Штык и вера Волков Алексей
Он был несколько разочарован результатом и лишь по привычке старался не показывать вида.
– И еще… Я тут прикинул возможные пути матроса. Если учесть, что он не собирается покидать железную дорогу и должен стремиться где-то осесть хотя бы на время, то наиболее вероятный пункт – это Смоленск. Вот, смотрите.
Канцевич подвел Аргамакова к машине, расстелил там довольно скверную карту, единственную карту здешних мест, которая была в отряде, и принялся старательно демонстрировать:
– Здесь железнодорожный узел. Вторая дорога имеет главным образом промышленный характер. Если Горобец двинется по ней, то никакой особой добычи ему это не сулит. Да и в конце его ожидает тупик, из которого выбраться при случае будет трудновато. Все-таки в составах он держит накопленное добро, а на телегах столько не увезти. Если же он повернет сюда, то как раз выходит на Смоленск. А там свобода маневров, возможность действовать в разных направлениях.
– Звучит логично.
– А главное для нас – мы можем двигаться напрямик и оказаться в городе раньше нашего прыткого знакомца.
Аргамаков склонился над картой, размышляя. Когда он поднял голову, то стал похож на кота, почуявшего поблизости присутствие жирной мышки.
– Так. Принято. Конечно, для нас это крюк, только остановить Горобца необходимо. Все банды мы не переловим, но эту надо уничтожить любой ценой. Да и через Днепр переправляться все равно где-то придется.
Они не собирались в Смоленск. Связь давно прервалась во всех направлениях, однако, со слов очевидцев, Москва пострадала не меньше Петрограда. Власть в Первопрестольной рухнула, и напрасно юнкера и случайные офицеры пытались смягчить это падение.
Волна насилия и анархии захлестнула город, превратила его в сущий ад. Навести там порядок с небольшим отрядом было немыслимо, они просто растворились бы в нем без следа и пользы. Надо было сначала попытаться собрать всех государственно мыслящих людей, накопить силы и лишь тогда начинать постепенное освобождение родной земли.
Мыслилось, что эти силы должны собираться где-то южнее, может, в районе казачьих областей или Киева, который, опять-таки по слухам, сохранился в неком подобие порядка. А Смоленск…
Про Смоленск не было известно ничего, словно он находился где-нибудь в Австралии, а то и вообще на другой планете.
Точно так же не было ничего известно о Брянске, Орле, Харькове, Омске, Оренбурге. Да что говорить о городах, когда редкий житель знал, что творится в соседней деревне! И всего-то и понадобилось лишить людей почты и телеграфа. А сам попробуй доберись, когда дороги стали опаснее, чем насквозь простреливаемое пулеметами голое поле!
– Так. Решено. Идем на Смоленск. Через полчаса пригласите господ командиров. И не забудьте Сухтелена. Судя по всему, гусар он лихой. Вдевятером проделать такой поход… – Аргамаков покачал головой.
– Георгиевский кавалер, – с уважением подтвердил Канцевич.
Аргамаков невольно скосил взгляд на собственную грудь, где торжественно висел его собственный офицерский Георгий.
– Значит, через полчаса. – Полковник заметил приближающегося к ним Барталова и шагнул навстречу: – Как обстоят дела, Павел Петрович?
– Все три кавалериста Гана ранены легко. – Доктор невольно улыбнулся, радуясь за этих людей, но тут же на его лицо набежала тень. – А вот с гусарским корнетом, так сказать, дело обстоит посложнее. Пулю я извлек, однако рана тяжелая, да и крови он потерял порядочно. Остается надеяться, что организм молодой, справится. Плохо то, что придется взять его с собой. Ему бы покой хотя бы на месяц…
Доктор красноречиво развел руками, говоря, что как раз этого он дать не в состоянии.
Оставлять где-нибудь раненых означало обречь их на мучительную смерть от руки первой попавшейся банды, все равно, местной или пришлой. Гораздо милосерднее в таком случае было добить их самим.
Все это было настолько ясным, что комментировать Аргамаков не стал.
В обозе уже было около десятка раненых, и с каждой стычкой их число ненамного увеличивалось.
– Как ваше предположение, Павел Петрович? Я имею в виду колдовские способности нашего противника. Получили какие-нибудь доказательства?
Барталов снял пенсне, старательно протер его носовым платком и задумчиво произнес:
– Вы знаете, Александр Григорьевич, как это ни дико звучит, но похоже, что да. Гусары в один голос говорят, что перед самым появлением банды местные жители внезапно уснули. До этого шумели, митинговали и вдруг ни с того ни с сего разлеглись где попало, часто прямо в грязи. Этакое сказочное царство. Поневоле приходится признать: мы имеем дело с человеком, владеющим, так сказать, классическим волшебством. Тот же гипноз предполагает первоначальный контакт, а здесь… Можете смеяться надо мной, но ничего другого предположить я не в силах. Мы имеем дело с чем-то непознанным. А магия – это не более чем обозначение метафизических способностей отдельных людей.
Смеяться полковник не стал. Он всегда твердо стоял на земле и не верил ни в какую чертовщину. Однако гибель в одночасье Империи, а затем и остального мира поневоле заставляла допустить вмешательство некой враждебной силы. А дьявол ли, магия – уже не имело особого значения.
Вернее, имело, но лишь сугубо прикладное. Говоря проще: против нечистого надо бороться молитвой и святой водой, против колдовства…
А чем надо бороться против колдовства?
– Хорошо. Допустим, вы правы. Чем же тогда объяснить тот факт, что гусары Сухтелена оказались не подвержены чарам? Насколько я понимаю, ни один из них не заснул.
– Но желание заснуть ощутил, – уточнил Барталов. – Я поговорил с офицерами. Они говорят, будто тоже испытали внезапный приступ сонливости, вот только спать в их положении… Кстати, некий состоявший при матросе Яков тоже очень удивился, увидев пленников бодрствующими, и пытался объяснить данный факт ощущением опасности, которую испытывали офицеры.
– Иначе говоря, страх делает людей неподвластными колдовству? – Вывод Аргамакову явно не понравился.
– Если честно, то не думаю. По логике, испуганный человек становится, так сказать, более внушаемым, подверженным любому постороннему воздействию. Да вы это знаете не хуже меня. Стоит людям запаниковать, испугаться, и самый абсурдный слух немедленно воспринимается на веру, заставляет толпу шарахаться в сторону от любой воображаемой опасности.
Аргамаков, разумеется, это знал. Имел печальные случаи убедиться, в какое стадо порой могут превратиться еще недавно вполне нормальные люди.
– Я бы, напротив, предположил другое, – продолжил Барталов. – Не страх, а умение справиться с ним. Осознание своего долга, отметание всего личного, твердые внутренние устои. Обратите внимание: после злосчастного манифеста люди посходили с ума. Свобода вскружила головы и заставила позабыть обо всем, что было свято веками. Во главе оказалось, так сказать, минутное желание без малейшего осмысления последствий для других людей. Любой талантливый демагог, как сказочный Баюн, оказался в состоянии убедить людей, что черное – это белое, и наоборот. И лишь очень немногие оказались неподвластными постороннему внушению и сумели сохранить веру в наш исконный триединый лозунг. Я пока не имею доказательств, но мне кажется, что разделение людей на подверженных и, так сказать, не подверженных магии лежит здесь.
Аргамаков протянул доктору портсигар, закурил сам и, выдохнув ароматный дым, с некоторым облегчением произнес:
– Так. Вы меня очень обрадовали, Павел Петрович.
– Погодите радоваться, Александр Григорьевич. Другая сторона неподверженности магии – неумение овладеть ею. Иными словами, ни один из нас не сможет стать ни колдуном, ни простым оборотнем. Из тех, которых мы имели, так сказать, счастье созерцать по пути.
– И слава Богу! Откровенно говоря, не хотелось бы оказаться в волчьей шкуре.
– В шкуре – да. Однако какое-то количество магии нам, возможно, не помешало бы. Чтобы бороться, так сказать, с колдунами их же оружием, – уточнил свою мысль Барталов.
Аргамаков прикинул мысль так и этак и решительно произнес:
– Нет, доктор. Мы справимся без этого. На нашей стороне Правда. Не стоит марать ее в грязи. Иначе чем мы будем отличаться от наших противников?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Орловский проснулся от солнечного света. Весна вообще выдалась неплохой, и недавний ливень был редкостью среди ясных дней. Природа словно хотела подчеркнуть, что ей нет никакого дела до людских драм и она спокойно жила по раз и навсегда заведенному распорядку, в котором одно время года сменяло другое и все шло положенным чередом.
Что до Орловского, то он посильнее зажмурился и повернулся на другой бок. Но почти сразу же понял, что лежит на подушке, и резко открыл глаза.
Ночевать в постели Георгию в последнее время практически не приходилось.
Небольшая и незнакомая комната была ярко освещена дневным светом. В солнечных лучах вились пылинки, небольшой слой их приятельниц покрывал стоявший чуть в отдалении стол, но в целом обстановка выглядела довольно уютной, почти как в прежние дни, когда в мире не было жестоких и бессмысленных перемен.
Застаревшая усталость вкупе с принятым накануне тормозили мысль. К тому же душа давно жаждала покоя, но Орловский безжалостно заставил себя вспомнить все. Это было действительно трудно. Хотелось наплевать на все да и спать спокойно дальше, а не ломать голову над какими-то там проблемами. Вот только сон никогда не решал ни одну из них, а значит, хочешь не хочешь, приходилось просыпаться.
Впрочем, ничего страшного вчера не случилось. По крайней мере, с самим Орловским. Напротив. Встретил приятеля, смог немного расслабиться, опять же некое подобие организованного общества проклевывается сквозь наносную шелуху. Хоть не особо верится, вдруг да будет какой-нибудь толк? Москва-то тоже не сразу строилась…
Последнее Орловский подумал для самоутешения. Никаким политическим деятелем он не был, но, как человек военный, то есть изначально предназначенный для охраны государственности, понимал, что при такой постановке дела ничего путного из новообразованной республики не выйдет, и в глубине души удивлялся, как она еще существует до сих пор?
Или все дело в том, что никакой серьезной опасности извне для нее пока не было, а изнутри она поддерживается лишь по инерции обывателей, которым все равно, какая власть, лишь бы их не трогали? Никакой другой поддержки верхов Орловский в городе не видел.
Как, впрочем, и самой власти как таковой. Кучка болтунов, называющих себя правителями, словно умения красиво говорить достаточно, чтобы стоять во главе целой губернии.
Или, быть может, все-таки опомнятся, займутся делом? Понятно, не из любви к Отечеству, ее у русской либеральной, тем паче – у революционной интеллигенции никогда не было, но хотя бы для того, чтобы удержаться у власти?
Рассуждая так, Орловский оделся в привычную солдатскую форму, машинально проверил кольт и даже зачем-то вогнал патрон в ствол.
Часов при себе не было, но, судя по положению солнца за окном и по внутренним ощущениям, время приближалось к полудню.
Надо было вернуться к Степану Петровичу, посмотреть, что там и как. Взорвавшиеся склады были совсем в другой стороне, и пострадать бывший солдат не должен, да только не одни катастрофы представляют сейчас опасность.
Да и не хотелось Орловскому встречаться сейчас со своим старым приятелем. Сначала требовалось все получше обдумать, побольше узнать и уж потом решать, принимать или нет предложение Якова. Вернее – будет ли из этого со временем хоть какой-нибудь толк?
Размышляя так, Орловский повернул ключ и распахнул дверь.
Да… Уйти, не прощаясь, не удалось.
В коридоре, как раз напротив двери, стоял юношеский приятель Яшка Шнайдер, а с ним какой-то мрачноватого вида крепкий мужчина в кожаной куртке, в каких до революции ходили солдаты и офицеры бронеавтомобильных рот. На боку у мужчины воинственно болталась деревянная кобура с маузером.
– А мы как раз к тебе, – объявил Яшка и несколько утомленно улыбнулся.
Было такое впечатление, что в отличие от своего гостя он вообще не ложился сегодня спать.
То же самое можно было сказать и о его спутнике. Лицо мужчины в кожанке, жесткое и суровое, выглядело усталым, хотя выражение глаз было цепким, словно он сразу пытался решить, что из себя представляет Яшкин знакомый.
– Трофим Муруленко. Наш гражданин по обороне. Большевик. А это – мой старый товарищ по партии Георгий Орловский. Как видишь, ему пришлось на своей шкуре испытать все прелести царской муштры. Но нет худа без добра. Хоть в офицеры вышел, опыта поднабрался.
Орловский чуть усмехнулся Яшкиному всезнайству. Если уж и говорить об испытанных прелестях, то это были прелести внезапно нагрянувшей свободы. Но не объяснять же это профессиональному революционеру! Все равно не поймет, в крайнем случае спишет на неизбежные издержки всеобщего энтузиазма и последствия рухнувшего режима.
– Говоришь, офицер? – Трофим недоверчиво посмотрел на видавшую виды солдатскую шинель Орловского.
– Не обращай на это внимания. – понял его взгляд Яшка. – Далеко бы он уехал в своем мундире да при погонах!
– Угу, – буркнул, соглашаясь, Трофим.
По коридору, как и вчера, сновало масса всевозможного люда. Кое-кто попытался остановиться, послушать, о чем говорят два члена правительства с каким-то солдатом.
– Пошли в комнату, – покосился на остановившихся Шнайдер и первым подал пример.
Он аккуратно закрыл дверь на ключ, отсекая нежелательных свидетелей, а затем прошел дальше и по-хозяйски уселся на один из двух стоявших здесь стульев.
– Воевал? – Муруленко последовал его примеру и в третий раз внимательно посмотрел на оставшегося стоять Орловского.
– Доводилось.
Стоять под чьим-то взглядом было неприятно, тем более никакого начальника в Трофиме Орловский не видел. Третьего стула в комнате не было, и потому Георгий сел прямо на свою недавнюю постель.
Трофим ему не понравился. Чувствовалась в «гражданине по обороне» какая-то излишняя жестокость, соединенная с умственной ограниченностью. Словно сам для себя Муруленко давно все решил и воспринимать что-нибудь новое не находил нужным.
– И командовал?
– Не без этого.
– Кем?
В постановке последнего вопроса чувствовался человек штатский, никогда не имевший с армией ничего общего и тем не менее бравшийся оценивать гораздо более опытных людей.
– Людьми, – уточнять Орловский сознательно не хотел.
– Да что ты пристал к человеку? – пришел на помощь Яков. – Словно ты разбираешься в этих… как их там? Ну, в организациях. Нет, в подразделениях.
– Представь себе – разбираюсь, – все так же коротко и угрюмо отозвался Муруленко.
У Орловского такого впечатления не возникло. Но если хочет человек показаться перед собой и другими знатоком, то черт с ним. Пусть показывается. Реальная жизнь все равно поставит на свое место.
– Вот, смотри… – Яшка извлек из кармана небольшой сверток, развернул его и вытащил оттуда пару погон. – Капитанские!
Орловский взглянул на четыре звездочки и, не сдержавшись, уточнил:
– Штабс-капитанские.
– Может быть. Я в этом не разбираюсь, – не смутился Яшка. – И вот еще ордена.
Он протянул Георгию Анну и Станислава третьей степени без мечей и медаль в честь трехсотлетия Романовых.
– И что? – Брать чужие награды Орловский не собирался.
– Как – что?! Нацепишь, будут твои. Договаривались же вчера. Правда, после ночного взрыва ходить с погонами по улицам небезопасно, люди считают, что диверсию устроило офицерье и запросто могут напасть, но это так, чтобы только один раз показаться войскам. Мол, не штатский человек, а настоящий военный. Все знает, все умеет. Потом снимешь. Ни к чему нам, чтобы по городу офицеры в погонах шастали, словно при царском режиме.
– Не надо, – отверг принесенное Орловский.
– Я тебя понимаю, сам на эти сатраповские цацки смотреть не могу, но впечатление-то создать надо. Потом все это прилюдно сорвешь, мол, назад ходу нет, все на защиту революции, а кто так не сделает – тот тайный враг, который спит и видит, как всех вновь попрать своим сапогом.
– Попрать сапогом – это сильно, – с чувством прокомментировал Орловский. – Но ты мне лучше скажи: с чего вы взяли, будто взрыв устроили офицеры? Только не надо ничего про глас Божий и прочие абстрактные материи.
– Соображаешь! – Шнайдер коротко хохотнул и с некоторым торжеством посмотрел на Трофима. А потом с показным вздохом добавил: – Но не до конца. Посуди сам, в городе сотен пять золотопогонников, если не больше. Это не считая школы прапорщиков, которая упорно не желает распыляться. Да эти царские прихвостни нам могут такую Вандею устроить, что все наши усилия пойдут псу под хвост! Им же наша свобода – как нож к горлу. Они только и умеют, что командовать да народ тиранить. А наши силы – это отряды защиты революции плюс сознательные рабочие да запасные. Но у последних семь пятниц на неделе. Сегодня они хотят одного, завтра – другого. Ладно, хоть не разбегаются по большей части. А так люди сами всякую сволочь проредят. И правительство как бы ни при чем будет. Но на всякий случай надо нам о юнкерах позаботиться. Окружить вечерком казармы да разогнать их всех к чертовой матери, раз повод представился.
Трофим согласно кивал каждой фразе своего коллеги по власти да время от времени трогал кончики своих черных усов. Глаза же его при этом были холодными и безжалостными. Было видно по всему: будь в распоряжении «гражданина по обороне» реальные силы – самолично возглавил бы расправу. Но надежных войск не было, вот и приходилось действовать исподтишка.
– Короче, к тебе такое дело. Надо убедить хотя бы часть солдат, добавить к ним отряды специального назначения, милицию и разоружить юнкеров. Сделать это лучше поздно вечером или ночью. Да так сделать, чтобы у них никакой охоты сопротивляться не было. Сделаешь? – Шнайдер спросил об этом, как о деле в общем-то решенном, разве что нуждающемся в мелком уточнении деталей.
– По-моему, все это преждевременно, – стараясь говорить убедительно, произнес Георгий. – Я же тебе вчера говорил о банде в Рудне. А до Рудни, между прочим, всего ничего. Надоест им там промышлять, нагрянут без предупреждения – и что тогда будете делать? Раз юнкера – единственная организованная часть, так и надо их использовать для наведения порядка в… республике.
Хотелось сказать: «В губернии», да вовремя вспомнил о новом государственном образовании.
Трофим дернулся, словно мысль использовать юнкеров в таком качестве сама по себе была преступлением. Его рука непроизвольно потянулась к кобуре, потом застыла, да так и осталась неподалеку.
Орловский отметил, что сноровки у главнокомандующего без армии явно маловато, но мысленно поздравил себя с тем, что лежащий в кармане кольт готов к стрельбе.
– Успокойся, товарищ Трофим. – Шнайдер тоже заметил реакцию своего компаньона. – Георгий просто не до конца понимает требования текущего момента. Я же еще вчера объяснял, почему использовать юнкеров политически нецелесообразно. Это же недобитки предыдущего режима. На таких, как они, вся реакция опиралась, а ты предлагаешь их против банд использовать. То есть против чересчур увлекшихся товарищей, которые и сами скоро поймут свою неправоту и будут вместе с нами строить новую жизнь. А вот юнкера ничего строить не захотят. Это же псы самодержавия. Одно слово – каста. Давить свободу они умеют, защищать же ее… Помяни мое слово: стоит их отправить против банд, так они, вернувшись, решат и в городе власть захватить. А ихний начальник Мандрыка еще и на Наполеона потянет. Без того ни одно наше решение не одобряет. Того и гляди, сам власть взять захочет. За это ли мы кровь проливали? Уже молчу о том, какие слухи про наше правительство пойдут. Банда бандой, но скажут, что это мы чужую свободу давим.
Шнайдер говорил умело, то повышая, то понижая интонации, словно обращался к толпе. Иногда он помогал себе движением руки, чем сразу напомнил Орловскому многочисленных ораторов последнего времени. «Баюн», – вспомнилось его собственное определение членов нынешнего правительства.
Вопреки ожиданиям Шнайдера впечатления его речь не произвела.
Вернее, произвела, но совсем не то, на которое явно рассчитывал Яков.
К счастью, за долгую жестокую весну Орловский научился скрывать свои чувства. Вряд ли даже самый пристрастный наблюдатель со стороны смог бы заподозрить Георгия хоть в малейшем сочувствии к юнкерам, тем более – в стремлении во что бы то ни стало сохранить их жизни. Одни холодные рассуждения: что в данный момент лучше для самой демократичной в мире республики – перебить всех, прямо или косвенно служивших прежнему строю, или все же использовать их для блага всех жителей, включая руководство?
– Кто скажет? Население, наоборот, будет радо некому подобию порядка. Я же со многими говорил и по дороге, и здесь. Одно дело – свобода, и совсем другое – неприкрытый бандитизм. Вы думаете, эти разбойники в Рудне одних буржуев уничтожают? Да им на всякую классовость глубоко наплевать! Режут всех подряд, благо на их стороне подобие организованности, а значит, и сила. Крестьян в округе в черном теле держат. Грабят, продукты отнимают. Люди уже за околицу выехать боятся. Прекратится подвоз продуктов – вот и начнется тогда здесь Вандея безо всякой контрреволюционной агитации. Голодное брюхо для большинства самый весомый, а то и единственный аргумент против любой власти. На хрена какому-нибудь Ваньке свобода, когда при ней жрать нечего? А виноватыми в их глазах будете вы, раз накормить не сумели. Да и юнкера эти разве каста? Кадровых офицеров за три года войны почти всех перебили. Знаю я эти школы: призывают в них всех, кому срок подошел. Лишь бы образовательный ценз был. Сплошные гимназисты да студенты, как когда-то мы с тобой. Что ты в студенчестве контрреволюционного видел? Вспомни, о чем мы говорили в годы нашей юности? Так наверняка и они. Молодые еще, неопытные…
– Хорошо, тогда почему они не разбежались? Сейчас-то их никто не неволит, кроме того же Мандрыки. – Шнайдер дождался перерыва в спокойной речи своего однокашника.
– А куда им бежать? Думаешь, не знают, что творится чуть в стороне от города? Да и хоть какие-то основы воинского воспитания им все-таки привили. Войну официально никто не прекращал, просто идет она теперь повсеместно, и не между государствами, а между людьми. Надо, наоборот, такой кадр постараться использовать. Если здесь действительно создается государство, то у него должна быть армия. Пусть небольшая, но надежная, способная хоть немного защитить от врагов. Я пока что-то не замечал, чтобы люди стали друг другу братьями. Среди зверей таких не найдешь. Так что использовать школу – это государственная мудрость.
– Не верю я юнкерам, – мрачно изрек Трофим.
Шнайдер некоторое время молчал, а потом изрек:
– Ты, Георгий, рассуждаешь, словно заправский кадет. Словно нам одного Всесвятского мало!
– Терпеть не могу кадетов, – откровенно признался Орловский.
Уточнять, что к остальным партиям он относится точно так же, он благоразумно не стал.
– Но тогда какого черта?!
– Да все того же. Если уж решили взять власть, так и действовать надо соответственно. Она у вас, насколько я знаю, дальше окраин не распространяется. Давайте сделаем так. Вы пока подумаете, что же вам больше надо: республику создать или разбежаться поскорее, пока здесь жареным не запахло. И я тоже подумаю. Похожу, посмотрю получше, что здесь да как. Свежим взглядом виднее. Да и не знает меня здесь никто. А ближе к вечеру я сюда подойду. Тогда все окончательно и решим.
Решать, с точки зрения Орловского, тут было нечего. А вот предупредить юнкеров следовало обязательно.
– Вечером поздно будет, – буркнул Трофим. – Пока подготовимся…
– В самый раз, – жестко отрезал Орловский.
Граждане правители переглянулись. Затем Муруленко кивнул, и Шнайдер озвучил это незамысловатое движение:
– Ладно. Но только не позже.
– А который сейчас час? Я ведь ориентируюсь больше по солнцу, – признался Орловский.
Яков извлек из кармана массивные золотые часы.
– Пять после двенадцати.
– Договорились.
У Георгия сложилось впечатление, что Трофим ему не доверяет, да и Яшка стал задумываться о мировоззрении своего былого товарища. Только большого значения в глазах Орловского это не имело. Ценить о себе надо мнения лишь тех людей, которых ты ценишь сам.
Сегодня город выглядел совсем иначе, чем вчера. И это при том, что Орловский направлялся в сторону от уничтоженных ночным бедствием кварталов. Все равно помочь погорельцам он ничем не мог, а на всевозможные пепелища нагляделся за две пройденных войны, и еще больше – за два месяца революции.
Дома по сторонам улицы стояли вполне невредимые, грязь же с исчезновением дворников стала повсеместным явлением, неизбежным, как исчезновение большинства элементарных человеческих обязанностей.
С этой стороны все было более-менее обычно. Даже кучки митингующих, как и вчера, стояли вокруг ораторов, послушно проклинали кого-то, кого-то, наоборот, одобряли.
Вот только сегодня в воздухе отчетливо витал страх. Или даже не сам страх, но ощущение чего-то ужасного, что обязательно должно произойти почти независимо от воли простого обывателя.
И, подчеркивая это ожидание, где-то изредка раздавались выстрелы. Пока не бой, даже не схватка, но все равно они порождали состояние тревоги, заставляли поневоле повнимательнее присматриваться и прислушиваться к происходящему.
Гораздо чаще, чем вчера, встречались солдаты. Такие же расхристанные, забывшие воинский вид, однако у каждого за плечами висела винтовка, да и шлялись они группами самое малое человек по десять, а порою и больше.
Помимо солдат то и дело попадались группы каких-то вооруженных лиц, судя по всему, рабочих, но принадлежали ли они к отрядам защиты революции или нет, Орловский не знал. Судя по красным бантам, скорее принадлежали, но мало ли кто и что может нацепить в это время?
Но не только это заметил Орловский. Всю дорогу за ним, то чуть отставая, то приближаясь, упорно следовал какой-то молодой мужчина с полуинтеллигентным лицом, одетый в пиджак поверх косоворотки, в невзрачной кепке. Несмотря на теплый день, вокруг шеи филера был для чего-то обмотан клетчатый шарф, и эта маленькая деталь лишь выделяла носителя в толпе.
Нечто подобное Георгий, признаться, ожидал. Он специально несколько раз сворачивал в боковые улочки, останавливался около митингующих, и каждый раз мужчина старательно повторял его маневр.
Ну, уж задушевный однокашник мог бы отрядить кого и получше! Все-таки когда-то вместе учились избегать слежки, пусть потом это никогда и не понадобилось! Да и тогда тоже. Только бесполезных знаний, похоже, не бывает. Все может пригодиться, когда этого совсем не ждешь.
Орловский как раз задумался, как лучше избавиться от непрошеного соглядатая: показывать место своего пребывания товарищу Якову он не собирался в любом случае, но тут увидел одного из тех, кого машинально искал, едва выбрался из дворца правительства.
Молоденький подтянутый юнкер резко выделялся среди большей частью неряшливой публики. На него порою косились, однако задевать пока не задевали.
– Господин юнкер! – Орловский извлек из подаренного Шнайдером портсигара папиросу. – Извините, огоньку не найдется?
Юнкер сразу напрягся, ожидая подвоха, но в карман все-таки полез.
– Слушайте меня внимательно, – тихо проговорил Орловский. – Сегодня вечером или ночью кое-кто из правительства хочет напасть на вашу школу. Сколько их будет, не знаю, но если подготовитесь к встрече, может, и отобьетесь. Главное, ни в коем случае не стреляйте первыми, разве что если не будет иного выхода. Они этого не афишируют, поэтому объявите, будто на вас пытались напасть контрреволюционеры.
Он увидел недоверчивое лицо юнкера и счел нужным добавить:
– Не обращайте внимания на мой вид. Я – офицер. Пробираюсь из госпиталя домой.
– Спасибо, – тихо произнес юнкер, видимо поверив незнакомцу.
– Не за что. И будьте осторожны по дороге. Тут отдельные граждане мутят воду. Хотят свалить на офицеров вчерашний взрыв.
Орловский краем глаза посмотрел на шпика. Тот постарался подойти поближе, но юнкер уже шагал дальше, а Орловский вопреки всем канувшим в Лету уставам с видимым наслаждением курил прямо на улице. Точно так, как это делали многие из шляющихся взад-вперед солдат.
Единственное, чего боялся Георгий, – это того, что соглядатай переключит внимание на юнкера. Наверняка в одном из карманов мужчины лежит какая-нибудь бумажка, дающая право задерживать любого подозрительного типа.
К счастью, ясного приказа шпик явно не имел, а самому в голову подобное действие не пришло. Он лишь помялся немного, явно не зная, то ли бежать докладывать о незапланированной беседе, то ли продолжать слежку, и в конце концов выбрал второе.
Теперь, когда дело было сделано, можно было задуматься о своих проблемах. Насколько, конечно, они вообще поддавались осмыслению. Вот только на душе было по-прежнему неспокойно.
Для успокоения души было одно неплохое средство, и Орловский принялся искать глазами церковь. Она нашлась быстро. Небольшой окраинный храм с поблескивающими под солнцем куполами, этакий островок тысячелетнего покоя и незыблемости во взбаламученном страстями мире.
Службы не было, но храм был открыт. Орловский снял папаху, привычно перекрестился на купола и медленно прошел по пустой паперти.
Он нес сюда печали и заботы, как до него несли их сюда десятки тысяч людей самых разных чинов и состояний. Да и какая Ему разница, богач ты или босяк? Разве что кому больше было дано, с того больше и спросится на единственно важном суде…
Внутри было пусто. Лишь мирно оплывали свечи перед образами да скорбно взирали на вошедшего лики.
Орловский одиноко застыл, молясь без слов. Ведь на то Он и всеведущ, чтобы свободно читать в людских душах. Слова же все равно не в состоянии порою передать наши чувства, смятения и боль.
– Что-нибудь беспокоит, сын мой?
Голос прозвучал тихо, и лишь тогда Георгий заметил подошедшего к нему очень старого невысокого священника с грустными и пытливыми, как на иконах, глазами.
– Все, отец, – вздохнул Орловский. – По дороге сюда я видел такое, что и не подозревал, будто это возможно. На моих глазах один юноша взлетел, словно не имел веса. Другой мужчина превратился в зверя и начал убивать… Я не знаю, как все это может быть, отец…
Священник не удивился услышанному. Наверно, ему не раз и не два говорили о чем-то подобном. А может, он и сам наблюдал что-нибудь из злых чудес последнего времени.
– Да, немало диковинного стало происходить на свете.
– Если бы диковинного – страшного. Только не говорите, отец, что люди забыли Бога и это – расплата. Многие добросовестно верили, они-то при чем? Испытание? Но не слишком ли жесток тогда Всевышний к детям своим?
– Не суди да не судим будешь, – строго сказал священник. – Нам не дано предугадать пути Его, и нет у нас должных знаний, чтобы полностью понять причины случившегося. Да и не одно страшное происходит вокруг. Ты говорил, будто видел полет человека по воздуху? Это тоже злое чудо?
– Чудо не злое. Конец жесток. Подстрелили летателя одной пулей. Чтобы не возвышался над толпой… – Перед глазами всплыл образ мертвого восторженного юноши, силой мечты сумевшего справиться с земным притяжением и так буднично возвращенного обратно.
Священник склонил голову и пробормотал молитву.
– А ты не тот, за кого себя выдаешь, – сказал он, вновь вглядываясь в лицо Орловского.
– Почему вы так решили, отец?
– Хотя бы по разговору. – Губы старика чуть тронула легкая улыбка. – Сразу чувствуется другое образование и воспитание. Наверное, офицер?
– Да, – признался Георгий.
Он хотел объяснить, что ни за что бы не добрался сюда в своей форме, но священник произнес первым:
– Можешь не говорить. Я знаю, что творится в мире. И каким крестным стал путь многих, чья вина заключается лишь в наличие золотых погон на плечах. Или более дорогого костюма, хотя, если не ошибаюсь, штатских пока трогают меньше.
– В основном да. Вернее, их чаще грабят, благо обычно есть что, а нас просто убивают при первом удобном случае. Но я пришел сюда не для того, чтобы жаловаться на судьбу. Я получил предложение от одного из ваших так называемых правителей и не знаю, что делать.
Старик покачал головой, словно удивился, какие предложения могут сделать нынешние правители города случайно оказавшемуся здесь офицеру.
– Дело в том, что в юности я был знаком с одним из них. Я тогда поступил в университет. А дальше знаете, как бывало с нашей молодежью. Критика порядков, мечты о революции, даже в партию было вступил.
– И что же? – при упоминании о партии несколько заинтересовался священник.
Правда, уточнять, в какую именно партию вступил Орловский, он не стал. Да и вряд ли разбирался в разнице всевозможных партийных программ и установок.
– Ничего. Началась японская война, и я вспомнил, что русский. Даже говорить никому ничего не стал. Все равно бы не поняли. Тихо забрал документы и поступил вольноопределяющимся в действующий полк. Был ранен, получил два солдатских Георгия, чин прапорщика и «клюкву». В смысле орден Анны четвертой степени на саблю. Но не это главное. Главное, что я почувствовал себя оскорбленным унижением России. Еще больше меня оскорбило поведение нашей общественности. Пока там, в Маньчжурии, лилась кровь, они шумно радовались японским победам, посылали микадо поздравления да пытались убедить всех, что наше поражение в войне приблизит долгожданную революцию. На судьбу же собственной страны им было глубоко наплевать. Лишь бы сбылись их позаимствованные в чужих книжках мечты, и они смогли бы заседать во всевозможных парламентах, поучая оттуда остальное население. Если бы вы видели, что творилось в тот год вдоль всей сибирской магистрали! Неуправляемые толпы взбунтовавшихся солдат, рабочих, крестьян, причем вся позитивная программа заключалась в криках: «Долой!» да в требовании конституции, хотя никто из бунтарей не знал, что это такое. И тогда я решил, что мой долг – защищать Отечество. Сдал экзамен, стал подпоручиком. Потом служба, опять война…
Орловский умолк. Он практически никогда не откровенничал о своем прошлом, а вот тут словно прорвало.
– Ничего этого Шнайдер не знает, поэтому принял меня как своего и предложил стать кем-то типа помощника главнокомандующего. У самих-то опыта нет, одни экспроприации да баррикады…
– Что я скажу? Говорят, будто вся власть от Бога, хотя не понимаю, для чего Ему такая безбожная власть, – вздохнул после некоторой паузы священник. – Никого из них в церквях не видели. Тот же Шнайдер со своими товарищами вообще грозится храмы закрыть, говорит, что это обман народа и пережитки прошлого. Но все-таки, может, тебе принять предложение? Я вижу, ты человек совестливый, порядочный. Они же, прости меня, Господи, только болтают!
– Если бы вы знали об их делах, отец!
Орловский оглянулся в поисках своего провожатого. Никого в храме по-прежнему не было. То ли шпик решил, что будет здесь слишком на виду, то ли еще по какой причине, однако они со священником были одни.
И тогда Георгий рассказал все, что узнал от своего однокашника и его мрачного компаньона.
Старик выслушал, не перебивая, лишь осуждающе покачивая головой.
– Да, это страшно, что ты рассказал, сын мой, – сделал он вывод из прозвучавшего рассказа. – Страшно то, что семена лжи и проповедь к братоубийству звучат с нынешних верхов. Понимаю теперь все твои колебания и разделяю их. Отойти в сторону – лишиться надежды что-то исправить, присоединиться – стать соучастником. Как донести слово до тех, кто желает слушать только себя?
Где-то совсем недалеко от церкви сухо щелкнуло несколько револьверных выстрелов.
– Я пойду, отец. Спасибо вам за все.
– За что? – не понял священник.
– За участие. Я постараюсь сам решить проблему, насколько она вообще разрешима.
– Благословляю тебя, сын мой. Буду ждать тебя в моем храме.
Снаружи уже все стихло, и было не понять, кто стрелял и в кого.
Шпик ошивался на другой стороне улочки, откуда открывался выход из храма. Несколько умиротворенный после беседы Орловский даже подмигнул ему, как давнему знакомому, на что тот демонстративно отвернулся в сторону, делая вид, что оказался в этих краях вообще случайно.
Георгий чуть пожал плечами, мол, вольному – воля, и двинулся в первую попавшуюся сторону.
Происходи дело в знакомом городе, он без труда бы ушел от незадачливого сыщика дворами, но бывать раньше в Смоленске Орловскому не доводилось. Надо было действовать наугад, только не забывать при этом, что все должно быть сделано с первой попытки, пока преследователь не настороже.
Орловский свернул в боковую улочку да и застыл.
С десяток солдат прижали кого-то к забору и теперь угрожающе матерились и размахивали руками.
За себя Георгий был спокоен. Вид он имел вполне соответствующий времени и не мог заинтересовать бродящих повсюду бывших защитников Отечества. Но вот кого они там обступили? Хотят разжиться деньгами на водку? Вроде не похоже…
Орловский сделал несколько шагов навстречу группе, и внутри у него похолодело.
У самого забора стояли два прапора. На их юных лицах отчетливо читалась растерянность, граничащая с испугом, и это выражение еще больше заводило солдат.
– Будя! Попили нашей кровушки! – отчетливо прорезался чей-то визгливый голос, и следом лязгнул передергиваемый затвор.
Теперь выхода у Орловского не оставалось.
Идти по простреливаемому полю в атаку было значительно легче, да только куда деваться?
– А ну, расступись! – рявкнул Георгий, перекрывая гвалт. – Чего творите?
Лица солдат как по команде повернулись к нему, и на них отразилось столько злобы, что сердце чуть дрогнуло.
Читать бесплатно другие книги:
