Попытка возврата: Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия Конюшевский Владислав

Игорь аккуратно воткнул иголку в моток ниток и, с хрустом потянувшись, ответил:

– А как же? Там сарай есть, удобно стоящий. Вот у него на чердаке и расположимся. Единственно, что думаю – не далеко ли от передовой получается?

– Ну, придем да посмотрим!

Снайпер захватил две плащ-палатки, и мы двинули к этому сараю. Стоял он действительно неплохо. До вражеских позиций было с километр. Самое то. Никому в голову не придет, что тут снайпер может себе лежку оборудовать. И для НП он низковат. Так что никто на него внимания не обратит. На всякий случай прячась за плетнями, нырнули в сарай и поднялись на чердак. Ну, чердак – это, конечно, громко сказано, но что-то типа второго этажа в этой хибаре было. Я начал собирать свою пушку, а Игорь расстелил на досках намоченный брезент. Это чтоб пожара ненароком не сделать и пылью от выстрела свое местонахождение не выдать. Уже пристегивая на место прицел, хранимый мной в жестком кожаном чехле, и выверяя его по меткам, услышал, как Капин, наблюдающий за вражьими позициями, удовлетворенно сказал:

– Ага! А вот и офицерик появился.

– Где?

Я тоже достал бинокль.

– Вон там, возле дома с розочками на ставнях. В бинокль смотрит.

– Вижу.

Сунув патрон в патронник, припал к ПТР. Через его оптику было видно еще лучше, чем в восьмикратный бинокль. Поле зрения только меньше получилось. Затаив дыхание, потянул спусковой крючок. БАХ! Выстрел в закрытом помещении сильно стеганул по ушам. Блин! Надо было в уши затычки сделать. Потерев ушибленное, несмотря на двойную пружину в прикладе, плечо, опять посмотрел в прицел. Вот блин, промазал! Правда, румын даже и не понял, что в него стреляют, и продолжал оглядывать наши позиции. Ну, вторая попытка. На этот раз целился метра на два выше него и, учитывая легкий ветерок, почти на метр в сторону. БАХ! Прилипнув к прицелу, пытался отыскать мамалыжника. Свалил он, что ли? Ух ты! Если и свалил, то только частично… Офицера не обнаружил, зато разглядел оторванную руку, лежащую возле валуна и до сих пор сжимавшую бинокль.

– Ни хрена себе!

Игорь пораженно крутил головой. Он-то все в свой артиллеристский восьмикратник от начала до конца видел.

– Ты его из своей дуры почти напополам разорвал! И на таком расстоянии!

– Могем, блин. Не зря же я ее сюда тащил!

Снайпер загорелся испробовать новинку сам и без особых трудов пощипал пулеметный расчет, который метров на сто ближе уполовиненного офицера, решил поменять позицию. М-да…все-таки постоянная практика в стрельбе по удаленным целям дает о себе знать. Я бы так не смог.

– Вот это вещь! А оптика-то какая! Все как на ладони видно. Цейсовская?

Капин, радуясь как ребенок, вопросительно посмотрел на меня.

– Самопальная. Дедок один супербдительный сварганил. А вообще эта хреновина, по задумке, не столько снайперская, сколько антиснайперская. Вражьи снайперы ничего и видеть не будут, а тебе главное его засечь. И хана гансу. Причем можно даже после каждого выстрела позицию не менять. Никому в голову не придет тебя на таком расстоянии выискивать. Только на приклад нужно хоть подушку приладить, что ли, а то лягается больно.

Потом мы постреляли еще немного. Ухлопали унтера, связиста и уполовинили расчет орудия во главе с офицером, которые сначала пытались спрятаться за щиток орудия и даже сразу не поняли, что его наша пуля прошивает влегкую. Мы долбали наугад сквозь щит и, похоже, зацепили еще одного. Когда до оставшихся дошло, что дело швах, они сыпанули от своей пушечки, как тараканы. Нам оставалось только на это смотреть. По шустро движущейся мишени, да на таком расстоянии, никто работать бы не смог.

Так что испытания можно считать прошедшими успешно. Когда я собрал в чехол ПТР, Игорь вдруг стал очень официальным.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?

Очень удивившись, спросил у него:

– Тебя что, выстрелами контузило? Или просто с глузду зьихал, как Ничипоренко выражается?

– Товарищ старший лейтенант, Илья, одолжите мне это ружье на время. Вы не волнуйтесь, я за ним следить буду лучше, чем за собственным! У вас же задачи совершенно другие, а я из него противника как белок щелкать буду. Хоть на неделю… Пожалуйста…

У просящего снайпера был такой уморительный вид, что я даже засмеялся.

– Бери. Только прицел береги.

– Да я… Да пуще глаза…

– Ладно, проехали. Потом расскажешь, сколько из него намолотил.

Отдав ружье и чехол с прицелом совершенно счастливому Капину, двинул искать транспорт для дороги обратно. Игорь меня провожал, всю дорогу рассказывая, как он будет ухаживать за оружием. Потом, уже уезжая, видел, как он порысил на позицию, которой мы отвели роль запасной. Видно, не настрелялся еще, хотя и у него, и у меня от этой пальбы на плече был здоровенный синяк.

А еще через несколько дней Колычев поставил нам интересную задачу.

– В общем так, товарищи. Вам предстоит совершить поиск и взять языка, я подчеркиваю, нужного языка, в глубоком тылу у немцев. Постарайтесь, нам нужен штабной, как минимум, дивизионного уровня. Ну и заодно сами посмотрите, что там и как.

Иван Петрович устало оглядел нашу троицу и добавил:

– Это личная просьба генерала Горбатова. Немцы перегруппировывают войска для удара по Севастополю, а разведка ничего не может выяснить. С нашего направления, возможно, уходят части, а куда они уходят и где будут скапливаться, сказать невозможно. А им на смену, по непроверенным данным вот-вот подойдет 170-я пехотная дивизия немцев. В 44-й армии на проверке этих сведений потеряли уже пять групп разведчиков.

Гусев, удивленно присвистнув, спросил:

– Немцы что, егерей сюда перевели, или у нас в штабах шпион завелся?

– Нет, все проще и хуже. Два разведчика смогли вернуться и рассказали, что, во всяком случае, их – перестреляли местные. Тут до самого Джанкоя татарские поселения. И крымские татары активно сотрудничают с немцами. Не все, конечно, но предателей очень много. Служат проводниками у врага, сдают им наши отряды партизанские, охотятся за окруженцами. Сволочи!

Полковник стукнул кулаком по столу, потом, расстегнув воротник гимнастерки и закурив, более спокойно продолжал:

– Можно было бы вас самолетом подальше завезти, но нет никаких гарантий, что вы и там не напоретесь на этих гадов. Да и местность там все больше степная. Даже уйти некуда будет, если прижмут. Думали к партизанам скинуть, но вчера отряд Борисова не вышел на связь. Похоже, их тоже накрыли.

У меня, пока слушал монолог полковника, появилась идея.

– Иван Петрович, а если мы в немецкой форме пойдем? Гусев по-немецки, как по-русски, болтает, да и я с Пучковым за это время в языке поднатаскались. Вряд ли татары будут в тонкости произношения вникать. Разживемся на той стороне транспортом и, как белые люди, с комфортом дня за два-три все сделаем.

Колычев задумчиво крутил карандаш, молча глядя на карту, а потом решился:

– Хорошо, я дам распоряжение. Форму и оружие вам подберут, а вы готовьтесь. Сегодня в ночь выходите.

Серега, в форме гауптмана, с железным крестом и медалью за французскую кампанию, смотрелся очень импозантно. Лехе досталась унтер-офицерская роба, а я стал рядовым вермахта, на мундире у которого были две нашивки за ранения и ленточка креста боевых заслуг второго класса с мечами. То есть смотрелись солидно и должны были внушать доверие. Во всяком случае, на первый взгляд. Второго взгляда постараемся не допускать, ибо чревато. Полковник, вышедший нас проводить, окинул всех взглядом и, когда уже попрощались, сказал:

– Хоть я в него и не верю, но – с Богом, мужики!

И мы, занырнув в кузов полуторки, покатили к линии фронта.

– Уй, бля-а-а!

– Леха, что там? Зацепило?

Я не мог оторваться от руля и только потому, что Пучков вскрикнул и пулемет замолчал, понял, что проблем у нас прибавилось. Но через пару секунд MG-34 опять замолотил короткими очередями.

– Нормально, старшой! Руку чуть царапнуло! – проорал Пучков, пытаясь перекричать шум мотора и грохот очередей. Серега, видно, опять потерял сознание, и теперь, оглянувшись, я увидел, что он съехал между сиденьями и его замотанная бинтами голова бьется на кочках о заднюю дверцу. А на рукаве у Лешки, чуть ниже плеча, расплывается красное пятно. Зараза, блин! Похоже, приехали. Что-то надо делать, и быстро.

– Леха, бросай пулемет и быстро за руль! Я сейчас выскочу, а вы быстро дальше валите!

– Товарищ старший лейтенант, вместе уйдем! Не надо оставаться!

– Ты что, бля, рядовой, приказа не понял?! Марш за руль!

Дав по тормозам, выскочил из машины и, пока Пучков занимал мое место, подхватил пулемет и побежал к здоровому валуну возле обочины. Машина, газанув, рванула вперед, а я, плюхнувшись возле камня и поправив ленту, приготовился встречать преследователей. Хорошо еще, что дорога шла, петляя между скал, и мою высадку фрицы не могли увидеть. Минуты через полторы они появились. Впереди цугом неслись три мотоцикла. Выцелив первого, дал короткую очередь, а потом длинно лупанул по остальным. Вот это другое дело! Это не со скачущей машины стрелять! Один байк на всей скорости влепился в скалу, второй, резко вильнув, свалился в глубокий обрыв, что шел за обочиной. А третьему, видно, попало в бензобак, потому что он эффектно рванул и, перевернувшись набок, проехал по инерции еще метров двадцать, где и остался лежать, чадя горящим бензином. Остальные поклонники быстрой езды, шустро сообразив, в чем дело, спешились за поворотом и принялись густо поливать мой валун пулями. Ну, это надолго. Если сейчас не подстрелят, то я до приезда отставшего БТРа их тут удержу. А там как повернется. Против немецкого колесно-гусеничного гроба у меня есть два аргумента в виде противотанковых гранат. Так что, если повезет, может быть, и его урою. Только вот куда потом самому деваться? В обрыв сигать – это верный кирдык. Если сразу ноги не переломаю, то меня сверху добьют. По скале выскочить тоже не выйдет. Я же не Карлссон, пропеллера сзади не имею, а тут не всякий скалолаз справится, да и фрицы клювом щелкать не будут. В момент дырок наделают.

А ведь как все хорошо начиналось…

Без проблем перейдя линию фронта, мы ночью проскочили километров двадцать, в глубь полуострова. Отдохнув и оглядевшись, уже днем вышли на дорогу. Там стояла разбитая полуторка. Но все повреждения на ней были со стороны, обращенной к полю. С дороги она смотрелась более или менее целой. Вот мы и встали возле нее – типа этот трофей только что сломался. Дорогу в оба конца было видно хорошо, поэтому торчали там безбоязненно. В случае чего можно было укрыться в придорожных кустах. Что мы два раза и делали. Один раз, когда ехали два тентованных грузовика – хрен его знает, что у них там в кузове, может, солдаты? А второй раз даже жалко было упускать. Легковушка, прям как на заказ, в сопровождении мотоциклиста. Явно какой-то чин катил. Но в это время с другой стороны дороги показалась колонна, и мы только проводили лакомый кусочек жадными глазами. Часа через два наконец повезло. Четверо немцев на двух байках остановились по взмаху руки орденоносного Гусева. Трюк с поломанной машиной сработал. Фрицы до последнего ничего не заподозрили, и мы с двух сторон за считанные секунды накрошили их в капусту. Один мотоцикл запихнули в кусты, предварительно перелив из него бензин. На второй взгромоздились сами и с ветерком покатили по пыльной дороге к далеким холмам, виднеющимся на горизонте. Рыскали почти до вечера. С одной стороны, нам везло – никто не останавливал, а с другой – никак не получалось найти заказанного языка. Вечером уже заехали в небольшой татарский аул. Там все резко обрадовались. Глава местного самоуправления лично вышел встречать доблестного офицера вермахта. Я выступал в роли знающего немного русский язык и поэтому служил переводчиком. Главный аульный баскарма, путая русские и татарские слова, говорил о неземном счастье видеть у себя таких бравых солдат-освободителей. И очень сожалел о столь редких появлениях у него в поселке немецких солдат. Человек двадцать мужиков, вооруженных кто чем и представленных как отряд помощи полиции, радостно скалились и все норовили двумя руками, с полупоклоном пожать руку Сереге. Потом главный пригласил нас к себе в дом и там, в перерывах между поглощениями разных вкусняшек, преподнес Гусеву поднос, на котором лежала целая куча красноармейских книжек. Это, как он объяснил, были документы тех бойцов, которые имели неосторожность появиться вблизи поселения и были пущены под нож храбрыми помощниками нового режима. Серега, скаля зубы в улыбке, потрепал главного бая по щеке. Тот размяк, как барышня, и приказал принести еще пожрать. Блин. Я на какую-то секунду испугался, думая, что майор не выдержит и свернет шею гостеприимному хозяину. Но он сдержался и после сытного ужина нас наконец оставили в покое и уложили спать. Наутро, снабдив кучей вкусностей на дорогу, вышли провожать всем аулом.

– Суки! Суки! Всех под корень! Ни одна падла не уйдет! – рычал Гусев, когда мы отъехали от поселка. Он, сидя в люльке, крутил в руках полевую сумку, распухшую от красноармейских книжек, и крыл матом местное население.

Минут через десять мне это надоело, и я сказал:

– Слушай, Серега, а ты не задумывался, почему они на немцев работают? Может, им наши хуже немцев были. Может, настолько херово обращались, что они фрицев за освободителей считают?

Майор аж взвился:

– Какое там, херово обращались! Так же, как и со всеми остальными! Не хуже!

– Вот о чем я и говорю…

Гусев сначала меня не понял, а потом надолго задумался. Разговорчик, конечно, был очень скользкий, но я уже давно полностью доверял как Сереге, так и Лехе. Так что мог говорить без опаски. Хотя внутренне был согласен с командиром. Этот менталитет не переделать. Даже если б их Советская власть в жопу целовала, они все равно бы нас прирезать норовили при каждом удобном случае.

А уже после обеда наткнулись на жирного леща. Было на удивление тепло, и он катил перед нами в открытой машине, блестя на солнце оберст-лейтенантскими погонами. Подполковник по-нашему. Один, что называется, и без охраны. Водитель и летёха при нем – не в счет. Мы для проверки подъехали поближе и убедились, что глаза нас не обманывают. А вот теперь, пока на дороге пусто – в темпе! В пару слов выработали план действий, и я повел мотоцикл на обгон. Получилось как в кино. В тот момент, когда байк поровнялся с машиной, Гусев и Лешка разом перемахнули в нее, за секунду вырубив пассажиров на заднем сиденье. Пока водила соображал, к чему такие нарушения ПДД, Серега влепил ему по кумполу и остановил автомобиль. Мужики упаковывали трофеи, а я, сняв с мотоцикла пулемет, закинул его в машину. Потом сел за руль и покатил в сторону жидкой рощицы, виднеющейся между холмами. Пока пленные валялись без сознания, мы их обыскали и получили жестокий облом. Подполковник, гад такой, оказался, оберштабсцалмайстером. Сейчас уже и петлицы разглядели. Действительно – финансист. Бухгалтер сраный! И в ящике железном, который Пучков монтировкой вскрыл, была куча рейхсмарок. Получку этот хмырь в части вез, судя по всему. Я, пребывая в полном расстройстве, сунул две пачки в карман. Машинально, наверное. Тут главный бухгалтер очухался и повел себя странно. Вместо того чтобы пугаться и колоться, он сразу сунулся к лейтенанту. Подпол, несмотря на связанные руки, бодал летёху головой и все называл его по имени. М-да. А с этим офицериком мы, похоже, переборщили. Голова лейтенанта безвольно болталась на свернутой шее. Из причитаний второго немца я понял, что это его сын. Даже не по себе как-то стало. Прямо-таки сцена семейного горя. От завываний фрица мы немного растерялись. А оберст, сообразив, что сынок-то помер, вдруг зарычал и, вывернувшись всем телом, выдернул из заднего кармана маленький пистолет. Бах! Бах! Бах! Я прыгнул двумя ногами вперед, валя бешеного папашу, пока он кого-нибудь не подстрелил. Когда поднялся, понял, что поздно среагировал. Гусев медленно заваливался назад, и лицо у него было все в крови.

– Серега, куда он попал? Ты не молчи, не молчи!

Но майор молчал. Я видел, как из-под волос ручьем бежит кровь. И на груди расплывается кровавое пятно.

– Пакет! Быстро!

Пучков сунул мне в руку индпакет, и я начал осматривать голову Гусева. Похоже, ему повезло. Пуля только большой клок кожи сбоку содрала. Ну и сотрясение мозга, само собой, заполучил. А вот с дыркой в груди было хуже. Гораздо хуже. Пулька ушла внутрь и непонятно, что она там натворила. Выходного отверстия не было, да и не могло быть, если из такой пукалки стрелять. Пока я бинтовал грудь, Леха обрабатывал голову. Замотав майора, как мумию, поднялся и подошел к немцу. Что-то мне не понравилось, как он лежал. Фриц уставился в небо раскрытыми глазами и не мигал. Приподняв его, чуть не расплакался от обиды. Ну надо же было так упасть! Немец приземлился затылком на чуть торчащую из земли верхушку валуна. И амбец. Причем всему амбец. И нашему поиску в том числе. Может, это и в корне неправильно, но жизнь Сереги для меня была важнее судьбы всего Крымского фронта. Поэтому, приняв решение свернуть поиск, грохнул до кучи водителя, и, загрузив раненого в машину, мы поехали к дороге. На душе было муторно. Гусев, симулянт нехороший, так и не приходил в сознание. Первый раз с нами такой облом приключился. И как Серега, при своем-то опыте, пистолет у фрица пропустил, ума не приложу. Наверное, полковничьи погоны немца его в заблуждение ввели. Не ожидал от такой шишки подляны. Ничего, пока все живы – все нормально, вот доставим майора к нашим и с Лехой еще раз сбегаем по языкам. Но, видно, что сегодня был точно не наш день. Минут через двадцать нарвались на передвижной пост фельдполиции. А ведь вчера ими и не пахло! Эти падлы прям как гаишники, сидят в кустах и выскакивают в самый неподходящий момент. Немецких гибэдэдэшников мы положили, но у них там оказалось гнездо. За нами ломанулась целая толпа, и вот теперь я имею то, что имею.

Фьють! Фьють! Возле уха опять свистнуло, я перекатился и на карачках шустро рванул на другую сторону валуна. Зараза! Штаны на коленях уже совсем изорвал от этих перемещений по придорожной щебенке.. Фрицы как раз высунулись посмотреть, чего это вражий стрелок примолк, и пришлось загнать их назад неэкономной очередью. Звяк! Я с сожалением посмотрел на пустую ленту, выпавшую с пулемета. М-да. Отвоевался… Блин! Как-то все быстро закончилось. Даже БТР не успел подъехать. Конечно, у меня еще осталась пара гранат и пистолет, не считая ножей. Но из этого только подорваться или застрелиться. Ни того ни другого пока не хотелось. Выкинув пистолет в кусты, избавился и от ножей. Их было жалко, но, справившись с жадностью, запулил оба своих тесака вслед за стволом. Оставил только крохотный, с кольцом вместо ручки, в надежде, что его не найдут. Потом размахнулся и, кинув пулемет на середину дороги, завопил:

– Эй, фрицы! Ком цу мир! Их капитулирен! – И уже тише добавил: – Не ссы, брюхоногие, не обижу…

Немчура посчитала мое выступление гнусной провокацией и не высовывала нос из-за скалы. Минут пять стояла тишина, нарушаемая только шумом приближающегося движка. Ветерок сдул запах пороха, и теперь вокруг пахло степью, сыростью и нагретым камнем. В наступившей тишине слышалось, как какая-то пернатая звонко чвиркала из кустов. Помирать расхотелось категорически, и, опасаясь, что с приездом техники фрицы меня уже особо слушать не будут, осторожно высунулся из-за валуна. Сразу не стрельнули, уже хорошо… Подняв руки, выпрямился во весь рост. Шинель осталась в машине, и теперь я медленно поворачивался, показывая себя со всех сторон, чтобы наблюдающие за мной немцы увидели, что у меня нет для них сюрприза в виде гранаты, воткнутой… ну, куда-нибудь. Торчал как тополь на Плющихе, минуты две. Даже начал опасаться, что они на меня просто не смотрят. Потом самый смелый ганс наконец высунул морду из камней. Держа на мушке, осторожно, семенящими шажками, стал приближаться. В это время поднялось еще человек шесть его кентов. Эти тоже целились в мою оборванную тушку, как во врага народа. Через несколько секунд к самому смелому присоединился унтер с пистолетом. Внимательно оглядев меня шагов с пяти, он наконец подошел ближе и в темпе охлопал по карманам и по туловищу. Отступив на шаг, он кивнул первому, и тот, гадский папа, засветил прикладом мне в живот, а когда я согнулся, добавил по башке. Ткнувшись носом в каменистую дорогу, думал, что на этом экзекуция закончится. Куда там! Как у Высоцкого было: «Целый взвод меня бил, аж два раза устал…»

Пинали с усердием, пыхтением и подбадривающими криками, а я совсем не брыкался, только прикрывал наиболее для меня ценные части организма. Только когда уже в третий раз с размаху попали по голове – отрубился.

Очнулся в кузове скачущей по проселку машины. Руки связаны, ребра болят, один глаз не видит вообще – заплыл напрочь. Пощупав во рту осколки нескольких зубов, выплюнул их вместе с кровавой тягучей слюной. Сидящий на лавочке фриц, видя это, весело заржал и, наступив на голову, ткнул меня мордой в кровавую кашицу на дне кузова.

– Генрих, перестань, а то не довезем.

Глянув зрячим глазом в сторону второго и оценив его габариты, подумал – хорошо еще этот по мне не топчется. Немец был здоров, как лось. Размер сапога, торчащего возле моего носа, наводил на грустные размышления. Тем временем мы продолжали катить по длиннющей крымской степи. Машину сильно трясло и лежать на дне кузова было неуютно. Правда, мысли устроиться поудобнее я отмел как оппортунистические. И так все болит, а начну копошиться, еще и на орехи добавят. Через час грузовик, взрыкнув напоследок мотором, наконец остановился. Гнусный Генрих, ткнув меня ногой, рявкнул:

– Эй, Иван! Давай, выходи!

Я с самым несчастным видом, кряхтя и охая, вывалился из кузова, восхищаясь сам себе, насколько хорошо стал понимать немецкий. Правда, пока как тот узбек – все понимаю, сказать не могу, но это явный прогресс по сравнению с летом прошлого года. Пока ворочался на земле, пытаясь встать на ноги, шестеро фрицев, попрыгав следом, пинками и тычками придали мне направление в сторону большой мазанки. Вообще, все вокруг было похоже на зажиточный хутор. Штук пять домиков, несколько больших сараев и масса деревьев. Пахло, как и положено пахнуть в деревне. Подгоняемый резвящимися охранниками, взлетел по крыльцу и очередной раз приложился головой. На этот раз о дверь, что вызвало приступ хохота у немчуры. Ну, это понять можно. Отходняки у них после боя. Живые остались, да еще и пленного отловили, чего ж не радоваться? В мазанке меня уже ждали. Сухой, подтянутый обер-лейтенант с вытянутым крысиным лицом и какой-то хмырь, явно из местных. Причем этот хмырь был настолько похож на Сталлоне, что я, раззявив рот, потрясенно вылупился на него, за что заполучил еще раз по почкам от вездесущего Генриха. Пунктуальные солдаты выложили на стол перед обером все, что натырили у меня по карманам. Включая пачки денег, инстинктивно заныканные мной у денежного языка. Потом все очистили помещение. Остались только лейтенант, переводчик и двое конвоиров. А после этого начался допрос. Сталлоне был за переводчика. Переводил он, правда, своеобразно. Через каждые несколько фраз обязательно добавлял от себя хвалу Гитлеру-эфенди. Вот же хорек – липкие лапки! Ты еще офицера в задний карман лобзни, для полного счастья. Смотреть на лебезящего Рембо было неприятно. Еще очень сильно затекли руки, туго стянутые веревкой. А беседа с фрицами текла своим чередом… В начале допроса я несколько покочевряжился, за что был слегка бит. И вот теперь просто горел желанием сотрудничать с властями.

– Господин лейтенант! Я хоть и в войсковой разведке служу, но советскую власть тоже воспринимаю с трудом. Если вы сохраните мне жизнь, то готов еще предоставить очень важные сведения, по поводу готовящегося наступления под Севастополем.

Крысообразный фриц сначала отнесся к моим словам скептически, но я вешал лапшу в лучших традициях. Вроде бы узнал об этом случайно, когда ходил к земляку-связисту в штаб. Там, мол, стенки в здании тонкие, и пока земляк ходил за закуской, услышал разговор двух наших командиров. Правда, точную дату не знаю, но зато они называли направления. И если доблестный офицер Германии гарантирует оставить мне жизнь, то я готов показать на карте, где это все будет происходить. М-да… Размазывая слезы и сопли, рассказывал о массе детей, остающихся без кормильца. О том, как злобные командиры выпихнули меня из машины, чтобы я прикрывал их отход, угрожая в противном случае, если сразу сдамся, уничтожить семью. Обер глядел на меня с брезгливостью, но потом расстелил на столе карту и приказал развязать. Так кажется, что в общей паскудности пойманного меня, его больше всего убедили бабки, в количестве двух пачек, лежащие на столе. Про них пришлось тоже рассказать. Как мое начальство захватило в плен полковника с деньгами, и как он геройски отстреливался. Правда, ни в кого не попал и был сам убит. Нет, нет! Не мной! Его застрелил командир группы. А потом мы нашли деньги, и командир забрал их себе. Я только чуть-чуть успел незаметно взять… Когда мурашки в руках перестали бегать бешеными бизонами и я смог держать карандаш, мы склонились над картой. Только начал обрисовывать план вымышленного наступления, как во дворе послышался шум мотора. Потом там взлетел гомон голосов, затихший после команды «Смирно!».

Через минуту в дверях картинно появился высокий фриц в генеральском мундире. Все сразу вытянулись. Обер вообще аж приподнялся на носочках в порыве служебного рвения. Я на всякий случай тоже встал смирно, не зная, чего можно ожидать от этого чина. И откуда он здесь, на обычной базе фельдполиции, мог появиться? Генерал с деловым видом принял доклад лейтенанта, а потом заинтересовался мной. Крысомордый объяснил, мол, это русский разведчик. Взят в бою и обладает ценными сведениями. Летеха, изгибаясь, указал чину на карту. Тот, подойдя к столу, напялил монокль, и пару минут разглядывал карандашные линии. Потом фыркнул, сказав что-то вроде:

– Какая чушь!

И выпрямившись, подошел к окну. Постоял, покачиваясь с пятки на носок, а потом, повернувшись к обер-лейтенанту, приказал меня упаковать заново. Дескать, заберет пойманного разведчика с собой. Обер отдал приказ, и со связанными руками я опять был запихнут, на этот раз в броневик, стоящий во дворе. Потом, когда БТР дозаправили и солдаты набрали воды в канистры, мы крохотным кортежем покатили по степи. Впереди генерал на белом коне, то есть на крытой легковушке, а за ним броник с охраной. Снова пришлось сидеть на холодном полу, потому как на сиденье не пустили. Солдаты в количестве шести человек сначала пялились на меня, а потом завели разговор. Говорили, как и все армейцы, о доме, о бабах и о жратве. Вспоминали какого-то Гельмута, который обожрался консервированными сливами и теперь дристал дальше, чем видел. О том, что среди татарок попадаются довольно симпатичные, правда, совершенно дикие бабы, но украинки все равно лучше. Говорили о хорошей природе Крыма и о том, как замечательно было бы здесь получить себе надел на побережье после войны. Сидя тихой мышкой в углу и выглядя совершенно сломленным, я допиливал метательным ножом остатки веревки. Этот самый ножичек – с кольцом вместо ручки, у меня так и не нашли. Да и мудрено было его нащупать в брючном шве. Тем более на заднице. Ну, не совсем, правда, на заднице, чуть выше, но обыскивающий меня его пропустил, забрав только брезентовый ремешок штанов, который прикрывал нож. Ехали уже минут двадцать, когда я допилил веревку и теперь ждал, пока руки обретут чувствительность. Вообще чувствовал себя на удивление хорошо. После дневных побоев другой бы пластом лежал, а у меня даже глаз заплывший открылся. Все-таки классная вещь – повышенная регенерация. Пошевелив плечами, подумал, что ждать дальше – стремно. Опять ведь можем до какой-нибудь фрицевской части доехать. И снова начнутся приставания местных контрразведчиков. Оно мне надо?..

Ну, начнем, пожалуй! Я выдохнул сквозь сжатые зубы и, не вставая, нижним хватом метнул нож в дальнего фрица. На возврате руки въехал локтем в нос ближнему. Потом, качнувшись на коленях, пробил кулаком в горло еще одному. Только тут оставшиеся трое начали слегка шевелиться. Один хотел влепить мне прикладом, но не преуспел. Перехватив винтарь, я перенаправил его удар, и приклад влетел в голову автоматчику, сидевшему напротив. Дернув оружие обратно, стволом ткнул в глаз его хозяину. Тот моментально отвлекся, прижав руки к поврежденному месту и упав на пол. А вот на последнего пришлось прыгать из очень неудобного положения. Этот гад уже был готов к стрельбе, и его автомат смотрел в мою сторону, правда, сильно подпрыгивая вместе с БТР на кочках. Блин! Впервые, пока летел к последнему автоматчику, лично увидел эффект растянутого времени. Видел, как собачка под его побелевшим пальцем продавливается, видел расширившиеся глаза и прыгающие губы немца. Кажется, увидел даже пулю, вылетающую из ствола, и тут все кончилось. По лопатке как плетью стегнуло, а я врезался в последнего фрица, и мы брякнулись вместе, возле заднего борта. Не обращая внимания на боль в спине, двумя ударами добил стрелка и повернулся к водителю. Тот сидел, уронив голову на руль. Похоже, что пуля, царапнув по мне, досталась шоферу. Вот ведь как бывает. Считай, подфартило. Хмырь за рулем был в моем плане самым слабым местом… Добив по пути ганса, держащегося за глаз, в два прыжка подскочил к водиле. Готовченко. Даже контрольного делать не надо. Все мозги на стекле перед ним. А БТР как шел так и шел, по прямой.

Со словами: «А куда он на хрен, из колеи денется?» я перевалил труп назад и, усевшись на его место, поддал газу. Легковушка успела уйти метров на семьдесят. Там, похоже, короткой очереди, чуть не прибившей меня, не услышали и продолжали катить как ни в чем не бывало. Как бы ее тормознуть? Там ведь кроме генерала только его адъютант и шофер. Можно, конечно, без затей остановиться и лупануть из пулемета. Загвоздка в том, что я не видел, где сидит генерал. Если исходить из армейских замашек, то старший машины сидит рядом с водителем. Но это же целый генерал. Обычно они сидят по-барски – сзади. Где же он, гад, расположился?! Ошибиться очень не хотелось. На фиг мне нужен еще один высокопоставленный труп? И соображать надо быстрее… Толком ничего не надумав, я начал давить на клаксон. Гудеть пришлось где-то с минуту, прежде чем легковушка начала сбавлять ход. Вот и славненько! Слегка обогнав ее, я в боковую амбразуру увидел генерала, сидящего на заднем сиденье. Вот и славно, трам-пам-пам! Из «люгера», добытого у заваленного мною унтера, в два выстрела оставил генерала в одиночестве. Несмотря на возраст, этот фриц оказался очень резвым. Мигом сообразив, что дело запахло жареным, он достал пистолет и начал стрелять в ответ. Я, периодически высовываясь из БТРа, поощрял генерала к быстрому расходу патронов, считая про себя выстрелы. Пять, шесть. Уй, блин! Чуть не попал – ворошиловский стрелок! Пуля пройдя впритирку к голове, шевельнула волосы. Семь, восемь! Работаем!

Вымахнув из-за укрытия, я пузом проехал по крыше машины и, брякнувшись на землю, распахнул дверь с противоположной стороны. Очень вовремя. Реактивный лампасник уже вгонял в пистолет новую обойму. Нырнув в салон и ухватив руку со стволом, бережно, можно даже сказать, нежно пригладил фрица кулаком по лбу. Бил очень осторожно, много ли старичку надо? Правда, на старичка немец совершенно не тянул, но, на всякий случай, тут же проверил пульс у обмякшего генерала. Фу-у-ух! Живехонек, родимый! Прислушиваясь, нет ли машин на дороге, связал ценного языка. Потом галопом заскочил в БТР и отогнал его метров на пятьдесят за кучу камней. Вернувшись к машине, оценил маскировку. Поганенько, конечно, но сразу в глаза не бросается. Бросив на заднее сиденье пулемет, извлеченный из бронированного гроба, перетащил фрица вперед, по пути выкинув тела водилы и адъютанта в придорожные чахлые кустики. А вот теперь ходу!..

Полчаса – полет нормальный! За это время успел умотать с места захвата километров на двадцать. Уже совсем стемнело, и пришлось включить фары. Светили они препогано. Мало того, что были синего цвета, так еще и заклеены черной бумагой, с узкой прорезью. Ну да фиг с ним! Главное свалить удалось! С фестивальным настроением я катил в сторону побережья. Там скалы, там лес, если что – хрен найдут. Катил и от избытка чувств пел:

К этому времени пленный очнулся и теперь пялился на меня. Ну гляди, гляди. Для надежности еще в самом начале я его и к креслу примотал, так что теперь нежданной пакости не будет. Повернувшись к фрицу и оскалившись во весь свой уже щербатый рот, пропел прямо в его испуганно отпрянувшую физиономию:

Блин! Увлекся и чуть не слетел с дороги. Судя по выпученным глазам генерала, Высоцкий и мой стиль вождения произвел на него неизгладимое впечатление. Во всяком случае, сидит, не дергаясь и не вякая. А еще через час дорога стала – полный отстой. Тут только на лошади, наверное, рассекали до меня. Не дорога, а просто направление. Но зато отчетливо пахнет морем. Выскочив за очередной поворот, чуть не сверзился с крутизны. Пародия на грунтовку кончилась, и вниз вела еле заметная в свете фар тропинка. Я вылез из машины и пошел разведать путь. Если проехать вверх еще метров сто по прямой, то там вообще обрыв прямо в море. А вот если по тропинке, то непонятно где она заканчивается. Не видно – темно слишком. Но показалось, что внизу мелькнул какой-то огонек. Не электрический, а как от свечки – красноватый. Интересно, кто тут сидит? Про татар-рыболовов я не слышал, остается предположить, что это все-таки русский поселок. Хотя никакого поселка вообще-то тоже не видно… Ладно, будем посмотреть. Проехав до края утеса, остановил машину возле обрыва. Здесь у нас будет конечная. Вытащив из машины генерала, я его стреножил и полез за портфелем, в который до этого еще не удосужился взглянуть. Так, что тут у нас? Карты в большом количестве, несколько запечатанных пакетов и мешочек. Ух ты! В мешочке лежали отобранные у меня вещи. Даже бабки щепетильные фельдполицаи себе не оставили. Все деньги тут. Распихав свое по карманам и навьючив на плечо пулемет, снял машину со скорости и начал толкать ее в обрыв. Хорошо пошла! Легковушка булькнула в скалы, торчащие из воды, с лязгом, но без взрыва. Ну да, это только в голливудских фильмах упавшая машина обязательно взрывается, а в жизни фиг там. Просто корежится, и все. Потом, подойдя к сидящему немцу, снял с него фуражку и, смяв ее в кулек, пальцем показал, чтобы он открыл рот. Вот тут лампасника прорвало. Правда, он не вопил, но шипел очень эмоционально, глядя из-под нависших бровей:

– Я генерал Ганс фон Зальмут! И требую обращаться со мной согласно моему званию! Если уж вы взяли меня в плен, то должны знать, что я теперь попадаю под все пункты Женевской конвенции.

Ах ты ж сука! Как наших пленных расстреливать, то ни о какой конвенции не вспоминаете! Видно, у меня сильно выражения лица поменялось, потому что генерал торопливо добавил:

– Я даю честное слово офицера, что не буду кричать или звать на помощь!

Ладно, хрен с тобой. На всякий случай, пригрозил, что если он вякнет, то я его даже не убью. Вырежу язык, выколю глаза и перережу сухожилия на руках и ногах. В таком виде и брошу, а сам свалю. Будет потом поклонник Ницше на одни таблетки работать. У фрица, судя по всему, было хорошее воображение. Побелев, он только кивнул, и мы пошли к тропинке.

Никакого поселка внизу не было. Были только сети на палках возле деревьев и древняя хижина. Вот от нее видно и уловил отсвет. Сейчас там, правда, было темно и тихо. Но только я осторожно подошел к двери, как она раскрылась и перед нами предстал сухощавый дед, с большим носом и черными с сильной проседью волосами. Он держал свечку и спокойно смотрел на нежданных гостей. Потом вздохнул и спросил:

– Вы мимо шли или прямо ко мне направлялись?

– К тебе, диду, к тебе.

Дед опять вздохнул:

– Я так и знал… Слишком много было грохоту, чтобы вы просто прошли мимо…

После чего повернулся и зашел в дом. Дверь, однако, не закрыл, и я посчитал это приглашением. Внимательный дедок попался. Видно, услыхал, как машина булькнула с обрыва. Хотя тишина вокруг стоит, только море еле слышно шуршит прибоем, так что это не удивительно. Приготовив на всякий случай пистолет, я пихнул генерала вперед…

– Ну, может, хоть ма-а-аленькая лодочка есть?

Показав пальцами размеры предполагаемой лодочки, я сморщил просительную физиономию. Уже с полчаса уламывал деда подкинуть нам какое-нибудь водное транспортное средство. Дед не уламывался. Этот старый грек был уперт, как сто китайцев.

– Ну ведь на чем-то ты в море ходишь?!

– Слушай, парень! Я тебе двадцать раз сказал, что лодку немцы реквизировали!

Ага. Так я и поверил, старый козел, что у тебя в заначке ничего не припрятано.И слово-то какое знает – реквизировали… Какой-то он сильно продвинутый для обычного рыбака. Может, с другой стороны подойти? Угрозы я уже пробовал. Просьбы тоже, а если так?

– Хорошо. А предположим мы тебе заплатим. Круто заплатим?

Ха! Глаз грека заинтересованно блеснул, но потом погас. Дед кряхтя встал, потянулся и, набрав кружку воды из ведра, с ехидцей спросил:

– Чем заплатите? Рублями, что ли? Так зачем они мне нужны?

– Валютой, диду, валютой. Марками. Причем не вшивыми оккупационными, а настоящими рейхсмарками. Десять тысяч за один переход.

Грек немного подумал, видно, его терзали какие-то сомнения, и предложил:

– Покажи деньги.

Я продемонстрировал пачку, треща ею в руках. А ведь никакой это не рыбак. Замашки не те. Явно контрабандист, еще из старых, тех, которые, если судить по Багрицкому, таскали с Блистательной Порты коньяк, чулки и презервативы. Правильно, на фига ему рубли нужны. А вот марки в той же Турции на ура идут. И здесь начался торг. Грек торговался не хуже еврея, приводя массу аргументов и плотоядно кося на портфель. Наверное, думал, что он у нас бабками наполнен. Сошлись на двадцати тысячах, но с условием, что он довезет до нужной точки. Вытащив из портфеля одну из карт, я показал эту точку на ней. Дед бурно возразил и согласился высадить нас только десятью километрами севернее. И деньги запросил вперед. Вот пердун старый, кровосос полосатый! Правда, там все равно уже наши стоят, так что просто дольше прогуляться придется. Контрабандист привел последний аргумент:

– И вам проще будет. Там место глухое, никого не бывает. Десант не высадишь, скалы кругом, поэтому военных нет. Я же бухточку махонькую знаю, тихую, там вас и сброшу… А где ты предлагаешь, всегда народу полно. С переполоху как вдарят по нам с берега, костей не соберем.

Этим он меня убедил, и мы ударили по рукам.

А, не важно!

Хорошо идем. Эта фелюга или шаланда, в общем, лодка под парусом, ходко шла, подгоняемая попутным ветром. Хорошо, что море спокойное, даже зыби почти нет, что большая редкость в это время года. Грек уверенно обращался со своим плавсредством. Правда, как он ориентировался, ума не приложу. Берега не видно, и на звезды старый контрабандист тоже не смотрит. Да и самих звезд почти не видно, небо в частых тучах. Но судя по моему компасу плыли на северо-восток, к нашим. Была глубокая ночь. Шли, наверное, уже часа три, и на мои настойчивые просьбы указать время прибытия дед только посылал в известное место. Оказывается, примета такая есть, как и у водил, – не загадывать. А еще через час лодка ткнулась носом в скалу, торчащую возле берега.

– Приехали, господа хорошие. Выгружайтесь.

На мою претензию, дескать, почему не до берега, старый хрен сказал, что там мелко и лодка может сесть.

– Да не скулите, глубина максимум до колена будет, даже жопу не намочите.

Соврал, прендегаст водоплавающий! Ну, Папасатырас олимпийский, попадешься ты мне еще! Я шел по грудь в холоднющей воде, держа над головой портфель с документами. Впереди меня на веревочке, привязанной к поясу, брел негромко ругающийся немец. Выкарабкавшись на берег, стуча зубами, отжались, и я погнал фрица вперед. Бежали, шли, шли, бежали, пока из кустов нас не окликнули:

– Стой, кто идет!

– Не идет, а бежит! Слушай, царица полей, я пароля не знаю, так что давай в темпе командира зови, а то мы сейчас околеем!

Для начала бдительный матрос, обидевшись на то, что его спутали с пехтурой, уложил нас на холодную землю. Минут через пять подошел сержант. Я к этому времени мог разговаривать только матом. Удивленно поглядывая на лампасы фон Зальмута, нас отвели к особисту. Зайдя в мазанку, в которой располагался особый отдел, с удивлением увидел знакомую еще по Могилеву физиономию.

– Генка, ты?!

– Илья, какими судьбами!

С этим парнем сотоварищи мы ходили добывать памятного майора-связиста. Тогда он старшим сержантом еще был. А теперь уже лейтенант. Начальник особого отдела полка. Растут, однако, люди! Особист завистливо ахал, разглядывая всамделишного немецкого генерала, а потом, договорившись со мной о непременной встрече, дал машину. В штаб 9-й горнострелковой, где мы располагались, приехали уже под утро. Первым делом, подталкивая Зальмута в загривок, рванул в нашу комнату. В сером свете, льющемся из окна, увидел пустые койки, и аж сердце екнуло. Неужели мужики не добрались?! Но потом под одеялом усек дрыхнувшую тушку. Подскочил, вглядываясь в лицо. Точно – Леха! Тот открыл сонные глаза и уже через секунду взлетел вверх.

– Илья! Вернулся! Живой!

– Ты не ори. Где Гусев?

– Товарищ майор в госпитале. Ему уже операцию сделали. Сказали, все нормально будет. Если без осложнений, то через месяц к нам вернется. Там Колычев такого шороху навел, что Сергея теперь как генерала лечат.

– А сам что – сбежал из госпиталя? – Я сделал суровую морду и нахмурил брови.

– Да у меня пустяки, царапина. Пуля навылет прошла, и кость не задела. На перевязки только ходить надо и все.

Тут Пучков заметил стоящего возле дверей генерала и открыл рот.

– А… А… А это кто?

– Конь в пальто. Давай быстро одевайся и дуй к полковнику. Скажи, Лисов вернулся и языка приволок. Пусть поднимается. Я немца минут через пять в кабинет к нему приведу.

Глядя, как Леха путается в гимнастерке, помог ему одеться – все-таки рука у этого паршивца плохо действовала, и он ускакал. Потом вытряхнув немца из ватника, который ему дали вместо мокрой шинели заботливые мореманы, стал очищать мундир генерала щеткой. Надо же показать товар лицом, а то он в дороге какой-то замызганный стал. Без лоска. Хорошо еще монокль сохранился, вон веревочка от него в карман уходит. C моноклем Зальмут сразу будет смотреться стильно. Я хотел воткнуть эту стекляшку в генеральский глаз, но потом передумал. Он ведь его только для чтения использовал, когда на карту смотрел. Вдруг еще по дороге брякнется сослепу. Еще раз критически оглядев фона, повел его в кабинет Колычева, но довести не успел. Полковник несся мне навстречу, как вспугнутая антилопа, опережая резвого Пучкова шагов на пять. Подбежав, обнял. Потом отстранил на вытянутые руки и опять обнял. Я даже испугался, что наш обычно выдержанный командир сейчас начнет, как Брежнев, целоваться. А я этого не люблю. У меня ориентация совершенно другая. Поэтому, когда Иван Федорович очередной раз отстранился, я встал по стойке смирно и доложил:

– Товарищ полковник! Группа вернулась с задания. Потерь не имеем. Задание выполнено и даже перевыполнено.

С этими словами протянул ему документы фон Зальмута, который во время выражения полковничьих чувств терся сзади. Колычев сразу подобрался. Раскрыв зольдбух, он секунд тридцать смотрел на него, а потом поднял на меня совершенно круглые глаза. Потом посмотрел на генерала и несколько раз вхолостую открыл рот. Кашлянув, сипло спросил:

– Ты понимаешь, кого ты приволок? Ты, рассвистяй везучий, понимаешь кого?! Это же командир 30-го армейского корпуса! Этот случай теперь в историю войдет! Такого же просто не может быть!

Эк его проняло. Не может быть, не может быть… Ты еще настоящей фантастики не видел. Я хихикнул про себя и шутливо ответил:

– Товарищ полковник, я не понимаю ваших претензий. Вы заказывали не ниже дивизионного уровня. Этот вообще корпусного. Точнее говоря, армейского. Извините, Манштейн не встретился, пришлось брать, что было. Я вообще…

Договорить мне не дали. Колычев опять вцепился в меня и попытался-таки лобзнуть, гомосек тайный! Еле вырвался. Тогда он стал подпрыгивать и восторженно вопить:

– Героя! Как минимум! Я не я буду, если тебе Героя за это не выбью!

Интересно, что значит как минимум? У нас ведь выше просто ничего нет? Или заговариваться начал от восторга? Буйным полковника я еще не видел и поэтому опасливо отступил на шаг, отгородившись портфелем. Кстати о портфеле…

– Товарищ полковник, вот еще здесь полный чемодан документов. Карты, пакеты, схемы.

Иван Петрович, похоже, достиг своего потолка в восторгах, поэтому, когда я протянул ему портфель, он довольно спокойно взял его. Заглянув внутрь, моментально стал, как обычно, очень деловым и, пожав мне руку, приказал отдыхать, а сам с немцем порысил куда-то в недра штаба. По пути только обернулся и приказал:

– Вечером никуда не сбегай. Будем отмечать удачное возвращение. А вокруг уже вился Леха, выпытывая подробности моих похождений. Пока ребята из хозвзвода грели специально для меня баню, рассказывал Пучкову, что и как было. Потом всласть помылся, поел и пошел в госпиталь к Сереге, благо, день уже вовсю начался.

В госпитале было хорошо. Тепло, светло, но там меня все равно обломили. Точнее, сам обломился. Гусев был еще очень слаб и поэтому спал как сурок. А Иван Петрович, похоже, так накрутил персонал, что на пути в палату я не встретил никаких препятствий. Даже медсестру дали для сопровождения. Но все равно пообщаться не вышло. Поглядев пару минут на замотанную бинтами Серегину башку, будить сладко дрыхнущего товарища не стал, а только положил на тумбочку банку сгущенки и пистолет с подарочной монограммой, отобранный у Зальмута. Пистолет был истинно генеральский – маленький «Маузер HSc». Майору такой сувенир наверняка понравится. Да и не буду же я сутками возле постели дежурить, в ожидании того, когда Гусев говорящим станет. А так ему знак, что я не только вернулся, но еще и при хорошем улове. В виде сувенира еще хотел у Зальмута крест рыцарский отмести с шеи, но генерал лег на него костьми, вцепился руками и брыкался ногами. В общем, по этим тонким намекам понял – добром не отдаст. Да и не сильно нужно было… Вообще с этим командиром корпуса все не так чисто, как хотелось бы. Я, конечно, не знаток истории, но вот про этого фона и еще одного – генерала Гота – передачу видел. Типа, они были ярыми поборниками исполнения «приказа о комиссарах». То есть в их частях стреляли всех пленных политработников, со страшной силой. Наверное, поэтому и запомнил. Но дело не в этом. В той же передаче говорилось, что Зальмута именно в Крыму одолел страшной силы понос. То ли желтуха, то ли дизентерия, в общем, выбило нижний клапан настолько, что он всю Крымскую операцию в госпитале провалялся. А здесь, блин, как огурчик. Опять расхождения с моим временем поперли. Почесав в раздумьях стриженую макушку и не найдя никаких объяснений таким вот фортелям истории, двинул обратно к себе. По пути все отгонял мысль, что один человек, а именно я, во всем этом виноват. Ну, понял бы еще, если б с переполоху ядреную бомбу изобрел и ее году в сорок первом на фрицев скинул. Вот это было бы воздействие! А так ведь, как говорил товарищ Саахов:

– Ничего не сделал – только вошел!

С чего же тогда известную мне историю так колбасит? Даже голова побаливать начала от попыток понять все эти несуразности. Поэтому по приходе завалился спать, а ближе к вечеру пошел искать Колычева. Но он был весь в делах. Иван Петрович и еще несколько наших генералов и полковников вместе с Зальмутом крутились около карты. Похоже, с фрицем достигнут полный консенсус. Вон как идиллически – голова к голове – Колычев с фрицем приникли к столу. Пару минут полюбовался на редкую картину единения офицеров вермахта и Красной Армии. Потом командир на меня шикнул и от греха подальше пришлось оттуда свалить…

Отмечание моего возвращения началось уже поздно ночью. Была целая толпа. Знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые чины все норовили похлопать по плечу и поздравить. Наш полковник сиял как самовар, как будто он лично лампасника приволок. Хотя, как командир, имел полное право для радости и гордости за своих подчиненных. В начале застолья меня заставили рассказать о своем последнем поиске. Потом пошли речи и тосты. Но, хотя была чисто мужская компания, народ, что радовало, себе лишнего не позволял. Все было чинно-благородно, но тут, как говорится, неожиданно подали чай. В смысле Леха не рассчитал силы в питии и перевернул здоровенную керосинку. Хорошо еще, там керосина только на донышке было. Получилось неудобно. Вроде как пьяные командиры чуть не сожгли напрочь здание штаба. Но, правда, не сожгли… Вовремя сориентировались и смогли потушить. Только спалили при этом пару одеял, плащ-палатку и попортили новые сапоги Пучкова. Я обжег себе обе руки и, пребывая в крайнем раздражении, разглядывал волдыри. Гости быстренько разошлись, а в комнате, несмотря на открытые окна, воняло гадостно. И чем-то знакомым. Принюхиваясь, начал ходить кругами, соображая, откуда мне знакома именно эта вонь. И вдруг как по башке ударило – напалмом воняет! Ну, не совсем напалмом, но похоже. Да и не в этом дело! Ё-мое! Здесь ведь только фосфор для заливки по площадям используют. Его и сделать – сложно, и хранить – опасно. А так берешь просто бензин, гудрон и скипидар, и все – смесь готова! Можно для особой прелести еще и серебрянки добавить – вообще пирогель получится! А для поджига всего этого хоть тот же белый фосфор использовать, но уже в крохотных количествах. Я так возбудился, что даже забыл про боль в руках. Протрезвевший во время тушения пожара Леха тем временем, сидя на краешке кровати, виновато посматривал на меня и молчал.

– Подъем, золотая рота! Труба зовет! Давай, собирайся!

Пучков так удивился, что даже приоткрыл рот:

– Куда собирайся, ночь на дворе?

– Ну, здесь спать все равно не получится, вонизма стоит, а у меня идея появилась. Все равно уже подъем скоро – так что пошли к водителям.

Хотя и было немного неудобно, все-таки спят – перебаламутили водил и раздобыли бочку бензина. Сразу же договорились о машине. На трофейном немецком Бюссинге покатили к мореманам. Там разжились битумом и скипидаром. Меня вообще эти ребята поражают. Вот у кого всегда все есть. Блин! Попроси, наверное, колесо от троллейбуса – и то притащат. С другой стороны – бойцы отчаянные. Вроде компанейские, веселые балагуры, а дерутся страшно. И в плен не сдаются. Немчура их до дрожи боится. Особенно когда они в атаку идут. Ну тут бы любой испугался. У них в основном винтовки СВТ да АВС. И тесак на этих винтовках смотрится до охренения страшно. А уж когда в умелых руках, то страшно вдвойне. Так что у фрицев только один шанс спастись бывает – положить морпехов из пулеметов еще на подходе к окопам.

Так, вспоминая пацанов в бескозырках, мы катили в сторону аэродрома. Там у меня есть знакомые летчики-истребители, вот сейчас и будем договариваться об испытаниях. На аэродроме народ уже не спал. Или еще не спал, во всяком случае командир полка вышел посмотреть на ранних гостей.

– Здравия желаю, товарищ майор!

– Здорово, ранняя пташка. Что, опять мириться приехал? Так мы с утра не потребляем, у нас еще работы завались.

Летный майор, парень лет двадцати пяти, в кожаной куртке и с коротко стриженными русыми волосами, улыбаясь, смотрел на меня. Это он намекал на нашу первую встречу. Мы с Гусевым тогда познакомились сначала с официантками. А летуны взревновали. Слово за слово, в общем, когда майор прибежал, человек восемь сидели на земле с обиженным видом и травмами различной степени тяжести. Ну, про травмы я загнул – раскидывали драчунов с крылышками в петлицах очень аккуратно, можно сказать, нежно. Тогда и познакомились. Особист полка нас было попытался взять за цугундер, но его потуги разбились о наши мощные ксивы. Он бы и не дергался, но мы рассекали в бушлатах, под которыми никаких знаков различия видно не было. Так что тогда, обалдело глядя на Гусева, полковой молчи-молчи, впечатленный Серегиным званием, только смог покачать головой и сказать:

– Как же так, товарищи командиры? Как вам не стыдно?

Ну и летный полкач тоже добавил пару ласковых. Нам стало стыдно, поэтому вечером мы взяли канистру и приехали мирится. А потом еще несколько раз приезжали. Уж очень в летной столовой девчонки хороши были. Ну и с ребятами тоже скентовались. Особенно после того, как я очередной раз сплагиатничал у Владимира Семеновича песню. Выдал им под гитару – «Их восемь, нас двое», и летуны поплыли. Их командир – Герасимов – расчувствовался и полез обниматься, а остальные кинулись переписывать слова. А вообще нормальные мужики оказались, много интересного от них узнал. Ну и они от меня тоже. Вот и сейчас, спрыгнув из кабины, я начал рассказывать о своей идее майору. Тот сначала недоверчиво качал головой, но потом решил провести эксперимент. Про то, что работы завались, – это он загнул, сегодня у них вообще вылетов не было – погода нелетная и поэтому, налив в ведро в нужных пропорциях бензину и скипидару, накрошили туда еще и гудрон. После чего сунули ведро в здоровенную кастрюлю с водой и поставили на огонь. За разговорами время подошло к обеду. Отведав от летчицких щедрот, опять пошли к ведру.

– Вроде готово…

Я, весь в сомнениях, помешивал палочкой густой кисель и соображал, то ли у меня получилось? По всем параметрам должен быть напалм. Хиленький, конечно, но все-таки… Потом летуны пожертвовали маленький термитный шарик, для поджога смеси, и испытание вступило в решающую стадию. Посмотреть собрались все. Даже механики с вечно красными, как у гусей, обмороженными лапками, побросали свои железяки и толклись за спинами летунов, вытягивая шеи. От греха решил жечь не все ведро, а перелить смесь в бутылку. И, как выяснилось, правильно сделал. Вместо мишени была стена разрушенного сарая из ракушечника. Так вот – когда бутылка разбилась о нее и все вспыхнуло, это надо было видеть! Черный, густой дым был такой концентрации, что народ начал разбегаться. И жар соответственный. Хоть и было холодно, ближе метров десяти к стене подойти невозможно. И это с одной бутылки! Горело довольно долго. Сквозь дым было видно, что огненная клякса очень медленно сползала вниз, к земле. Зрелище впечатляло. Я перемещался вместе со всеми в сторону от ядовитой копоти, но даже кашляя, гордого вида не терял и многозначительно поглядывал в сторону командира полка. Когда все почти погасло и мы сходили умылись, сказал ему:

– Если такую штуку в количестве двухсот литров плеснуть на немцев, пусть даже с вышибающим зарядом в качестве зажигания, то квадратов сто пятьдесят—двести гладенькой и стерилизованной почвы обеспечено. А если туда еще добавить магния и какой-нибудь неорганический окислитель, то кружка этого – я показал на почерневшую стенку – танк прожжет. Даже твой связной кукурузник будет таким страшным оружием, что немцы, только его треск ночью услышав, будут бежать из окопов и блиндажей, теряя подштанники. Потому как ни один блиндаж от напалма не защитит.

Летун был поражен. Летун был впечатлен. Летун был готов к немедленным действиям. Связавшись со своим начальством, он рассказал о новинке. Начальство решило лицезреть это самолично. Минут через сорок прикатил полковник. Ха! Знакомая физиономия. Вместе пожар сегодня тушили. Полковник сначала удивленно разглядывал меня, идя навстречу, а потом, улыбаясь, выдал:

– Ну конечно – товарищ Лисов! А я все думаю, что за знакомый разведчик у моего комполка организовался? Это вас что – сегодняшний вечер на такую идею натолкнул?

– Почти. Точнее говоря, так точно – именно он!

Мне было неудобно за вчерашнее, поэтому постарался быстренько свернуть разговор в нужное русло. Взяв полковника под ручку, подвел к многострадальному сараю и продемонстрировал действие еще одной бутылки. Он тоже офигел от увиденного. После чего решили как можно скорее опробовать всю оставшуюся бочку в деле, расфасовав смесь по емкостям литров в пятьдесят. Полковник ходил, радостно потирая руки и приговаривая:

– Если погода позволит, то сегодня в ночь устроим румынам фейерверк! Наши ЛаГГи, конечно, с этой раскисшей каши не взлетят, а вот У-2 вполне поднимется…

Но я так и не дождался знаменательного вылета грозного кукурузника. Колычев по рации, что стояла у летчиков, вызвал меня в расположение. После Иван Петровича я опять зашел к вечно дрыхнущему Гусеву. Медсестра сказала, что Серега просыпался и, узнав, кто к нему приходил, так расчувствовался, что у него поднялась температура. Так что снова не получилось пообщаться с другом. А наутро приехал Герасимов. Блестя глазами, он возбужденно рассказывал, как лично ночью скинул на румынские расположения все емкости.

– Ты представляешь, за мной было просто море огня. А крики их даже с высоты слышал. На У-2 при планировании мотор почти не гудит, поэтому вопли снизу до сих пор в ушах стоят. – Майор передернулся и продолжил: – Сейчас двое наших умельцев твою смесь начали заготавливать в больших количествах. Как там ты ее называл? Попан?

– Напалм. И если его в заводских условиях делать, с добавкой еще кое-каких веществ, то эффект будет гораздо круче!

– Куда уж круче!

Летчик покачал головой и, попрощавшись, пошел докладываться своему начальству о ночном погроме. Эк его впечатлило. Да, наверное, любого бы впечатлило не меньше. Ну, теперь держись, немчура! Как клопов выжигать будем. Одно только расстраивало, напалм был так прост в изготовлении, что фрицы максимум месяца через два будут знать состав смеси. Потом уже нам придется солоно. Значит, надо как можно быстрее и на всю катушку использовать эффект внезапности. Причем, наверное, поливать огнем не пехтуру, хоть это было бы и логично, а постараться уничтожить как можно больше вражеских самолетов на аэродромах. Потери, конечно, у нас будут страшные, но появится шанс лишить немцев господства в воздухе. Тогда они напалм пусть хоть вручную из клизмы плещут на нашу пехоту – большие потери в самолетах компенсировать быстро не получится. Написав очередную докладную записку, я пошел к Колычеву. А тот уже собирался послать за мной. Столкнувшись с порученцем в дверях, протек мимо него в кабинет к начальству. Иван Петрович, увидев меня, нехорошо улыбнулся и, не пригласив сесть, сам поднялся навстречу.

– Ну, здравствуй, орелик…

Блин! На этот раз что не слава богу? Я такие улыбочки знаю, сейчас за что-нибудь втык давать будет. Хотя за последний день косяков за мной явно никаких не прослеживается. Командир же, подойдя вплотную, аккуратно поправил мне воротник, а потом, ухватив за шиворот, начал трясти как грушу, приговаривая:

– До каких пор? Я спрашиваю, до каких пор я о твоих похождениях буду узнавать последним?! Я тебе командир или так – погулять вышел?

– Командир, товарищ полковник!

Осторожно отцепившись от буйствующего начальства, задал встречный вопрос:

– А что случилось-то? И если вы о том, что ночью с генеральской эмки свистнули ящик сгущенки, то сразу говорю – это не я. Да и ящик на благое дело пошел, в детский дом, что сейчас в школе расположился. Но все равно – это не я.

Похоже, удалось сбить Колычева с панталыку. Запал у него вроде кончился, и он теперь судорожно пытается сообразить, о чем это я вообще говорю.

– Какой детский дом, какая сгущенка? Ты мне мозги не канифоль! Отвечай – вчера к летчикам ездил?

Во вопросики подкидывает… Сам же меня вчера у летунов по рации нашел, а сегодня что, уже забыл? Или это риторический вопрос?

– Так точно!

– И что ты там сотворил опять? Что это за напал?

– Напалм, – автоматически поправил я.

– Да хоть запал! Почему все мимо меня прошло? Ты хоть понимаешь, дурья твоя башка, что мне пришлось с утра пораньше к ним конвойную роту посылать?

Эээ… я завис…

– Конвойников-то зачем?

– И не только конвойников, там еще и контрразведчики теперь всех шерстят. Ты понимаешь – всех! Всех, кто мог видеть, из чего и как приготавливается твоя дьявольская смесь, я приказал изолировать. А видела это целая толпа народу. Это же почти весь истребительный полк по моему приказу теперь сидит у себя в расположении и готовится к отправке в глубокий тыл. Одна надежда, что там их немецкая разведка не найдет. Ты хоть понимаешь, что значит такое слово «секретность»?

Вот, блин, попал… Про это я и не подумал. То есть подумал, но уже позже, когда все произошло… Ни фига себе, целый полк. Мне стало не по себе, и я спросил:

– И как же теперь быть? Еще пару дней такая погода простоит, а потом ведь ясно будет, высохнет все. Как же мы без авиации?

– Раньше надо было думать!

Полковник наконец сел за стол и закурил. Несколько секунд глядел на меня сквозь клубы дыма, а потом буркнул:

– Садись, чего стоишь.

Усевшись, я достал из планшетки докладную и положил ее перед командиром.

– Что это?

– Здесь указан состав смеси и ингредиенты для ее улучшения при производстве в заводских условиях. А то, что я сейчас сделал из подручных средств, – детский сад получился по сравнению с тем, что должно быть. Ну и еще кое-какие мысли…

– А раньше?! Раньше ты не мог мне все это показать?

Колычев опять начал заводиться. Тут уж и я не выдержал:

– Да я сам такого эффекта не ожидал! Иван Петрович, я ведь просто попробовать хотел, а потом уже вам докладывать! А про секретность и не подумал даже, в запале.

– Не подумал, потому что мозгов нет.

Но вроде командир начал успокаиваться. Видно, проникся искренностью моего вопля. Прикурив от окурка следующую папиросу, он начал читать докладную записку. Дочитав, встал и прошелся по кабинету. Повернувшись ко мне, уже вполне спокойно сказал: