Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2 Ротфусс Патрик
– Да, это очень похоже на гнев. Если мужчина переполнен гневом, для него это все равно что отрава. Он хочет слишком много. Хочет всего сразу. Он делается странным и дурным на голову, он склонен к насилию.
Она кивнула про себя.
– Да. Я думаю, именно поэтому «гнев» – подходящее слово. Мужчину, который носит весь свой гнев в себе, видно сразу. Гнев скисает у него внутри. Он обращается против себя самого и подталкивает его скорее к разрушению, чем к созиданию.
– Да, я знаю подобных мужчин, – сказал я. – Но и женщин тоже.
– Гнев есть во всем, – повторила она, пожав плечами. – В камне его немного по сравнению с распускающимся деревом. С людьми то же самое. В некоторых больше, в некоторых меньше. Некоторые используют его с умом. Некоторые нет.
Она широко улыбнулась мне.
– Во мне его много, вот почему я так люблю секс и так неукротима в бою.
Она снова цапнула меня за грудь, уже не так игриво, и принялась подбираться к шее.
– Но если ты во время секса берешь гнев у мужчины, – сказал я, пытаясь сосредоточиться, – не значит ли это, что чем больше ты занимаешься сексом, тем больше тебе хочется?
– А это как вода, необходимая для того, чтобы запустить насос, – жарко дохнула она мне в ухо. – Ну, полно болтать: я заберу его весь, даже если у нас уйдет на это целый день и часть ночи!
В конце мы перебрались с той лужайки в бани, а оттуда в дом Пенте – две уютные комнатки, выстроенные вплотную к утесу. Взошедшая луна некоторое время наблюдала за нами в окно, хотя, думаю, ничего нового для себя она не увидела.
– Ну что, хватит с тебя? – задыхаясь, спросил я. Мы лежали рядом в ее роскошной, просторной кровати, наши вспотевшие тела мало-помалу обсыхали. – Если ты возьмешь у меня еще немного гнева, у меня его не останется даже на то, чтобы говорить и дышать!
Моя рука лежала на ее плоском животе. Кожа у Пенте была мягкая и нежная, но, когда она рассмеялась, я почувствовал, как под кожей напряглись мускулы, твердые, как стальные листы.
– Хватит пока что, – сказала она. В ее голосе отчетливо слышалось утомление. – Вашет огорчится, если я оставлю тебя пустым, как плод с выжатым соком.
Несмотря на долгий и трудный день, спать мне почему-то не хотелось, мысли были ясными и четкими. Мне вспомнилось то, что она говорила прежде.
– Ты упоминала, что женщинам есть куда девать свой гнев. А что может женщина сделать с гневом такого, что недоступно мужчине?
– Мы учим, – ответила она. – Мы даем имена. Мы следим за ходом дней и заботимся о том, чтобы все шло гладко. Мы сажаем растения. Мы делаем детей.
Она пожала плечами.
– Много всего!
– Но ведь и мужчина может делать все это, – возразил я.
Пенте хихикнула.
– Ошибаешься! – сказала она, поглаживая мой подбородок. – Мужчина растит только бороду. А дети – совсем другое дело, вы тут ни при чем.
– Ну, мы их не вынашиваем, – сказал я несколько обиженно. – Но все-таки и мы тоже участвуем в том, чтобы их делать!
Пенте взглянула на меня и улыбнулась, как будто я удачно пошутил. Потом ее улыбка исчезла, Пенте приподнялась на локте и пристально уставилась на меня.
– Ты что, серьезно?
Когда она увидела мое озадаченное лицо, глаза у нее расширились от изумления, и она села в кровати.
– Ой! – сказала она. – Так ты правда веришь в мужчин-матерей?
Она захихикала, зажимая себе рот обеими руками.
– А я-то не верила!
Она опустила левую руку, открыв возбужденную ухмылку, и сделала жест «изумленное восхищение».
Я чувствовал, что следует разозлиться, но никак не мог набраться сил для этого. Может быть, то, что она говорила насчет мужчин, отдающих свой гнев, отчасти было правдой.
– Что такое «мужчины-матери»? – спросил я.
– Ты правда не шутишь? – спросила она, все еще прикрываясь одной рукой. – Ты действительно веришь, будто мужчина помещает ребенка в женщину?
– Ну-у… да, – сказал я, испытывая некоторую неловкость. – Некоторым образом. Чтобы зачать ребенка, нужны мужчина и женщина. Мать и отец.
– У вас даже слово специальное есть! – восторженно воскликнула она. – Да, мне это тоже рассказывали. Вместе с байками про похлебку из грязи. Но я никогда не думала, что это правда!
Тут я тоже сел, начиная испытывать некоторую озабоченность.
– Но ведь ты же знаешь, откуда берутся дети, да? – спросил я, сделав жест «искренняя серьезность». – Собственно, именно от того, чем мы занимались большую часть дня, они и заводятся.
Она уставилась меня в ошеломленном молчании, а потом разразилась неудержимым хохотом. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но вновь захлебывалась смехом, едва взглянув на мою физиономию.
Пенте схватилась за живот и принялась тыкать его, изображая озадаченность.
– И где же мой ребенок, а? – она посмотрела на свой плоский живот. – Может, я как-то неправильно занималась сексом все эти годы?
Когда она смеялась, мышцы у нее на животе напрягались, образуя узор, похожий на черепаший панцирь.
– Если ты прав, у меня должно было родиться детей сто, не меньше. А может, и пять сотен!
– Это случается не каждый раз, когда люди занимаются сексом, – сказал я. – Женщина созревает для того, чтобы зачать ребенка, только в определенное время.
– А ты уже это делал? – осведомилась она, глядя на меня с напускной серьезностью, хотя уголки ее губ расплывались в улыбке. – Ты уже зачинал ребенка с женщиной?
– Я старался, чтобы этого не случилось, – сказал я. – Есть такая травка, она зовется сильфиум. Я жую ее каждый день, и это не дает мне зачать ребенка.
Пенте покачала головой.
– Опять эти ваши варварские ритуалы, связанные с сексом! – сказала она. – А что, оттого, что водишь мужчину к цветам, в ваших краях тоже заводятся дети?
Я решил зайти с другой стороны.
– Но, если мужчины ни при чем, чем ты объяснишь, что младенцы похожи на своих отцов?
– Младенцы похожи на сердитых старичков, – сказала Пенте. – Все лысые и с такими… – она запнулась и коснулась своей щеки. – Со складками на лице. Может быть, детей делают только старые мужчины?
Она ухмыльнулась.
– Ну а как же кошки? – спросил я. – Вот ты видела когда-нибудь котят? Если белая кошка и черный кот занимаются сексом, котята получатся черные и белые. Или черно-белые.
– Всегда? – спросила она.
– Не всегда, – признал я. – Но в большинстве случаев.
– А если родится рыжий котенок? – спросила она.
И прежде чем я успел обдумать ответ, она отмахнулась.
– Котята тут ни при чем, – сказала она. – Мы же не животные. У нас не бывает гона. Мы не несем яиц. Мы не откладываем коконы, у нас нет ни плодов, ни семян. Мы не собаки, не лягушки и не деревья.
Пенте серьезно посмотрела на меня.
– Это все ложный ход мысли. С тем же успехом можно сказать, что два камня порождают ребенка, когда бьются друг о друга до тех пор, пока кусок не отколется. Вот и люди порождают детей подобным же образом.
Я начал злиться, но она была права. Я прибег к ложному аргументу аналогии. Это была плохая логика.
Наш разговор развивался в этом ключе еще некоторое время. Я спросил у нее, слышала ли она, чтобы женщина забеременела, не занимаясь перед этим сексом в течение нескольких месяцев. Она сказала, что не знает ни одной женщины, которая бы по доброй воле три месяца обходилась без секса, за исключением тех, кто странствует среди варваров, или очень болен, или очень стар.
Наконец Пенте махнула мне, чтобы я замолчал, и жестом выразила изнеможение.
– Ну разве ты сам не слышишь своих оправданий? Дети заводятся от секса, но не всегда. Дети похожи на своих мужчин-матерей, но не всегда. Сексом нужно заниматься в определенное время, но не всегда. Есть растения, благодаря которым это становится более вероятным или менее вероятным.
Она покачала головой.
– Ты же должен понимать, что твои доводы дырявые, как сеть. Ты то и дело вплетаешь в них новые нити, надеясь, что так она будет лучше держать воду. Но оттого, что ты надеешься, оно правдой не станет.
Видя, что я нахмурился, она взяла меня за руку и сделала жест «утешение», как прежде в столовой. Теперь она уже не улыбалась.
– Я вижу, ты действительно так думаешь. Я могу понять, отчего варварским мужчинам хочется в это верить. Для вас было бы утешением думать, будто вы настолько важны. Но это просто неправда, вот и все.
Пенте смотрела на меня с выражением, похожим на жалость.
– Иногда женщина созревает. Это естественный процесс, мужчины тут ни при чем. Вот почему большинство женщин созревает по осени, как плоды. Вот почему большинство женщин созревает тут, в Хаэрте, – тут лучше рожать детей.
Я попытался придумать еще какой-нибудь убедительный аргумент, но в голову ничего не приходило. Я чувствовал себя беспомощным.
Видя мое лицо, Пенте стиснула мою руку и сделала жест «уступка».
– Ну, может быть, у варварских женщин все иначе, – сказала она.
– Да ты это просто так говоришь, чтобы меня утешить, – угрюмо сказал я и невольно широко зевнул.
– Ну да, – призналась она. Потом ласково поцеловала меня и надавила мне на плечи, укладывая на кровать.
Я лег, она снова угнездилась у меня на руке и положила голову мне на плечо.
– Трудно, наверное, быть мужчиной, – тихо сказала она. – Женщина-то знает, что она – часть мира. Мы полны жизни. Женщина – и цветок, и плод. Мы движемся сквозь время, как часть наших детей. А мужчина…
Она повернула голову и взглянула на меня снизу вверх, нежно и жалостливо.
– Вы – бесплодная ветвь. И вы знаете, что, когда вы умрете, ничего важного после вас не останется.
Пенте любовно погладила меня по груди.
– Наверно, потому-то в вас так много гнева. Может, его в вас и не больше, чем в женщинах. Может быть, он просто ищет выход. Может быть, он стремится оставить по себе след. Он ломится в мир. Толкает вас на необдуманные поступки. Заставляет ссориться. Злиться. Вы рисуете, строите, сражаетесь, сочиняете истории, которые больше истины…
Она удовлетворенно вздохнула и опустила голову мне на плечо, удобно устроившись на сгибе моей руки.
– Мне неприятно тебе это говорить. Ты хороший мужчина и к тому же красивый. Но все равно всего лишь мужчина. Тебе нечего дать миру, кроме своего гнева.
Глава 128
Секреты и тайны
В тот день мне предстояло остаться либо уйти. Я сидел с Вашет на зеленом холме и смотрел, как солнце встает в облаках на востоке.
– Цезере означает «лететь», «ловить», «ломать», – негромко говорила Вашет, повторяясь уже в сотый раз. – Ты должен помнить все руки, которые его держали. Множество рук, и все они следовали летани. Никогда не используй его не так, как должно.
– Хорошо, не буду, – в сотый раз пообещал я. Потом, поколебавшись, спросил о том, что меня волновало: – Слушай, Вашет, но ведь ты использовала свой меч, чтобы обстругать ивовый прут, которым ты меня била. Я видел, как ты подпирала им окно, чтобы не закрывалось. Ты подравниваешь им ногти.
Вашет непонимающе посмотрела на меня.
– И что?
– Разве так должно? – спросил я.
Она склонила голову набок, потом рассмеялась.
– А, ты имеешь в виду, что мне следует им пользоваться только в бою?
Я жестом ответил – «это же очевидно».
– Меч острый, – сказала она. – Это орудие. Инструмент. Он всегда при мне. Почему мне не должно его использовать?
– Ну… неуважительно как-то, – объяснил я.
– Уважение к вещи проявляется в том, что ты используешь ее с толком, – сказала Вашет. – Может быть, пройдет еще много лет, прежде чем я вернусь в варварские земли и буду сражаться. Что же плохого в том, что мой меч пока будет рубить щепу на растопку и морковку на суп?
Взгляд у нее сделался серьезным.
– Всю жизнь носить при себе меч, зная, что это только для убийства…
Она потрясла головой.
– Как же это должно влиять на душу человека? Должно быть, это ужасно!
Вашет вернулась в Хаэрт накануне вечером и очень расстроилась, что пропустила мое каменное испытание. Она сказала, я правильно сделал, что оставил меч, когда Карсерет бросила свой, и что она мною гордится.
Вчера Шехин официально пригласила меня остаться в школе и продолжать обучение. Теоретически я уже и так заслужил это право, но все понимали, что это не более чем политический ход. Ее предложение было весьма лестным, и я понимал, что, по всей вероятности, подобной возможности мне никогда не представится.
Мы смотрели, как мальчик гонит стадо коз по склону горы.
– Вашет, а правда, что у адемов не существует понятия отцовства?
Вашет спокойно кивнула, потом спохватилась.
– Только не говори, что ты с кем-то это обсуждал в мое отсутствие! Это поставит в неловкое положение нас обоих.
– Только с Пенте, – сказал я. – Она уверяет, что не слышала ничего смешнее за последние десять месяцев.
– Это и впрямь довольно забавно, – сказала Вашет, и уголки ее рта чуть заметно шевельнулись.
– Так это правда? – спросил я. – И даже ты в это веришь? Ведь ты же…
Вашет вскинула руку, и я умолк.
– Тише, тише, – сказала она. – Насчет своих мужчин-матерей можешь думать что хочешь. Мне все равно.
И она мягко улыбнулась, вспоминая.
– Вот мой поэт-король вообще верил, будто женщина – не более чем почва, в которую мужчина сажает младенца.
Вашет насмешливо фыркнула или, кажется, засмеялась, – было непонятно.
– Он был так уверен, что прав! И ничто было не способно заставить его усомниться. Я уже много лет назад решила, что спорить о таких вещах с варварами – пустая и утомительная трата времени.
Она пожала плечами.
– Можешь думать что хочешь про рождение детей. Можешь верить в демонов. Можешь молиться козлу. Пока меня это не трогает, чего мне волноваться-то?
Я некоторое время обдумывал эту мысль.
– По-своему это мудро, – сказал я.
Она кивнула.
– Но мужчина либо участвует в зачатии ребенка, либо нет, – заметил я. – Мнений на этот счет может быть несколько, но истина-то только одна.
Вашет лениво улыбнулась.
– И если бы меня интересовала истина, меня бы это беспокоило.
Она широко зевнула и потянулась, как довольная кошка.
– Я же предпочту сосредоточиться на радости своего сердца, на процветании школы и на понимании летани. А уж тогда, если у меня останется свободное время, я, так и быть, посвящу его поискам истины.
Мы еще некоторое время в молчании созерцали восход. Мне подумалось, что, когда Вашет не пытается вбить мне в голову кетан и адемский язык, чем быстрее, тем лучше, – она совсем другой человек.
– При всем при том, – добавила Вашет, – если тебе так уж дороги ваши варварские поверья насчет мужского материнства, тебе бы об этом помалкивать. В лучшем случае тебя подымут на смех. А большинство просто сочтет, что ты идиот, раз упорствуешь в подобных заблуждениях.
Я кивнул. Некоторое время спустя я решился наконец задать вопрос, который вынашивал уже несколько дней:
– Магуин назвала меня «Маэдре». Что это значит?
– Это твое имя, – сказала она. – Никому его не называй.
– Оно тайное? – спросил я.
Она кивнула.
– Это то, что должно оставаться известным только тебе, твоим учителям и Магуин. Если его узнают другие, это опасно.
– Чем это опасно?
Вашет посмотрела на меня как на полоумного.
– Если знаешь имя, значит, имеешь власть. Не знаешь, что ли?
– Но ведь я же знаю твое имя, имя Шехин, имя Темпи. Что тут опасного?
Она махнула рукой.
– Да нет, не эти имена. Сокровенные имена. «Темпи» – не то имя, что дала ему Магуин. Так же, как и твое имя – не «Квоут». Сокровенные имена имеют смысл.
Я уже знал, что значит имя «Вашет».
– А что значит имя «Темпи»?
– «Темпи» значит «Железка». «Темпа» – это железо, и это означает «ковать железо» и «гневный». Это имя дала ему Шехин много лет назад. Очень беспокойный был ученик.
– По-атурански «температура» означает «жар», – заметил я, обрадовавшись совпадению. – А в жару калят железо, чтобы превратить его в сталь!
Вашет пожала плечами – на нее это особого впечатления не произвело.
– Ну да, с именами такое бывает. Темпи – малое имя, и то в нем содержится довольно много. Вот почему тебе не следует говорить о своем имени, даже со мной.
– Но я же недостаточно знаю ваш язык, чтобы понять, что оно означает! – возразил я. – Должен же человек знать, что значит его имя!
Вашет поколебалась, потом сдалась:
– Оно означает «пламя», «гром» и «сломанное дерево».
Поразмыслив, я решил, что мне это нравится.
– А когда Магуин мне его дала, ты, кажется, была удивлена. Почему?
– Высказывать свое мнение по поводу чужого имени неприлично.
Решительный отказ. Ее жест был таким резким, что смотреть было больно. Она поднялась на ноги и отряхнула руки о штаны.
– Идем, тебе пора дать ответ Шехин.
Когда мы вошли в комнату Шехин, она жестом пригласила нас сесть. Потом села сама, удивив меня тем, что чуть-чуть улыбнулась. Этот дружеский жест польстил мне чрезвычайно.
– Ну что, решил? – спросила она.
Я кивнул.
– Благодарю, Шехин, но я не могу остаться. Мне нужно вернуться в Северен и поговорить с маэром. Темпи выполнил свои обязательства, когда дорога стала безопасна, но я обязан вернуться и объяснить, что произошло.
Я думал еще и о Денне, но о ней я упоминать не стал.
Шехин сделала изящный жест, сочетающий одобрение и сожаление.
– Выполнять свой долг соответствует летани.
Она серьезно взглянула на меня.
– Помни, у тебя есть меч и имя, но ты не можешь наниматься на службу, как если бы облачился в алое.
– Вашет мне все объяснила, – сказал я. Уверение. – Я позабочусь о том, чтобы мой меч вернули в Хаэрт, если меня убьют. Я не стану обучать кетану и носить алое. – Сдержанное внимательное любопытство. – Но дозволено ли мне говорить людям, что я учился сражаться у вас?
Ограниченное согласие.
– Можешь говорить, что учился у нас. Но не что ты один из нас.
– Разумеется! – сказал я. – И не что я равен вам.
Шехин ответила радостным удовлетворением. Потом сделала другой жест, чуть заметное смущенное признание.
– Это не то чтобы дар, – сказала она. – Ты будешь лучшим бойцом, чем большинство варваров. Если ты станешь сражаться и побеждать, варвары станут думать: «Квоут лишь немного поучился искусству адемов и все равно сделался так грозен! На что же способны они сами?»
Однако.
– А если ты сразишься и потерпишь поражение, они станут думать: «Он ведь изучил лишь часть того, что известно адемам!»
Глаза старухи чуть заметно сверкнули, и она продемонстрировала усмешку.
– Так или иначе, нашей репутации это пойдет на пользу. Так ты послужишь Адемре.
Я кивнул. Готовность и принятие.
– Моей репутации это тоже не повредит, – сказал я. Преуменьшение.
Разговор ненадолго прервался, потом Шехин сделала жест «торжественно и важно».
– Как-то раз, когда мы с тобой говорили, ты спрашивал меня о ринтах. Помнишь? – сказала Шехин. Я краем глаза увидел, как Вашет неловко заерзала в своем кресле.
Я с воодушевлением кивнул.
– Я вспомнила одну историю о них. Хочешь ли ты ее услышать?
Я ответил самым горячим интересом.
– Это история древняя, древняя, как само Адемре. Ее всегда пересказывали слово в слово. Готов ли ты ее выслушать?
Чрезвычайно официально. Судя по ее тону, это была часть некоего ритуала.
Я снова кивнул. Искренняя мольба.
– Здесь, как и во всем, есть свои правила. Я расскажу эту историю только один раз. После этого тебе нельзя будет о ней говорить. После этого тебе нельзя будет задавать вопросы.
Шехин обвела взглядом нас с Вашет. Глубокая серьезность.
– Об этом можно будет говорить не ранее, чем ты проспишь тысячу ночей. Вопросы можно будет задавать не ранее, чем пройдя тысячу миль. Теперь, когда ты знаешь все это, желаешь ли ты услышать ее?
Я кивнул в третий раз, испытывая нарастающее возбуждение.
Шехин заговорила чрезвычайно торжественно:
– Было некогда великое царство, населенное великим народом. То было не Адемре. Они были тем, чем было Адемре до того, как мы стали самими собой.
В те же времена они были самими собой, прекрасными и могучими женами и мужами. Они пели песни силы и сражались не хуже Адемре.
Было у них великое государство. Имя того государства ныне забыто. Оно и не имеет значения, ибо государство то пало, и с тех пор земля раскололась и небеса изменились.
В государстве том было семь городов и один. Имена семи городов забыты, ибо их постигло предательство и время уничтожило их. И один город тоже был уничтожен, но имя его сохранилось. Он звался Тариниэль.
У государства был враг – у любой силы есть враги. Однако враг был не настолько могуч, чтобы его повергнуть. И сколько враг ни дергал, ни тянул, государство стояло прочно. Имя врага известно, но оно подождет.
Поскольку враг не мог одолеть государство силой, он копошился, точно червь в яблоке. Враг противоречил летани. Он отравил еще семерых, настроил их против государства, и они забыли летани. Шестеро из них предали города, что им доверились. Шесть городов пали, и имена их забыты.
Один же вспомнил летани и не предал города. Тот город не пал. Один из них вспомнил летани, и у государства осталась надежда. На один непадший город. Но даже самое имя того города забыто, погребено во времени.
Семь же имен известны. Имя одного и шестерых, что следуют за ним. Семь имен пережили падение государства, и расколовшуюся землю, и изменившиеся небеса. Семь имен сохранились в долгих странствиях Адемре. Семь имен известны, имена семерых предателей. Помни их и знай по их семи знакам:
- Цифус синим пламя творит,
- Стеркус в рабстве у железа.
- Ферул хладен и глазом черен,
- Уснеа всюду несет разложение.
- Даценти в сером вечно молчит.
- Бледная Алента порчу приносит.
- И последний, семи владыка:
- Жуткий. Мрачный. Бессонный.
- Трезвый.
- Алаксель носит иго тьмы.
Глава 129
Интерлюдия. Раскаты шепота
– Реши! Нет! – вскрикнул Баст. Лицо у него было ошеломленным. – Прекрати!
Он вскинул руки, словно желая зажать трактирщику рот.
– Не говори таких вещей!
Читать бесплатно другие книги:
