Эпоха завоеваний Ханиотис Ангелос

Повсеместная война

Какие события 60 лет, отделяющих консолидацию эллинистических государств, произошедшую ок. 275 года до н. э., от первой войны одного из эллинистических царств с Римом, современные историки считают ключевыми? Безусловно, это перевод Торы на греческий язык, осуществленный в Александрии коллективом примерно из 70 еврейских богословов по приглашению царя, которого легенды идентифицируют как Птолемея II; крик «Эврика!», с которым сиракузский математик выскочил из ванны, и утверждение астронома о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Эти свершения, произошедшие в течение «короткого III века», изменили мировую культуру. Септуагинта, греческий перевод Торы, дала неевреям возможность познакомиться с Писанием. В Сиракузах Архимед открыл принцип, который носит его имя и позволяет измерять объем предметов неправильной формы. Аристарх Самосский заложил основы гелиоцентрической концепции Вселенной.

Можно прибавить и другие, менее известные, но в равной степени знаменательные факты науки и культуры: к примеру, поразительно аккуратное измерение длины земной окружности Эратосфеном: его оценка давала 25 000 географических миль (всего на 98 миль короче истинного расстояния); или изобретение ранней формы гидравлического органа (hydraulis) Ктесибием около 270 года до н. э.; или совершенное врачом Эрасистратом с маленького острова Кеоса открытие, что сердце не является вместилищем чувств, но выполняет функцию насоса. Или тот факт, что служитель Александрийской библиотеки Зенодот Эфесский подготовил первое критическое издание гомеровского эпоса и заложил принцип организации библиотеки по предметным областям, а внутри них — в алфавитном порядке; он придумал также прикреплять к краю каждого свитка ярлык, содержащий основные опознавательные сведения (автор, название и предмет). Неслучайно большая часть перечисленного случилась в Александрии — ведущем культурном центре мира.

Лишь очень немногие современники, должно быть, оценили исключительную важность этих событий. Еще меньше наверняка имелось тех, кто обратил хоть какое-то внимание на деяния царя Ашоки в Индии, который, образовав империю на большей части Индийского субконтинента (269–232 гг. до н. э.), обратился в буддизм и отправил миссионеров на Запад. Лишь западные греки, вероятно, заметили войну между Римом и Карфагеном, впоследствии известную как Первая Пуническая война (264–241 гг. до н. э.). И, само собой, никто не знал о войнах на Дальнем Востоке, которые закончились объединением Китая под властью первой имперской династии Цинь в 221 году до н. э. Греки III века до н. э. были слишком заняты борьбой за рубежи своих царств, городов и федераций, чтобы выглянуть за пределы собственного мира.

В течение короткого III века частная и коллективная память определялась войной. Война влияла на жизни всех; она несла самый запоминающийся для индивида опыт вне зависимости от его статуса, возраста или пола. Могилу некоего Аполлония из Тимноса, не погибшего в бою, но скончавшегося в престарелом возрасте в середине III века до н. э., украшал символ, некогда присутствовавший на его щите, — змея. Эпитафия перечисляет события, о которых он, несомненно, любил рассказывать: битвы, в которых он сражался за родину, и бесчисленные копья, что он «твердо всадил в плоть врага». Люди помнили отца, сына, брата, друга, павших в сражении; дочь, похищенную пиратами; родственника, отличившегося на войне. Воспоминания о войне разнились. Они варьировались от эпитафии молодому солдату, поставленной его отцом, и посвятительной надписи воину, живым и здоровым вернувшемуся из похода, до длинного декрета в честь военачальника, описания битвы историком и res gestae (деяния) царя-победителя. Невозможно подробно описать все войны этого периода (см. хронологический указатель, но, прежде чем мы рассмотрим ряд наиболее важных среди них, необходимо кратко изложить основные причины этих конфликтов.

Определенно, самой важной из них было образование эллинистических царств. Оно имело три последствия. Во-первых, царская экспансия ограничивала территорию, свободу и самостоятельность греческих полисов; при любой возможности города восставали, чтобы вернуть автономию. Во-вторых, цари постоянно пытались расширить свои земли за счет других царств. В-третьих, хотя тип «царя-авантюриста», подобного Пирру, Деметрию или Агафоклу, стал более редок, он не исчез, и несколько авантюристов — как правило, членов правящей династии, узурпаторов или наместников-предателей — пытались создать свои царства. Если монархия и была новым фактором развязывания войн, конфликты внутри городов и между ними были так же стары, как сам греческий полис. Малые и большие войны часто разгорались из-за земельных споров и в результате попыток крупных городов установить контроль над небольшими соседними поселениями. Территориальная экспансия и гегемония лежали в основе политики конфедераций; потому в изобилии случались мелкие войны с целью захвата земли или подчинения общины. Крупномасштабные нападения варваров, подобные кельтскому нашествию 280 года до н. э. или вторжению парнов в Парфию в 238 году до н. э., были более редки, но имели колоссальный эффект.

Новые варвары: галлы входят в греческий мир (279–277 гг. до н. э.)

По легенде, Рим спасли священные капитолийские гуси, предупредившие своим гоготом защитников города о ночном нападении варваров. Этими варварами были принадлежавшие кельтской группе галлы. Часто забывают, что гуси спасли не Рим, а последний рубеж его обороны — Капитолийский холм. В 387 году до н. э. город был разграблен, и хотя современные археологические исследования не подтверждают сообщения древних о полном его уничтожении, урон наверняка был значительным, а шок римлян — страшным. Сто лет спустя в Северной Греции не оказалось священных гусей, которые могли бы предупредить о кельтском вторжении; впрочем, если бы македонские правители не были так заняты борьбой друг с другом, они могли бы заметить нависшую угрозу.

Северные и северо-восточные греки постоянно сталкивались с нападениями варваров. В Македонию регулярно вторгались различные племена, населявшие земли к югу от Дуная, и Александру Великому пришлось сразиться с северными варварами, прежде чем он смог начать свою азиатскую кампанию. Фракийский царь Лисимах с сыном был захвачен гетами и оказался вынужден заплатить большой выкуп за свою свободу. Постоянную угрозу для греческих городов Фракии и западного побережья Черного моря представляли набеги фракийских и скифских племен. В Западной Греции часто подвергались разграблению города и племена Эпира и Иллирии.

Изначально кельтское племя галлов населяло земли будущих Восточной Франции и Швейцарии, откуда в IV веке до н. э. они начали двигаться к востоку и югу. Разграбление Рима — всего лишь ранний эпизод миграции, которая привела к поселению кельтов сперва на севере Балкан, а затем — в центральных районах Малой Азии. Ранние стычки греков с этими варварами были ожесточенными, но не столь масштабными, чтобы оставить долгую память. Иногда нападение удавалось отвести уплатой дани, которую, дабы сохранить лицо, называли «подарком». Есть сообщения, что послов вождей галатов (галлов) принимал Александр Великий. Все изменилось «в ужасный год» (annus horribilis) — 280-й до н. э. Число вторгшихся варваров было очень велико; они проникли в районы Центральной Греции, где прежде их никогда не видели. О причинах этого нашествия можно лишь строить догадки. Традиционно подозревают голод, алчность, рост населения и давление других племен с севера и востока; эти причины указаны в античных источниках. Но кажется, что вторжение было обусловлено событиями в Македонии и Фракии. Кельты проживали не так далеко, чтобы не знать о войне между диадохами и конфликтах при дворе Птолемея Керавна. Между Македонией и Фракией, с одной стороны, и северными варварами — с другой, имелись регулярные контакты, и, когда в 281 году до н. э. Птолемей Керавн убил двух сыновей своей жены, третий бежал к дарданцам, одному из варварских племен, вероятно, кельтские племенные вожди воспользовались этими событиями, начав вторжение в 280/279 году до н. э. Имеющиеся источники не позволяют нам точно определить количество пришедших в движение людей — сообщают, что насчитывалось 85 000 мужчин, их слуг и домочадцев. Возможно, их целью была миграция, а не грабеж.

Кельты двигались тремя боевыми группами: восточное крыло под командованием Керетрия атаковало Фракию, центральное отделение Бренна и Акихория вторглось в Пеонию (к северу от Македонии), а западный фланг двинулся против Македонии и Иллирии. Птолемей Керавн попытался защитить свое новоприобретенное царство, но потерпел поражение, был взят в плен и обезглавлен. Его наследника и брата Мелеагра армия вынудила отречься спустя два месяца правления; следующий царь Антипатр, племянник царя Кассандра, продержался всего 45 дней. Тогда царская власть была предложена полководцу Сосфену, который был наместником Малой Азии при Лисимахе. По-видимому, он отказался от царского титула, но уж точно не от миссии. Он сумел вытеснить захватчиков за границы царства и правил около двух лет (279–277 гг. до н. э.).

На второй год нашествия (279/278 г. до н. э.) главный корпус кельтского войска под началом Бренна и Акихория вторгся в материковую Грецию; варвары напали на эту часть Греции впервые со времен Персидских войн и ровно через 200 лет спустя после них. И, как и в годы персидского вторжения при Ксерксе, Эллинский союз попытался остановить захватчиков в узком ущелье Фермопилы. Греки смогли защитить проход, но не остановили нашествие. Кельты обошли ущелье и вместо того, чтобы двинуться на юг, направились к западу, чтобы разграбить святилище Аполлона в Дельфах. Армии двух федераций Центральной Греции, Этолийской и Фокейской, прибыли как раз вовремя и, воспользовавшись знанием горной местности и плохими погодными условиями, сумели повернуть варваров вспять. Неожиданное спасение тут же было приписано вмешательству богов — чуду, сотворенному то ли Аполлоном, то ли Зевсом Сотером (Спасителем). Четыре века спустя Павсаний описал, как были спасены Дельфы. Его рассказ — расширенная версия сообщения современника — дает нам представление о том, как преподносили это событие защитники Дельф другим грекам, которые не сражались тогда с высокими, бледнолицыми, бесстрашными, безбожными и кровожадными воинами, коих, сообщалось, было во много раз больше, чем греков (40 000–60 000):

«Вся земля, которую занимало войско галатов, в течение большей части дня сильно сотрясалась и, не переставая, гремел гром и ударяли молнии; они поражали ужасом кельтов и не давали им ясно слышать приказания; кроме того, молнии, падая с неба, поражали не одного какого-нибудь человека, но сжигали и стоящих рядом с ним, их самих и их оружие. Тогда появились перед ними и призраки героев — Гипероха, Лаодока и Пирра… В течение ночи им было суждено испытать гораздо более ужасное: ударил мороз, а вместе с морозом пошел снег, скатывались большие камни, и целые утесы, отрываясь от Парнаса, падали прямо на варваров… Варвары расположились лагерем там, где их во время отступления захватила ночь. И вот ночью на них напал „панический“ страх… Сначала немногие из них обезумели, и им казалось, что они слышат топот скачущих коней и чувствуют приближение врагов; в скором времени это безумие перебросилось и на всех остальных. Схватившись за оружие, став друг против друга, они взаимно и убивали, и гибли также и сами, уже не понимая своего собственного языка, не узнавая своего облика и не видя форм своих „фиреев“[22]»[23].

В районе горы Парнас землетрясения, бури и туман очень часты. Но если они случаются во время вторжения варваров и, более того, избирательно уничтожают дурных людей и спасают хороших, то они не могут не быть следствием вмешательства богов. Так считали греки, когда вскоре после этого события они решили организовать благодарственные жертвоприношения и празднества в честь спасения Греции.

После того как раненый Бренн покончил с собой, Акихорий с оставшимся войском отступил, терпя дальнейшие потери. Греция была спасена, хотя небольшие отряды кельтов прочно обосновались в Иллирии и Фракии. Что более важно, в Македонии опять не было царя. О таком шансе Антигон Гонат, сын Деметрия Полиоркета, не мог и мечтать. От отца он унаследовал не только часть армии, флота и крепостей, но и претензии и права на македонский престол. Со своей армией он бросился в Македонию и разгромил оставшиеся кельтские отряды при Лисимахии — как утверждают, при помощи бога ужаса Пана. Победа подтвердила право армии назначить его царем в 277 году до н. э. В 275 году до н. э. он был временно вытеснен из Македонии Пирром, но смерть Пирра в 272 году до н. э. устранила препятствия на пути к трону, на котором династия Антигонидов будет находиться до 167 года до н. э.

В конечном счете, однако, Македонию и Грецию от кельтской угрозы спасли не победы Антигона или чудеса Аполлона, но опрометчивость другого царя. Никомед I Вифинский искал наемников, чтобы стабилизировать власть в царстве, которое он только что унаследовал от своего отца Зипойта. По этой причине он пригласил сражаться под его началом два отряда кельтов под командованием Лонория и Лутария, которые грабили земли Геллеспонта и Фракии. В 277 году до н. э. галлы впервые попали в Малую Азию. Первоначально они помогали Никомеду в его войнах, но вскоре начали действовать самостоятельно. Жертвами их набегов стали прибрежные города, а затем и внутренние районы Малой Азии. Кельты пришли, чтобы остаться. Три племени обосновались в центре Малой Азии, в регионе, получившем название Галатия — «земли галатов», то есть галлов (см. карту 5). Толистобогии поселились близ Пессинунта, трокмы — у Анкиры, а тектосаги — у Тавия. Здесь они организовали вождества, устроенные по кельтским обычаям, и сохраняли кельтскую культуру, топонимы и личные имена, типы поселений и погребальные обряды. Галатская федерация существовала до 25 года до н. э., когда эти земли были включены в состав Римской империи.

Кельтское вторжение изменило этнический состав обширных территорий от Дуная до Эгеиды: в особенности Северных Балкан, в меньшей степени — Фракии, Иллирии и Малой Азии. Оно также вызвало важные политические процессы. В Греции больше всех выгоды от этого получили этолийцы. Не имевшие прежде веса на международной арене и считавшиеся ввиду своих набегов на Южную Грецию прежде всего фактором нестабильности, они сыграли важную роль в обороне Дельф и стали восприниматься как защитники греческой свободы. Как только кельтская угроза была устранена, этолийцы присоединили к своему федеративному государству большое число городов как Центральной Греции, так и более отдаленных, обещая им защиту от другой, постоянной угрозы их независимости — Македонии. Те, кто не присоединился к этолийцам, стали жертвами их нападений. Конфликты, порождавшиеся противостоянием Этолии и ее врагов, прежде всего Македонии и федеративного государства ахейцев на Пелопоннесе, определяли политическую историю конца III века до н. э. В Малой Азии кельтское вторжение способствовало возвышению Пергамского царства Атталидов. Лишь после великой победы над галатами ок. 238 года до н. э. династ Пергама Аттал I принял титул царя.

В греческой коллективной памяти и этническом самосознании в образе варваров, угрожавших греческой свободе и совершавших святотатства, но впоследствии разгромленных, кельты до некоторой степени сменили персов. Вторжение 279 года до н. э. было шоком, сравнимым с терактами 11 сентября 2001 года; и ужас, и победа запомнились на десятилетия благодаря рассказам, памятным годовщинам, празднествам, монументам (см. илл. 6) и прежде всего стремлениям тех, кто участвовал в борьбе, использовать свою победу на политической сцене. Вскоре после победы в Дельфах было учреждено поминальное празднество — Сотерии (праздник в честь Зевса-спасителя). Всего через несколько лет, к 246 году до н. э., этолийцы реорганизовали его и стали приглашать на атлетические и музыкальные соревнования участников со всего греческого мира.

На афинском Акрополе близ храма Афины Ники (Победительницы), содержавшего скульптурную сцену защиты афинянами своей родины от варваров-захватчиков — амазонок и персов, — начальник македонского гарнизона, подконтрольного Антигону Гонату, посвятил богине памятник, «содержащий напоминания о подвигах царя против варваров при спасении греков». Этот памятник, выполненный, вероятно, из раскрашенных панелей, увековечивал победу Антигона над галлами в 277 году до н. э. Он был возведен в тени храмов Афины Парфенос и Афины Ники, заимствуя темы их скульптурного убранства, — место идеально подходило для донесения главной мысли: греков от варваров спас именно Антигон Гонат, а не этолийцы. Эти претензии, однако, не остались без ответа. Пятьдесят лет спустя враг Антигонидов и царь Пергама Аттал I выбрал то же место для посвятительной скульптурной группы, изображающей умирающих галлов. Афинский Акрополь стал полем битвы произведений искусства, представлявших противоположные версии недавней истории.

Божественные явления стали важным элементом увековечивания Кельтских войн. Ни в какой другой период истории эллинизма мы не находим концентрации рассказов о чудесах, сравнимой с эпохой галльских нашествий. Истории о том, как боги разгромили кощунственных варваров, рассказывались не только в Дельфах и при македонском дворе, но и в городах Малой Азии. На одном рельефе в Кизике Геракл был изображен стоящим на галате; передают, что в Фемисонионе Геракл, Аполлон и Гермес пришли к городским правителям во сне и посоветовали укрыть все население в пещере; в Киликии варваров отвратил своей музыкой мифический музыкант Марсий. Вероятнее всего, рассказ о чуде под Дельфами вызвал к жизни и другие истории. Спуская богов на землю, греки, испытавшие ужасное вторжение галатов, приравнивали свои сражения к гомеровскому эпосу, в котором боги и люди бились плечом к плечу, и в равной степени к чудесам, о которых повествуют в связи с Персидскими войнами. Таким образом, божья помощь придала поражению галлов эпическое измерение и подняла его до статуса победы эллина над архетипом варвара. Следующие варвары, которые появятся в Греции, римляне, пришли по приглашению греков. Они нашли греков разделенными, как и прежде. Олимпийцы не пришли на помощь.

Хремонидова война (267–261 гг. до н. э.)

Для жителей материковой Греции и Эгеиды свобода и автономия имели четкий смысл: свобода внешней политики их городов; свобода от царских или иных гарнизонов; свобода от уплаты дани; и свобода решения собственных внутренних вопросов. Господствующее положение македонских царей ограничивало многие из этих свобод. Те, кто их утратил, с готовностью верили каждому, кто обещал их восстановить. Первым это желание использовал Антигон Одноглазый в 311 году до н. э., но и прочие эллинистические цари пытались в своих отношениях с греческими общинами, которых они подстрекали к восстанию ради ослабления своих оппонентов, сыграть на этой любви к свободе. Для царей Македонии, природные и человеческие ресурсы которых были ограничены по сравнению с возможностями Птолемеев и Селевкидов, жизненно важны были опорные пункты в Центральной и Южной Греции. Антигониды эффективно контролировали путевое сообщение в Греции, удерживая Деметриаду в Фессалии, два важнейших города Эвбеи — Халкиду и Эретрию, крепости на холме Муз в Афинах и на холме Мунихия в Пирее, а также цитадель Акрокоринф у входа в Пелопоннес. По этой причине Деметриада, Халкида и Акрокоринф станут впоследствии известны как «оковы Греции». Когда свобода полисов оказывалась под угрозой или утрачивалась вследствие царской экспансии, они искали союза с другим царем или другими полисами и федерациями и брались за оружие для защиты своей независимости. Таков фон Хремонидовой войны.

В 268 году до н. э. афинский государственный деятель Хремонид предложил народному собранию проект соглашения о союзе между Афинами, Спартой, их союзниками и Птолемеем II. Договор был направлен против Антигона Гоната. Цели греков были ясны: освобождение от македонских гарнизонов. Целью Птолемея II было ослабление Гоната. Традиционно Птолемеи имели обширные интересы в Эгейском море, так как они контролировали ряд островов через Несиотский союз (Koinon ton Nesioton) — конфедерацию Киклад. Ее главный магистрат (несиарх) числился на службе у царя. Его непосредственным начальником был птолемеевский флотоводец Филокл, который являлся одновременно царем финикийского города Сидон. Присутствие Антигона на Эгейских островах и его контроль над пристанями ставил под сомнение превосходство Птолемея II на море. Но возможно, что за вступлением Птолемея в войну стояли более широкие претензии.

Его политика морского господства и лидерства в Греции в значительной степени определялась его женой Арсиноей (см. илл. 7). Прежде чем выйти замуж за брата в 279 году до н. э., Арсиноя побывала женой двух македонских царей — Лисимаха и Птолемея Керавна. Царство, которым правил теперь Гонат, было ее царством. Единственный выживший ее сын от брака с Лисимахом, Птолемей Эпигон («рожденный после»), был заклятым врагом Гоната и уже предпринимал попытку захватить престол Македонии. Сомнительно, чтобы царственная чета имела четкие планы захвата власти над Македонией или установления прямого контроля над Грецией. Но они должны были нацеливаться на установление гегемонии среди греков, сходной с гегемонией Филиппа II и Александра.

Приближенные к Птолемею II люди усвоили идею, согласно которой Грецию следует объединить под властью одного правителя, чтобы противостоять тем, кто угрожает ее свободе. В Платеях, где в 479 году до н. э. эллины окончательно разбили персидскую армию на греческой земле, афинянин Главкон, состоявший на службе у царя, пропагандировал идею греческой свободы и согласия принесением жертвоприношения в честь Зевса Элевтерия (дающего свободу) и Гомонойи (Согласия). В Афинах брат Главкона Хремонид распространял те же панэллинские настроения. Хремонид, напоминая о греко-персидских войнах и прославляя Птолемея как защитника греческой свободы, оправдывал альянс Афин, Спарты и Птолемея II следующими словами:

«В прошлом афиняне, лакедемоняне и их союзники установили между собой общую дружбу и союз и вместе бились во многих знаменитых сражениях против тех, кто хотел поработить города, добились славы и принесли свободу остальным эллинам. И сейчас такая же беда обрушилась на всю Элладу из-за тех, кто стремится подорвать законы и древние установления каждого из городов. Царь Птолемей, следуя обычаю своего родителя и его сестры, показал стремление к свободе эллинов. Народ Афин заключил с ним и с другими эллинами союз, и теперь он издает декрет, приглашающий всем последовать тем же курсом».

С точки зрения Птолемея II, война «за общую свободу эллинов» могла ослабить его главного соперника в Греции и Эгеиде.

Военные действия развернулись в Аттике, на Пелопоннесе и многих островах Эгейского моря. Первоначально антимакедонский союз побеждал, но Птолемей II, несмотря на операции его флота в Эгейском море, не сумел обеспечить ему мощную поддержку. Сельская округа Афин была разграблена, население столкнулось с нехваткой продовольствия, и союз пережил два серьезных удара: поражение и гибель близ Коринфа в 265 году до н. э. спартанского царя Арея и утрату афинского флота в морском бою у острова Кос в 261 году до н. э. Афины, лишенные своего флота и ослабленные осадой, блокадой, набегами на сельскую округу и нехваткой продовольствия, были вынуждены сдаться в 261 году до н. э. Город еще более чем на 30 лет остался под властью Македонии. Афиняне не сумели завоевать свою свободу. Идея панэллинского союза была оставлена на 40 лет, а Спарта вновь сошла со сцены греческой истории. Но то, что не удалось Афинам и Греции, позднее осуществит политик из Сикиона.

Арат и усиление ахейцев (251–229 гг. до н. э.)

Александру было 20 лет, когда ему были поручены престол Македонии и обязанность повести греков в поход против Персии. В том же возрасте в 307 году до н. э. Деметрий Полиоркет освободил Афины и чествовался афинянами как бог. В 298/297 году до н. э. Пирр вернулся в Эпир и заявил свои права на трон в возрасте 21 года. Антиох III в 20 лет положил конец восстанию в восточных провинциях Селевкидского царства, власть над которым он унаследовал в 220 году до н. э., будучи 17-летним. При монархическом строе смерть монарха таила для молодых мужчин вызовы и возможности. В мире полиса, если институты работали должным образом, им приходилось ждать, чтобы занять ведущие позиции; они тратили свою юность на обучение и завоевание репутации с помощью личных заслуг, социальных связей и унаследованных денег. Лишь во время глубоких кризисов люди, едва достигшие возраста гражданства, могли проявить инициативу. Арат был одним из тех, кто воспользовался политическим и общественным кризисом в Северном Пелопоннесе, дабы оставить свой след в истории всей Греции.

Пелопоннес III века все еще был пространством полисов; но их политический порядок был поколеблен десятилетиями социальных волнений и вмешательства царей. Как и в Сиракузах и Малой Азии, честолюбивые мужи устанавливали единоличное правление. В источниках того времени они известны как «тираны», хотя свою автократическую власть они получали под прикрытием традиционных должностей. Аргос управлялся чередой тиранов, принадлежавших знатной семье, которая получала и удерживала власть при поддержке Антигона Гоната. Тираны властвовали также в Мегалополе и Сикионе. Коринф находился под прямым управлением Антигона Гоната, поставившего командиром гарнизона и фактическим правителем города своего единокровного брата Кратера. Устранив этих тиранов, Арат на столетие изменил судьбу Пелопоннеса.

Арат, рожденный в 271 году до н. э., был знаком с политическим насилием с детства. Его отец Клиний был членом одной из ведущих семей Сикиона и противником тиранов. Когда Арату было семь лет, власть захватил новый тиран; его отец был убит, но сам Арат сумел бежать в Аргос. Пусть он и находился в изгнании, но получил образование, полагавшееся людям его статуса, стал выдающимся атлетом и вождем сикионских эмигрантов. В 20 лет, в 251 году до н. э., он с небольшой группой изгнанников вернулся в Сикион. Ночью они взобрались на крутую городскую стену, пленили стражу и разнесли весть о восстании. Жители поднялись против тирана Никокла, сожгли его дворец, и к концу дня сикионская тирания была свергнута; погиб всего один человек. Чтобы имущественные претензии вернувшихся эмигрантов не привели к гражданской войне, он предпринял две меры. Сикион вступил в древнюю, но едва ли слабую конфедерацию — Ахейский союз — и получил финансовую помощь от царя Египта, которому было выгодно ослабление македонского влияния в Греции. Решение Арата присоединить Сикион к Ахейскому союзу имело далеко идущие последствия для всего Пелопоннеса и всей греческой истории.

До середины III века до н. э. Пелопоннес был разделен на группы общин, говоривших на различных диалектах, возводивших свою историю к различным мифическим основателям и имевших различные политические институты. Некоторые из групп были организованы в рыхлые федерации, известные как койноны (общности), — Ахейскую, Элийскую, Аркадскую. В классический период наибольшее значение имела федерация аркадян в Центральном Пелопоннесе. Койнон ахейцев никогда не играл сколько-нибудь важной роли. Изначально он состоял из 12 общин Северо-Западного Пелопоннеса. В 373 году до н. э. землетрясение и вызванное им цунами уничтожили два города, Гелику и Олен, а остальные оказались разобщены вследствие вмешательства македонских царей. Около 280 года до н. э. Союз был возрожден по инициативе городов Дима, Патры, Фары и Тритеи. В 275/274 году до н. э. к ним присоединились другие города, изгнавшие тиранов и гарнизоны, и федерация была воссоздана под главенством союзного «секретаря» и двух военачальников (впоследствии их число было сокращено до одного), избиравшихся на однолетний срок. Арата в Ахейский союз привлекли предлагаемые этой федерацией возможности сохранения свободы от тиранов и Македонии. Присоединение к Союзу Сикиона, находившегося на противоположной стороне Пелопоннеса, изменило характер этой прежде региональной организации. Ахейский союз вступил на путь, который сделает ее организацией пелопоннесского, а затем и греческого масштаба.

В 245 году до н. э. Арат был избран на высшую должность стратега (strategos). Чтобы превратить федеративное государство во влиятельную греческую силу, он должен был выступить против македонского господства в Южной Греции. Главной целью стал Коринф, имевший исключительное стратегическое значение. Здесь македонский гарнизон охранял цитадель Акрокоринф, контролировавшую пути между Центральной Грецией и Пелопоннесом. Арат провел в цитадель через тайный ход маленький отряд из 400 человек, разбил гарнизон и освободил Коринф, который немедленно присоединился к Союзу. Мегары, Трезен и Эпидавр, вдохновленные успехом, последовали примеру, изгнали македонские гарнизоны и тоже вступили в союз. Арат, выполнявший функции стратега непрерывно с 241 до 235 года до н. э., прогнал тиранов из ряда городов, хотя так и не сумел включить в состав Союза Аргос, в котором он провел свое детство. Поворотным моментом в усилении Ахейского союза стало решение тирана Лидиада присоединить к нему город Мегалополь. Следующие пять лет (234–230 гг. до н. э.) он делил пост стратега с Аратом. Дальнейшему расширению способствовал временный альянс с Этолийским союзом, и в 229 году до н. э. Арат стоял со своим войском перед воротами Афин. Афины, некогда лидировавшие в греческом мире, с 261 года до н. э. находились под контролем македонского гарнизона. Арат убедил начальника гарнизона вывести войска, предложив за это вознаграждение в размере 150 талантов; 20 талантов заплатил сам Арат, а остальная сумма была предоставлена афинским политиком Медеем и египетским царем Птолемеем III, стремившимся ущемить интересы Македонии. Остров Эгина, Гермиона, большинство аркадских городов и Аргос присоединились к Ахейскому союзу, который достиг теперь наибольшего размера и вершины могущества, затмил Спарту в качестве ведущей силы Пелопоннеса и соперничал по влиянию с Этолийским союзом. Полибий, бывший гражданином союза и служивший в молодые годы начальником конницы, дает ему очень лестную оценку:

«Вообще, если весь почти Пелопоннес не составляет одного города, то потому только, что жители его не имеют общих стен; во всем остальном существует единообразие и сходство между ними в отдельных городах и в целом союзе… Нигде в такой степени и с такою строгою последовательностью, как в государственном устройстве ахеян, не были осуществлены равенство, свобода и вообще истинное народоправство… Ни один из первоначальных участников не пользовался никаким преимуществом, напротив, всякий вновь примыкающий вступал на совершенно равных правах»[24].

Лестный взгляд Полибия неудивителен: его главным источником по событиям этого периода были утраченные к настоящему времени мемуары Арата. Естественно, что взлет незначительной периферийной силы до уровня главных игроков международной политики был представлен главным его организатором как история успеха. Однако более тщательное рассмотрение источников показывает, что в конечном счете трения и расколы помешали Ахейскому союзу объединить греков. Арат и другие вожди союза представляли богатую землевладельческую знать, которая десятилетиями удерживала власть то в качестве избранных руководителей, то в роли тиранов. Хотя союз разработал процедуры мирного разрешения территориальных споров между своими членами, традиционная вражда сохранялась. Главный недостаток, однако, состоял в том, что союз совершенно не сумел разрешить социальные проблемы, возникшие на Пелопоннесе за предыдущие столетия. Под руководством политиков, не желавших ослабить напряжение, вызванное экономическим и социальным неравенством, Союз так и не смог стать общепризнанным защитником эллинской свободы. Эта проблема обнаружилась менее чем через два десятилетия после освобождения Коринфа и разожгла войну, которая угрожала самому существованию Союза.

Возрождение могущества: Досон и Клеомен (239–221 гг. до н. э.)

К концу жизни Антигона Гоната его дела в Греции выглядели плачевно. На протяжении двух десятилетий после Хремонидовой войны он господствовал в Греции; вслед за разгромом птолемеевского флота ок. 256 года до н. э. он стал контролировать большинство островов Эгейского моря. Но действия Арата лишили его в 245 году до н. э. главной крепости в Южной Греции — Акрокоринфа. Хотя ему удалось сохранить под своим контролем Афины и Эвбею, поддерживаемые им пелопоннесские режимы рушились один за другим. Его преемнику Деметрию II пришлось посвятить большую часть своего короткого правления (239–229 гг. до н. э.) борьбе против объединенных сил этолийцев и ахейцев, дабы защитить свое влияние в Центральной Греции; его главным успехом было предотвращение вступления Беотийского федеративного государства в Этолийский союз в 236 году до н. э. Когда он скончался от ран, полученных на войне против северных племен, его сыну Филиппу было всего девять лет. Регентом до совершеннолетия Филиппа стал его двоюродный дядя Антигон, внук Деметрия Полиоркета. В дополнение к царскому титулу ему было дано прозвище Досон (Тот, кто даст [царство]).

Трудно было бы придумать для македонского царя более затруднительное положение, чем то, в каком он оказался в 229 году до н. э. Северная граница находилась под угрозой; в соседнем Эпирском царстве ок. 233 года до н. э. восстание покончило с монархией и установило республику, подогрев устремления этолийцев к экспансии в этой области. Впервые к востоку от Адриатического моря появились римские войска, сражавшиеся против иллирийской царицы Тевты. Этолийцы и ахейцы, всегда бывшие соперниками, объединились против Македонии, и, когда командир македонского гарнизона принял огромную сумму денег и вывел свои войска, Афины — важнейший опорный пункт Антигонидов на юге — были навсегда потеряны.

В этой катастрофической ситуации Досон показал себя таким же энергичным деятелем, как и его дед Деметрий Полиоркет, и не только обезопасил северные рубежи своего царства, разбив варварские племена, но и возродил традиционную политику Антигонидов: он попытался обеспечить контроль над Эгейским морем, в котором в последние десятилетия господствовали Птолемеи. Его военные операции в Карии в 228 году до н. э. были не случайной авантюрой, но попыткой устроить военно-морские базы на обеих сторонах Эгейского моря. Решение Досона действовать в жизненно важной для Птолемеев области было стратегически важным шагом, который должен был привести к началу нового этапа противостояния двух этих царств за господство на море. Хотя Досону не удалось установить долговечный контроль на юге Малой Азии, он завоевал репутацию могущественного политического и военного вождя.

У Досона было столько потенциальных политических противников, что он вряд ли смог бы с ними совладать: Птолемеи, Ахейский и Этолийский союзы и Рим. Это положение ухудшилось, когда молодой спартанский царь Клеомен III, взошедший на престол в 235 году до н. э., в 228 году до н. э. начал социальные реформы, нацеленные на восстановление военной мощи Спарты через расширение коллектива граждан, владевших землей и имевших денежные средства для военной подготовки и службы. Этот спартанский проект подстегнул надежды неимущих и погрязших в долгах людей во всей Греции; начали раздаваться призывы к переделу земли и отмене долгов — лейтмотив социальных конфликтов. Когда Клеомен попытался экспортировать свои реформы и восстановить лидирующую роль Спарты на Пелопоннесе (227–222 гг. до н. э.), Ахейскому союзу пришлось ответить. Арат, который был не в состоянии успешно противостоять военным операциям Клеомена и видел в Досоне великого правителя, принял моментальное решение. Положив конец вражде Ахейского союза и Македонского царства, он прибыл к бывшему противнику и просил его принять руководство в войне против Клеомена. Досон, следуя примеру своего прадеда Антигона Одноглазого, возродил в Коринфе в 224 году до н. э. Эллинский союз и стал главой объединения всех ведущих федеративных государств Греции. В дополнение к Ахейскому союзу и фессалийцам, находившимся под властью Македонии, к альянсу присоединились также главные федеративные государства Центральной Греции, фокейцы, беотийцы, акарнанийцы и эпироты. Немногочисленными союзниками Спарты стали те из государств Пелопоннеса, что отказались вступить в объединение ахейцев. Возрождение Эллинского союза под руководством македонского царя положило конец влиянию Птолемеев в Греции. Двумя годами позднее победа Досона при Селласии в 222 году до н. э. покончила с планами Клеомена, и побежденный спартанский царь был вынужден искать убежища в Египте, где впоследствии был убит.

«Союзническая война»: последняя великая война, в которой сражались только греки (220–217 гг. до н. э.)

На вершине своего могущества Досон вынужден был вернуться в Македонию, чтобы встретить нападение иллирийцев с севера; несмотря на победу, он был ослаблен — возможно, из-за ранения — и скоропостижно умер в 221 году до н. э. Его теперь уже 18-летний племянник взошел на престол как Филипп V. Он унаследовал от Досона также и роль предводителя Эллинского союза. Воспитание, семейные традиции и неотъемлемые от царского положения ожидания ввергли Филиппа V — в точности как и его современника Антиоха III — в военные авантюры, потрясавшие мир на протяжении 30 лет с 219 по 189 год до н. э. Ни одно из их устремлений не было достигнуто. Напротив, к концу их жизней царства, в которых они правили, были куда слабее, чем вначале.

Скоро Филиппа V призвали продолжить дело Досона; он повел Эллинский союз на войну против Этолийского союза, Спарты и Элиды, длившуюся с 220 по 217 год до н. э. Война была вызвана набегами этолийцев на Центральную и Южную Грецию. Усиление Этолии угрожало союзникам Македонии (Эпиру и Акарнании) и даже рубежам царства; в Пелопоннесе же целями нападений этолийцев были города Ахейского союза. Так называемая Союзническая война принесла опустошение всей Греции, но продемонстрировала военные навыки Филиппа V; успеху молодого царя способствовало то обстоятельство, что его советником был опытный предводитель Арат. Несмотря на ряд значительных побед, в 217 году до н. э. Филипп V согласился обсудить мирный договор с этолийцами. Договор восстановил довоенный status quo. Хотя он перечеркнул все завоевания Филиппа V, репутация его как лидера улучшилась. Неслучайно Критский союз (koinon) избрал его простатом (главой альянса).

Чтобы понять, почему Филипп V закончил войну и почему 217 год до н. э. оказался одним из важнейших поворотных моментов истории периода эллинизма, нам следует обратить внимание на события, происходившие вдалеке от Греции: на конфликт между Птолемеями и Селевкидами из-за Южной Сирии и на жесткое соперничество между Римом и Карфагеном за господство в Западном Средиземноморье.

Гегемония Птолемеев в коротком III веке

Вскоре после смерти своего отца Птолемей II учредил в Александрии празднества — Птолемейи. Согласно указу, по статусу они должны были приравниваться к Пифийским играм в честь Аполлона. Городам всего греческого мира предлагалось отправить священных посланников (theoroi), как делалось по случаю проведения традиционных великих празднеств. На открытии первого торжества — его дата оспаривается (ок. 274 г. до н. э.?) — царь в присутствии этих зарубежных посланников и посетителей устроил величайшую процессию, которую не знал до этого греческий мир. Она была столь поразительной, что и пять веков спустя автор Афиней мог цитировать пространное ее описание, сохранившееся в труде Калликсена Родосского. Различные отделения процессии подчеркивали связь Птолемеев с их божественными патронами — Зевсом и Дионисом — и с Александром Великим, их вклад в свободу греков и масштабы их власти. Актеры, одетые в яркие и дорогие костюмы, олицетворяли друзей Диониса и такие абстрактные идеи, как год и четыре времени года. В серебряных, золотых и медных доспехах маршировала настоящая армия сатиров и силенов; мальчики и девочки разыгрывали триумфальное возвращение Диониса из Индии.

«Далее стояли статуи Александра и Птолемея, увенчанные плющевыми венками из золота. Статуя Добродетели, стоявшая близ Птолемея, была увенчана золотым венком из листьев оливы… Возле Птолемея стояла также статуя города Коринфа, увенчанная золотой диадемой… За этой колесницей шли женщины в нарядных плащах с дорогими украшениями — они олицетворяли города: некоторые — ионийские, а остальные — те эллинские, которыми прежде в Азии и на островах владели персы… Затем прошли конница и пехота, вооруженные до зубов: пехоты было примерно пятьдесят семь тысяч семьсот человек, конницы — двадцать три тысячи двести»[25].

Торжество было сложным пропагандистским мероприятием, срежиссированным для того, чтобы донести идею легитимности, богоизбранности, богатства и могущества Птолемея. Этот незабываемый спектакль имел военный оттенок и напоминал о претензиях Птолемеев на господствующее положение в греческом мире.

Из эллинистических династий лишь египетским Птолемеям удалось без происшествий передать власть от поколения диадохов следующему, что случилось в 283/282 году до н. э. «Любящие брат и сестра» цари Птолемей II и Арсиноя II (см. илл. 7), имевшие доступ к богатым ресурсам своих владений, защищенные от прямых угроз и использовавшие хитроумную политику создания альянсов, сделали царство Птолемеев ведущей политической силой Восточного Средиземноморья. Около 270 года до н. э. Феокрит описал Египет и его правителя следующими стихами:

Вряд ли придворные поэты заслуживают доверия; в противном случае у историков будущего сложится довольно обманчивое представление о северокорейской династии Кимов. На самом деле Птолемей II не был хозяином Ливии. В 276 году до н. э. его единоутробный брат и киренский наместник Магас объявил себя независимым правителем, и Кирена оставалась самостоятельным царством вплоть до его смерти в 250 году до н. э. Лишь когда в 246 году до н. э. дочь Магаса Береника вышла замуж за сына Птолемея II, Кирена вернулась во владения Птолемеев.

Несмотря на преувеличения, нарисованная Феокритом картина богатства, военной мощи, морского господства, внешнего влияния и внутренней безопасности правдива настолько, насколько позволяет жанр хвалебной поэзии. Птолемей II хорошо знал, как преподнести образ превосходства, хотя и не мог ввести в заблуждение внимательных наблюдателей. Сообщают, что Арат «восхищался несметными египетскими богатствами, слыша рассказы о слонах, о флотах и дворцах»; но когда оказался за кулисами, то увидел, что «в Египте нет ничего, кроме театральной пышности и показного блеска»[27].

Дипломатические связи Птолемеев достигали даже Крыма. Граффити на стене святилища Афродиты в гавани города Нимфея содержит детальное изображение корабля, именуемого «Исидой» и, вероятно, доставившего послов Птолемея II в города Северного Причерноморья. Именно к этому царю обращались греческие города в нужде и во время конфликтов. Птолемей II был вовлечен в Хремонидову войну и помогал Арату освобождать пелопоннесские города от тираний и гарнизонов.

Внешняя политика Птолемея II преследовала две главные цели — гарантировать господство в Эгейском море путем контроля над островами и прибрежными городами Малой Азии и обеспечить контроль над областью, которая всегда являлась яблоком раздора среди царств, наций и религий. В древности известная как Келесирия (Полая Сирия), она соответствует нынешним Южной Сирии, Ливану и Палестине (см. карту 3). За обладание этой землей Птолемеи и Селевкиды провели шесть Сирийских войн.

На восточном фронте неспокойно: Сирийские войны (274–253 гг. до н. э.)

В Первой Сирийской войне (ок. 274–271 гг. до н. э.) Птолемей II сумел защитить Келесирию и крепости в Малой Азии. Амбиции царя и его соправителя Птолемея Эпигона, вероятно, были значительно шире во Второй Сирийской войне (260–253 гг. до н. э.), разгоревшейся при невыясненных обстоятельствах вскоре после завершения Хремонидовой войны. Птолемей-младший был единственным сыном возлюбленной сестры царя Арсинои от ее брака с Лисимахом. Чтобы отличать его от старшего сына Птолемея, впоследствии ставшего Птолемеем III, ему дали прозвище Эпигон («рожденный после»). По завершении безуспешных попыток вернуть трон отца и власть над Македонией и Фракией (279–277 гг. до н. э.) Птолемей Эпигон возвратился в Египет. Не позднее 267 года до н. э., примерно в то же время, когда разразилась Хремонидова война против Антигона Гоната, Птолемей II назначил его, а не своего старшего сына, соправителем. Эпигон, сын Лисимаха, стал естественным противником Антигона Гоната, занимавшего престол, некогда принадлежавший его биологическому отцу.

Приблизительно тогда, когда Птолемей II ок. 260 года до н. э. начал новую Сирийскую войну против Антиоха II, Эпигон находился в Милете — вероятно, чтобы представлять интересы своего приемного отца. Однако — возможно, разочарованный тем, что его мечта о власти над Македонией не получила достаточной поддержки, — в 259–258 годах до н. э. он объединил силы с милетским тираном Тимархом и восстал против Птолемея II. Изначально Антиох II его поддержал, однако окончился мятеж тем, что войска его захватили Милет, Тимарх погиб, а Эпигон, по всей видимости, примирился с египетским царем. Сильные позиции Птолемеев в Малой Азии беспокоили как Родос — морскую державу на юге Эгейского моря, — так и Антигона Гоната, который решил занять сторону Антиоха II. В крупном морском сражении у острова Кос (256 г. до н. э.?) флот Птолемея II был разгромлен. Теперь Эгейское море, за исключением Феры, где сохранялся египетский гарнизон, контролировал Антигон Гонат. Антиох II вернул большую часть территории, утраченной Селевкидами в Первой Сирийской войне.

Эти и последующие Сирийские войны были не просто попыткой царей установить контроль над стратегически важными с военной и торговой точки зрения землями. Они стали частью курса на легитимизацию их власти через военные успехи. Келесирия оставалась предметом спора между двумя царствами на протяжении следующего столетия. Кроме того, ранние Сирийские войны явили собой пример того, с какой легкостью путем вовлечения внешних сил — как царств, так и городов — могли расширяться локальные конфликты.

В 253 году до н. э. мирный договор был скреплен династическим браком. Антиох II развелся со своей женой Лаодикой, женившись на дочери Птолемея II Беренике. Этот брак имел весомые последствия, хотя и не такие, на какие рассчитывали оба царя, недооценившие обиду отвергнутой царицы.

Cherchez la femme[28]

Война Лаодики (246–241 гг. до н. э.) и волосы Вероники

Со смертью Птолемея II в январе 246 года до н. э. подошла к концу эпоха, отмеченная его влиянием в международной политике. Теперь Антиоху II открывалась возможность расширить свои владения за счет птолемеевских земель за пределами Египта. Но и у Птолемея III имелись причины начать войну. Мир 253 года до н. э. существенно урезал влияние Птолемеев в Малой Азии и на Эгейском море, и это оправдывало попытки восстановить утраченные позиции и военными успехами утвердить власть нового царя. В 246 году до н. э. Антиох II находился в Малой Азии и, предположительно, примирился с Лаодикой, проживавшей в Эфесе. Поскольку развод с птолемеевской царевной нарушил мирное соглашение, ему следовало готовиться к войне. Но и Птолемей III не сидел без дела: его армия уже на раннем этапе этого противоборства действовала в северной части Эгейского моря.

Антиох II скоропостижно скончался в августе 246 года до н. э.; возможно, то было дело рук Лаодики, которая немедленно захватила власть над царством. Она провозгласила царем своего старшего сына Селевка II и организовала убийство сына Береники, а затем и самой царицы, в селевкидской столице Антиохии. Для Птолемея III целью войны были не только оборона или завоевание территории, но и защита сестры и племянника, а затем — месть за их гибель. Успехи его впечатляют. Он возглавил поход в самое сердце Селевкидского царства, завоевал столицы Селевкию и Антиохию, затем переправился через Евфрат и продолжил марш в направлении Месопотамии. Его поход в Междуречье стал одновременно и дерзким предприятием, и блестящим успехом. Именно отсюда почти 80 лет назад его дед и соратник Александра начал свой путь в Александрию. Когда Птолемею III сдался эфесский наместник, под его контроль перешел важнейший город Малой Азии.

До этого времени война была конфликтом между Птолемеями и Селевкидами; но, как часто случалось в то время, она имела эффект домино. Когда во власть Птолемея III попал город Энос во Фракии, имевший стратегическое значение для контроля морских путей в северной части Эгейского моря, встревожился Антигон Гонат, традиционный соперник Птолемеев в этом регионе. Он вступил в войну Лаодики (Третью Сирийскую войну), что превратило ее в одну из крупнейших за весь эллинистический период. Македонский царь, недавно утративший свои основные опорные пункты в Южной Греции, увидел шанс восстановить контроль над Кикладами. Птолемеевский флот был разбит в морском сражении у Андроса в 246 или 245 году до н. э.

Птолемею III пришлось прервать поход ок. 243 года до н. э. — возможно, из-за внутренних египетских проблем, вызванных его долгим отсутствием. Селевку II удалось вернуть земли в Малой Азии и Сирии, но дорогой ценой: ему пришлось признать соправителем своего младшего брата Антиоха Гиеракса («Коршуна»), который ок. 240 года до н. э. объявил себя царем Малой Азии. Что касается Антигона Гоната, импульс его победы при Андросе вскоре почти полностью сошел на нет. В 245 году до н. э. Арат очистил Коринф и Акрокоринф от македонского гарнизона. Под его руководством Ахейский союз объединился с Птолемеем III, который в 243 году до н. э. был объявлен его гегемоном на земле и на море.

Эта должность имела небольшой практический смысл: Птолемей III никогда не руководил ахейскими войсками или кораблями. Однако она несла политический посыл. Не в первый раз конфедерация государств избирала царя военным предводителем: эту позицию занимал Филипп II в Эллинском союзе, а члены династии Антигонидов Антигон Досон и Филипп V займут ее при возрождении этого объединения в 224 году до н. э. Но впервые на этом посту был царь, владения которого располагались за пределами Греции, что говорит о далеко идущих политических устремлениях как сделавшего такое предложение Арата, так и принявшего это предложение Птолемея III. Мы можем предположить, что для Арата это означало придание Ахейскому союзу значения, которое некогда имел Эллинский союз. Было бы удивительно, если бы этого не понимал столь дальновидный и сознательный политик: Арат одним из первых оставил после себя мемуары. В равной степени было бы удивительно, если бы египетский царь не знал о более ранних союзах, претендовавших на общеэллинский характер, и о значении должности гегемона в греческом союзе. Птолемей III осознавал также свою историческую роль: он оставил нам краткие рассказы о своих подвигах в надписях, которые величаво повествуют о небывалых достижениях. Нельзя сказать, что Птолемей III возрождал мечты о наследии Александра в Европе и Азии. Однако нельзя отрицать определенную преемственность политического инструментария, применявшегося царями и ведущими политиками. Можно заметить повторяющуюся схему: группа греческих городов, объединившихся для противостояния врагу их свободы, признает своим вождем монарха, политика которого в тот момент выглядит соответствующей их планам; монарх же принимает лидерство не из любви к свободе, но чтобы приобрести престиж в общегреческом масштабе.

Война Лаодики продолжалась до 241 года до н. э., когда Селевк II и Птолемей III наконец заключили мирный договор. Главный успех Птолемея III состоял в том, что он не только сохранил Келесирию, но и расширил свое царство, захватив важнейший порт Сирии — Селевкию в Пиерии. Египет Птолемея III, подчинившего Кипр, ряд островов Эгейского моря, прибрежные селения Фракии и малоазийские города, подтвердил свое положение ведущей силы Восточного Средиземноморья. Утверждению господства Птолемея III способствовали политические проблемы многих его соперников. Главной проигравшей стороной в войне стал Селевк II. После гражданской войны его брат Антиох Гиеракс правил значительной частью Северной и Западной Анатолии как независимый царь. А в Пергаме после великой победы над кельтскими племенами на северо-западе Малой Азии в 238 году до н. э. царский титул принял местный династ Аттал I. Около 228 года до н. э. он изгнал из Анатолии Гиеракса, который продолжил свои авантюры сперва в Месопотамии, а затем — во Фракии, где был убит в 226 году до н. э. На востоке участием Селевка II в войне Лаодики воспользовался наместник Парфии Андрагор, который стал править своей провинцией как самостоятельный царь (ок. 245–238 гг. до н. э.). Когда кочевые племена парнов, позднее известных как парфяне, вторглись в восточные провинции Селевкидского царства и заняли всю Парфию (238–209 гг. до н. э.), Селевк II не смог обеспечить сатрапиям защиту, которой от него ждали. По этой причине объявил независимость сатрап Бактрии Диодот, основавший Греко-Бактрийское царство. Когда в 226 году до н. э. Селевк II упал с лошади и погиб, его царство едва превышало половину того, чем владел его отец.

У Птолемея III были причины ликовать. Вскоре после войны он приказал возвести огромный трон в Адулисе — городе на южных рубежах его царства, на берегу Эритрейского (ныне Красного) моря. Надпись на греческом и египетском языках с гордостью описывала его подвиги. Монах Козьма Индикоплов («Плававший в Индию») видел ее в 525 году и оставил нам описание трона и текста:

«Царь Птолемей Великий… приняв от своего отца царскую власть над Египтом, Ливией, Сирией, Финикией, Кипром, Ликией, Карией и островами Киклад, вторгся вглубь Азии с пехотой, конницей, флотом и слонами из земли троглодитов и из Эфиопии, которых он и его отец первыми изловили в этих землях и, приведя их в Египет, снарядили их для войны. Завладев всеми землями по эту сторону Евфрата, Киликией, Памфилией, Ионией, Геллеспонтом, Фракией, и всеми силами в этих странах, и индийскими слонами и сделав правителей всех этих земель своими подданными, он пересек реку Евфрат и, подчинив Месопотамию, Вавилонию, Сузиану, Персиду, Мидию и остальные страны вплоть до Бактрии и найдя все реликвии, которые вывезли из Египта персы, и доставив их в Египет со всеми остальными сокровищами этих земель, он переправил свои войска через вырытые реки [каналы]…»

Птолемей III Эвергет (Благодетель) изображает себя гарантом династической легитимности, правителем бльшего числа стран, чем любой другой царь после Александра, воином, последовавшим по стопам великого завоевателя вплоть до Бактрии, военным изобретателем и мстителем за несправедливости, совершенные персидским царем Камбизом в отношении египетских храмов в 525 году до н. э. Несмотря на преувеличения, он был, безусловно, самым могущественным человеком в Восточном Средиземноморье. Весьма удивительно, что Птолемей III решил не использовать свое явное преимущество над Антигоном Гонатом и Селевком II для проведения более агрессивной политики. Был ли он единственным из эллинистических царей, кто научился на ошибках диадохов и понял, что излишнее могущество объединит против него всех его врагов? Или он желал спокойной жизни в Египте? Если судить о его намерениях по действиям, то Птолемей III был заинтересован в сохранении баланса сил, поддерживая тех, кто ослаблял его противников, — чаще деньгами, чем армиями. Менее агрессивная политика предполагала также меньший риск, и, в отличие от оппонентов, до самой смерти впутывавшихся в войны, Птолемей III провел последние 20 лет своего правления в Египте, уделяя внимание главным образом своим наследственным владениям. Он был первым из Птолемеев, в честь кого египетские жрецы составили пространную почетную надпись, сделанную греческим, египетским и демотическим письмом; также он реформировал провинциальное управление. Из Александрии он мог спокойно наблюдать за схватками в Греции, Малой Азии, Месопотамии и далее на востоке.

Память о Лаодике и ее войне стерлась. Однако небольшое происшествие оставило вечный след на ночном небе. Когда в 243 году до н. э. Птолемей III сражался в Месопотамии, его молодая жена Береника дала обет Афродите: она отдаст богине свои длинные светлые волосы, если та защитит царя и вернет его назад. Птолемей III вернулся в добром здравии, и Береника во исполнение обета поместила свои волосы в храм Афродиты. Когда на следующий день никто не смог их найти, свою версию выдвинул придворный астроном. Он соотнес волосы с созвездием, утверждая, будто богине любви столь понравился подарок, что она поместила его на небосвод, где и сегодня можно рассмотреть невооруженным глазом Волосы Вероники (Береники)[29]. Придворный поэт Каллимах сочинил поэму, вдохновляясь этой историей. Большая ее часть к настоящему времени утеряна, не считая отрывков стихов на папирусе. Однако сохраняется латинский перевод в 66-й песне Катулла — прекрасном восхвалении любви. Была ли любовь Береники сильнее стремления к завоеваниям? Не она ли удержала Птолемея III в Египте и позволила ему противостоять искушению начать новый поход? Эту мысль никогда не удастся ни подтвердить, ни опровергнуть; она остается прекрасным, но маловероятным предположением, безмятежным интермеццо между двумя чередами войн.

Последняя победа Птолемеев: битва при Рафии

В 221 году до н. э. важнейшие позиции в Средиземноморье перешли в руки людей нового, молодого, поколения. Царь Македонии Антигон Досон умер, и ему наследовал 18-летний Филипп V. В Египте умер Птолемей III, оставив на престоле 17-летнего Птолемея IV. На востоке 22-летний Антиох III, четырьмя годами ранее сменивший своего брата Селевка II, только что нанес поражение узурпатору Молону и восстановил свою власть в Малой Азии. Пользуясь своей победой, он начал поход против Египта с целью вернуть утраченные земли Келесирии.

Эта Четвертая Сирийская война (219–217 гг. до н. э.) закончилась одним из величайших сражений эллинистического периода — битвой при Рафии близ Газы 22 июня 217 года до н. э. Если верить цифрам, приведенным у Полибия, две армии насчитывали в целом 150 000 человек со 175 боевыми слонами. Впервые значительная часть птолемеевского войска состояла из обученных на македонский манер египтян — по сообщениям, их было 20 000. В начале сражения африканские слоны Птолемея IV, которые не могли вынести запах и звуки, издаваемые индийскими слонами Антиоха III, впали в панику и вызвали беспорядок в египетской армии. Антиох III разгромил кавалерию на левом фланге и, полагая, что он победил, бросился в погоню за бегущим врагом; Птолемей IV же провел успешную атаку в центре. Когда Антиох III понял, что его фаланга отступает, было уже слишком поздно. Побежденный, он вернулся в Газу и попросил перемирия, чтобы похоронить своих павших бойцов — передают, что погибла шестая часть его армии. Келесирия останется птолемеевской еще на 20 лет.

Несмотря на эту победу, война имела негативные последствия для Египта. Крупные траты опустошили царскую казну, и, что более важно, вклад египтян в победу поднял их самосознание. Всего через десять лет после битвы местное население под предводительством Хармахиса, объявившего себя фараоном Верхнего (Южного) Египта, восстало против Птолемея IV. Птолемеи на 20 лет (примерно с 205 по 185 год до н. э.) утратили контроль над значительной частью своего царства. Полибий описывает этот конфликт как «войну, в которой, если не считать жестокостей и подлостей с обеих сторон, не произошло ничего замечательного: ни сражения сухопутного или морского, ни осады, ни чего-либо иного подобного»[30]. Последствия ее для экономики Египта и авторитета царя были тяжелыми.

Хотя Четвертая Сирийская война представлена здесь как локальная, следует отметить, что она была, пусть и не крепко, связана с двумя другими войнами, которые велись между 222 и 217 годами до н. э. в удаленных областях: войной на Крите и Союзнической войной Филиппа V Македонского и ахейцев против этолийцев. Днный период демонстрирует эту общую черту эллинистических войн, которая усложняет любое историческое повествование о периоде эллинизма. Чтобы понять эти войны, нам надо превратиться в греческих наемников, сражавшихся в битве при Рафии: 6500 греков в армии Антиоха III и еще 11 000 — у Птолемея IV. Среди наемников с обеих сторон было 5500 воинов только с Крита. Критяне, служившие Антиоху III, находились под командованием человека из Гортины, а состоявшие в птолемеевской армии — под началом жителя Кносса, бывшего главным соперником Гортины. Присутствие критских наемников в армиях как Селевкидов, так и Птолемеев было связано с политической раздробленностью Крита. В 222 году до н. э. Гортина и Кносс объединили силы против Ликта, единственного города, который угрожал их гегемонии. Но они столкнулись с противодействием, связанным, возможно, с социальными конфликтами. Война против Ликта спровоцировала гражданские войны во многих городах, расколовшие в конце концов союз Кносса и Гортины. Этот критский конфликт развивался параллельно и в связи с войной Филиппа V и ахейцев против этолийцев. Гортинцы и их союзники поддерживали Филиппа V, в то время как кноссцы были союзниками этолийцев.

Историк того времени Полибий назвал этот феномен symploke («переплетение, соединение»). В 217 году до н. э. в переплетение Восточного Средиземноморья добавился новый важный игрок — Рим. Мы рассмотрим эту историю после обзора политической организации эллинистического мира.

Basileia: царская власть в эпоху эллинизма и ее разные истоки

Анонимный автор времен эллинизма так определяет царскую власть: «Монархическая власть [basileiai] не дается людям ни природой, ни законом; она дается тем, кто способен командовать войсками и разумно решать политические вопросы». Это определение, ставящее военные заслуги выше легитимности, порывает с более ранней греческой традицией царской власти. До Александра эллины знали лишь таких царей, которые имели титул (basileus) в соответствии с правовыми традициями: по причине принадлежности к определенному роду — например, Аргеадов в Македонии — или вследствие избрания на годовой пост басилея, имевшийся в некоторых городах. Но современники Александра и диадохов стали свидетелями того, как царей создавали военные победы. Именно победа сделала Александра сперва фараоном Египта, а потом — царем Азии. Все диадохи претендовали на царство, опираясь на свои военные успехи, а не на династическую легитимность. Антигон Гонат был признан царем не сразу после смерти своего отца в 283 году до н. э., хотя он и командовал войсками, и контролировал территории, но лишь после своей победы над галатами в 277 году до н. э. Сходным образом не решались назвать себя царями первые династы Пергама. Лишь победа Аттала I над галатами ок. 238 года до н. э. позволила ему принять этот титул. Западные греки Сицилии имели долгий опыт монархической власти тиранов, но первым, кто принял титул царя (басилея), был Агафокл, опиравшийся на свои достижения в войнах. По примеру диадохов он не ввел в титулатуру географические или этнические уточнения. Он не именовался «царем Сицилии» или «царем сиракузян». Он был просто царем Агафоклом, то есть царем любой территории, которую мог контролировать. Лишь Кассандр использовал этнически маркированный титул — «царь македонян». Намеренная размытость титулатуры эллинистических царей давала возможность беспредельного расширения их власти; то было приглашение к завоеванию.

После установления эллинистических династий легитимность царей опиралась на династический принцип наследования — как правило, от отца к сыну; власть царя зависела от его армии. Старый ритуал провозглашения царя собранием воинов имел огромное символическое значение. Мы предполагаем, что в доэллинистической Македонии при смерти царя влиятельные члены двора представляли армии человека, в отношении передачи монархической власти которому было достигнуто добровольное или вынужденное соглашение. Армия признавала его царем и командиром путем аккламации[31]. Эта практика сохранилась после падения дома Аргеадов. После времени диадохов о торжественном объявлении царя сообщается лишь в контексте узурпации или спорного престолонаследия, но это не значит, что оно не происходило в нормальной ситуации. Весьма вероятно, что в царстве Птолемеев провозглашение царя совершалось не только перед армией, но и перед населением столицы — Александрии.

Но эллинистическая царская власть лишь частично базировалась на македонских традициях. В равной степени было важно и иноземное влияние. Когда Александр захватил Египет, он, вероятно, повторил интронизацию фараонов; на престол в ахеменидской столице он воссел как преемник великих царей, заимствовав элементы их царского облачения. Мы не знаем, как на египетские ритуалы реагировал круг его македонских друзей. Но мы знаем, что принятие им персидских традиций в том, что касалось платья и церемониала, вызывало критику, насмешки и недвусмысленное отторжение. Один из церемониальных обычаев — проскинесис, или земной поклон, — вызвал такое неприятие как варварский обычай, что Александру пришлось от него отказаться. Иначе было с диадемой — украшенным венцом, который греки могли легко ассоциировать с венцами, которые вручали победителям атлетических соревнований. Начиная с «года царей» диадема была одним из наиболее важных знаков (инсигний) царской власти. Церемония коронации Антиоха IV, посаженного в 175 году до н. э. на селевкидский престол пергамским царем Евменом II и его братьями, описывается в следующих выражениях: «Они украсили его диадемой и другими знаками отличия, как было положено, принесли в жертву быка и обменялись клятвами верности со всей доброжелательностью и расположением».

Чтобы понять весь масштаб заимствования негреческих традиций эллинистическими царями, необходимо на мгновение сменить перспективу. Вместо того чтобы смотреть на него с точки зрения греков, следует осмыслить его с позиций местной знати, придворного персонала — писцов, астрологов, евнухов и слуг — и, особенно в таких городах, как Вавилон и Сузы, местного населения. Поначалу местная знать — военачальники, чиновники и жрецы, без которых управление империей Александра, а затем и Селевкидским или Птолемеевским царством было бы невозможно, — подчинилась военной силе; после того как первоначальный шок из-за падения династии Ахеменидов прошел, они ожидали от царей некоторых шагов, которые позволили бы местной знати влиться в новую систему правления. Им нужны были меры, которые гарантировали бы преемственность в выполнении таких сложных административных задач, как измерение земли для определения подати, поддержание инфраструктуры и средств связи, осуществление правосудия и охрана порядка на обширных территориях. Эллинистические цари, вынужденные договариваться о пределах своей власти с множеством партнеров, с готовностью делали эти жесты доброй воли. Одной из стратегических уступок было принятие негреческих символов власти. В Египте Нил ежегодно разливался в августе независимо от того, находилась власть в руках египетского фараона, персидского сатрапа, наследника македонского военачальника или римского императора; культовые, административные и технические обязанности, связанные с разливами Нила, оставались неизменными. Смена правителя была вызовом; разрыв преемственности влек за собой катастрофу. Такой же horror saltus, или сальто-мортале, был характерен для администрации азиатских территорий. С точки зрения хранителей обычаев менялись лишь имена правителей, но не задачи и структуры. Традиционная документация — астрономические записи, списки царей и обнаруженные в Вавилонии хроники — описывают время Александра и Селевкидов в той же манере, что и в предшествовавшие столетия. Они используют те же язык и письмо, демонстрируют тот же менталитет и оперируют концепцией царской власти, схожей с той, что существовала при Ахеменидах. В Египте жреческие декреты в честь царей Птолемеев обращаются к ним теми же хвалебными фразами, что услаждали фараонов на протяжении веков: к примеру, «Царь Верхнего и Нижнего Египта Птолемей, живущий вечно, любимец Птаха, сын Птолемея и Арсинои, богов Адельфов»[32]. Эллинистический мир был полон иллюзий — как намеренных, так и случайных. Одной из них была иллюзия преемственности, когда в реальности изменилось столь многое. Никогда не менялось, однако, значение династического принципа престолонаследия: сохранение власти в круге одной, иногда весьма расширенной, семьи.

Царская власть как семейное дело

Представьте следующую историю: женщина выходит замуж за одного своего брата, а после его смерти — за другого; но потом муж разводится с ней, чтобы жениться на ее дочери от предыдущего брака, и убивает ее единственного сына. Ну бывает, скажете вы. Да, бывает — в плохих мыльных операх и при эллинистических дворах; это история Клеопатры II. Эллинистические царские династии сталкивались со всеми вызовами, стоящими перед могущественными родами: удержание, раздел и передача семейной власти; борьба за любовь и внимание; ревность и зависть; честолюбие и разочарование. Исследовать эллинистическую царскую власть лишь как институт, не обращаясь к межличностным отношениям и эмоциональному напряжению, неверно в той же степени, в какой нельзя закрывать глаза на чувства при изучении британской королевской семьи. Но естественно, когда мы имеем дело с семьями, жившими более двух тысячелетий назад, то опираемся на фильтрованную информацию.

Эллинистические монархии уподоблялись домохозяйствам и управлялись соответственно. Теоретически вся власть находилась в руках главы хозяйства, но в зависимости от его возраста, опыта и личностных свойств значительным могло быть влияние его жен, матери, детей и придворных (или «друзей»). Понимание эллинистической монархии как семьи — не современное изобретение. Именно таким образом эти монархии преподносили себя своим подданным и внешнему миру. Хотя жена Антиоха III Лаодика и не была его сестрой, официально она представлялась таковой. Царские эпитеты, под которыми были известны египетские правители, подчеркивали их семейные связи. Птолемей II был «любящим сестру» (Филадельфом); Птолемей IV, Птолемей VII, Береника III, Птолемей XIII и Клеопатра VII (та самая Клеопатра) были «любящими отца» (Филопаторами); Птолемей VI, как и две его жены — сестра Клеопатра II и ее дочь Клеопатра III, — был «любящим мать» (Филометором). Иногда эти эпитеты отражали реальность — Птолемей II действительно любил свою сестру Арсиною II, а иногда — нет: отношения между Клеопатрой II и Клеопатрой III были в лучшем случае подпорчены. Были они выражениями чистых чувств или нет, эти эпитеты всегда преследовали одну и ту же цель: представить подданным образ династической преемственности и гармонии.

История сына, который влюбляется во вторую жену отца, знакома нам по «Дону Карлосу» Верди (и Шиллера); но такова и эллинистическая счастливая любовная драма между Антиохом I и его мачехой Стратоникой. Она вдохновит Давида и Энгра на создание полотен, равно как и Этьенна Мегюля — на сочинение «Стратоники» (1792), одной из самых популярных комических опер конца XVIII века. Этот сюжет дает хороший пример того, как царский дом представлял себя в виде любящей семьи. В 294 году до н. э. Антиох влюбился в Стратонику — молодую жену его отца Селевка. В отчаянии он решил уморить себя голодом, отказываясь от еды под предлогом некоего заболевания. Однако он не смог провести своего медика Эрасистрата, который твердо решил выяснить объект желания молодого человека, будь он женского или мужского пола. Эрасистрат заметил, что всякий раз, когда Стратоника приходила проведать Антиоха, он отвечал типичными симптомами влюбленности: «прерывистая речь, огненный румянец, потухший взор, обильный пот, учащенный и неравномерный пульс, и, наконец, когда душа признавала полное свое поражение, — бессилие, оцепенение и мертвенная бледность»[33]. В итоге, полагаясь на привязанность Селевка к сыну, доктор взял на себя риск рассказать царю, что бедой Антиоха являлась любовь, которую нельзя было ни удовлетворить, ни излечить, — любовь к жене Эрасистрата. Когда Селевк попросил Эрасистрата, который был его другом, отдать Антиоху свою жену, тот спросил царя: сделал бы он то же самое, будь Антиох влюблен в Стратонику? Со слезами на глазах Селевк заявил, что он с готовностью отдал бы все свое царство, если бы только мог спасти этим Антиоха. Дождавшись этих слов, Эрасистрат открыл правду.

«После этого разговора Селевк созвал всенародное собрание и объявил свою волю поженить Антиоха и Стратонику и поставить его царем, а ее царицею надо всеми внутренними областями своей державы. Он надеется, продолжал Селевк, что сын, привыкший во всем оказывать отцу послушание и повиновение, не станет противиться и этому браку, а если Стратоника выразит неудовольствие его поступком, который нарушает привычные понятия, он просит друзей объяснить и внушить женщине, что решения царя принимаются ради общего блага, а потому должны почитаться прекрасными и справедливыми»[34].

Мы не знаем, что в действительности произошло в царских покоях Селевкидов; известная нам история сраженного любовью сына, вероятно, была обнародована с согласия двора. В конечном счете, всех трех ее главных героев невозможно упрекнуть за их чувства. Это рассказ о любящем и готовом принести жертву отце, почтительном и покорном сыне и верной и благоразумной жене — история о крепкой семье, поддержанной в ее решении друзьями. Вероятно, здесь имеется также и элемент театральности: царская семья представляется ее подданным в образе людей, подверженных эмоциям. «Царь и его сын — одни из нас», — могли бы подумать люди. Такая пиар-стратегия знакома нам из современной политики. Важно, что Селевк созвал народное собрание, дабы возвестить о своем решении: вероятно, оно состояло из жителей столицы и войска и было использовано, в соответствии с древней македонской традицией провозглашения царя армией, для представления соправителя и будущего монарха.

Почти десятилетие спустя, ок. 285 года до н. э., Птолемей I назначил соправителем своего сына Птолемея II. Позднее такие заявления стали обыкновенной практикой эллинистических царств, гарантировавшей безболезненность престолонаследия в рамках династии. Однако не всегда передача власти происходила таким мирным образом. Так как династические браки использовались обычно для заключения новых политических союзов, довольно часто при необходимости царь мог отвергнуть жену в пользу родственницы другого правителя. Дети от многочисленных браков монархов, равно как и их отвергнутые жены, регулярно становились источниками конфликтов. Возьмем пример Птолемея I Египетского. Прежде чем стать царем, он женился на Эвридике — дочери могущественного регента Антипатра. Эвридика родила ему троих сыновей и двух дочерей. В 317 году до н. э. в Александрию с сыном Магасом и дочерьми Антигоной и Феоксеной приехала Береника — племянница Антипатра и вдова македонского аристократа. При посещении царицы она привлекла взор Птолемея, который развелся с первой женой, чтобы жениться на ней; она родила ему двух дочерей, Арсиною и Филотеру, и сына, позднее известного как Птолемей II. Только от этих двух браков (а их было больше) Птолемей I имел восемь родных детей и трех приемных. Когда в качестве преемника он избрал Птолемея II, его старший сын Птолемей Керавн бежал ко двору Лисимаха, царицей при котором была его сводная сестра Арсиноя, в то время как другая его сестра Лисандра была замужем за сыном царя Агафоклом. Когда интриги Арсинои привели к казни Агафокла, Керавн и Лисандра скрылись в столице Селевка. Керавн помог царю разбить Лисимаха в сражении при Курупедионе, но его амбиции были превыше царской благодарности. После победы он убил Селевка и объявил царем Македонии себя самого. Когда он выдвинул претензии и на египетский престол, Птолемей II попытался прийти к соглашению со своим старшим сводным братом и договорился о его браке на их сестре Арсиное. Но та плела заговор против нового мужа, вследствие чего были убиты два сына Керавна. В конце концов Арсиноя вернулась в Египет, где вышла замуж за своего брата Птолемея II, став одной из наиболее влиятельных женщин в истории эллинизма, а после смерти — популярной богиней (см. илл. 7).

Неудивительно, что при таких хитросплетениях династические конфликты были повсеместны. Лисимах казнил своего сына Агафокла (284 г. до н. э.); правитель Кирены Магас пошел против своего единоутробного брата Птолемея II (274 г. до н. э.); Антиох I убил своего мятежного сына Селевка (267 г. до н. э.); Антиох Гиеракс боролся со своим братом Селевком II за трон и в течение недолгого времени правил частью Малой Азии (ок. 246–235 гг. до н. э.); а Филипп V распорядился о казни своего сына Деметрия (180 г. до н. э.), которого подозревал в сговоре с римлянами. На протяжении 40 лет Птолемеевское царство страдало от борьбы за власть между Птолемеем VIII и его сестрой Клеопатрой II (ок. 163–118 гг. до н. э.). В царстве Селевкидов с 161 до его конца в 163 году до н. э. непрерывно велась династическая борьба между различными ветвями правящего рода.

Во всех этих родовых конфликтах огромную роль играли женщины. По традиции, имевшей глубокие корни в племенных царствах Македонии и Эпира, жены царей имели большое влияние; они много ездили, обладали политическими, а подчас и военными навыками. Мать Александра Олимпиада была одним из действующих лиц войн диадохов; то же касается и Эвридики, жены царя Филиппа III Арридея. Так называемая война Лаодики (246–241 гг. до н. э.) демонстрирует степень политического влияния эллинистических цариц. Однако ни одна из этих цариц не сравнилась бы с Клеопатрой VII, последней правительницей эпохи эллинизма, которая интересовалась наукой и своими личными качествами очаровала двух величайших полководцев Рима.

Иногда в династическую борьбу включались и незаконные дети, прижитые царями от их любовниц. Некоторую роль в войне диадохов играл Геракл — предположительно, незаконнорожденный сын Александра от персидской аристократки Барсины. Другой бастард царского дома, незаконнорожденный сын Аттала II Аристоник, объявил себя царем, когда его единокровный брат Аттал III завещал свое царство Риму в 133 году до н. э., а внебрачные дети селевкидских царей имели большой вес в династических войнах II века до н. э.

С этим тесно связан феномен узурпации царской власти родственниками царей. В ограниченном масштабе ее совершил племянник царя Антигона Гоната Александр. Царь поручил ему командовать войсками в Коринфе, самым важным из македонских гарнизонов в Греции. Воспользовавшись ослаблением македонской власти в Южной Греции, Александр поднял мятеж и на непродолжительное время установил единоличную власть над Коринфом и Эвбеей. Молон, правивший «верхними сатрапиями» в государстве Селевкидов, восстал против Антиоха III из-за ненависти к его первому министру (223–220 гг. до н. э.). Тот же Антиох III столкнулся и с бунтом Ахея — его дальнего родственника, которому удалось объявить себя царем части Малой Азии (220–214 гг. до н. э.). Вероятно, эти узурпаторы намеревались править лишь теми землями, до которых могли дотянуться, но не всем царством Селевкидов.

Несмотря на эти вызовы, эллинистические правящие династии оказались более долговечными, нежели любая из римских. Антигониды правили непрерывно с 307 по 167 год до н. э., Атталиды — с 281 по 133 год до н. э., а Птолемеи — с 323 по 30 год до н. э. Даже растянутой во времени (150–63 гг. до н. э.) гибели Селевкидов предшествовал яркий период имперской политики (312–163 гг. до н. э.). Напротив, Антонины — династия римских императоров, не связанных кровным родством, — не продержались и столетия (96–192 гг. н. э.). Что объясняет эту долговечность эллинистических династий? Первым фактором являлось общее признание наследственной преемственности во всех ее юридических и социальных аспектах. Что еще более важно, лишь члены правящих семей, их близкие родственники и главные советники имели доступ к политике, ресурсам — деньгам и армии — и связям с военными командирами, наместниками, полисной знатью и, позднее, римскими сенаторами, без которых личную власть установить было невозможно. Следовательно, переход высших полномочий от одной семьи к другой мог случиться лишь в исключительных обстоятельствах: когда наместник, правивший слабо контролируемой и недостаточно защищенной территорией на периферии государства, отказывался подчиняться и создавал собственное царство, как было с Греко-Бактрийским царством в Иране и Афганистане; или когда смена власти была итогом внешнего вмешательства — как правило, римской интервенции. Кроме того, эллинистическим дворам успешно удавалось использовать целый набор средств для того, чтобы сделать их правление приемлемым для самых различных сил, вовлеченных в сложные взаимоотношения, — для армии, зависимых городов, коренного населения, жителей столиц и, в соответствующий период, для Рима.

Новые организационные требования: как управлять империями

Что бы вы делали, если бы на середине третьего десятка вам, обученному управлять царством, которое можно пройти поперек меньше чем за десять дней, выпало бы править империей, простирающейся от Балкан до Ирана на востоке и Египта на юге? Если успех не лишит вас рассудка, то вы адаптируете обнаруженную на месте административную систему, внеся в нее лишь столько изменений, сколько совершенно необходимо. Но что, если в покоренные земли вы приведете население, незнакомое с местными устоями и традициями? Установите ли вы их обычаи на завоеванных территориях или, напротив, включите переселенцев в существующие структуры их новой среды обитания? Таковы были два вызова, с которыми столкнулся Александр Великий, едва ступив на египетскую землю. Эти вызовы обострились после того, как он победил Дария III при Гавгамелах и воссел на трон ахеменидских царей в Сузах. Александр вынужден был отвечать на них и позднее, поселяя своих ветеранов на завоеванных землях во время своего похода далее на восток; он вновь столкнулся с ними в короткий период между своим возвращением из похода и преждевременной смертью.

Отвечая на первый вызов, Александр следовал здравому смыслу, используя существующую инфраструктуру. На протяжении двух столетий Ахемениды правили своей империей, пользуясь системой сатрапий и соединяя централизованную автократическую власть царя и его двора с децентрализацией определенных задач — набора в местное ополчение, поддержания закона и порядка, сбора подати — на провинциальном уровне. Другим традиционным авторитетом, который Александр не мог игнорировать, особенно в Египте, было жречество. Однако поселение ветеранов, сформировавшихся в политических, социальных и культурных традициях греческих полисов, было новым явлением как для Египта, так и для остальных земель обширной империи Александра. Для организации и управления новыми полисами Александр обратился к модели греческих колоний. Что касается осуществления раздела земли завоеванных территорий между солдатами, Александр и его преемники должны были следовать уже существовавшей македонской системе. Тем самым организация эллинистических царств и система управления ими уходили корнями во множество различных традиций и опирались на греческие и македонские институты наравне с местными обычаями; но всегда имелось место для новшеств.

Александр умер, не успев столкнуться с рутинным делом управления империей. Но его преемники не могли избежать этого; им приходилось решать административные задачи немедленно. Основные особенности этой системы управления, должно быть, сформировались уже к 300 году до н. э. Несмотря на множество важных различий, эллинистические царства были близки в том, что касалось положения царя, идеологии монархии и управления. К главным задачам относились поддержание военной организации и защита территории, финансовые дела и сбор подати, осуществление правосудия и поддержка святилищ.

Царь был окружен высокопоставленными должностными лицами, которые образовывали его двор. Если правитель не был несовершеннолетним, он сам выбирал их по заслугам, способностям и лояльности. Очень часто, особенно в ранний период, чиновники, рожденные не в том царстве, где они служили, но являвшиеся уроженцами греческих городов, возвышались при дворе вследствие целого ряда факторов. Происхождение из семьи, обладавшей влиянием и связями, способствовало получению места при дворе, однако умелые люди, особенно военные командиры, могли подняться в иерархии на основе их заслуг и верности. Эта верность имела личный характер и была обращена к царю, а не к царству или «государству». Потому административная некомпетентность царя или поражение его в войне могли подорвать доверительную связь между царем и его командирами, заставив последних искать другого «нанимателя».

Члены двора и высокопоставленные чиновники были прямо связаны с персоной правителя. Они были его «друзьями» (philoi). Их титулы указывали на близость к царю и на место в иерархии. В царстве Птолемеев, где титулы формально были закреплены в начале II века до н. э., высшие чины и члены двора назывались «телохранителями» (somatophylakes), «последователями» (diadochoi), «друзьями», «главными телохранителями» (archisomatophylakes), «первыми друзьями» (protoi philoi), «родственниками» (syngeneis) и далее — «равными родственникам по чести» (homotimos tois syngenesin). Подобные определения существовали и в Селевкидском царстве: «друзья», «почетные друзья» (timomenoi philoi), «первые друзья» и «первые и избранные друзья» (protoi kai protimomenoi philoi). «Друзья» составляли один из наиболее значительных административных и военных органов эллинистического царства. Они руководили важными армейскими частями, управляли областями и провинциями, выполняли функции послов и советников. Они сопровождали царя на охоте и пировали вместе с ним, обучали царевичей, а порой оказывались и настоящими друзьями. Со временем положение царского «друга» стало передаваться от одного поколения к другому, и сложилась наследственная аристократия, что, однако, не лишало умелых или способных новичков возможности стать придворными.

Двор находился там, где пребывал царь, а царь, если только он не вел военный поход, располагался в столице или одной из столиц, если их было несколько. Для Птолемеев такой столицей была Александрия, в течение периода эллинизма выросшая в огромный городской центр с населением около миллиона человек — настоящий мегаполис античности. Неоспоримым центром власти был дворец, находившийся поблизости от царских гробниц. Он был соединен с учебным центром и библиотекой — Мусейоном. Царство Селевкидов имело три столицы — Антиохию и Апамею на Оронте и Селевкию на Тигре. В течение III века до н. э. в крупный городской центр развился Пергам — центр власти Атталидов. Ни традиционные столицы Македонии Эги и Пелла, ни второстепенный центр Деметриада не достигли масштабов столиц новых царств.

Сложность административных задач сделала жизнь при эллинистических дворах более утонченной, нежели при незамысловатом дворе древней Македонской монархии. Фундаментальным элементом придворного быта оставался пир, или симпосий, на котором в непринужденной обстановке встречались царь, его семья и высшие военные и административные чины. Пир предоставлял возможность обсудить вопросы внешней политики и военной стратегии, обменяться словами с иноземными гостями и посланниками, да и просто поговорить на различные темы. При эллинистических дворах, особенно в Александрии, связанные с пирами культурные мероприятия — чтение старой и новой литературы, лекции по истории, обсуждение произведений искусства и музыкальных выступлений — часто достигали высокого уровня изысканности. Он зависел от интеллектуальных способностей и интересов царя и его придворных. На одном полюсе мы имеем людей вроде Птолемея I, который, сам будучи настоящим историком, собирал в Александрии ведущих ученых своего времени, чтобы создать Мусейон с библиотекой в качестве учебного центра, или Пирра и Антигона Гоната, окруженных философами; на другом — находим царей, которые любили показать собственные артистические навыки (Антиох IV — сценического танцора, Птолемея XII — флейтиста), но порицались современниками за унижение царского достоинства. Стоит ли говорить, что соревнование между придворными за влияние, их тщеславие, вражда и интриги, равно как и любовные связи между их родственницами и царями, процветали при эллинистических дворах так же, как и при любых других дворах в истории.

Наиболее крупные царства приняли систему управления провинциями, в общем и целом следовавшую более ранним традициям. В Египте еще с фараоновых времен существовала сложная административная система, нацеленная на наиболее эффективное использование ежегодных разливов Нила для земледелия. Птолемеи восприняли ее. Местные администраторы должны были отчитываться перед центральной властью и координировать с ней решение наиболее важных задач, особенно сооружение и поддержание каналов и дамб, а также приготовление полей к разливам Нила. Центром административной системы являлся двор в Александрии, где фискальную систему возглавлял главный чиновник — диойкет. Территория разделялась примерно на 40 провинций, называвшихся номами. Каждый ном управлялся стратегом («полководцем»), на которого были возложены полицейские и судебные обязанности. Номархи («главы номов») отвечали за сельскохозяйственное производство, в то время как ойконом («домоуправитель») надзирал за фискальными делами и уплатой подати в царскую казну в Александрии. Ему помогал «царский писец» (basilikos grammateus), ответственный за ведение счетов. Эти посты имели очень большое значение, так как в экономической системе Птолемеевского царства почти вся хозяйственная деятельность находилась под жестким контролем царской администрации. Центральная власть определяла, что, где, кем и в каком количестве должно быть произведено, а заодно и устанавливала цены на товары и размеры подати, которую следовало уплатить. Производство многих товаров было государственной монополией, а правительственные ограничения запрещали торговлю с внешним миром. Чтобы управлять такой системой, государство прибегало к услугам сборщиков подати, которые сперва оплачивали ожидаемую подать на определенный продукт, а потом получали право взимать ее с населения. Во II веке до н. э. «стратеги земель» (strategoi или epistrategoi tes choras) отвечали за единицы крупнее провинций, а именно — Верхний и Нижний Египет, Фивы и Кипр.

Каждый ном был разделен на топы (районы), которые состояли из ком (деревень). Каждым топом и комой управляли локальные чиновники, топархи и комархи соответственно, которым помогали писцы. Для осуществления правосудия имелись местные суды, которые существовали отдельно для греков, отдельно для коренного населения и, возможно, для других этнических групп вроде евреев. Кроме того, Птолемеи до известной степени уважали авторитет египетского жречества как посредника между смертными и богами. Административная и фискальная система Египта применялась с незначительными изменениями в управлении внешними владениями Птолемеев в Южной Сирии и Палестине, Малой Азии и на Эгейских островах. Этими внешними владениями также управляли стратеги, а ойкономы надзирали над фискальными и экономическими делами и служили связующим звеном между сборщиками подати и царской казной. Каждый администратор был связан с вышестоящим чином, образуя жесткую иерархическую вертикаль управления, которая начиналась на уровне деревни и через район и провинцию достигала центральной власти в Александрии. По вопросам безопасности и правосудия провинциальные стратеги обращались напрямую к царю, в то время как фискальное управление возглавлялось диойкетом.

Важной задачей царской администрации было поддержание вооруженных сил. Военное дело достигло высокого уровня тактического умения и в бою, и при долгих осадах, равно как и значительной специализации: существовали различные виды войск с особенным вооружением — например, тяжелые фаланги с длинными копьями, легковооруженные отряды с маленькими круглыми щитами, лучники и пращники, расчеты осадных приспособлений и метательных орудий, кавалерия и флот. Все эти войска требовали специальной подготовки. Порой цари собирали огромные — например, в битве при Рафии сражались 140 000 человек — и разнородные армии: они состояли из профессиональной регулярной армии, вспомогательных наемников, отрядов союзных городов и федераций и в некоторых случаях солдат, набранных из негреческого населения.

В Селевкидском царстве условия несколько отличались. Здесь не было такого объединяющего географического элемента, как Нил; расстояния между столицами и периферийными сатрапиями способствовали центробежным тенденциям, которые приводили к узурпациям власти и отпадению земель. Но принципы управления не отличались от тех, что действовали в птолемеевском Египте. Здесь создатели державы также основывали свою власть на объединении местных традиций, особенно в администрации восточных провинций, и греческих гражданских традиций, которые использовались при управлении городами. Самым важным чиновником под властью царя являлся «управляющий делами» (epi ton pragmaton) — нечто вроде визиря; его пост был унаследован от древних восточных царств. Подать и доходы собирались в царскую казну (to basilikon), которая находилась в ведении «управляющего доходами» (epi ton prosodon); ему подчинялись местные финансовые чиновники в провинциях. В конце III — начале II века до н. э. над провинциями Малой Азии стояла фигура, похожая на вице-короля, — «управляющий делами за Тавром». Другим важным чиновником был «управляющий двором» (epi tou koitonos). Царство делилось на провинции, которые в целом соответствовали сатрапиям Персидской державы. Их наместники, стратеги («полководцы»), объединяли военные и гражданские функции. Внутреннее деление сатрапий на районы и более мелкие единицы — топы, различалось в зависимости от размеров и местонахождения каждой из сатрапий. Свет на вертикаль власти проливают надписи, содержащие распоряжения царей, и сопроводительные письма, приказывающие нижестоящим властям действовать в соответствии с ними и высекать их на камне. К примеру, собрание датирующихся 209 годом до н. э. документов, найденное у Филомелиона во Фригии, включает царский указ (prostagma), назначающий Никанора верховным жрецом всех святилищ в малоазийских провинциях. Этот указ сначала был послан Зевксиду — второму человеку в государстве после царя, который передал его Филомену, сатрапу Фригии; в свою очередь сатрап отправил его главе региона — Энию, который передал его Деметрию, предположительно, начальнику топа. Наконец, Деметрий вручил копию другому адресату — вероятно, местному чиновнику или жрецу. Вся процедура передачи заняла не более месяца. Селевкиды на своей территории обнаружили уже существующую инфраструктуру, в особенности дорожную сеть, которая упрощала связь и торговлю. Улучшения выразились в первую очередь в развитии в пригодных местах сети городов и портов, которые могли служить центрами транзитной торговли между Востоком и Западом.

До 188 года до н. э., когда римский сенат пожаловал царя Эвмена II огромными территориями в Малой Азии, прежде входившими в Селевкидское царство, царство Атталидов было относительно небольшим. На своих землях Атталиды использовали существовавшие ранее административные структуры. Македонско-Фессалийское царство Антигонидов на всем протяжении своего существования было намного меньше прочих эллинистических царств, и главной его целью было удержание контроля над подвластными городами Греции и Эгейских островов. Это требовало сложных договоренностей между царями, желавшими установить свою власть, и городами, которые никогда не переставали бороться за свою автономию.

Эллинистические царства были многоэтничными и многоязычными, что представляло для властей еще одну проблему. Даже в куда более однородном с точки зрения культуры Македонском царстве Антигонидов часть сельского населения являлась негреческой по происхождению; но большинство из них — в основном, но не исключительно фракийцы — использовали греческий язык для составления эпитафий и посвящений и были сильно эллинизированы. В Азии и Египте дела обстояли сложнее. В малоазийских царствах старые и новые греческие города, почти исключительно заселенные греками, соседствовали с сельскими поселениями, обитатели которых принадлежали к различным коренным этническим группам Анатолии — мизийцам, карийцам, фригийцам, лидийцам, пафлагонцам, фракийцам и другим. Наемничество было источником для новых иммиграций — иранцев, галлов и евреев. В царстве Птолемеев в дополнение к местному египетскому населению и греческим поселенцам мы находим также большое количество иудеев и наемников различного происхождения. Селевкидское царство, особенно в период его величайшего расширения в III веке до н. э., было разнообразнее всех в том, что касается этнических групп и языков. В отношении этих различных народностей царской администрации приходилось осуществлять главным образом две задачи: налогообложение и правосудие.

Коренные народности, проживавшие на царских землях, сохранявшие при этом некоторые формы самоорганизации для решения местных задач, известны под названием laoi («народы»). Они обрабатывали землю царя и коллективно платили подать либо царю, либо лицу, которому тот мог пожаловать эту землю, — придворному, бывшему военному командиру, разведенной царице. Подать, которую уплачивала деревня — а не отдельный земледелец, — обыкновенно составляла десятую часть того, что производила земля, и определенную часть (как правило, от 2 до 12 %) стоимости добываемых древесины, скота, вина и других товаров. Иногда, однако, встречается и подушная подать. Современный термин «сервы» неточно передает положение лаой. Последние были лично свободны в том смысле, что они не являлись собственностью другого лица или института. Когда земля, которую они обрабатывали, переходила в новые руки путем завоевания или пожалования, менялся получатель подати, но это не значит, что они становились собственностью нового землевладельца или что они были прикреплены к земле. Когда царь прирезывал их землю к территории города, они становились периэками (paroikoi — «живущие вблизи города»). Обобщения относительно положения лаой, как правило, ошибочны. Учитывая частоту войн и необходимость царей заполнять казну деньгами, чтобы платить своим армиям, угнетение и эксплуатация неизбежно оказывались всеобщими. В Египте, о жизни коренных жителей которого известно больше, во II веке до н. э., особенно в условиях хаоса гражданских войн, часть населения, став жертвой угнетения и беззакония, покинула свои поля и занялась разбоем. Декрет Птолемея VIII об амнистии, выпущенный в 118 году до н. э., после длительного периода гражданских войн, ясно свидетельствует об этой проблеме. Царское воззвание требовало, «чтобы люди, которые ушли в анахоресис[35] ввиду того, что они повинны в воровстве или совершили другие преступления, вернулись к себе домой и возобновили свои прежние занятия, а… оставшееся их имущество не должно быть продано»[36]. В Малой Азии Аристоник получил поддержку в своем восстании против Рима в конце II века до н. э. отчасти из-за разочарования местного населения царства Атталидов.

В городских поселениях чужеземцы — главным образом наемники — образовывали самоуправляемые общины, которые назывались politeumata («гражданские сообщества»). Мы знаем о существовании таких политевм в царстве Птолемеев. Люди из Кавна и Термесса, проживавшие в Сидоне, имели свои гражданские сообщества; в Египте известны и другие подобные группы беотийцев, критян, киликийцев, евреев и идумеев (живших южнее Мертвого моря). Политевмы фригийцев и ликийцев, зафиксированные лишь в имперский период, должны были существовать и ранее. Гражданские сообщества имели отдельные святилища и собственных жрецов. Если опираться на данные о еврейских политевмах, отмеченных в нескольких городах (Александрии, Гераклеополе, Леонтополе, Беренике) и документированных лучше прочих, члены гражданских сообществ жили в обособленных кварталах; должностные лица политевм выполняли возложенные на них птолемеевской бюрократией административные и судебные обязанности.

Высокая степень пластичности и приспособление к различным традициям позволили царским дворам справляться со сложным управлением огромными и разнородными территориями достаточно ограниченными силами. Однако проблемы, присущие эллинистическим царствам, — династические конфликты и военный характер царской власти, обязывавший правителя постоянно стремиться к легитимизации посредством войн, — подрывали, как мы увидим в следующих главах, стабильность власти.

Города и цари: борьба за автономию и иллюзия свободы

В 318 году до н. э. был предан суду афинский военачальник Фокион, противостоявший царю Филиппу Арридею. Согласно некоторым источникам, он был осужден единогласно. Однако анонимный афинский историк, чье повествование сохранилось в «Жизнеописании Фокиона» Плутарха, дает иную версию:

«Тягостное то было зрелище, когда их [Фокиона и его спутников] на телегах везли через Керамик к театру. Именно туда доставил их Клит [сторонник царя] и там караулил, пока архонты не созвали народное собрание, не препятствуя участвовать в нем ни рабу, ни чужеземцу, ни лишенному прав, но всем мужчинам и женщинам, открыв доступ в театр и на ораторское возвышение.

Когда прочитали послание царя, в котором он говорил, что, хотя и признал обвиняемых виновными в измене, решать дело предоставляет им, афинянам, ныне вновь свободным и независимым, и Клит ввел подсудимых, все лучшие и самые честные граждане, увидев Фокиона, закрыли лица, поникли головами и заплакали, а один из них отважился подняться и сказать, что, коль скоро царь доверил народу решение дела такой важности, было бы правильно, чтобы рабы и чужеземцы покинули собрание»[37].

Анонимный историк намеревался показать, что народное собрание, важнейший символ демократии и народного суверенитета, превратилось в театральное представление. Упоминая незаметные на первый взгляд детали, он создает образ спектакля. Собрание проходило в театре — месте проведения зрелищ. Оно состояло не только из граждан, которые составляли привычный орган принятия решений, но из обыкновенной театральной публики: мужчин и женщин, граждан и чужеземцев, свободных и рабов. Во время спектакля кто-то зачитал письмо царя, в котором тот признавал право афинян на собственный свободный суд, но лишь в том случае, если царь известит их о своем решении. В театре — доме иллюзий и обмана — царь дал театральную постановку «свободы». Эта пародия на народное собрание играла роль театральной маски, под которой пытались скрыть нелицеприятную действительность — утрату суверенитета.

Победа Филиппа II при Херонее в 338 году до н. э. не стала концом греческих полисов, но явилась, безусловно, поворотным моментом их истории: с этого времени многие гражданские коллективы Греции и Малой Азии оказались под прямым или опосредованным контролем царей; а те, что избежали этой участи, рано или поздно присоединялись к федеративным государствам и были вынуждены принять параллельное существование федеративного суверенитета.

Контроль над городами обеспечивал царям разнообразные преимущества. Полисы поддерживали их «международную» политику. Их армии играли роль союзников. Их людские ресурсы имели существенное значение для набора наемников. Их укрепления и гавани позволяли царям контролировать стратегические пункты, равно как и сухопутные и морские пути. К примеру, македонские гарнизоны в Халкиде и Акрокоринфе господствовали над важными маршрутами. Контроль над портами (Афин — у Антигонидов, Эфеса и Итана на Крите — у Птолемеев), равно как и владение такими островами, как Фасос, Фера и Самос, был желанным приобретением для царского флота. В некоторых случаях цари могли также обложить город регулярной податью или внеочередной контрибуцией.

Целый ряд средств позволял царям осуществлять контроль над городами. Самым прямым и эффективным, но также и самым ненавистным, было размещение гарнизона, который монарх представлял как защиту, а граждане отвергали как средство урезания их свободы. С начала IV века до н. э. термин aphrouretos («свободный от гарнизонов») становится почти полным синонимом слова autonomos. Как написано в одном из эллинистических источников, процитированном в Плутарховом жизнеописании Арата, царь «взнуздал» ахейцев, когда они приняли македонский гарнизон и направили заложников царю Антигону Досону. Гарнизон оказывал давление на политические институты гражданского коллектива; до некоторой степени он использовал экономические ресурсы города; он занимал местные военные сооружения — форты, цитадели и порты. В дополнение к влиянию гарнизонного командира, представлявшего интересы царя, в некоторых случаях царский контроль воплощался в назначении особого чиновника как его представителя. «Смотритель за городом» (epistates epi tes poleos, или просто epi tes poleos) обыкновенно назначался царями в города, расположенные за пределами подвластной им территории. Такие «городские наместники», порой неотличимые от гарнизонных командиров, зафиксированы во внешних владениях Птолемеев на Кипре, в Малой Азии, и на островах Эгейского моря; в Пергамском царстве Атталидов; в причерноморском Боспорском царстве и в царствах Вифинии и Каппадокии. В Македонском царстве правитель осуществлял свой контроль над городами, посылая эпистатам (epistatai) инструкции; неясно, были ли эпистаты выборными должностными лицами или «городскими наместниками», назначаемыми царем. Цари оглашали свою волю с помощью общеприменительных актов (diagrammata) и писем, которые касались конкретных вопросов. Цари могли влиять на города и через советы лояльных им местных должностных лиц. Однако лишь от города зависело, примет ли народное собрание царские указания и проголосует ли за тот или иной декрет или закон.

Эллинистические цари осуществляли плотный контроль над городами и ограничивали народный суверенитет в зонах своего влияния, назначая эпистатов или лояльных им тиранов, располагая гарнизоны, оказывая поддержку своим политическим союзникам и сообщая о своих желаниях в письмах. Тем не менее все стороны пытались сохранить лицо, поддержать иллюзию демократии и суверенитета и создать у городского населения впечатление, будто оно свободно не только номинально. Эта цель достигалась тщательным выбором выражений в переписке между царем и городами, а также театрализованным поведением. Очень информативна корреспонденция между царем Филиппом V и номинально суверенным городом Ларисса в Фессалии. В 217 году до н. э. лариссийцы отправили царю посольство, дабы объяснить, что из-за войн город потерял значительную часть населения. В ответ Филипп V вручил делегации свободного города свои инструкции, которые, однако, требовали формального одобрения народным собранием:

«Покуда я думаю о прочих, кто заслуживает вашего гражданства, сейчас я рассудил, что вы должны издать декрет, который дарует гражданство фессалийцам и прочим грекам, живущим в вашем городе. Ибо я полагаю, что, когда это будет сделано и все будут объединены полученными милостями, я и город получим множество других выгод и будет обрабатываться больше земли».

Предоставлять гражданство, то есть принимать в полисную общину новых полноправных членов, мог лишь суверенный коллектив путем голосования на народном собрании. Какой бы ни была реальная власть царя, он никогда не мог наградить кого-либо гражданством одного из подвластных ему полисов. Однако он мог попросить общину принять его решение в соответствии с ее собственными законными процедурами. Конечно, царь мог выразить свою волю прямо. Филипп V это и сделал, использовав глагол krino (постановлять, выносить решение); но к своим требованиям он присоединил аргументы с тем, чтобы позволить лариссийцам сохранить лицо, представив принятие декрета не следствием его принуждения, но результатом убеждения. Фраза «я рассудил, что вы должны издать декрет» показывает разрыв между номинальным суверенитетом Лариссы и реальной властью царя («я рассудил»). Рекомендации Филиппа V были слишком весомыми, чтобы их игнорировать; но история на этом не закончилась. Когда царь был отвлечен войной, лариссийцы отменили декрет, навязанный им силой. В 214 году до н. э. Филиппу V пришлось послать второе письмо:

«Я слышал, что те, кому было даровано гражданство в соответствии с письмом, которое я вам послал, и вашим декретом, и чьи имена были выбиты на стеле, были оттуда стерты. Если это правда, те, кто посоветовал вам это сделать, поступились интересами вашего города и моего правления… И все же я и сейчас призываю вас подойти к вопросу беспристрастно и восстановить тех, кто был избран гражданами, в правах гражданства».

На этот раз Филипп V более детально описал преимущества данной меры и ясно выразил, чт следовало сделать городу. И сейчас он также не мог издать декрет, однако был способен продиктовать его содержание. Далее он просит лариссийцев отозвать любые решения против людей, которые были сочтены не заслуживавшими гражданства, и заключает: «Но заранее предупредите тех, кто пытается выдвинуть против них обвинения, что они не должны действовать таким образом по причинам политической борьбы». И в этот второй раз город подчинился. Филипп V был мастером театрального поведения; он умел носить маску любезного правителя и друга народа. При посещении несколько лет спустя (209 г. до н. э.) Аргоса он «снял с себя царский венец и пурпурную одежду, дабы по виду приравнять себя к народу, показаться человеком добродушным и простым»[38]. Помимо смены наряда для создания ложного образа он и в своих речах скрывал приказы за советами. Переписка между Филиппом V и Лариссой — хороший пример того, как царские письма могли выступать важным средством непрямого осуществления власти.

Отношения между царями и номинально суверенными полисами характеризовались взаимностью. Города нужны были царю, но и самим им требовалась царская поддержка, особенно в деле защиты от нападений пиратов в Эгейском море или соседей и варваров — в Малой Азии, северной части Эгейского моря и Фракии. По этой причине цари порой оправдывали размещение постоянных гарнизонов как акты благодеяния и защиты города, в то время как в действительности те предоставляли им стратегические преимущества.

Городские общины обращались к царям за разрешением их споров. Они надеялись на финансовую поддержку и пожертвования, на которые города украшались представительными зданиями и произведениями искусства, горожане снабжались дешевым хлебом, атлеты получали оливковое масло, чтобы смазываться им в палестрах, а богослужения проводились более пышно. Важнейший материальный вклад царей касался защиты городов: они передавали лошадей для конницы, оружие и военные суда, древесину для строительства кораблей и средства на возведение или починку городских стен. Но ничто не ценилось так сильно, как готовность царей признавать свободу и автономию города, освобождать их от податей и очищать от гарнизонов.

Города демонстрировали лояльность тем из царей, кто удовлетворял их интересы, воздавая им божественные почести. Отношения между царями и городами основывались на сложной взаимосвязи власти и взаимности, подобной той, что существовала между народом и знатью. Передают, что, когда некая старая женщина настаивала на том, чтобы Филипп Македонский ее выслушал, а царь ответил, что у него нет на это времени, она крикнула ему: «Ну, тогда откажись и от царства!»[39] Признание царской власти требовало ответной службы правителя.

Военный характер эллинистической царской власти

Когда документы эллинистического времени описывают царство, они используют выражение «царь, друзья и войска» (ho basileus kai hoi philoi kai hai dynameis). Следовательно, аппарат эллинистического царства состоял из царя, высших армейских начальников и должностных лиц администрации (друзей), а также армии. Эллинистический монарх был прежде всего военным лидером (см. илл. 8 и 9). В этом отношении он не отличается от большинства доэллинистических басилеев. Военный характер эллинистической царской власти можно усмотреть в обязанностях царя, воспитании царевичей, организации двора, знаках власти, самовыражении правителей и их отношении к армии.

В энкомии (хвалебной песне) Птолемею II придворный поэт Феокрит утверждал: «[Птолемей] с неустанной заботой отцов охраняет наследье — так, как царю подобает, и сам добавляет немало»[40]. В число главных обязанностей эллинистического царя входили охрана унаследованного, возвращение утраченных земель и завоевание новых территорий. От него требовалось сражаться, оказывать действенную военную защиту, побеждать или в случае необходимости погибнуть в бою. Селевкидский правитель Антиох III соответствовал этой модели идеального эллинистического царя. Он взошел на престол в возрасте всего 20 лет и в итоге нескольких войн усмирил восстание наместника «верхних сатрапий» Молона, который объявил себя царем в Мидии (220 г. до н. э.), вернул почти всю Келесирию под свою власть (219–217 гг. до н. э.) и восстановил контроль над большей частью Малой Азии, разгромив узурпатора Ахея (216–213 гг. до н. э.). Тогда, в подражание Александру Великому, он начал крупный военный поход, который привел его армию в земли восточнее Гиндукуша (212–205 гг. до н. э.), где Антиох III заставил местных правителей признать его главенство. Ко времени возвращения (204 г. до н. э.) он был известен как Megas (Великий).

Готовить наследника к исполнению подобных ожиданий надо было с раннего детства. Приоритетами в воспитании мужского потомства царей были военные тренировки, верховая езда и охота. Молодой наследник получал опыт и обосновывал свои претензии на престол, сопровождая отца или военачальников в походах. Некоторые цари проявляли большой интерес к военной теории и применению в войнах «прикладной науки». Деметрий Полиоркет обязан своим прозвищем («Осаждающий города») новым механическим приспособлениям, которые он использовал при осаде Родоса в 305–304 гг. до н. э. Эпимах Афинский сконструировал для него передвижную девятиуровневую осадную машину (элеполис) с длинным выдающимся вперед бревном, которое заканчивалось конусом, украшенным бараньей головой. Сообщается, что авторами работ о военной тактике были Пирр и его сын Александр. Птолемеи развивали баллистические исследования, а Гиерон II Сиракузский применял опыт Архимеда, чтобы решать задачи осадной войны. Ожидалось, что цари могут лично повести войска в атаку, хотя и считалось ошибкой подставлять их опасности без основательных причин. Большинство царей III — начала II века до н. э., за исключением Птолемеев, тратили большую часть своего правления на походы, и многие их них получали раны, а иногда и погибали в бою.

Некоторые из прозвищ, под которыми были известны цари, рождались из аккламации, случайного или намеренного одобрения, подчеркивавшего их военные заслуги или доблести: Сотер («спаситель»), Никатор («победоносный»), Никефор («несущий победу»), Каллиник («имеющий честные победы») и Эпифан («обладающий очевидной силой»). Шлем был стандартным атрибутом царского портрета (см. илл. 8). Известная статуя эллинистического царя (см. илл. 9) изображает его нагим и в расслабленной позе; воображаемая диагональная линия ведет взгляд зрителя к концу его копья, благодаря чему становится ясно, что при необходимости его могущество может быть продемонстрировано силовыми методами. Военные качества и сила играли важную роль в празднествах, организуемых царями. Военные мотивы занимали видное место в величайшем из известных фестивалей того времени — процессии, организованной Птолемеем II в честь его отца в Александрии (ок. 274 г. до н. э.). Зрителям были показаны видимые доказательства военной мощи царя: они увидели 57 600 пеших солда и 23 200 всадников, которые в боевом снаряжении прошествовали по улицам Александрии до стадиона. Когда Антиох IV не смог установить контроль над Египтом и был унижен римским полководцем, он компенсировал свою неудачу, организовав впечатляющий военный парад более чем 50 000 человек, часть которых была снаряжена невиданным прежде оружием.

Если царю не удавалось осуществить ожидания и оказать военную защиту, те, кто мог это сделать, получали шанс занять его место — либо узурпировав трон, либо создав свои собственные царства. В Северном Иране и Афганистане «верхние сатрапии» Селевкидов, непрерывно сталкивавшиеся с нападениями кочевых племен, откалывались, как только внимание селевкидских правителей переключалось на другие дела. Сатрап Мидии Тимарх использовал свои войны против вторгшихся парфян для того, чтобы стать царем этой части империи (163–160 гг. до н. э.). Истоки почти всех мелких царств периферии эллинистического мира крылись в амбициях наместников-предателей и династов, которые воспользовались слабостью царя.

Военный характер монархии приводил к пониманию доброго царя как человека, постоянно одерживающего победы, отвечающего на просьбы подвластных ему и неизмеримо более слабых зависимых городов. Не все цари жили по этим стандартам. Когда было так, их власть нельзя было измерить по человеческому лекалу; сравнить ее можно было лишь с властью богов. Потому они удостаивались почестей, обычно распространяющихся лишь на божеств.

Смертная божественность эллинистических царей

Первым из смертных в Греции, кто получил божественные почести при жизни, был спартанский полководец Лисандр, и случилось это после поражения Афин в Пелопоннесской войне в 404 году до н. э.; благодарные самосские олигархи, возвращенные из эмиграции, возвели ему алтарь, приносили жертвы, пели религиозные гимны и сменили название праздника Геры на Лисандрию — «праздник Лисандра». Хотя эти почести были мимолетны, они предвосхитили более поздние события, некоторый импульс которым придали Филипп II Македонский и Александр Великий. Культ Филиппа существовал в основанном им самим городе Филиппах и, возможно, в нескольких других греческих городах. В день его гибели процессия несла изображение Филиппа вместе с ликами 12 богов-олимпийцев; такой демонстрацией он не объявлял себя богом прямо, но опосредованно уподоблял свою власть могуществу богов.

Культ Александра — более сложный феномен. До конца своей жизни Александр вел себя как благочестивый смертный, не избегавший возможности принести жертву богам. Будучи ранен, он пошутил, уверив своих товарищей, что перед ними кровь, а не «влага, какая струится у жителей неба счастливых»[41]. Александр причислял к своим предкам Геракла и Ахилла, которым поклонялись как героям и богам. Родство с подобными персонажами не было его изобретением. И другие греки до него считались потомками богов и героев вследствие их выдающихся заслуг: к примеру, известный фасосский атлет Феаген почитался сыном Геракла. Эту традицию позднее продолжили Птолемеи, которые претендовали на происхождение одновременно от Геракла и Диониса, и Селевкиды, считавшие своим предком — или даже отцом Селевка I — Аполлона. Когда Александр принял в Египте статус фараона, то фактически он стал сыном богом Ра, а сам — божеством. Во время его пребывания в Египте или вскоре после этого ходили слухи, что его отцом был не Филипп, а Зевс. Однако представление об Александре как о человеке, чья сила сравнима с могуществом богов и который достоин соизмеримых почестей, дополнялось его беспрецедентными военными достижениями и попытками превзойти героев и богов. Он соперничал с Гераклом, напав на Аорн, а его завоевание Индии сравнивали с индийским походом бога Диониса.

Во время кампаний Александра его культ был учрежден в нескольких городах Малой Азии: в его честь возводились жертвенные алтари, проводились соревнования, его именем назывались филы (территориальные округа в полисах). Его другу Гефестиону после смерти стали поклоняться как герою. Новшеством явилось случившееся в 323 году до н. э., когда города материковой Греции, возможно, по требованию Александра или наущению его двора, отправили священных посланников в Вавилон, чтобы почтить его как бога. Вскоре после этого Александр умер, и, за редким исключением, его культ прервался. В Малой Азии в начале II века до н. э. продолжали подносить жертвы Александру Эрифры; жрецы царя Александра зафиксированы в Эфесе во II веке до н. э., а в Эрифрах — даже в конце III века н. э.

К концу IV века до н. э. наделение царей почестями, предназначенными лишь для богов, стало обычной практикой. Одними из наиболее ранних примеров являются культы Антигона Одноглазого и Деметрия Полиоркета в Афинах. Когда Деметрий освободил Афины от гарнизона Кассандра (307 г. до н. э.), афиняне провозгласили Антигона и Деметрия «спасителями» (soteres) города; был возведен алтарь, и новоназначенные «жрецы спасителей» совершили жертвоприношения; две новые филы были названы в честь спасителей Антигониди и Деметриада; были учреждены ежегодные празднества с процессией, жертвоприношением и состязаниями. В большинстве городов почитание царей и, куда реже, цариц состояло из тех же элементов. Правителю посвящался названный в его честь теменос (священный участок). На нем сооружался алтарь для жертвоприношений царю. Его статуя ставилась в уже существующем храме наряду со статуей традиционного бога, с которым царь «делил храм» (synnaos). Ежегодно назначался жрец, наблюдавший за жертвоприношениями, которые совершались на празднике. Греческие празднества проводились обыкновенно в день рождения бога и включали в себя процессию, принесение жертв и атлетические состязания. Эти черты определяли модель городского культа правителя. Фестиваль назывался в честь царя (например, Антиохии — в честь Антиоха).

Хорошим примером служит учреждение божественных почестей для Селевка I и Антиоха I в малоазийском городе Эги сразу же после их победы при Курупедионе в 281 году до н. э. Жители Эг помимо наделения обоих царей эпитетом Сотер в знак освобождения ими города предприняли ряд мер: построен храм рядом с теменосом Аполлона, поставлены две культовые статуи, возведены два алтаря для царей, а также алтарь и статуя «богини-спасительницы» Сотиры (вероятно, Афины), а на празднествах в честь Аполлона в жертву Селевку и Антиоху были принесены два быка. В дальнейшем жертвоприношения в честь освобождения города стали совершаться каждый месяц, а также в месяц Селевкейон (названный в честь Селевка). Для поклонения царям ежегодно избирался жрец. Он, облаченный в лавровый венок, диадему и роскошное одеяние, должен был совершать жертвоприношение на царском алтаре, предварявшее каждый сход или народное собрание. Специальный глашатай добавлял имена царей во все молитвы, а ко всем священным возлияниям, совершавшимся перед должностными лицами, добавилось курение благовоний, сопровождаемое молитвами к Сотерам. В честь Селевка и Антиоха также были названы две новые филы; совет старейшин был назван в честь Селевка, а собрание полководцев — в честь Антиоха. Мы можем наблюдать сходные черты, но с добавлением дополнительных почестей, в малоазийском Теосе в 204 году до н. э., когда этот город выразил благодарность Антиоху III за освобождение его от податей и признание неприкосновенности города. Благодарные граждане наградили Антиоха III и царицу, его «сестру» Лаодику, почестями, которые приравнивали их к богам. Изваяния Антиоха и Лаодики были поставлены рядом со статуей покровителя города Диониса,

«дабы те, кто сделал этот город и его землю священными и неприкосновенными, освободил нас от подати и проявил благосклонность по отношению к народу и объединению дионисийских актеров, получили от нас все почести в лучшем виде; разделив с Дионисом храм и прочий почет, они совокупно будут почитаться спасителями нашего города и совокупно будут нести нам благо».

Был учрежден новый фестиваль, названный в честь царской четы (Antiocheia kai Laodikeia). Каждая фила должна была воздвигнуть царю и царице алтарь и приносить им жертвы так же, как они приносили жертвы Посейдону. Кроме того, к празднествам и домашним жертвоприношениям предлагалось присоединиться жителям, не имевшим гражданства. В праздничные дни в знак торжества каждый должен был носить венок; суды закрывались, прерывалась всякая работа. Зал в здании городского совета, где объявил о своем благоволении Антиох Великий, освятили и там же поставили статую. В первый день года все должностные лица обязаны были приносить жертвы. Поскольку изваяние царя стояло в зале заседаний, все обсуждения члены совета проводили будто бы перед царским взором. Помимо Антиоха III жертвоприношения совершались двум божествам, символизировавшим природу славы: харитам, олицетворявшим благодарность и милость, и Мнеме — памяти. Подношения выражали идею того, что теосцы вечно будут помнить оказанные им милости и чувствовать постоянную благодарность за них. В день Нового года все избранные на год должностные лица должны были «приносить жертву за их введение в должность, дабы они приняли пост с добрым началом»; таким образом, новогодние торжества стали празднествами в честь царя. В этот день молодые люди, оканчивавшие воспитание эфебов и входившие в состав гражданского коллектива, приносили жертвы царской чете, «чтобы не начать публичной деятельности, не отблагодарив благоволителей, ибо мы учим нашу молодежь считать второстепенным все помимо выражения благодарности». Победители атлетических состязаний, входя в город, возлагали на статуи венки и совершали им жертвоприношения. Дабы отблагодарить царя за безопасность обработки земли и получение от нее урожая, первые плоды помещались напротив царской статуи, а жрец покрывал ее голову венцом, соответствовавшим сезону. Царице Лаодике был посвящен фонтан:

«Так как царица благочестива к богам и благоволит народу, будет правильно, чтобы все, кто чтит богов и совершает омовения, брал воду из этого фонтана для подготовки жертвоприношения… Все жрецы и жрицы, которые совершают жертвоприношения от лица города, должны использовать эту воду при всех жертвоприношениях, требующих воды».

Эти ритуалы связывали с царской четой основные аспекты жизни: принятие решений на народном собрании, осуществление должностными лицами исполнительной власти, воспитание молодежи, гражданские права, победы в атлетических состязаниях, земледелие, семью и культ Диониса. Царь и царица символически присутствовали в политической жизни и гражданских обрядах; они отождествлялись с абстрактными идеями памяти, спасения, защиты, свободы и благодарности. Ритуалы приравнивали влияние царской власти к воздействию воли богов. Антиох III, подобно богу, ниспослал процветание.

Почитанием его как бога теосцы проявляли благодарность, но также и выражали надежду на то, что царская милость будет обращена к ним и далее. Царский культ как выражение признательности был стратегией убеждения: он обязывал царя сохранять свою благосклонность. Для того чтобы добиться пожертвований от царей, города представляли себя слабыми, страдающими и зависимыми, конструируя тем самым образ могущественного монарха. Сравнивая царскую власть с божественной, города косвенно вынуждали правителя действовать соответствующим образом. Иногда в связи с культом правителя используется термин isotheoi timai (почести, равные божественным). Определение isotheos указывало на то обстоятельство, что цари эпохи эллинизма не были богами; они лишь почитались как боги. Это представление позволяло эллинистическим грекам придать царям статус выше статуса обычного смертного, не обожествляя их.

Поклонение царям и царицам носило официальный характер; даже в том случае, если жертвы приносились дома, они были официально предписаны. Люди не обращались к царям с молитвами об их личных заботах. Лишь царица Арсиноя II удостоилась частного культа после своей смерти ок. 268 года до н. э. Она считалась покровительницей моряков и была популярной богиней в Восточном Средиземноморье, отождествляемой с такими традиционными патронами мореходов, как Афродита и Исида.

Мировоззрение, стоявшее за царским культом, можно наблюдать в гимне, который афиняне исполняли в 291 году до н. э., встречая Деметрия Полиоркета. Он продумал свое прибытие в Афины таким образом, чтобы оно совпало с празднованием посвященных Деметре Элевсинских мистерий; встретить его вышла процессия из хоров и ithyphalloi (мужчины в костюмах с эрегированными фаллосами), танцевавших и распевавших на улице:

Песня отдает дань эпифании богов — то есть свидетельству их присутствия; этот жанр с помощью эпитетов и превосходных степеней воспевает их зримые и ощутимые силы; он обращается к желанию богов, достойных этого звания, выслушать молитвы. Таковы важные черты эллинистического божественного культа. Согласно религиозной концепции, лежащей в основе данного гимна, истинный бог, в отличие от немых изображений, охотно общается со смертными и выслушивает их мольбы. Деметрий «истинный» в силу своего зримого и ощутимого присутствия, ровно так же, как истинными богами являются лишь те божества, что вторгаются в земной мир и показывают свою мощь. Заявляя, что значение имеют лишь те боги, что прислушиваются к мольбам, поэт как бы предупреждал Деметрия, что и его сакральность зависела от этого качества. Как истинному богу ему необходимо было демонстрировать свое умение выслушивать просьбы афинян и защищать их от врагов. Божественная природа смертных основывалась на эффективности. Как сказал историк начала III века н. э. Дион Кассий, «[т]олько доблесть [arete] делает многих равными богам [isotheos], но ни один человек никогда не становился богом в результате народного голосования»[43].

Если царский культ, устанавливаемый городами, был ответом на оказанные в прошлом или ожидающиеся в будущем милости и усиливал, таким образом, связь между городом и царем, то династический культ правителя, вводимый двором, имел иные истоки и преследовал иные задачи: он обеспечивал объединение всех обширных территорий и связь царей с их подданными. Изначально династический культ представлял собой обожествление умершего правителя; затем он распространился также и на живых царей. Когда в 283 году до н. э. умер Птолемей I, его сын и наследник Птолемей II объявил отца богом; той же чести была удостоена и его вдова Береника в 279 году до н. э. Усопшая царская чета почиталась в качестве «богов-спасителей» (theoi soteres). Когда умерла жена и сестра Птолемея II Арсиноя (268 г. до н. э.?) — или, возможно, даже до ее смерти, — в храмах всех местных божеств Египта был учрежден ее культ. В завуалированном виде Птолемей II, ассоциируя себя и свою сестру с культом Александра Великого, распространял и утверждал свое господство. Жрец Александра становился также и жрецом богов Адельфов, «любящих брата и сестры» (theoi philadelphoi). Все его наследники делали то же самое — прибавляли к титулу жреца свои эпитеты. Так культ Александра в Александрии трансформировался в династический культ. Именем этого «эпонимного» («дающего имена») жреца датировались публичные документы, что подчеркивало как династическую преемственность, так и божественную природу монархии.

В дополнение к этому культу Птолемеи также почитались в египетских святилищах как «разделявшие храм божества» (synnaoi theoi) и получали ежедневные возлияния и воскурения. Главным адресатом этого культа было местное население. Время проведения династических празднеств часто соотносилось с египетскими традициями; почитание Арсинои II оплачивалось средствами, которые обычно шли на содержание местных египетских храмов, а декреты египетских жрецов, высекавшиеся на камне местным письмом, обращались к членам царской семьи с использованием традиционной египетской религиозной лексики. Такие практики позволяли местному населению признать царя Птолемея III своим фараоном. За пределами Египта, в птолемеевских владениях в Малой Азии, на Кипре и Эгейских островах, династический культ практиковали солдаты, служившие в птолемеевских гарнизонах, устанавливая таким образом связь с центром власти в отдаленной столице. Династический культ Птолемеев имел огромное значение для поддержания сети контактов и создания эффекта величия. Величайший монарх этого царства Птолемей II сознательно использовал данный культ с такими целями, учредив Птолемейи, на которые города со всего греческого мира должны были посылать феоров (священных посланников).

Царство Селевкидов было менее однородно, нежели птолемеевский Египет. Хотя они не могли учредить свой династический культ на основе существовавших ранее практик (вроде фараоновских традиций), все же они могли воспользоваться объединяющим действием религиозного почитания. Обожествление покойного монарха было стандартной процедурой со времени Антиоха I, однако новшество внедрил Антиох III, установивший собственный прижизненный культ. Он учредил должность верховного жреца себя самого и своих предков (209 г. до н. э.?), а несколько позднее — верховного жреца его жены Лаодики.

Династический культ давал монархам в рамках подконтрольных им царств идеологическую поддержку их власти и позволял местному населению принимать участие в особом виде поклонения, в котором оно замечало знакомые черты. С другой стороны, города использовали царский культ в качестве инструмента, с помощью которого они устанавливали более прочную связь с монархом и прямо выражали свою благодарность за милости, оказанные в прошлом, а также надежду на новые в будущем. Подобным же образом цари и царицы отвечали на эти почести, обещая принимать во внимание интересы городов. В деликатных взаимоотношениях полиса и царя города поощряли царское великодушие и создавали образ монарха, господствующего и обладающего неограниченной властью, равной божеской.

Торги за власть

Цари эпохи эллинизма правили всеми землями, которые они могли захватить и удержать посредством своей военной мощи: землями, которые они унаследовали и могли защитить; землями, которые они могли завоевать; землями городов, которым они предоставляли свою защиту. Следовательно, их царства были разнородны в том, что касается происхождения и правового положения их обитателей — граждан, военных поселенцев, зависимого населения, — а также общественного устройства. У каждого царства имелось географическое ядро. У Антигонидов это были Македония и Фессалия, у Птолемеев — Египет, у Селевкидов — Северная Сирия, Вавилония и часть Малой Азии, у Атталидов — северо-запад Малой Азии; ядрами мелких периферийных царств Вифинии, Каппадокии, Понта и Армении были соответствующие области. Ввиду многочисленных внешних владений территории крупных царств редко очерчивались непрерывной границей. Управление таким государством само по себе было проблемой. Принятие царской власти зависело от успешного проведения деликатного торга с другими царями (и их дочерьми), «друзьями», армией, населением городов и, в особенности, столицы (столиц), греческими городами, местным населением и его знатью, богами, а с начала II века до н. э. также и с Римом. Мощь эллинистического царя зависела от этой сложной сферы взаимодействия с «другими» — от игры обещаниями и надеждами, просьбами и предложениями, достижениями и угрозами, силой и мягкостью.

Основой власти в эллинистическое время всецело являлась личность царя. То, что сегодня мы бы назвали «государственными делами», в греческом языке периода эллинизма называлось «делами царя» (pragmata tou basileos); визирь именовался «ответственным за дела» (epi ton pragmaton); царство отождествлялось с домовладением (oikos); двор состоял из «друзей» царя (philoi). Их постепенно формализовавшиеся титулы показывают, сколь близки они были к царю и сколь огромным его доверием они пользовались. Термин «друзья» подразумевает отношения доверия и расположения, основанные на признании иерархически более высокого положения царя и на ожидании наград за верность.

Цари понимали, в какой степени лояльность их друзей, военных командиров и армии зависела от их щедрости. По этой причине они стремились, чтобы их политика щедрых вознаграждений тех, кто хорошо им послужил, была ясно обозначена в соответствующих документах, выставлявшихся на всеобщее обозрение. Сходный принцип взаимообмена определял отношения между царем и его армией. Ожидалось, что наградой за лояльность и успешную службу будут продвижение вверх, покровительство, почести и материальные приобретения — земля, деньги, подарки и часть добычи после успешной кампании. Получатели королевских милостей упоминали об этом в своих посвятительных надписях, адресованных богам или просивших процветания для царей. Сообщая другим идею взаимности, они укрепляли лояльность и пропагандировали принципы, на которых строилось царство. Для солдат важнейшей наградой было пожалование земли. Как и в случае друзей, верность армии легко могла быть утрачена, если правитель проявлял страх перед поражением, не выполнял обещания о разделе добычи или если его власть была слишком слабой или слишком авторитарной. Даже Александра Великого не обошел стороной опыт бунта рассерженных солдат; мятежи в армии, особенно в рядах наемников, равно как и случаи дезертирства, хорошо задокументированы.

С конца III века до н. э. и далее цари все чаще были вынуждены договариваться о своем положении с внешней силой — Римом. Они заключали с римлянами союзные договоры; обсуждали условия мира после поражения на войне; прибегали к римлянам как арбитрам или помощникам в своих династических спорах; взирали на них как на возможную поддержку во внешнеполитических делах; а когда у них не оставалось другого выхода, завещали им свои царства. Появление союзных царств-сателлитов стало итогом все возраставшего влияния римлян, равно как и их первоначального нежелания присоединять территории и брать на себя управление ими; для этой задачи они предпочитали использовать зависимых царей.

Эти переговоры разочаровывали: сказывались различия греческого и римского «дипломатических языков», переменчивость политики римлян, а также загадочное соотношение сил между сенатом и честолюбивыми полководцами. В 168 году до н. э. Антиох IV увидел римскую дипломатию в действии, и такое запоминается надолго. После победоносного вторжения в Египет, почти закончившегося аннексией Птолемеевского царства, он столкнулся с требованием Рима отозвать войска. Как бы то ни было, у Антиоха IV оставалось немного пространства для маневров. Посохом римский посол очертил вокруг него круг, приказав не переступать границы, покуда он не даст ответа. Селевкидскому царю пришлось уступить. В то же время царь Вифинии Прусий II показал, как слабый царь мог взаимодействовать с римлянами, только что разгромившими его сводного брата Персея, для достижения своих целей:

«Когда явились к нему римские послы, он вышел навстречу им с бритой головой и в шляпе, в тоге и башмаках, словом, в таком одеянии, какое у римлян носят недавно освобожденные рабы, именуемые вольноотпущенниками. Поздоровавшись с послами, он сказал: „Глядите на меня, вашего вольноотпущенника, который желает во всем угодить вам и подражать вашим порядкам“… Теперь при входе в сенат, стоя в дверях против собрания сенаторов, с опущенными руками, он распростерся перед заседающими, облобызал порог и воскликнул: „Привет вам, боги спасители!“ — показав этим такую меру малодушия, вместе с сим бабьей приниженности и лести, что и последующие времена не увидят ничего подобного»[44].

Приняв облик вольноотпущенника, Прусий обязал сенат признать ответственность патрона за его участь. Возвысив сенат до положения бога-спасителя, царь вынудил его действовать соответственным образом так же, как города того времени пытались добиться поддержки царей, учреждая культы правителей. Это театрализованное поведение — важная черта эллинистической царской власти.

Монархия как спектакль

Деметрий Полиоркет был, безусловно, самым трагическим, но и самым театральным из царей. В своих упорных попытках унаследовать империю Александра он перенес больше превратностей судьбы, чем кто-либо другой из эллинистических царей; раз за разом от терял и завоевывал царства. Плутарх, следуя за источниками периода эллинизма, представлял жизнь Деметрия как драму. Деметрия и других диадохов, менявших свое поведение, лишь только надев диадему, Плутарх сравнивает с трагическими актерами, которые «вместе с платьем и маской меняют и походку, и голос, манеру ложиться к столу и разговаривать с людьми»[45]. Он описывает перемены судьбы Деметрия как движение от комедии к трагедии. Гардероб царя позволяет историку сравнить его с трагическим актером. Плутарх комментирует положение Деметрия после его поражения пассажами из «Менелая» Софокла и «Вакханок» Еврипида. Его похороны описываются как драматическое представление. Пока знаменитейший флейтист играл торжественную мелодию, «весла двигались в строгой размеренности, их удары сопровождали песнь флейты, словно тяжкие биения в грудь». Корабельные весла играли роль трагического хора. Наконец, Плутарх завершает жизнеописание царя словами: «Итак, македонская драма сыграна, пора ставить на сцену римскую»[46].

Деметрий был не заложником в играх судьбы, но умелым исполнителем своей роли царя. Его жизнь сравнивалась с пьесой, потому что он прожил ее как хороший исполнитель. Деметрий умел применить театральное поведение для создания собственного образа. Характерным примером этого служит его тщательно подготовленное появление в Афинах в 295 году до н. э. после того, как он взял город, предавший его за несколько лет до этого. Избрав датой своего появления день, в который афиняне обыкновенно проводили драматические состязания Дионисии, царь приказал горожанам собраться в театре — словно зрителям своей собственной драмы. Он окружил театр вооруженными людьми, а сцену оцепил своими телохранителями. После того как эти приготовления сбили с толку и напугали афинян, Деметрий, наконец, показался, словно трагический актер, в одном из верхних боковых проходов. Деметрий, полностью контролировавший эмоции оторопелых граждан, изобразил в театре превратности судьбы — истинную peripeteia. Нужным тоном голоса и верно подобранными словами он простил афинян и привлек их на свою сторону — этого результата он и добивался, ставя свой спектакль.

Чем объяснить театральное поведение эллинистических правителей? Ответ дает трактат о царской власти, приписываемый некоему Диотогену. Этот текст был создан, вероятно, во II веке н. э., но содержащиеся в нем идеи относительно монархического правления соответствуют также и эллинистической царской власти. Автор советует монарху отмежеваться от человеческих слабостей, чтобы поразить наблюдателей тщательно продуманной внешностью и преднамеренной позой:

«Монарху следует отстраниться от людских слабостей и приблизиться к богам не высокомерием, но великодушием и величием его доблестей, приняв такой уверенный вид и авторитет с помощью своего внешнего вида, мысли, разума, нравственности души, деяний, движений и телесной позы, чтобы те, кто взирает на него, были поражены и преисполнились стыдом, мудростью и чувством доверия».

Автор заканчивает: «И, прежде всего, следует помнить, что царская власть — это подражание богам». Не говоря об этом прямо, он считает царя актером, исполняющим на земле роль, которую на небесах играют божества: человеком, имитирующим богов, не будучи одним из их числа. Чтобы добиться этого, царю нужны не только моральные и интеллектуальные способности; его театральное поведение требует аккуратного использования языка тела. В другом пассаже автор снова подчеркивает важность внешнего вида:

«Что касается публичных выступлений, хороший царь должен уделять внимание подходящей позе и внешнему виду, придавая себе политический и серьезный вид, так, чтобы не вести себя перед толпой грубо или недостойно, но приветливо и серьезно. Он достигнет этого, если он, во-первых, будет выглядеть и говорить величественно и покажется достойным своего правления; во-вторых, если будет добр в разговоре, во внешнем виде и в благодеяниях; в-третьих, если он будет грозен в своей доблести, наказании и стремительности и, в целом, в опыте и практике правления. Величественность, то есть подражание божествам, позволит ему изумить народ и добиться от него уважения; доброта расположит к нему людей и заставит их его полюбить; и наконец, суровость напугает его врагов и сделает его непобедимым, но в отношении друзей она сделает его великодушным и открытым».

Главное в теме публичных появлений и образа эллинистических царей заключалось в том, чтобы не нарушить равновесие между приветливостью, которая была необходима для их популярности, и отстраненностью, которая требовалась для того, чтобы их господство уважалось. Отстраненность и приветливость имели важнейшее значение как для признания военного лидерства, так и для налаживания отношений с автономными городами. Командование армией требует четкой иерархической дистанции между царем и солдатом. Но успешный полководец должен быть заметен на учениях и на поле боя, отвечать на нужды воинов и охотно награждать их за верность и службу. Отношения царя и вольного города базировались на сходном балансе между авторитетом и дружественностью, дистанцией и близостью, неравенством и учтивостью, между исходящими от царя требованиями верности и исходящими от города требованиями автономии. Царю приходилось прибегать к театральной демонстрации равенства, чтобы добиться своих целей.

Царям предоставлялось достаточно поводов для срежиссированных выступлений: собрание армии, празднования при дворе, процессии и церемониальные приемы в городах. Говорят, что Филипп V для создания иллюзии равенства и расположенности использовал свое платье:

«Царь македонян Филипп по окончании немейского празднества возвратился снова в Аргос, сняв с себя царский венец и пурпурную одежду, дабы по виду приравнять себя народу, показаться человеком добродушным и простым. Но насколько проще была надетая на царя одежда, настолько обширнее и неограниченнее была присвоенная им власть»[47].

Одеяние для Филиппа V было тем же, чем маска для актера: средством создания образа. Полибий описывает схожее поведение в случае с Антиохом IV Селевкидом, который стремился сконструировать желаемый публичный образ:

«Нередко случалось, что он снимал с себя царское одеяние и в тоге (плаще) соискателя на должность эдила [agoranomos, смотрителя рынков] или народного трибуна [demarchos, главы дема] обходил рынок, пожимал руки одним, обнимал других, убеждая подавать голоса за него»[48].

Сообщается, что для того, чтобы создать иллюзию своей популярности, он присоединялся к простому люду на его праздниках, играя на музыкальных инструментах. В конце грандиозного празднества, которое он организовал в Дафне в 166 году до н. э., его отнесли во дворец сценические танцоры, будто он был одним из исполнителей. Там он танцевал нагим и выступал с шутами. Такая показная общительность никому не понравилась, и Полибий иронично превратил его царский титул Эпифан («обладающий очевидной силой») в Эпиман («сумасшедший»); когда нарушался баланс между дистанцией и общительностью, такое поведение считалось безумием. Но тщательная постановка имела огромное воздействие. Когда ок. 185/184 года до н. э. двое сыновей Аттала I посетили Кизик, родной город их матери Аполлониды, своим визитом они воскрешали в памяти самых известных «прекрасных сыновей» греческой истории. Согласно легенде, когда для того, чтобы довезти повозку служительницы Геры от Аргоса до святилища богини, не нашлось волов, это сделали сыны жрицы Клеобис и Битон. Сыновья Аттала I обступили мать с двух сторон и обошли все святилища города, держа ее за руки. Наблюдатели одобрили юношей и сочли их достойными; помня о деянии Клеобиса и Битона, они сравнивали их поведение с героями легенды. Эта история прекрасно передает в сжатом виде некоторые из ранее рассмотренных особенностей царской семьи: изображение правящей династии в виде любящей семьи, верный баланс между открытостью и отстраненностью, возвышение царской семьи над обычными смертными и сравнение ее членов с легендарными персонажами, а также стремление добиться одобрения. Клеопатра, последняя из Птолемеев, даже в годы, предшествовавшие ее кончине, смогла лучше всех сделать одно дело: очаровать зрителей роскошным обрядом восшествия ее детей на престол. Но, согласно Кавафису:

Полис: фактический упадок и идеологическая долговечность

Какое впечатление на гостей производили Афины, величайший город классического периода, два века спустя после смерти Перикла? Вот какие заметки оставил о нем и других городах путешественник Гераклит[50] в середине или последней трети III века до н. э.:

«Самый же город — весь безводный, плохо орошен, дурно распланирован по причине своей древности. Дешевых домов много, удобных мало. При первом взгляде на него приезжим не верится, что это и есть прославленный город афинян; но вскоре же всякий тому поверит: самый прекрасный на земле — Одеон, замечательный театр — большой и удивительный; расположенный над театром богатый храм Афины, называемый Парфеноном, приметный издали… Они проводят всевозможные празднества, философы из разных стран развлекают и пускают пыль в глаза; здесь легок досуг, а представления идут непрерывно. Все плоды земли бесценны и отменны на вкус, хотя и весьма скудны. Но наличие чужеземцев, к которым все они привычны, что соответствует их наклонностям, заставляет их забыть о желудках, уделяя внимание радостям. По причине спектаклей и развлечений простой народ в этом городе не чувствует голода, ибо ему удается забыть о еде; тот же, у кого есть деньги, не найдет города, предлагающего сравнимые удовольствия»[51].

Город контрастов: прошлое и настоящее, богатые и бедные, иллюзии и реальность. В своем описании Афин и других городов Гераклит рисует яркие образы разноликого мира. Среди положительных сторон — впечатляющие здания, спектакли, фестивали, лекции, безопасные дороги и хорошая инфраструктура. Он хвалит Танагру в соседней Беотии за гостеприимность ее жителей и их любовь к справедливости; а также за тот факт, что леса в ее окрестностях свободны от разбойников. Если автор подчеркивает такие детали, то лишь потому, что такое не встречалось повсюду. Во многих местах он наблюдает признаки упадка. В отношении Платей он презрительно цитирует строки комического поэта Посидиппа:

Платеи, на счету которых не было недавних заслуживавших почета достижений, могли лишь организовывать памятные торжества в честь последней битвы против персов в 479 году до н. э. Славная история — единственное, чем греческие города обладали в изобилии. В Афинах недоставало воды, в Анфедоне — зерна. Путешественник, побывавший в Афинах, мог обнаружить много поразительных зданий — театр, Парфенон, все еще не законченный храм Зевса Олимпийского, философские школы в Академии и Ликее, гимнасий на холме Киносарг, — но ни одно из них не было возведено в эпоху эллинизма. Если Фивы имели более современный вид, то лишь потому, что они были стерты с лица земли Александром в 335 году до н. э. и отстроились вновь 20 лет спустя.

Главной причиной упадка была война. После Александра число войн умножилось из-за царских амбиций, территориальных конфликтов, вторжений варваров, пиратства и экспансии Рима. Итоги их оказались катастрофическими: человеческие потери, опустошение земель и разграбление их ресурсов, огромная задолженность общин и отдельных граждан, сильная зависимость от покровительствующих сил. И все же, несмотря на все проблемы, жалобы и признаки упадка, впечатляет жизнестойкость полиса как отправной точки политической жизни. Когда в начале II века до н. э. Полибий желал восславить подвиги Ахейского союза, он сравнивал его с городом-государством: «Вообще, если весь Пелопоннес не составляет одного города, то только потому, что жители не имеют общих стен»[53]. Три века спустя, в 155 году, оратор Элий Аристид, составивший хвалебную речь в честь Римской империи, описал его как сеть городских центров и содружество городов-государств:

«Ибо было ли когда на земле и море столько городов и бывали ли они так прекрасны? Мог ли кто из людей, живших в те времена, пересечь страну так, как делаем сегодня мы — проезжая в день по городу, а то и по два-три города, как будто улицу за улицей? <…> И вот города сияют блеском и красотой, весь мир красуется, словно сад»[54].

Для Полибия, как и для Аристида, отправным пунктом, в соответствии с которым должно выстраиваться любое политическое образование, был полис — город-государство. Самое позднее с VIII века до н. э. полис являлся господствующей формой организации в древней Греции. Полис обыкновенно состоял из городского центра (асти), как правило, имевшего укрепленную цитадель (акрополь). Основное поселение было окружено сельской зоной (хора), на которой жила и работала значительная часть населения. В акрополе или на пригодных местах рядом с ним находились алтари, святилища и храмы, места народного собрания, рынок (агора), присутственные места должностных лиц и другие публичные здания. Полис, в силу своего местонахождения, мог иметь один или несколько портов, территориальные округа, обычно называемые демами, и зависимые поселения. Некоторые земледельцы, обладавшие гражданскими правами, жили в сельской местности и осуществляли свои права в поселках, разбросанных по территории полиса. Однако народное собрание они посещали в зависимости от того, насколько далеко они жили и насколько удобно им было добираться до городского центра и проводить там какое-то время.

Город-государство оставался единственной политической реальностью, на которую значительная часть эллинистического мира и Римской империи имела прямое влияние. Интеллектуалам он предлагал базовую систему взглядов. Для поэтов и прозаиков он противостоял идеализированному пасторальному ландшафту как место действия их литературных произведений. Хотя похвала Аристида, как и любая панегирическая речь, склонна к преувеличению и однобока, в одном он прав: в Римской империи существовало беспрецедентное число городов — больших и малых. В западных провинциях и в Северной Африке такое положение стало итогом колонизации и урбанизации, инициированных римлянами. На грекоязычном Востоке — в Греции и на ее островах, в Малой Азии, на Ближнем и Среднем Востоке — урбанизм имел куда более глубокие корни, нежели западный, и необходимо некоторое их различение. Верно, что в течение периода эллинизма в материковой Греции, на некоторых островах и в Малой Азии исчезло множество полисов, которые были либо полностью разрушены, либо утратили свой статус автономных общин. Но, когда в лоно греческой культуры были включены огромные пространства от побережья Эгейского моря до современного Афганистана, на них было основано или преобразовано из прежних поселений так много полисов, что, если применить чисто количественные критерии, время от Александра до Адриана следует считать периодом величайшего расцвета греческих полисов и наибольшего распространения их общественного устройства и архитектурных особенностей — народных собраний, советов, магистратов, гимнасиев, театров, рынков и общественных зданий. Но чисто количественные критерии обманчивы. Эпоха, когда мы наблюдаем беспрецедентное увеличение числа полисов, была в то же время временем перехода власти от полисов к федерациям и царствам, а затем — к Римской империи.

Политическая зависимость городов от держав-гегемонов в той или иной форме не была новшеством. Ведь на протяжении большей части V–IV веков до н. э. многие греческие полисы подчинялись сперва Афинам, затем — Спарте, Фивам и Македонии; с 387 года до н. э. до походов Александра свободные полисы Малой Азии находились под контролем персидского царя. Установление эллинистических монархий привнесло новое качественное изменение: многие города, включая такую традиционно господствовавшую державу, как Афины, попали под непосредственную или непрямую власть царей на длительный срок. Расцвет федеративных государств вырвал центральную власть из рук политиков отдельных городов-государств и передал ее деятелям уровня федераций. И наконец, еще одну перемену принесло постепенное формирование римской провинциальной администрации.

Хотя города-государства как коллективы граждан оставались ареной бурной политической жизни, их влияние на большой политической арене было ограниченным — не считая войн, которые они часто начинали. Города-государства рождали таких первоклассных государственных деятелей, как Арат из Сикиона, однако всякий раз они оказывали влияние на историю как предводители федераций и царские советники вне узких рамок их собственных городов. Города-государства соперничали за отличия и почет в настоящем, но привилегии они требовали, опираясь на заслуги прошлого. Эти противоречия объясняются глубокими переменами в обществе и институтах, вызванными расширением эллинского мира далеко за пределы, в которых города существовали до IV века до н. э.

Мир полисов

Ни в один другой период греческой истории со времен Великой колонизации VIII–VII веков до н. э. не появлялось так много новых полисов, как за 450 лет от Александра до Адриана; но и никогда более столько полисов не исчезало с лица земли и не теряло, обычно в итоге войн, свой автономный статус. В этом периоде мы можем выделить отдельные этапы.