Попытка возврата: Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия Конюшевский Владислав
Было видно, что Еремин гордится выстрелом и готов рассказывать о «проседании» пули, об определении угловых величин, о том, как он собственноручно целевые патроны для этого делал и свою пушку пристреливал, бесконечно, поэтому прервал его вопросом:
– А тряпочки зачем вывешивал?
Славка кашлянул и снова начал объяснять, что по неприметным лоскуткам, развешанным вдоль направления выстрела, он и определял поправки при прицеливании.
Потом, глядя, как я запихиваю глушак, снятый с СВТ, в разгрузку, с сожалением констатировал: мол, жаль что на его ружье сей хитрый девайс не присобачить. И отдача возрастет из-за замены дульного тормоза на глушитель, и дальность снизится. Кстати, только за счет удаленности снайпера от цели и получилось всем живыми уйти. Сидел бы он на водокачке – спекся бы сразу. Разъяренные потерей шефа, эсэсовцы к водонапорной башне через несколько минут подскочили. Как рассказывал уже Гусев, наблюдающий за этим действом в бинокль, немчура в секунду вынесла запертую дверь – и человек десять, самых шустрых вбежали внутрь. Сидящий рядом Марат вслух досчитал до пятнадцати, и тут шарахнуло. Здоровенная водокачка рухнула, подняв облако пыли. Более медлительные эсэсманы, не успевшие к ловле вражьего снайпера, тараканами порскнули в разные стороны. И тут с небольшими перерывами сработали мины. Шарафутдинов очень удачно расставил растяжки, предугадав направление бегства основной толпы. Беготня почти сразу прекратилась. На лежащих тут и там солдат в черных парадных мундирах густо опускалась пыль и листовки, заложенные на той же водокачке. Эти воззвания предназначались исключительно немецкому командованию, поэтому их и не расклеивали темными ночами, пугливо озираясь, а так сказать доставили непосредственно на место. И текст в них был несколько необычный. На послание турецкому султану точно не похож. В очень корректной форме там говорилось, что в случае продолжения практики взятия заложников среди мирного населения советское командование будет предпринимать ответные меры в виде резко увеличившегося отстрела средних и высших немецких чинов. Ну а если и это не проймет тевтонцев, то гарантируется уничтожение гражданского населения Германии и Румынии способом, не подпадающим под конвенцию, но от этого не менее эффективным. Там же был и призыв к немецким солдатам пожалеть своих родных и близких на родине.
Правда, как потом выяснилось, фрицы продолжали упорствовать в своем сволочизме, и через неделю после нашего возвращения стало известно о расстреле ими в Харькове почти шестисот человек. Ну суки, теперь наша очередь! Моя идея про ядовитые послания была похерена на самом высоком уровне, но были предложены альтернативные ходы. После Крыма напалм почти не использовался, потому как немцы уж очень сильный вой подняли на международном уровне. Пытались его отнести к химическому оружию. Правда, не вышло, но вот от массированного использования наши пока воздерживались. А сейчас, ввиду новой политики по укрощению карателей в тылу, начали массовую поливку позиций немцев новой, улучшенной смесью. Причем как на фронте, так и в тылу. В том же Харькове, эсэсовские казармы вместе со всем содержимым были сожжены напрочь ночным налетом. Для этого специальную группу корректировщиков и наводчиков в город закинули. А уж на передовой… В общей сложности тонн тридцать слили на немецкие позиции только на нашем участке. И конечно, обязательно каждый налет сопровождался листовками. Скидывали их исключительно над линейными фронтовыми частями, которые были еще не опрысканы, в надежде спровоцировать конфликт между воюющими солдатами и карательными отрядами. Кое-где это даже получилось. Конечно, не сразу. Делать выжженную землю в ответ на акции устрашения пришлось еще два раза, но вот по слухам, в Киевском немецком госпитале произошла крупная драка между солдатами охранных отрядов и подпаленными фронтовиками, крайне недовольными действиями зондеркоманд, подвергающими их незапланированной опасности. А наши в листовках грозились новыми, еще не известными карательными мерами. И похоже, это начало срабатывать! Во всяком случае после показательного отстрела Даргеля, первого зама гауляйтера Украины, были массовые облавы, кучу людей побросали в тюрьмы, но не был расстрелян ни один заложник! То есть все эти хмыри отлично понимают, надо только доходчиво объяснить.
На фронте ситуация постепенно стабилизировалась. У нас-то и так было тихо, но вот группа армий «Центр» иссякла в своем наступательном порыве. Уже август, а они все продолжают буксовать там, куда удалось дойти к середине июня. И похоже больше ничего им хорошего не светит. Советские войска стремительно учатся воевать и теперь смертельно больно огрызаются. А на наш участок опять пошли новые резервы. Это значит, что на центральном направлении все настолько стабильно, что командование может себе позволить наращивать силы в других местах. Тем более до начала дождей и распутицы осталось месяц—полтора. А там и морозы ударят. Вот тут, я думаю, и сможем показать, чему за лето научились. Тем более в Калуге бои шли сродни сталинградским из моего времени. От города, говорят, почти ничего не осталось. Дрались за каждый дом, и немцы, несмотря на сильнейший напор, так и не смогли его взять. Вот где у наших настоящая кузница кадров получилась! Тем, кто прошел через эти бои и выжил, уже ничего не страшно. Такие не то что от одиночного пулеметчика прятаться не будут, а взводом роту фрицев гонять смогут. Да и в наших местах бойцы за это время сильно поднаторели в ведении боевых действий. Дошло до того, что практически на моих глазах пехотинцы из бригады Рябова умудрились захватить целенькую троечку. То есть PZ.III. Причем додумались же! Во время отражения очередной атаки забросили на ствол танка две дымовые шашки, связанные веревкой. Танк после этого проехал буквально метров пятьдесят и из него, прямо на ходу, начал вываливаться задыхающийся и кашляющий экипаж. Закопченных фрицев ударно истребили, после чего вполне исправный танк был передан нашим танкистам. И таких случаев проявления смелости и смекалки становилось все больше и больше. То втихаря подтащат минометы поближе и ночью саданут по заранее разведанным позициям немцев. Пока те прочухаются, минометчики уже успевают свалить. То устроят ложный аэродром, и немцы с тупой регулярностью его начинают бомбить. Причем, помню, долбали его дня два, пока не нарвались на истребительную засаду. Наши, вычислив периодичность налетов, подгадали время подлета своих истребителей так, чтобы немцы, увлеченные будущей бомбежкой фанерных мишеней, только-только подходили к цели. Шесть «юнкерсов» тогда одномоментно спустили на землю. А когда для выявления огневых точек чучело Гитлера в неприличной позе выставили? Немцы молотили по любимому фюреру из всего, что стреляет, а наблюдатели заносили в журнал наблюдений места расположения орудий и пулеметов. В общем из людей исчезла безысходность и истерическое состояние типа «Эх! Однова живем!» Глупую смелость с выскакиванием на бруствер и стрельбой по противнику уже никто не демонстрировал. А если кто и выкидывал подобные коленца, то не просто так, а при поддержке отделения, а то и взвода, готового открыть огонь по неосторожно высунувшемуся немцу, решившему поглядеть на бесплатный цирк.
Вчера же, когда решил сходить к Павлу Рябинину, командиру взвода пешей разведки, то застал у него в расположении комиссара полка. Тот среди разведчиков проводил политинформацию. Я из принципа не слушаю эту мудатень и уже собрался отваливать, когда остановился в ожидании ответа на вопрос. Незнакомый мне парень, видно из новеньких, спросил про второй фронт. И тут комиссар Геращенко ляпнул такое, что у меня челюсть отвалилась. А сказал он, что после крупного поражения американского флота на Тихом океане штатовцы с трудом удерживают немногие оставшиеся у них острова, и вообще им с японцами справиться для начала не мешало бы, а то такими темпами Ямамото скоро начнет со своих крейсеров обстреливать побережье США. Я слушал и офигевал. Это когда же желтые умники так постарались, что инициатива к ним перешла? Надо бы разобраться. Не откладывая в долгий ящик, подошел к комиссару и предложил отойти в сторону, чтобы ответить на вопрос, связанный с большой политикой. Геращенко сначала с подозрением меня оглядел, но потом поняв, что я не шучу, весь расцвел. Ну еще бы, теперь он всем своим коллегам рассказывать будет, что полный пофигист Лисов у него международной обстановкой интересуется. Хотя непосредственно к этому комиссару я относился более или менее нормально. Обычный мужик, без особых заскоков. Только он сам меня опасался. Особенно после случая с докладом. А я тогда просто немного пошутил. Он все свои речи сочинял сам. И потом распечатывал их на старенькой машинке. Сей ценный агрегат доверял только личному писарю, который в этот момент, как назло, попал с отравлением в санчасть. Слив обожрался, и теперь подполковнику пришлось лично шлепать по клавишам. Все бы ничего, но вот он неосторожно оставил этот доклад, посвященный дате очередного съезда, на столе. Я же – просто проходил мимо. Скользнув взглядом по первым строчкам машинописного листа, уже было пошел дальше, но потом не удержался. А он сам виноват. Нечего было писать:
– Вот стою я перед вами, простой советский человек…
Ну и дальше ода партии пошла. Вспомнив анекдот, не поленился и перепечатал целую страницу текста. Изменив буквально пару слов. И, как истинный диверсант, смылся с места преступления незамеченный. Зато надо было видеть глаза ЧВС и комдивов, собравшихся на совещание, когда Геращенко вышел со своими писульками перед ними и поздоровавшись, начал читать. Первый абзац прошел нормально, но когда комиссар патетически начал оглашать скорректированный мной текст, все чуть не попадали со стульев. А выглядело это так:
– Вот стою я перед вами, простая… русская… баба?
Комиссар неверяще вгляделся в листик и заглох. Потом посмотрел еще раз – ничего не изменилось. Дальше читать текст как бы от лица бабы он явно не хотел, а сориентироваться на ходу и исправить своими словами им же написанное не смог. Впал в ступор, пламенный зажигатель сердец. Доклад был скомкан. Потом он своему начальству жаловался – мол идеологическая диверсия против него произошла. Диверсанта искали долго, но так и не нашли. Геращенко точно догадывался, чьих рук это дело, но догадки не есть доказательства. Я тогда получил втык от Колычева и опять за нарушение формы одежды. Он когда мной недоволен, всегда к форме цепляется. После этого прошло уже много времени и комиссар перестал на меня коситься. А когда я ему подарил набор немецких цветных карандашей, вообще оттаял. Но опасаться не перестал. Сейчас же, млея от чувства собственной значимости, подробно рассказывал мне события почти двухмесячной давности. Оказывается, возле атолла Мидуэй произошла-таки битва титанов. Но америкосы ее с треском проиграли, и теперь японцы гоняли их, как хотели, по всему океану. Хм… а я все пропустил. Все-таки надо не только слухи, но и официальные сводки слушать. И что же это получается? Неужели усатый вождь налево сработал? Я-то ему информацию про коды выдал, не особенно задумываясь о ее дальнейшем использовании. А оно видишь как повернулось… Да уж, теперь янки надолго завязнут в морских и островных сражениях. Толку от их второго фронта, во всяком случае в мое время, все равно было немного, но при теперешних раскладах очень интересно может сложиться послевоенная ситуация в мире. Очнулся от своих мыслей, когда Геращенко рассказывал уже о настроении рабочего класса в Италии. Вот, блин, говорун! Пришлось вежливо заткнуть разошедшегося комиссара и, поблагодарив, распрощаться. Он, весь довольный собой, приглашал заходить почаще. Я пообещал, посоветовав заранее прятать пишущую машинку. Главный полковой партиец через силу хохотнул и, погрозив пальцем, пошел к заждавшимся его бойцам.
А пополнения все прибывали и прибывали. Хорошо вооруженные и более или менее обученные. Были и обстрелянные и не нюхавшие пороху. Были и откровенные уголовники, которые решили сменить спокойствие лагерей на вольную, но крайне беспокойную жизнь на передовой. Большинство из них, наверное, рассчитывало сразу смыться с фронта и дальше гулять, но особисты не дремали и после показательных расстрелов дезертиров, отловленных в дивизионных тылах, уркаганы угомонились. Но не все. Помню, в мое время, в фильмах, что по телику показывали, очень любили рассказывать о благородном жулье, с оружием в руках сражавшемся за Родину. М-да… Действительно сражались, те, кто не дезертировал, те, кто избежал трибунала, и те, кто просто выжил и понял, что обратной дороги нет. С фронта можно уйти только по инвалидности или вперед ногами. Гражданских судов здесь нет, и поэтому социально близких уголовников не будут сажать на 3—5 лет. Судит здесь военный трибунал, а у него разговор короткий— или к стенке, или в штрафные роты. Но это все дошло до блатных позже. А поначалу они вели себя крайне борзо. Это только в демократической литературе рассказывалось, что бедных урок из лагерей сразу в штрафбаты совали. В реальности большинство из них попадали в обычные линейные части. И начинали там резвиться. Как-то, возвращаясь уже под вечер от «тяжелых» снайперов, увидел на опушке леса, за кустами, кучкующихся красноармейцев. Человек пять. Решив посмотреть, что они там делают, бесшумно подошел и встал за дерево, прислушиваясь к разговору. А беседа была очень интересной. Бойцы, густо перемежая свою речь матом и феней, наезжали на лейтенанта. Летеха, небольшого роста крепыш, на вид лет двадцать, не больше, слушал маты и угрозы в свой адрес совершенно спокойно. От этого спокойствия бывшие уголовники заводились все больше и больше. И вот самый здоровый из них по кивку старшего, худого и какого-то словно выжатого мужика, решил ткнуть лейтенанта раскрытой пятерней в лицо. Но не тут-то было! Поймав руку, летеха врезал борзому бойцу по печени и ловко перекинул его через себя. Самбо видно занимался пацанчик. Остальные гурьбой навалились на командира, но тут уже я решил вмешаться. Выскользнув из-за дерева, без затей влепил двоим ближним ко мне по стриженым затылкам. Те кулями осели на землю. Лейтенант же к этому времени успел уронить своего. Блин! Вот что всегда раздражало в этой мразоте, так это то, что, почуяв силу, они так быстро переходили из состояния крутых яиц к состоянию немощной падали, что даже оторопь брала. Вот и теперь те двое, которых лейтенант не отправил в бессознательное состояние, увидев, что ситуация кардинально изменилась, начали громко скулить и причитать, не поднимаясь с земли и держась за «страшно» поврежденные места. Моя парочка лежала тихо-тихо и воплями слух не оскорбляла. А взводному видно еще опыта мордобойного не хватает… Пока летеха с удивлением разглядывал неизвестно откуда появившегося командира, я напустил на себя суровый вид и спросил:
– Лейтенант, что здесь происходит?
Быстро подобрав упавшую во время драки пилотку, тот надел ее и, встав по стойке смирно, доложил:
– Лейтенант Смирнов! Провожу беседу с бойцами!
– Ну и как успехи?
– Только начал товарищ капитан!
Однако… Молодец летеха, такого запугать – четверых уголовников мало будет. Достав папиросы, предложил закурить Смирнову.
– Спасибо, не курю товарищ капитан!
– Да расслабься ты, Смирнов. Чего на весь лес-то орать? Давно из училища?
– Месяц как выпустился.
– А с этими – что?– Я пихнул ногой снова запричитавшего бойца: – Из новеньких уголовников?
– Так точно, товарищ капитан.
Нет, с нормальными людьми казенно-уставным языком общаться не могу. Поэтому протянул руку и представился:
– Меня зовут Илья Лисов, а тебя?
– Владимир Смирнов, товарищ капитан.
–Вот что, Володя, давай без чинов и рассказывай, что тут произошло.
Произошло то, что я и предполагал. Уголовный сброд, которого оказалось довольно много во взводе Смирнова, сбился в банду и начал пытаться установить свои порядки. За пять дней, что они пробыли на передовой, успели запугать сержанта, начали угнетать остальных бойцов, а вот теперь пытались наехать на взводного, который хотел прекратить это безобразие мирным путем. После объявления внеочередного наряда самые наглые из них решили «поговорить» с оборзевшим по их понятиям лейтенантом.
– И много у тебя во взводе таких ухарей?
– Одиннадцать человек. Но воду мутят, как будто их все тридцать.
– Ротному почему не доложил?
Тут Смирнов неожиданно засмущался, а потом попытался объяснить, что командир взвода именно он, и какой же он взводный, если бойцов обуздать не сумеет. Хе! Нравится мне этот пацан все больше и больше. Единственно, опыта ему немного не хватает. С такими волками нельзя себя вести, как с обычными людьми. Сегодня он бы их, конечно, раскидал, но вот во время возможной завтрашней атаки поймал бы пулю в спину. Эта падаль унижения не прощает. Так и сказал летехе.
– А что же делать?
– Как что делать? – Я удивленно поднял брови. – За нас уже все уставом решено. Имело место нападение на командира. Причем с целью убийства.
Кивнув на выбитый у второго нападавшего на Смирнова нож, продолжил:
– Так что, по всем законам военного времени, светит этим орлам вышка.
Поскуливающий, но прислушивающийся к разговору урка взвыл и попытался вскочить. Пришлось его укладывать быстрым ударом в ухо. Второй лежал тихой мышкой и опрометчивого поступка своего кореша решил не повторять.
– Так что, Володя, двигай в свое расположение, бери бойцов и пусть этих будущих жмуриков пока на губу тащат. Те, кого я оприходовал, раньше завтрашнего не очухаются. Не на себе же их нам переть?
Смирнов сбегал за бойцами и, когда арестованных уволокли, я решил сходить к его ротному. Тот оказался крепеньким парнем лет двадцати пяти, с орденом Красного Знамени и желтой нашивкой за ранение на выгоревшей гимнастерке. Пообщались. Оказывается, как и положено хорошему ротному, он знал о ситуации у Смирнова. Но пока никаких шагов не предпринимал, давая командиру взвода проявить себя. Выслушав мой рассказ, решил, что командир проявил себя достаточно и вполне достойно. Он и раньше держал на примете нового взводного, а сейчас был только рад услышать со стороны, что не ошибся.
А уже к вечеру следующего дня всех четверых нападавших расстреляли… Я же решил провести профилактическую беседу с остальными. Уголовники были сильно подавлены быстротой и жестокостью наказания, поэтому слушали внимательно и не вякали. Мне просто нужно было довести до них мысль, что жизнь их взводного и их теперь взаимосвязаны. Урки, услышав это, сильно заволновались. Самый смелый из них, здоровый детина, метра под два ростом с косым шрамом через щеку, удивленно пробасил:
– Так что же, гражданин начальник, если нашего командира в атаке убьют или он пулю шальную словит, нам сразу решку наведут? Не по закону это…
– Не волнует. Закон здесь устанавливаю я. Вы вон пытались установить свой и теперь будете расхлебывать. Вели бы себя как люди, так и отношение было бы соответственное. А теперь хоть собой Смирнова закрывайте, но если с ним что случится, вы его надолго не переживете. Я сказал. А что мое слово значит – у людей поспрашивайте…
И уже уходя добавил:
– На месяц вам эта епитимья. Потом живите как получится.
Видно, ограничение сроков ответственности несколько взбодрило бойцов. Во всяком случае, с физиономий сошло обреченное выражение. А я двинул к себе, думая, что на это время Володю от разных подлян прикрыл, а через месяц новоприбывшие уже оботрутся и им в голову никаких пакостей не придет.
Еще через три недели начались дожди и наступила настоящая осень, со слякотью, промозглостью и вечно больными зубами Пучкова. У него к перемене погоды перманентные флюсы выскакивают. Это уже примета такая – если Лехина морда потеряла симметричность – жди скорых холодов. Да и у меня в организмах что-то не то начало происходить. Я уже привык, что на мне не то что как на собаке все заживает, а гораздо быстрее. Но вот в последнее время эта особенность все больше и больше стала давать сбой. И царапины с ушибами стали гораздо дольше болеть, а когда себе занозу под ноготь вогнал, то через три дня в госпиталь пришлось идти, с пальцем, распухшим как сарделька. Стрелять в ногу, для проверки своих регенеративных способностей, конечно, не стал, но вот посещение госпиталя из-за занозы заставило сильно задуматься. Похоже, капец суперспособностям приходит… Теперь бы только, как в ужастиках показывали, не состариться в пять минут до состояния мумии. То-то Гусев удивится… Но ничего подобного не происходило, и я успокоился. Выходит, теперь, во всяком случае телесно, ничем от остальных не отличаюсь. Жалко, конечно, но с другой стороны… и хрен с ним, все равно ничего с этим поделать не могу.
C приходом холодов настало интересное время. На последнем совещании Колычев дал отмашку. У нас, на Южном фронте, уже была практически восстановлена численность террор-групп. Дней через десять они очередной раз пойдут по тылам. Назад уже возвращаться не будут. Их подберет гвардейский конный корпус Осликовского. А когда немцы в погоне за кавалеристами, творящими резню у них в тылу, начнут снимать дивизии с фронта, ударят механизированные корпуса, за которыми в прорыв хлынет пехота. Как и куда будут нанесены основные удары, я не знал. Не знал и стратегических задач этих ударов. Но о том, что наши собираются применить немецкую тактику танковых клиньев, совмещенную с ноу-хау чисто советских военных достижений, догадывался. И кажется, мог себе представить размеры будущего котла, в который может попасть вся группа армий «Центр». Это даже не котел получится. По размерам, наверное, целый бассейн. Хотя такое слово в армии и не применяют. Вот только удержим ли такую прорву войск в окружении – я сомневался. Хотя фиг его знает, как все повернется. Силищу-то накопили немеряную. И количественно и качественно. Вон, в последнем прибывшем к нам мехкорпусе было два полка новеньких тридцатьчетверок. И не простых, а с какой-то новой пушкой. Калибр 76 миллиметров, но вот баллистика – гораздо лучше прежней. Причем прибыли с рембатами, зенитным прикрытием, летучками и тягачами. И все это на гусеницах. Только наливники были колесными ЗиСами. А общаясь на совещаниях с танкистами, узнал, что в тылу они уже видели новую самоходку. Со 152-миллиметровым орудием, на базе КВ. Но это пока экспериментальный вариант. А вот самоходки с 85-миллиметровым орудием на базе Т-34 уже прошли испытания, и их начали массово шлепать на Урале. Надо же какой оперативный ответ на мои слова по поводу «Тигров» и «Пантер»! Фрицы своих кошек еще только обкатывают, а у нас уже противодействие им поставлено на поток. Поинтересовался, почему же на тридцатьчетверку сразу не воткнули 85-миллиметровое орудие? Один толковый зампотех объяснил, что для этого надо не только новую башню ставить, но и корпус переделывать, увеличивая в нем погон для этой башни. Работы уже ведутся, и через полгодика такая машина, возможно, и появится. Блин! Через полгода и у фрицев тоже много чего появится… Похоже, немного не успеваем. Да и на СУшку сразу надо было втыкать 100 миллиметров. Я же верховному говорил… Но там, видно, тоже что-то не заладилось. Правда, эти новинки, что сейчас пришли, превосходят все, что у нас из техники существует. И если с умом действовать, то даже эти тридцатьчетверки, с «Тигром» если не на равных, то хоть не в одни ворота бороться смогут.
В воздухе носился запах будущих изменений и перемен. Даже те, кто и не догадывался о наступлении, оказались вовлечены в круговерть его подготовки. Но таких недогадливых было все меньше и меньше. Народ был достаточно тертый и понимал, что скоро начнется. Уже самый простодырый боец интересовался у командиров, когда же наступление. И вот террор-группы ушли в немецкий тыл. Мы тоже рвались туда всей душой, даже Леха, панически боявшийся зубных врачей, привел свою пасть в порядок и, глядя преданными глазами на нас с Гусевым, всячески демонстрировал свою боеготовность. Мы же зайчиками скакали за Колычевым, но он нас жестко обломил. До этого молчал гадский папа, и мы не теряли надежды. А командир, видимо, просто не хотел себе нервы портить и поэтому категорическое нет сказал уже в последний момент. Все наши крики и возмущения были проигнорированы. Тогда мы жутко обиделись и демонстрировали свои обиды целых два дня. Общались с командиром исключительно по уставу, безостановочно козыряя и рубя строевым шагом. Но это моментом прошло, когда корпус Осликовского, легко взломав оборону немцев и не вступая в мелкие стычки в дивизионных тылах, вышел на оперативный простор. Колычев, собрав нас, сразу завершил все игры.
– В общем, так, товарищи командиры. Через пять дней начнется. Поэтому вы должны быть постоянно при мне. Так что никаких похождений по бабам (это он мне и Гусеву), по знакомым (это он мне) и по летным столовым (это он Лехе). При наступлении выдвигаться будем с корпусом Брусникина. Это направление главного удара. Наладьте взаимодействие. Выясните, где и как планирует расположиться штаб, ну и вообще. Только без водки и мордобоя!
Колычев пристукнул ладонью по столу и, глядя на наши довольные морды, продолжил:
– А вы все боялись, что в тылу останемся. По-человечески со мной разговаривать не хотели, хаяли всячески.
Тут мы наперебой завопили, что это мы не со зла и что лучшего командира и не желали. Иван Петрович разулыбался и, взяв карандаш, склонившись над картой, начал уже серьезно ставить боевую задачу…
Пять дней пролетели очень быстро… Ранним утром, еще в темноте послушав почти часовую артподготовку и доносившийся с передовой слитный рев, в котором даже нельзя было угадать русского «ура!», загрузились в свой транспорт. А еще через час увязались за выдвигающимся штабом генерала Брусникина. Ставке нужны были самые свежие, самые точные сведения о том, как будет развиваться наступление, и поэтому мы шли практически за передовыми частями. Гусев достал из вещмешка флягу и, булькнув в колпачок, протянул его мне. Я взял и, стараясь не расплескать налитого на кочках, оглядел народ.
– Ну что, славяне? Вперед – на Запад!
Глава 13
Ба-бах! С потолка посыпалась бетонная крошка. Марат наклонился, прикрывая от пыли котелок, в котором решил заварить чай. Я, лежа на большом матрасе, неизвестно кем притащенном в наш полуподвал, приоткрыв глаз, следил за кашеварящим Шарафутдиновым. Хоть кипятку похлебать, и то дело. Третий день мы воевали без горячей пищи. Хорошо еще вещмешок с сухарями, заныканный хозяйственным Пучковым, не потерялся. А в городе творилось черт те что. Слоеный пирог. Да был бы еще город, понятно… Но вот Богодухов городом назвать было тяжело. Непомерно разросшаяся деревня. Хотя и четырехэтажки встречаются. Вот в подвале одной из них мы и отдыхали. А после того как эта поганая самоходка раздавила нашу полевую кухню, отдыхать приходилось на голодный желудок. Правда, долго после этого она не проездила. Леха, глядя совершенно круглыми глазами, как StuG.III, она же «артштурм» подмяла под себя кухню, сразу выбросившую в морозный воздух облако пара, издал горлом странный звук и, не пригибаясь рванул к месту преступления. Похоже, главный желудок нашей группы впал в полное отчаяние от перспективы очередной раз остаться голодным. Кричать было бессмысленно, и я с Бахой и еще четырьмя незнакомыми пехотинцами понеслись следом, на ходу отсекая от самоходки немецкую пехоту. Пешие фрицы, попав под фланговый огонь, сначала заметались, а потом отошли к развалинам церквушки. Пучков же, добежав до медленно ползущего «артштурма», с ходу швырнул гранату под гусеницу. Попал удачно— гусянка слетела. А потом, вскочив после взрыва, ловко запрыгнул на броню и сунул в приоткрытый люк две феньки – одну за другой. Повезло гаду прожорливому – боезапас не рванул, только из распахнутого двойным взрывом люка к небу поднялся дымок. Добежав до недвижимой самоходки, попадали за ней и начали отстреливать немцев, опять полезших от церкви. Но минут через пять в тылу у фрицев появилась наша пехота, и это сразу сбило наступательный порыв немчуры. Человек пятнадцать из них успели убежать, а еще трое, пометавшись, поняли, что дело швах, и, побросав винтовки, задрали руки. Влепив вечно голодному Лехе подзатыльник, пошли к нашей кухне. Возле нее уже задумчиво стоял повар Степаныч, успевший во время самоходного наезда смыться. Пучков, глядя на разлитое по грязному снегу варево, голосом ослика Иа, глядящего на лопнувший шарик, спросил:
– А что это было?
– Гуляш был…
Повар повздыхал, глядя на смятое орудие производства, но потом твердо пообещал что-нибудь придумать. Степаныч был мужиком ушлым, и в его способности найти выход я не сомневался. Правда, вот уже третий день никакого варианта ему не подворачивается….
– Илья, чай будешь?
Открыв оба глаза, увидел подошедшего Марата с дымящейся кружкой.
– Спрашиваешь!
Забрав слегка погнутую посудину, грея руки, начал прихлебывать кипяток, вспоминая, как все начиналось…
Стратег из меня все-таки никакой. Ставка вовсе не собиралась устраивать котел-бассейн всей группе армий «Центр». Проломив оборону, наши за первые два месяца наступления подошли к Курску и Смоленску, только создавая угрозу окружения. Фрицы намек поняли и после того, как под Вязьмой была практически полностью уничтожена окруженная группировка, неспешно откатывались на Запад, правда, огрызаясь все сильнее и сильнее. Зато на севере и на юге дела творились гораздо более солидные. Была взята Печенга, Петрозаводск, Выборг, бои шли уже под Псковом. А у нас на юге, Юго-Западный и Крымские фронты сходящимися ударами взяли Днепропетровск и подходили к Полтаве, отрезав-таки армию Паулюса от основных сил. Видно, планида у него такая. Не мытьем так катаньем кирдык его армии светит. Не под Сталинградом, так под Харьковом. До них, похоже, только сейчас весь ужас положения стал доходить. Гитлер-то еще осенью развонялся до невозможности и запретил оставлять Харьков. Вот там сейчас и идут основные бои. А так как зима в этом году вообще запредельно холодная, то фрицы, оставшиеся без теплого обмундирования, потихоньку вымерзают. Да и с горючкой у них напряги. Сдержав два мощных удара немцев, направленные на вызволение неудачливого командующего 6-й армией, наши прочно удерживали позиции по реке Ворксла на севере и в районе Кировограда на юге. Тут еще Черноморский флот совершенно неожиданно для всех устроил налет на Констанцу. Левитан в сводке минут пять только названия кораблей перечислял, что в походе участвовали. Мореманы пожгли у румын нефтяные терминалы и ушли практически без потерь. Погода была крайне хреновая, поэтому немецкие самолеты и не сумели устроить мстю. Да и на Балтике, кстати, началось активное траление немецких минных полей. Похоже, там тоже чего-то готовится.
А в этом самом Богодухове поначалу было спокойно. Здесь мы и расположились, после того как вышибли немцев из города. Пять дней назад Колычев с Серегой умотали в Москву, то есть Иван Петрович в Москву, а Гусев в Балашиху. Ну а еще через день – началось… Из окружения пыталась пробиться очередная группировка, и бои в этом городке по напряжению стали приближаться к харьковским, что были в начале зимы. Ей навстречу выдвигался Манштейн, с остатками своих танков, тех, что не пожгли во время предыдущих ударов. Но опять застрял. Нарвавшись на бригаду тридцатьчетверок, которые при поддержке новых СУ-85 расколошматили две трети немецкой техники, фрицы слегка охренели. «Тигров» у них еще не было, а модернизированные «четверки» даже с новыми орудиями не могли тягаться с истребителями танков. Зато те, кто остался под Харьковом, всеми силами рвались соединиться со своими. Правда, не как наши в сорок первом – разрозненными толпами, зачастую без командования и связи. Немцы и здесь проявляли склонность к орднунгу. Пробивались, не теряя взаимодействия с остальными частями. Поэтому пресечь такие попытки стоило нам большой крови…
Возле лестницы послышались голоса, и в подвал ввалился Степаныч. Все головы сразу повернулись к нему. Повар разгладил усы и, гордо оглядев народ, сказал:
– Ну что, товарищи бойцы и командиры. Обед доставлен!
Вот так ни фига себе! Мы ломанулись на улицу. Там уже вовсю гремели котелками пехотинцы и какой-то незнакомый мужик в немецкой шинели щедро отсыпал каждому, быстро орудуя большим черпаком. Вот те на… откуда у нас взялась немецкая кухня? Да еще и фриц с поварешкой? Наш повар объяснил, что это он и ребята со второго батальона после проведения грамотно спланированной и тактически безукоризненно исполненной операции захватили сей трофей прямо из-под носа у немчуры. Тевтонцы, видя, что обед тырят прямо изо рта, ломанулись в погоню. Но через квартал нарвались на плотный огонь засадного взвода и вынуждены были отступить. Бонусом к кухне на колесах оказался немецкий кашевар. Помощников у него ухлопали, а немецкого шеф-повара Степаныч лично гнал пинками перед собой. И теперь, припахав пленного на раздаче, наш героический работник кухни рассчитывал стрясти с него массу разных рецептов, так как немец был не просто человеком, прошедшим армейскую школу поваров, а на гражданке работал в ресторане в Мюнхене.
– Степаныч, как ты это у него узнал? Ты же по ихнему ни бум-бум?
– А я все больше жестами….
Наш кормилец, хитро улыбаясь, погладил здоровенный кулак. Тут и я разглядел, свежий фингал у фрица под глазом. А вспомнив анекдот в тему, как наши кузнецы раскрыли-таки секрет дамасской стали, начал ржать. Узнали они его очень легко – без всяких долгих проб и опытов. А просто, подойдя с горячими щипцами к пленному персу, знающему тайну, предложили:
– Ну что басурманин – давай рассказывай!
Захлебываясь смехом, рассказал анекдот остальным, для доходчивости показывая на Степаныча и заискивающе улыбающегося немца. Тут уже ржать начали все. А что – живые, сытые, чего еще солдату надо? Но с другой стороны, примета – кто много смеется, тот потом поплачет, – сработала. Этим же вечером меня чуть-чуть не ухлопали резвые немецкие окруженцы…
В Богодухов подошли свежие части для уничтожения прорывающейся группы, и мы уже было вздохнули с облегчением, но вот нарвались. Причем нарвались на эсэсовцев. Эти козлы воевать умеют и в плен стараются не попадать. Не любят их в плену, до смерти не любят. Поэтому дерутся умело и до последнего. И вот сейчас, возвращаясь в свой подвальчик, в сопровождении группы пехотинцев, повернув за угол большого дома, нос к носу столкнулся с детиной в зимнем камуфляже. За ним виднелись еще несколько фигур. Влепив стоящему передо мной стволом под ложечку, засадил длинной очередью по остальным. Но отскочить назад не успел… По ноге как кувалдой влепило, и я сразу упал. Боли сначала даже не ощущалось. Сгоряча попробовал вскочить, но нога подогнулась. На этот раз брякнулся на спину. А вокруг уже кипела драка. Наши дернулись вперед, пытаясь вытащить меня, а фрицы ломанулись, рассчитывая прорваться. Стрельбы почти не было, потому что все сразу перемешались. В темноте раздавалось только пыхтение, маты, крики да буцкающие удары. Наступивший на меня немец чуть дух не вышиб, но я ему отомстил, ударив здоровой ногой по коленке. Влепил удачно, потому что этот мамонт упал рядом, заходясь в крике. И тут, из пролома, вылезли еще человек десять. Ситуация сразу повернулась не в нашу пользу. Рванув из разгрузки гранату, завопил:
– Ложись!
И кинул ее в молча бегущих к нам фрицев. Бабахнуло хорошо. В смысле кинуть получилось удачно. Прямо под ноги набегающим. Трое упало, и в этот момент заговорил ППШ. Баха Абаев, наш следопыт с Алтая, садил по нападавшим на расплав ствола. Ввиду маленького роста и субтильного телосложения, он как-то сразу выпал из драки и, подпрыгивая возле подъезда, не решался открыть огонь, из опасения зацепить своих. А увидев отдельную толпу фрицев, среди которых не было фигур в наших шинелях и полушубках, сразу показал себя во всей красе. Упало трое эсэсовцев, потом еще двое, а потом возле меня упала граната. Немецкая колотушка. Будь нераненым, успел бы к ней подскочить и откинуть – у нее запал долго горит. Но только и смог, что перевалил через себя орущего фрица, которому я ногу сломал, пытаясь хоть как-то им прикрыться. Успел даже крикнуть:
– Граната!
Больше ничего сделать не смог. Взрыва даже не услышал, просто звук, свет, боль и прочие ощущения, как будто выключили. И все…
…Больницей пахнет. Интересно – я здесь или уже там? Открыл глаза. Белый потолок. Тихо. Не совсем, правда, тихо, голоса доносятся, но не разобрать, что говорят. Лежу на койке. Посмотрел направо и, увидев висящую на стене тарелку радио, понял – я еще здесь. Голова была тяжелая и сильно вертеть ею не получалось. Насколько мог – огляделся. Палата большая, но стоит всего четыре койки. Три из них пустые. А у меня помимо ноги замотаны голова и плечо. Сомнений, что я в нашем госпитале, даже не возникало. Немцам было не до раненого русского, чтобы его в плен брать да еще и до санчасти переть. Попробовал шевельнуть рукой, но в грудь прострелило такой болью, что опять вырубился. Когда очнулся, возле себя увидел бабусю в белом халате и платке. Бабка, узрев, что я лупаю глазами, сразу заулыбалась и, поинтересовавшись здоровьем, дала попить. Вот! Оказывается пить сильно хотел, даже когда без сознания валялся. Потом, видя, что я начал ерзать, ловко подсунула под меня утку. Лежа, такие дела делать не привык, поэтому минут пять просто лежал, сосредоточенно сопя. Санитарка пыталась подбодрить, но это еще больше отвлекало. В конце концов попросил бабусю выйти.
– Ой, сынок, да ты никак стесняешься? Я, конечно, выйду, но ты привыкай, своими ногами до уборной тебе еще не скоро ходить придется.
Да уж… то, что заметил еще осенью, теперь предстало во всей красе. Организм стал совсем обычным, со всеми вытекающими отсюда неудобствами. Выходит, что об ускоренном выздоровлении придется окончательно забыть… После медсестры пришел доктор. Чем закончился бой, он, разумеется, не знал. Зато знал, что меня привезли с аэродрома и целый полковник ГУГБ НКВД имел насчет свежедоставленного раненого беседу с начальником госпиталя. Сам госпиталь находится в городе Лиски, а я в генеральской палате, поэтому соседей у меня нет. Из ранений – помимо дырки в ноге имею контузию и множественные осколочные. В голову, грудь и плечо. Лицо почти не затронуто, и то что глаза на месте – должно меня радовать. А лежу я здесь уже пятый день. Потом он попросил заткнуться и, воткнув в уши эту хреновину, которую каждый уважающий себя врач таскает на шее, заставил дышать и не дышать. После чего меня уволокли на болючую перевязку.
…М-да… быть раненым – невыносимо скучное занятие. Тем более когда валяешься один в палате, где и поговорить не с кем. На просьбу перевести в другую, доктор сказал, что не положено, а медсестра добавила, мол, госпиталь в связи с наступлением переполнен и мне гораздо лучше выздоравливать и набираться сил в тишине, а то в других палатах из-за криков и стонов раненых спокойно спать не получится. После этих слов у меня точно спать спокойно не получилось. Чувствовал себя эдаким привилегированным снобом. Ныл и канючил до тех пор, пока сразу после нового 1943 года, ко мне не подселили двух соседей. Майора танкиста и подполковника летчика. Танкист с контузией и осколочными, а летун с переломами— неудачно на вынужденную сел. Стало гораздо веселей. Парни оказались компанейскими, и время полетело быстрей. Было очень интересно послушать их мнение о новой технике, что у нас, что у фрицев. Да и рассказы о геройских похождениях тоже были завлекательны. После того как я представился штабным, они, форся перед «тыловиком», столько лапши на уши навесили, что только глазами хлопал. Правда, байки рассказывали мастерски, поэтому слушал с удовольствием. А в начале февраля танкист, вернувшись с перевязки, суетливо подскакивая и радостно чего-то выкрикивая, сразу включил радио. Там шло очередное выступление Левитана. Полный разгром окруженной группировки под Харьковом. Около двухсот тысяч пленных во главе с командующим. Х-хе!.. Паулюсу, похоже, на роду написано к нам в плен попасть, как бы история ни менялась. И ведь тоже, чин генерала-фельдмаршала получить успел. Ну, тем приятней было его захомутать. А вообще на фронтах складывалось очень интересно. Наши взяли Кировоград, и на севере шли бои за Витебск. Фронт выгнулся гигантской дугой. То есть только в центре было достаточно сильное сопротивление. А вот по флангам Красная Армия давила со все нарастающей мощью.
На очередной процедуре присутствовала стайка выпускниц медицинского института. Когда меня привезли в перевязочную, старшая медсестра подвела их к моей взбодрившейся от вида девочек фигуре.
– Обратите внимание, товарищи. Этого раненого оперировал Густав Карлович. У него своеобразный способ «штопки». Видите, как идут швы? Это немецкая школа.
Четыре девчонки сунули нос в немецкую школу штопки, а я почувствовал смутное волнение. Потом одна из них, увидев что-то интересное для себя, спросила:
– А шовный материал?
– Тоже немецкий. Во время наступления к нам попало некоторое количество немецкого медицинского оборудования. Работа с трофейным материалом требует некоторых навыков, а Густав Карлович ими обладает в совершенстве. Поэтому он и взялся их использовать.
Блин! Мало того, что как-то не по-русски залатали, так еще и эти девчонки лезут, щупают, дышат… У черненькой торчащая перед моим носом грудь только что халат не прорывала! До этого меня только почтенные матроны перевязывали… Смутное волнение, ощущаемое раньше, переросло в видимое беспокойство. Причем видимое невооруженным глазом. Молодые врачихи прыснули, а старшая медсестра, не моргнув глазом, сказала, что это нормальная реакция организма и чтобы они привыкали. Обращаясь уже ко мне, добавила:
Читать бесплатно другие книги:
