Попытка возврата: Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия Конюшевский Владислав

Глава 11

– Эх, ноги мои ноги! Уносите быстро жопу!

Приговаривая про себя эту волшебную мантру, шустро перебирал вышеупомянутыми конечностями, проламываясь сквозь густой подлесок. За мной стайкой кабанов ломилась вся группа. Все шесть человек. Знатно мы эту колонну подловили! И уйти красиво получилось – без потерь.

Пока наши успешно сдерживали в районе Барвенково удары 6-й полевой армии с одной стороны и армейской группы «Клейст» – с другой, я проводил мастер-класс. После учительствования нас, как и обещали, не стали удерживать в тылу, а опять кинули на самый горячий участок. Юго-западный фронт, Харьковское направление. Фрицы таки приступили к выполнению своей операции «Фредерикус-1», но, во-первых, она началась почти на месяц позже, чем в моем времени, а во-вторых, ее ждали. Срезать Барвенковский выступ у вермахта никак не получалось. Натыкаясь на глубоко эшелонированную оборону, они вязли, теряя людей и технику. А тут еще советские диверсанты в невиданных количествах начали шалить у них по тылам. Первые две недели немчура не могла понять, что вообще происходит. У них взлетали на воздух склады с горючим и боеприпасами, непонятно кто уничтожал фуражиров и прочих тыловиков. Партизан в тех местах они почти всех повывели и теперь терялись в догадках. Причем эти пакости творились и в ближнем тылу, и на глубину до 200 километров. А вот после ликвидации опорного пункта фельджандармерии и уничтожения армейских ремонтных мастерских, где были подорваны восемнадцать почти починенных танков и вырезан весь личный состав, состоящий из высококлассных специалистов-ремонтников, фрицы окончательно взбесились. Две дивизии, вместо того чтобы усилить армейскую группу в районе Славянска, были брошены на поиск и ликвидацию неизвестных злоумышленников. Две дивизии против пятидесяти человек, для этого стоило стараться! А вот теперь я показал народу, что и с армейскими колоннами даже небольшим группам можно с успехом бороться. Им, конечно, на учебе про это рассказывали и показывали, но сейчас, так сказать, они увидели все в натуре. С вечера заложив фугасы на обочине дороги и в нескольких больших лужах прямо на ней, мы расположились в подлеске на возвышенности, имея перед собой длинный овраг, а за спиной лес. Пропустив несколько больших колонн, мы наконец дождались того, что надо. Восемь грузовиков с солдатами и три танка. К грузовикам прицеплены орудия на больших металлических колесах. Гаубицы куда-то тащат. Ну, дальше нас не дотащат. Первыми заложенные фугасы проскочили мотоциклисты, ехавшие в головном дозоре. Потом прошли грузовики. Когда вся эта воняющая не нашим бензином хрень вошла в сектор поражения, мы, широко открыв рот, крутанули ручки на взрывных машинках. Бабах был такой, что у меня оглохло правое ухо. Плюнув на временную однобокую глухоту, я вместе со всеми с колена фуганул из гранатомета по танкам. Два из них, во всяком случае – внешне, выглядели почти не пострадавшими и заполучили каждый по три гранаты в бок. У одного сразу поотлетали катки, и он чадно задымил, а вот второму удачно ударившей гранатой сорвало башню. Шесть грузовиков просто сдуло с дороги, и теперь они густо дымили, валяясь на обочине. Еще два дымили не меньше, но оставались на колесах. Тенты на них догорали, и никакого шевеления не было. Для верности полоснули несколько очередей по кузовам. От разбитой колонны по нам, что характерно, вообще никто не стрелял. Стрелять начали проскочившие мотоциклисты, вернувшиеся назад. Эта пара байкеров была или очень смелая, или очень глупая. А может, просто не дошло, что происходит. Мы им и ответили – в два пулемета и четыре автоматических ствола. Даже снайпер поучаствовал, когда последний оставшийся в живых ошалевший ганс залег за своей тарахтелкой. Пройдя еще раз огненным шквалом по разбитой колонне, развернулись и быстро понеслись в лес. Вот так. Семь человек завалили не меньше полусотни солдат, три танка, два мотоцикла и вывели из строя батарею тяжелых гаубиц. В начале войны, как помнится, такой счет полку не зазорно было иметь. А теперь получается – крупный выигрыш в пользу горстки более подготовленных бойцов. Дальше, конечно, будет тяжелее. Немцы – не дураки и будут придумывать контрмеры, но на каждую их хитрую попу у нас найдется свой болт с винтом. Сейчас же гитлеровцы, ошарашенные безобразием, творимым у них в тылу, будут поднимать все новые и новые части и вместо отправки на передовую кидать войска на защиту тыла. А тут еще верховный, когда после выпуска собрал всех заинтересованных лиц на совещание, пообещал наших инструкторов направить в уже существующие парашютно-десантные части. Там и так ребята достаточно подготовленные, а после учебы станут вообще асами. Сталин их готовил для будущего наступления, но решил, видно, переиграть, сказав, что если наши группы покажут достаточно хорошие результаты, то десантура будет брошена на выполнение аналогичных задач. Результаты у нас пока получаются просто замечательные. Немцы даже продуктовые колонны сопровождают тяжелой техникой, не говоря уж об остальных. А сегодняшний случай показал, что и танков для сопровождения мало будет. Они теперь меньше чем батальоном передвигаться вообще перестанут. Вот интересно, и что из этого получится? Никакая война, конечно, спецурой не выигрывается, победу добывает простой пехотный Ваня, но вот то, что мы ему жизнь значительно можем облегчить, сильно радует.

Проскочив до леса, разобрали заныканные в кустах велосипеды и дальше уже не пехом, а на колесах покатили по лесным тропинкам подальше отсюда. Эти велики мы удачно захватили, когда по пути сюда наткнулись на небольшой обоз в четыре подводы. Возницы на них были непугаными или оборзевшими до невозможности. Всего десять человек, что в свете творимых событий было просто вызовом нашим террор-группам. Наведя моментальный кирдык нахальным оккупантам, мы быстренько помародерничали по подводам. В трех были продукты, а в последней два больших бидона с керосином и восемь велосипедов. Педальные средства были как новенькие, видно, их где-то подшаманили в ремонтных мастерских и теперь везли в войска. Поэтому, пристрелив лошадей и полив как следует продукты из бидонов, мы зацепили все велики и радостно покатили прочь. Потом, километра через два, сбросили лишний в небольшое болотце и резвее закрутили педали.

Я всегда говорил – лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Вот и сейчас, добежав до своей захоронки, диверсанты не хрипели прокуренными легкими, уходя от раздолбанной колонны, а, как белые люди, с ветерком уезжали с места диверсии. В самом деле чем мы хуже тех же финнов, которые во время войны активно использовали такие двухколесные средства передвижения. И именно по лесам. А в Карелии леса еще более густые и буреломные, чем на Украине. Поэтому катили по крохотным тропинкам, видно, протоптанным каким-то зверьем, со всем комфортом. Иногда только, в самых хреновых местах, спешивались и вели велосипеды рядом. Отмотав километров десять, остановились перекусить и оглядеться у крохотного озерца. Выставив дозорного, вскрыли банки с консервами. Американскими консервами. Вкусная вещь эта консервированная ветчина – китайская тушенка из моего времени и рядом не стояла. Поделив банку с Митяем, я ножом цеплял здоровенные куски мяса и вспоминал, как первый раз услышав ее название, полностью обалдел. Всегда считал, что эта свинина называлась у нас «второй фронт». И в книгах так говорилось, и в фильмах. Поэтому помню, когда расторопный Пучков притащил эти консервы и вывалил их на стол, я уже открыл рот, собираясь блеснуть эрудицией. Не вышло… Гусев, глядя в пространство, сказал:

– Задолбал уже этот спам!

Я выронил нож и молча плюхнулся на стул, глядя на Серегу совершенно круглыми глазами. Потом хрипло прокашлялся и уточнил:

– Что задолбал?

Мысли в голове путались. Гусев ну никак не походил на засланца во времени, которого вконец достала реклама, ежедневно рассылаемая по «мылу». А может, это у меня уже крыша поехала? Или я что-то не так расслышал?

– Спам, говорю, этот надоел уже. Борща охота.

И Серега показал пальцем на консервы. Проследив за его пальцем, я помотал головой и спросил:

– А почему спам?

И продвинутый Гусев объяснил, что эти консервы именно так и называются. Их делали из свинины, и по-английски это звучало как Spiced ham. То есть ветчина со специями. Сокращенно – спам. Успокоившись, начал вскрывать банку, мысленно дивясь древности компьютерных терминов. Хотя еще пара таких вот потрясений, и я заикаться начну…

Пока обедали, читал английские надписи на банке и вспоминал слова Трумэна. Этот будущий главный мудак, в смысле президент Америки, сказал, мол, если будет выигрывать Германия, то мы будем помогать Союзу. А если Союз возьмет верх – то Германии. Это в смысле, пусть они побольше народа поуничтожают друг у друга. А мы в сторонке постоим и наваримся на этом хорошенько. И чего же можно ждать от таких вот союзничков? Они и второй фронт-то открыли, лишь бы не допустить Красную Армию еще дальше в Европу. Да и открыв его, обсирались постоянно. Как немцы их глушить начинают, так амеры о помощи вопят. А наши вынуждены без подготовки кидать измученные войска в очередное наступление. И опять у Иванов бешеные потери на радость всем. Зараза! Да я сейчас к тем же немцам, наверное, лучше отношусь, чем к нынешним заокеанским друзьям! Со злостью запулив очередной кусок мяса с ножа в воду, поднялся под удивленным взглядом Митяя и закурил. М-да… Пора прекращать злобствовать за едой, а то и язву наработать можно…

Доев, мы утопили мусор в озере и, убрав следы своего пребывания, приготовились к выходу. Но перед тем, как сесть в седло, вытащил рацию. Через три минуты сеанс связи. В каждой группе была такая же ходилка-говорилка, сделанная уже русскими спецами, в Питере. «Север-2» называется. До этого ходили с импортными. Тоже вроде ничего, но вот дальность у них хромала. Наши умные головы в Питере забабахали по размерам такую же, но с большей дальностью и меньшим энергопотреблением. По лесам радиус их действия с закинутым на дерево антенным удлинителем был километров пятнадцать. Связь длилась всегда не больше 40–60 секунд. Нас скорее всего, конечно, пеленговали, но группа после этого резво уходила с места передачи, и пока никто не спалился.

– Восемь. Здесь Колдун, кто на связи?

– Сорок шесть. Здесь Перст. Плотно зажали в квадрате двенадцать—тринадцать, по улитке три. Уходим в тринадцать—тринадцать по улитке девять. Потерь нет, но уйти тяжело, на хвосте – до роты. Вызвал горбатых.

– Понял.

Выключив рацию, прикинул по карте, где прищемили хвост группе Перста. Блин! Слишком близко он подошел к расположению тяжелого артиллеристского полка фрицев. Мы тоже рисково сейчас работали, но он вообще оборзел. Черт его туда понес… Это же всего десять километров до передовой. Там и патрулей, и войск немеряно шатается… Местность, конечно, пересеченная, но если возьмутся за диверсантов всерьез, то накроют. А в том, что гонять будут до посинения, сомневаться не приходится. За все это время у немцев получилось накрыть всего две наши группы. Причем, по агентурным данным, живыми никто им не достался. Этим данным, правда, можно не очень доверять – фрицы тоже мастера дезу подсовывать, но вот в ребятах я был уверен. И в том, что таблицы кодов связи вместе с рациями успели перед смертью уничтожить и что только тяжелое ранение последнего из оставшихся в живых могло помешать ему покончить с жизнью. Но как только он очухается в плену и если руки не связаны, то убьет себя тут же.

Вообще в террор-группах все было очень жестко, если не сказать жестоко. Своих раненых, конечно, пытались вытаскивать, но если сильно зажимали и приходилось отрываться, то раненых просто приходилось добивать. Как немцам из фильма «А зори здесь тихие». И все бойцы были готовы к такому повороту. Это только в кино группа разведчиков тащит на носилках своего тяжелораненого, теряя людей и по пути героически выполняя задание. В жизни же в таком случае просто все гибли и задание оставалось не выполнено. Так что никаких соплей… Приходилось прыгать через себя, но действовать по жестокой правде войны. Да и сам раненый понимал это. У каждого была маленькая таблетка с отравой, и чтобы не провоцировать товарищей на то, за что они будут всю оставшуюся жизнь себя казнить, раненый принимал ее сам. Правда, только в безвыходных ситуациях. Если же группа имела возможность уйти с тяжелым грузом, народ жилы рвал, но своих не оставлял…

Зараза! Персту, похоже, трындец подкрался… Мы ведь действовали в основном километрах в тридцати—сорока от линии фронта. Ближе к передовой заскакивали пошалить и свалить. А Перст выпендриться решил. Начал работать в дивизионных тылах. Вот ему тут же на хвост и упали. Хотя он парень сообразительный, да и группа ему под стать. Может, и вывернется. Хотя шансов почти нет…

Как последнюю возможность для отрыва, он сейчас будет использовать горбатых. Это так наши штурмовики Ил-2 называют. Одно звено из ШАПа, по задумке командования, работает на нас. И радист у них в штабе сидит с мощной рацией. Наш радист, который слушает эфир. Он и сообщит о вопле Перста. А там уже как повезет: или помогут, или не получится. Один раз, правда, в схожей ситуации они, можно сказать, с того света вытащили диверсантов Гека, он же Леха Пучков. Его гнали целой ротой. Тот тоже попался километрах в двадцати от передовой. Но сумел еще на подлете скорректировать штурмовики, у ведущего которых была такая же, как у нас, рация в кабине, и те эрэсами и напалмом превратили роту в паникующий полувзвод. Правда, работали так рисково, что один из бойцов террор-группы получил осколочное ранение плеча от реактивного снаряда, а второму сильно пожгло бок. Слишком маленьким было расстояние между охотниками и дичью. Но свалить сумели все и раненых вытащили. Летунам тогда, по ходатайству нашего полковника, всем по Красной Звезде дали. А старшему группы, сумевшему ювелирно выйти на цель, – Боевик. Орден Боевого Красного Знамени. Мы их потом хотели в спирту утопить, но Андреев – командир отдельной эскадрильи, резонно заметил, что они сейчас всем нужны и в полку сухой закон. Только положенные сто граммов и все. Мол, нечего провоцировать летчиков. А то в самый ответственный момент датые летуны могут получить не очередную награду, а трибунальскую пулю или зенитный снаряд. Согласившись с резонами, все равно одарили наше воздушное прикрытие трофеями и тремя бутылками французского коньяка. Подарки были благосклонно приняты, и теперь остается только уповать на то, что они и Персту так же помочь смогут. Хотя я помню еще в детстве слушал рассказы сослуживцев отца, прибывших из Афгана. Там они всегда сильно ругались на крайне плохое взаимодействие между авиацией и нашими спецгруппами. То есть, выходит, Пучкову просто невероятно, сказочно повезло. Большой вопрос – повезет ли так же Персту.

Вообще все только начиналось, и в дальнейшем, когда будет такой же гон, убегающие диверсанты могли бы выходить в квадрат, где их будут ждать четыре-пять групп, заранее оповещенных и прибывших туда из своих зон ответственности. А почти сорок человек подготовленных ребят вполне могут из устроенной засады ударить по роте или даже батальону. После чего, оставив ошарашенного противника, пытающегося сообразить, откуда здесь у русских такие силы, опять растворяться в украинских лесах и перелесках. Правда, так часто делать не получится, чтобы самим не нарваться на крупные силы, но на то и мозги даны, чтобы каждый раз перед выходом новые варианты отрабатывать.

А вообще-то у наших групп сейчас идет просто тренировка. Жесткая, кровавая, но тренировка. Основной задачей все-таки будет перед наступлением наших войск вносить полный хаос в немецкие тылы. Причем армейского уровня. Уничтожение артиллерийских и ГСМ складов, наведение паники в резервных подразделениях, конечно же, диверсии на железных дорогах и мостах. Пока народ из террор-групп просто принюхивался к территории, на которой придется действовать, намечал себе будущие цели и просто набивал руку. О наступлении же говорить не приходилось. Будет просто здорово, если удастся удержать немцев на сегодняшних рубежах. Чему мы своей работой, пусть несколько не характерной для нас, и способствуем. Тот же Перст вовсе не из идиотизма полез громить тяжелую артиллерию немцев. Авиация до нее добраться не могла – слишком сильное прикрытие и зенитное, и с воздуха у них было. А проблем этот полк нам доставлял немеряно. Вот и решил, выходит, проявить героизм. Хотя это дело явно для самоубийцы. Но, с другой стороны, ребята подобрались такие, что за общее дело, не задумываясь, готовы голову сложить. В моем времени с таким поведением была уже больша-а-а-ая напряженка. А здесь не то чтобы в порядке вещей, но очень сильно присутствует.

Крутя педали, вспомнил, как в Крыму, когда немцы еще вовсю давили, увидел пулеметный расчет. Отступающий батальон уходил на юг, а они спокойно, по-хозяйски оборудовали точку меж больших валунов. Я тогда еще поинтересовался:

– Эй, мужики, вы что, Манштейна вдвоем остановить хотите?

– Ну, не остановить, а задержать могем. Пока вы во-он на тех холмиках как следует не закрепитесь.

– Так вас командир в заслон поставил?

– Нету у нас командира. Вчерась последнего взводного убило. За старшего сержант Липнев остался. Молод он ишшо нами командовать. Да и остальные – пацанва сопливая. Вот с Иван Силантьичем и решили шанс им дать – еще пожить. Пока мы здесь немца придержим, ребятки окопаться смогут нормально. Глядишь, и удержаться.

Потом говорливый первый номер поинтересовался, нет ли у меня курева. Я выгреб из портсигара все папиросы и протянул ему. Седоусый пулеметчик взял только четыре, а остальные вернул, сказав:

– Нам больше без надобности. Правильно, Иван Силантьич?

Второй номер молча кивнул и, взяв у него две папиросы коричневыми пальцами, одну сунул за отворот шапки, а вторую с удовольствием понюхал. Потом, шмыгнув носом, глянул сначала на дальние курганы, над которыми уже видна была пыль, а потом на меня и сказал:

– Ты, парень, иди уж. Вон немец пылит. Не ровен час, не успеешь. Но вот так сразу уйти не мог. Топтался на месте, как конь, и не уходил. Что-то говорить этим далеко уже не молодым мужикам было лишним. Они приняли решение, причем правильное решение, и все слова теперь были пустыми. Не благодарить же их от лица командования? Это даже не пошлостью попахивало бы, а вообще свинством. Но и просто повернуться не мог. Потом меня озарило:

– В общем, так, мужики, давайте ваши адреса домашние.

Смертных медальонов, где были адреса и фамилии, я у них не просил. Очень мало бойцов заполняли смертники, считая это крайне дурной приметой, поэтому, вытащив огрызок карандаша и блокнот, приготовился записывать. Первый номер с шикарными седыми усами остро взглянул на меня и, понимающе кивнув, продиктовал свою фамилию и адрес. Записав координаты обоих, аккуратно положил блокнот в карман и, сняв шапку, молча поклонился дядькам:

– Простите нас, мужики… и спасибо вам.

Потом повернулся и побежал догонять своих. Много я до этого видел всякого. И панику, когда бойцы, выпучив глаза, выпихивали своего же товарища из тесного окопчика, и героизм, когда молодой совсем пацан со связкой гранат ложился под танк. Но вот этих спокойных и основательных мужиков запомню на всю жизнь. Потом часто примерял на себя их поведение и не мог найти ответа – смог бы так же? Не в ажиотаже боя, когда адреналин только из ушей не лезет, а вот так, осознанно, не торопясь и точно зная, что второй жизни в запасе нет. Даже самому себе ответа дать так и не получилось…

Вдалеке послышался шум моторов, и мы, спрыгнув с великов и запихнув их под кусты, двинули в ту сторону. Метров через триста лес начинал редеть и видна была дорога. По ней шла здоровенная колонна. Штук двадцать наливников, танки, БТРы и просто грузовики с солдатами. Похоже, очередное пополнение идет. Сколько немчуры набежало… Где же мы вас, сволочей, хоронить будем? Хотя сейчас, конечно, этих пропустим. Слишком уж крупные силы катят. Лучше поищем что-нибудь попроще, мы не гордые. Это вот когда кавалерийский корпус перед нашим наступлением тылы фрицев начнет громить, тут, конечно, оторвемся. А сейчас, отпустив колонну, думали шмыгнуть через дорогу дальше. Не вышло… Не зря во всех мемуарах описывалось, что форсирование больших дорог – самое опасное дело. По этому шоссе постоянно кто-то мотался. Незамеченными проскочить не получится. А заметь нас хоть кто-нибудь, было бы как с Перстом – моментом сядут на хвост и начнут гонять… Поэтому отошли подальше в чащу и встали на дневку. Ближе к вечеру отошли еще километров на пятнадцать западнее. Педальные средства передвижения, правда, пришлось бросить. Лес стал другой, и мы их больше тащили на себе, чем ехали. Зато нашли замечательный проселочек и остановились в ожидании непуганых лохов. Ждать пришлось недолго. Солнце уже село, и мы сначала услышали надсадный гул нескольких машин, а потом увидели отсвет маскировочных фар на дороге. Три грузовых фургона. Без сопровождения. Хамы просто! Грузовики шли медленно, хотя дорога была сравнительно нормальная. И чего они еле тащатся?.. Ну, наконец-то втянулись в сектор обстрела.

Вовка Крутиков, по кличке Малыш, фуганул из граника по первой машине. Я от него был метрах в двадцати и, прежде чем уткнуться в землю, увидел при вспышке выстрела такое, что завопил, срывая горло:

– Не стрелять! Отставить!

Пулемет успел тукнуть короткой очередью и замолк. При свете горящего грузовика стали ясно видны красные кресты на бортах остановившихся двух машин. Блин! Санитарную колонну накрыли… Меня не то чтобы терзали угрызения совести, но расстреливать раненых считалось совсем не гут. Мудаки, конечно, присутствовали и с той, и с другой стороны фронта, но нормальные солдаты старались с ранеными не связываться. Максимум могли просто равнодушно пройти мимо. Но очень часто сердобольный мог и бросить индпакет истекающему кровью врагу. Разумеется, не во время боя… А бывали случаи захвата госпиталей или ПМП. Как с нашей, так и с немецкой стороны. Бывало и так, что озверевшие во время боя солдаты не останавливали себя и крошили всех. Но гораздо чаще врачей и раненых не трогали и даже централизованно подкидывали какие-нибудь лекарства. Все равно они уже считались военнопленными. Но вот что заметил – если немцы не пожалеют наших в полковом медицинском пункте, то наши обязательно сравняют счет. И наоборот. Быть открывальщиком очередного такого счета мне не хотелось. Поэтому, встав за дерево, крикнул по-немецки:

– Не стрелять! Старший колонны, выйдите из машины.

Секунд через тридцать из кабины последнего грузовика спрыгнула тоненькая фигурка. Я пригляделся… Баба! Правда, не в халате, а в куртке и форменной юбке. И это старшая? Выйдя из-за укрытия, пошел ей навстречу. Пацаны, не высовываясь, страховали от разных неожиданностей – вдруг тот же водила с грузовика героизм ненужный проявить захочет? Не доходя пару шагов до меня, немка остановилась. Ух ты, какая фройляйн! Цвета глаз не видно, но понятно, что большущие. И фигурка очень даже ничего. Деваха молча смотрела на меня, и поэтому решил не затягивать:

– Что за колонна, куда направляетесь?

Старшая после небольшой заминки ответила на неплохом русском:

– Это санитарные машины, неужели не видите красный крест? Везем раненых в тыл.

Вот те раз! У фрицев что, пошла мода на изучение языка противника? Причем как чисто чешет. Акцент, конечно, есть, но слова произносит внятно и четко, не то что Худайбергенов из хозвзвода, который вроде и по-русски говорит, но ни хрена не понятно, чего же он хочет. Тем лучше, теперь не надо долго фразы в уме конструировать, так что можно перейти на родной язык. Поправив автомат, сделал официальную морду и двинул речь:

– В темноте символика медицинской службы была не видна. От лица Красной Армии приношу свои извинения за случившееся. Это недоразумение. Неизбежная на войне случайность. Мы поможем вам убрать грузовик, и вы сможете продолжить путь.

Ф-фу! Какую фразу замутил, в лучших традициях героев Дюма. Барышня, пока я говорил, настороженно замерла и даже вроде дышать перестала. Поняв, что на месте ее резать не собираются, спросила:

– Я могу посмотреть, что с разбитой машиной, может, там не все убиты?

Ха! Смелая немчура. То есть не то чтобы смелая – даже в темноте видно, как ее трясет, но вот что такое врачебный долг – со страху не забыла. Или девку просто заклинило? Такое тоже бывает. Хотя голос, хоть и дрожащий, но не истерический, может, действительно о раненых печется… Кивнув, ответил:

– Конечно, только сначала предупредите своих людей, чтобы не делали глупостей.

– Один момент.

Врачиха крутнулась на месте и, подбежав к оставшимся целыми санитарным машинам, что-то сказала. Потом вернулась. Смотреть на подбитый «Бюссинг» было бессмысленно. Граната попала между кабиной и фургоном. Кабину вообще сорвало, и она валялась в стороне. Фургон же чадно догорал задней своей частью. Передней просто не было. Чтобы не тянуть время, спросил:

– Во второй машине много тяжелораненых?

Немка подозрительно посмотрела на меня, но поняв, что отвечать придется, сказала:

– Двенадцать человек.

– Тогда, пожалуйста, возьмите людей и придерживайте раненых, пока я буду этой машиной сталкивать грузовик с дороги.

Повернувшись к своим ребятам, крикнул:

– Грач, Волк – в кузов. Помогите врачихе.

Потом, выгнав шофера из машины помогать остальным, осторожно подкатил к чадящему грузовику и, подцепив его сзади, сдвинул ближе к обочине. Даже без особой встряски. Выпрыгнул из кабины и опять подошел к немке:

– Можете следовать дальше. И, не удержавшись, добавил:

– Неужели вы старшая?

– Старшим был гауптман Хольц. Он был замечательным хирургом. Вы его убили…

Ах ты стервь нерусская! Боится до дрожи, но еще и претензии высказывает. Я цыкнул зубом и, нехорошо улыбнувшись, ответил:

– Так вас сюда никто не звал. Сидел бы Хольц в Германии, резал больных и оставался живой до старости. Но немцам захотелось пойти на Восток. А здесь идет война на уничтожение. И прощать мы вас начнем, только когда Берлин возьмем.

Врачиху во время этого монолога опять начало крупно колотить. Даже жалко стало. Да и оставлять о себе впечатления грубого ночного убийцы раненых не хотелось. Поэтому уже другим тоном спросил:

– Откуда вы так хорошо наш язык знаете? Или в концентрационном лагере с русскими военнопленными работать пришлось?

Про концлагерь ляпнул специально, чтобы ее встряхнуть. В лагерях-то только врачи из СС служат, а эта – обычная клистирная трубка из вермахта. О, получилось! Девчонка перестала трусить и обозлилась:

– Я давала клятву Гиппократа и никогда не пошла бы служить в лагерь! А язык знаю, потому что у меня мама в России жила и уехала в Германию еще до вашей революции.

– Так у вас мать русская, и вы получается – фольксдойче?

– Моя мама немка! И в роду у меня все немцы!

Ишь ты, как ее пробрало, – усомнились в расовой чистоте, и аж глаза засверкали. Или это по привычке – гестапо-то, небось, за родню из России ее как грушу трясло? Скорее всего, именно так, уж больно реакция неадекватная. Ну да это не мое дело, поэтому козырнув сказал:

– Я бы про то, что ты немка, орать не стал. Нечем тут гордиться. Особенно после того, что здесь сотворили… Но сейчас можете ехать – дорога свободна!

И повернувшись, нырнул в темноту леса. М-да… Теперь бежать отсюда надо очень быстро. Фрицам, чтобы доехать до стационара, не более получаса понадобится. А еще через час здесь будет слишком людно. Мы уже удалились метров на шестьсот в глубь чащи, когда я услышал далекое завывание двигателя. Похоже, в санитарной колонне только сейчас пришли в себя и, поняв, что расстреливать из темноты их не будут, продолжили движение.

Еще через три дня мы вышли к своим. На карте у нас было много чего интересного, плюс притащили, уже по традиции, майора-связиста. Пока группа отдыхала, писал отчет о проделанной работе. Наиболее интересным был, конечно, вновь создаваемый немцами большой склад ГСМ. Очень хорошо замаскированный, он охранялся так, что мы решили и не соваться туда. Тем более что и жратва, и боеприпасы подходили к концу, а гранатометы вообще закончились. Так что теперь, нанося на карту расположение наиболее вкусных мест, я готовил для нашей авиации большое поле деятельности. Тем более что пока мы шарились по тылам, немцы продолжали вгрызаться в нашу оборону. Прорывов еще не было, но вот место своей дислокации мы опять поменяли. Теперь расположились в большой деревне Глуховская. Тут же был и штаб армии. За окном постоянно кто-то вопил, раздавая ЦУ, и непрерывно мотались курьеры и делегаты связи. Шла обычная армейская жизнь. Тут мое внимание привлек шум разборки.

– Ти чиво, пилять, принес? Это не мацони, а фуйня! У, чимо тупорылье!

С интересом высунувшись в окно, я увидел, как на заднем дворе нашей хаты звероватого вида майор-кавказец наезжает на лопоухого бойца. Тот стоял с котелком в руках и, виновато моргая, переминался с ноги на ногу. Майор меня не видел и продолжал воспитательную работу:

– Я сказал, ти последний дом должен идти. Там мацони настоящий делать. А это – фуйня!

Боец вздохнул и уже, видно, не в первый раз заныл оправдания:

– Товарищ майор, не было там никого в последней хате. Соседи сказали – уехали они. И корову увели. Я и взял у других…

Майор хлопнул себя по мощным ляжкам и завопил:

– Ти совсем тюпой, это не мацони, это молоко! Я твой мама ипал! С этими словами смачно заехал несостоятельному молокодобытчику по морде. У того только ботинки с обмотками в воздухе мелькнули. C размаху грохнувшись возле покосившегося тына, боец опрокинул на себя котелок и затих. М-да… Реалии нашего времени.

Вообще мордобой в Красной Армии был очень распространенным явлением. Тромбили народ активно, в соответствии со званием. Маршал мог сунуть в рыло генералу, генерал – полковнику, полковник – майору, ну и так далее. Вот наоборот – совершенно не допускалось. Поднявшему руку на старшего светил трибунал. Недавно как-то подрались старлей с капитаном. Не поделили ротную медсестру. Миром решить, чьей она ППЖ будет, не смогли, вот и понеслось. Дело замять не успели, вмешался замполит, и старлей загремел на полгода в штрафбат. А сейчас я наблюдаю совершенно рядовое явление. Кулачное воспитание младшего по званию. Причем, ввиду отсутствия демократической общественности и комитета солдатских матерей, такое воспитание считалось самым надежным. Обычно, правда, таким макаром гоняли на боевой учебе, для лучшей доходчивости и последующего сохранения жизни. Но бывало и так, как наблюдал сейчас. Уже собрался вернуться к своим делам, но майор, не удовлетворившись одним ударом, начал пинать скрючившегося бойца. Я покрутил головой – эк его на мацони растараканило. Видно, исстрадался без кислого молока. Озверел совсем сын Кавказа, как бы не прибил пацана. Похоже, надо вмешиваться.

– Эй, майор, ты там потише! Покалечишь ведь бойца.

Пышущий гневом детина обернулся и, увидев в окне всего лишь капитана, с ходу меня послал. Дурачок, однако. Не знает, кто тут живет… Выпрыгнув через окно, присвистнул, привлекая внимание, и выдал:

– Ара, я твою маму того – фьють-фьють!

– Чито?!

Нет, все-таки не зря я жил на Кавказе. Во всяком случае, как с полпинка завести этих горячих парней, знаю хорошо. Вот и сейчас – метод заводки работает без сбоев.

– Чито?!

– Ху то! Я твою маму, папу, дедушку, бабушку и даже собаку того… И показал руками и бедрами, что делал с его домашними и живностью.

– А-а-а-р-р-р!

Грузин, взревев, кинулся на меня. Ну, чисто бык. Вот и поиграем в корриду. Сделав шаг в сторону, позволил сыну гор всей массой влепиться в стену хаты. Бум! Из-под крыши посыпался соломенный мусор. Майор отлепился от препятствия, мотнул головой и опять пошел в атаку. Силен, однако… Я опять шагнул в сторону, поставив подножку. Бум! Теперь мусор посыпался с дерева, в которое врезался неугомонный мститель. Из окна появилась заинтересованная физиономия Гусева, который, видно, только что пришел. Серега мигом оценил и мокрого бойца, и стоящего на карачках майора. Ухмыльнулся и спросил, устраиваясь в окне поудобней:

– Все резвишься?

– Ага… Ты, кстати, не знаешь, что это за хмырь?

Я кивнул в сторону встававшего майора. Лоб у него был разбит, и струйки крови стекали на лицо. Гусев пригляделся и ответил:

– В автобате его видел. Вроде там службу тащит.

Весь пыл горячего горца уже прошел, но отступать он пока не собирался. Покачиваясь и раскинув руки, опять пошел на меня. Вот упертый! Поймав руку, взял уже вялого майора на болевой. Тот слегка подергался, а потом глухо сказал:

– Пусты. Как мужчина дэрись! Ага, сейчас… Так ему и ответил:

– Если я с тобой, орел горный, драться начну, то через три секунды ты уже со своими предками беседовать будешь. Так что угомонись, и пойдем к бочке – умоешься.

Грузин еще раз сделал неудачную попытку вырваться и так же глухо сказал:

– Ти зачем такой слова гаварыл?

– А что, нельзя? Или какой-то обычай нарушил?

– Да нарушил… нэлзя такой про мать говорыть.

Рывком развернул его к себе, ухватив за плечо так, что он поморщился, и прошипел прямо в окровавленную морду:

– Так что ж ты, сука, себе такое позволяешь? Не нравится, когда только ваши обычаи нарушают? А наши, значит, можете как хочешь иметь? Хер тебе в глотку! Не нравится, когда посторонние говорят, что твою мамашу имели? А бойцу, которому ты морду чистил, думаешь, понравилось, что ты про его мать сказал?!

Майор расширившимися глазами смотрел на меня, не понимая, почему я впал в такую ярость. Подумав, осторожно ответил:

– Так русский все говорят – про мать.

– Не так говорят! Они просто матерятся, не имея в виду чью-то конкретную мамашу. А ты или язык лучше учи, или ругайся на своем родном. Живее будешь. Не все такие добрые, как я, – свернут головенку за нарушение НАШИХ обычаев и привет! Понял?

Кавказец закивал, а я подумал, что все эти выходцы с окраин страны очень ревностно блюдут только свои законы. И государство их в этом активно поддерживает. Может, и нам наконец вспомнить о своих? Та же кровная месть у славян была очень даже распространена. За убитого родича брали или головой обидчика или вирой, если род слабый был. Зато ни одна падла не могла косо посмотреть или, глумясь, выдать про сексуальную связь с твоей родней. Хотя скорее всего – уже ничего не получится… Отучили наш народ, что можно за себя постоять. Еще с татаро-монгол. А потом каждый последующий правитель целенаправленно выжигал эту черту… Хотя до конца ни у кого так и не вышло. Русский может долго терпеть наезды, но потом так рванет – мало не покажется! Я вон тоже, считай, на пустом месте завелся, когда про обычаи услышал, и чуть не удавил этого ухаря. Уже остывая, сказал:

– Ладно, иди морду сполосни, а то вся в крови.

Выпустив впавшего в грусть драчуна, подтолкнул его к бочке, у которой мы обычно мылись. Пока пошатывающийся майор умывался, я курил, наблюдая за ним, а потом поинтересовался:

– C чего ты вообще так на бойца накинулся?

– Я сэгодня дэвушку прыгласил. А после контузыи плохо получается. Мацони випью – все харашо. Нэт мацони – дэвушька нэдовольна будэт. Мнэ стидьно будэт.

М-да… уважительная причина… Правда, я несколько не понял связи между кисломолочными продуктами и потенцией, но с контужеными чего только не бывает. Вот и этот – бзик словил. Ну да я не психотерапевт, поэтому, выпроводив расстроенного, с огромной шишкой на лбу Казанову, собрался идти в дом. Правда, перед уходом он остановился и, потоптавшись, сказал:

– Ты извыны, что ваш обычай нарушил… Я тыперь на свой язык только ругаца буду.

Хм… правду говорят, что у нас все люди нормальные, только жизнь хреновая. Вот живой пример, этот самый майор – вроде и дикий, как мамонт, но человек с понятием. Поэтому только махнул ему рукой, сказав:

– Проехали!

И пошел дописывать донесение.

Вечером стало ясно, что произошло с группой Перста. То есть известно стало раньше, просто, закончив бумажную работу, только сейчас спросил про него у Гусева. Хоть я и не их командир, но все равно волновался за ребят. Серега молча махнул рукой и достал флягу со спиртом. Понятно… Выпили, не чокаясь. Потом спросил у глядящего в пол и задумавшегося майора:

– Как это случилось, уже известно?

– Немцы его на лысую сопку выгнали. Их там даже больше роты было. Парней зажали намертво. В живых тогда только Комаров и Андрюха Голиков оставались. Да и то оба раненые. Вот когда горбатые подошли, Андрей и сказал об этом, а потом вызвал огонь на себя. Немцы от них уже метрах в сорока были… Штурмовики там все с землей перемешали…

Посидели, помолчали, вспоминая ребят, ну а минут через двадцать, выпив еще по одной, собрались и пошли на день рождения к капитану Михину – командиру комендантской роты, отличному парню, весельчаку и балагуру, который, как и все мы, пока был живым.

А потом потянулись обычные, как их называют, боевые будни. Немцы буксовали, пытаясь срезать Барвенковский выступ на юге. На севере, в районе Питера, у них тоже был облом за обломом. Черняховский крепко держался, часто контратакуя немецкие и финские войска, поэтому ни о какой блокаде и речи сейчас не было. Враг топтался где в сорока, а где и в семидесяти километрах от города. Налеты авиации, конечно, были, но вот надписи на стенах домов типа: «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле», похоже, уже не появятся. И Кировский завод работал на полную катушку. Так же, как и Сталинградский, кстати. Только эти два танковых завода, работающие на полную мощность, полностью обеспечивали потребность войск в технике.

Уже июнь месяц, а фронт стоит. В мое время Паулюс где-то на подходах к Волге был. А сейчас они и про Кавказ не мечтают. То есть, конечно, мечтают, но вот не зря говорят о том, что мечтать не вредно. В конце мая в тылу наконец-то прошло испытание гранатомета с кумулятивной гранатой. Прохоров, похоже, довел взрыватель до ума, и теперь у нас есть что противопоставить тяжелой технике немцев, которая скоро массово появится в войсках. Отголоски этого появления уже налицо. Колычев довел до нашего сведения слухи о начале производства в Германии каких-то тяжелых танков. Всем известные Pz.III и Pz.IV и рядом, мол, не стояли. И хоть это еще не проверенные сведения, но надо быть готовыми ко всему. Ну дык… Знаю я, что это за новые танки. Pz.VI. Выходит, не зря я с верховным беседу имел, агентурная разведка уже подсуетилась… Так что теперь жди появления всей серии кошек на фронте. И «Тигры», и «Пантеры» скоро будут тут резвиться в больших количествах. Наши тоже клювом не щелкали, и, как сказал полковник, уже пошла разработка тридцатьчетверки с новым орудием. Да и возобновили выпуск 57-миллиметровых ПТО ЗИС-2, снятых было с производства в связи с избыточно большой бронепробиваемостью снаряда. Я сначала вообще не мог понять, почему их выпуск прекращали, но многомудрый Серега объяснил, что использовать это ПТО против существующих сейчас танков и БТР – это все равно что мышей гранатой гонять. В данном случае поговорка, что кашу маслом не испортишь, себя не оправдывала. Для этого орудия просто не было достойных целей. С существующими отлично справлялись гораздо менее дорогие в производстве сорокопятки. М-да… опять все в деньги упирается…

Кстати про деньги. Наша разведка накопала такой факт, что америкосы имеют акции в немецкой промышленности. Те, когда им Союз выкатил ноту протеста, отмазались, мол, это еще довоенные вклады и вообще инициатива частных лиц. Ну ничего, дай только с фрицами сейчас разобраться, у нас тоже появятся частные лица, которые японцам горючее гнать будут. Вот тогда янки и попляшут. Особенно если учесть, что за их атомщиками уже ведется слежка. Наши решили, кого можно – выкрасть, кого не получится выкрасть – грохнуть. Причем все делается руками латиносов из Коминтерна. Фиг амеры потом хвосты найдут… Так что не будет у штатовцев ядреной бомбы к сорок пятому году в любом случае. А продолжающаяся война с Японией их сильно отвлечет от общемировых претензий.

Еще прошел слух, что в армии будут вводить погоны! Или осенью, или ближе к зиме, когда общее наступление начнется. Сталин решил, что в Европах армия должна выглядеть достойно. Да еще и плюс вековые традиции… То есть теперь убоищного вида петлицы канут в лету. Почти на год раньше, чем должны. И командиров будут называть офицер. И бойцов – солдаты. В новом уставе, кстати, уже прописаны старорежимные «так точно» и «никак нет». До этого мало кто так отвечал, это считалось пережитком царской армии. Говорили просто «да» или «нет». А теперь без оглядки на старых коммунистов (которых, кстати, очень хорошо чистками повывели) вводят новые порядки. И еще в связи с тем, что общий накал боев даже не сравнивался с теми, что были в моем времени, то армия могла себе позволить проводить полный курс молодого бойца в новых дивизиях, формируемых в тылу. И полностью их обеспечивать техникой и вооружением. Часть из этих соединений шла на фронт, а из оставшейся части формировали резервные фронты для поддержки и усиления войск, когда наши наконец начнут генеральное наступление. А в то, что оно не за горами, верили уже все.

Немцы, похоже, начали выдыхаться. Они, конечно, представляли собой грозную силу, и если бы наше командование хоть чуть зазевалось, опять бы перехватили инициативу, но такого шанса им никто предоставлять не собирался. Поэтому на всем протяжении советско-германского фронта после яростных оборонительных боев наступало затишье. Если фрицы ничего до начала осени не придумают, то все – пишите письма. Вояки из них зимой довольно посредственные, и в силу чисто погодных условий слово будет за нашим командованием. Русские зимой всегда были традиционно сильны. Так что я прикидываю, не сейчас и не осенью, когда все превратится в слякоть, а именно с первым морозцем вся эта махина придет в движение. Только не из-под Сталинграда, а из-под Харькова. И великое танковое сражение под Курском, похоже, не состоится. Если оно и произойдет, то уже в другом месте, а сам Курск к его началу будет у нас в глубоком тылу.

Глава 12

Дни тянулись за днями, и чем дольше ничего не происходило, тем больше я убеждался в правильности своих предположений. Летом наши еще не решались наступать, обучаясь и копя силы, а немцы при всем напряжении просто не могли сломить нашу оборону. Ни в мае, ни в самом начале июня…

Советские войска, зарывшиеся в землю, наглядно демонстрировали главному немцу его основной ночной кошмар – позиционную войну. При таком раскладе Германия, даже подкрепленная промышленностью всей Европы, однозначно оказывалась в проигрыше. Интересно – в последнее время очень часто наши разведчики стали притаскивать языков, которые оказывались вовсе не белокурыми арийцами, а какими-то чехами, мадьярами, хорватами и даже поляками. Когда же приволокли эсэсовца-гнома, ростом 160 сантиметров, не больше, я понял – дела у фрицев пошли вовсе не так, как рассказывает Гиммлер. Раньше-то эсэсманы были богатыри. Все под два метра. У них даже ограничение по росту было, не ниже 170 сантиметров. А этот мозгляк, которого притащили, непрерывно кашлял и глядел на всех заплывшими конъюктивитными глазами.

А раз притащили сразу двух немцев. Те были здоровыми и бойкими. Еле, говорят, взяли их. Так при допросе Мишка Фридман, который жил в Вильно перед войной, их раскусил. Литовцами оказались, суки! Мало того, что при отступлении наших войск из Прибалтики эти гады в спину стреляли и зверствовали над ранеными да пленными красноармейцами, которым «повезло» попасть к ним в руки, так теперь еще и врагу служить пошли. Помня кичливые эсэсовские парады в этих сраных странах Балтии в 2000-е годы, после допроса лично вывел языков в расход. Эти двое уж точно не пройдут, гремя крестами, парадным маршем, глумясь над памятью всех моих знакомых ребят, павших в эту войну. А демократическая Европа не будет их втихаря поддерживать, делая постную морду и разводя руками, мол что поделаешь – борцы за свободу идут. Демократы… как немцам помогать, так они были первыми. Те же чехи совершенно добровольно и с рвением снабжали немцев техникой и боеприпасами. За всю войну ни одного акта саботажа на чешских заводах не было. До трети фрицевского автомобильного парка было чешского производства. А во Франции правительство Виши чего стоит? Хотя те же галлы, все-таки сопротивление оказывают. У них даже маки действуют. Это вроде партизаны. Правда, такие партизаны – смех один. Плевок на спину немецкому патрулю считается диверсией. А уж выстрел из кустов по проходящей в паре километров от стреляющего колонне приравнивается к подвигу. Действительно сопротивляется только Югославия. Там братья-славяне, бегая по горам, дают прикурить и немцам, и их подручным – усташам. Это хорватские фашисты себе такое название придумали.

А так как современная мне Европа очень любит фашистов всех мастей и ненавидит славян, то те же албанцы в Сербии за активное сотрудничество с фашистской Германией вот-вот получат полную самостоятельность. В ООН уже сколько времени собираются протащить закон, дающий им право на суверенитет. Ну конечно – заслужили…

Нет, у России только три союзника реальных – ее армия, флот и ракетные войска стратегического назначения. Пока они у нас есть – никто нам не нужен. Все другие будут только кровью моего народа добывать себе победу. А потом Ваню ототрут в сторону и воспользуются ей, как будто его и не было.

То же 9 мая. Почему «демократы» его отмечают 8 мая? Нам втирают, что из-за разницы во времени. Хрена лысого! Просто немчура подписала акт о капитуляции в ночь с 7-го на 8-е мая. А вот наших позвать на это мероприятие союзники «забыли»! Был только так называемый свидетель с нашей стороны – генерал Иван Суслопаров. Только потом, когда возмущенный Сталин, узнав про это, рявкнул, они задергались и сделали дубль капитуляции, который мы и видим в хронике. Поэтому все и происходило поздно ночью. Поэтому и подписывал документ только Жуков. Вот и вышло, что у них своя победа, а у нас своя…

В середине июня всех ошарашила новость – в районе Ржева наши начали наступление. Блин! Усатый вождь что – головой ударился? Или у него, как он сам говорил, «головокружэниэ от успэхов»? Летом наступать у нас точно еще не получится. Опыта не хватит… Но сейчас по радио сообщили, что силами двух фронтов, Калининского и Западного, были нанесены удары по сходящимся направлениям. Сводки гремели победными реляциями. Взяли Духовщину и Ельню. До Смоленска было уже рукой подать, когда торжественный голос Левитана несколько потускнел. Сводки опять стали мутными, все больше говорящими о массовом героизме советских солдат, чем о названии населенных пунктов. А что это значит? Это значит – жопа! Все уже отлично знали – как только перестают упоминать название городов и других населенных пунктов, а начинают говорить о направлениях, это значит немец опять попер. И действительно, через два дня Колычев нас собрал и рассказал о действительном положении вещей. М-да… Интересно, кого на этот раз верховный себе в советники выбрал, что так лоханулся? Ведь на последней встрече с ним об этом и разговора не было… Хотя, с другой стороны, может он просто решил забить на слишком осторожную Кассандру и начать жить своим умом? Хрен его знает. Да и я, выходит, погорячился, когда предположил, что фрицы начали выдыхаться. И доходяга эсэсман – вовсе не показатель. Они мало того, что сумели отбить все наши поползновения, но еще и сами ударили так, что уже взяли Юхнов и Козельск на юге и подходят к Торжку на севере. Судя по всему, убедившись, что Южный фронт им не по зубам, решили опять намылиться на Москву. А наша разведка благополучно прощелкала сосредоточение их войск на центральном направлении. Теперь все резервы, что были подготовлены для будущего наступления, будут брошены на ликвидацию прорыва. Опять начнется суета, беготня и штурмовщина. Войска с ходу будут кидать в бой, забывая о разведке и воздушном прикрытии. Блин! А ведь в моем времени этого наступления не было. Был харьковский облом и поход к Сталинграду. А вот второго похода группы «Центр» на столицу не присутствовало. То-то будет весело, если немцы сейчас Москву все-таки возьмут! Хотя вряд ли… Слишком большие резервы мы накопить успели… И все равно – напряжение чувствовалось. Почти все террор-группы были переброшены с нашего фронта громить растянувшиеся коммуникации немцев на центральном направлении. А это значило, что оставшиеся должны были действовать за себя и за того парня. Чтобы фрицы у нас расслабиться не могли. И мы действовали! Рвали склады и мосты, уничтожали колонны и малые группы. Один раз даже совместными силами трех групп уничтожили самолеты на аэродроме. Правда, при отходе были большие потери. Но зато так досаждавшие нам бомбардировщики летать уже не будут. Причем дело не только в самолетах. Мы умудрились уничтожить почти всех летчиков и часть техников, из-за чего и задержались с отходом. Так что теперь пускай фрицы новеньких присылают. Или недоученных (хотя у них с учебой дела нормально всегда обстояли), или незнакомых с этой местностью. Пока они въедут, что здесь к чему, их и пощипать смогут хорошо, да и наши в окопах легче дышать смогут.

Только вот этот героический поход нам вышел боком. Точнее, не нам, а мирным жителям, живущим под немцами. Фрицы в последнее время все чаще начали практиковать взятие заложников. Обычно после налета партизан появлялась зондеркоманда и начинала выступление. Наугад выхватывались люди, после чего их демонстративно расстреливали. Немцы этим пытались достичь двух целей. Во-первых, была надежда, что среди расстрелянных окажутся друзья, знакомые или родственники партизан, совершивших диверсию. Боязнь, что в следующий раз твой отец или брат попадет под такую чистку, должна была заставить будущих диверсантов отказаться от задуманного. Ну и вторая причина – запугать мирное население, чтобы и мыслей не было строить козни оккупантам и якшаться с диверсантами. Вот и в этот раз, хотя тевтонские сволочи и знали, что аэродром громили вовсе не партизаны, взяли в заложники около двухсот человек и через три дня расстреляли их. Об этом стало известно от харьковской агентуры. Ну что ж. Как там говорил кто-то из марксистских классиков— на террор мы ответим еще большим террором. Тем более что от той же агентуры стало известно о приезде в город Альфреда Функа. Председателя, блин, оккупационного верховного суда. Вот и обсудим с ним, как нехорошо стрелять гражданских. Надо только обдумать все нормально. Чтоб фрицы получше впечатлились. Напрочь отбить у них всяческое желание брать заложников. Два дня мараковали, как провернуть дело. Потом мы с Серегой пошли докладывать Колычеву наш план. Он сначала, выслушав его, изумился и даже покрутил пальцем у виска. Но мы были так настойчивы и убедительны, что Иван Петрович в конце концов сдался. Сказал только, что если нас убьют, назад чтоб не смели возвращаться. Это значит, пошутило начальство, заботу проявляя. Поэтому, получив карт-бланш, разбежались по нужным местам. Гусев в армейскую многотиражку и в рембат, я к снайперам. Точнее, к антиснайперам. С моей легкой руки стали создаваться целые группы стрелков, вооруженных ПТР с оптикой. Мой браконьерный друг, которому я в конце концов подарил свой эксклюзивный ствол, так его разрекламировал, что эта огромная дура стала очень популярна. Ну не то что бы очень, но в каждой дивизии было по пять-шесть человек, которые активно использовали ПТР для борьбы с вражескими снайперами, для поддержки наших снайперов и, конечно, для пополнения своего боевого счета. В артмастерских на выбранное из десятков и сотен противотанковых ружей одно, самое лучшее, им ставили либо немецкие трофейные, либо отечественные прицелы, и снайперы выходили на охоту. Причем весьма результативную. Но прежде чем отправиться к ребятам, я специально немного задержался. Колычев, уже успевший опять сесть, удивленно посмотрел на меня и спросил:

– Что тебе еще? Или ты и Гитлера решил до кучи пристрелить? Ну чтобы два раза не бегать? Давай рассказывай.

– Нет, Иван Петрович. Фюрера мы оставим на сладкое, а сейчас я у вас хотел бы узнать— есть в нашей конторе яд замедленного действия? Ну чтобы умирали только дня через три? И чтобы действовал через кожу, а на свету желательно полностью распадался.

Полковник даже глаза прикрыл и затих. Потом поднялся, прикурил и, страдальчески морщась, покачал головой:

– Господи… Яд-то тебе зачем? Тем более такой хитрый.

Что-то в последнее время наш командир, атеист до мозга костей, при общении со мной все чаще и чаще Бога вспоминает. Наверное, не к добру… Но отрава мне нужна была для дела. Хорошего или плохого, даже не берусь судить. Но в свете творимого немцами беспредела, наверное, все-таки хорошего. Отстрел генералитета и нижних чинов – вещь, конечно, достойная и увлекательная. Но вот я сильно сомневался, что немецких вояк этим так уж сильно можно запугать. Имею в виду до такой степени, что они заложников брать перестанут. Скорее наоборот… А чем можно напугать карателей из зондеркоманд? Или слегка охладить их пыл? Сколько ни думал, лучше чем уничтожение немецкого гражданского населения в ответ на уничтожение нашего, ничего не придумывалось. Бомбежки – не спортивно, да и сил у нас таких сейчас нет. Засылать группы в Германию – это вообще в порядке бреда. И вдруг я вспомнил развлечения разных Аль-Каид в мое время. А в частности, письма с «таинственным белым порошком». Вот оно! Только без порошка. Мы все-таки не Паниковские и чтим конвенции. После каждой массовой казни наших мирных жителей отправлять в Германию (по самым разным каналам, хоть даже с армейской немецкой почтой, ходы можно продумать) письма, открытки, извещения, на бумагу которых будет нанесен яд. Причем все это будет в конвертах, поэтому через почту они пройдут, не оставляя следов. Адреса можно брать хоть из записных книжек у пленных. Обмен домашними координатами в армии еще никто не отменял. Что в нашей, что в немецкой. У каждого фрица в блокнотике уж точно пара-тройка адресов армейских друзей есть. Вот от них и будем отталкиваться. Так, скажем, на кого бог пошлет. И после каждой акции устрашения у нас засылать пару-тройку тысяч таких заряженных писем в Германию и Румынию. Нехай тоже повеселятся. И листовки фрицам и мамалыжникам скидывать, в которых объясняется, за что на их родню дома напал неожиданный мор. Можно даже слегка мистику ввернуть, мол, это главный русский колдун порчу насылает за творимые в России зверства. Хотя над текстом листовок пусть специально обученные пропагандисты думают. Мне кажется, ситуация, когда оккупанты будут точно знать, что каждая акция, проведенная здесь, конкретно аукнется у них дома, все-таки сильно охладит их пыл. Сам такой каратель, может, смерти и не особенно боится, но зная, что, грохнув этого русского или украинского гражданского мужика, он, возможно, подставляет под удар свою мать или ребенка, сильно заставит задуматься. Да и в обычных войсках солдаты тут же возмущаться начнут. Дескать, мы честно в окопах бьемся, а разные тыловые деятели своими действиями наши семьи под удар подставляют. Эти мысли я и довел до Колычева. Полковник внимательно выслушал и сказал, что идея интересная. С душком, такого, мол, от меня не ожидал, но весьма перспективная. И сегодня же по ВЧ он выйдет с ней к руководству. Вот и хорошо. А насчет того, что душок присутствует, я и сам знал… Но не мы это первыми начали, а теперь только в отмах идем, поэтому особых угрызений совести не чувствовал. Да что там особых, я их вообще не чувствовал, особенно зная то, что эти падлы в Одессе сотворили. И поэтому с легким сердцем после беседы с Иваном Петровичем двинул в землянку «тяжелых» снайперов, чтобы подыскать добровольца на еще одно хорошее дело. До того, что важных шишек можно из винтаря с оптикой валить, в моем времени додумались только в шестидесятых. А здесь я еще разок подтолкну прогресс…

Было как раз время обеда, и так как день был теплым, но не жарким, снайперы не сидели в землянке, а, валяясь на травке, совершали прием пищи. Если говорить по-простому, жрали, стуча ложками по котелкам. Еще одного стрелка с помощником не было. Видно, заработался или цель вкусную заприметил, вот обед и пропустил. Но тот, кого я держал на примете, был на месте. Вячеслав Еремин— здоровенный бугай, в руках у которого даже ПТР не смотрелся чрезмерно большим. Он вначале был снайпером в морской пехоте, а после ранения попал в пехоту обычную. Но и здесь демонстрирует всяческое превосходство гидросолдат над всеми остальными. Парень он резкий и за словом в карман не лез, так что я с ним скентовался еще в мае, когда только сюда попал. С остальными был знаком шапочно, так как они представляли собой классический вариант снайпера-одиночки. Немногословные, замкнутые, они беседовали только со своими помощниками, во всех других случаях предпочитая отмалчиваться. Да и староваты они были для задуманного. Поэтому, пожелав кишкующемуся народу приятного аппетита, я уселся на траву возле Славки. Его второй номер, белозубо улыбнувшись, тут же сунул мне свою ложку. Вот что значит воспитание… Помощник Еремина, Жорка-одессит, был еще тот оторва. На гражданке нахватался у уголовников, которых в Одессе хватало, разных блатных понятий. А попав в часть, начал гнуть пальцы, выдавая себя за крутого уркагана. Ну и нарвался. Ребята посмотрели на понтующегося сопляка и дали ему крепкой транды. Неуемный Жорка решил завоевать авторитет с другой стороны, всячески демонстрируя свою храбрость. То не торопясь продефилирует по брустверу на глазах у всех, то в знак презрения начнет немцам задницу демонстрировать. А уж о том, что при обстреле надо пригибаться, и речи быть не могло. Сержант поглядел, поглядел на такое дело и, поняв, что внеочередными нарядами дела не решить, а пацана жалко, отправил его в обоз. Тут Жорка и скис. Вокруг были солидные степенные мужики, годящиеся ему в отцы. Понтоваться не перед кем, поговорить особо тоже. Попробовал было сбежать на передовую, но тут уже старшина пригрозил прилюдно выпороть, и шустрый одессит совсем пал духом. Вот как раз, когда он лошадям хвосты крутил, тогда и заприметил огромного Славку. Худой и маленький, Жорка принял его, наверное, за Большого Белого Бога. Во всяком случае, все свободное время начал ходить за снайпером и, открыв рот, ловить каждое слово. Еремин мелкого сначала шугал, а потом начал подкидывать разные специфические задачи. Проверял и память, и наблюдательность. А потом, сделав для себя выводы, договорился о переводе неожиданного почитателя к себе в группу. Тут уж одессит и развернулся. Обычно шебутной и говорливый, он мог часами лежать с биноклем, замечая малейшие изменения, происходившие у немцев на переднем крае. А уж лучшего корректировщика вообще было тяжело найти. Славка, который был старше своего второго номера лет на семь, учил Жорку жизни, выбивал из него блатную романтику и вообще занимался воспитанием.

Вот и сейчас, приняв у него ложку и поблагодарив кивком, я, как не менее воспитанный человек, сделал несколько гребков и отдал ее обратно, жестом показав, что сыт до невозможности. Подождав, когда парочка доест, сказал Еремину:

– Дело есть. Отойдем, поговорим?

– Поговорим, – согласно кивнул Большой и, потянувшись, направился за мной.

Отойдя за остов разбитой машины, остановился и, вытащив папиросы, предложил Славке. Тот, солидно взяв одну, лихо замял мундштук и прикурил. Я решил особо не рассусоливать и предложил в лоб:

– На ту сторону сходить не хочешь? В хорошей компании.

Большой задумчиво сплюнул и спросил:

– А у вас что, свои стрелки закончились?

– Своих хватает, но они другим заняты будут. Тут нужна будет твоя фузея. Очень издалека работать придется, так что не боись, в рукопашную драться не надо.

Славка ухмыльнулся:

– А когда я боялся? Просто одно дело по передку ползать и совсем другое за линию уходить. Внове это для меня, как бы не подвести вас. Бегун из меня еще тот…

– А бегать и не придется. Доставим на место с комфортом, стрельнешь разок и спокойно уйдем.

– Да я завсегда рад помочь. Только от Герасимова добро получить надо.

– Твой командир никуда не денется, считай, он согласие уже дал, дело за тобой.

– Ну, я же сказал, что согласен. Когда выходим?

– Завтра вечером. Так что сегодня со своим мелким приходите к нам. Там и поговорим, что и как.

Кивнув на прощание, пошел к Герасимову ставить того в известность, что забираю его людей. Я бы и сам мог, конечно, поработать из ПТР, но тут как ни крути навыки нужны. Еремин из него каждый день пуляет и уже асом стал. А я и промазать могу на такой дистанции. Это же не винтовка. С винтарем мне равных, конечно, нет, а вот ПТР все-таки не мое. Даже в Крыму я из него чаще мазал, чем попадал. А у нас реально только один выстрел будет, максимум два. Потом все фрицы начнут бегать, и останется только быстро свалить.

Вечером все сидели над карандашной крокой. На ней условно было обозначено месторасположение казарм, где разместилась охранная рота СС. По данным разведки, Функ должен зайти в их расположение. А что бывает, когда крупная шишка, старый наци, обладатель золотого партийного значка и звания оберфюрера СС прибывает в воинское подразделение? Причем не просто воинское, а именно охранных отрядов? А это значит, что в честь старшего товарища будет небольшой блиц-парад и ответная длинная речуга. Про подготовку к параду нам стало известно из достоверных источников, там даже трибуну стали строить, а про речугу – это уже мои домыслы. По собственному опыту знаю, что генералитет молча с таких мероприятий не уходит. Минимум минут десять соловьем разливается. А эти казармы, сделанные буквой П, находятся на окраине города. Практически в окружении частного сектора. Метрах в четырехстах от них стоит старая водокачка. А вот уже почти в километре – небольшая церквушка, откуда и предполагается работа снайпера. Фрицы-то в первую очередь на водокачку ломанутся, где их будет ждать крупный облом. Про церковь никому и в голову не придет. Если судить по крокам, то место расположения трибуны очень хорошо должно попадать в сектор огня. Хотя, конечно, наверняка можно сказать только прибыв на место. Ну выходит, прибудем и скажем…

Солнце сравнительно недавно встало, но уже ощутимо припекало. Мы с Пучковым торчали в развалинах какой-то пятиэтажки часа четыре. Патрули сюда почти не заглядывали, поэтому ховались только от немногочисленных местных жителей. Мало ли что у обывателя на уме? После массовых взятий заложников гражданское население, как бы оно ни симпатизировало Советской власти, активно сдавало фрицам всех партизан и диверсантов. Их можно было понять— жить-то все хотят, и нет никакой гарантии, что при ближайшей облаве тебя не поставят к стенке раздраженные очередным терактом оккупанты.

Сейчас у нас была своя задача, поэтому одетые в гражданку, мы наблюдали за домом бургомистра. Вчера этот хмырь, я имею в виду бургомистра, чинно выполз из дома, небрежно кивнул на приветствие многочисленной охране и, усевшись в машину, убыл на работу. Подпольщики говорили, что он своим привычкам не изменяет. Под немца, наверное, косит, морда продажная. Всегда ровно в полдевятого выходит к поджидающей его тачке и без пяти девять подъезжает к зданию комиссариата. Причем близко к нему не подойти – на выходе охрана из немцев и местных полицаев. Возле комиссариата вообще жопа. Патрули, внутренняя охрана и плюс расположенные неподалеку казармы. Хрен бы на эти казармы, я его в упор из пистолета стрелять не собираюсь. Издалека сниму суслика мокроногого. И путь отхода тоже есть. Совершенно не аппетитный, но надежный. После убийства бургомистра сваливать будем через канализацию, благо люк в нее прямо за нашим полуразваленным домом находится. Пацанчик из харьковской агентуры заранее разведал дорожку по ней. Как он сказал, объясняя нам дорогу:

– Пойдете по стрелкам, а где битые кирпичи сложены кругом, повернете направо, а потом налево. Там и выйдете возле речки. Заодно и помоетесь… – И добавил задумчиво: – Даже не знал, что люди столько срут. У меня сапоги почти новые, яловые, разлезлись от дерьма, что там плавает…

До этого я как-то не лазил по городским клоакам, поэтому самонадеянно плавучих какашек не испугался и посчитал этот путь отхода наиболее оптимальным. Тем более что сегодня весь день у оккупантов пойдет очень насыщенно и бегать они будут как в попу ужаленные. Функ речь толкать будет явно раньше девяти, потому что в полдесятого он уже должен быть в комиссариате. Про это нам тоже подпольщики сказали, у которых в управе барышня работает, имеющая доступ к нужной информации. Поэтому первым будет работать Большой. Рации мы не задействовали, чтобы фрицы не запеленговали, и о результатах его работы я рассчитывал узнать из нарушения бургомистром Крамаренко своих привычек. У городского головы точно есть телефон, по которому его сегодня пораньше выдернут. Ну еще бы не выдернули— убийство оберфюрера не каждый день происходит. Пока Леха наблюдал в бинокль, я накручивал на СВТ глушитель. Еремин с Жоркой с сегодняшней ночи торчали на колокольне. Кстати, как и предполагал, гладко было на бумаге, а в реальности точно в секторе обстрела росло дерево и трибуну с торчащим возле нее караулом было видно только с верхушки колокольни. Не то что бы Большой с Мелким вылезли на маковку и маячили со своей пушкой возле креста, но вот помост из нескольких досок, возле колокола, под кровлей, пришлось сделать. Причем я как-то в своих планах совершенно упустил настоятеля церкви. Думал, заброшенная она будет. Щас! Благо отец Михаил оказался нашим человеком. Мало того, что у него сын был в Красной Армии, так еще и племянник работал на подполье. Кстати, именно племянник нас на эту церквушку и вывел. Михаилу оккупанты тоже стояли поперек горла. Причем в основном из-за того, что поддерживали униатскую церковь, а те, в свою очередь, активно давили русскую православную. При других раскладах помощи от него мы бы не дождались. Ну да, особенно если учесть, что именно его приход был закрыт Советами еще в сороковом году. Вообще, Отечественная война и отношения разных народов в ней оказались гораздо более запутанными, чем нас учили в школе. Так что только межконфессиональная рознь и сыграла нам на руку.

А лучше всех из нас устроились Гусев и Марат Шарафутдинов – наш подрывник. Оба отлично болтали по-немецки, а у Марата был еще и ярко выраженный баварский акцент. Это он в детстве рядом с немецкими эмигрантами пожил, вот и сказывается общение. Так что теперь выряженные в немецкую форму, подкрепленную хорошими документами, эти двое работали с комфортом. Ну еще бы – офицеры-фронтовики гуляют отпуск по ранению в ближайшем большом городе. А то что более молодой из них, чем-то похожий на испанца, вдумчиво заминировал водокачку, куда в первую очередь ломанутся разобиженные убийством шефа эсэсовцы, никто, разумеется, и предположить не мог. Но начиненная взрывчаткой водокачка была даже не главным сюрпризом. Шарафутдинов был вообще подрывником от бога и после разговоров со мной умудрился соорудить что-то вроде МОНки! Они были, конечно, гораздо более громоздкими, чем в моем времени, но Марат гарантировал сплошное направленное поражение после срабатывания, не менее 20—25 метров. Так что теперь он грамотно расположил их вокруг водонапорной башни, заранее прикинув, куда ломанется после ее взрыва основная толпа фрицев. Был, конечно, шанс, что подорвется кто-то из гражданских, но небольшой. Закладки делали ночью, в комендантский час, а утром все уже должно произойти. Да и мирное население за это время отучилось шляться по городу без надобности. Немцы этого не любили…

Так, время восемь. Эсэсовцы на нашем объекте позавтракали и минут через пять соберутся на плацу. Функ долго задерживаться не будет, и думаю, минут через пятнадцать все и произойдет. Я глотнул из фляги теплой водички и спросил у Лехи:

– Ну что там?

– Тихо пока. Полицай у немца что-то спросил, а тот его видно послал. Баба с ведром из дома вышла…

– А наш незалежный друг проснулся?

– Да, на балкончик выходил. Воздухом, видимо, подышать. И машина его уже подъехала….

Эх, какой непуганый руководитель сейчас живет! В наше время такого и представить тяжело. На балкон подышать выходили, только отгородившись от всех забором метров пять высотой. А этот в полной безопасности себя чувствует. Ну-ну. Я с кряхтением потянулся и, взяв винтовку, подошел к пролому в стене. Там уже было слегка расчищенное от битых кирпичей место и, скинув кургузый пиджачок, улегся на пол, предварительно полив остатками воды из фляги перед собой, чтобы случайная пыль от выстрела не выдала наше местоположение. Потом начал разглядывать в оптику место будущего веселья. До дома было метров четыреста, поэтому в обычную четырехкратку было все отлично видно. Машина стояла очень удачно – под углом ко мне. Крамаренко всегда ездил сзади и справа от водителя. Вот и сейчас я заднюю правую дверцу видел как на ладони. А еще минут через пять все и началось. Самостийный бургомистр выскочил из дома на десять минут раньше, чем обычно, на ходу надевая пиджак. Значит, ребята сработали как надо.

Крамаренко заполошенно подскочил к машине, не обращая внимания на вытянувшуюся охрану. М-да… ну и морда… Галстук сбился, на физиономии растерянность и такое выражение, как будто у него одновременный понос с кашлем. Плюхнувшись в машину, он что-то крикнул водителю, потому что машина резко рванула с места. В этот момент я и спустил курок. Бургомистр дернул головой и откинулся на спинку. А водила вообще ничего не заметил, судя по тому, что «опель» даже не замедлил ход. Вот и славно, трам-пам-пам! Что значит хороший глушак и открытое окно! Ну еще то, что Крамаренко не раскинул мозгами по всему салону, наверное, ввиду отсутствия таковых, а помер быстро и чисто. Сняв глушитель и прицел, сунул винтовку под одну из куч строительного мусора, в изобилии валяющегося на этаже. Пучков тем временем слегка посыпал нашу лежку кайенской смесью. Собак на хвосте не боялись, но вот из пакости не хотели, чтобы даже место, откуда был выстрел, фрицы нашли.

А потом мы спустились в канализацию… Как там кричал тот контуженый майор? «Я эту маму ипал!» Ну кто меня за язык тянул? Зачем вообще вспомнил об этом говнопроводе?! Изящного решения захотелось! Вот и хлебнул изящества по самое не могу. То-то пацан разведчик так странно на меня смотрел… Уже минут через десять пути Леху бурно срыгнуло на кучу чего-то мерзко воняющего и увенчанного раздутым трупом крысы. То есть вокруг воняло так, что глаза слезились, но эта куча смердела вообще запредельно. Я продержался дольше…. Вырвало только тогда, когда сволочная крыса, в этот раз вполне живая, плюхнувшись откуда-то сверху, подняла целый фонтан брызг, большая часть из которых пришлась мне на физиономию. Наверное, в мирное время здесь было почище, но сейчас многие трубы и тоннели были разбиты бомбами да снарядами, сыпавшимися на город в прошлом году, и глубина жижи иногда почти достигала среза голенищ.

Зато позже, когда мы вылезли почти возле речки, аж голова закружилась от чистого воздуха. Проскочив вдоль берега, густо заросшего кустами, дошли до развалин старого двухэтажного дома, в подвале которого и встали на запланированную дневку. Блин! Все хорошо, о сменной одежде мы заранее позаботились. Но вот об обуви… Снятые сапоги стояли в дальнем углу подвала и мощным амбре отгоняли не только летающих насекомых, но также мелкую и крупную живность. Крупную, это в смысле меня и Пучкова. Стараясь держаться подальше от источника вони, еще раз осмотрели заныканное заранее в этом же подвале оружие, после чего завалились отдыхать. Если в городе, наверху, и была какая-то суета (а она точно была), то все прошло мимо нас, не потревожив. А ночью мы почти спокойно прошли на точку встречи с остальными. Хотя количество патрулей было просто запредельным, но выскользнуть с окраины Харькова особого труда не составило.

Не доходя до точки километра два, включил рацию. Мужики должны были там собраться раньше и включить свою уже минут пятнадцать назад.

– Тук-тук, кто в теремочке живет?

Рация пошипела несколько секунд и почти неузнаваемым голосом Гусева ответила:

– Пионеры юные.

Значит, все нормально. Если бы ответ был —юные пионеры, то это значит, к нам в упор подкрался северный пушной зверек и вместо встречи со своими нас ожидали недружеские объятия фрицев. Пройдя еще немного по лесу, увидел фигуру Сереги, шагнувшего к нам из-за дерева. Он уже успел скинуть немецкую шкурку и в маскировочном комбезе совершенно сливался с местностью. Хлопнув меня по плечу, поинтересовался:

– Ну как у вас?

– Норма, как в аптеке. А у вас?

– Все на уровне. Пойдем к остальным, там и побеседуем. И чем это так воняет?

– Не чем, а кем. Ты бы по этим канализациям поползал, не так бы несло. Это мы еще отмылись…

Гусев, хохотнув, повел нас в куда-то в сторону от прежнего маршрута. Народ, выходит, тоже решил подстраховаться и расположился почти в километре от назначенного места встречи. А потом, отмахав километров двадцать по ночному лесу, мы, встав на отдых возле небольшого ручейка, начали делиться впечатлениями. Сначала рассказывал я. Слушали внимательно, а потом гады ржать начали, когда дошел до места о нашем вонючем заплыве. У них-то все было гораздо чище и интереснее. Большой сказал, что Функ на трибуне только-только речь начал и, решив особенно не тянуть, Славка влепил в него из своей пушки.

– Все-таки расстояние большое было, но от него только брызги полетели. А ветер метров пять в секунду был, да и дальность такая, что целился вообще в сторону и почти на два силуэта над ним. Попал, правда, очень удачно. Даже с трибуны фрица скинуло…