Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2 Ротфусс Патрик

Глава 115

Буря и скала

На следующее утро я проснулся с четким сознанием истины. Мой единственный выход из этой ситуации был через школу. Мне нужно показать себя. А значит, мне требуется освоить все, чему способна научить меня Вашет, и как можно быстрее.

А потому я поднялся в бледных предрассветных сумерках. И, когда Вашет вышла из своего каменного домика, я уже ждал ее. Нельзя сказать, что я сверкал глазами и держал хвост трубой, поскольку сон мой был полон дурных видений, однако я был готов заниматься.

Теперь я понимаю, что я, должно быть, создал у вас неверное представление о Хаэрте.

Хаэрт явно не был процветающей столицей. Он и городом-то мог считаться весьма условно. Так, поселочек.

Я говорю это не в уничижительном смысле. Большую часть своего детства я провел, путешествуя с труппой от одного маленького городка к другому. Мир наполовину состоит из крошечных общин, выросших вокруг какого-нибудь рынка на перекрестке дорог, ямы с хорошей гончарной глиной или на берегу речки, достаточно быстрой, чтобы вертеть мельничное колесо.

Иногда такие городки процветают. Иногда там плодородная почва и хороший климат. Некоторые живут благодаря товарам, которые через них возят. В таких местах зажиточность бросается в глаза. Дома просторные и содержатся в порядке. Народ дружелюбный и щедрый. Детишки упитанные и веселые. Там можно купить всякие роскошества: перец, корицу, шоколад. В местном трактире подают кофе и хорошее вино, там играет музыка.

Бывают и другие городки. Городки, где земля скудная и истощенная. Городки, где мельница сгорела, а глина в яме иссякла много лет назад. Домишки там тесные и ветхие. Народ тощий и подозрительный, и богатство меряется мелкой, практичной меркой. Телегу дров купили. Второго поросенка завели. Закрыли пять банок черники.

На первый взгляд Хаэрт принадлежал именно к таким паршивым городишкам. Крошечные домики, сухая каменная кладка, там и сям – одинокая коза в загоне…

В большинстве стран Содружества – да, пожалуй, и во всех четырех краях цивилизации – семья, которая ютится в тесной хижине, довольствуясь всего несколькими предметами мебели, считается бедной. Почти нищей.

Но, хотя большинство виденных мною жилищ адемов были относительно тесными, они выглядели совсем не так, как хижины в захудалом атуранском городке, слепленные из земли и бревен, обмазанных глиной.

Дома адемов были сложены из прочного камня, подогнанного на редкость умело. В стенах не было трещин, которые могли бы впустить внутрь нестихающий ветер. Крыши не текли. Двери висели ровно – никаких потрескавшихся кожаных петель. Ни одного окна, затянутого промасленной овечьей кожей или просто закрытого деревянной ставней. Всюду стекло, вставленное плотно, что в твоей банкирской усадьбе.

За все время, что я провел в Хаэрте, я не видел ни одного открытого очага. Не поймите меня неправильно: сидеть у очага гораздо лучше, чем замерзнуть насмерть. Однако большинство таких очагов, сложенных из валунов или дешевого кирпича, коптят и отапливают небо. Они наполняют дом сажей, а легкие – дымом.

Вместо открытых очагов в каждом адемском доме стояла железная печка. Печка, весящая сотни фунтов. Печка, изготовленная из литого чугуна, которую можно натопить так, что она раскалится докрасна. Такая печка живет веками и стоит больше, чем крестьянин зарабатывает за целый год тяжкого труда. Некоторые печки были маленькие, предназначенные для того, чтобы отапливать дом и готовить на плите. Но видел я и печки побольше, с духовкой, в которой можно было печь хлеб. Одно такое сокровище впихнули в приземистый каменный домишко всего из трех комнат.

Коврики у них на полу были самые простые, но из толстой, мягкой, хорошо окрашенной шерсти. И полы под ними были не земляные, а деревянные, гладко отполированные. Освещались дома не какими-нибудь коптилками или лучинами. Всюду горели восковые свечи или лампы, в которых жгли качественное прозрачное масло. А как-то раз я увидел в дальнем окошке ровный красноватый свет симпатической лампы.

Именно последнее заставило меня осознать истину. Это не была горстка отчаявшихся людей, бьющихся за жизнь на голых горных склонах. Они не перебивались со дня на день, питаясь капустной похлебкой и в страхе ожидая прихода зимы. Это было преуспевающее и процветающее общество.

Более того. Невзирая на отсутствие сверкающих пиршественных залов и роскошных одежд, невзирая на отсутствие слуг и лепнины, каждый из этих домиков представлял собой небольшое поместье. Все эти семьи были богаты, хотя богатство это использовалось скромно и практично.

– А ты как думал? – расхохоталась Вашет. – Что малая часть из нас, сумев заслужить алые одежды, тотчас убегает прочь и живет в безумной роскоши, а наши семьи тем временем пьют воду после мытья и мрут от цинги?

– По правде говоря, я об этом вообще не думал, – ответил я, озираясь по сторонам. Вашет начала учить меня мечу. Мы занимались этим уже два часа, и все это время она мне объясняла, какие существуют способы его держать. Как будто это младенец, а не кусок стали.

Теперь, когда я знал, что искать, я видел десятки адемских хижин, умело вписанных в ландшафт. Массивные деревянные двери были врезаны в утесы. Другие хижины вообще выглядели как нагромождения валунов. У некоторых на крышах росла трава, их можно было опознать только по торчащим наружу печным трубам. На одной из таких крыш паслась брюхатая коза, и вымя у нее болталось, когда она вытягивала шею, чтобы сорвать пучок травы.

– Ты посмотри, какая тут земля, – сказала она, медленно обводя рукой вокруг себя. – Пахать плохо – почвы слишком мало, сплошные скалы, – лошадей разводить нельзя. Для хлебов лето слишком влажное, для плодов – слишком суровый климат. В некоторых горах добывают железо, уголь, золото. Но не здесь. Зимой снегу наметает выше головы. По весне бури с ног сшибают.

Она снова посмотрела на меня.

– Эта земля – наша, потому что больше она никому не нужна.

Она пожала плечами.

– Или, точнее, потому она и стала нашей.

Вашет поправила меч на плече, задумчиво смерила меня взглядом.

– Садись и слушай, – торжественно приказала она. – Я поведаю тебе историю давно минувших дней.

Я сел на траву, Вашет устроилась на ближайшем камне.

– Давным-давно, – начала она, – адемы лишились своих законных земель. Отчего именно – мы уже не помним. Некто или нечто отобрало наши земли, или погубило их, или заставило нас бежать в страхе. Мы были обречены на бесконечные скитания. Весь народ превратился в нищих бродяг. Мы находили себе место, останавливались, давали отдых своим стадам. Но те, кто жил поблизости, изгоняли нас прочь.

В те дни адемы были свирепы. Не будь мы свирепы, никто из нас не дожил бы до нынешних времен. Но мы были малочисленны, и потому нас все время гнали прочь. И вот, наконец, мы отыскали эти края, скудные и ветреные, не нужные никому на свете. И мы пустили корни в эти камни и сделали их своими.

Взгляд Вашет блуждал по пейзажу.

– Однако эта земля мало что могла нам дать: пастбища для нашего скота, скалы да бесконечный ветер. Мы не могли найти способ продавать миру ветер, поэтому мы принялись торговать своей свирепостью. Так мы и жили и мало-помалу отточили себя, сделавшись тем, что мы есть ныне. Теперь мы не просто свирепые, но грозные и гордые. Неудержимые, как ветер, и могучие, как скала.

Я немного подождал, чтобы убедиться, что она договорила.

– Я тоже из народа скитальцев, – сказал я. – Это наш образ жизни. Мы живем везде и нигде.

Она пожала плечами, улыбнулась.

– Имей в виду, это легенда. И довольно старая. Понимай ее как хочешь.

– Я люблю легенды, – сказал я.

– Легенда – она как орех, – сказала Вашет. – Дурак проглотит ее целиком и подавится. Или выкинет его, решив, что он несъедобен.

Она улыбнулась.

– А мудрая женщина отыщет способ расколоть скорлупу и съесть ядро.

Я поднялся на ноги и подошел к ней. Я поцеловал ей руки, поцеловал ее в лоб, поцеловал ее в губы.

– Вашет, – сказал я, – я рад, что Шехин отдала меня тебе.

– Глупый мальчишка!

Она отвела взгляд, но я увидел, что щеки у нее порозовели.

– Идем. Нам пора. Не стоит упускать случай посмотреть, как сражается сама Шехин.

Вашет привела меня на никак не помеченный участок луга, где козы выщипали густую траву до самой земли. Поблизости уже стояли и ждали еще несколько адемов. Некоторые принесли с собой маленькие табуретки или прикатили чурбаки, чтобы на них сидеть. Вашет села прямо на землю. Я присоединился к ней.

Мало-помалу собиралась толпа. Там было всего человек тридцать, но это было самое большое собрание адемов, которое я видел за пределами столовой. Люди собирались по двое, по трое, переходили от одной беседы к другой. Группы человек в пять образовывались редко и быстро рассеивались.

Хотя на расстоянии броска камнем от меня велось не менее десятка разговоров одновременно, до меня не доносилось ничего, кроме невнятного бормотания. Беседующие стояли не дальше вытянутой руки друг от друга, и ветер в траве создавал больше шума, чем их голоса.

Но тон каждого разговора я мог определить со своего места. Два месяца назад это сборище показалось бы мне странно молчаливым. Сборище нервно подергивающихся, лишенных эмоций, почти немых людей. Но теперь я сразу видел, что вон те две женщины – наставница и ученица, по тому, на каком расстоянии они стояли, и по тому, что руки младшей женщины выражали почтение. Трое мужчин в красных рубахах – друзья, они непринужденно болтают и перешучиваются. Вон те мужчина и женщина ссорятся. Она злится. Он пытается объясниться.

Я внезапно поразился: как я вообще мог думать, будто эти люди – дерганые и беспокойные? Каждое движение явно было целенаправленным. Каждый неприметный шажок выражал перемену отношения. Каждый жест был многозначительным.

Мы с Вашет сидели рядом и разговаривали вполголоса, продолжая нашу беседу на атуранском. Она объясняла, что у каждой школы существует договор с сильдийскими ростовщиками. Это означало, что разбросанные по всему свету наемники могут отдавать причитающуюся школе долю своих заработков везде, где ходит сильдийская монета, то есть в любом уголке цивилизованного мира. Эти деньги затем зачисляются на соответствующий счет, так, чтобы школа могла ими пользоваться.

– И сколько же денег наемник отсылает школе? – полюбопытствовал я.

– Восемьдесят процентов, – ответила она.

– Восемь? – переспросил я, показывая ей восемь пальцев. Я был уверен, что ослышался.

– Восемьдесят, – твердо повторила Вашет. – Это стандартный процент, хотя многие гордятся тем, что отдают больше. То же самое касалось бы и тебя, – небрежно заметила она, – если бы у тебя был хотя бы малейший шанс облачиться в алое.

Видя мое изумление, она пояснила:

– Это не так уж много, если задуматься как следует. Школа годами кормит и одевает тебя. Тебе дают жилье. Тебе выдают меч, тебя учат. А за все эти вложения наемник поддерживает школу. А школа поддерживает деревню. А в деревне растут дети, которые надеются в один прекрасный день тоже облачиться в алое.

Она описала пальцем круг.

– И таким образом процветает все Адемре.

Вашет сурово взглянула на меня.

– Теперь, когда ты это знаешь, ты, должно быть, начинаешь понимать, что именно ты украл? – сказала она. – Не просто секрет, а основной предмет экспорта адемов. Ты похитил ключ к выживанию всего города.

Да, это серьезно. Теперь я лучше понимал, отчего так разгневалась Карсерет.

В толпе мелькнула белая рубаха и грубо связанная желтая шапка Шехин. Разговоры прекратились, все принялись собираться в большой круг.

Очевидно, сегодня предстояло сражаться не только Шехин. Первыми дрались два мальчика на несколько лет моложе меня. Ни один из них красного не носил. Они осторожно покружили друг против друга, потом осыпали друг друга градом ударов.

Все произошло слишком стремительно, так что мне было не уследить. Я успел заметить только с полдюжины недооформленных и разрозненных элементов кетана. Бой кончился тем, что один мальчик захватил запястье и плечо другого «спящим медведем». И только когда я увидел, как мальчик вывернул противнику руку и уронил его на землю, я опознал тот прием, который использовал Темпи в кабацкой драке в Кроссоне.

Мальчики разошлись, и двое наемников в красных рубахах – видимо, наставники – подошли поговорить с ними.

Вашет подалась ко мне.

– Ну, что думаешь?

– Они очень быстрые… – сказал я.

Она взглянула на меня.

– Но?

– При этом какие-то бестолковые, – сказал я, стараясь говорить потише. – Поначалу нет, но потом, после того как начали…

Я указал на одного из мальчиков.

– Вот он слишком близко ставит ноги. А второй все время наклоняется вперед, рискуя потерять равновесие. Потому и попался на «спящего медведя».

Вашет кивнула, довольная ответом.

– Они дерутся, как щенки. Они молоды, и к тому же мальчишки. Они гневливы и нетерпеливы. У женщин меньше проблем с этим. Отчасти поэтому из нас выходят лучшие бойцы.

Я был более чем удивлен, услышав это.

– Женщины – лучшие бойцы? – осторожно переспросил я, не желая ей противоречить.

– Как правило – да, – сказала она так, словно это само собой разумеется. – Конечно, бывают исключения, но в целом женщины лучше.

– Но мужчины же сильнее, – сказал я. – И выше. И руки у них длиннее.

Она обернулась и с легкой усмешкой посмотрела на меня.

– То есть ты сильнее и выше, чем я?

Я улыбнулся.

– Очевидно, нет. Но признайся же, что в целом мужчины крупнее и сильнее.

Вашет пожала плечами.

– Это имело бы значение, если бы боевые искусства были тем же самым, что рубка дров или косьба. Это все равно что сказать, будто меч тем лучше, чем он длиннее и тяжелее. Глупости. Может, для каких-нибудь головорезов это и так. Но после того, как ты облачился в алое, главное – понимать, когда следует вступать в бой. Мужчины полны гнева, и потому у них с этим проблемы. У женщин этих проблем меньше.

Я открыл было рот, потом вспомнил Дедана и промолчал.

На нас упала тень. Я поднял голову и увидел высокого мужчину в алом, вежливо остановившегося на некотором расстоянии. Он поднес руку к рукояти меча. Приглашение.

Вашет ответила жестом. Мягкое сожаление и отказ.

Я проводил его взглядом.

– А о тебе не станут думать хуже, потому что ты отказалась вступать в бой?

Вашет пренебрежительно фыркнула.

– Он и не хотел вступать в бой, – сказала она. – Для него это было бы унижение, для меня – пустая трата времени. Он просто хотел показать, что достаточно отважен, чтобы сразиться со мной.

Она вздохнула и многозначительно взглянула на меня.

– Вот подобные-то глупости и уводят мужчин прочь от летани.

В следующем поединке участвовали двое краснорубашечных наемников. Разница бросалась в глаза. Все выглядело куда чище и четче. Мальчишки суетились, как воробьи, барахтающиеся в пыли, а следующие бои выглядели изысканными, как танец.

Многие поединки велись без оружия. Они длились до тех пор, пока один из соперников не сдастся или не будет явно оглушен ударом.

Один бой кончился сразу же: мужчина разбил сопернице нос до крови. Вашет на это закатила глаза, хотя я не мог понять, кем она недовольна: женщиной, за то, что та позволила себя ударить, или мужчиной, который причинил боль женщине.

Еще несколько поединков велись на деревянных мечах. Эти обычно завершались быстрее: даже легкое касание засчитывалось как победа.

– А в этом кто выиграл? – спросил я. Обменявшись несколькими оглушительными ударами и блоками, обе женщины нанесли друг другу удар одновременно.

– Никто, – нахмурилась она.

– Так отчего же они не сразятся снова, если это ничья? – спросил я.

Вашет хмуро взглянула на меня.

– Строго говоря, это не была ничья. Дрен умерла бы через несколько минут, ей пробили легкое. А Ласрел – через несколько дней, после того как рана в животе загноится.

– Так, значит, выиграла Ласрел?

Вашет взглянула на меня с уничтожающим презрением и вернулась к созерцанию следующей схватки.

Высокий адем, который вызывал Вашет на бой, сошелся с женщиной, тонкой, как хлыст. Как ни странно, он был вооружен деревянным мечом, в то время как она дралась голыми руками. Он с трудом одолел ее, получив предварительно два увесистых удара в ребра.

– И кто тут победил? – спросила у меня Вашет.

Я видел, что она не ждет очевидного ответа.

– Ну, какая же это победа? – сказал я. – У нее даже меча не было.

– Она достигла третьего камня и куда более сильный боец, чем он. Это был единственный способ уравнять силы – ну, разве что он привел бы товарища, чтобы сражаться вдвоем, – указала Вашет. – Итак, я спрашиваю снова: кто победил?

– Он выиграл схватку, – сказал я. – Но завтра у него будут впечатляющие синяки. К тому же он как-то опрометчиво размахивал мечом.

Вашет развернулась ко мне.

– Так кто же победил?

Я немного поразмыслил и решил:

– Никто.

Она кивнула. Торжественное одобрение. Этот жест меня очень порадовал: ведь все, кто сидел напротив, могли это видеть.

И вот, наконец, в круг вышла сама Шехин. Она сняла свою кривую желтую шапку, и ее седеющие волосы развевались на ветру. Увидев ее среди других адемов, я осознал, какая же она маленькая. Она держалась так уверенно, что мне казалось, будто она выше ростом, а на самом деле она едва доходила до плеча некоторым из адемов, что были повыше.

Она держала в руках прямой деревянный меч. Без особых украшений, однако у него имелось подобие клинка и рукояти. Многие другие тренировочные мечи, которые я видел, представляли собой всего лишь отшлифованные палки. Ее белая рубаха и штаны были туго притянуты к телу тонкими белыми веревками.

Вместе с Шехин в круг вступила женщина намного моложе ее. Она была примерно на дюйм ниже Шехин. К тому же она была более хрупкого сложения. Из-за маленького личика и узких плеч она казалась почти девочкой. Однако высокая грудь и полные бедра, проступавшие под обтягивающей одеждой наемника, говорили о том, что она отнюдь не ребенок.

Ее деревянный меч тоже был резным. Он был слегка изогнут, в отличие от большинства остальных, виденных мною. Ее светлые волосы были заплетены в длинную тонкую косу, доходившую до самой поясницы.

Обе женщины вскинули мечи и принялись кружить друг напротив друга.

Младшая была восхитительна. Она нанесла удар столь стремительно, что я еле уловил глазом движение руки, а клинка и подавно не увидел. Но Шехин небрежно отвела удар «поземкой» и отступила на полшага. Прежде чем Шехин успела ответить собственной атакой, молодая метнулась прочь, взмахнув длинной косой.

– Кто это? – спросил я.

– Пенте! – восхищенно ответила Вашет. – Вот бешеная, а? Прямо как одна из древних!

Пенте вновь сошлась с Шехин, сделала ложный выпад и ринулась вперед, припав к земле – низко, немыслимо низко. Оставшуюся сзади ногу она вынесла в сторону, чтобы удержать равновесие, даже не касаясь ею земли. Правая рука устремилась вперед, колено опорной ноги согнулось так, что ее тело очутилось ниже уровня моей головы, хотя я сидел на земле, скрестив ноги.

И все это сложное движение Пенте совершила стремительней, чем вы бы щелкнули пальцами. Острие ее меча проскользнуло под блоком Шехин и устремилось к ее колену.

– Что это? – спросил я вполголоса, даже не рассчитывая на ответ. – Ты мне такого никогда не показывала!

Но это я сказал просто от удивления. Мое тело и за сотню лет такому бы не выучилось.

Однако Шехин каким-то чудом уклонилась от атаки. Нет, она не отскочила, не увернулась. Она была стремительна, но не в этом суть того, как она двигалась. Ее движения были плавными и безупречными. К тому времени, как меч Пенте устремился к ее колену, она уже готова была уклониться. Острие меча Пенте остановилось, должно быть, в нескольких дюймах от ее колена. И все-таки оно ее не коснулось. Шехин сдвинулась ровно настолько, насколько это было необходимо, и не более того.

На этот раз Шехин сумела перейти в наступление: она шагнула вперед и нанесла удар «воробей бьет коршуна». Пенте откатилась вбок, на миг коснулась травы и тут же оттолкнулась от земли – точнее, подбросила себя вверх, коснувшись земли одной только левой ладонью. Ее тело взвилось стальной пружиной, выгнулось дугой, ее меч дважды устремился вперед, вынудив Шехин отступить.

Пенте была полна страсти и ярости. Шехин была спокойна и уравновешенна. Пенте была буря. Шехин – скала. Пенте была тигрицей, а Шехин – птицей. Пенте плясала и бешено металась из стороны в сторону. Шехин развернулась и сделала всего один безупречный шаг.

Пенте рубила, вилась, вертелась и наносила один удар за другим, один за другим…