Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2 Ротфусс Патрик
Тонкое напряжение в воздухе над нами исчезло.
Фелуриан оторвалась от моих губ, и мое сердце стукнуло снова, внезапно и сильно. Второй удар. Третий. Я сделал глубокий дрожащий вдох.
Только тогда Фелуриан расслабилась. Она лежала на мне, спокойная и гибкая, ее обнаженное тело струилось по мне, как вода. Ее голова уткнулась в изгиб моей шеи, и она сладко, удовлетворенно вздохнула.
Мгновение томности миновало, она расхохоталась, содрогаясь всем телом. Смех был дикий и радостный, точно она только что разыграла восхитительнейшую шутку. Она села, яростно поцеловала меня в губы, ущипнула за ухо, потом слезла с меня и подняла меня на ноги.
Я открыл было рот. Потом закрыл его, решив, что сейчас, пожалуй, не лучшее время задавать вопросы. Чтобы сойти за умного, надо, в числе прочего, знать, когда стоит промолчать.
И мы пошли дальше во тьме. В конце концов мои глаза привыкли к темноте, и я смотрел сквозь ветви над головой на звезды, более яркие и складывающиеся в другие созвездия, чем на небе смертных. Их света едва хватало, чтобы разглядеть землю под ногами и стволы вокруг. Стройная фигурка Фелуриан была как серебристая тень во мраке.
Мы все шли и шли, деревья становились все выше и гуще, мало-помалу застилая от нас бледный свет звезд. И вот сделалось по-настоящему темно. Фелуриан теперь стала всего лишь более светлым пятном во тьме впереди меня. Она остановилась прежде, чем я окончательно потерял ее из виду, и приложила ладони ко рту, словно собиралась кого-то позвать.
Я съежился при мысли о том, что громкий крик нарушит теплую тишину этого места. Но я ничего не услышал. Хотя нет. Не то чтобы ничего. Это было похоже на медленное, приглушенное мурлыканье. Не такое громкое и резкое, как кошачье. Это скорее походило на звук, какой можно слышать во время сильного снегопада, приглушенный шорох, такой тихий, что он словно заставляет тишину казаться еще тише.
Фелуриан повторила это несколько раз. Потом взяла меня за руку и повела дальше в темноту, где снова издала этот странный, почти неслышимый звук. После того как это повторилось трижды, вокруг стало так темно, что я больше вообще ее не видел.
После последней остановки Фелуриан подступила в темноте ко мне вплотную и прижалась всем телом. Она одарила меня долгим и крепким поцелуем, и я уже думал было, что этот поцелуй перейдет во что-то более интимное, когда она отстранилась и мягко выдохнула мне в ухо:
– Тише! Они летят.
Несколько минут я тщетно напрягал зрение и слух. Потом вдали показалось что-то светящееся. Оно тут же исчезло, я уже подумал было, что мои глаза, истосковавшиеся по свету, шутят со мной шутки. Но тут я увидел новую вспышку. Еще две. Десять. Сотня бледных огоньков, тусклых как гнилушки, плясала меж деревьев, приближаясь к нам.
Мне доводилось слышать про болотные огоньки, но я никогда прежде их не видел. А учитывая, что мы находились в Фейе, я сомневался, что это нечто столь обыденное, как выброс болотного газа. Я вспомнил сотню историй о волшебных созданиях и задумался, кто же из них может испускать этакий тусклый, мечущийся свет. Томми-искорки? Болотные духи? Деннерлинги с фонариками, светящимися трупным светом?
И тут они окружили нас, застигнув меня врасплох. Огоньки оказались меньше, чем я думал, и куда ближе. Я снова услышал этот приглушенный шорох снегопада, на этот раз со всех сторон сразу. Я так и не мог понять, что же они такое, пока один из них не коснулся моей руки – легонько, как перышко. То были какие-то мотыльки. Мотыльки со светящимися пятнышками на крыльях.
Они сияли бледным серебристым светом, слишком слабым, чтобы что-то освещать. Однако сотни мотыльков, пляшущих среди древесных стволов, обрисовывали очертания того, что было вокруг. Некоторые из них усаживались на деревья или на землю. Несколько опустились на Фелуриан, и хотя я по-прежнему видел всего лишь несколько дюймов ее бледной кожи, их движущийся свет все же помогал мне следовать за ней.
Потом мы шли довольно долго. Фелуриан вела меня вперед меж стволов древних деревьев. В какой-то момент я почувствовал под ногами мягкую траву вместо мха, потом рыхлую почву, как будто мы пересекали свежеборонованное поле. Какое-то время мы шли извилистой дорожкой, вымощенной гладкими камнями, которая провела нас по арке высокого моста. И все это время мотыльки следовали за нами, позволяя мне лишь смутно догадываться о том, что нас окружает.
Наконец Фелуриан остановилась. К этому времени тьма была такой густой, что я буквально чувствовал ее на ощупь, словно окутавшее меня теплое одеяло. Судя по шуму ветра в кронах деревьев и по порхающим мотылькам, мы стояли на открытом пространстве.
Звезд над головой не было. Если мы находились на поляне, то, видимо, деревья были такие огромные, что их ветви смыкались у нас над головой. Но кто знает – мы вполне могли находиться и глубоко под землей. А возможно, небо в этой части Фейе было пустым и беззвездным. Эта мысль меня почему-то встревожила.
Тонкое ощущение того, что все вокруг спит, но бдит во сне, здесь сделалось еще сильнее. Если остальная часть Фейе казалась просто спящей, то здесь казалось, что все только что зашевелилось и вот-вот проснется. Это нервировало.
Фелуриан мягко уперлась ладонью мне в грудь, потом прижала палец к моим губам. Я смотрел, как она пошла прочь, негромко напевая обрывок песни, которую я для нее сочинил. Но даже этот лестный факт не мог отвлечь меня от мысли о том, что я нахожусь в самом сердце королевства Фейе в чем мать родила, ничего не вижу и понятия не имею, что происходит.
Группка мотыльков села на Фелуриан, на запястье, бедро, плечо и спину. Это давало мне смутное представление о том, что она делает. Если бы меня попросили угадать, чем она занимается, я сказал бы, что она что-то собирает с деревьев, под кустами или под камнями. Теплый ветерок пролетел через поляну, и его прикосновение к обнаженной коже странно меня обнадежило.
Минут через десять Фелуриан вернулась и поцеловала меня. В руках у нее было что-то мягкое и теплое.
Мы пошли назад тем же путем. Мотыльки постепенно утрачивали к нам интерес, так что находящееся вокруг различалось все более и более смутно. Наконец, после промежутка времени, показавшегося мне бесконечным, впереди, между стволами, забрезжил слабый свет. То был всего лишь тусклый свет звезд, но в тот момент он показался ярким, как занавесь из пылающих бриллиантов.
Я направился было в ту сторону, но Фелуриан остановила меня, ухватив за локоть. Не говоря ни слова, она усадила меня там, где первые, слабые лучи звездного света, проникшие сквозь кроны, падали на землю.
Она осторожно прошла между звездных лучей, избегая их так, точно они могли ее обжечь. Очутившись между ними, она опустилась на землю и села скрестив ноги, глядя на меня. Собранное она держала на коленях, но я не мог понять, что это – так, нечто темное и бесформенное.
Фелуриан протянула руку, взяла один из звездных лучей и притянула его к темной массе, которую держала на коленях.
Я бы, наверное, удивился куда сильнее, если бы Фелуриан не вела себя так небрежно и непринужденно. В тусклом свете я увидел, как ее руки сделали какое-то знакомое движение. В следующую секунду она снова протянула руку, почти рассеянно, и взяла щепотью другую тонкую прядь звездного света.
Она притянула ее так же легко, как первую, и поступила с ней точно так же. И вновь это движение показалось мне знакомым, однако я никак не мог понять, что же это такое.
Фелуриан принялась что-то негромко мурлыкать себе под нос и потянулась за следующим лучом звездного света. Сделалось чуть светлее. То, что лежало у нее на коленях, выглядело как плотная темная ткань. Увидев это, я осознал, что мне это напоминает: моего отца за шитьем. Она что, шьет звездными лучами?
Шьет звездными лучами… И тут меня осенило. «Шаэд» значит тень. Она каким-то образом принесла с собой охапку тени и теперь сшивает ее звездными лучами. Она шила мне плащ из тени.
Абсурдно звучит, да? Мне это показалось абсурдным. Однако, невзирая на мое невежественное мнение, Фелуриан взяла еще одну прядь звездного света и поднесла ее к своим коленям. Я отбросил всякие сомнения. Только глупец не верит тому, что видит собственными глазами.
К тому же звезды надо мной были яркими и незнакомыми. Я сидел рядом со сказочным существом. Она тысячу лет оставалась юной и прекрасной. Она могла остановить поцелуем мое сердце и разговаривать с бабочками. Стоило ли теперь начинать сомневаться?
Через некоторое время я подсел поближе, чтобы лучше видеть. Она улыбнулась, когда я сел рядом, и торопливо чмокнула меня в щеку.
Я задал пару вопросов, но ее ответы были либо бессмысленны, либо безнадежно небрежны. Она понятия не имела ни о законах симпатии, ни о сигалдри, ни об аларе. Она просто не думала, будто есть нечто особенное в том, чтобы сидеть в лесу, держа на коленях охапку тени. Сначала я обиделся, потом мне сделалось ужасно завидно.
Я вспомнил, как нашел имя ветра в ее беседке. Я чувствовал себя так, словно впервые в жизни пробудился по-настоящему, истинное знание струилось в моей крови, точно лед.
Это воспоминание на миг обрадовало меня, а потом оборвалось, как недоигранный аккорд утраты. Мой спящий разум вновь погрузился в дремоту. Я снова переключил внимание на Фелуриан, стараясь понять.
Вскоре Фелуриан встала плавным движением и подняла на ноги меня. Весело напевая, она взяла меня под руку, и мы пошли обратно туда, откуда пришли, болтая по пути ни о чем. Темный шаэд она несла, небрежно перекинув его через руку.
А потом, когда на небе проступил первый слабый отсвет сумерек, она незримо повесила его на темные ветви ближайшего дерева.
– Иногда единственный способ – это заманивать понемногу, – сказала она. – Нежная тень боится света свечи. как же твоему неоперившемуся шаэду не чувствовать того же?
Глава 101
Достаточно близко, чтобы прикоснуться
После похода за тенью я принялся более настойчиво расспрашивать Фелуриан о магии. Большинство ее ответов, увы, звучало все так же буднично. Как собирать тень? Да вот так – она показала рукой, словно взяла ломтик плода.
Другие ответы были практически непонятны – там было слишком много незнакомых слов из языка фейе. А когда она пыталась объяснить мне эти термины, наши разговоры безнадежно увязали в риторических хитросплетениях. Временами я чувствовал себя так, словно встретил второго Элодина, только более тихого и привлекательного.
И все же кое-что я узнал. То, что она делала с тенью, называется ведовство. Когда я спросил, что такое ведовство, она ответила, что это «искусство делать так, чтобы было». Это не то же самое, что чародейство, которое является «искусством делать так, чтобы казалось».
Кроме того, я узнал, что в Фейе не существует направлений в обычном смысле этого слова. Триметаллический компас здесь так же бесполезен, как жестяной гульфик. Севера тут нет. А когда на небе царят вечные сумерки, нельзя увидеть, как солнце встает на востоке.
Но если пристально посмотреть на небо, станет видно, что часть горизонта чуточку светлее, а в противоположной стороне – чуточку темнее. И если идти туда, где светлее, со временем настанет день. А противоположный путь ведет в более темную ночь. И если идти в одном направлении достаточно долго, ты со временем пройдешь все сутки насквозь и вернешься туда, откуда вышел. Во всяком случае, теоретически.
Фелуриан называла эти два направления фейенского компаса Днем и Ночью. В другое время она называла их также Тьмой и Светом, Летом и Зимой или Вперед и Назад. Однажды она даже упомянула о них как о Хмурости и Улыбке, но, судя по тому, как она это сказала, она, скорее всего, пошутила.
Память у меня хорошая. Возможно, скорее благодаря этому я сделался тем, кто я есть. Это талант, на котором основано множество иных моих дарований.
Я могу лишь догадываться, чему я обязан такой памятью. Возможно, раннему сценическому обучению, играм, с помощью которых родители помогали мне заучивать реплики. Может быть, упражнениям для ума, которым учил меня Абенти, готовя в университет.
Но, как бы то ни было, память всегда хорошо мне служила. Иногда она работает куда лучше, чем мне бы того хотелось.
И при всем этом, когда я думаю о времени, проведенном в Фейе, мои воспоминания представляются на удивление обрывочными. Разговоры с Фелуриан прозрачны как стекло. Все ее уроки я помню так твердо, словно они записаны у меня на коже. Ее облик. Вкус ее губ. Как будто бы это было вчера.
А иных вещей я вспомнить просто не могу.
К примеру, я помню Фелуриан в лиловых сумерках. По ее коже бегали пятна тени от ветвей, придавая ей такой вид, будто она находится под водой. Я помню ее в мерцающем свете свечей, когда дразнящие тени скрывали больше, чем озаряли свечи. И в ярком янтарном сиянии ламп. Она купалась в нем, точно кошка, и кожа ее светилась теплым светом.
А вот самих ламп не помню. И свечей не помню. С ними же всегда столько возни, а я вот напрочь не помню, чтобы хоть раз поправлял фитиль или вытирал сажу со стекла. Не помню, чтобы там пахло маслом, или дымом, или воском.
Помню, как ел. Плоды, хлеб, мед. Фелуриан ела цветы. Свежие орхидеи. Дикий триллиум. Сочный селас. Я и сам пробовал есть цветы. Мне больше всего понравились фиалки.
Это не значит, что она питалась одними цветами. Ей нравился и хлеб, и масло, и мед. Особенно она любила чернику. Было там и мясо. Не за каждой трапезой, но бывало. Дичь. Фазаны. Медвежатина. Причем Фелуриан ела это все почти сырым.
И за едой она, надо сказать, не скромничала. И не аккуратничала. Мы ели руками, рвали зубами, а перемазавшись медом, соком или медвежьей кровью, шли умываться в озерце.
Как сейчас ее вижу: обнаженную, смеющуюся, с кровью, текущей по подбородку. Она была царственная, как королева, нетерпеливая, как дитя, гордая, как кошка. И все же она не походила ни на королеву, ни на дитя, ни на кошку. Нет, ничуть. Ни капельки.
Так это я к чему: я помню, как мы ели. А вот откуда еда бралась – не помню. Может, кто-то ее приносил? Может, она ее сама добывала? Хоть убей, не вспомню. Мысль о слугах, нарушающих неприкосновенность ее сумеречной прогалины, представляется мне невозможной, но и мысль о том, чтобы Фелуриан сама пекла себе хлеб, – тоже.
С другой стороны, оленина – это я понимаю. Ничуть не сомневаюсь, что она способна была при желании загнать оленя и убить его голыми руками. Или, напротив, я могу вообразить робкую лань, которая в тишине выходит на сумеречную прогалину. Могу себе представить, как Фелуриан терпеливо сидит и ждет, пока лань подойдет достаточно близко, чтобы прикоснуться…
Глава 102
Блуждающая луна
Мы с Фелуриан спускались к озерцу, когда я заметил, что свет немного изменился. Подняв голову, я с изумлением обнаружил, что над деревьями показался бледный серпик луны.
Он был тонюсенький, и все же я узнал в нем ту самую луну, которую видел всю свою жизнь. Тут, в этом странном месте, для меня это было все равно что повстречать давно потерянного земляка на чужбине.
– Смотри! – воскликнул я. – Луна!
Фелуриан снисходительно улыбнулась.
– Ах ты, мой милый новорожденный ягненок! Взгляни! Вон там еще и облачко! Амоуэн! Пляши же от радости!
Она расхохоталась.
Я смущенно покраснел.
– Ну, я просто не видел ее уже…
Я замялся, не имея способа отсчитывать время.
– Давно уже не видел. А потом, звезды у вас тут другие. Я думал, может, у вас и луна тоже другая…
Фелуриан ласково провела пальцами по моим волосам.
– Милый мой глупыш, луна везде одна. Мы ее и ждали. Она поможет нам упитать твой шаэд.
Она скользнула в воду, гладкая, как выдра. Когда она вынырнула, волосы растеклись у нее по плечам точно чернила.
Я сел на камень на берегу озерца и принялся болтать ногами. Вода была теплая, как в ванне.
– Но откуда же тут луна, – спросил я, – если это другое небо?
– А от нее тут только и есть, что тоненький краешек, – сказала Фелуриан. – Большая ее часть по-прежнему у смертных.
– Но как? – спросил я.
Фелуриан перестала грести и перевернулась на спину, глядя в небо.
– О луна, – с тоской произнесла она, – я умираю от жажды поцелуев, я хотела мужчину, зачем же ты привела мне лягушку?
Она тяжело вздохнула, и над сумеречным прудом разнеслось: «Квак? Квак? Квак?»
Я скользнул в воду. Быть может, я не столь ловок, как выдра, зато уж, наверное, целуюсь получше!
Некоторое время спустя мы лежали на мелководье, на большом плоском камне, выглаженном водой.
– Спасибо, луна, – сказала Фелуриан, удовлетворенно глядя в небо, – спасибо за этого людя, нежного и сладострастного!
В озерце резвились светящиеся рыбки. Каждая не больше ладони, с полосками или пятнышками, лучащимися слабым светом. Я смотрел, как они выныривают из укрытий, куда они недавно попрятались, напуганные нашим барахтаньем. Там были рыбки, оранжевые, как тлеющие угли, желтые, как лютики, голубые, как полуденное небо.
Фелуриан соскользнула обратно в воду и потянула меня за ногу.
– Идем, мой целующийся лягушонок, – сказала она, – я покажу тебе, как устроена луна.
Я поплыл следом за ней, пока мы не оказались в воде по плечи. Любопытные рыбешки сплылись поближе, те, что похрабрее, принялись шмыгать между нами. Их движение обрисовывало скрытый под водой силуэт Фелуриан. Несмотря на то что я исследовал ее наготу во всех подробностях, я внезапно обнаружил, что заворожен ее незримым телом.
Рыбки подплывали все ближе. Одна коснулась меня, и я почувствовал, как меня слабо ущипнули за бок. Я вздрогнул, хотя укус рыбки был мягок, как осторожный тычок пальцем. Я смотрел, как все больше рыбок сплываются к нам, время от времени нас пощипывая.
– Вот, даже рыбкам нравится тебя целовать, – сказала Фелуриан и подступила ближе, прижимаясь ко мне мокрым телом.
– Им, наверное, нравится соль на моей коже, – сказал я, глядя на них.
Она раздраженно отпихнула меня.
– Может статься, им нравится лягушатина!
Не успел я найти достойного ответа, как она посерьезнела и, раскрыв ладонь, опустила ее в воду между нами.
– Луна везде одна, – сказала Фелуриан, – она ходит между вашим смертным небом и моим.
Она уперлась ладонью мне в грудь, потом отвела руку и прижала ладонь к себе.
– Она колеблется между мирами. Взад-вперед.
Она остановилась и нахмурилась, глядя на меня.
– Слушай внимательно!
– Да я слушаю! – соврал я.
– Нет, ты не слушаешь, ты смотришь на мои груди.
Это была правда. Ее груди заигрывали с поверхностью воды.
– Ну, на них стоит посмотреть, – сказал я. – Не смотреть на них было бы страшным оскорблением!
– Я говорю о важных вещах, о том, что тебе должно быть ведомо, дабы ты вернулся ко мне целым и невредимым!
Она испустила тяжкий вздох.
– Ну ладно, если я разрешу тебе ее потрогать, ты будешь меня слушать?
– Да!
Она взяла мою руку и положила в нее свою грудь.
– Сделай «волны в кувшинках»!
– «Волны в кувшинках» ты мне еще не показывала.
– Ну, значит, потом покажу.
Она опустила ладонь обратно в воду, потом тихонько вздохнула и закатила глаза.
– А-а, – простонала она, – о-о!
В конце концов рыбки снова выбрались из своих укрытий.
– О мой невнимательный лягушонок! – ласково сказала Фелуриан. Она нырнула на дно озерца и вынырнула, держа в руке гладкий круглый камень.
– Внимательно внимай моим речам. Я родом фея, ты же смертный сам. И с небом смертного, и с небом фей луна навеки крепко соединена, – сказала она, сунула камень между нашими ладонями и сплела свои пальцы с моими, чтобы удержать его.
Фелуриан шагнула вперед и прижала камень к моей груди.
– Когда луна таким путем идет, – сказала она, крепче сжимая мои пальцы, – она не посетит мой небосвод, зато, цветком волшебным распустясь, она ночами озаряет вас.
Она отступила назад, так что оба мы распрямили руки, не расцепляя пальцев. А потом подтянула камень к своей груди, подтащив за руку и меня.
– А так вздыхают грустно смертных девы, но при луне звучат мои напевы.
Я понимающе кивнул.
– Любовь и фейе, и людей – она веселой странницей быть может названа?
Фелуриан покачала головой.
– О нет, не странницей. Скиталицей – быть может. Ведь путь ее не ей самой проложен.
– Я как-то раз слышал историю, – сказал я. – О человеке, который украл луну.
Лицо Фелуриан сделалось торжественным. Она расцепила пальцы и посмотрела на камень, что лежал у нее на ладони.
– И это был конец всему. – Она вздохнула. – Пока он не украл луну, еще оставалась надежда на мир.
Я был ошеломлен тем, как она это сказала – как будто это всем известно.
– Как это? – тупо спросил я.
– Ну, похищение луны. – Она озадаченно склонила голову набок. – Ты же сказал, что знаешь об этом.
– Я сказал, что слышал историю, – ответил я. – Но это была глупая история. Не из тех, в которых говорится о том, как все было на самом деле. Это была… в общем, одна из тех историй, какие рассказывают детям.
Она снова улыбнулась.
– Ты хотел сказать – история о феях? Можешь их так называть. Я про них знаю. Это все выдумки. Мы тоже иногда рассказываем чадам сказки про человеков.
– Но луна в самом деле была украдена? – спросил я. – Это не выдумки?
Фелуриан насупилась.
– Ну, а я тебе что показывала? – воскликнула она, рассерженно шлепнув рукой по воде.
Я поймал себя на том, что сделал под водой адемский жест извинение, прежде чем сообразил, что это вдвойне бессмысленно.
– Прости, – сказал я. – Но без этой истинной истории я ничего не понял. Умоляю, расскажи, как это было на самом деле!
– Это старая и печальная история… – Она окинула меня долгим взглядом. – А что мне за это будет?
– «Затаившийся олень»! – предложил я.
– Ну, этот дар – дар и для тебя самого, – коварно улыбнулась она. – А еще?
– Я сделаю тебе «тысячу ладоней»! – предложил я и увидел, как ее лицо смягчилось. – И еще покажу тебе кое-что новое, я это сам придумал. Я назвал это «тростник на ветру».
Она скрестила руки на груди и отвернулась, старательно делая вид, что ей это безразлично.
– Ну, небось это ново только для тебя. А я-то уж наверное это знаю, только под другим названием.
– Быть может, – сказал я. – Но если ты не расскажешь мне эту историю, ты никогда не узнаешь, так это или нет.
– Ну что ж, ладно, – со вздохом снизошла она. – Но только потому, что «тысяча ладоней» у тебя очень хорошо получается!
Фелуриан на миг подняла глаза к серпику луны, потом сказала:
– Задолго до людских городов. До людей. До фейе. Были те, кто ходил с открытыми глазами. Они знали сокровенные имена всего на свете.
Она умолкла и посмотрела на меня.
– Ты понимаешь, что это значит?
– Когда знаешь имя вещи, ты имеешь власть над ней, – ответил я.
– Нет! – возразила она. Меня поразило то, с каким упреком она это произнесла. – Власть не была дана! Они ведали сокровенную суть вещей. Но не власть. Когда плаваешь, ты не властвуешь над водой. Когда ешь яблоко, ты не властвуешь над яблоком.
Она пронзительно взглянула на меня.
– Понимаешь?
Я не понял. Но все равно кивнул, не желая ее раздражать и отвлекать от рассказа.
– Эти древние знатоки имен ходили по миру мягко. Они знали лису и знали зайца, знали и расстояние между ними.
Она глубоко и тяжко вздохнула.
– Потом явились те, что видели вещь и думали о том, как ее изменить. Вот они-то мыслили о власти. То были изменяющие мир, гордые мечтатели.
Она сделала примиряющий жест.
– И поначалу это были неплохо. Они творили чудеса…
Ее лицо озарилось воспоминаниями, пальцы восторженно стиснули мою руку.
– Некогда я сидела на стенах муреллы и ела плод с серебряного дерева. Плод сиял, и губы и глаза всех тех, кто его отведал, становились видны в темноте!
– А Мурелла находилась в Фейе?
Фелуриан нахмурилась.
– Нет. Я же сказала. Это было прежде. Тогда небо было одно. Луна одна. Мир один, и в мире была мурелла. И плод. И я, я ела его, и глаза у меня сияли во тьме.
– Когда же это было?
Она слегка пожала плечами.
– Очень давно.
Очень давно. Так давно, что ни в одной из исторических книг, которые я видел или о которых хотя бы слышал, об этом не говорилось. В архивах хранились списки калуптенских хроник, которые восходили ко временам двухтысячелетней давности, но ни в одной из них не было и намека на то, о чем говорила Фелуриан.
– Извини, что перебил, – сказал я как можно вежливее и поклонился ей так низко, как только мог, чтобы не уйти под воду.
Она, смягчившись, продолжала:
– Тот плод был лишь началом. Первыми неуклюжими шагами младенца. Потом они зашагали все уверенней, все храбрей, все безоглядней. Древние мудрецы говорили: «стойте!», однако творцы их не послушались. Тогда они повздорили, сразились, и творцов запретили. Они были против подобной власти.
Глаза у нее просияли.
– Но ах! – вздохнула она. – Чего они только не делали!
И это говорит мне женщина, ткущая плащ из тени. Я даже представить не мог, что же было способно ее так восхитить.
– И что же они сделали?
Она развела руками, указывая на все вокруг.
– Деревья? – с восхищением переспросил я.
Она рассмеялась тому, как я это сказал.
– Да нет, фейенское королевство, – она снова взмахнула руками. – Оно создано по их воле. Величайшие из них сшили его из цельного куска ткани. Место, где они могли делать все, как захотят. И под конец трудов каждый из творцов создал по звезде, чтобы заполнить свое новое пустынное небо.
Фелуриан улыбнулась мне.
– Тогда-то и появились два мира. Два неба. Разные звезды.
Она показала мне гладкий камушек.
– Но луна по-прежнему была одна, гладкая и уютная на небосводе смертных.
Ее улыбка исчезла.
– Но один из творцов был могущественней остальных. Ему мало было создать звезду. Он направил свою волю за пределы мира и вырвал луну из ее дома.
Фелуриан подняла гладкий камушек к небу и старательно зажмурила один глаз. Она склонила голову набок, точно пыталась совместить очертания камушка с рогами растущей луны над нами.
– После этого пути назад не было. Древние мудрецы поняли, что никакими уговорами творцов уже не остановишь.
Ее рука упала обратно в воду.
– Он украл луну, и так началась война.
– А кто это был? – спросил я.
Ее губы сложились в лукавую улыбочку. «Кто? кто?» – проквакала она.
– Он принадлежал к одному из фейенских дворов? – мягко, но настойчиво переспросил я.
Фелуриан с усмешкой покачала головой.
– Нет. Я же сказала, это было до фейе. Первый и величайший из всех творцов.
– Но кто он был?
Она покачала головой.
– Не стоит называть имен. И я не стану говорить о нем, хотя он заперт за дверьми из камня.
И прежде, чем я успел еще что-нибудь спросить, Фелуриан взяла меня за руку и снова вложила камень между нашими ладонями.
Читать бесплатно другие книги:
