Игра теней Кук Глен

Глава 21. Треш

Сломав бревно, мы направились к торговому городу, под названием Треш, лежащему чуть выше Третьего Порога. Река мирно несла свои воды на юг. Казалось, в мире, кроме как на нашей барке, нет никого живого. Но обломки, плывущие обок с нами, являли собою вопиющее напоминание о том, что мы не одни на белом свете и принадлежим к виду мрачному и кровожадному. Компания, как говорится, не подходящая ни человеку, ни зверю. Я стоял под изрядно пострадавшей крокодильей головой, присобаченной Гоблином на носовую фигуру. Ко мне подошел Одноглазый.

— Скоро прибудем, Костоправ.

Я порылся в своей торбочке с остроумными отповедями и отвечал ему скептическим хмыком.

— Мы с постреленком составили впечатление об этом месте впереди.

Я ответил новым хмыканьем. В этом заключались его обычные обязанности.

— Не по-хорошему оно ощущается. — Тут нам на глаза попалась еще одна рыбачья лодчонка, поспешно поднявшая якорь и на всех парусах унесшаяся к югу с новостью о нашем приближении. — Не то чтоб настоящая опасность… Не так уж плохо… Просто как-то не так ощущается. Как бы что-то такое там происходит…

Слишком уж неуверенно звучали у него окончания фраз.

— Если полагаешь, что это касается нас, так пошли своего беса разузнать. Он ведь для этого куплен?

Одноглазый ехидно улыбнулся.

Ленивое течение на плавном повороте реки поднесло нас под правый берег. Две вороны чопорно наблюдали за нами с одинокого сухого дерева. Скрюченное, уродливое дерево навевало мысли о петлях и висельниках.

— Ну неужели я бы об этом не подумал, Костоправ? Как раз сейчас он в городе, оценивает обстановку.

То есть — поучи, Костоправ, свою бабушку яичницу бить…

Бес вернулся из города с настораживающей вестью. Там, в Треше, нас ждали какие-то люди. Именно нас. Черный Отряд.

Что за дьявольщина? Похоже, каждый знает, что мы идем на юг!

Когда мы подошли к городу, на берегу было полно народу, хотя никто не верил, что мы взаправду пришли из Джии-Зле. Наверное, полагали, что мы спонтанно возникли прямо посреди реки, за ближайшим поворотом. Я держал наших на борту и подальше от посторонних глаз, пока не подтянулся весь конвой.

Их по дороге никто не тронул. Матросы и охранники так и кипели рассказами о том, какое опустошение мы произвели на болотах. Город охватило всеобщее ликование: блокада едва не задушила его.

Я наблюдал за добрыми обывателями из-за мантелета. Тут и там в толпе мелькали неприметные смуглые карлики, явно куда менее остальных очарованные нашим явлением.

— Ты этих имел в виду? — спросил я Одноглазого.

Он, скроив на них козью морду, покачал головой.

— Нет, наши не таковы должны быть. А, вон один. Странный такой.

Я понял, что он хотел сказать. Среди них был человек с длинными русыми волосами. Какого черта ему здесь нужно?

— Приглядывай за ними.

Собрав отряд из Могабы, Гоблина и еще двоих такого облика, словно завтракают исключительно малыми детьми, я отправился на совещание с прочими главами конвоя. Они меня приятно удивили. Они не только без звука выплатили наш гонорар, но, и добавили премию с каждой добравшейся до места назначения барки. Затем я собрал своих, занимавших ключевые посты, и сказал:

— Давайте-ка выгружаться — и в путь. От этих мест меня в дрожь бросает.

Гоблин с Одноглазым заныли. Ну естественно: они-то желали задержаться здесь и попраздновать.

Местные поняли, в чем дело, когда стальная карета, запряженная громадными вороными, съехала по трапу и над дорогой в город взвилось отрядное знамя. Вся радость и веселье мигом улетучились. Я этого ожидал.

С каменными лицами взирали собравшиеся на наше незабываемое знамя.

Треш был нашим противником, когда Черный Отряд служил в Гоэсе. И наша братия здорово отпинала их. Так здорово, что они вспомнили Отряд через столько лет, хотя и Гоэса-то больше не существовало.

По дороге к южному выезду из города мы остановились у рынка под открытым небом.

Могаба послал пару своих лейтенантов за различными припасами. Тут Гоблин расквакался, едва не заходясь от негодования, — Одноглазый настропалил бесенка держаться за его спиной, передразнивая каждое слово и жест. Вот и сейчас бес тащится за Гоблином, изображая глубокую задумчивость на лице. Масло с Ведьмаком и Шандалом утрясают детали сложного спора, в результате которого большие деньги должен выиграть тот, кто точнее всех угадает время определенного Гоблинова контрудара. Трудность заключалась в определении, что же считать определенностью.

Одноглазый обозревал происходящее с кроткой улыбкой на губах. Он был весьма доволен собой. Он уверен, что наконец-то утвердил свое первенство. Нары стояли вокруг по-военному угрюмые, однако слегка озадаченные тем, что прочие выказывали куда меньше дисциплинированности — то есть держались как обычно. Ранее, на реке, у них не было случая разочароваться в нас.

Одноглазый подкатился ко мне:

— Эти люди опять на нас кисляк мочат. Теперь я всех вычислил. Четверо мужчин и женщина.

— Окружить и взять. Посмотрим, что у них на уме. Где Сопатый?

Одноглазый показал на него и исчез. Приблизившись к Сопатому, я заметил пропажу дюжины своих. Одноглазый желал работать наверняка.

Я приказал Сопатому объяснить Могабе, что нам все же не полгода воевать, к чему столько запасов? Достаточно на раз или два, пока не минуем Порог. Он заболтал в обе стороны. Могаба героически боролся с диалектом Самоцветных Городов, который уже начал осваивать. Умом и сообразительностью он не был обделен. Мне он нравился. Мыслил он достаточно гибко, чтобы понимать: за двести лет легко могли возникнуть две различные версии Отряда. И, соответственно, старался отнестись к нашей без предубеждений.

Как и я сам.

— Эй, Костоправ! Иди сюда!

Явился Одноглазый, ухмыляясь, словно опоссум, волокущий домой добычу. Добычей оказались трое мужчин помоложе, причем двое из них были белыми, и все — весьма обескуражены. Женщина — здорово разозленная. И старик, точно спящий на ходу.

Я смерил взглядом белых, снова задаваясь вопросом: какого дьявола им здесь понадобилось?

— Есть им что сказать в свою защиту?

Подошедший Могаба задумчиво осмотрел черного.

Тут выяснилось, что женщине, безусловно, есть что сказать, да еще как! Белый с волосами потемнее слегка поник духом, но прочие лишь ухмылялись.

— Проверим их на разных языках, — сказал я. — Наши знают почти все северные наречия.

Откуда ни возьмись, выскочил Жабомордый:

— Попробуй на розеанском, начальник! Нутром чую.

Затем он что-то протарахтел, обращаясь к старику. Тот подскочил едва ли не на фут. Жабомордый захрюкал от смеха. Старик взирал на него, словно на привидение.

Прежде чем я успел спросить, чем это он так вербально уязвил старца, блондин заговорил по-розеански:

— Вы — Капитан этой части?

Я понял его, однако мой розеанский, много лет пролежавший без дела, здорово заржавел.

— Да. Каких языков еще знаешь говорить?

Он попробовал еще пару. Форсбергский его оказался паршивеньким, но лучше моего розеанского.

— Что за дьявольщина с вами, ребята?

Тут же он пожалел о сказанном.

Я взглянул на Одноглазого. Тот пожал плечами.

— О чем ты говоришь? — спросил я.

— Э-э… О вашем сплаве по реке. Вы совершили невозможное. Года два до вас никто не мог пробраться. Я, да Корди с Ножом — мы были из последних.

— Нам просто повезло.

Он нахмурился. Он слышал, что рассказывали наши матросы.

Глава 22. Таглиос

Добравшись до реки, мы поплыли ко Второму Порогу. Обгонявшие нас разносили вести о нашем возвращении. Идон, длинный и узкий обрывок настоящего города, оказался городом призраков. Живых душ там набиралось едва ли с дюжину. И это было еще одно место, где Черный Отряд до сих пор помнили. Внутреннего покоя это не прибавляло.

Что же наша братия им такого сделала? Летопись изрядно распространялась о Нежных Войнах, но не упоминала ничего, что могло бы ужасать потомков, переживших их.

За Идоном, пока искали шкипера, набравшегося бы духу отвезти нас на юг, я велел Мургену поднять знамя над лагерем. Могаба, подходя к делу со своеобычной серьезностью, окружил наш бивак рвом и слегка укрепил оборону. А я тем временем взял лодку, переправился через реку и поднялся на холмы, к развалинам Чон Делора. Там, в полном (если не считать ворон) одиночестве, я целый день скитался по этому весьма популярному мемориалу мертвой собаки и все думал: какие же люди служили в Отряде в прежнее время?

Подозрения, что они не многим отличались от меня, внушали опасения. Захваченные ритмом походного марша настолько, что свернуть в сторону просто не могли…

Летописец, описывавший эпическую борьбу, имевшую место в те времена, когда Отряд служил Болибогу, написал множество всякого, порою уж слишком увлекаясь сиюминутными подробностями, но почти ничего не сказал о людях, с которыми нес службу бок о бок. Большинство солдат упоминалась лишь в списках выбывших.

Впрочем, и меня упрекали в подобном. Мне часто говорили, что я — если и позабочусь упомянуть кого в отдельности, то только в списках погибших. И в этом, может быть, есть правда. А может, просто больно писать о тех, кого пережил. Даже о просто ушедших — и то больно. Отряд — это моя семья. Теперь — почти что мои дети. Моя Летопись — памятник им, а мне — повод выговориться. Но, даже сам будучи ребенком, я мастерски глушил и скрывал свои чувства…

Впрочем, я говорил о развалинах Чон Делора, следах былой битвы.

Нежные Войны, должно быть, были столь же жестоки, как и те, что мы вынесли на севере, однако затронули меньшую территорию. Шрамы их до сих пор выглядели устрашающе. Такое зарубцовывается тысячелетиями.

Дважды во время этой прогулки мне казалось, что краем глаза я вижу тот ходячий пень, который наблюдал со стены Храма Отдыха Странствующих. Попробовал подойти поближе и разглядеть, но он всякий раз исчезал.

Да и было то всего лишь мельканием в самом уголке глаза. Может, просто показалось.

Осмотреть развалины так тщательно, как хотелось бы, мне не удалось. Я склонен был остаться здесь подольше, но какой-то старик крестьянин, оказавшийся неподалеку, сказал, что на ночь в развалинах застревать не стоит. Он поведал, что по ночам Чон Делор полон злобных созданий, и я, вняв предупреждению, вернулся на берег. Там меня встретил Могаба, желавший знать, что мне удалось найти. Он не меньше моего интересовался историей Отряда.

С каждым часом я все больше любил и уважал этого черного здоровяка. Этим же вечером я формально утвердил его фактически настоящий статус командира пехотного подразделения Отряда. А заодно утвердился в решении посерьезней взяться за обучение Мургена премудростям летописца.

Может, то было просто интуицией, но именно тогда я решил, что внутренний распорядок в Отряде приведен к надлежащему уровню.

До сего момента местные жители боялись нас, культивируя в себе старую неприязнишку. Возможно, в низовьях реки найдется кто-либо не столь пугливый, но куда более недоброжелательный.

Мы подошли к самому началу тех земель, которые описывались в первых, утраченных томах Летописи. Самый ранний из оставшихся в наличии продолжал повествование о странствиях Отряда в городах на севере от Трого Таглиоса — этих городов уже не существовало. Как хотелось мне отыскать способ разузнать от местных о подробностях! Но они не больно-то разговаривали с нами…

Пока я бродил по Чон Делору, Одноглазый нашел какого-то южного шкипера, согласившегося доставить нас прямиком в Трого Таглиос. Цену он заломил несусветную, но Лозан Лебедь заверил меня, что дешевле мы не найдем. Наследие прошлого Отряда неотвязно преследовало нас.

И Лебедь со товарищи ни словом об этом не обмолвились.

Дело выявления сути этой кампании продвинулось вперед не намного. Женщина запретила своим общаться с нами, к вящему неудовольствию Корди Мотера, жаждущего послушать, что нового в Империи. Я узнал, что старика зовут Копченым, но имя женщины не упоминалось ни разу. Иначе Жабомордый бы слышал.

Осторожный, однако, народец…

В то же время они так старательно следили за нами — казалось, замечают даже, сколько раз за день я подходил к борту и увеличивал количество жидкости в реке.

И не только это мне досаждало. Вороны, которые были повсюду. Госпожа, почти ни с кем не разговаривавшая все эти дни. Она выполняла служебные обязанности наравне с прочими, но все остальное время и видна-то была лишь изредка.

Меняющий Облик с подружкой вообще не показывались. Они исчезли, когда мы выгружались в Треше, но я пребывал в тревожащей уверенности, что они по сию пору с нами, и достаточно близко.

Из-за всех этих ворон, да и вкупе со всеобщей осведомленностью о нашем походе, меня не покидало чувство, что за нами следят, и постоянно. Как тут не стать параноиком…

Миновав стремнины Первого Порога, мы отправились дальше — к рассвету истории Отряда.

На моих картах город назывался Троко Таллиос. Местные выговаривали: Трого Таглиос, хотя чаще всего — для краткости — говорили просто: Таглиос. Как утверждал Лебедь, район Трого представлял собою более старый город, поглощенный «младшим братцем», более энергичным Таглиосом.

То был самый большой изо всех виденных мною городов. Он не был опоясан стеной и потому неуклюже раскинулся по местности, быстро разрастаясь вширь. Вот северные города растут ввысь — никто не желает строиться за городской стеной.

Таглиос располагался на юго-восточном берегу, на некотором расстоянии от реки, оккупировав змеящуюся меж полудюжины холмов протоку. Мы высадились в городке-сателлите под названием Махеранга, выстроенном при порту на великой реке. Пожалуй, вскоре эта Махеранга разделит судьбу Трого.

Последний сохранил хоть какую-то индивидуальность лишь потому, что являлся резиденцией повелителей княжества, правительственным и религиозным центром.

Таглиосцы с первого взгляда казались точно такими, как описывали их в обрывочных дорожных беседах Лебедь с Мотером: дружелюбными, мирными и здорово набожными. Однако за всем этим чувствовался страх. Об этом Лебедь ни словом не упоминал.

И боялись они вовсе не Отряда. Нас встретили уважительно и вежливо.

Лебедь со своими исчез, едва мы подошли к пристани. И Одноглазому даже не пришлось напоминать, чтобы присматривал за ними.

Мои карты показывали, что от Таглиоса до моря всего сорок миль, но то — по прямой к западу, через реку. А вниз по реке, со всеми излучинами и лабиринтом дельты, до соленых вод выходило все двести. На карте дельта была похожа на многопалую паучью лапу, вцепившуюся в брюхо моря.

Пожалуй, вам нелишне узнать о Таглиосе побольше, потому что Отряд провел здесь куда больше времени, чем кто-либо из нас намеревался, и срок этот превзошел даже самые смелые ожидания таглиосцев.

Я двинулся в Таглиос, как только убедился в нашей безопасности. Остальные задержались в Махеранге, а мне предстояло провести кое-какие изыскания. Мы, как-никак, дошли до самого края карты, имеющейся в моем распоряжении.

Первым делом я обнаружил, что в деле знакомства с Таглиосом мне придется прибегнуть к помощи Лебедя с Мотером. Без них оставалось лишь полагаться на Одноглазова чертеныша, а это мне вовсе не улыбалось. По причине, в которую трудно просто ткнуть пальцем, я не слишком доверял бесу. Возможно, из-за его чувства юмора, столь близкого к чувству юмора его владельца. Одноглазому же можно верить только, если нет другого выхода, а на карту поставлена сама жизнь.

Я надеялся, что мы зашли достаточно далеко на юг, чтобы получить возможность картографировать остаток маршрута до Хатовара перед возобновлением путешествия.

После столкновения на реке Госпожа прекрасно несла службу, но в остальное время по-прежнему почти ни с кем не общалась. Возвращение и враждебность Ревуна здорово потрясли ее. В старые времена он был ей верным другом.

Она все еще пребывала как бы в чистилище, между прежней Госпожой и будущей, и веления сердца ее слишком явно расходились с доводами разума. Сама она не могла выбраться из этого состояния, а я, как ни болел за нее душою, просто не понимал, каким образом взять ее за руку и вывести.

Пожалуй, она заслужила вечерок отдыха. Я отправил Жабомордого на поиски местного заменителя Садов Опала, и он, к немалому моему изумлению, отыскал таковой. Тогда я спросил Госпожу, не хотелось бы ей провести вечер в обществе.

После стольких месяцев походной жизни она проявила небывалую сговорчивость — если не сказать «восхищение». Нет, не прыгала от восторга, просто: «Ну, раз все равно больше нечего делать…» Светская жизнь ее никогда не привлекала. А мой маневр на реке и бегство от нее к своим обязанностям командира вовсе не могли внушать особо теплых чувств ко мне.

Высадку мы провели с обычной помпезностью, но без шума и грома, что устроили в Опале. Я не желал, чтобы местные властители приняли это за оскорбление. Словом, Одноглазый с Гоблином вели себя тихо. Единственным свидетельством присутствия колдовства был Жабомордый. Никаких угроз, никакой опасности. А Жабомордый — просто наш толмач-универсал.

К высадке Одноглазый приготовил своему дружку костюм — столь же пышный, как и его собственный. Вдобавок слегка, но явно смахивающий на одеяние Гоблина. По-моему, бес был живым свидетельством того, что Гоблин может выглядеть просто шикарно, если только перестанет лениться на сей предмет.

Местная элита «смотрела свет и показывала себя» в аллее давно уж не плодоносивших олив. Она вела на холм близ старого Трого, на его вершине бил горячий источник, снабжающий водой бесчисленное множество публичных бань. Будучи в свете неизвестными, нам пришлось потратить уйму денег, в основном в виде взяток — на то, чтобы попасть туда. Но даже после этого понадобилось два дня ждать свободных мест!

Мы выехали в карете, с Одноглазым и Гоблином на запятках, двумя взводами наров — впереди и позади — и Мургеном в качестве кучера. Доставив нас на место, он отогнал карету назад. Остальные присоединились к нам в этой оливковой аллее. Я облачился в свой костюм легата, а Госпожа была одета, что называется, «на поражение», только — во все черное. Всегда во всем черном… Цвет, не спорю, был ей к лицу, но порой хотелось, чтобы она прикинула какой-нибудь другой.

— Наше появление, — заметила она, — возбудило куда больше интереса, чем ты думал.

На улицах наше появление особого внимания не привлекло.

Однако она была права. Хотя аллея и была популярнейшим местом времяпровождения, большая часть светской публики явилась специально ради нас. Пожалуй, собрались все, кто только смог.

— Интересно, почему?

— Здесь что-то происходит, Костоправ.

Я и сам не слепой. Я это видел. Я понял это через пару минут после встречи с Лозаном Лебедем там, в Треше. Но что именно — понять никак не мог. Даже с помощью Жабомордого. Если что-то и замышлялось против нас, он при этом присутствовать не мог. Все мы, кроме наров, привычных к церемонной жизни еще в Джии-Зле, под взглядами стольких глаз чувствовали себя неуютно.

— Да, — признал я, — пожалуй, это была не самая гениальная из моих идей.

— Напротив. Происходящее подтверждает, что нами интересуются гораздо больше, нежели простыми путешественниками. Они хотят извлечь из нас какую-то пользу.

Госпожа, очевидно, была обеспокоена.

— Добро пожаловать в жизнь Черного Отряда, серденько мое, — сказал я. — Теперь ты понимаешь мой цинизм относительно власть имущих. И теперь-то осознаешь, что приходилось испытывать мне множество раз.

— Возможно. Немного. Я чувствую себя униженной. Словно я — не человек, а предмет, который может оказаться полезным…

— Повторюсь: добро пожаловать в жизнь Черного Отряда.

И то была лишь одна из ее проблем. Мысли мои вернулись к этому бродяге Взятому, Ревуну, столь неожиданно — и враждебно! — воскресшему из мертвых. Никакие доводы не убедили бы меня в том, что его появление на реке было случайностью. Он ждал нас с определенным намерением навредить.

И, пуще того, странный, неожиданный интерес к нам — по крайней мере, с самого Опала… Я оглянулся в поисках ворон.

Вороны преспокойно, тихонько так, восседали на ветвях олив. Следят. Постоянно следят…

И Меняющий Облик, еще один оживший покойник, ждавший Госпожу в Джии-Зле… Здесь явно — чьи-то непонятные планы. И убедить меня в обратном… Для этого слишком уж многое должно произойти.

Все-таки я не стал давить на Госпожу. До времени. Служила она справно. Вероятно, выжидает…

Чего?

Давным-давно мне стало ясно, что о даме такого сорта гораздо больше узнаешь, слушая, наблюдая и сопоставляя, чем путем прямых расспросов — ведь непременно постарается солгать и запутать, даже там, где и не нужно бы. К тому ж я не более нее представлял, что могло привлечь к нам подобный интерес. Кроме, разумеется, нее самой.

Прислуга аллеи проводила нас в отдельный будуар с горячим минеральным бассейном. Нары распределились по окрестностям. Гоблин с Одноглазым подыскали неприметные наблюдательные посты. Жабомордый остался поблизости, чтобы, в случае надобности, переводить.

Мы сели.

— Как продвигаются твои изыскания? — спросила Госпожа, поигрывая кистью зрелого багрового винограда.

— Странно. Иначе не скажешь. Похоже, мы — у самого края Земли. Того гляди, свалимся.

— Что? Ах, это — снова твое пресловутое чувство юмора…

— Таглиос битком набит картографами. И работают они замечательно. Однако я не нашел ни одной карты, по коей можно добраться туда, куда нам нужно.

— Может, ты просто не смог объяснить, чего хочешь?

— Нет. Они все понимали. Но, стоило заикнуться о нашем деле, становились глухи. Новые карты описывают лишь земли до южных границ таглиосской территории. Если удается отыскать старую, она оказывается выцветшей миль за восемьсот к югу. Одно и то же — даже с самыми распрекрасными картами, на которых показано каждое дерево!

— Они что-то скрывают?

— Кто — они? Весь город? Не похоже на то. Однако другого объяснения на ум не приходит.

— Но ты задавал правильные вопросы?

— Небывалого красноречия! Змеиного лукавства! Но, едва доходило до дела, возникали проблемы с переводом.

— И что ты собираешься предпринимать?

Сгустились сумерки. Фонарщики принялись за работу. Я некоторое время наблюдал за ними.

— Может, Жабомордый окажется полезным. Не знаю. Мы зашли так далеко, что от Летописи пользы нет. Но, по всему судя, нам нужно именно туда, в это белое пятно. У тебя есть какие-нибудь мысли?

— У меня?

— Именно. Вокруг Отряда творится что-то непонятное. Не думаю, что из-за моего важного вида.

— Чепуха.

— Нет, не чепуха. Я имею основания так полагать. Без нужды не стал бы и говорить об этом. Но было бы просто чудесно, кабы я знал, почему некий давно умерший Взятый выслеживал нас, а другой — твой бывший закадычный дружок, кстати — пытался погубить нас в тех болотах. Интересно: он знал, что ты путешествуешь с этой баркой? Или же дрался исключительно против Меняющего Облик? Или просто не желал пускать кого-либо в низовья реки? Интересно также, не набредем ли мы на него снова? Или еще на кого-нибудь, не умершего, когда это полагалось?

Все это я старался говорить тоном мягким и спокойным, но злость все же малость вырвалась наружу.

Тут нам принесли первую перемену — пропитанные бренди замороженные ломтики дыни. Пока мы бранились, кто-то весьма догадливый доставил пищу и нашим охранникам. Не столь изысканную, пожалуй, но — все-таки.

Госпожа над чем-то размышляла, катая во рту ломтик дыни. Внезапно встрепенулась и закричала:

— Не есть этого! Никому — не есть!

Кричала она на диалекте Самоцветных Городов, который к тому времени понимали даже самые тупые из наров. В аллее мгновенно стало совсем тихо. Нары побросали свои тарелки.

Я поднялся.

— В чем дело?

— В эту пищу что-то подмешано.

— Яд?

— Скорее, наркотик. Нужно проверить детальнее.

Я подошел к ближайшему латнику и взял его тарелку. Под обычной для наров маской равнодушия он кипел от негодования. Ему здорово хотелось кого-нибудь пристукнуть.

Такая возможность представилась, когда я повернулся спиной, намереваясь уйти с добычей.

Последовал быстрый шорох шагов, затем — глухой удар дерева по живому и мягкому. И крик боли раздался отнюдь не шуточный. Обернувшись, я увидел моего нара стоящим над распростертым навзничь человеком, к горлу коего приставлено было острие копья. В человеке я узнал одного из фонарщиков. Около откинутой руки его лежал длинный нож.

Я окинул взглядом аллею. Со всех сторон на нас смотрели, при этом вежливо улыбаясь.

— Одноглазый! Жабомордый! Ко мне! — Они явились. — Мне нужно что-нибудь нешумное. Дабы не испортить кому-нибудь ужин. Но оно должно привести этого типа к готовности отвечать, когда я стану спрашивать. Можете?

— Знаю я одну штучку… — Одноглазый захихикал, потирая руки в жестоком веселье, а Гоблин тем часом призадумался. — Знаю я одну такую штучку… Идите ужинайте, ни о чем не тревожьтесь. Старик Одноглазый обо всем позаботится. Он у меня кенарем запоет.

Он щелкнул пальцами, и некая неведомая сила, ухватив за лодыжки, потянула фонарщика вверх. Тот зашелся в беззвучном крике, немо разевая рот, словно рыба на крючке.

Я сел напротив Госпожи и кивнул головой:

— Идея Одноглазого. Не позволяет жертве кричать.

С этими словами я положил в рот ломтик дыни.

Одноглазый поднял фонарщика футов на двадцать от земли и на том остановился.

Госпожа принялась ковыряться в пище, доставленной нарам.

Целесообразность предания пленника воле Одноглазого вызывала сомнения: мне не удалось сохранить тот настрой, в каком я организовывал вечер. И Госпожа оставалась встревоженной.

Я, словно бы невзначай, взглянул через плечо.

С фонарщика, словно сухие листья, опадали клочья одежды. В прорехах видны были, во множестве ползающие по его коже, тонкие, сияющие лимонно-желтым и канареечным, черви. Столкнувшись, два червя разных оттенков вспыхивали искрами, и неудачливый покуситель пытался дернуться. Когда он пришел в нужное расположение духа. Одноглазый «уронил» его так, что от носа пленного до земли осталось около фута. Жабомордый что-то пошептал в ухо висящего, вслед за чем тот вновь был поднят в воздух.

И вправду, нешумно. Какую же дьявольщину сотворил бы Одноглазый, потребуй я зрелищности?

Гоблин взглянул мне в глаза. Я поднял бровь. Он языком глухонемых просигналил:

— Идут. Похоже, из важных.

Изобразив на лице полную незаинтересованность, я внимательно смотрел на Госпожу. Та, с виду, ни на что не обращала особого внимания.

К нам подошли двое, изысканно и дорого одетых. Один был туземцем, черным, словно чернила из ореховой кожуры, однако не негроидного типа. Таглиосцы все таковы. Все виденные нами в Таглиосе негроиды были только приезжими с верховьев реки. Ну а с этим явился наш старый знакомец, Лозан Лебедь, с желтыми, словно кукуруза, волосами.

Лебедь заговорил с подвернувшимся под руку наром, а его спутник тем временем оценил старания Одноглазого. Я кивнул Гоблину, и тот отправился поглядеть, нельзя ли вытянуть чего из Лебедя. Вернулся Гоблин в задумчивости.

— Лебедь сказал: этот черный хрен, что с ним, здесь главный. Именно этими словами и сказал.

— Пожалуй, здесь он слегка перегнул.

Я переглянулся с Госпожой. Она, как в былые времена, приняла облик твердокаменной Императрицы, которая выше всяческих низких чувств. Мне ужасно захотелось встряхнуть ее, обнять — хоть что-то сделать, дабы высвободить ее страсть, показывавшуюся лишь на миг и снова прячущуюся как можно глубже. Она пожала плечами.

— Пригласи их присоединиться к нам, — сказал я. — И пусть Одноглазый подошлет сюда своего беса. Чтобы проверял, правильно ли этот Лебедь переводит.

Прислуга, едва наши гости приблизились, пала ниц. До этого я не встречал в Таглиосе подобного. Если так, князь здесь — это действительно князь.

Лебедь приступил к делу без околичностей.

— Вот этот тип — Прабриндрах Драх; он тут у них главный.

— И ты ему служишь.

— Ну да, — улыбнулся он. — Как бы халтурка такая. Призывом ведаю. Он хочет знать, не ищете ли вы службы.

— Ты знаешь, что не ищем.

— Я ему говорил. Сам хочет убедиться.

— У нас свой путь.

Я постарался, чтобы это прозвучало достаточно величественно.