Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2 Ротфусс Патрик
– А как насчет слухов?
Он призадумался.
– К северу отсюда, в Эльде, шалят разбойники.
Я кивнул.
– Теперь с ними покончено, по крайней мере, мне так говорили.
Он поразмыслил еще.
– Я слышал, что Алверон женится на женщине из рода Лэклессов.
– А я знаю стишок про Лэклессов! – снова влез мальчишка и принялся декламировать:
- Чтоб Лэклессову дверь открыть,
- Надо семь вещей раздобыть…
– Цыц! – Старший отвесил парнишке легкую затрещину и виновато посмотрел на меня. – У малого цепкий слух, но вежливости ни капли.
– На самом деле, – сказал я, – я бы послушал.
Он пожал плечами и отпустил мальчишку. Тот зыркнул на него исподлобья и начал снова:
- Чтоб Лэклессову дверь открыть,
- Надо семь вещей раздобыть:
- Ненадеванное кольцо
- Да несдержанное словцо,
- Нужен точный урочный час
- И безогненная свеча,
- Кровь несущий с собой сынок
- И затвор, удержать поток,
- Да то, что держат всего тесней, —
- И будет то, что придет во сне.
– Ну, один из этих загадочных стишков, – виновато сказал отец. – Бог весть, где он их берет, однако же он соображает достаточно, чтобы не повторять всякие гадости.
– А где ты это слышал? – спросил я.
Мальчишка поразмыслил, потом пожал плечами и почесался под коленкой.
– Не знаю. Ребята пели.
– Ну, нам пора в путь, – сказал старший, взглянув на небо. Я порылся в кошельке и протянул ему серебряный нобль.
– Это за что? – осведомился он, с подозрением глядя на монету.
– Это вам на нового медведя, – сказал я. – У меня тоже бывали тяжелые времена, но теперь я при деньгах.
Они удалились, рассыпаясь в благодарностях. Бедолаги. Ни одна уважающая себя труппа эдема руэ ни за что не опустилась бы до медвежьей травли. Это не имеет отношения к искусству, этим нельзя гордиться.
Однако же трудно винить их за то, что в жилах у них не текла кровь эдема руэ, а нам, актерам, следует заботиться друг о друге. Кто ж о нас еще позаботится?
По пути мы с Темпи обсуждали летани, а по вечерам занимались кетаном. Это давалось мне все легче, и иногда я успевал дойти даже до «хватания дождя», прежде чем Темпи ловил меня на какой-нибудь мизерной ошибке и заставлял начать все сначала.
Мы с ним отыскали довольно уединенное местечко возле трактира, где остановились на ночлег. Дедан, Геспе и Мартен сидели внутри и пили. Я старательно повторял кетан, а Темпи тем временем сидел, прислонившись спиной к дереву, и упорно повторял базовые упражнения для пальцев, которым я его научил. Снова и снова. Снова и снова.
Я как раз закончил «вращение рук», когда уловил краем глаза какое-то движение. Я не стал останавливаться: Темпи приучил меня ни на что не отвлекаться, когда я выполняю кетан. Если бы я обернулся посмотреть, пришлось бы начинать все сначала.
Двигаясь мучительно медленно, я начал «обратный танец». Однако, как только я поставил ногу на землю, я тут же почувствовал, что у меня что-то не так с равновесием. Я ждал, что Темпи меня окликнет, но Темпи молчал.
Я прервал кетан, обернулся и увидел, что в нашу сторону грациозной и хищной походкой направляется группа из четырех адемских наемников. Темпи уже поднялся и шел им навстречу. Моя лютня была убрана в футляр и стояла прислоненной к дереву.
Вскоре все пятеро уже собрались тесной группой, почти соприкасаясь плечами. Они сошлись так тесно, что я не слышал ни слова из того, о чем они говорили, и даже рук их не видел. Но по развороту плеч Темпи я догадывался, что он чувствует себя неловко и виновато.
Я понимал, что окликнуть сейчас Темпи было бы невежливо, и потому подошел поближе сам. Однако не успел я подойти достаточно близко, чтобы услышать разговор, как один из незнакомых наемников вытянул руку и оттолкнул меня. Его распрямленные пальцы крепко уперлись в центр моей груди.
Я, не раздумывая, выполнил «укрощение льва»: ухватил его за большой палец и выкрутил кисть прочь от себя. Он высвободился без каких-либо видимых усилий и попытался опрокинуть меня «брошенным камнем». Я сделал «обратный танец» – с равновесием на этот раз у меня все было в порядке, – однако другая его рука тут же ударила меня в висок, ровно настолько, чтобы оглушить на мгновение, – мне даже больно не было.
Однако моя гордость была задета. Точно так же бил меня Темпи, в знак молчаливого упрека за неправильное исполнение кетана.
– Ловкий, – негромко сказала наемница по-атурански. Только услышав ее голос, я сообразил, что это женщина. Не то чтобы она выглядела особенно мужиковато, просто она слишком походила на Темпи: те же светлые волосы с легкой рыжиной, светло-серые глаза, безмятежное выражение лица, кроваво-красные одежды. Она была на несколько дюймов выше Темпи, и плечи у нее были шире, чем у него. Но, хотя она была худа как хлыст, под облегающими одеждами наемника были заметны изгибы бедер и груди.
Приглядевшись внимательнее, я без труда обнаружил, что трое из четверых наемников – женщины. У той, широкоплечей, что стояла напротив меня, был узкий шрам поперек брови и еще один – возле челюсти. Такие же бледные серебристые шрамы, как те, что у Темпи на руках и на груди. И хотя ничего жуткого в этих шрамах не было, они все же придавали ее суровому лицу некое мрачноватое выражение.
Она сказала «ловкий». На первый взгляд это была похвала, однако надо мной достаточно часто насмехались в жизни, чтобы я мог узнать насмешку, независимо от языка, на котором она звучит.
Хуже того: ее правая рука скользнула прочь и легла на поясницу, ладонью наружу. Даже я, со своими зачаточными познаниями в жестовом языке адемов, понял, что это значит. Ее рука оказалась как можно дальше от рукояти меча. Одновременно с этим она повернулась ко мне боком и отвела взгляд. Я не просто был объявлен безопасным – это было унизительное пренебрежение.
Я постарался сохранить спокойное лицо, подозревая, что любая гримаса только еще сильнее ухудшит ее представление обо мне.
Темпи указал назад, туда, откуда я пришел.
– Ступай, – сказал он. Серьезно. Официально.
Я нехотя повиновался, не желая устраивать сцен.
Адемы стояли тесной группой четверть часа, пока я занимался кетаном. До меня не долетало ни единого звука, но было очевидно, что идет спор. Они делали резкие, сердитые жесты, и ноги стояли в агрессивной стойке.
Наконец четверо незнакомых адемов удалились в сторону дороги. А Темпи вернулся туда, где я боролся с «волнующейся пшеницей».
– Слишком размашисто.
Раздражение. Он стукнул меня по задней ноге и толкнул в плечо, чтобы показать, что стойка у меня неустойчивая.
Я подвинул ногу и попробовал еще раз.
– Кто это был, Темпи?
– Адемы, – коротко ответил он и уселся обратно под дерево.
– Ты их знаешь?
– Да.
Темпи огляделся по сторонам и достал из футляра мою лютню. Когда руки у него были заняты, он делался нем вдвойне. Я снова вернулся к упражнениям, понимая, что пытаться вытягивать из него ответы – все равно что зубы рвать.
Миновало два часа, солнце начало опускаться за деревья на западе.
– Завтра я уйду, – сказал он. Поскольку обе руки у него по-прежнему были заняты лютней, о том, в каком он настроении, я мог только догадываться.
– Куда?
– Хаэрт. Шехин.
– Это города?
– Хаэрт – город. Шехин – мой учитель.
Я задумался над тем, в чем может быть дело.
– У тебя неприятности из-за того, что ты меня учишь?
Он положил лютню обратно в футляр, закрыл крышку.
– Может быть.
Да.
– Это запрещено?
– Очень запрещено, – сказал он.
Темпи встал и приступил к кетану. Я принялся повторять за ним, и оба мы на некоторое время умолкли.
– Большие неприятности? – спросил я наконец.
– Очень большие неприятности, – сказал он, и я услышал в его голосе непривычный отголосок эмоций: то была тревога. – Может быть, это было неразумно.
Мы двигались одновременно, медленно, как заходящее солнце.
Я думал о том, что сказал Ктаэх. В нашем разговоре проскользнул один-единственный обрывок информации, которая могла оказаться полезной. «Ты смеялся над фейри, пока сам не встретил одну из них. Неудивительно, что твои просвещенные знакомые точно так же не верят в чандриан. Тебе придется оставить дорогие твоему сердцу места далеко позади, прежде чем ты найдешь кого-то, кто воспримет это всерьез. Тебе не на что надеяться, пока ты не дойдешь до Штормвала».
А Фелуриан сказала, что Ктаэх всегда говорит правду…
– Можно мне с тобой? – спросил я.
– Со мной? – переспросил Темпи. Его руки выписывали изящный круг, рассчитанный на то, чтобы сломать плечо или предплечье.
– Отправиться с тобой. Туда. В Хаэрт.
– Да.
– Это может избавить тебя от неприятностей?
– Да.
– Я пойду.
– Я благодарю тебя.
Глава 109
Варвары и безумцы
По правде говоря, больше всего мне хотелось вернуться в Северен – снова спать в удобной кровати, воспользоваться благоволением маэра, пока оно не поостыло, отыскать Денну и наладить отношения с ней…
Однако Темпи попал в беду из-за того, что взялся меня учить. Я не мог просто взять и сбежать и бросить его на произвол судьбы. А главное, Ктаэх же мне сказал, что Денны в Северене уже нет. Впрочем, я это и так знал, безо всяких пророчествующих фейри. Я отсутствовал целый месяц, а Денна не из тех, кто любит засиживаться на одном месте.
Итак, на следующее утро наш отряд разделился. Дедан, Геспе и Мартен отправлялись на юг, в Северен, чтобы доложить обо всем маэру и получить свою плату. А мы с Темпи уходили на северо-восток, к Штормвалу и Адемре.
– Ты точно не хочешь, чтобы я отнес ему шкатулку? – в пятый раз переспросил Дедан.
– Нет, я обещал маэру, что если найду какие-то деньги, то верну ему их лично, – соврал я. – Однако я прошу тебя отнести ему вот это.
Я протянул верзиле наемнику письмо, написанное накануне вечером.
– Тут объясняется, почему мне пришлось назначить тебя командиром отряда.
Я усмехнулся.
– Может, тебе еще и сверху чего накинут!
Дедан напыжился и взял письмо.
Стоявший неподалеку Мартен неопределенно крякнул, что вполне могло сойти за кашель.
По дороге мне удалось вытянуть из Темпи отдельные подробности. В конце концов я выяснил, что человеку его социального положения требуется получить разрешение, прежде чем заводить собственных учеников.
Дело усложнялось тем, что я был чужак. Варвар. Взявшись обучать такого, как я, Темпи, похоже, не просто нарушил обычай. Он нарушил доверие своего наставника и своего народа.
– И что же, будет что-то вроде суда? – спросил я.
Темпи покачал головой.
– Суда не будет. Шехин станет задавать вопросы. Я скажу: «Я увидел в Квоуте хорошее железо, ждущее ковки. Он принадлежит летани. Ему нужна летани, чтобы вести его».
Темпи кивнул в мою сторону.
– Шехин станет спрашивать тебя про летани, чтобы посмотреть, правильно ли я увидел. Шехин решит, правда ли ты железо, достойное ковки.
Его рука описала круг, делая жест, означающий «мне не по себе».
– А если нет, что тогда будет? – спросил я.
– Тебе? – Неуверенность. – А мне? Меня отрубят.
– Отрубят? – переспросил я, надеясь, что неправильно его понял.
Он поднял руку и пошевелил пальцами.
– Адем.
Стиснул кулак, взмахнул им.
– Адемре.
Потом раскрыл ладонь и указал на мизинец.
– Темпи.
Коснулся остальных пальцев.
– Друг. Брат. Мать.
Указал на большой палец:
– Шехин.
Потом сделал вид, что отрезал мизинец и выбросил его прочь.
– Отрубят.
Значит, не убьют, а отправят в изгнание. Я вздохнул было с облегчением, но тут я взглянул в светлые глаза Темпи. Всего на мгновение его безупречная маска безмятежности приоткрылась, и я увидел под ней истину. Смерть – менее жестокое наказание, чем это. Темпи был в ужасе. Я никогда еще не видел человека в таком страхе.
Мы сошлись на том, что будет лучше всего, если на время путешествия в Хаэрт я полностью предам себя в руки Темпи. У меня было примерно пятнадцать дней, чтобы довести до совершенства то, что я уже знал. Вся надежда была на то, чтобы произвести хорошее впечатление, когда я встречусь с начальством Темпи.
Перед началом похода Темпи велел мне снять шаэд. Я нехотя повиновался. Свернутый шаэд оказался на удивление компактным, он легко поместился в моей котомке.
Темп, который задал мой командир, оказался изматывающим. Начали мы оба с танцевальной разминки, которую я прежде наблюдал неоднократно. Затем, вместо быстрого шага, каким мы ходили обычно, мы в течение часа бежали бегом. Потом выполнили кетан, причем Темпи то и дело поправлял мои бесчисленные ошибки. Потом прошли шагом еще милю.
Наконец мы сели и принялись беседовать о летани. Тот факт, что говорили мы по-адемски, дела отнюдь не упрощал, но мы договорились, что мне требуется полное погружение в язык, чтобы к тому времени, как мы придем в Хаэрт, я мог говорить как культурный человек.
– В чем цель летани? – спрашивал Темпи.
– Указать путь, которым надлежит следовать? – отвечал я.
– Нет, – сурово возразил Темпи. – Летани – не путь.
– Так в чем же цель летани, Темпи?
– Направлять нас в наших поступках. Следуя летани, ты поступаешь верно.
– Но разве это не путь?
– Нет. Летани – то, что помогает выбрать путь.
А потом мы начали все сначала. Час бега, потом кетан, пройти еще милю, побеседовать о летани. На весь цикл уходило примерно два часа, и после того, как короткая беседа завершалась, мы начинали снова.
В какой-то момент в беседе о летани я принялся делать жест «преуменьшение». Но Темпи остановил мою руку.
– Когда говоришь о летани, не надо так делать.
Он стремительно показал левой рукой возбуждение, отрицание и еще несколько жестов, которых я не узнал.
– Почему?
Темпи немного поразмыслил.
– Когда говоришь о летани, это должно идти не отсюда, – он коснулся моей головы. – И не отсюда, – он коснулся моей груди напротив сердца и провел пальцами до левой руки. – Подлинное знание летани живет глубже. Вот тут, – он ткнул меня в живот, пониже пупка. – Говорить надо отсюда, не думая.
Я мало-помалу начал понимать неписаные правила наших бесед. Они были предназначены не только для того, чтобы обучить меня летани, – предполагалось, что они должны показать, насколько глубоко укоренилось во мне понимание летани.
А это означало, что на вопросы следует отвечать быстро, без тех размеренных пауз, которые обычно свойственны беседе адемов. Ответ должен быть не продуманным, а искренним. И если ты действительно постиг летани, по твоим ответам это станет очевидно.
Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Мы повторили этот цикл трижды, прежде чем устроили перерыв на обед. Шесть часов. Я был весь мокрый и думал, что сейчас умру. Поев и отдохнув в течение часа, мы снова отправились в путь и повторили цикл еще трижды, прежде чем остановились на ночлег.
Мы разбили лагерь у дороги. Я в полусне сжевал свой ужин, расстелил одеяло и закутался в шаэд. В этом изнеможении он показался мне мягким и теплым, как пуховое покрывало.
Посреди ночи Темпи меня растряс. Какая-то глубинная животная часть моего сознания его возненавидела, однако, едва пробудившись, я понял, что это было необходимо. Тело затекло и болело, однако медленные, привычные движения кетана помогли расслабить напряженные мускулы. Он заставил меня сделать растяжку, напиться воды, и остаток ночи я проспал как камень.
На второй день было хуже. Лютня, даже плотно привязанная к моей спине, превратилась в тяжкий груз. Меч, которым я даже не владел, бил меня по бедру. Котомка сделалась тяжелой как жернов, и я пожалел, что не отдал Дедану маэрову шкатулку. Мышцы были застывшие и непослушные, на бегу дыхание жгло мне горло.
Те моменты, когда мы с Темпи беседовали о летани, были единственным подлинным отдыхом, но они были ужасно коротки. Голова шла кругом от усталости, приходилось сосредотачиваться изо всех сил, чтобы привести мысли в порядок и попытаться дать нужный ответ. И все равно мои ответы его только раздражали. Время от времени он качал головой, объясняя, как я не прав.
Наконец я сдался и перестал пытаться отвечать правильно. Я так устал, что мне уже было все равно, я прекратил приводить в порядок свои непослушные мысли и просто наслаждался возможностью несколько минут посидеть неподвижно. По большей части я был слишком утомлен, чтобы запомнить, что я там говорил, но, как ни странно, эти ответы Темпи понравились больше. Это было счастье. Когда мои ответы его устраивали, беседы длились дольше, и я мог подольше отдохнуть.
На третий день я почувствовал себя значительно лучше. Мышцы уже не болели так сильно. Дышать стало легче. Голова сделалась прозрачной и невесомой, как листок, гонимый ветром. В этом состоянии ума ответы на вопросы Темпи слетали с языка легко и непринужденно, как песня.
Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Три цикла. А потом я рухнул, выполняя кетан на обочине дороги.
Темпи пристально наблюдал за мной и подхватил меня прежде, чем я коснулся земли. Несколько минут мир кружился и плыл, а потом я осознал, что лежу под деревом у дороги. Должно быть, это Темпи меня туда отнес.
Он подал мне мех с водой.
– Пей.
О воде даже думать не хотелось, однако я все же отпил глоток.
– Извини, Темпи.
Он покачал головой.
– Ты далеко зашел, прежде чем свалился. Ты не жаловался. Ты доказал, что твой дух сильнее твоего тела. Это хорошо. Когда дух управляет телом, это летани. Но и знать пределы собственных возможностей – это тоже летани. Лучше остановиться, когда нужно, чем бежать, пока не упадешь.
– Если только летани не требует упасть, – сказал я, не задумываясь. Голова по-прежнему казалась невесомой, как листок на ветру.
Он улыбнулся, что бывало редко.
– Да. Ты начинаешь понимать.
Я улыбнулся в ответ.
– Как ты хорошо говоришь по-атурански!
Темпи поморгал. Озабоченность.
– Мы говорим не на твоем языке, а на моем.
– Но я же не умею… – начал было я, но тут услышал себя со стороны. «Сцеопа тейас…» Голова у меня на миг пошла кругом.
– Выпей еще, – сказал Темпи, и, хотя он полностью контролировал свое лицо и голос, я все же видел, что он встревожен.
Я отхлебнул еще, чтобы его успокоить. А потом мое тело вдруг как будто поняло, что нуждается в воде: мне ужасно захотелось пить, и я сделал несколько больших глотков, но остановился, чтобы не выпить слишком много и не довести дело до спазмов в желудке. Темпи кивнул, одобрение.
– Так что, я хорошо говорю? – спросил я, чтобы отвлечься от жажды.
– Для ребенка – хорошо. Для варвара – очень хорошо.
– И только-то? Я что, слова путаю?
– Ты слишком много соприкасаешься глазами.
Он расширил глаза и уставился ими в мои, не мигая.
– Кроме того, слова у тебя правильные, но простые.
– Ну, так научи меня другим.
Он покачал головой. Серьезно.
– Ты и так уже знаешь слишком много слов.
– Слишком много? Темпи, да я же очень мало слов знаю.
– Дело не в словах, а в их употреблении. У адемов говорить – это целое искусство. Есть люди, способные сказать многое одной фразой. Вот Шехин как раз из таких. Они что-то скажут на одном дыхании, а другие поймут только через год.
Мягкий упрек.
– А ты слишком часто говоришь больше, чем нужно. Не следует говорить по-адемски так, как ты поешь по-атурански. Сотня слов только затем, чтобы восхвалить женщину. Это слишком много. Мы говорим короче.
– То есть, если я встретил женщину, мне следует просто сказать «Как ты прекрасна!», и все?
Темпи покачал головой.
– Нет. Скажи просто: «Красавица», и пусть уж женщина сама решает, что ты имел в виду.
– Но разве это не…
Я не знал слов, означающих «расплывчатый» и «неопределенный», и мне пришлось начать заново:
– Но ведь это приводит к недопониманию, нет?
– Это приучает к вдумчивости, – твердо ответил Темпи. – Это деликатность. Когда говоришь, все время следует беспокоиться. Не слишком ли много ты говоришь.
Он покачал головой. Неодобрение.
– Это…
Он запнулся, подбирая слово.
– Грубо?
Отрицание. Бессилие.
– Я прихожу в Северен, и там есть люди, от которых воняет. И есть люди, которые не воняют. И те и другие – люди, но те, от которых не воняет, – люди достойные.
Он постучал меня по груди двумя пальцами.
– Ты – не козопас. Ты учишься летани. Ты мой ученик. Тебе следует говорить, как человеку достойному.
– Но как насчет точности? Представь, что вы строите мост. Вам нужно многое обсудить. И все это должно быть сказано четко и недвусмысленно.
– Разумеется! – ответил Темпи. Согласие. – Иногда да. Но в большинстве случаев, в важных делах, деликатность нужнее. И чем короче, тем лучше.
Темпи стиснул мое плечо, поднял голову и ненадолго встретился со мной взглядом. Для него это была большая редкость. Он улыбнулся чуть заметной, спокойной улыбкой. И сказал:
– Горжусь.
Остаток дня я приходил в себя. Мы проходили несколько миль, выполняли кетан, беседовали о летани и снова пускались в путь. В тот вечер мы заночевали в придорожном трактире. Я жрал за троих и рухнул в кровать прежде, чем солнце закатилось за горизонт.
На следующий день мы снова вернулись к прежним циклам, но выполнили всего два до полудня и два после. Мое тело ныло и горело, но я уже не впадал в бред от переутомления. К счастью, путем небольших мысленных усилий я мог снова возвращаться в то странное прозрачное состояние ума, в котором я накануне отвечал на вопросы Темпи.
В следующие два дня я привык называть это непривычное состояние «листок на ветру».
Оно представлялось мне дальним родственником «каменного сердца», ментального упражнения, которому я научился уже давно. При этом сходства между ними было очень немного. «Каменное сердце» имело практический смысл: оно позволяло избавиться от эмоций и сосредоточиться. Это помогало разделять свой разум на отдельные части или поддерживать столь необходимый алар.
А «листок на ветру» представлялся мне практически бесполезным. Конечно, было очень приятно опустошить свой разум до полной прозрачности и предоставить ему возможность беспрепятственно перепархивать от одного к другому. Но, если не считать того, что это позволяло мне извлекать из воздуха ответы на вопросы Темпи, никакой практической ценности в этом, по всей видимости, не было. То был интеллектуальный эквивалент карточных фокусов.
На восьмой день пути мое тело наконец перестало непрерывно ныть. Именно тогда Темпи добавил нечто новенькое. Завершив кетан, мы переходили к поединку. Это было трудно, поскольку именно тогда я чувствовал себя наиболее усталым. Однако после поединка мы всегда садились, отдыхали и беседовали о летани.
– Ты почему улыбался сегодня во время поединка? – спрашивал Темпи.
– Потому что мне было хорошо.
– Тебе понравилось сражаться?
– Да.
Темпи продемонстрировал неудовольствие.
– Это несвойственно летани.
Читать бесплатно другие книги:
