Химия смерти Бекетт Саймон

– Кстати, не хотелось бы вас подгонять, но меня все-таки пациенты ждут.

– О, я вас не задержу ни на лишнюю секундочку. Итак, копаясь в Интернете, я нашел кое-какие ваши статьи. И заглавия такие любопытные…

Он вытащил листок бумаги.

– «Роль энтомологии в датировке смерти». «Химия разложения человеческого трупа».

Маккензи опустил распечатку.

– Тонкая материя, не каждому по зубам… Словом, я позвонил одному своему другу в Лондон. Он инспектор в столичном управлении. Оказывается, он о вас наслышан. Сюрприз-сюрприз! Вы, судя по всему, работали консультантом по целому ряду дел из разряда особо тяжких. Да еще в нескольких подразделениях: Англия, Шотландия, даже Северная Ирландия. Мой приятель сказал, что вы – один из немногих дипломированных судебных антропологов во всей стране. Работали на массовых захоронениях в Ираке, Боснии, Конго. Да вы сами лучше меня знаете где… По его словам, когда речь идет о человеческих останках, вы, как говорится, «то, что доктор прописал». Не просто идентификация, а сколько прошло времени, отчего люди погибли… Он сказал, будто ваша работа начинается там, где опускают руки патологоанатомы.

– К чему все это?

– Да к тому, что мне не дает покоя одна мыслишка: почему вы вчера об этом умолчали? А ведь вам было известно, что найден труп; вы сами подозревали, что это могла быть одна из местных жительниц, и отлично знали, что личность погибшей нам надо установить до зарезу быстро.

Голоса Маккензи не повышал, хотя лицо побагровело еще больше.

– Моему другу в управлении все это показалось весьма странным, если не сказать больше. И что же у нас получается? Я, старший следователь, кому поручено дело об убийстве, лицезрею перед собой одного из крупнейших судмедэкспертов, который разыгрывает из себя участкового врача-терапевта.

Я не преминул мысленно отметить, что он наконец-то произнес слово «убийство».

– Я и есть терапевт.

– Да, но не только! Отчего такая таинственность?

– Оттого, что моя прежняя профессия в данном случае роли не играет. Сейчас я просто врач.

Маккензи задумчиво разглядывал меня, будто решая, нет ли здесь какой шутки.

– После того звонка я еще кое-где справлялся. Мне известно, что вы работаете терапевтом лишь последние три года. Оставили судебную антропологию и появились у нас после того, как ваши жена и дочь погибли в автокатастрофе. Пьяный водитель второй машины отделался легким испугом.

Я сидел неподвижно, как камень. У Маккензи хватило такта хотя бы внешне казаться смущенным.

– Не хотел я бередить старые раны, да если бы вы вчера были со мной откровенны, до этого, наверное, не дошло бы. В конце концов, дело в том, что нам нужна ваша помощь.

Я знал, что он ждет от меня вопроса «какая именно?», но задавать его не стал. Так или иначе, инспектор продолжил:

– Состояние трупа затрудняет идентификацию. Нам известно, что это женщина, и только. И до тех пор, пока не будет установлена личность, у нас связаны руки. Мы не можем начать полномасштабное расследование, пока на сто процентов не будем знать, кто же жертва.

Против своей воли я вступил в разговор:

– Вы сказали «на сто процентов». У меня впечатление, что на девяносто девять вы все же уверены.

– Мы до сих пор не можем отыскать Салли Палмер.

Да, этого я ожидал, хотя все равно испытал шок от того, что подозрения оправдались.

– Кое-кто припомнил, что она приходила в кабачок на барбекю, да пока что нет ни одного, кто мог бы сказать, что видел ее после того вечера, – продолжил Маккензи. – Прошло почти две недели. Мы взяли образцы ДНК у трупа и из ее дома, однако результаты появятся не раньше чем через неделю.

– Что с отпечатками пальцев?

– Никакой надежды. И мы пока что не можем сказать: то ли разложение зашло так далеко, то ли подушечки пальцев срезали нарочно.

– А зубы?

Он покачал головой.

– Для экспертизы их осталось слишком мало.

– Выбили?

– Можно и так сказать. Или специально, чтобы не дать опознать тело, или просто при нанесении травм. Пока не знаем.

Я потер веки.

– Значит, точно убийство?

– О, насчет этого сомнений нет, – мрачно ответил он. – Разложение в такой стадии, что нельзя понять, имело ли место изнасилование, но мы думаем, что да. И после этого ее убили.

– Как?

Не отвечая, Маккензи достал из папки большой конверт и бросил его на стол. Из-под клапана глянцево блеснули краешки фотографий. Рука самопроизвольно потянулась к ним, прежде чем я сообразил, что делаю.

Я оттолкнул конверт.

– Спасибо, не надо.

– Я подумал, может, вам захочется самому взглянуть.

– Я уже сказал, что помочь не могу.

– Не можете или не хотите?

Я потряс головой.

– Извините.

Маккензи еще пару секунд смотрел мне в лицо, потом резко встал.

– Спасибо, что выкроили для меня время, доктор Хантер.

В его голосе звякал ледок.

– Вы забыли, – протянул я ему конверт.

– Оставьте у себя. Может, захотите взглянуть попозже.

Он вышел из кабинета. Конверт по-прежнему был у меня в руке. Все, что требовалось сделать, – это вытряхнуть фотографии. Вместо этого я выдвинул ящик стола и бросил туда всю пачку. Закрыв ящик, я попросил Дженис пригласить очередного пациента.

Увы, вплоть до конца утреннего приема мысль о конверте не давала покоя. При каждом разговоре, каждом обследовании я чувствовал, как он прямо-таки тянет к себе. Когда последний пациент закрыл за собой дверь, я попытался отвлечься, заполняя историю болезни. Покончив с этим, я встал и подошел к выходу на террасу. Еще два обхода после обеда – и весь вечер мой. Был бы хоть какой ветерок, я мог бы взять шлюпку и пройтись под парусом. Однако, с учетом нынешней погоды, на воде я лег бы в такой же дрейф, в каком чувствовал себя прямо сейчас, на твердой земле.

После того как Маккензи коснулся моего прошлого, внутри все как-то странно онемело. Полицейский словно бы говорил о ком-то еще. О другом Дэвиде Хантере, о том, кто погружался в алхимию смерти, видел конечный продукт бессчетных случаев насилия, катастроф и слепой жестокости природы. На череп под покровом кожи я смотрел как на объект исследования, гордясь знанием, о существовании которого слышали очень и очень немногие люди. Что происходит с телом человека, когда его покинет жизнь? Для меня здесь нет тайны за семью печатями. Я был близко знаком с биологическим распадом во всех его формах, мог предсказать его ход в зависимости от погоды, характера почвы, времени года. Жутко? Да. Но необходимо. И, словно колдун, я упивался своим умением определить, когда, как и кто. О том, что это некогда были реальные люди, личности, я помнил всегда, однако лишь в абстрактном смысле; этих незнакомцев я узнавал только в смерти, не в жизни.

А потом два человека, которых я любил больше всего на свете, были у меня украдены. Жена и дочь, как свечи, потушенные пьяницей, ни капельки не пострадавшим при катастрофе. Кара и Алиса, в мгновение ока превращенные из живых, полных энергии людей в мертвую органику. И я знал, с абсолютной, клинической точностью знал, что за физические метаморфозы им предстоит пройти, чуть ли не с точностью до часа. И все это знание не могло дать ответа на тот единственный вопрос, который стал меня преследовать: «Где они?» Что произошло с жизнью, которая в них когда-то заключалась? Как мог весь этот пыл, этот вкус к бытию просто-напросто исчезнуть?

Я не ведал ответа, и это незнание давило невыносимым грузом. Коллеги и друзья были полны сочувствия, а я их даже не замечал. С какой радостью я погрузился бы с головой в пучину работы, но она стала лишь постоянным напоминанием о моей потере и о вопросах, на которые я не мог ответить.

И я бежал. Повернулся спиной ко всему, что знал, заново освоил прежнюю медицинскую профессию и спрятался здесь, в глуши. Самому себе дал пусть и не новую жизнь, но хотя бы новое занятие в жизни. Занятие, связанное с живыми, а не с мертвыми; занятие, при котором я мог отсрочить эту последнюю трансформацию, пусть и по-прежнему непонятную для меня. И все получилось.

Точнее, получалось. До сегодняшнего дня.

Я вернулся к столу и выдвинул ящик. Достал фотографии. «Взгляну и верну их Маккензи. Я ничего никому не обещал», – оправдался я перед самим собой и перевернул снимки.

Не знаю, что я ожидал при этом почувствовать, но уж точно не ощущение привычности происходящего. Я не про сами снимки: Бог свидетель, что за потрясение я пережил. Нет, меня словно вернули на шаг в прошлое. Непроизвольно, безотчетно я начал изучать фото.

Шесть кадров, сделанных под разными ракурсами и с разных сторон. Я быстро перетасовал снимки и вернулся к самому первому. Тело обнажено, лежит ничком с вытянутыми над головой руками, словно ныряя в длинные стебли болотной травы. Пол по фотографиям определить невозможно. Потемневшая кожа свисает складками, как плохо подогнанный комбинезон, но внимание привлекает совсем иное. Сэм оказался прав. Он говорил, будто у тела были крылья, и это действительно так.

По обеим сторонам позвоночного столба шли два глубоких разреза. Придавая трупу вид падшего, гниющего ангела, в разрезы воткнуты белые лебединые крылья.

На фоне разлагающейся кожи это выглядело омерзительно. Я еще пару секунд рассматривал крылья, потом занялся изучением самого тела. Из ран рисовыми зернами сыпались опарыши. Не только из-под лопаток, но и из многочисленных более мелких ран на спине, руках и ногах. Разложение зашло очень далеко. Жара и влажность сами по себе ускоряют процесс, а тут еще потрудились животные и насекомые. Впрочем, каждый такой фактор рассказывает свою собственную историю, помогая воссоздать хронологию происшедшего.

На последних трех снимках тело перевернуто. Те же самые мелкие порезы на туловище и конечностях, а лицо выглядит бесформенной массой перемолотых костей. Ниже подбородка – выставленные напоказ хрящи рассеченной гортани, более твердые и не столь быстро подверженные гниению, как покрывавшие их мягкие ткани. Мне припомнилась Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Собаке тоже перерезали шею.

В очередной раз я стал просматривать снимки. Осознав, что пытаюсь найти на них знакомые черты погибшей женщины, отложил фотографии в сторону. Я все еще сидел за столом, когда в дверь постучали.

Генри.

– Дженис сказала, что приходила полиция. Что, деревенские опять взялись за скотоложство?

– Это насчет вчерашнего.

– А-а… – Он посерьезнел. – Проблемы?

– Да нет.

Здесь я слукавил. Было неловко утаивать что-то от Генри, но я никогда не вдавался в подробности своей прошлой жизни. Хоть он и знал, что я работал антропологом, сфера эта достаточно обширна, чтобы спрятать в ней сколько угодно грехов. Судебно-медицинская сторона моей профессии, участие в полицейских расследованиях – все это я скрыл от Генри. Разговаривать о таких вещах мне не хотелось.

И сегодняшний день не был исключением.

Его привлекли лежавшие на столе снимки. Он находился слишком далеко, чтобы разобрать детали, но почудилось, будто меня поймали с поличным. Генри вскинул брови, следя, как я убираю фотографии обратно в конверт.

– Может, отложим пока этот разговор?

– Конечно. Я в общем-то и не думал совать нос в ваши дела.

– Да не в этом дело. Просто… просто есть кое-какие вещи, которые мне надо обдумать.

– У вас все в порядке? Вы, кажется, несколько… озабочены.

– Да нет, все нормально.

Он кивнул, хотя обеспокоенность в глазах осталась.

– Может, как-нибудь покатаемся на лодке? Немного физзарядки нам обоим не помешает.

Пусть Генри и не мог самостоятельно забираться в шлюпку или покидать ее, увечье не мешало ему грести или управлять парусом.

– Договорились, но лучше через пару деньков.

Было видно, как ему хочется расспросить меня. Впрочем, передумав, он обратным ходом подъехал к двери.

– Ладно, явлюсь по вашему первому зову. Где меня найти, вы знаете.

Когда Генри покинул кабинет, я откинулся в кресле, задрал лицо к потолку и зажмурился. «Я этого не хотел». А с другой стороны, кому вообще такого хочется? Не мертвой женщине, это уж точно. Я подумал о только что увиденных снимках и понял, что у меня – как и у нее самой – выбора нет.

Маккензи оставил свою визитку вместе с фотографиями. Увы, добраться до него не получилось ни через офис, ни по мобильнику. Я там и там записался на автоответчик с просьбой перезвонить, потом повесил трубку. Не могу сказать, что, приняв решение, я почувствовал облегчение, и все же часть груза скатилась с плеч.

После этого оставалось разобраться с утренним обходом. Только два пациента, в обоих случаях ничего серьезного: ребенок со свинкой и прикованный к постели старик, не желавший принимать пищу. Когда я с ними закончил, наступило время обедать. Я уже ехал назад, размышляя, где бы перекусить, дома или в пабе, как запищал мобильник.

Я судорожно схватил его, но оказалось, что это всего лишь Дженис с сообщением, что звонили из школы. Их, видите ли, беспокоит Сэм Йейтс и нельзя ли, чтобы доктор заехал на него посмотреть?

Я согласился. Все-таки хорошо, что можно заняться чем-то конструктивным, ожидая звонка от Маккензи.

Очутившись вновь в Манхэме, я отметил про себя, что присутствие полиции на улицах послужило отрезвляющим напоминанием о случившемся. Униформа констеблей резко выделялась на фоне веселеньких цветов, ярко раскрасивших церковный дворик и главную лужайку, а над всем поселком витало ощущение молчаливого и явного возбуждения. Школа, впрочем, выглядела вполне обычно. Хотя детям постарше и приходилось миль пять добираться до ближайшей средней школы, в Манхэме все еще имелась своя – маленькая – начальная. Залитый солнечными лучами дворик школы, некогда служившей часовней, был переполнен детским шумом и гамом. Шла последняя учебная неделя перед длинными летними каникулами, и возникало впечатление, что мысль об этом только подхлестывала обычную истерию большой перемены. Какая-то малышка мячиком отскочила от моих ног, увертываясь от своей подружки, пытавшейся ее осалить. Хихикая, они убежали прочь, настолько занятые игрой, что едва ли обратили на меня внимание.

Чувствуя знакомую пустоту под сердцем, я зашел внутрь. Бетти, секретарша, подарила мне ослепительную улыбку, когда я постучал в распахнутую дверь учительской.

– А, здравствуйте! Вы насчет Сэма?

Крошечная, всегда доброжелательная Бетти прожила в поселке всю жизнь. Ни разу не побывав замужем, она делила кров со своим братом и считала школьных учеников частью собственной, пусть даже изрядно разросшейся, семьи.

– Ну и как он? – спросил я.

Бетти наморщила носик.

– Да что-то хандрит. Он сейчас в санчасти. Зайдите туда, взгляните сами.

В действительности этим громким словом «санчасть» именовалась комнатушка с умывальником, кушеткой и аптечкой первой помощи. Сэм сидел, свесив ноги и понурив голову. Ребенок выглядел осунувшимся и, казалось, готов был вот-вот разрыдаться.

Рядом находилась молодая женщина и тихим, умиротворяющим голосом читала ему книжку с картинками. Увидев меня, она с облегчением остановилась.

– Здравствуйте, я доктор Хантер, – сказал я и улыбнулся мальчику. – И как мы себя чувствуем, Сэм?

– Он немножко устал, – ответила женщина за ребенка. – Вроде бы прошлой ночью у него были кошмары. Да, Сэм?

Она говорила спокойно, без снисходительности, будто все это совершенно естественно. Наверное, его учительница, хотя раньше мы не встречались, да и акцент ее звучал не так заметно, как у местных. Сэм нахохлился и уткнулся подбородком себе в грудь. Я присел на корточки, чтобы мы могли посмотреть друг другу в глаза.

– Это правда, Сэм? Какие кошмары?

Впрочем, посмотрев снимки, я и сам знал, что это за кошмары. Ребенок, не поднимая лица, хранил молчание.

– Ну ладно, давай-ка я тебя посмотрю, хорошо?

Я не ожидал найти ничего по своей медицинской части и оказался прав. Температура, может, и слегка завышена, но не более того. Я потрепал его по голове и встал.

– Здоров как бык. Знаешь что, ты посиди пока, а мы с учительницей немного поговорим, ладно?

– Нет! – вскрикнул он, запаниковав.

Учительница ободряюще улыбнулась.

– Это ничего, Сэм, мы ведь будем совсем рядом, в коридоре – я даже дверь открою, – а потом сразу вернусь, хорошо?

Она протянула Сэму книгу. Помедлив секунду и насупившись, ребенок взял ее. Я вышел вслед за учительницей. Как и было обещано, она оставила дверь приоткрытой, однако отошла в сторонку, чтобы нас не было слышно.

– Извините, что пришлось вас вызвать. Я просто не знала, что делать, – тихо сказала она. – У него была самая настоящая истерика. Ребенка словно подменили.

Мне снова вспомнились фотографии.

– Я полагаю, вы знаете о вчерашнем?

Она поморщилась.

– В том-то и дело, что все знают. И каждому из детей хотелось об этом услышать из первых уст. Для него это оказалось слишком жутким.

– Родителей вызвали?

– Попыталась. Ни по одному номеру, что у нас есть, их не оказалось. – Она виновато пожала плечами. – И вот поэтому я подумала, что лучше вызвать вас. Я очень, очень о нем беспокоюсь.

Было видно, что это правда.

Я бы дал ей тридцать лет. Белокурые, коротко подстриженные волосы выглядели вполне натурально, хотя и казались много светлее темноватых бровей, которые сейчас перерезала тревожная складка. Лицо слегка присыпано веснушками, особо заметными на фоне легкого загара.

– Он пережил серьезный шок. Возможно, потребуется время на восстановление, – сказал я.

– Бедняжка Сэм. И ведь накануне летних каникул… – Она кинула взгляд в сторону приоткрытой двери. – Вы считаете, ему понадобится психотерапевт?

Я и сам об этом подумывал. Если не наступит улучшений в ближайшие день-два, мне придется выписывать направление. Увы, мне самому довелось пройти таким путем, и я знал, что порой прикосновение к ране заставляет ее кровоточить еще сильнее. Я бы предпочел дать Сэму шанс самостоятельно выздороветь, пусть даже такой подход и шел вразрез с новомодными взглядами.

– Посмотрим, как пойдет дело. Может быть, к концу недели он сам встанет на ноги и даже будет бегать.

– Надеюсь…

– Думаю, сейчас самое лучше – отправить его домой, – сказал я. – А вы не звонили в школу, где учится его старший брат? Может быть, там знают, где и как найти родителей?

– Н-нет. Никому это даже в голову не пришло.

Она выглядела раздосадованной на саму себя.

– Есть кому с ним посидеть, пока они не приедут?

– Я посижу. А в классе меня подменят, я найду кого-нибудь. – Тут она сделала круглые глаза. – Ой, простите, я ведь не сказала! Я его учительница!

Я улыбнулся:

– Да я так и подумал.

– Боже мой, и даже не представилась! – При вспыхнувшем румянце веснушки проступили заметнее. – Дженни. Дженни Хаммонд.

Она застенчиво протянула руку. Теплая и сухая ладонь. Мне вспомнилось, как кто-то упоминал, будто в начале года появилась новая учительница, но впервые увидеть ее довелось только сегодня. Вроде бы.

– Мне кажется, я вас раза два видела в «Барашке», – сказала она.

– Возможно. Ночная жизнь здесь несколько ограничена.

Она усмехнулась:

– Да, я заметила. Так ведь мы потому и приезжаем в такие места. Уйти от всего остального…

Должно быть, у меня что-то промелькнуло на лице.

– Простите, но… у вас такое произношение… я и подумала, что вы не местный…

– Да нет, ничего, я действительно не отсюда.

Все же мой ответ, видимо, не до конца ее успокоил.

– Мне, наверное, лучше вернуться к мальчику.

Вместе с ней я зашел попрощаться с Сэмом и убедиться, что ему на самом деле не требуется успокоительное. Надо будет наведаться вечером и сказать матери, чтобы не пускала его в школу еще несколько дней, пока болезненные воспоминания об увиденном не покроются достаточно прочной коркой, которая позволит ему выдержать бесцеремонные тычки его школьных товарищей.

Я уже подходил к «лендроверу», когда зазвонил мобильник.

Маккензи.

– Вы сообщение оставляли, – начал он без предисловий.

Слова из меня хлынули безудержным потоком:

– Я помогу вам идентифицировать труп, и на этом все. Я не собираюсь влезать в это дело дальше, договорились?

– Как скажете.

Нет, не чувствовалось благодарности в таком ответе. А с другой стороны, не столь уж любезным было и мое предложение.

– И как думаете начать?

– Мне надо посмотреть, где нашли труп.

– Труп уже в морге, я мог бы вас там встретить – скажем, через час…

– Нет-нет, мне не нужен труп. Только место, где его нашли.

Его раздражение ощущалось даже через телефон.

– Почему? Что это даст?

У меня пересохло во рту.

– Попробую собрать «гербарий»…