Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2 Ротфусс Патрик
Он встал со стула и побрел в сторону лестницы, не глядя в глаза ни Квоуту, ни Хронисту.
– Пойду лягу.
Его гулкие шаги постепенно затихли, потом раздался звук закрывшейся двери.
Хронист проводил его взглядом, потом обернулся и посмотрел на рыжего человека за стойкой.
Квоут тоже смотрел в сторону лестницы, взгляд у него был озабоченный.
– У него просто был тяжелый день, – сказал он так, словно обращался не только к гостю, но и к себе самому. – Завтра с ним все будет в порядке.
Квоут вытер руки, обошел стойку и направился к входной двери.
– Тебе больше ничего не нужно, прежде чем ты пойдешь спать?
Хронист покачал головой и принялся собирать ручку.
Квоут запер входную дверь большим латунным ключом и обернулся к Хронисту.
– Я оставлю его в замке, – сказал он. – На случай, если ты вдруг встанешь рано и решишь прогуляться или еще что-нибудь. Я в последнее время мало сплю.
Он потрогал скулу, на которой расцветал синяк.
– Но сегодня, пожалуй, сделаю исключение.
Хронист кивнул и надел портфель на плечо. Потом бережно взял венок из остролиста и отправился наверх.
Оставшись один в общем зале, Квоут подмел пол, методично, захватывая все углы, домыл посуду, протер столы и стойку, прикрутил все лампы, кроме одной, оставив зал тускло освещенным, полным мечущихся теней.
Он бросил взгляд на бутылки за стойкой, потом повернулся и тоже принялся медленно подниматься по лестнице.
Баст медленно вошел в свою комнату, затворил за собой дверь.
В темноте он тихо подошел к камину. После утренней топки там не осталось ничего, кроме золы и пепла. Баст открыл дровяной ларь, но там ничего не оказалось, кроме толстого слоя коры и щепок на дне.
Тусклый свет из окна отражался в его черных глазах и обрисовывал очертания лица. Баст стоял неподвижно, словно не мог решить, что делать. Секунду спустя он отпустил крышку ларя, закутался в одеяло и, свернувшись в комочек, устроился на небольшой кушетке перед потухшим камином.
Он сидел так довольно долго, глядя в темноту раскрытыми глазами.
За окном послышался легкий шорох. Потом тишина. Потом легкое царапанье. Баст обернулся и увидел снаружи черный силуэт: за окном что-то шевелилось.
Баст застыл, потом плавно соскользнул с кушетки и подошел к камину. Не отрывая глаз от окна, он принялся осторожно шарить по каминной полке.
За окном снова послышалось царапанье, уже громче. Баст устремил взгляд на каминную полку и что-то ухватил обеими руками. В слабом свете луны блеснул металл, Баст пригнулся, весь напряженный, как скрученная пружина.
Довольно долго ничего не происходило. Ни звука. Никакого движения ни в окне, ни в темной комнате.
«Тук-тук-тук-тук-тук!» Звук был слабый, но в тишине он слышался совершенно отчетливо. Потом тишина, и снова этот стук по оконному стеклу, резкий и настойчивый: «Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук!»
Баст вздохнул, расслабился, распрямился, подошел к окну, откинул щеколду и распахнул его.
– А у меня окно не запирается! – обиженно заметил Хронист. – А твое почему запирается?
– По очевидным причинам, – сказал Баст.
– Можно войти?
Баст пожал плечами и отступил к камину. Хронист неуклюже вполз в окно. Баст чиркнул спичкой, зажег лампу, стоявшую на столе, и аккуратно положил на каминную полку пару длинных ножей. Один был узкий и острый, как травинка, второй прямой и изящный, как терновый шип.
Когда свет разгорелся и заполнил комнату, Хронист огляделся. Комната была просторная, с дорогими деревянными панелями и пушистыми коврами. Перед камином стояли друг напротив друга две удобные кушетки, в углу возвышалась высокая кровать под темно-зеленым балдахином.
Там были полочки, уставленные картинками, безделушками и заваленные всяким барахлом. Пряди волос, перевязанные ленточкой. Вырезанные из дерева свистульки. Засушенные цветы. Колечки из рога, из кожи, сплетенные из травы. Расписная свечка со вдавленными в воск листиками.
Кроме того, комната была частично украшена ветвями остролиста. Это было явно недавнее дополнение. Одна длинная гирлянда тянулась вдоль изголовья кровати, другая красовалась над камином, оплетая рукоятки пары висевших там блестящих топориков с листовидными лезвиями.
Баст снова сел перед холодным камином и закутался, как в шаль, в лоскутное одеяло. Одеяло представляло собой хаос дурно подобранных, вылинявших кусков ткани, и только в центре красовалось яркое алое сердечко.
– Нам нужно поговорить, – негромко сказал Хронист.
Баст пожал плечами, равнодушно глядя в камин.
Хронист подступил поближе.
– Мне нужно у тебя спросить…
– Можешь не шептать, – сказал Баст, не поднимая глаз. – Мы на другом конце трактира. У меня иногда бывают гости. Они его все время будили, и я перебрался в этот конец здания. Между его комнатой и этой шесть капитальных стенок.
Хронист присел на край другой кушетки, лицом к Басту.
– Мне нужно спросить кое о чем из того, что ты говорил сегодня вечером. Про Ктаэха.
– Про Ктаэха мы говорить не будем, – голос Баста звучал ровно и веско. – Это не полезно для здоровья.
– Тогда про ситхе, – сказал Хронист. – Ты сказал, если бы они узнали об этой истории, то убили бы всех, кто имеет к ней отношение. Это правда?
Баст кивнул, не отрывая глаз от камина.
– Они сожгли бы этот трактир и засеяли землю солью.
Хронист опустил взгляд, покачал головой.
– Не понимаю я этого вашего страха перед Ктаэхом, – сказал он.
– Ну, – ответил Баст, – все говорит о том, что ты не особо умен.
Хронист нахмурился и терпеливо ждал.
Баст вздохнул и наконец оторвался от созерцания камина.
– Подумай сам. Ктаэх знает все, что ты когда-либо собираешься сделать. Все, что ты собираешься сказать…
– Крайне неприятный собеседник, – сказал Хронист. – Но не…
Баст внезапно взорвался.
– Дьен вехат! Энфеун вехат тилорен тес! – отрывисто бросил он. Его трясло, он стискивал и разжимал кулаки.
Хронист побледнел, столько яду было в голосе Баста, но не съежился и не отшатнулся.
– Ты не на меня злишься, – спокойно сказал он, глядя Басту в глаза. – Ты просто злишься, а я очутился поблизости.
Баст злобно зыркнул глазами, но ничего не ответил.
Хронист подался вперед.
– Я хочу помочь, ты ведь это знаешь, да?
Баст угрюмо кивнул.
– А значит, мне нужно понимать, что происходит.
Баст пожал плечами. Внезапная вспышка ярости выгорела дотла, и он снова погрузился в безразличие.
– Квоут, похоже, поверил тому, что ты говорил про Ктаэха, – заметил Хронист.
– Он понимает, какие скрытые пружины движут миром, – сказал Баст. – А если чего и не понимает, то быстро учится.
Пальцы Баста машинально теребили края одеяла.
– И он доверяет мне.
– Но не слишком ли это надуманно? Ктаэх дает юноше цветочек, одно ведет к другому, и бац! – вдруг война.
Хронист пренебрежительно махнул рукой.
– Так не бывает. Слишком много совпадений.
– Это не совпадение, – Баст коротко вздохнул. – Слепой непременно споткнется, идя через загроможденную вещами комнату. Ты – нет. У тебя есть глаза, ты видишь, где можно пройти. Для тебя это совершенно очевидно. Ктаэх способен видеть будущее. Все варианты будущего. Это нам приходится пробираться на ощупь. А ему – нет. Он просто смотрит и выбирает самый катастрофический путь. Он как камень, с которого начинается лавина. Как кашель, с которого начинается мор.
– Но если ты знаешь, что Ктаэх пытается тобой управлять, – сказал Хронист, – ты можешь просто взять и поступить иначе. Он даст тебе цветок, а ты возьмешь и продашь его.
Баст замотал головой.
– Ктаэх же все знает наперед. Нельзя обвести вокруг пальца существо, которое знает твое будущее. Например, ты продашь цветок принцу. Он использует цветок, чтобы исцелить свою нареченную. Через год она застукает его с горничной, повесится с горя, а ее отец пойдет на него войной, чтобы отомстить за честь дочери.
Баст беспомощно развел руками.
– Гражданская война все равно начнется.
– Но тот молодой человек, который продал цветок, останется в безопасности!
– Скорее всего, нет, – мрачно сказал Баст. – Скорее всего, он напьется как лорд, подцепит сифилис, а потом опрокинет лампу и спалит полгорода.
– Да ты просто все выдумываешь, чтобы доказать свою точку зрения, – сказал Хронист. – Это ничего не доказывает!
– А зачем мне тебе что-то доказывать? – спросил Баст. – Какая мне разница, что ты думаешь? Ты глуп и невежествен – ну и радуйся своему невежеству. Я оказываю тебе услугу, не говоря всей правды.
– И в чем же состоит правда? – осведомился Хронист, явно раздраженный.
Баст устало вздохнул и поднял на Хрониста взгляд, лишенный всякого проблеска надежды.
– Я предпочел бы сразиться с самим Халиаксом, – сказал он. – Я предпочел бы встретиться лицом к лицу со всеми чандрианами разом, чем обменяться десятком слов с Ктаэхом.
Хронист надолго умолк.
– Но ведь они бы убили тебя, – сказал он. Судя по тону, это был вопрос.
– Да, – сказал Баст. – И все равно.
Хронист уставился на черноволосого юношу, который сидел напротив, кутаясь в лоскутное одеяло.
– Легенды приучили тебя бояться Ктаэха, – сказал он. В его голосе отчетливо звучало отвращение. – И этот страх отшибает у тебя разум.
Баст пожал плечами. Его пустые глаза снова устремились в отсутствующий огонь.
– Ты мне надоел, человечишко.
Хронист встал, шагнул вперед и дал Басту пощечину.
Голова Баста дернулась в сторону, и в первый миг он, казалось, был так потрясен, что не мог шевельнуться. Потом он стремительно вскочил на ноги, одеяло слетело у него с плеч. Он грубо ухватил Хрониста за горло, оскалил зубы, глаза у него сделались непроглядно-синими.
Хронист не отвел взгляда.
– Все это затеял Ктаэх, – спокойно сказал он. – Он знал, что ты нападешь на меня и из этого выйдет нечто ужасное.
Искаженное яростью лицо Баста окаменело, глаза расширились. Его плечи обмякли, и он отпустил Хрониста. Он начал опускаться обратно на кушетку.
Хронист занес руку и ударил его снова. Звук пощечины прозвучал еще громче, чем в первый раз.
Баст снова оскалился, потом остановился. Бросил взгляд на Хрониста, потом отвел его.
– Ктаэх знает, что ты его боишься, – сказал Хронист. – Он знает, что я использую это знание против тебя. Он по-прежнему манипулирует тобой. Если ты не нападешь на меня, из этого выйдет нечто ужасное.
Баст застыл, точно парализованный, не в силах ни встать, ни сесть.
– Ты меня слушаешь? – спросил Хронист. – Очнулся наконец?
Баст уставился на книжника в растерянности и изумлении. На щеке у него багровел алый след. Он кивнул и медленно опустился обратно на кушетку.
Хронист снова занес руку.
– Что ты сделаешь, если я тебя ударю?
– Вышибу из тебя потроха всех десяти цветов, – честно ответил Баст.
Хронист кивнул и сел обратно на свою кушетку.
– Для удобства рассуждения примем как факт, что Ктаэх знает будущее. Это означает, что он способен контролировать многое.
Он вскинул палец.
– Но не все! Плод, который ты съел сегодня, все равно был сладким, верно?
Баст медленно кивнул.
– Если Ктаэх так злобен и коварен, как ты говоришь, он стал бы вредить тебе всеми возможными способами. Но он на это не способен! Он не мог помешать тебе развеселить твоего Реши нынче утром. Не мог помешать тебе радоваться весеннему солнышку или целовать крестьянских дочек в розовые щечки. Верно?
На лице Баста проглянула ухмылка.
– Я целовал их не только в щечки!
– Именно об этом я и говорю, – твердо сказал Хронист. – Он не способен отравить все, что мы делаем.
Баст сделался задумчив, потом вздохнул.
– Ты прав по-своему, – сказал он. – Однако нужно быть идиотом, чтобы сидеть в пылающем доме и думать, будто все в порядке, потому что плоды по-прежнему сладки.
Хронист выразительно огляделся.
– По-моему, этот трактир пока не горит.
Баст посмотрел на него, словно не веря своим ушам.
– Да весь мир горит! – сказал он. – Разуй глаза!
Хронист нахмурился.
– Даже если забыть обо всем остальном, – упрямо сказал он, – Фелуриан его отпустила. Она же знала, что он разговаривал с Ктаэхом, уж наверное, она бы не выпустила его в мир, не найдя способа предупредить последствия его влияния.
Глаза Баста просветлели при этой мысли, но почти сразу снова потухли. Он покачал головой.
– Не ищи глубины в мелком ручье, – сказал он.
– Я тебя не понимаю! – заявил Хронист. – Какие у нее могли быть причины его отпускать, если он действительно опасен?
– Причины? – переспросил Баст с угрюмой насмешливостью. – Какие там причины! Фелуриан не нужны никакие причины. Она его отпустила просто потому, что это льстило ее гордости. Она хотела, чтобы он вернулся в смертный мир и пел ей хвалы. Рассказывал о ней легенды. Тосковал по ней. Потому и отпустила.
Он вздохнул.
– Я же тебе уже говорил. Мой народ не отличается рассудительностью.
– Быть может, – сказал Хронист. – А может быть, она просто признала, что пытаться обойти Ктаэха бесполезно.
Он махнул рукой.
– Если, что бы ты ни сделал, все выйдет плохо, можно с тем же успехом делать, как тебе хочется.
Баст довольно долго сидел и молчал. Потом кивнул, сначала слабо, потом уверенней.
– Ты прав, – сказал он. – Если все равно все кончится слезами, я буду делать что хочу!
Баст окинул комнату взглядом и внезапно поднялся на ноги. Немного пошарив, он нашел брошенный на пол теплый плащ. Как следует встряхнул его, накинул на плечи и подошел к окну. Потом остановился, вернулся к кушетке и, порывшись в подушках, извлек бутылку вина.
Хронист выглядел озадаченным.
– Ты куда? Возвращаешься на поминки по Шепу?
Баст остановился на полпути к окну – его как будто удивило, что Хронист все еще здесь.
– Я по своим делам, – сказал он и спрятал бутылку под мышкой. Потом открыл окно и перекинул ногу через подоконник. – Не жди меня.
Квоут решительно вошел к себе в комнату и закрыл за собой дверь.
И принялся хлопотать. Выгреб из камина остывший пепел, положил дрова, разжег огонь толстой красной серной спичкой. Достал второе одеяло, расстелил его на своей узкой кровати. Слегка нахмурившись, поднял мятую бумажку, упавшую на пол, и вернул ее на стол, к двум другим смятым листам.
Потом, почти нехотя, он подошел к изножью кровати. Перевел дух, вытер руки о штаны и опустился на колени перед стоявшим там черным сундуком. Положил обе руки на выпуклую крышку и закрыл глаза, словно прислушиваясь. Его плечи шевельнулись – он попытался приподнять крышку.
Ничего не произошло. Квоут открыл глаза. Его губы сложились в мрачную гримасу. Руки снова зашевелились, потянули сильнее, напряглись и, наконец, сдались.
Квоут с неподвижным лицом встал и подошел к окну, которое смотрело на лес за трактиром. Он открыл его, высунулся наружу, потянулся обеими руками и втащил в комнату узкий деревянный ящичек.
Он смахнул слой пыли и паутины и открыл ящик. Внутри лежали ключ из темного железа и ключ из блестящей меди. Квоут снова опустился на колени перед сундуком и вставил медный ключ в железную скважину. Он повернул его, медленно и уверенно: влево, вправо, снова влево, тщательно вслушиваясь в слабые щелчки механизма внутри.
Потом он взял железный ключ и вставил его в медный замок. Этот ключ он поворачивать не стал. Он вдвинул его глубоко в замок, потом наполовину вытащил, потом снова задвинул внутрь и, наконец, вытащил плавным и быстрым движением.
Уложив ключи обратно в ящичек, он опять взялся за крышку с двух сторон, так же, как раньше.
– Откройся! – сказал он сквозь зубы. – Откройся, черт бы тебя побрал! Ну, эдро!
И потянул крышку вверх. Спина и плечи напряглись от усилия.
Крышка не шелохнулась. Квоут тяжко вздохнул и наклонился вперед, упершись лбом в прохладное черное дерево. На выдохе плечи у него ссутулились, и весь он стал маленьким и несчастным, бесконечно усталым и куда старше своих лет.
Однако на лице его не отражались ни удивление, ни скорбь. Только покорность судьбе. Как у человека, наконец получившего дурные вести, которые он давно ожидал.
Глава 152
Бузина
Это была плохая ночь для того, чтобы спать под открытым небом.
Ближе к вечеру наползли тучи, как будто небо затянули серой простыней. Дул резкий, порывистый ветер, то и дело принимался идти дождь, который налетал ливнями, а потом переходил в мелкую морось.
И тем не менее двое солдат, заночевавших в кустах у дороги, похоже, были всем довольны. Они нашли поленницу, сложенную дровосеком, и разложили такой высокий и жаркий костер, что ливень с ним ничего поделать не мог – дрова только плевались да шипели.
Солдаты громко болтали, заливаясь безудержным гоготом людей, которые слишком пьяны, чтобы тревожиться из-за непогоды.
Наконец из темного леса вышел третий, аккуратно переступив через ствол ближайшего поваленного дерева. Он был мокрый, возможно, насквозь, и его черные волосы липли ко лбу. Когда солдаты его увидели, они вскинули бутылки и радушно приветствовали его.
– А мы и не знали, доберешься ты сюда или нет, – сказал белокурый. – Дерьмовая ночка. Но, конечно, тебе следует получить свою треть, это будет честно.
– Да ты же промок до костей! – сказал бородач, протягивая плоскую желтую бутылку. – На-ка, хлебни! На вкус что-то такое фруктовое, но валит наповал, как конское копыто.
– Да ну, это все девчачья моча, – сказал белокурый, протягивая свою бутылку. – На вот! Настоящее мужское пойло.
Третий обвел их взглядом, не зная, что выбрать. Наконец он завел считалку, тыкая пальцем в обе бутылки по очереди.
- Клен, калитка,
- Тишина,
- Пламя, пепел,
- Бузина!
Он остановился на желтой бутылке, ухватил ее за горлышко и поднес к губам. И принялся не спеша пить, беззвучно сглатывая.
– Эй, полегче! – сказал бородатый. – Мне-то оставь чуток!
Баст опустил бутылку и облизнул губы. И сухо, невесело хохотнул.
– Да, ты правильно выбрал бутылку, – сообщил он. – Это бузина.
– Чего-то ты не такой разговорчивый, как нынче утром! – заметил белокурый, склонив голову набок. – У тебя такой вид, как будто любимая собачка сдохла. Все нормально?
– Да нет, – сказал Баст. – Все не нормально.
– Ну, если он обо всем догадался, так это не наша вина! – поспешно сказал белокурый. – Мы немного подождали после твоего ухода, как ты и говорил. Но мы тут уже несколько часов ждем. Думали, ты не придешь.
– А, черт! – раздраженно сказал бородатый. – Так он все знает? Он тебя прогнал?
Баст покачал головой и снова запрокинул бутылку.
– Ну, тогда тебе жаловаться не на что. – Белокурый потер голову и нахмурился. – Вот тупой ублюдок, поставил-таки мне пару шишек!
– Ну, он получил их обратно с лихвой! – ухмыльнулся бородатый, потирая большим пальцем костяшки рук. – Завтра кровью мочиться будет.
– Все хорошо, что хорошо кончается! – философски заметил белокурый солдат и пошатнулся, чересчур театрально взмахнув своей бутылкой. – Ты поразмялся. Я добыл выпить кой-чего вкусненького. И все мы неплохо подзаработали. Все счастливы. Все получили то, чего им больше всего хотелось.
– Я не получил того, чего мне хотелось, – ровным тоном ответил Баст.
– Ну, это пока, – сказал бородатый, сунул руку в карман и вытащил кошелек, который увесисто звякнул, когда солдат подкинул его на ладони. – Давай-ка поближе к огоньку, и поделим денежки!
Баст окинул взглядом круг, озаренный костром, даже не попытавшись сесть. И снова начал считать, тыкая пальцем в разные предметы: лежащий поблизости камень, полено, топорик…
- Пашня, ветер,
- Звон ведра.
- Скука, холод,
- Дым костра.
И указал на костер. Подступил ближе, наклонился и вытащил из него сук длиной в руку. Противоположный конец сука представлял собой тлеющую головню.
– Эгей, да ты пьяней моего! – заржал бородатый солдат. – Я совсем не это имел в виду, когда сказал «поближе к огоньку»!
Белокурый покатился со смеху.
Баст посмотрел на них сверху вниз. И тоже принялся хохотать. Это был жуткий хохот, рваный и безрадостный. Нечеловеческий смех.
– Эй! – резко перебил бородатый – он больше не смеялся. – Что это с тобой такое?
Снова полил дождь, порыв ветра швырнул тяжелые капли в лицо Басту. Глаза у него были черные и сосредоточенные. Новый порыв ветра раздул головню, и она вспыхнула ослепительно-оранжевым.
Светящийся уголь прочертил в воздухе огненную дугу: Баст принялся по очереди тыкать головней в солдат, считая:
- Путник, пиво,
- Камень, кладь,
- Ветер, воды,
- Вам не встать!
Когда Баст закончил, пылающая головня указала на бородача. Зубы Баста багровели в свете пламени. Он совсем не улыбался.
Эпилог
Молчание в трех частях
И снова наступила ночь. Трактир «Путеводный камень» погрузился в молчание, и молчание это состояло из трех частей.
На поверхности лежала гулкая тишина, возникшая от того, чего там недоставало. Если бы шел дождь, он барабанил бы по крыше, бурлил в желобах, мало-помалу смывая молчание в море. Если бы в трактире ночевали любовники, они бы вздыхали и стенали, и молчание устыдилось бы и убралось восвояси. Играй здесь музыка… но нет, конечно, музыки не было. На самом деле, ничего этого не было, и молчание никуда не девалось.
А откуда-то снаружи, из-за деревьев, слабо долетал шум далекой вечеринки. Пиликанье скрипки. Голоса. Топот башмаков и хлопанье в ладоши. Но этот шум был тоненький, как ниточка, ветер переменился и оборвал его, остался только шелест листьев да нечто вроде далекого уханья совы. А потом и они стихли, и осталось лишь второе молчание, как дыхание, задержанное на вдохе.
Третье молчание заметить было не так просто. Но, если вслушиваться в течение часа, его можно было ощутить в холодном металле десятка замков, крепко запертых, чтобы не пускать ночь внутрь. Молчание таилось в грубых глиняных кружках с сидром и в зияющих пустотах посреди общего зала, там, где прежде стояли столы и стулья. Оно обитало в ноющей боли ушибов, которые расцветали многочисленными синяками, и в руках человека, который носил на себе эти синяки и теперь не без труда, стиснув зубы от боли, поднимался с кровати.
Человек был ярко-рыжий, рыжий, как огонь. Глаза у него были темные и отстраненные, и он двигался в ночи ловко и уверенно, точно вор. Он спустился вниз. И там, за плотно закрытыми ставнями, вскинул руки, точно танцор, подался вперед и медленно сделал один-единственный идеальный шаг.
«Путеводный камень» принадлежал ему, и третье молчание – тоже. Неудивительно, что молчание это было самым большим из трех: оно окутывало два первых, поглощало их – бездонное и безбрежное, словно конец осени, тяжелое, как окатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка – молчание человека, ожидающего смерти.