Эпоха завоеваний Ханиотис Ангелос

Новая социальная иерархия: богатство, юридический статус и место в обществе

Старые обычаи отмирают с трудом, но куда сильнее сопротивляются традиционные социальные структуры. Завоевания Александра и вызванный ими вал перемен в политической географии Восточного Средиземноморья и Азии отразились на обществе и экономике. Одни изменения, особенно те, что были вызваны миграцией и новыми возможностями для развития торговли, происходили быстрее; другие — например, перемены в положении женщин и рабов — стали заметны лишь позднее. В этой главе мы рассмотрим, как в расширившемся греческом мире взаимодействовали преемственность и перемены, как преобразился этот мир за столетия, последовавшие за смертью Александра, и в ходе долгого процесса его интеграции в Римскую империю.

При взгляде на факторы, определявшие социальное положение индивида, становятся очевидны и преемственность, и перемены. До IV века до н. э. основное значение имели два юридических параметра — свобода и гражданство. Разумеется, более тонкие различия между гражданами и свободными, не имевшими гражданских прав, определялись другими критериями, наиболее важным из которых было богатство. Но социальный престиж человека сильнейшим образом зависел от того, каков был источник его состояния — были это земля, торговля, ремесло, банковское дело или разбой, — равно как и от его юридического статуса. Вольноотпущенник мог быть вдвое богаче гражданина, однако едва ли был способен достигнуть его общественного положения. К числу других значимых параметров, определявших социальную стратификацию, относились семья и происхождение, военные заслуги и образование. От комбинации этих факторов зависела позиция индивида в социальной структуре общины доэллинистической Греции. Социальные нормы предписывали различные роли мужчинам и женщинам, детям, юношам и девушкам, старикам и старухам. Воздействие этих факторов варьировалось в зависимости от размеров общины, ее географического местонахождения и институтов. Но начиная с конца IV века до н. э. значение их изменилось и появились новые.

Не вызывает удивления тот факт, что сохранилась связь высокого социального положения с богатством. Но в сравнении с V и IV веками до н. э. изменился его вес в политической жизни общин. На самом деле политическая деятельность всегда подразумевала наличие состояния, однако начиная с позднеэллинистического времени это требование превратилось в норму. Богатство позволяло индивиду поддерживать социальные связи — приглашать других на изысканные пиры, предлагать им финансовую поддержку и развивать другие формы покровительства. Также оно помогало лицу с помощью благодеяний обзавестись репутацией доброго гражданина, а поднесением даров богам — благочестивого верующего. Другим новшеством явилось увеличение числа женщин, обладавших большим состоянием и, следовательно, способных играть роль влиятельных жертвователей. Наконец, мы видим изменения в том, как общество стало относиться к различным источникам богатства. Естественно, наиболее уважаемыми из них продолжали считаться наследственное состояние и недвижимое имущество. Но в течение эллинистического периода все более привычными становились другие источники накопления богатства, помимо землевладения; они уже не были, как прежде в большинстве городов, предметом социального разграничения. К числу таких источников относились торговля, ростовщичество, ремесло, успешная карьера актера, поэта, оратора или музыканта, владение специализированной профессией (например, врача или учителя философии и ораторского искусства), награды в атлетических состязаниях, плата за наемничество и, позднее, за службу в римской армии. Естественно, нувориши стремились вкладывать свое состояние в землю — если не на родине, то в любом другом месте. В новом космополитичном мире сделать это было намного проще, чем раньше. Мужчина (а иногда и женщина) мог установить привилегированную связь с другой общиной, получив титул проксена, что-то вроде друга государства; привилегии, связанные с проксенией, обыкновенно включали в себя право приобретать землю и дом, защиту от лишения свободы (asylia) и возможность вести дела на законных основаниях.

Изменилось и значение гражданства как параметра, определявшего социальное положение: во-первых, потому что упростилось приобретение гражданских прав; во-вторых, так как в греческих городах увеличилось количество неграждан; в-третьих, из-за того что права последних часто гарантировались внешними соглашениями. Городское население было очень неоднородно и состояло из граждан, рабов и свободных жителей, не имевших гражданства. Последние имели очень разное происхождение: чужеземцы-иммигранты, внебрачные дети, потомки смешанных браков, вольноотпущенники и люди, лишенные гражданских прав по решению суда. Гражданство давало индивиду возможность осуществлять политическое влияние, привилегию владеть землей и право на защиту закона. После завоеваний Александра отсутствие или утрату гражданских прав компенсировать можно было куда проще, чем в прошлом. Те, кто утратил их в своем отечестве из-за завоевания, гражданской войны или по приговору, переезжали в другое царство, чтобы обосноваться в одном из новых поселений либо в надежде обрести гражданство в иной общине, предложив ей верную службу. Предоставление гражданства или связанных с ним привилегий — права приобретать землю и дом, правовой защиты — стало куда более распространенным явлением, нежели в предыдущую эпоху. Благодаря внешним соглашениям граждане дружественных городов получали защиту закона. В сотнях надписей зафиксированы решения о предоставлении гражданства отдельным индивидам — как правило, иноземным благотворителям, друзьям царей, артистам и врачам, но также и специализированным профессионалам, торговцам и банкирам. Натурализация крупных групп, особенно солдат, происходила реже, и сведения о ней происходят главным образом из городов, население которых сократилось вследствие войны. Практиковалась и покупка гражданства — прежде всего, на периферии греческого мира, в городах Причерноморья и в Великой Греции, где численно уменьшавшееся эллинское население рекрутировало таким образом необходимых ему защитников перед лицом варварской угрозы. В куда больших масштабах, чем прежде, люди приобретали гражданство сразу нескольких городов в силу почестей, которые оказывали им неродные полисы. Эта тенденция сохранялась и в имперский период. С I до III века н. э. многие атлеты, артисты и ораторы, скитавшиеся от одних игр к другим, имели множественное гражданство.

Ввиду усложнения социальной структуры в эпоху эллинизма свободные неграждане представляли собой разнородную категорию. Экономически и политически значимой группой были иностранцы (метеки). В благодарность за услуги, оказанные городу, либо на основании внешних соглашений некоторые из них занимали привилегированное положение и в плане юридических прав уподоблялись гражданам: они платили налоги, были освобождены от некоторых сборов, могли заключать брак, обращаться в суд и владеть собственностью. Создание же частных добровольных союзов развивало у них чувства товарищества и группового самосознания. Римское завоевание породило новый тип привилегированного чужеземца — римского гражданина. То были проживавшие в греческих городах иммигранты из Рима и Италии; они организовывали отдельные общины (conventus), имели привилегии и требовали особого к себе отношения. На раннем этапе римского владычества в Греции и Малой Азии римские граждане порой становились жертвами погромов, самый знаменитый из которых случился в Эфесе в 88 году до н. э… Но по мере того, как наделение эллинов правами римского гражданства становилось все более обыденным (особенно при Флавиях), а освободившие рабов римлянами еще более увеличивало численность этой категории, римское гражданство утрачивало свою роль маркера привилегированного положения.

Как в городах, так и в царствах наименее привилегированной частью свободного населения были обитатели сельской округи. Проживавшие на царской земле лаой обязаны были платить подать. Некоторые города Малой Азии и земель, покоренных Александром, владели обширными землями, свободные обитатели которых, периэки («живущие вблизи города»), не имели гражданства. Они могли владеть землей, но, несмотря на обязанность принимать участие в обороне города, были лишены права участвовать в политической жизни. В большинстве своем они принадлежали к коренному населению, усвоившему греческий язык и культуру в эллинистическое время. Периэки продолжали поклоняться местным божествам, обыкновенно называя их эллинскими именами, и следовали местным ритуалам. В суровые времена эпохи эллинизма они часто становились жертвами набегов — к примеру, нападений галлов в Малой Азии в III веке до н. э. Во время войн они попадали в плен, а их поля и постройки уничтожались. Эллинистические города пытались обращаться с этим сельским населением как с частью полиса. Его упоминали в молитвах о спасении города и его земель, а также в жалобах на набеги и незащищенность; его приглашали на городские торжества; а с конца эллинистического периода щедрые благотворители, спонсировавшие публичные пиры, иногда приглашали на них и периэков с другими негражданами. Такой поступок преподносился в виде исключительной щедрости; он позволял населению, не имевшему гражданских привилегий, почувствовать себя частью общины. Такие жесты помогали установить общественное согласие, не ликвидируя юридического и социального разрыва между различными группами населения. Если вертикальная мобильность и была возможна, то лишь благодаря образованию, навыкам и близости к власти.

Ученые мужи: повышение социального статуса благодаря знаниям и умениям

Виртуозность в искусстве, атлетические навыки и образование — три фактора, которые обретали все большее значение для повышения социального положения индивида во всем греческом мире начиная с IV века до н. э. и до установления принципата. В эпоху эллинизма образование, во многих городах бывшее привилегией высших слоев, у которых было достаточно свободного времени, равно как и литература и научные достижения, приобрели особое значение в политической жизни и обществе. Благодатью для поэтов, историков, мифографов и ученых обернулся искренний интерес царей к развитию искусств и наук как для достижения прямых выгод от технических открытий, так и ради укрепления своего авторитета: правителей окружали или воспевали известные художники и литераторы. Величайшие эллинистические поэты Феокрит, Каллимах и Посидипп были тесно связаны с александрийским двором Птолемея II.

Хотя фигура «ученого-энциклопедиста» эллинистическому времени была знакома, революционный прогресс в науках зачастую зависел от специализации, которую поощряли царские дворы. Птолемей I основал в Александрии Мусейон — придворный исследовательский центр и хранилище величайшей библиотеки в мире. В нем работали ученые, занимавшиеся всеми дисциплинами — от астрономии до зоологии и от гомеристики до медицины. Основатели александрийской медицинской школы Герофил (ок. 331–280 гг. до н. э.) и Эрасистрат (ок. 304–250 гг. до н. э.) дали импульс развитию врачевания, чему особенно способствовала их анатомическая практика. Герофил установил, что центром сознания является мозг, перевернув познания о сосудистой и нервной системах. Эрасистрат, бывший изначально врачом Селевка I и диагностировавший «любовную болезнь» Антиоха I, разбирался не только в переживаниях, но в и принципе работы сердца. Он изучал циркуляцию крови и определил отличие вен от артерий.

Эллинистические цари в силу своих военных нужд привлекали к своим дворам инженеров и ученых в области прикладных наук. Царское попечительство привело к изобретению сложных осадных машин вроде элеполиса Деметрия Полиоркета и самбуки — впечатляющего приспособления, с помощью которого на стену можно было поднимать небольшие воинские отряды, — торсионной[106] и скорострельной катапульт и огнемета. Самый известный из ученых, успешно работавших в тесной связи с царским двором (в данном случае с двором Гиерона II Сиракузского в Сицилии) — математик Архимед (ок. 287–212 гг. до н. э.). Во время осады римлянами Сиракуз он поставил свой гений и свои изобретения на службу родине.

Другую группу людей, которые могли ожидать продвижения вверх благодаря образованию, составляли ораторы, философы и преподаватели этих дисциплин. В эллинистических городах с умеренной демократией источником всех решений продолжало оставаться народное собрание. Даже при том, что инициатива в предложении проектов принадлежала членам знатных богачей, политические лидеры все же должны были иметь риторическую подготовку и навыки убеждения, чтобы добиваться поддержки граждан и представлять интересы города в дипломатических контактах. Некоторые ораторы и философы, бывшие одновременно преподавателями риторики, не только добились славы и богатства, но и стали видными политическими фигурами в своих городах. Стоики нередко следовали примеру основателя школы Зенона Китийского, который в конце IV века до н. э. отказался от приглашения навестить двор его почитателя Антигона Гоната и от афинского гражданства. Зенон положил начало философии этики, которая ставила вопросы о том, как жить по разуму и по чести и избегать негативных эмоций — желания, страха и наслаждения, — и была очень влиятельна на протяжении эллинистического и имперского периодов, особенно в кругу государственных деятелей. Но многие философы служили городам в качестве послов и магистратов, а другие зарабатывали политическое влияние дружбой с царями, римскими политиками и наместниками провинций.

Время от времени философы и ораторы демагогией и близостью к могущественным персонам добивались власти, что, как показывают следующие примеры, особенно часто случалось в неспокойные десятилетия между Митридатовыми войнами и битвой при Акции. В начале I века до н. э. оратору Метродору Скепсийскому «благодаря славе… удалось, несмотря на бедность, заключить блестящий брак в Халкедоне, и он выдавал себя за халкедонца»[107]. Метродор получил высокий пост в судебной администрации царства Митридата VI, но пал жертвой заговора противников. Смутные годы поздней республики дали возможность людям низкого происхождения подняться вверх по социальной лестнице при помощи своего интеллекта и способности обворожить и сделать своими друзьями римских государственных деятелей. В Миласах во главе общины в I веке до н. э. стояли два опытных оратора с различным прошлым. Евфидем был типичным представителем знати. Он унаследовал от предков состояние и авторитет, которые соединил с ловкостью в риторике для того, чтобы добиться влияния как в своем городе, так и во всей Малой Азии. Его власть в Миласах напоминала автократическую. На его похоронах ритор Гибрей произнес знаменитые слова: «Евфидем, ты — неизбежное зло для города, потому что мы не можем жить ни с тобой, ни без тебя!» Этот Гибрей, второй миласский оратор и политик, был выскочкой. Вскоре после его смерти жизнь его описал Страбон:

«Что же касается Гибрея, то, как он сам любил рассказывать в своей школе и как это подтверждали его сограждане, его отец оставил ему мула для перевозки дров с погонщиком. Добывая себе пропитание таким путем, он стал на короткое время учеником Диотрефа из Антиохии; затем возвратился назад в родной город и занял должность смотрителя рынка. Вращаясь в этом кругу, он приобрел небольшое состояние и обратился к государственной деятельности, а затем стал одним из ораторов в народном собрании. Он быстро возвысился и еще при жизни Евфидема вызывал удивление, но особенно могущественным стал после смерти последнего, сделавшись властителем города»[108].

В 40/39 году до н. э. Гибрей убедил сограждан сохранить верность Риму и воспротивиться полководцу-предателю Лабиену и парфянам. Из-за его совета город был взят силой и разорен; сам Гибрей бежал на Родос, его роскошный дом был разграблен. Но, когда Лабиен был разбит, Гибрей вернулся в свой город и возвратил себе власть, верность же Милас была вознаграждена римлянами. Он получил римское гражданство, а после смерти почитался как герой. Пример Гибрея показывает, что, хотя для достижения политического влияния богатство требовалось всегда, порой оно доставалось не по наследству, а точнее «приобреталось» при жизни человека. Пусть риторические навыки сами по себе и не могли обеспечить политическую карьеру, они были важны, так как даже власть элиты нуждалась в легитимизации через народное собрание.

Когда Римская империя все еще была разделена между Октавианом и Марком Антонием и Восток находился в руках последнего, тарсский поэт и ритор Боэф пришел к власти как демагог. Стихотворением, воспевшим победу Антония при Филиппах, он добился расположения полководца и попытался использовать его на пользу Тарса. Его обитатели хотели иметь типичный элемент греческого города — гимнасий. Как пишет Страбон:

«Антоний обещал тарсийцам учредить должность гимнасиарха и назначил Боэфа вместо гимнасиарха, доверив ему и производство связанных с этим расходов. Но Боэфа уличили в утайке (кроме прочего) еще и оливкового масла. Когда обвинители изобличали его в присутствии Антония, ему удалось смягчить гнев последнего, между прочим, следующими словами: „Подобно тому как Гомер воспел хвалу Ахиллесу, Агамемнону и Одиссею, так и я воспел твои подвиги. Поэтому не подобает возводить на меня перед тобой такие клеветнические обвинения“. Обвинитель же, подхватив его слова, возразил: „Это так, но ведь Гомер не украл оливкового масла ни у Агамемнона, ни у Ахиллеса, а ты украл; поэтому ты будешь наказан“»[109].

Боэф сумел избежать наказания и продолжал править городом еще несколько лет после поражения Антония.

Другим ритором, пришедшим к власти благодаря своему решению поддержать римлян во время парфянского вторжения Лабиена, был Зенон из Лаодикеи. Карьера его сына Полемона, которому предстояло стать царем, оказалась блистательнее, чем у прочих греков беспокойной поры поздней республики и раннего принципата. Марк Антоний сделал его царем Понта, Колхиды и Малой Армении. Падение римского полководца не повлияло на его власть. Хотя он потерял Малую Армению в 20 году до н. э., когда Август передал ее другому династу, его царство расширилось вследствие брака с боспорской царицей Динамией. После ее смерти в 14 году до н. э. он заключил другой выгодный брак. Его новая жена Пифодорида происходила из богатой греческой семьи из Траллий. Полемон и Пифодорида правили вместе вплоть до смерти царя в 8 году до н. э. Влияние его семьи сохранялось до конца династии Юлиев-Клавдиев. Его перворожденный сын Зенон стал царем Армении; второй сын Полемон II правил Понтом до тех пор, пока его не аннексировал Нерон ок. 64 года н. э. Дочь Полемона Антония Трифена стала царицей Фракии в результате брака с царем Ройметалком II (12–38 гг. н. э.), а потом удалилась в Кизик, где стала виднейшим благотворителем.

И в имперский период для приобретения покровительства со стороны императора, а следовательно, и улучшения социального положения сохраняла свое значение риторическая, литературная и научная деятельность. Столица Римской империи привлекала множество ораторов, философов, поэтов, историков, учителей и врачей, наиболее искусные из которых находили покровителей в филэллинских кругах сенатской знати. Немногочисленные счастливчики устанавливали тесные связи с римскими императорами и даже добивались их дружбы. К примеру, доктор Гай Стерциний Ксенофон, личный медик императора Клавдия, был в середине I века н. э. самым влиятельным человеком на Косе, и его положение в родном городе унаследовали потомки. Философ Афинодор из Тарса был привезен в Рим Августом в качестве учителя. Будучи уже стариком, он вернулся в Тарс, отправил вышеупомянутого Боэфа в изгнание и сохранял абсолютную власть до своей смерти, произведя реформу городских учреждений. Его преемником стал другой философ — Нестор, наставник Августова племянника Марцелла.

Поэт из сирийского Иераполя Гай Юлий Никанор приехал в Афины в правление Августа и пустил свое огромное богатство на то, чтобы от лица афинян приобрести права на часть острова Саламина, купленную некоторыми лицами в годы гражданских войн. Возвратив Афинам полный контроль над островом, связанным с величайшим моментом их истории, он получил почетный титул «Новый Фемистокл»; прежний был афинским флотоводцем, который разбил персов в 480 году до н. э. Заслуживал ли Никанор прозвища «Новый Гомер», мы никогда не узнаем. Ни одно из его стихотворных произведений не прошло проверку временем.

Близость к власти и социальная подвижность

Отдельным, наиболее важным фактором повышения общественного положения в эллинистическом социуме, а затем и в годы принципата, была близость к представителю авторитарной власти — эллинистическому царю, римскому полководцу с чрезвычайными полномочиями или императору.

Военная служба давала многим эллинам возможность добиться политического влияния в качестве командующих армиями, друзей и советников царей или администраторов. При определенном везении они могли вернуться в греческий город и воспользоваться царским покровительством для приобретения земли и престижа. Цари охотно платили за верность и расторопность почестями, продвижением по службе и материальными дарами. На нижнем уровне солдаты получали землю, а младший командный состав — дары и знаки отличия; но высокопоставленные начальники и царские «друзья» могли ожидать большего — например, крупных имений и статуй как явного признака покровительства со стороны царя. Вернувшись в город в качестве землевладельцев, они продолжали поддерживать связи с двором, и в дальнейшем такие люди входили в правящие круги своих общин.

Советники, знавшие местные реалии, нужны были и римским сенаторам, полководцам и наместникам. Представители Рима находили поддержку среди состоятельных и образованных граждан греческих городов, глубоко сочувствовавших их олигархической форме правления. К числу их друзей относятся историк Полибий; философ-эпикуреец Филодем, наставник и друг наместника Македонии Луция Кальпурния Пизона Цезонина (57–55 гг. до н. э.); эрудит, философ и историк Посидоний из Апамеи, бывший приятелем Помпея; Феопомп — влиятельный уроженец Книда, подготовивший подборку мифов, друг Цезаря. Если бы диктатор его послушался, то не пришел бы на заседание сената, где был убит. Хорошим примером высокообразованного и опытного грека на службе у римского полководца является Феофан из Митилены. Он сопровождал Помпея в его походе против Митридата. Благоволение военачальника он использовал на пользу своему городу, добившись признания его свободы. Он не только получил римское гражданство, но и был принят во всадническое сословие. После смерти Помпея заслуги Феофана не были забыты: родной город учредил его культ, а потомки его сохраняли влияние еще много десятилетий. Один из них, Помпей Макр, был вызван в Рим, чтобы организовать там библиотеку; он возвысился до положения римского всадника и служил в Азии императорским прокуратором. В 15 году н. э. его сын в ранге претора вошел в сенат. Такие личные связи были выгодны обеим сторонам. Римские полководцы и наместники могли рассчитывать на опытных советников и лояльных сторонников. Их греческие друзья получали взамен покровительство, а иногда и римское гражданство. Когда им удавалось использовать это покровительство для получения привилегий своему городу, их политическое влияние и социальный престиж немедленно повышались.

Во время римских гражданских войн, с 49 по 30 год до н. э., некоторые лица, особенно риторы и философы, включая людей низкого происхождения, пользовались покровительством Рима для установления в своих городах практически монархической власти, которую их друзья считали законным политическим лидерством, а враги — тиранией. Такими выскочками были Боэф в Тарсе, Евфидем и Гибрей в Миласах и Никий на Косе. Сотрудничество подобных лиц с проигравшей стороной могло иметь фатальное значение для их положения, если не для них самих; некоторым удавалось вовремя перебежать на другую сторону, другим же приходилось завоевывать доверие победителя. Те, кто выбрал Октавиана, были вознаграждены за свою службу.

Поняв в конце битвы при Акции, что союзники, включая Клеопатру, покинули его и сражение проиграно, Марк Антоний бежал на своем корабле. Этот корабль неутомимо преследовал некий Эврикл из Спарты. Стоя на палубе, он вогнал копье в борт Антониева судна. На вопрос полководца о том, кто за ним гонится, он ответил: «Я, сын Лахара Эврикл, которому счастье Цезаря доставило случай отомстить за смерть отца!»[110] Как поясняет Плутарх, Антоний казнил Лахара за пиратство; можно предположить, что морской разбой служил источником существования и Эвриклу. Он сумел воспользоваться «счастьем Цезаря» — то есть действовать в интересах Октавиана — и отомстил Антонию не пленением, но захватом второй флагманской галеры и другого корабля, заполненного наиболее ценными грузами. Этот Эврикл и его потомки представляют интересный, хотя и не типичный случай социальной подвижности эпохи принципата. Эврикл и его отец, происхождение которых неясно, вряд ли происходили из знатных семей Спарты, престиж и богатство которых покоились на земельной собственности; они принадлежали к последнему поколению пиратов, извлекавших выгоду из хаоса гражданских войн. Октавиан Август в награду пожаловал ему личную власть над Спартой. Неизвестно, подкреплялось ли его почти монархическое положение каким-либо титулом: например, предводитель (hegemon или prostates) или надсмотрщик (epistates) лакедемонян. Эвриклу было пожаловано римское гражданство, и он как царь правил Спартой, Лаконией и Китирой, пока его злоупотребления властью не стали нестерпимы для местного населения, и тогда во 2 году до н. э. Август отправил его в изгнание. Тем не менее потомки Эврикла продолжали оставаться самым влиятельным из спартанских семейств на протяжении нескольких поколений.

Самую значительную — уникальную — возможность резко улучшить социальное положение давало знакомство с императором. Часто оно происходило задолго до восшествия того на престол. Многие из императоров до прихода к власти проводили какое-то время на Востоке — учились, путешествовали, были наместниками или военачальниками, находились в изгнании, устанавливая тем самым контакты с греками различных профессий и разного общественного положения. Эллинские семейства с «императорскими» именами вроде Юлиев, Флавиев или Элиев зачастую были обязаны римским гражданством покровительству действующих или будущих императоров. Большое количество людей, почти исключительно мужчин, имело доступ к императору благодаря своим творческим свершениям, как в случае с поэтами, риторами, философами или историками, либо впечатляло его своими художественными или атлетическими достижениями. Например, возлюбленным императора Тита, покорителя Иерусалима, был греческий кулачный боец Меланком («Черноволосый»), который не потерпел ни одного поражения, но погиб в очень юном возрасте на праздновании состязаний в честь Августа в Неаполе в 82 или 86 году н. э. Другие примеры социального продвижения благодаря службе императору демонстрируют косский врач Гай Стерциний Ксенофон и Флавий Арриан, или Арриан из Никомедии, чей литературный дар затенил его долгую и успешную административную карьеру. Арриан, изучавший философию с Эпиктетом — бывшим рабом, ставшим самым влиятельным из стоических философов конца I — начала II века н. э., — поступил в императорскую администрацию как член всаднического сословия. Вероятно, при Адриане его приняли в сенат и отправили в качестве наместника в Бетику (Испания), а затем — в Каппадокию (131–137 гг. н. э.). После смерти Адриана он вернулся в Афины, где писал работы по истории, географии и стратегии, наиболее известно из которых его жизнеописание Александра Великого.

Другую группу лиц, обладавших социальным престижем и богатством, составляли наследники зависимых царей. Они занимали ведущие позиции и становились благотворителями греческих полисов. Например, внук последнего царя Коммагены Антиоха IV, Филопапп (65–116 гг. н. э.), вел роскошную жизнь в Афинах: пользовался титулом basileus (царь), раздавал пожертвования, занимал высокие городские должности и дружил с философами. При императорах Траяне и Адриане он достиг высших слоев римского общества, став сенатором и консулом-суффектом в 109 году н. э. Его сестра Бальбилла, близкая подруга Адриана, возвела в честь Филопаппа надгробный памятник напротив Парфенона в Афинах, сохранившийся до сих пор.

В социальную группу тех, кто извлекал выгоду из близости к императору, входили его рабы греческого происхождения, которым удавалось заслужить доверие своего хозяина. Получая волю, они тут же наделялись римским гражданством и могли занимать важные позиции. Такие влиятельные вольноотпущенники существовали уже в конце республиканского периода. Некоторые из них, вероятно, были гражданами греческих полисов, попавшими в рабство в качестве военнопленных; ввиду их образованности, опыта и навыков им поручались ответственные задания. Например, некий Корнелий Эпикад, отпущенный на волю раб Суллы, закончил автобиографию своего господина после его смерти. После установления принципата количество рабов и вольноотпущенников, занимавших высокое положение в императорском хозяйстве и бюрократическом аппарате, увеличилось. Для того чтобы исполнять различные обязанности и поддерживать высокий уровень жизни — но также и для сохранения самой жизни, — император прибегал к услугам личных врачей, ответственных за переписку (ab epistulis) или финансы (a rationibus) секретарей и сотен рабов, обслуживавших дворцы и виллы.

Одним из наиболее примечательных императорских вольноотпущенников был прежний раб Августа Гай Юлий Зоил; он сумел добиться привилегий для своего родного города Афродисии, занимал там высшие должности и был захоронен в колоссальной гробнице в центре поселения. Учитывая, как часто в войнах I века до н. э. в плен попадали лица различного социального происхождения, можно предположить, что люди вроде Зоила перед продажей в рабство принадлежали к уважаемым семьям своих городов.

Другие императорские рабы были обязаны своей властью образованию и навыкам. Три секретаря императора Клавдия — Каллист, Паллант и Нарцисс — размерами своих состояний превосходили даже Красса, богатейшего человека во времена Республики. Для того чтобы накопить такие богатства, 200 млн сестерциев, наместнику Азии пришлось бы служить на своем посту 200 лет. Другой вольноотпущенник Клавдия, Полибий, перевел Гомера на латинский язык, а Вергилия — на греческий. Стихотворение римского поэта Стация дает нам некоторые сведения о жизни императорского вольноотпущенника, неназванного отца Клавдия Этруска. Он, рожденный во 2 году н. э. в Смирне, был продан в императорское хозяйство при Августе — возможно, беззащитным ребенком. При Тиберии ему была дарована свобода, и он получил имя (nomen) Клавдий. В правление Клавдия он был одним из наиболее доверенных лиц императора и женился на свободнорожденной женщине. Он пережил власть Нерона, а когда на трон взошел Веспасиан, возглавил финансовое управление Римской империи в качестве секретаря a rationibus. Два его сына, рожденные уже на свободе, преодолели имущественный ценз и были приняты во всадническое сословие; ту же честь Веспасиан предоставил и самому бывшему рабу. При Домициане он был сослан, но вернулся в Рим незадолго до своей смерти, в возрасте девяноста с лишним лет. Его сын Этруск был достаточно богат для того, чтобы построить роскошные публичные бани.

Личные отношения с императором могли определить всю дальнейшую жизнь таких людей. Но они давали уникальную возможность использовать расположение правителя не только ради личного возвышения, но и для того, чтобы помочь своей стране. Хотя многие из «императорских людей» проживали в Риме, они не забывали о родных местах и становились инструментами, с помощью которых их хозяин мог показать свою щедрость. Публий Элий Алкивиад, постельничий (cubicularius или epi tou koitonos) Адриана, был рожден в Нисе. Несколько надписей из этого города, куда он вернулся в качестве вольноотпущенника и где жил после смерти императора, свидетельствуют о его великом богатстве, которое он тратил на благодеяния, получая в обмен огромные почести. В храмах императоров в Малой Азии и в Нисе были поставлены его позолоченные статуи. Ни один вольноотпущенник в греческом мире до римского завоевания и мечтать не мог о таком почете.

Эллинистическая Греция: острые вопросы и неверные ответы

Около 320 года до н. э. ученик Аристотеля философ Феофраст в своих «Характерах» описал поведение афинян в частной и публичной жизни. Некоторые из описанных им ситуаций по своей природе связаны с разрывом между бедными и богатыми. В них мужи проявляют расточительность и роскошь: например, держат дома обезьян и играют в кости из газельих рогов; строят частные палестры (гимнастические школы) и приглашают выступать в них софистов, учителей военного дела и музыкантов; покупают рабов из Эфиопии; вывешивают у всех на виду близ входной двери челюсть жертвенного быка — самого дорогого подарка богам. Богатый сторонник олигархии не скрывает своего презрения к простому люду: необходимость сидеть в народном собрании рядом с худыми и дурно пахнущими простыми людьми вызывает у него отвращение; он протестует против денежных взносов на общественные расходы. Испытывать нужду в деньгах столь неловко, что бедняк пошлет своего раба в банк хотя бы для вида: никто не должен знать, что на счету у него не более одной драхмы.

В период поздней классики в Афинах имущественное расслоение было самым зримым и наиболее остро ощущавшимся видом неравенства. Социальное положение, которое мы видим сквозь увеличительное стекло автора, писавшего в крупнейшем городском центре Греции во время походов Александра, так или иначе существовало во всем греческом мире, хотя и проявлялось яснее в крупных городах, чем в мелких. Местные особенности — например, существование илотов в Фессалии, Спарте и на Крите или особые нормы, определявшие в некоторых городах юридический статус торговцев и ремесленников, — делают общую картину более сложной. Однако по всему эллинскому миру в IV веке до н. э. сформировались сходные обстоятельства, пусть и проявлявшиеся в разной степени: разрыв между теми, кто мог в земледелии, ремесле и домашнем хозяйстве эксплуатировать рабочую силу значительного количества рабов, и теми, кто пытался прожить трудом своим и своих домочадцев; различие между наследниками крупных состояний и прочими, обреченными на изнурительный труд; разница между крупными и мелкими землевладельцами, кредиторами и должниками, благотворителями и получателями подачек. Если судить по большому количеству людей, согласных рисковать своими жизнями в качестве наемников, по числу изгнанников, имущество которых было конфисковано, и по нескончаемым спорам о долгах и землевладении, социальное и экономическое неравенство было широко распространено и вызывало недовольство. Если это недовольство выходило из-под контроля, начинались гражданские войны, а честолюбивые политические деятели устанавливали в своих глубоко разделенных общинах автократическую власть.

Часто мы знаем о гражданских войнах эллинистического периода лишь из соглашений о примирении, сохранившихся в надписях; зачастую мы знаем о тиране, потому что некий письменный источник сообщает, как он пришел к власти или потерял ее. Возможно, эти насильственные действиями были вызваны социальной напряженностью, но это хорошая гипотеза и не более того. К примеру, уникальный и сложный процесс примирения в маленьком сицилийском городе Наконе ок. 300 года до н. э. рисует картину глубоких разногласий среди его жителей, но не дает ни одной подсказки относительно их причин. После третейского разбирательства две противостоящие группы встретились в месте проведения народных собраний, и каждая представила список из 30 противников. Бросив жребий, они образовали «братства», состоявшие из членов обеих партий и нейтральных граждан, — этот процесс сравним с созданием в Израиле искусственных семей из еврейских поселенцев, бойцов ХАМАС и пацифистов. Арбитры надеялись, что эти новые рукотворные семейные узы помогут установить согласие. В других случаях конфликтующие стороны давали клятву забыть прошлые обиды и не мстить за них.

К сожалению, ограниченный характер источников не позволяет нам написать последовательную социальную историю какого-либо из греческих городов. Нам приходится выискивать отрывочные и порой преувеличенные сообщения, разбросанные в письменных источниках, надписях и папирусах. Но постоянное упоминание одного и того же клубка проблем в самых различных землях от Херсонеса на Черном море до Крита и от Адриатического побережья до Малой Азии позволяет предположить, что «Старая Греция» — то есть мир греческих полисов, существовавший до походов Александра, — постоянно сталкивалась с социальной напряженностью, причинами которой были задолженность значительной части населения и наличие крупных групп граждан, не имевших достаточного количества земли. Если снова и снова как добропорядочные государственные деятели, так и демагоги — Агафокл на Сицилии, Агис и Клеомен в Спарте, Персей и Андриск в Македонии, Критолай в Ахее и Аристоник в Пергаме — муссировали именно эти две проблемы, ища поддержки тех, кто страдал под их грузом, то потому, что эти реально существовавшие вопросы не решались.

Лишь Клеомен, царь Спарты с 235 по 222 год до н. э., сумел провести, как кажется, последовательную и всеобъемлющую реформу, направленную против обеих проблем — долгов и концентрации земельной собственности в руках немногих. Распустив совет из пяти эфоров, контролировавших исполнительную власть царя, он объявил: «Я поделю всю землю поровну, освобожу должников от их долгов и устрою проверку и отбор чужеземцев, чтобы лучшие из них стали гражданами Спарты и с оружием в руках оберегали наш город и чтобы нам больше не видеть, как Лакония, лишенная защитников, достается в добычу этолийцам и иллирийцам»[111]. После того как всю частную землю передали в общественное владение, ее нарезали на участки, розданные всем гражданам. Среди получателей были спартанцы, вернувшиеся из изгнания, и новые граждане. Насчитывавшая теперь 4000 воинов спартанская армия была обучена новой тактике; были возрождены древние традиции военной подготовки молодежи и общих застолий спартанцев. Реформы Клеомена возродили надежду и в других городах Пелопоннеса, где люди требовали отмены долгов и перераспределения земли, однако Ахейский союз и македоняне совместно разгромил армию спартанского царя в битве при Селласии в 222 году до н. э., положив конец его преобразованиям. Но и после провала реформ проблемы в Спарте никуда не делись. Самые острые нужды должников и бедноты часто находили отклик, но реальные решения не предлагались. Понять, что представляла собой демагогия, плохо представленная в античных источниках, на практике, можно, если взглянуть на положение Беотии II века до н. э., приведенное у Полибия:

«Иные из союзных стратегов выдавали беднякам даже из государственной казны жалованье. Вследствие этого народ привык слушаться и облекать властью таких людей, по милости коих мог бы не только избегать ответственности перед судом за преступления и долги, но еще каждый раз получить что-либо из общественных средств»[112].

Рассказ Полибия не лишен естественных для консерватора штампов. Но надписи часто сообщают о неуплате долгов и посещении городов иноземными судьями, которых приглашали для того, чтобы разобраться с затяжными судебными спорами о задолженностях. Кроме того, во многих городах авторы постановлений жалуются на плачевное состояние общественных финансов и тяжелые публичные долги. Куда менее распространены сообщения о ростовщиках, по доброй воле освободивших своих должников от процента или кредита. Снисходительные суды и должностные лица время от времени давали некоторую передышку, однако не производили структурных перемен. Не считая спартанского эксперимента, общим ответом на напряженность, вызванную задолженностью и нехваткой земли, была война с целью завоевания соседних территорий. На Пелопоннесе, в Малой Азии и на Крите такие войны за спорные приграничные участки велись непрерывно. Обычно итогом гражданских столкновений и экономических кризисов становилась эмиграция неимущих — иногда только временная, если они шли служить наемниками, но часто и постоянная, если они уезжали в Азию и в Египет, где имелись территории, на которых могли разместиться новые поселенцы.

Ubi bene ibi patria[113]: миграции эпохи эллинизма

В начале III века до н. э. в одном из своих стихотворений Феокрит представляет страдания Эсхина — томящегося от любви молодого человека, покинутого возлюбленной Киниской ради другого мужчины. Лекарством от своих мучений он избирает наемничество:

Разочарованность в делах сердечных и боязнь мести со стороны обманутых мужей нередко вынуждали мужчин бежать из дома и посвящать себя военному делу. Но во времена Александра и его преемников главными причинами обилия наемников были не разбитые сердца, а земельный голод, долги и изгнание вследствие гражданских войн.

Походы Александра Великого и колонизация покоренных областей на время облегчили долговое бремя и смягчили нехватку земли. В новых полисах селились солдаты армий Александра и диадохов, происходившие из Македонии, материковой Греции, с Эгейских островов и из древних малоазийских греческих колоний; число их установить невозможно. Миграция продолжалась и в последующие десятилетия, и постепенно к поселенцам-эллинам стали прибавляться наемники негреческого происхождения — фракийцы, коренные анатолийцы, иранцы, галлы и евреи, — принимавшие язык и культуру греков. Цари не только привлекали переселенцев в Египет, во внутренние районы Малой Азии, в Сирию и в Месопотамию, но и размещали в стратегически важных местах гарнизоны. Уже в 192 году до н. э. Антиох III привел эллинов из Эвбеи, с Крита и из Этолии в Антиохию; он же расселил 2000 иудейских семейств из Месопотамии и Вавилонии по крепостям своего царства, прежде всего в Малой Азии, где им была выделена земля; а в середине II века до н. э. Аттал II основал Эвкарпию («Изобильный город») во Фригии, поселил там воинов и роздал им земельные участки. Разрушения в Македонии, которые последовали за римской экспансией, вероятно, дали новый толчок миграции в Малую Азию.

Земельные пожалования за военную службу были общей чертой армий ведущих эллинистических царств. Конечно, различия в их территориальном устройстве порождали местные вариации. В птолемеевском Египте опытным солдатам и командирам давался надел (kleros), который они обрабатывали в обмен на военную службу при необходимости. Солдаты имели собственное оружие и доспехи, которые они могли передавать по завещанию. Их семьи именовались по этническому происхождению или гражданской принадлежности предка, который первым поступил на военную службу (Критянин, Коринфянин, Киренец и так далее), и эти прозвища мы обнаруживаем даже спустя несколько поколений после переселения родоначальника в Египет. В царстве Селевкидов наемники обычно селились колониями городского типа, часть которых в определенный момент получала статус независимого полиса. В селевкидских военных колониях участок мог передаваться по наследству близким родственникам колониста и возвращался царю лишь в том случае, если его не мог унаследовать никто способный служить в качестве солдата. Аналогичная система существовала в антигонидской Македонии. Весьма вероятно, что ранняя форма солдатского условного землевладения была разработана Александром Великим или его отцом Филиппом II. И Филипп, и Александр основывали города и должны были сталкиваться с проблемами расселения воинов. Известно, что Александр передал «македонянам» город Калиндою в Халкидике с округой и деревнями; и уже первые диадохи, Кассандр и Лисимах, жаловали землю в индивидуальном порядке солдатам и командирам.

Перспектива получения земельной собственности мотивировала тысячи мужчин искать наемной службы. Часто наемники не нанимались по отдельности, но присоединялись к иностранной армии либо на основе договора между их городом и потенциальным нанимателем, либо в составе отрядов под предводительством опытных командиров и полководцев. Ксенологи (поставщики солдат) получали от царей и городов крупные суммы на поездки по землям, в которых они намеревались найти потенциальных воинов. Например, рекрутское агентство Пиргополиника («Покорителя множества башен»), главного героя комедии Плавта «Хвастливый воин», располагалось в Эфесе. Хорошо задокументирован случай массовой миграции наемников с Крита в конце III века до н. э. Милет, который незадолго до этого (в 234/233 и 229/228 гг. до н. э.) приобрел земли в долине Меандра, выдал участки на новой территории более чем 1000 наемников с семьями — общее число переселенцев оценивается в 3000 человек. После того как концентрация земли в руках немногочисленных собственников крупных имений и рост численности населения спровоцировали на Крите социально-экономический кризис, безземельные граждане стали благосклонно смотреть на военное дело, пиратство и наемничество. Тот факт, что многие из наемников поселялись в других землях — не только в Милете, но и в Кретополе («Критском городе») в Писидии, и в Египте, — говорит о том, что они покидали родной остров, надеясь получить собственную землю. Население других горных районов — например, воинственные ликийцы, памфилийцы и писидийцы — было мотивировано искать наемной службы бедностью или надеждой заработать, а также военными традициями.

В зависимости от условий, о которых солдаты договаривались со своим нанимателем, они получали хорошее жалованье — по крайней мере, в III веке до н. э. оно превышало среднюю оплату труда в других сферах деятельности. Помимо этого наемник получал продовольственный паек, а после побед в битвах — трофеи и подарки. Многим наемникам было жизненно необходимо обрести то, чего им недоставало на родине, — землю. В той или иной степени земельный голод продолжался на всем протяжении III и части II века до н. э.; он был главной причиной общественного недовольства в Греции. Для наемников, которых нанимали только временно, собственность на землю была менее достижима, чем гибель в бою, плен, увечье или увольнение. Известно, что безработные наемники (apergoi) собирались в святилище Геры на Самосе и занимались там незаконной торговлей — вероятнее всего, продавали трофеи, захваченные во время службы.

В материковой Греции сравнительно с Малой Азией, царствами Птолемеев и Селевкидов раздача участков была редкостью. Но, когда войны и миграция приводили к обезлюдению богатых плодородными землями областей вроде Фессалии, наделение переселенцев землей становилось возможным. Например, в 214 году до н. э. Филипп V советовал Лариссе в Фессалии наделить правами фессалийцев и прочих греков, проживавших в городе (вероятно, солдат), и раздать им участки, не обрабатывавшиеся в последние годы. В греческих городах приобретение земли иностранцами возможно было лишь в виде привилегии, которая называлась энктесис (enktesis) и предоставлялась лицам за их службу всей общине на основе межгосударственного соглашения об экономическом и политическом сотрудничестве — исополитии (isopoliteia). Граждане городов, подписавших договор об исополитии, пользовались «равенством гражданских прав» в том случае, если они решали поселиться в союзной общине.

Массовая миграция на новые земли в конце IV–III веке до н. э. временно смягчила напряжение в греческих городах и способствовала урбанизации и интеграции территорий, где были размещены греческие войска, в крупные экономические сети. Но непрерывные войны не переставали создавать все новые сложности. Наемничество и пиратство могли быть ответом на экономические нужды лиц, прибегавших к ним, но не решали накопленные социальные проблемы греческих городов. Прибыль наемника или пирата обращалась убытком другой семьи. В дополнение к этому во II — начале I века до н. э. по мере того, как сокращалось количество потенциальных нанимателей, эллинистических царей, постепенно уменьшалась и возможность поступления на наемническую службу. Войны эпохи эллинизма обостряли проблемы, не решая ни одной. Лишь умиротворение Восточного Средиземноморья принесло значительные перемены.

Профессиональная специализация и подвижность

Помимо массового переселения солдат в основанные царями города политические и экономические связи, постепенно налаживавшиеся после завоеваний Александра, сделали более частыми переезды отдельных лиц и семей, а также разного рода специалистов целыми группами. Некоторые из них вели бродячую жизнь в силу своих занятий. Навыками, спрос на которые имелся лишь время от времени, они могли заработать больше, передвигаясь от города к городу, от дворца к дворцу, от праздника к празднику и от ярмарки к ярмарке. Например, театральные представления и концерты случались не ежедневно, но лишь во время важных игр и, хотя и не всякий раз, на особых праздниках. Осев в одном городе, профессиональный актер, поэт или музыкант имел бы заработок лишь несколько раз в году; только постоянные разъезды по играм, проводившимся в различных городах, гарантировали ему занятость в течение большей части года. Профессионалы путешествовали и потому, что высококлассное обучение некоторым специальностям проводилось далеко не везде. Доступ к нему имелся лишь в крупных городах, и очень часто в некоторых из них развивались местные «школы»: к примеру, в эллинистическом Косе — медицины, в Афинах — ораторского искусства и философии, на Родосе и в Афродисии имперского времени — скульптуры, а в Сикионе — живописи. Следовательно, специалисты из этих городов пользовались спросом далеко за пределами родных краев.

Известные профессионалы, особенно в больших городах, могли позволить себе оставаться дома и ждать, пока заказчик сам постучит в дверь или пригласит их применить свои умения в другом месте за высокую цену. Таким профессионалом, например, был некий Антипатр из Элевтерны на Крите, игравший на гидравлисе — ранней форме органа, изобретенном в III веке до н. э. в Александрии и работавшем с использованием давления воды. В 94 году до н. э. Дельфы отправили посольство, просившее его с братом, который помогал обслуживать этот сложный музыкальный инструмент, дать концерт, за что щедро заплатили. Но лишь в крупных городах можно было всерьез заниматься искусствами или сложными профессиями на более или менее постоянной основе. Потому сотни исполнителей — музыкантов, танцоров, актеров и певцов, а также множество художников, врачей и интеллектуалов (философов, риторов и историков) — проводили значительную часть своей жизни в поездках. В эллинистический период такими бродячими специалистами бывали также и женщины. Лишь немногие успешные медики или интеллектуалы могли предлагать свои услуги бесплатно. Среди этих людей нам известны лишь те, кто добился исключительного успеха; имена сотен их коллег, боровшихся за выживание, уже утеряны.

О профессиональной специализации в сфере театрального и изобразительного искусства нам известно больше лишь потому, что представители его были более заметны. Но специализация, важная черта городской экономики и городского общества, затрагивала большинство видов хозяйственной деятельности от земледелия и торговли до гончарного дела, производства парфюмерии, тканей и обработки металлов. Нововведением позднего эллинизма стала организация представителей отдельных ремесел в добровольные объединения. Эта форма организации не только несла практические выгоды, но и способствовала укреплению чувства солидарности и самосознания, особенно в среде иностранцев, проживавших в крупных торговых центрах наподобие Афин, Родоса и Делоса.

Материальные находки явственно свидетельствуют о специализации производства. Возможность определить место производства товаров вроде сосудов для вина или изящной керамики по их форме или украшениям не была новостью; однако она стала более привычна, чем в какой-либо из предыдущих периодов, и охватила весь греческий мир, так как местные продукты в куда большем масштабе стали экспортироваться на отдаленные рынки. Самый известный пример — экспорт местных вин с Фасоса, Родоса, из Книда, Коса и причерноморских городов Синопы, Херсонеса и Гераклеи: происхождение вина можно определить по клейму, на котором указывались место и год производства, и по форме сосуда — в точности так же, как форма бутылки сегодня позволяет нам отличить красное божоле от белого пино-гриджо.

Профессиональная специализация в сочетании с мобильностью и увеличением числа городских центров создавала альтернативу земледелию и позволяла обездоленным найти себе новое занятие. Хотя наиболее уважаемым источником богатства на всем протяжении Античности оставалась собственность на землю, теперь в большинстве городов люди, сколотившие состояние собственной ремесленной, торговой или ростовщической деятельностью, могли занять высокое социальное положение и получить политическое влияние, особенно если они готовы были потратить часть богатства на благотворительность. Специализация и мобильность, которые стали заметны еще в эллинистический период, достигли своего расцвета в умиротворенной ойкумене эпохи Империи.

Pax Romana: старые разногласия в новом контексте

На протяжении почти двух столетий после установления принципата греческий мир в целом не страдал от войн, однако социальные проблемы продолжали вызывать гражданские волнения. Хвалебные надписи в честь благотворителей, относящиеся примерно ко времени Адриана, свидетельствуют об острой нужде части населения и городов, неспособных финансировать общественные проекты. Например, великий благотворитель Опрамой из Родиаполя в Ликии, чья деятельность приходится на последние годы власти Адриана и правление его преемника, не только спонсировал храмы, гимнасии, бани, рынки и игры в ряде городов, но и удовлетворял потребности бедноты: он обеспечивал поставки дешевого зерна, достойные похороны тех, за чье погребение не могли заплатить их семьи, приданое для стесненных в средствах девушек, покрывал затраты на образование и воспитание детей граждан и раздавал еду беднякам.

Истоки и природа социальных проблем и напряженности оставались в первые века принципата, в сущности, теми же, что и раньше: разрыв между бедными и богатыми был заметнее, чем когда-либо. Ограниченные в средствах люди — главным образом, городские жители — зависели от благотворителей, которые открывали им доступ к дешевому зерну. Некоторые из неимущих не имели другого выхода, кроме как бросить своих новорожденных детей — подкидышей (threptoi) обыкновенно растили как рабов, — продать себя в рабство или стать преступниками. Проблемой, особенно в Малой Азии, оставался организованный разбой — не только потому, что в горных районах долго отмирала древняя привычка к грабежу, но и из-за безысходности. В начале II века н. э. на земли вокруг горы Ида на северо-западе Малой Азии наводил ужас Тиллороб, грабивший сельскую округу и даже нападавший на городские поселения; его биографию Арриан составил наряду с историей Александра Великого.

Если главные проблемы не исчезали, то ответы на них изменились, ибо один из традиционных способов справиться с социальной напряженностью — покорение соседних территорий и раздача гражданам земли и трофеев — ушел в прошлое. Территориальные споры между городами активно велись и в имперский период, однако завоевательные войны больше не давали хоть бы и временного ответа на земельный голод. После Помпея Восточное Средиземноморье в целом избавилось от пиратства и прибрежных набегов, которые были важными источниками дохода для общин Крита и Киликии. Вопреки известной сцене из фильма «Бен-Гур», в которой на римские корабли во времена Августа нападают македонские пираты, в имперский период морские разбойники продолжали играть видную роль лишь в литературных сочинениях, действие которых разворачивалось в прошлом, когда пиратов в Восточном Средиземноморье было не меньше, чем дельфинов.

В Римской империи сохранялся один традиционный ответ на демографическое давление — военная служба. На смену набору в армии царей крупных отрядов пришел индивидуальный наем в римскую армию; изменились лишь условия службы. Мужчины из восточных провинций, не имевшие римского гражданства (peregrini), могли поступать во вспомогательные войска на фиксированный 25-летний срок. Во времена Адриана насчитывалось 26 отрядов лучников, половина из которых происходила из Сирии, а остальные — из Фракии, Малой Азии и Крита. Люди, имевшие римское гражданство — число их на протяжении первых двух столетий нашей эры увеличивалось, — могли служить в регулярных легионах. Таким образом, армейская служба продолжала давать заработок тем, кто не имел земли или более привлекательных перспектив.

Вхождение Востока в Римскую империю открыло и другие возможности. Уже со II века до н. э. возникли новые сети обмена. Вскоре после того, как в 167 году до н. э. Делос стал свободным портом, он превратился в пристанище для большого числа иммигрантов из Италии — в основном торговцев и ростовщиков. В других областях — Македонии, материковой Греции и Малой Азии — присутствие италийских предпринимателей (negotiatores) и, в намного меньшей степени, землевладельцев (enkektemenoi) стало заметно лишь начиная с I века до н. э. Римские колонии возникали в результате единовременных решений, а не постепенного роста и развития. Следовательно, социальная стратиграфия их населения, состоявшего главным образом из получивших землю бывших солдат, вольноотпущенников, ремесленников, торговцев и городских плебеев, отличалась от стратиграфии старых греческих городов. Изменилось отношение к другим источникам дохода, помимо земельной собственности. Так, самоуверенность, с которой подают себя в памятниках и посвятительных надписях в международном порту Делоса в конце II — начале I века до н. э. римские и италийские купцы, не находит параллелей в большинстве эллинских полисов. Римские колонисты могли устраивать и развивать сети экономической кооперации, пересекавшие границы городов и регионов. Различные ветви одной и той же римской семьи могли проживать в различных городах и поддерживать экономическое сотрудничество, работая для достижения более высокого социального положения. По этим причинам италийские переселенцы сразу же оказали влияние на экономику. В конце I века до н. э. — в I веке н. э. римские колонии привнесли жизнь в районы, пострадавшие в войнах. Например, Коринф и Патры на восточном и западном окончаниях Коринфского залива соответственно упростили сообщение с Италией и тем самым способствовали экономическому росту. Коринфские гончары снабжали Грецию, Малую Азию, Северную Африку и Италию масляными лампами.

В Малой Азии устройство римских провинций (а значит, интеграция крупных территорий в рамках унифицированной административной модели, строительство и поддержание дорог), а также более высокая подвижность торговцев и предпринимателей, выходившая за границы городов и провинций, дали беспримерный импульс торговле специализированными товарами — например, тканями — и материалами, особенно мрамором. Крупные имения, в которых земледелие было организовано не только для удовлетворения местных потребностей, но и на экспорт специализированной продукции вроде оливкового масла и вина, стали обычным явлением в Малой Азии и Македонии, а в меньшей степени — и в других областях. Некоторыми из этих имений владели теперь римские сенаторы и греки, введенные в сословие всадников. Богатые мужи — а иногда и женщины — порой владели землей на территории городов, гражданами которых они не являлись. Крупные имения управлялись рабами и вольноотпущенниками, которые служили хозяевам в качестве управляющих (oikonomoi).

Хороший пример воздействия завоевания и умиротворения на экономику дает Крит. Как только критяне, привыкшие зарабатывать на жизнь разбоем и наемничеством, оправились от шока после покорения их острова в 67 году до н. э., они стали пользоваться преимуществами, которые предоставляло включение их плодородной области в Римскую империю. В дополнение к крупномасштабному экспорту вина имеются свидетельства торговли оливковым маслом и лекарственными растениями; о появлении новой продовольственной индустрии говорят большие пруды, использовавшиеся для выращивания рыбы в имперский период; кроме того, Крит выделялся производством глиняных ламп, которые вывозились в Малую Азию и Северную Африку. Толчок к их производству дали италийские иммигранты из Кампании. В середине II века н. э. великий врач Гален сообщал о другом доходном экспорте, неизвестном до римского завоевания:

«Каждый год летом в Рим с Крита прибывает множество лекарственных растений. Император держит травников с этого острова, которые доставляют не только ему, но и всему городу корзины целебных трав. Крит направляет эти травы и в другие земли, потому что этот остров изобилует травами, плодами, початками, корнями и соками. Все продукты привозятся в чистом виде, но некоторые соки подслащают, хотя и нечасто. Разнообразие критских растений столь велико, что знахарям не приходится обманывать заказчиков».

Превращение стран греческого мира в римские провинции происходило медленно. Римские власти решали проблемы по мере их поступления; у них не было плана. Это не значит, что они не замечали некоторых долговременных последствий своих решений. Они не пытались «романизировать» греческий Восток — особенно эллинские или сильно эллинизированные провинции с крепкими традициями городской жизни и высоким уровнем культуры. Они не искореняли местные обычаи. Они не насаждали намеренно римскую культуру, порядки, юридические институты или ценности. Но создание под единым управлением умиротворенной географической зоны, имеющей относительно четкие и стабильные границы, невероятно содействовало интеграции. К тому времени, когда Адриан второй раз объезжал свои восточные провинции, женщины имитировали прическу его жены, а мужчины — его бороду; в любом уголке Римской империи можно было найти людей с императорским именем Публий Элий, которых Адриан одарил гражданством; греки перенимали латинские слова; колонны из карьеров Клавдиевой горы (Mons Claudianus) в Египте доставляли на кораблях в Рим, чтобы поставить их в пантеоне; из египетских Береники и Птолемаиды суда регулярно отправлялись в порты Аравии и Индии; корзины критских лекарственных растений прибывали в Рим и другие города; караваны из Месопотамии и Аравии достигали Римской империи через сирийскую Пальмиру и иорданскую Петру — торговые пути охраняли римские гарнизоны в крепостях вроде Дура-Эвропоса. В 155 году н. э. Элий Аристид в «Похвале Риму», прочитанной в столице империи, нарисовал картину процветания и изобилия. Оставим в стороне преувеличения профессионального панегириста; его речь тем не менее свидетельствует о возможностях, которые развитый экономический обмен предоставлял на протяжении более чем столетия непрерывного мира, данного большинству греческих регионов:

«[Средиземное] море же, словно некий земной пояс, простерлось посреди населенного мира и одновременно всех ваших владений. Вокруг него „величественные, на пространстве великом“ простираются материки, изобилующие для вас. Все, что произрастает в разные времена года, производится в различных странах, водится в реках и озерах, создается искусством эллинов и варваров, привозится сюда со всех уголков земли и моря. Так что, если кто-нибудь пожелает все это увидеть, ему придется или обойти весь населенный мир, или оказаться вот в этом Городе. Ибо из того, что выращивается и производится людьми, нет ничего, в чем бы здесь когда-нибудь был недостаток… Грузов из Индии и, если угодно, даже из счастливой Аравии здесь можно увидеть столько, что можно подумать, будто у местного населения деревья остались голыми, и если жители этих стран будут испытывать в чем-то нужду, то придется им ехать сюда, прося доли из своих же собственных богатств»[115].

Взгляд Аристида — образованного землевладельца из Малой Азии, семья которого получила римское гражданство при Адриане и извлекала выгоду из римского господства, — определенно, не разделялся евреями, последнее восстание которых было подавлено за 20 лет до составления речи. И вряд ли его могли принять те, кто едва мог платить дань, которой подпитывалось величие Рима, как шестью веками ранее на ней держался блеск Перикловых Афин.

Тенденции и новшества

Надпись из Метрополя в Малой Азии, сделанная в I или II веке н. э., сохранила имена тех, кто пожертвовал на гимнасий — место для атлетических тренировок и отдыха. Список предваряет следующая преамбула:

«На удачу и спасение императоров и всего их дома, когда Александр, сын Александра, внук Рексимаха, был жрецом, на второй день месяца дистра. В соответствии с декретом старейших граждан, когда Александра Миртона, дочь Асклепиада, являлась гимнасиархом, следующие лица освятили пожертвования императорам и старейшим гражданам».

Гимнасий был посвящен императорскому семейству и помещен под его защиту. Предназначен он был для граждан старше 60 лет (presbyteroi). Большинство благотворителей обещали оплатить триклиний — набор из трех кроватей для пиров. Старики Метрополя приходили в гимнасий не только для того, чтобы тренировать тело, но и — вероятнее — чтобы выпить и поговорить на этих ложах. Лишь один из жертвователей был «сам из числа пресвитеров»; множество людей, внесших вклад, сделало это для старших членов своих семей и ради своего собственного будущего.

Во всем этом нет ничего необычного; напротив, этот текст выражает три важных феномена эллинистического и имперского периодов — благотворительность, объединение в добровольные ассоциации, а также социальное и культурное значение гимнасия. Но здесь есть два поразительных момента, немыслимых до III века до н. э. Во-первых, женщина предстает исполнителем важной полисной функции гимнасиарха — управляющего исключительно мужским учреждением. Она владела этой должностью единственно благодаря своему богатству; ведь она упоминается среди благотворителей, внесших значительную сумму (630 денариев). Во-вторых, среди жертвователей мы находим троих индивидов, которым точно нельзя было ступать через порог гимнасия, — двух женщин и одного общественного раба. Они сделали пожертвование, потому что располагали средствами и были вольны ими распоряжаться, а также потому, что ожидали получить за свое благодеяние публичное признание.

Эта, на первый взгляд, обыкновенная надпись из Метрополя — результат не революции, но постепенных перемен, затронувших общество и культуру. Мы кратко рассмотрим тенденции, которые роднит лишь одно: все они зародились в эллинистический период, приблизительно в III веке до н. э., и без серьезных изменений продолжились во время Римской империи. Потому они отражают единство — но не единообразие и не однородность — «долгого эллинизма».

«Эвергетизм»: благодеяния, социальный престиж и политическая власть

В греческих городах не было развитой системы налогов на прибыль и имущество. Конечно, существовал ряд налогов и сборов: обложения аренды общественных земель, пастбищ, рудников и карьеров; пошлины и налоги с продаж, штрафы, военная добыча, прибыль от торговли жреческим саном и так далее. В силу постоянной нехватки средств важные общественные расходы вроде финансирования игр и поддержания флота через систему литургий должны были покрывать богатые граждане. Поэтому подобные обязанности делегировались на основании размеров состояния. Серьезную проблему представляли собой нерегулярные затраты: например, строительные проекты, оборонительные мероприятия или закупки крупных партий дешевого зерна. В таких случаях граждане должны были платить внеочередные налоги (eisphorai) или делать добровольные взносы на основе публичных обещаний (epidoseis). Но и этого не хватало. Из-за частых войн иногда ожидаемые доходы не поступали, а нужда становилась все острее: деньги требовались на плату наемным солдатам, обеспечение войск и починку городских стен.

Когда затраты превышали доступные средства, греческие города делали то же, что и сегодня делает большинство правительств: они брали займы, порой на невыгодных условиях, если только патриотично настроенные граждане не соглашались дать деньги без процентов. Ростовщиков же, однако, интересовал лишь размер барышей. В 71 году до н. э., во время войны Рима против пиратов, ни один кредитор не желал давать в долг Гифиону, небольшому городу к югу от Спарты, необходимые средства. Два римлянина, братья Клоации, согласились предоставить заем, но под чрезвычайно высокие 48 %. Даже так их чествовали как благодетелей: когда в конце концов Гифион не смог вернуть долг (что неудивительно), они отказались от большей части своей прибыли. Случай Гифиона — крайность, но относительно высокие проценты — от 12 и выше, — а также отказ от оплаты займов во II–I веках до н. э. не были редкостью. Иногда городам удавалось убедить кредитора, но в крайних случаях не оставалось другого выхода, кроме как заложить всю общественную землю. Множество почетных надписей эллинистического периода были сделаны в честь людей, давших заем под низкий процент или вовсе без процентов, либо в честь тех, кто согласился урезать долг.

В современных обществах благотворителям или жертвователям взамен за их щедрость обыкновенно ничего не обещают. Ожидания благотворителей не выходят за пределы надежд на то, что их именем назовут здание, улицу или награду — и даже это часто происходит посмертно; нередко они желают сохранить анонимность. В Греции времен эллинизма и Империи анонимной благотворительности не существовало, а щедрость была частью системы обоюдности, имевшей огромное влияние на политическую жизнь. Пожертвования являлись публичными мероприятиями и организовывались с целью выражения патриотизма. Цель и дата публичной подписки на взносы объявлялись заранее; дарителям обещались почести. Во время проведения подписки собравшиеся люди громко выкрикивали имена граждан, за которыми подозревалось значительное состояние. Каждое обещание давалось громко и сопровождалось одобрительными возгласами, что мотивировало богатых граждан провозглашать как можно более крупные взносы — или незаметно улизнуть. Пожертвования увековечивались в публичном месте. Часто их перечисляли не по размеру, начиная с наиболее крупной суммы, а в том порядке, в каком они делались. Возникало что-то вроде соревнования, и те, кто обещал внести вклад первыми, получали наивысшие почести. Записывались имена не только тех, кто уплачивал взносы, но и тех, кто не сдержал данного слова и снискал презрение сограждан.

При проведении подписки цель ее определяло народное собрание. Делая добровольные пожертвования, благотворители сами выбирали проект, зачастую отвечая на действительные потребности — в общественном здании, оливковом масле для гимнасия, средствах для финансирования общинной должности, — а иногда следуя за собственными интересами и наклонностями вроде спонсирования новых игр. Повышение значимости благотворителей (euergetai), их социальной и политической роли в современной науке получило название «эвергетизм». Эвергетизм основывался на принципе взаимности. Хороший и простой пример этого принципа дает песня Мамы в мюзикле Фреда Эбба «Чикаго»:

Добровольными взносами местные благотворители демонстрировали свою готовность потратить часть своего собственного состояния на общину. Однако эта готовность соединялась с ожиданием того, что община признает их политическое лидерство. В обмен на пожертвования и литургии, оплаченные богатыми семьями, демос смирялся с их монополией на власть. Такая обоюдность позволяла городам в поздний эллинистический и имперский периоды, несмотря на усиление в политической жизни олигархических черт, сохранять некоторые институты умеренной демократии и иллюзию народного суверенитета.

В честь местных благотворителей ставили статуи в заметных местах, их награждали золотыми коронами, об их пожертвованиях объявляли во всеуслышание; им предоставляли почетные места на театральных представлениях; в их честь называли возведенные на их деньги постройки — здания совета, общественные бани, гимнасии. После смерти они могли рассчитывать на публичные похороны, а порой и на чрезвычайную честь — погребение внутри городских стен. В исключительных случаях они становились объектами культа. Благодаря таким почестям благотворители зримо присутствовали в своем городе. Еще важнее, что о благодеяниях не забывали. Почетные надписи в честь выдающихся граждан часто упоминают их предков, подписывавшихся на взносы или делавших пожертвования. Благотворительность укрепляла социальный престиж и политическое влияние не только самих жертвователей, но также и их семей на десятилетия вперед.

Благотворителями были не только крупные землевладельцы или члены знати. Социальная принадлежность жертвователей становилась все более разнообразной и включала в себя женщин, иноземцев, вольноотпущенников и даже рабов: это являлось для них важным средством повысить их общественный статус. Иностранцы, внесшие значительный денежный вклад в казну полиса, могли рассчитывать в нем на привилегированное положение, которое порой передавалось по наследству. Обычно жертвователь награждался привилегией проксении, а в некоторых случаях — гражданством. Зависимость греческих городов от взносов богатых благотворителей стала явно заметной во II веке до н. э. Эта тенденция достигла своего пика в имперский период. Новой формой благотворительности стала передача городу дарственных фондов для оплаты должностей вроде стефанефора, агонофета или гимнасиарха. В те годы, когда не находилось гражданина, готового их занять, затраты покрывал фонд, а титул соответствующего магистрата доставался благотворителю. Такие фонды, называвшиеся «вечной стефанефорией», «вечной агонофетией» или «вечной гимнасиархией», позволяли индивиду номинально занимать должность даже после смерти.

В ранний эллинистический период титул эвергета часто давался за героизм в бою или за политическую службу на благо города. Эвергетов почитали как патриотов. В это время богатые мужи, выделявшиеся своей щедростью, смогли стать первыми из граждан; но по мере того, как все большее число публичных и религиозных мероприятий начинало финансироваться с помощью литургий и добровольных пожертвований, исключительное положение эвергетов вознесло их над согражданами. Этот процесс становится очевиден, если обратиться к языку декретов в честь благотворителей — например, к похвале некоему Гермогену из Афродисии, составленной ок. 50 года до н. э.:

«Один из первейших и наиболее выдающихся граждан, человек, имеющий предков среди величайших людей и среди тех, кто объединил общину, проживший жизнь в добродетели, любви к славе, сотворивший много благодеяний и величайших дел на благо отечества; человек, который сам был добр и благороден, любил отчизну, строитель, добродетель полиса, спаситель; человек, проявлявший великодушие и благоразумие в своем поведении по отношению ко всему народу и каждому из граждан; человек, который всегда проявлял высочайшее благоговение перед богами и родиной; кто украсил отечество, самым щедрым образом исполнив благороднейшие обещания и сделав посвящения…»

В таких энкомиях люди вроде Гермогена из Афродисии выступают в качестве любимых предводителей города. Мы не можем надеяться, чтобы публичные надписи выразили то, что многие наверняка думали на самом деле: что эти благотворители были для города необходимым злом. Герод Аттик, величайший жертвователь Афин времен Адриана, должен был это чувствовать. На постаменте его статуй были начертаны ужасные проклятия, адресованные тем, кто мог их разрушить. Благотворители знали, чего им следовало ожидать от сограждан — не благодарности, а зависти.

Добровольные объединения

До походов Александра иностранцы составляли значительную долю населения только в главных городских центрах — прежде всего, в Афинах и в нескольких других городах, где велась активная торговля. В течение эллинистического периода присутствие чужеземцев в большинстве греческих городов непрерывно усиливалось. В их число входили постоянно проживавшие здесь иностранцы (метеки), купцы и ростовщики, изгнанники, члены гарнизонов и наемники. Доля иностранцев достигла своего пика в первые два столетия, прошедшие после Августа.

Если в новых городах иммигранты немедленно включались в общину и разделяли новое гражданское самосознание с другими поселенцами различного происхождения, то в старых греческих городах Эллады и Малой Азии дела обстояли иначе. Здесь иностранцы оставались отдельным меньшинством. Следует признать, что в том, что касалось их юридических прав, они находились в основном в том же положении, что и граждане: они имели военные и финансовые обязательства, делали денежные взносы и при определенных условиях могли иметь земельную собственность, однако не обладали политическими правами. Их постепенная ассимиляция с гражданами не меняла того факта, что в среде последних взращивалось свое самосознание, основанное на сложной системе «патриотического» воспитания. Иностранцы могли ощутить причастность к какой-то группе, присоединившись к добровольному союзу. Помимо общего этнического происхождения в основе таких объединений могли лежать семейные связи, профессиональная общность или религиозные верования.

Добровольные союзы (eranos, thiasos, koinon), похожие на современные «клубы», существовали уже в VI веке до н. э. Но с IV века до н. э. их число стало стремительно расти. Тому было главным образом три причины. Во-первых, усиление подвижности привело, особенно в важных портовых городах, а также торговых, культурных и ремесленных центрах к увеличению числа иностранцев. На чужбине переселенцы образовывали нечто вроде общины. Когда во II веке до н. э. началась миграция италийских торговцев в Грецию и Малую Азию, союзы, особенно в экономических центрах наподобие Делоса, стали важным очагом организации и проведения римских празднеств. Во-вторых, выросло число культов, обещавших тесную и привилегированную связь между верующими и божеством; особенно популярны были культы, предполагавшие приобщение верующих к тайным обрядам и учениям; они организовывались на основе замкнутых групп почитателей или посвященных, которые проводили обряды в определенные дни в специальных зданиях. Молельные дома и синагоги еврейской диаспоры тоже были формой такой добровольной организации — на самом деле греческое слово synagoge и обозначает собрание. Наконец, собрания позволяли людям низкого социального статуса воспроизвести симпосий — времяпрепровождение, ранее характерное для знати, а в эллинистический период привычное при царских дворах. Эти объединения устраивали встречи в домах для собраний, справляли в святилищах праздники в честь богов-покровителей и обеспечивали своим членам погребение на собственных кладбищах.

Союзы, не принимавшие во внимание происхождение своих участников, всегда находились под покровительством некоего божества. В большинстве случаев название объединения происходило от имени бога или богов, которых почитали его члены. Аполлониасты находились под защитой Аполлона, герместы — под защитой Гермеса и так далее. Добровольные союзы воспроизводили в уменьшенном масштабе полисные институты: у них были статуи, собрания, магистраты, декреты, общее имущество и финансы. Членство в добровольных объединениях напоминало гражданство и до определенной степени заменяло его как основу общины и самосознания. Членов принимали в союз, как правило, без оглядки на их статус: среди них были граждане, иностранцы, вольноотпущенники, зачастую женщины, а иногда даже и рабы. В основании такой общинности лежало поклонение определенным божествам, а также принятие этических принципов и религиозных верований, но не происхождение, пол или статус. Таким образом, объединения способствовали ослаблению жестких юридических границ, ранее господствовавших в греческом обществе; в значительной мере они облегчали взаимодействие между различными социальными группами.

Очень специфичным типом добровольного союза и в то же время характерным выражением подвижности и космополитичности было объединение театральных актеров — так называемые Дионисиевы актеры (Dionysiakoi technitai). Основанное в конце IV или начале III века до н. э. в Афинах, оно содействовало организации торжеств, выражало интересы своих членов (в те опасные времена постоянно находившихся в пути), устанавливало тесные связи с царями и осуществляло политическое влияние. В течение эллинистического периода местные ассоциации существовали во многих городах Греции, Малой Азии, Египта, Кипра и Сицилии. Теосское отделение Дионисиевых актеров установило с городом такую прочную связь, что теосцы посвятили весь свой город и его земли богу Дионису. Это объединение походило на государство в государстве и даже имело собственные деньги, которые использовались для финансирования празднеств.

Добровольные союзы способствовали укреплению социальных связей внутри города и перекидывали мосты между различными слоями населения, становясь двигателем общественных перемен и маркером космополитичного характера эллинистических городов. Их значение сохранилось и при римском владычестве. Ввиду роста популярности мистических культов увеличилось количество религиозных объединений. Кроме того, более частым явлением стали профессиональные ассоциации, имевшие экономическое, социальное и политическое влияние; в их честь назывались городские улицы, площади и кварталы. В имперский период пожилые представители знати образовывали «собрание старейшин» (gerousia), имевшее значительный социальный престиж и определенный политический вес.

Интересы, общность которых сводила людей в объединения, не были ничем ограничены. Мы знаем о клубах любителей шуток (philopaiktores), веселья и изобилия (kalokardioi, eutherapioi) и гладиаторских боев (philhoploi). Атлеты и исполнители, соревновавшиеся на международных играх, тоже были организованы в «экуменические ассоциации», главы которых тесно контактировали с императором. Добровольные объединения во многих отношениях отражали интернациональный и космополитичный характер мира, образовавшегося после завоеваний Александра.

Культура соревнований и всеобщие звезды спорта и зрелищ

С самых ранних этапов своей письменной истории греки устраивали атлетические и музыкальные соревнования. Они проводились по случаю полисных и федеративных торжеств, ритуалов посвящения и похорон важных лиц, а позднее — в связи с военными победами. Соревнование (agon) обыкновенно привлекало участников из одного города либо из отдельной федерации, но к VI веку до н. э. панэллинскую известность обрели четыре празднества — в Олимпии и Нимее в честь Зевса, в Дельфах — в честь Аполлона Пифийского и на Истме близ Коринфа — в честь Посейдона. Каждое из них проводилось раз в четыре года; так появился четырехлетний цикл, periodos (круг). Греков на них приглашали священные послы (феоры); на время проведения соревнований объявлялось перемирие.

С началом эллинистического периода число игр заметно увеличилось. Новые соревнования устраивали цари, старые и новые города, федерации и частные благотворители. Это делалось для того, чтобы увековечить военную победу или освобождение города, воздать почести богам, царям, местным благотворителям, государственным деятелям, стратегам, почившим членам семьи, а с 196 года до н. э. — римским полководцам и наместникам. С помощью игр федерации укрепляли свое единство, города использовали их для того, чтобы подтвердить свою неприкосновенность, а благотворители надеялись укрепить престиж как собственный, так и членов своих семей. Каждый раз, когда в каком-либо городе устраивался новый агон, завистливые соседи были вынуждены учреждать или расширять собственный. Эта тенденция сохранилась и расширилась в римское время, когда игры устраивались в честь императоров. По мере того как города приобретали олигархические черты, увеличивалось количество богатых лиц, которые организовывали публичные соревнования (themis) в честь умерших членов семьи, равно как и число состязаний, названных по имени их устроителей, наподобие Демосфений в Ойноанде.

К новым важным играм III века до н. э. относятся Птолемейи в Александрии, посвященные Птолемею I, Сотерии в Дельфах, увековечивавшие память о победе над галлами, Дидимеи в Милете в честь Аполлона, Асклепии в Косе и Левкофриены в Магнесии на Меандре в честь Артемиды. Установление принципата принесло два новых празднества международного значения — Севастию в Неаполе, посвященную Августу, и Акцийские игры в Никополе в память о победе Октавиана при Акции. Нерон своими Неронеями пытался ввести агон греческого образца в Риме; они, однако, не пережили своего устроителя. Напротив, agon Capitolinus, учрежденный Домицианом в Риме в 86 году н. э. в честь Юпитера Капитолийского, признавался наряду с четырьмя древними играми. Панэллинские игры в Афинах, связанные с образованием Панэллинского союза при Адриане, никогда не пользовались подобным уважением, хотя и поддерживались императорами. По весьма умеренным оценкам, ко II веку н. э. в восточных провинциях проводилось около 500 агонов. В 134 году н. э. бесконтрольное увеличение числа агонистических празднеств вынудило вмешаться Адриана, который установил строгую последовательность важных состязаний таким образом, чтобы их участники могли своевременно добраться с одних игр на другие. Культура атлетизма конца III века до н. э. — начала III века н. э. не имела прецедентов в предыдущие эпохи; ее можно сравнить лишь с соревнованиями спортсменов и исполнителей после Второй мировой войны.

Дабы повысить привлекательность своих состязаний, города и федерации расширяли программу и включали в нее музыкальные и театральные состязания. Призом в самых престижных состязаниях был венец. На Олимпийских играх он был сделан из дикой оливы, на Пифийских — из лавра, на Немейских — из листьев сельдерея, из них же (а позднее — из хвои) — на Истмийских. На некоторых соревнованиях вручались награды, обладавшие материальной ценностью, — щиты, золотые короны, треножники и деньги. Однако иероники — победители священных состязаний, в которых призом была диадема, — получали не только славу и престиж, сопутствовавшие победе. В родном городе в зависимости от уровня игр они удостаивались различных почестей — от почетных мест в процессии и мест в театре до денежных призов и бесплатного питания на публичных пирах. Атлет, победивший на исопифийских (то есть равных по рангу Пифийским) играх, мог рассчитывать на такие же награды в родном городе, что и победитель Пифийских. Победители иселастических состязаний награждались иселасисом (eiselasis) — церемониальным входом в город — и получали денежный приз.

В большинстве спортивных состязаний принимали участие атлеты разных возрастных групп — мальчики, эфебы и мужи. Программа обычно включала «классические» дисциплины древнего спорта: бег на различные дистанции (иногда в доспехах), борьбу, кулачные бои, пентатлон (метание диска, прыжок с места, бросание копья, бег по стадиону[117], борьба) и панкратион — кулачный бой, нечто вроде кикбоксинга. Помимо этого различные агоны включали особые противоборства. Бег в полном доспехе в память о победе греков над персами в 479 году до н. э. проводился на Элевтериях в Платеях. Соперникам надо было пробежать около 2500 м от монумента в честь битвы к алтарю Зевса Элевтерия. Победитель получал почетный титул «лучшего из эллинов». Изредка фиксируется проведение и женских бегов. Соревнования в верховой езде были не столь часты, однако пользовались популярностью и занимали видное место в районах традиционного разведения лошадей: скачки на молодых и взрослых лошадях, боевых лошадях, паре лошадей, паре мулов, с факелами; соревнования в метании дротиков верхом; гонки на колесницах с молодыми или взрослыми лошадьми. Участие в конных состязаниях было привилегией богатых классов, которые могли себе позволить иметь и тренировать лошадь. Женщины принимали в них участие как владелицы лошадей.

Для зрителей атлетические соревнования были событиями волнующими и захватывающими. Очень престижной считалась победа без самого состязания, особенно если боец мог своей славой, силой или навыками запугать всех потенциальных противников и заставить их отказаться от боя с ним. Любовник императора Тита атлет Меланком был обязан своей исключительной известности тому факту, что не потерпел ни одного поражения. Он побеждал своих оппонентов не сбивая их с ног, но доводя до изнеможения. Бывали случаи, когда исход состязаний был неопределенным: например, потому что от поединка отказывались оба соперника либо агон прерывался их тренерами; в нескольких случаях награда посвящалась божествам. Иногда по причине ограниченности времени или по взаимному согласию разделить почести и награду победителями объявляли обоих соревнующихся. Атлеты, победившие в своих дисциплинах во всех четырех великих играх, были известны как периодоники, «победители круга», что было эквивалентно титулу обладателя Большого шлема в современном теннисе[118]. Сам допуск на престижные состязания уже считался честью.

Большинство соревнований имеют столь же древние корни, что и эти атлетические состязания. Наиболее широко были распространены соревнования между хорами мальчиков, девочек и мужчин, представлявшими подразделения гражданского населения полиса. Под влиянием Афин по всему эллинизированному миру распространились театральные празднества. Дионисийские торжества, включавшие хоровые, музыкальные и театральные агоны, зафиксированы почти в каждом городе. Музыкальные и театральные, или фимелические, состязания были включены и в программы игр, традиционно считавшихся спортивными. Участники соревновались в постановке новых пьес и в представлениях «классики», в поэзии, музыке и танцах с песнями, а также в глашатайском мастерстве. Постепенно был выработан более или менее стандартизированный перечень состязаний, допускавший местные вариации. В него всегда входили соревнования трубачей, глашатаев, сочинителей панегириков, поэтов, музыкантов (игравших на гобое и кифаре), трагических хоров, комедиантов и трагических актеров. Самый крупный денежный приз получал взрослый кифарист. Хотя представления мимических актеров (pantomime) пользовались огромной популярностью, в спортивные игры они не включались до конца II века н. э. Некоторые города проводили агоны по особенным дисциплинам, связанным с местными традициями. Например, мы знаем о соревнованиях скульпторов в Афродисии, состязаниях врачей в Пергаме и конкурсах красоты на Лесбосе.

Соревнования обычно сопровождались ярмарками, которые привлекали иноземных гостей и торговцев. Вместе с ними дополнительно устраивались платные концерты, равно как и целый ряд культурных мероприятий вроде эпидейктических (торжественных) речей и лекций. На играх происходили значительные события политического и социального плана. Здесь делались важные объявления: магистратов и уважаемых граждан приглашали занять особое место и оглашали им почести.

Участники атлетических состязаний часто были отпрысками знатных семейств, имевших возможность тренироваться в гимнасии; если они имели физические способности, то начинали принимать участие в играх с самого детства. Для таких людей спортивные победы лишний раз подчеркивали престиж их семей. Статуи мальчиков-атлетов, победивших в соревнованиях, ставились рядом с изваяниями их предков, отличившихся благотворительностью или общественной службой.

С социальной точки зрения исполнители составляли разнородную группу — столь же разнородную, что и представляемые ими музыка, литературные и театральные дисциплины, — от эпического поэта до танцора-мима. Так как виртуозность и успех требовали интенсивной подготовки, которая в античности осуществлялась в семейном кругу, музыканты, танцоры, акробаты и комедианты зачастую принадлежали к семьям исполнителей и обучались своему ремеслу с самого раннего возраста. Их профессиональная специализация часто отражалась в именах: Арескуса и Терпн («тот, кто услаждает») или Аполавст («приятный»). Талантливому мужчине (или женщине) низкого происхождения успех в музыкальном состязании обеспечивал богатство и социальный престиж.

Культура соревнования не только укрепила единство и повысила подвижность эллинистического и эллинизированного мира, но и дала артистам и атлетам больше возможностей овладевать мастерством в своих дисциплинах и жить на награды за соревнования.

Формирование гражданских ценностей и гражданского самосознания: эфебия и гимнасий

Гражданское воспитание, ориентированное на военные тренировки и передачу полисных духовных ценностей, местных обычаев и исторических традиций, было необходимо для включения молодых людей в состав граждан и в общество полиса. Образование отделяло не только граждан от лиц иностранного происхождения, но и членов знати от народной массы и, конечно, мужчин от женщин. Девочки помимо обучения домашним делам обыкновенно получали элементарные навыки письма и чтения, музицирования и поэзии; в зависимости от богатства и образованности семьи литературная подготовка девочек могла быть существенной, и начиная с эллинистического периода мы обнаруживаем значительное количество поэтесс. Девочки пели в хорах на религиозных праздниках, и эта обязанность знакомила их с традициями и ценностями их города. В исключительных случаях женщины получали хорошее образование в философских школах. Воспитание мальчиков осуществлялось как дома, при помощи частных учителей (обычно рабов), так и в публичных школах в тех городах, где выделялись средства на содержание казенных преподавателей. Как правило, их образование включало в себя чтение и письмо, риторику и мифологию, чтение отрывков из Гомера и других поэтов, а также основы музыки. В эллинистический период возросло значение воспитания, которое мальчики и юноши получали под руководством гражданских властей. «Патриотическую» подготовку молодежи города обеспечивали две взаимосвязанные организации — гимнасий и эфебия.

Гимнасий (в дословном переводе — место, где мужчины тренируются обнаженными) был главным местом мужского воспитания. Его начальником (гимнасиархом) обыкновенно был уважаемый и богатый человек 30–40 лет. Гимнасиархия была выборной, но в эллинистический и имперский периоды из-за увеличения затрат эта должность стала одной из важнейших литургий; иногда ее исполняли даже состоятельные женщины, покрывавшие соответствующие расходы. Гимнасиарх следил за соблюдением дисциплины и временем работы, а также за тем, чтобы граждане разного возраста занимались раздельно. Он командовал наставниками (paidotribai), выделял средства, необходимые для закупки оливкового масла, которым обмазывались тела атлетов, организовывал соревнования и платил награды победителям.

Богами-покровителями гимнасия были Гермес и Геракл. На празднике Гермее юноши соревновались в военном построении (eutaxia), выносливости (philoponia), мужественности (euandria) и физической подготовке (euexia); младшие ученики гимнасия состязались в беге с факелами. Призом был щит. В некоторых эллинистических гимнасиях атлетические соревнования включали в себя, в дополнение к классическим направлениям (бегу, борьбе, кулачному бою, панкратиону и бегу с факелами), военные дисциплины вроде умения обращаться с катапультой, дротиком, луком и сражаться со щитом и копьем. В зависимости от предпочтений гимнасиарха могли проводиться и необычные соревнования наподобие литературных.

На поздних этапах эллинистического периода в гимнасиях проводились лекции — чаще всего их читали философы и историки. Мужчины продолжали посещать гимнасии для физических тренировок и общения и во взрослом возрасте. Города, располагавшие достаточными средствами и значительным населением, имели более одного гимнасия; они не только располагались в разных местах, но и предназначались для различных возрастных групп. Обычно рабы и вольноотпущенники, равно как и потомки последних, в гимнасий не допускались; к другим лицам, которым был запрещен вход, относились мужчины, занимавшиеся проституцией, а в некоторых городах — торговцы, пьяницы и люди, считавшиеся безумными. В Александрии при Клавдии в гимнасии запрещено было заходить евреям. Таким образом, гимнасий был символом социальной иерархии и оставался таковым в течение всего имперского периода.

В эллинистический период гимнасий был не просто местом атлетической и, косвенным образом, военной подготовки. Он являлся центром социального взаимодействия граждан; за пределами материковой Греции он стал также символом эллинской культуры и одним из наиболее важных внешних признаков полиса. Гимнасии существовали в каждом крупном греческом городе вплоть до современного Афганистана. Один из крупнейших гимнасиев был раскопан в Ай-Хануме (Александрия на Оксе) в Бактрии (см. илл. 27). В начале II века до н. э. в Иерусалиме еврейских эллинизаторов от тех, кто остался верен иудейской религии, отличало именно посещение гимнасия. Когда фригийский Тирией стал претендовать на статус независимого полиса, он просил царя Эвмена II, помимо образования совета и установления законов, о создании гимнасия. Подобное представление сохранялось на протяжении всего имперского периода. В конце II века н. э. путешественник Павсаний удивлялся тому, что городок Панопей в Фокиде считался полисом, не имея гимнасия, театра и рыночной площади.

Словом эфебия обозначалась подготовка юношей, обычно 18–20 лет, под руководством государственных властей. Архаические формы воспитания, забытые в классический период, в эпоху эллинизма были возрождены как по военным соображениям, так и в качестве символа гражданского суверенитета. Например, древняя спартанская система подготовки агоге, которая была одним из условий получения гражданства, к IV веку до н. э. утратила свое значение. В 228 году до н. э. ее восстановление стало одним из основных преобразований царя Клеомена III, но в 188 году до н. э. Филопемен вновь ее отменил. Лишь в крайне консервативных регионах вроде Крита старые формы воспитания сохраняли внешнюю неизменность. В критских городах юноши собирались в «стаи» (agelai) под началом сверстника более высокого социального статуса; они занимались военным делом, борьбой, кулачными боями, бегом, охотой и танцами в полном вооружении. В другой консервативной области, Македонии, ритуалы и состязания, в которых принимали участие эфебы, сохранились до эллинистического периода.

В Афинах политическая нестабильность конца IV века до н. э. привела к упадку эфебии. Военное и гражданское воспитание юношей 18–19 лет уже не являлось обязательным. В правление Деметрия Фалерского (317–307 гг. до н. э.) такое образование было привилегией сыновей граждан, обладавших состоянием как минимум в 1000 драхм; в 306–268 гг. до н. э. эфебия не была обязательной, а подготовка длилась всего один год вместо двух. Лишь после гибели Македонской монархии, когда Афины вернули часть своих заморских владений и к эфебии были допущены иностранцы, количество эфебий вновь увеличилось: их стало больше 100, но менее 180. Значительный интерес общины к воспитанию знатной молодежи можно заметить в большом количестве почетных декретов, год за годом прославлявших тех добровольцев, кто успешно окончил свое обучение, продемонстрировав так или иначе достоинства, которых афиняне ждали от своих будущих сограждан и солдат, прилежание, выносливость, дисциплинированность, благочестие и уважение к традициям предков. Афинская эфебия соединяла в себе занятия спортом, военную подготовку и выполнение полицейских обязанностей в сельской округе, участие в древних религиозных обрядах и празднованиях памятных событий, а также подготовку к исполнению гражданского долга. Институт эфебии существовал во многих других городах и областях, где зачастую копировался афинский образец. Греки-переселенцы принесли его также в Анатолию, на Ближний Восток и в Египет.

В годы римского господства греческие города сохранили институт эфебии. Надпись из Амфиполя в Македонии, датируемая 24/23 годом до н. э., но содержащая закон начала II века до н. э., свидетельствует о важности подготовки эфебов для греческих городов. Они занимались, в первую очередь, спортом, до известной степени обучались использовать оружие (лук, пращу, дротик), а там, где имелась долгая традиция разведения лошадей, тренировались также и в верховой езде. За подготовкой эфебов наблюдал какой-нибудь представитель знати, и порой «главный эфеб» (ephebarchos) был его близким родственником. На эфебов продолжали возлагать функции поддержания порядка на территории полиса и защиты ее от разбойников. Однако главная задача эфебии в имперский период заключалась в создании с помощью религиозных ритуалов чувства самосознания, в воспитании местного патриотизма с помощью передачи исторической памяти, в усилении верности императору и в укреплении связей между членами имущего класса, сыновья которых могли посвятить такой подготовке год или два.

До III века н. э. институт эфебии оставался характерной чертой эллинской культуры даже в сердце Римской империи — в Италии. Август, побывав незадолго до своей смерти в Неаполе, наблюдал за тем, как эфебы этого греческого города тренировались в соответствии с традициями предков. Еще и в начале III века н. э. в маленьком беотийском городе Танагре было более 60 эфебов, разделенных на два «полка» (tagmata). Юноши соперничали в различных дисциплинах на восьми соревнованиях, что говорит об их приверженности традициям. Одно из состязаний состояло в имитации внезапной атаки пехоты и кавалерии (prosdromai) — реликт поры, когда целью эфебии была подготовка солдат. Другое древнее состязание юношей заключалось в том, чтобы перенести быка на определенное расстояние (boarsion). Эфебия оставалась, по крайней мере до начала III века н. э., важным инструментом социализации, подготавливавшим отпрысков знати к руководству общинами.

Новые модели брака и новая роль женщин

В своей надгробной речи 430 года до н. э. в честь павших афинян Перикл практически ничего не сказал о женщинах: «Наивысшей похвалой для вас [женщин] будет, если вы не потеряете присущей вам женственной природы как супруги и гражданки, и та женщина заслуживает величайшего уважения, о которой меньше всего говорят среди мужчин, в порицание или в похвалу»[119]. Идеологически нагруженный призыв Перикла не может адекватно описать положение женщины в ранней Греции. Его слова определенно не соответствуют фактическому статусу его собственной супруги Аспасии — особы заметной и влиятельной. Оценить роль женщины в семье, обществе, экономике, религии и культуре сложно: она очень отличалась от места к месту. Но в целом женщины находились под опекой своих ближайших родственников-мужчин (kyrios — господин): до брака — во власти отца или брата, в браке — мужа, во вдовстве — сына. В большинстве общин они не могли по своему собственному праву наследовать имущество. Они не занимали публичных должностей, за исключением жреческих. Женщины, рожденные в семьях граждан, передавали гражданство своим детям, так как в большинстве городов законным считался брак лишь между гражданами; однако сами они были исключены из политики. Естественно, некоторые женщины могли влиять на своих мужей. Иногда же женщины низкого социального положения, но занимавшиеся профессиональной деятельностью — кормилицы, прачки, кухарки и проститутки, — были более свободны передвигаться и пользоваться своим имуществом (в том числе совершая подношения богам), чем жены и дочери представителей имущих классов. Жизнь женщины в Греции до Александра была слишком разнообразной, чтобы считать ее просто существованием в тени мужчины.

Новый мир, появившийся после завоеваний Александра, привнес значительные перемены. Очень важным их ускорителем стала миграция. Увеличение в городах количества переселенцев привело к тому, что браки между мужчинами и женщинами с различным гражданством стали более частым явлением, нежели ранее. Такие внешние браки (epigamia) становились возможны благодаря соглашениям между двумя общинами. В городах, где легитимным признавался лишь брак между гражданами, дети от смешанных союзов продолжали считаться незаконнорожденными. Но, поскольку неисчислимое множество греков оказалось вдали от родных городов, имея мизерные шансы когда-либо в них вернуться или найти женщину из своего города, они перестали возражать против браков на эллинке с другим гражданством. Впрочем, те, кто служил в отдаленных гарнизонах, не имели иной альтернативы, кроме жены из местного населения. Уже Александр понимал последствия такого положения и организовал массовую свадьбу между своими солдатами и персиянками.

На новое положение дел проливает свет брачный договор из Египта, где подобные документы сохранились на папирусах. Контракт, датированный 311 годом до н. э., касается брака между темносцем (Темнос — город в Малой Азии) и дочерью человека с Коса. Вероятно, оба мужчины, как и свидетели из Темноса, Гелы, Кирены и Коса, были наемниками на службе у Птолемея I, навсегда осевшими в Египте.

«Гераклид берет законной женой Деметрию с Коса, оба свободнорожденные, у ее отца Лептина и матери Филотиды; она берет свою одежду и украшения стоимостью 1000 драхм. Гераклид, обеспечит Деметрию всем, что полагается свободной жене. Мы будем жить вместе, где решат Лептин и Гераклид, и совещаться на общем совете. Если окажется, что Деметрия каким-либо образом вредит чести своего мужа Гераклида, она будет лишена всего своего приданого, но Гераклид обязан доказать любое свое обвинение в сторону Деметрии перед тремя людьми, которых оба они одобрят. Гераклиду будет запрещено к бесчестью Деметрии приводить в дом другую жену, иметь ребенка от другой женщины или обижать Деметрию любым иным способом под любым предлогом. Если Гераклид сделает что-либо из этого, и Деметрия докажет это перед тремя людьми, которых они одобрят, Гераклид отдаст Деметрии приданое стоимостью 1000 драхм, которое она принесла, и выплатит дополнительный штраф в размере 1000 драхм в серебряных монетах Александра…»

Некоторые детали этого договора соответствуют древним греческим традициям: оба партнера свободны по рождению; невесту представляет ближайший родственник мужского пола; она приносит в новый дом приданое, которое необходимо вернуть в случае развода; контракт защищает честь как мужа, так и жены. Но различается и местное влияние: строгий запрет иметь вторую жену или сожительницу должен быть связан с египетскими традициями. Наиболее непривычная черта этого контракта, однако, состоит в том, что муж и жена имеют различное гражданство. Значение имело не то, будут ли их дети гражданами города, который, вероятно, никогда не увидят, но то, будут ли они считаться законнорожденными и смогут ли наследовать имущество.

Так как правила, определявшие законность брака, стали более гибкими, а гражданство перестало рассматриваться как необходимое требование для приобретения собственности, постепенно укрепилась возможность женщинам владеть и управлять своим имуществом. В классический период наследница была обязана выйти замуж за своего ближайшего родственника мужского пола, ибо она не могла получить наследство по собственному праву — она могла лишь передать его своим детям. Этот закон, который продолжал играть важную роль в сюжетах эллинистических комедий и их латинских адаптаций, со временем утратил свое значение. Женщины стали наследовать имущество по собственному праву в качестве дочерей или вдов; они владели мастерскими, крупными имениями и рабами; они зарабатывали состояние и своими профессиями. Женщины занимались множеством занятий от торговли до медицины, хотя в источниках лучше всего представлены исполнительницы — музыкантши, актрисы и поэтессы.

Когда женщины тратили свое богатство на благотворительность, они занимали в обществе более видное положение. В эллинистический период самой влиятельной их группой — за исключением цариц — были богатые женщины, известные своей щедростью. Обыкновенно они происходили из состоятельных семей, что давало им доступ к социальным связям, состоянию и возможности совершать благодеяния. Мы знаем о них лишь по надписям, сделанным в их честь, которые сообщают об их пожертвованиях и взносах. В их тени находятся тысячи других женщин, оставшихся безымянными, если только на их могиле не был установлен памятный знак.

Женщины-благотворительницы играли важную роль в жизни городов и в имперский период. На свои средства они украшали родные города зданиями и статуями; им поручались немыслимые до III века до н. э. литургии и функции вроде эпонимной должности «венценосца» (stephanophoros) и поста управляющего гимнасиями. Пример двух таких выдающихся женщин позволяет оценить возможности, которые открывало богатство. Первая — некая Эпиктета, жившая в III веке до н. э. Она была богатой вдовой с острова Фера. Унаследовав имущество, она еще и самостоятельно приобрела новую землю. Исполняя поручение покойных мужа и сына, она завершила строительство святилища Муз, где были поставлены статуи ее родственников. Также она создала объединение членов семьи, которое должно было собираться в этом святилище раз в год и приносить в честь Эпиктеты, ее мужа и сыновей поминальные жертвы, средства на которые выделялись из специального фонда. То обстоятельство, что она оставила завещание, говорит о том, что она могла свободно распоряжаться своим имуществом.

Вторая исключительная женщина — Архиппа из Кимы, жившая в конце II века до н. э. Архиппа, происходившая из семьи с выдающейся родословной, из унаследованного состояния оплатила строительство здания совета и организацию праздника для всего свободного населения. В ответ ее почтили статуей; близ нее стояло изваяние, олицетворявшее Народ, возлагающий ей на голову венец. На дионисийских мистериях во время соревнования хоров мальчиков, то есть при наибольшем стечении зрителей, ей была вручена диадема. На похоронах ей поднесли золотой венец. Изготовление ее статуи народное собрание потребовало оплатить ее брата без всякой надежды на возврат средств. Когда Архиппа оправилась от серьезной болезни, город публично принес благодарственные жертвы богам в том же порядке, в каком это делали дети за спасение матерей.

Помимо благотворительниц в обществе выделялась и другая группа женщин — бродячие артистки и исполнительницы. Они появились вследствие большей подвижности населения, но также и частоты празднеств и спроса на развлечения. Поэтессы, музыкантши и другие исполнительницы совершали долгие путешествия по греческому миру в одиночестве или в компании родственников-мужчин. Наиболее успешные из них получали почести за свои представления, добивались богатства и славы. Ранний пример подобной женщины — Аглаида, жившая ок. 270 года до н. э. и игравшая на трубе. Само ее имя, отсылавшее к музе Аглае, говорит о том, что она готовилась стать музыкантом с детства и, возможно, росла в семье исполнителей. Она была знаменита своим отменным аппетитом, который помогал ей играть на инструменте, для которого нужны были крепкие легкие; передают, что в день она съедала до 12 фунтов мяса, четыре фунта хлеба и выпивала три литра вина. За мощь игры ей, настоящей «звезде», возносили славословия в процессиях и на праздниках в честь атлетов-победителей. В свой самый славный день она играла на трубе в процессии на александрийских Птолемейях, на ней был парик и украшенный гребнем шлем.

Другой яркий пример — арфистка Полигнота из Фив. В 86 году до н. э., когда дельфийцы готовились отмечать Пифийские игры, кампания Суллы сделала путешествия по Греции опасным предприятием, и состязания пришлось отменить. Однако Полигнота, более отважная, нежели ее коллеги, прибыла в Дельфы со своей двоюродной сестрой и дала серию невиданно успешных концертов. За набожность и высокий профессионализм она получила награду. В дополнение к различным важным привилегиям, включая право покупать земельную собственность в Дельфах, ей заплатили гонорар размером в 500 драхм — больше, чем наемный солдат мог заработать за год.

Женщины стали более заметны и в религиозных торжествах. Даже в более ранние времена девочки и женщины принимали участие в публичных мероприятиях и процессиях, а также имели свои, исключительно женские, праздники. Однако начиная с III века до н. э. число празднеств возросло, а с ним — и число дней, когда женщина могла выйти за порог, дабы принять участие в процессии или исполнить религиозный ритуал. Кроме того, были учреждены новые исключительно женские торжества наподобие Иситерии в Магнесии на Меандре в память о посвящении статуи Артемиде Левкофрине в ее новом храме. Если верить литературному штампу, именно на процессиях и праздниках девушки влюблялись, лишались рассудка и девственности.

Свидетельством возросшей подвижности женщин является тот факт, что они, особенно в городах имперского периода, оказываются среди членов добровольных союзов. Частично под римским влиянием, частично — в подражание мужским объединениям вроде народного собрания, совета старейшин и клубов юношей, женщины имели собственные корпоративные организации, включавшие жен греков и римских граждан; таковые зафиксированы в македонском Дионе, карийской Стратоникее и фригийской Акмонее. Вероятно, во время женских праздников проводились отдельные собрания. Женщины занимались, в частности, установкой почетных статуй; дело это было затратным, а значит, женские организации владели собственными средствами.

Всякий раз, когда в традиционном обществе женщины приобретают некоторое влияние, на это в первую очередь реагируют защитники традиций. Ответом на требования изменившегося мира — защиту женщин и приличий, а также обеспечение мужского господства — в некоторых эллинистических городах стало введение должности гинеконома, «смотрителя за женщинами» (gynaikonomos).

Оттенки серого: рабство в эллинистическом мире и на Римском Востоке

Рабство — один из древнейших греческих институтов, фиксируемый уже в документах XIV века до н. э. Его определение просто: раб — это человек, являющийся собственностью другого лица или группы лиц (города или объединения). Часто простое юридическое определение скрывает очень сложную социальную реальность. Положение и жизнь рабов определялись их этническим происхождением, обстоятельствами попадания их в рабство, их образованием и родом деятельности. Одни люди рождались рабами, другие были подброшены в младенчестве и выросли в рабстве, третьих захватывали в Северной Африке, Малой Азии или на Северных Балканах и продавали на невольничьих рынках. Были также и люди, которые утратили свободу, потому что попали в плен в бою, стали жертвами пиратов или не смогли выплатить долги. Рабы, занятые в полисной администрации (например, в архиве или силах безопасности) и в домашнем хозяйстве, находились в лучшем положении, нежели те, кто среди множества подобных себе трудился на рудниках. Невольники, служившие своим хозяевам в торговле, ремесле или ростовщичестве, могли приобрести значительное состояние; те, кто был занят в сельском хозяйстве, подчас пользовались некоторой независимостью.

История греческого рабства — и, собственно говоря, любого рабства — это не только и даже не столько история юридических норм и социально-экономических практик, сколько история межличностных отношений и индивидуального опыта. Последний не так-то просто вписать в общую картину. С одной стороны, есть рабы, имена которых мы знаем: Эпикл — сын критского наемника на Кипре, захваченный и проданный пиратами, затем освобожденный и получивший гражданство в Амфисе; евнух Крок — воспитатель киликийской царевны; общественный раб Филипп, который имел достаточно средств, чтобы сделать взнос на гимнасий в Метрополе; Эпафродит — раб Траяна и Адриана, от их лица совершавший закупки камня на египетских карьерах. С другой стороны, эти судьбы должны были разительно отличаться от жизни 10 000 безвестных невольников, которых, как сообщается, продавали на Делосе каждый день, тысячи корабельных гребцов, гладиаторов, в надежде на освобождение убивавших соперников, работников шахт и каменоломен. В I веке до н. э. Диодор нарисовал мрачную картину работы на золотых рудниках в Южном Египте, где люди, закованные в цепи, работали днем и ночью с лампами на лбу. Наиболее сильные раскалывали железными молотами кварцевую породу, затем мальчики выносили ее по туннелю на открытое пространство, где старики и женщины, до самой смерти принуждаемые к труду побоями, размалывали камни:

«Никто из них не заботится о своем теле и не имеет даже одежды, чтоб прикрыть свою наготу. Поэтому нет такого человека, который, увидев все это, не пожалел бы обездоленных из-за чрезмерности их несчастья… Поэтому из-за чрезмерности наказания несчастные всегда считают будущее страшнее настоящего и смерть принимают охотнее, чем жизнь»[120].

Сколь захватывающими ни были бы отдельные истории, в этой главе места хватит лишь на то, чтобы обрисовать общие тенденции. Хотя интеллектуалы эллинистического времени — особенно Эпикур, живший в начале III века до н. э., и его современник Зенон, основатель стоической школы философии, — критиковали рабство, объясняя его существование не природой, но договором людей, характер его изменила не философия, а война. Во-первых, войны давали шанс бежать рабам, проживавшим в сельской округе. Во-вторых, в отчаянном положении города увеличивали свои вооруженные силы, освобождая, а порой и принимая в состав общины рабов, дабы те сражались за свой новый статус. В-третьих, и это важнее всего, постоянные войны от Александра до битвы у Акция, в дополнение к пиратству и набегам, увеличили число рабов, которые меняли хозяина, и число свободных, проданных в рабство. Если пленники, имевшие гражданский статус, могли быть выкуплены своими семьями и вернуться домой, то рабы негреческого происхождения, как правило, продавались за рубеж. За раба могли запросить цену 100–300 драхм; выкуп за свободного человека был по меньшей мере вдвое выше. Пираты превратились в купцов и работорговцев, следовали за армиями в походах и регулярно снабжали главные невольничьи рынки — Родос, Делос, Крит и Эфес. Античные источники, особенно относящиеся ко времени римской экспансии, приводят число женщин, детей и остальных обращенных в рабство пленников, хотя к этим данным и следует относиться с долей скептицизма. Так, передается, что этоляне за одну только кампанию 240 года до н. э. обратили в рабство 50 000 периэков, то есть свободных жителей Лаконии, не имевших гражданского статуса; римляне в 167 года до н. э. якобы поработили 150 000 эпиротов. Сколь бы ни были преувеличены подобные сообщения, они свидетельствуют о росте доли рабов, не получивших свой статус с рождения. Он не только сказался на экономике Италии, где невольники стали массово использоваться в сельском хозяйстве и ремесле; он повлиял также и на частоту отпуска рабов на волю. Рабовладельцу выгодно было освободить раба, получив за это компенсацию, примерно равную его цене, и купить на нее нового.

Освобождение рабов практиковалось, особенно в крупных городских центрах вроде Афин, уже в классический период. Некоторые из вопросов оракулу Зевса в Додоне в конце III — начале II века до н. э. задавали рабы, желавшие узнать, обретут ли они свободу; следовательно, отпуск на волю был вполне вероятной перспективой, особенно если раб имел какие-то сбережения для того, чтобы оплатить выкуп за свое освобождение. Но свобода могла быть бременем. Лишь рабы, что-то умеющее делать, имели шансы обрести самостоятельность; многие невольники не могли найти лучшего выхода, кроме как работать на своих бывших хозяев уже на платной основе. Иногда вольноотпущенники были обязаны оставаться в доме прежнего господина и продолжать службу до его смерти. Для некоторых из рабов это обязательство, которое называлось paramone («обязанность находиться рядом»), было благодатью. В одной табличке, относящейся примерно к 300 году до н. э. и в числе прочих обнаруженной в святилище Додоны, раб спрашивает бога о том, что ему следует сделать со своей вольной для того, чтобы иметь право остаться с хозяином.

В Центральной и Северной Греции освобождение часто принимало форму дара или продажи раба божеству. Характерный пример представляет запись об отпуске на волю из Фиска в Центральной Греции:

«Анфемона и Офелий продали Афине, единственной в городе Фискосе, мальчика-раба, рожденного в доме, по имени Сотерик, ценой три мины на следующих условиях: Сотерик останется с Анфемоной, исполняя ее приказы, покуда она жива. Если он не останется или не будет исполнять указаний, тогда Анфемона или любой другой, кого она попросит, будут иметь право наказать Сотерика любым способом, которым она пожелает. Но если Анфемона умрет, Сотерик будет свободен».

Так как вольноотпущенники не получали гражданство и не пользовались связанной с ним защитой закона, посвящение богу охраняло их новый статус. Становясь «собственностью» божества, бывшие рабы были защищены от захвата, так как любой, кто захотел бы их поработить, покусился бы на имущество бога. Акты освобождения рабов, определялись завещанием хозяина или принимали форму передачи либо посвящения богу, документально фиксировались и регистрировались в публичном архиве. Начиная с III века до н. э. все более распространенными становились надписи об отпуске раба на волю на камнях в святилищах. От времени с конца III века до н. э. до III века н. э. сохранились тысячи текстов вольных. Крупнейшая группа эллинистического периода размером около 1250 записей находится в святилище Аполлона в Дельфах. Можно утверждать, что количество освобождений с конца III века до н. э. не увеличилось, и новой была лишь привычка записывать их на камне. Но у нас есть и другие свидетельства — вроде надгробных камней и посвятительных надписей, написанных от лица вольноотпущенников, — которые говорят о том, что отпуск рабов на волю в конце эллинистического времени был более частым явлением, чем ранее. Причиной этого могло быть влияние римских практик освобождения невольников либо изобильное предложение рабов. Рабов освобождали и в имперский период.

Другим важным фактором развития рабства в эпоху эллинизма была концентрация земли в руках небольшого числа землевладельцев. Эта тенденция достигла максимума после установления принципата, когда основной статьей дохода элиты стали латифундии. Об их существовании свидетельствуют упоминания распорядителей, управлявших крупными имениями (oikonomoi), и почетные надписи, которые группы рабов оставляли на камне в честь землевладельцев. Латифундии римских сенаторов и императора, на которых трудились рабы, имелись и в восточных провинциях.

Установление принципата привело к дальнейшим переменам. В городах вроде Эфеса, Сард и Фиатиры продолжали процветать невольничьи рынки. Невольниками владели не только землевладельцы; у последних имелись рабы-агенты (pragmateutai), которые действовали с изрядной долей инициативы и пользовались существенной свободой передвижения. Вольноотпущенники римских граждан и императоров получали римское гражданство, что открывало перспективу повышения социального статуса если не их собственного, то их детей. Многие магистраты в римских колониях были отпущенниками или их потомками. Теперь рабы регулярно появляются среди участников культовых ассоциаций.

Иные категории рабов, более заметные в имперский период, — брошенные дети, найденные и выращенные в другой семье (threptoi, trophimoi), и священные рабы (threptoi, hierodouloi). Но не все они были рабами, а некоторые «священные рабы» были юридически свободны и обозначались «священными» потому, что были отпущены на волю, будучи подарены божеству. Совершенно новую категорию рабов образовывали гладиаторы. Хотя некоторые из них по статусу были свободны, обыкновенно они были невольниками или осужденными. Предприниматели, а иногда и представители знати, которые организовывали бои в связи с императорским культом, владели, тренировали и эксплуатировали группы гладиаторов (ludi).

По-видимому, в имперский период группа рабов стала более разнородной, а круг их занятий расширился. Общественные рабы служили стражами, писцами и архивариусами; частных рабов использовали в сельскохозяйственной деятельности, ремесле и ростовщичестве, в домашнем хозяйстве, а также в качестве учителей и наставников для детей. В домохозяйствах рабыни эксплуатировались как служанки и кормилицы. Танцовщицы, музыкантши, акробатки, женщины-мимы и проститутки, равно как и немногочисленные женщины-гладиаторы, тоже часто имели рабский статус. Специализация проживавшего в Риме греческого работорговца Марка Семпрония Никократа увековечена в эпитафии: «Торговец красивыми женщинами».

В имперский период законный брак между рабами либо между рабом и свободным лицом был невозможен; дети рабов считались незаконнорожденными. Однако рабы, занятые в домашнем или сельском хозяйстве, могли вести семейную жизнь и оставляли эпитафии, которые не отличались от эпитафий свободных людей. В некоторых случаях заметны даже признаки любви между рабами и их хозяевами. Вольноотпущенники могли добиться богатства и власти. Но как опыт рабства сказывался на жизни освобожденных невольников? Отпущенник из Амфиполя Каприлий Тимофей, живший ок. 100 года н. э., решил изобразить на своем надгробном памятнике не только тот факт, что ему была дарована свобода, но и что он сам стал работорговцем (см. илл. 28). Он представил свое занятие на двух рельефах: внизу показан источник его богатства — пленники, бредущие в цепях; в верхнем регистре расположена сцена изготовления вина, что позволяет предположить, что рабы, возможно, захваченные во Фракии, использовались в виноделии в Македонии. Выражал ли Тимофей тем самым гордость и радость оттого, что сумел избежать судьбы тех, кем владел? Или это своеобразная сверхкомпенсация за перенесенные унижения? Этого мы не знаем. Известно, однако, что в тех редких случаях, когда до нас доходят голоса рабов, они изображают рабство худшей судьбой для человека. Некий Менандр выразил эту мысль в эпиграмме, которую он написал в I веке н. э. своему брату Иллу — рабу и школьному учителю в Эфесе: «Удача стенает по тебе, невыносимая Нужда оплакивает твое рабское положение, в которое ввергла тебя Судьба». Ни философские рассуждения, ни юридическое регулирование не могли облегчить эту долю.

Глобальные тенденции, индивидуальный опыт

В своем стихотворном миме[121] «Сиракузянки, или женщины на празднике Адониса» Феокрит, поэт начала III века до н. э., родившийся в Сиракузах, но живший в Александрии, описывает впечатления двух женщин из Сиракуз, попавших на александрийские празднества. Горго приглашает свою подругу Праксиною пойти вместе с ней во дворец на торжества в честь Адониса:

С трудом пробравшись через толпу, две женщины оказываются во дворце:

При всех преувеличениях, характерных для жанра, этот мим отражает некоторые центральные аспекты религиозного опыта в космополитичном мире, созданном завоеваниями Александра. Мы видим городской и «интернациональный» характер культа: главные героини мима — две сицилийки; они присутствуют на празднике в честь нового для Египта божества восточного происхождения. Праксиноя находится в плену иллюзий, создаваемых изображениями. Под сильным впечатлением от декора ложа, на котором покоится образ бога, она произносит ритуальное восклицание «трижды любимый Адонис!» — эмоциональное выражение благоговения. В этом зрелищном празднике различима роль царя. Наконец, торжества воспринимаются как эстетический опыт. Женщины присутствовали на празднике в качестве зрителей спланированного театрального действа, которое они будут обсуждать позднее. Эти особенности в целом стали характерными для религиозного опыта эллинистического мира и, позднее, Римской империи.

Иногда для того, чтобы понять процесс трансформации религии, необходимо исследовать долгий временной промежуток, хотя неизбежно это и не позволяет в полной мере изучить местные различия и кратковременные события. Примерно с конца III века до н. э. до середины II века н. э. весь греческий мир был подвержен одним и тем же тенденциям, однако в разной степени. Следует учитывать региональные особенности: например, в религиозной практике эллинских городов Северного Причерноморья сочетались греческие, фракийские, скифские и иранские божества, а анатолийские крестьяне продолжали поклоняться местным богам в образе эллинских и совершать ритуалы, бравшие начало в бронзовом веке.

Этот долгий и извилистый временной путь имел важные поворотные точки. В первые десятилетия после завоеваний Александра в результате миграции греческих колонистов в Египет и на Восток активно происходило знакомство с иноземными верованиями, появились новые культы, возникало почитание живых и мертвых царей, а в городских центрах крайне распространенным явлением стали частные культовые объединения. На следующем этапе, который длился приблизительно с появления в Александрии праздника Птолемейи вскоре после 280 года до н. э. до покорения материковой Греции римлянами в 146 году до н. э., можно наблюдать, как греческие города реорганизуют и обновляют старые торжества, основывают новые игры и пропагандируют местные культы, важные для проявления самосознания и приобретения привилегий. В это время организуется множество дипломатических миссий с целью получения неприкосновенности (asylia) для святилищ и принимаются декреты, требующие более торжественно отмечать традиционные праздники. Главные тенденции предыдущих двух этапов нашли свое завершение в третьем, длившемся от устройства в Греции римской колониальной администрации до начала правления Августа — то есть с 146 по 27 год до н. э.: богослужения в значительной степени переместились в культовые общества, возросло значение мистических культов. Частные выражения набожности стали более распространенными и сложными, нежели в предыдущие эпохи. Эти тенденции сохранились и в атмосфере мира и подвижности населения, господствовавшей в четвертый период — первые два столетия принципата начиная примерно с 27 года до н. э. и заканчивая правлением Марка Аврелия (161–180 гг. н. э.). Помимо императорского культа, который стал одним из главных поводов проведения жертвоприношений и состязаний в городах и регионах, возрождались древние местные культы и организовывались пышные празднества. Этот процесс стимулировали местный патриотизм, соперничество между городами и стремление знати демонстрировать свою щедрость. Мистические культы и религиозные ассоциации давали возможность негражданам, среди которых были солдаты, торговцы, вольноотпущенники и рабы, войти в сообщество верующих. Потребность в защите со стороны богов укрепляла индивидов в их приверженности культам, внешних или дополнительных по отношению к традиционным религиозным обрядам городов. Еврейская диаспора, очень значительная уже в эллинистический период, но особенно укрепившаяся после поражения Иудейского восстания в Иудее и Киренаике, способствовала взаимообмену между религиозными группами. Эсхатологические ожидания и стремление к мощной и неразрывной связи между смертными и богами до той поры удовлетворялись культами, которые требовали строгого, почти исключительного почитания одного божества. В I веке н. э. христианство предложило новый ответ. Легкость распространения идей в Римской империи упростила взаимное обогащение религий; бродячие философы, «святые» и раннехристианские проповедники стали важным фактором движения идей.

Что «эллинистического» в религиях «долгого эллинизма»?

Можно было бы сказать, что за века, последовавшие за Александром Великим, в греческой религии произошли незначительные перемены. Эллины продолжали поклоняться своим старым богам. Конечно, к ним прибавилось несколько новых вроде Сераписа или Митры, но едва ли в этом было что-то новое. Такое часто происходило и прежде. Например, в Афинах в конце V века до н. э. был учрежден культ фракийской Бендиды; анатолийские и ближневосточные божества вроде Кибелы и Адониса почитались даже ранее. Греческих богов продолжали ассимилировать и отождествлять либо чтить совместно с иноземными божествами, как произошло с Артемидой и персидской Анахитой, Гермесом и египетским Тотом, Зевсом и анатолийским Сабазием. Форма поклонения осталась неизменной и включала в себя процессии, жертвоприношения, возлияния, пение гимнов, вознесение молитв и организацию атлетических и музыкальных соревнований. Разумеется, под влиянием иноземных религий вводились новые ритуалы. В храмах новых и старых богов зажигали лампы, повторяя египетскую практику. Но подобные новые ритуалы не принесли коренных изменений характера поклонения. Оракулы все так же давали многозначные ответы разочарованным вопрошающим. Пока философы упорно строили предположения относительно природы божественного, как они делали это начиная с VI века до н. э., мужчины и женщины всех социальных слоев продолжали практиковать магию, надеясь таким образом защитить себя и сделать невыносимой жизнь врагов. Смертные продолжали теряться в догадках о том, что их ждет после окончания жизни, компенсировали свое незнание сложнейшими и порой противоречивыми моделями загробной жизни и, как и в предыдущие столетия, надеялись на то, что посвящение в мистические культы обеспечит им благостное существование после смерти. Мифы, святилища и культы всегда использовались в политических целях, и в этом со времен завоеваний Александра не произошло перемен. В эллинистический период смертные, цари и благотворители почитались как боги — иногда после смерти, а иногда и при жизни; после 196 года до н. э. к ним присоединились римские полководцы, а позднее — императоры. Оказание божественных почестей смертным — не изобретение эллинистического времени. Так произошло ли что-нибудь существенно новое в религии и культе с конца IV века до н. э. до середины II века н. э. помимо учреждения множества праздников и принятия нескольких новых божеств? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к чему-то более абстрактному — zeitgeist, духу времени. Насколько религиозные практики и концепции, появившиеся с конца IV века до н. э., соответствовали общим умонастроениям своего времени?

Один путь к пониманию zeitgeist эллинистического периода и раннего принципата лежит через исследование специфического лексикона, то есть выражений, часто употребляемых в документах тех лет. Для каждого исторического периода характерна особая лексика, отражающая современные ему опасения и приоритеты, — например, в наше время это «устойчивость», «прозрачность», «социальные сети» и так далее. Подобные слова для рассматриваемой эпохи мы можем различить и в публичных документах, особенно в постановлениях народных собраний, и в работах историков того времени. Слова, появляющиеся впервые либо употребляющиеся чаще, чем прежде, дают нам важные подсказки о ценностях и заботах интеллектуальной и политической элиты, которая влияла на ход обсуждений, возрождала древние обычаи, вводила новые практики, устанавливала приоритеты и отвечала на текущие запросы.

Несколько слов и выражений отражают религиозное мировоззрение того времени. Spoud («рвение») и zelos («ревность», «зависть») говорят о тенденции к пылкому и зримому выражению благочестия. Epauxanein («увеличить») соответствует количественным переменам в организации торжеств: после IV века до н. э. в религии не появлялось ничего нового, но всего имевшегося становилось больше, чем когда-либо прежде. Формула «так что каждому становится очевидно, что община выражает благодарность», заключающая почетные декреты, отражает стремление к театрализованному выражению чувств. Слово paradoxon свидетельствует о тщательной фиксации контрастов и увлеченности конфликтом между ожиданиями и внезапными изменениями, между надеждой и ударами судьбы. Наконец, панегирические эпитеты, используемые в выкриках и обращенных к богам хвалебных речах, говорят об отношении к божественному. Эпитеты epekoos («слушающий молящихся»), soter («спаситель»), megas («великий») и heis (родительный падеж от henos — «один», «единственный») отражают желание смертных добиться от богов защиты от опасностей и установить личную связь с каким-то одним божеством. От этих эпитетов происходят современные термины «сотеориология», «энотеизм», «мегатеизм», подразумевающие ревностное почитание индивидом одного бога и популярность божеств и культов, которые обещают безопасность в этом мире и спасение — в грядущем.

Второй способ обнаружить «эллинистические» особенности религии требует исследовать факторы, которые формировали мир того времени и, следовательно, влияли на религию и религиозные чувства. Заметное воздействие на религиозные чувства оказывали сначала царская власть, а затем — установление имперского господства. Помимо учреждения культов царя и императора институт монархии влиял на поклонение богам своим стремлением продемонстрировать роскошь. Праздники, которые устраивались в царских столицах, становились эталонами моды. Цари проявляли себя в религиозной сфере по-разному. Они пропагандировали культы, связанные с их землями: Птолемей I, например, способствовал популяризации Сераписа и его почитанию. Они наделяли святилища своими покровительством и дарами, соревнуясь в демонстрации своей мощи в традиционных сакральных центрах вроде Дельф и Делоса. Они активно вмешивались в религиозные дела — так, перевод Торы с еврейского на греческий язык стал возможным благодаря покровительству Птолемея II. Наконец, их воины переносили религиозные традиции своей родины в места службы.

Далее, образование крупных многонациональных царств и объединение Восточного Средиземноморья и Ближнего Востока под властью Рима увеличили подвижность населения, способствуя тем самым распространению религиозных идей и культовых практик. Более привычным делом стало участие приезжих иноземцев и постоянно живущих иностранцев в публичных городских культах, а ритуалы частных культовых ассоциаций увеличили релииозное разнообразие. Распространению культов способствовали интенсивные дипломатические контакты между городами, федерациями, царями и римскими властями. Другим фактором первостепенной важности была война — не только потому, что она способствовала перемещению населения, но и потому, что укрепляла людей в мысли о том, что их безопасность и благополучие зависят от успешности их общения и хороших отношений с богами.

В городах среди прочих факторов, влиявших на религию, стали заметными роль и возможности женщин; религиозное новаторство мужчин (и немногочисленных женщин), обладавших твердой верой; поддержка культов и святилищ благотворителями; вклад знати в развитие религии путем учреждения новых культов, организации эффектных праздников и возрождения древних либо введения новых ритуалов.

Празднества

Географ Страбон, писавший в I веке до н. э., но опиравшийся на более ранние источники, утверждает, что в Таренте государственных праздников было больше, чем рабочих дней. То же сообщает об Афинах путешественник эллинистического времени Гераклид. Вот что увидел бы путник, попавший в город в III веке до н. э.: «Всевозможные празднества, философы из разных стран развлекают и пускают пыль в глаза; здесь легок досуг, а представления идут непрерывно». Хотя подобные утверждения нельзя принимать за чистую монету, в эллинистическое и более поздние времена праздники были более частым явлением, нежели в предшествовавшие периоды. В Косе календарное расписание торжеств, установленное в местном гимнасии ок. 150 году до н. э., в один только месяц артамитий упоминает восемь гражданских празднеств и жертвоприношений, в которых должны были принимать участие юноши из учреждения: в 4-й день — праздник Посейдона; в 6-й день — процессия в честь царя Эвмена II; в 7-й день — праздник Аполлона и процессии к святилищам Аполлона Кипарисского и олимпийских богов; в 10-й день — праздник Зевса Спасителя, оплаченный Пифоклом; в 12-й день — жертвоприношение Дионису; в 15-й день — процессия к святилищу Аполлона Дельфийского; в 19-й день — процессия в честь Муз и в 26-й день — процессия в честь царя Аттала II. Три из этих процессий возникли в эллинистический период: две чествовали царей, еще одна финансировалась благотворителем. Число торжеств увеличивалось непрерывно, особенно — после середины II века до н. э. Во II веке н. э. в Греции и Малой Азии справлялось более 500 спортивных празднеств — торжеств, объединенных с атлетическими и (или) музыкальными состязаниями.