом. Поэтому все, что может дать мне передышку — вырвать меня из абсолютной и чудовищной размеренности моей жизни, — приветствую обеими руками!
— Так ты действительно не хочешь знать, как она работает?
— Действительно не хочу.
— А как ты относишься к знанию в других областях искусства? Я, например, когда иду в кино, всегда стараюсь понять, почему мне показывают то, что показывают.
— А я никогда не стараюсь, — сказал Герн. — Искать разумное начало в кинокартине — все равно что искать его в собственных снах.