Штык и вера Волков Алексей

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Смутные времена страшны невероятным всеобщим зверством, но они же демонстрируют редкую крепость духа. И пусть последняя доступна лишь избранным, а большинство предпочитает пасть как можно ниже, но что поделать, когда хаос издавна борется в душах с порядком? Хаос много понятнее и нетребовательнее, наверное, поэтому люди чаще выбирают его. Напрягать силы, идти против течения всегда труднее, чем плыть, куда несет судьба.

А кроме того, не стоит сбрасывать со счета возможность возвыситься над остальными падшими соплеменниками. При всеобщем бардаке это сделать намного легче. Имей лишь наглость да звериную хитрость. Ну и, конечно, наплюй на всех остальных. На остальных плевать даже приятно.

Хаос – это торжество многих ничем не связанных между собой «я».

Кавалеристы Сухтелена к большинству не принадлежали. Они встали в строй сразу, словно и не было изматывающих переходов и постоянных опасностей, без рисовки и красивых слов, как положено мужчинам.

Именно из-за кавалеристов следующий марш вышел длиннее. Или, если говорить точнее, из-за вестей, которые они привезли.

Невероятно, но факт: какой-то встречный путник, из тех, которых много сейчас ходило по Руси, сказал, будто чуть в стороне от дороги есть имение, которого словно не коснулся всеобщий вихрь перемен. Чем-то сказочным, нереальным повеяло от этих слов, только в отличие от всех страшных сказок и легенд последнего времени эта была доброй.

Аргамаков не утерпел, отправился проверять весть сам, и остальной отряд потянулся следом, лишь помедленнее из-за своего большого обоза.

Самое же странное, что сказка оказалась былью. День был еще в разгаре, когда идущий на рысях разъезд проехал мимо аккуратных полей и въехал в не по-российски ухоженную деревню.

Мужики, убедившись, что перед ними регулярная часть, приветствовали путников с откровенной радостью, а подальше среди парка виднелась нетронутая усадьба, и вышедшие из нее несколько мужчин с винтовками за плечами приветливо помахали кавалеристам руками.

– Полковник Аргамаков. – Александр Григорьевич легко спрыгнул с седла и приложил руку к козырьку.

– Дзелковский, местный помещик, – стоявший впереди своих людей рыжеусый мужчина средних лет по-военному склонил голову. – Прошу прощения, господа, за, может быть, чрезмерное любопытство, но хотелось бы знать: вы здесь все?

– За нами идет отряд.

На лице помещика промелькнуло явное удовольствие.

– Что ж мы стоим? Проходите в дом. Умоетесь с дороги, а я тем временем распоряжусь насчет обеда.

– Благодарю, – упрашивать Аргамакова не пришлось.

В порядок прибывшие привели себя быстро, и тем не менее стол в обеденной зале был уже накрыт.

Было странно видеть аккуратно разложенные приборы, салфетки, фарфоровые тарелки. И полковнику, и его людям порой казалось, что ничего подобного давным-давно не существует на свете, как не существует прежней жизни. Давно – два с лишним бесконечных месяца, наполненных враждой и людской злобой.

Чувствовалось, что больше всего хозяину не терпится узнать, не возвращается ли все на круги своя, или перед ним последние уцелевшие осколки Империи, но расспрашивать Дзелковский не торопился. Прежде надо накормить людей с дороги, и уж потом можно удовлетворять свое любопытство.

Томить помещика Аргамаков не стал. Он в нескольких фразах рассказал о задачах своего отряда, упомянул о виденном по пути и выразил удивление здешним контрастом.

– Ничего удивительного, Александр Григорьевич. – Дзелковский был несколько разочарован услышанным, но старался не подавать вида. – Наш род владеет этими землями еще со времен Петра Великого. Мы всегда старались жить в полном ладу со своими людьми, а после освобождения мой дед заложил основы несколько иной хозяйственной системы. По существу, у нас здесь нечто типа пресловутой коммуны с поправкой на национальное сознание и принцип материальной заинтересованности. В усадьбе есть современная техника, крестьяне зажиточны, защищены всевозможными выплатами от болезней и старости. Так с какой стати им бунтовать? Правда, несколько раз объявлялись пришлые банды, но Господь милостив, пока отбивались. Я ведь тоже офицер.

Аргамаков посмотрел вопросительно, и хозяин пояснил:

– Образование у меня гуманитарное, но в роду служили все. Я с детства усвоил: если идет война, настоящий мужчина должен воевать. На боксерское восстание не успел, пока туда прибыл, все уже было кончено, но японскую прошел до конца и на великую поступил добровольцем в первые дни. Когда же все рухнуло, вернулся к родным пенатам. Теперь вот стараюсь сохранить хотя бы крохотный островок нормальной жизни среди всеобщего хаоса, а попутно веду кое-какие исследования из истории. Под луной не бывает ничего нового. Все уже было, только мы редко имеем возможность узнать всю подноготную былых событий, вот и удивляемся, глядя на перемены.

– Вам бы с нашим доктором поговорить, – не сдержал легкой улыбки полковник. – Он тоже любит порассуждать о причинах и следствиях. Хотя, должен признаться, мне это здорово помогает. Павел Петрович человек умный, подо все готов подвести философскую базу.

– Не Барталов, случаем?

– Так вы знаете Барталова? – Аргамаков давно знал, что мир довольно тесен, но все равно несколько удивился.

– Лечил он меня еще на японской. Я тогда первую рану получил. К сожалению, не последнюю.

– Скоро его увидите. Я думаю, через час они уже подойдут. Еще стемнеть не успеет.

– Я уже распорядился насчет размещения отряда, – предупреждая просьбу, сообщил Дзелковский.

Положительно, местный помещик был замечательным человеком. Или сказывалась военная косточка?

– Вам что-нибудь известно о том, что творится в Смоленске?

– Цирк, – односложно высказал свое мнение Дзелковский, но счел нужным пояснить: – Собравшиеся в городе или оказавшиеся там многочисленные представители разных партий, депутаты Думы, земгусары, всевозможные нелегалы и прочий охочий до власти люд решил, что пришел их черед. Раз уж не удалось установить демократическую республику во всероссийском масштабе, то надо в утешение создать хотя бы маленькое ее подобие. Уж не ведаю как – между собой все эти «граждане» грызутся похлеще пресловутой кошки с собакой, – но цели они достигли. Так что теперь вы находитесь на территории Смоленской губернской демократической республики.

Офицеры недоуменно переглянулись. За все время пути они не видели никаких следов власти и даже не слышали ничего о ней.

– Вы серьезно, Дмитрий Андреевич? – Аргамаков задал вопрос, который вертелся на языке у всех прибывших с ним.

– Разумеется. Я дважды по делам побывал в Смоленске и потому имел счастье видеть все это воочию.

Наличие хоть какого-то государственного образования здорово меняло дело. И не беда, что оно пока ограничено одной губернией. Главное – это почин, наличие хотя бы какой-то территории, а уж к ней рано или поздно будут присоединяться остальные.

– Так. И как далеко распространяется власть? Признаться, за все время пути мы ни разу не слышали о ней.

– А ни на сколько. – Дзелковский небрежно махнул рукой. – В том смысле, что формально она распространяется на всю губернию, а реально никакой власти нигде нет. Есть кучка всевозможных политиканов и их прихлебатели, жизнь же течет сама по себе. Я, признаюсь, тоже поначалу обрадовался. Даже самая слабенькая власть лучше полного всеобщего безвластия, но эта ограничена лишь круглосуточной говорильней в лучших думских традициях да борьбой с некой контрреволюцией уже в традициях революционных. В итоге за симпатии к прежней России вполне можно попасть за решетку, а то и к стенке. Это и есть единственное проявление власти. В остальном же за пределами города никто и не подозревает, что живет в новом государстве, да и в самом Смоленске царствует все та же анархия. Единственное – в городе сохранилась школа прапорщиков во главе с полковником Мандрыкой. Мировой офицер, доложу я вам! Правители хотя и косятся на школу, как на очаг контрреволюции, но разогнать пока не решаются. Может, надеются, что юнкера разбегутся сами собой, а может, понимают, что никакой другой реальной силы в городе нет. Запасные батальоны разложены, солдат объединяет только кухня, а кадеты еще слишком молоды. Что творится дальше, точно не знаю, но слышал, что Москва повторила судьбу Петрограда и превратилась в арену битвы различных банд. А за Москвой… Разве что в казачьих областях.

За столом повисло тягостное молчание. Офицеры вновь почувствовали, какую ношу они добровольно взвалили на свои плечи. Она не просто стремилась пригнуть, нет, она вдавливала в землю, да только как скинуть ее, отречься от того, что было усвоено за предыдущую жизнь?

– А мы все равно пойдем, – проговорил Аргамаков словно заклинание. – И пойдем на Смоленск. Пока туда не дошел один наш старый знакомый.

– Какой знакомый? – Хозяин был единственным, кто не понял, о ком идет речь.

– Да есть тут один такой… – Аргамаков вкратце пересказал историю стычек с бандой матроса.

Он высказался и теперь смотрел на хозяина. Полковник видел Дзелковского впервые, но уже составил о нем определенное мнение и ждал, что тот скажет о возможной судьбе города.

– Дела… – задумчиво произнес Дзелковский. Сверхъестественные способности матроса его не удивили. Если он не сталкивался до сих пор ни с чем подобным, то явно предполагал возможность чего-то в этом роде.

Или сталкивался? Судя по тому, что видели люди Аргамакова, жестокие чудеса теперь не были исключением из правила. В той или иной форме они встречались почти повсюду и почти никогда не несли окружающим ничего хорошего.

– Новоявленное правительство не жалко. Наша интеллигенция постоянно была явлением антигосударственным, с одной стороны, а с другой – сама оголтело рвалась к власти. Но получившееся в итоге сочетание абсурдно и заранее предопределило судьбу всего, что она может создать на государственной ниве. В области критики, всевозможных интриг и провокаций им равных нет, но сделать нечто толковое – за гранью их способностей. Перед реальной силой наше нынешнее правительство разбежится, а вот простых людей жалко. Они-то ни в чем не виноваты.

– Думаете, у города нет шансов устоять? – уточнил Аргамаков.

– Нет. Дело не в величине банды и не в способностях ее главаря, а в устройстве городской власти. Каждый соблюдает свою выгоду, до остальных никому нет дела. О других ценностях молчу. Честь, порядочность, совесть с выборным правлением не уживаются. Не состыкуются они со свободной личностью. О воинской доблести я и не говорю.

– Так. Тогда надо идти, – сделал вывод полковник. – И чем скорее, тем лучше.

– Я надеялся, что вы у меня хоть на дневку остановитесь, – с ноткой разочарования протянул Дзелковский. – Тут идти если с тяжестями, то от силы два дня, а налегке вообще день. Заодно бы в моих людей веру вдохнули. Мол, все еще обязательно образуется. А то у них в глубине души все равно сидит впечатление, будто все вокруг полетело к чертям, и только одни мы еще каким-то образом держимся.

Аргамаков посмотрел на своих офицеров. По их лицам было видно, что они всецело на стороне хозяина и лишь правила субординации не позволяют им высказать своего мнения.

– Хорошо, до завтрашнего полудня мы будем вашими гостями, – согласился полковник. – Заодно пошлем людей в Смоленск для налаживания контакта с вашим правительством.

Помещик просветлел и сообщил:

– Тогда вечером приглашаю господ старших офицеров, а равно и всех присутствующих на небольшой бал в вашу честь.

– Бал?

– Со мною в данный момент проживают две моих племянницы со своими подругами. Времена неспокойные, а тут защита. Уверен: они будут рады приветствовать людей, которые остались верными присяге и долгу… – В этот момент в столовую скользнул старый мужчина и что-то шепнул на ухо своему хозяину.

Тот немедленно повернулся к гостям:

– Ваш отряд на подходе. Идемте, господа. Я помогу вам получше разместить людей.

Сидеть за столом было уютно, но долг заставил Аргамакова подняться.

Остальные офицеры последовали примеру командира.

Отряд вступал в поместье стройными рядами, словно шел на смотр. Дружно отбивалась ножка, орудия и пулеметы двигались с четким интервалом, и даже небольшой оркестр бодро двигался впереди, а у самого входа в село разродился звуками Егерского марша.

Все это до такой степени напоминало прежнюю безоблачную жизнь, что на глазах у зрителей навернулись невольные слезы.

Но и воинам казалось, что они вступают в землю обетованную. Поэтому потные, покрытые пылью лица были полны энергии, словно и не было долгого похода среди разгулявшейся стихии. Так, обычный армейский переход в мирное время, каких проделано немало.

– На месте стой! Вольно! Разойдись!

– Дзелковский! Живой, черт! – К помещику подскочил фельдфебель офицерской роты Андрианов, молодой штабс-капитан из вольноперов, приставший к отряду в самом начале похода. – Откуда?

– Я здесь живу, – чуть усмехнулся в рыжие усы хозяин, с видимым удовольствием обнимая офицера.

Тот уже увидел командира, несколько стушевался, но тут же взял себя в руки:

– Позвольте представить, ваше высокоблагородие! Мой сослуживец Дзелковский. Чудесный пулеметчик и отличный офицер.

– Мы уже познакомились… – Но посмотрел на хозяина чуточку иначе, хотя в его боевых качествах не сомневался с первого взгляда.

– И я вас помню по японской, – сообщил подошедший Барталов. – Как нога? Не беспокоит?

– Ничуть, доктор, хотя с тех пор я попадал в руки ваших коллег еще трижды. – Дзелковский с чувством обнял Барталова.

– А вот это вы зря. Я не собираюсь, так сказать, хулить свою профессию, но, откровенно говоря, чем меньше с нами имеешь дело, тем лучше.

– Так ведь пуля дура, Павел Петрович. Она не разбирает. Да и осколок ничуть не умнее, – под общий смех ответил Дзелковский.

Он как-то сразу стал своим и теперь распоряжался наравне с Аргамаковым, определяя солдат и офицеров на постой.

Потихоньку начинало темнеть, и после торжественной зори с церемонией начался обещанный бал.

Зала усадьбы была ярко освещена сотнями свечей, и посреди нее чудесными видениями двигались одетые в пышные платья девушки. Их было шестеро. Юные, каждая прекрасная на свой манер. Сердца офицеров взволнованно бились под наплывом полузабытых чувств. Даже старшие и по званию, и по возрасту словно сбросили на вечер груз лет и забот, помолодели, превратились в юнкеров.

А что уж говорить о молодежи!

Вокруг каждого грациозного создания увивалось по дюжине кавалеров, блестели погонами, позвякивали орденами. Ловили каждое брошенное слово, каждый взгляд и дружно жалели об отсутствии парадной формы.

Это был вечер всеобщей влюбленности. Кавалеры были безукоризненно вежливы, ждали своей очереди на танец, а девушки раскраснелись от подобного внимания и платили им взаимностью. Маленькое чудо, волшебная сказка, в которой не хотелось думать о том, что вокруг в ходу совсем другие чудеса и это не более чем краткая передышка, возможно, последний отдых перед трудными боями и бесконечным походом.

Впрочем, будь подобные передышки почаще, может, дело не казалось бы таким безнадежным. Или, наоборот, судьба ниспослала этот вечер, чтобы показать воинам, что они защищают, дабы ни одно сердце не дрогнуло, что бы ни происходило кругом?

– Знаете, я впервые в жизни жалею, что не ношу золотых погон, – тихо произнес доктор Аргамакову.

– Бросьте, Павел Петрович. Ценность человека отнюдь не определяется принадлежностью к определенной касте, – так же тихо ответил полковник. – Даже в глазах женщин.

– Да, но порою лишь от определенных профессий зависит спасение мира. В данный момент – от вашей.

– Поэтому вы предлагаете всем поголовно надеть походную форму и взяться за винтовки? Но кто-то должен выращивать хлеб, создавать машины. Я уже не говорю, что без вас нам никак не обойтись. А спасение мира зависит не от одного умения стрелять. Лишь от готовности каждого человека выполнять свой долг и уже одним этим фактом делать окружающее лучше. Мы с вами так и не решили, что было причиною катастрофы, но ясно одно: если бы люди сами не захотели ее, не подчинились бы своим страстям и страстишкам, то ничего бы не было. Одни старательно будоражили другим головы, обещали царствие небесное на земле и прямо сейчас, а те верили, не задумываясь, откуда возьмется данное царство и что оно вообще из себя представляет. А впрочем, давайте хоть на этот вечер забудем про философию. Кто знает, когда еще придется просто отдохнуть?

Доктор согласно кивнул. Ему тоже не хотелось сегодня путаться в бесконечных загадках, к которым нет подхода хотя бы из-за недостатка информации.

– Мой танец. – Аргамаков улыбнулся и нежно повел племянницу хозяина в вальсе.

– Вы выполните мою просьбу, Александр Григорьевич? – Девушка серьезно посмотрела на полковника.

Была она стройна, на редкость хорошо сложена. Обрамленное светлыми волосами лицо дышало свежей прелестью. Но голубые глаза смотрели серьезно и испытующе, и полковник невольно насторожился.

– Какую, Ольга Васильевна?

– Нет, вы прежде пообещайте.

– Хорошо, если это в моих силах, – все-таки сделал оговорку Аргамаков.

– Возьмите меня с собой.

– Как? – не сразу понял полковник.

– Стрелять я умею, спросите хоть у дяди. Хорошо езжу на коне. Могу работать медсестрой. Правда. Мы все по очереди дежурили в госпитале. Вам же нужны медсестры.

– Знаете, – не сразу нашелся Аргамаков, – это несколько иное. У нас, по существу, нет никакого госпиталя. Мы ведь находимся в постоянном движении. Сегодня здесь, завтра – в другом месте. Будь наш поход увеселительной прогулкой – с удовольствием, но в нашем положении – увы…

– Я на прогулку и не напрашиваюсь. Но неужели вы думаете, что легко просто сидеть и ждать, пока кто-то другой наладит прежнюю жизнь?

В голосе девушки прозвучала страсть, словно речь шла о чем-то очень важном.

– Поверьте, Ольга Васильевна, сейчас важно не только стрелять. То, что сделал ваш дядя, – это больше чем подвиг. Будь все такими – и не пришлось бы нам сейчас странствовать в поисках уцелевших обломков былого величия. А я, извините, не имел бы удовольствия танцевать с вами.

– Но это совсем другое. Нет, я не умаляю заслуг дяди. Но что значит маленький уголок по сравнению со всей землей?

– Кто знает, – вздохнул Аргамаков. – Вдруг с такого уголка и пойдет возрождение. Должен же быть пример, что при любых условиях можно обеспечить нормальную жизнь. Смотришь, кто-то и задумается: почему он не сумел? Ведь большинство людей хотят нормального человеческого существования. Грабежом долго никто не проживет. Запасы-то не беспредельны. Кончатся – и поневоле придется вновь обрабатывать землю, чтобы хоть с голоду не умереть. А чтобы на ней работать, надо ведь уверенность в завтрашнем дне иметь. Иначе зачем все это?

К сожалению, речь полковника не произвела большого впечатления на девушку. В ее представлении поход небольшого отряда был высокой романтикой, а здесь, в усадьбе, была просто очень трудная работа.

На этот раз Аргамаков без труда прочитал девичьи мысли. За две пройденные войны он видел немало молодых людей, в чьих представлениях битва обязательно воспринималась как подвиг. А потом многие из них погибали, уцелевшие же смотрели на войну уже иначе. Как на очень тяжелую, но необходимую работу.

Взять, к примеру, Орловского. Примчался на войну типичный студент с кашей в голове. Тут тебе и всемирная свобода, и одновременно долг перед родиной. И что? В итоге вышел отличный офицер. Жаль, что его незадолго до катастрофы ранило, и где он теперь, неизвестно.

Правда, это были юноши, а тут – очаровательная девушка. Но что из того? Молодость – она и есть молодость. Отношение ко многому совсем другое, чем в более зрелые годы.

Полковник набрал в грудь побольше воздуха, чтобы старательно объяснить это девушке, но тут как раз кончилась музыка, и пришлось отвести свою мимолетную партнершу на место.

– Так что вы решили, Александр Григорьевич? – успела по дороге спросить Ольга.

Произнесла она это таким тоном, будто речь шла о гораздо более естественных вещах в отношении мужчины и женщины. Сердце Аргамакова даже на секунду вздрогнуло, словно у мальчишки.

Что поделать? Порою даже умудренному и не раз битому жизнью человеку хочется хоть на мгновение вернуться в те времена, когда и радости, и разочарования были далеко впереди…

Наваждение тут же схлынуло, и Аргамаков произнес не без иронии:

– Потом поговорим, Ольга Васильевна. Только дайте мне, пожалуйста, слово, что не будете мучить подобною просьбой моих офицеров. Не заставляйте этих прекрасных людей идти ради ваших прекрасных глаз на нарушение приказов.

– Слушаюсь, господин полковник! – Ольга шутливо вскинула правую руку к голове, старательно подражая отданию чести.

И столько в этом было юного озорства и бездумного кокетства, что Аргамаков ничуть не обиделся за легкую насмешку над святым ритуалом.

А оркестр уже играл следующую мелодию, и очередной офицер с упоением кружил в танце это очаровательное создание.

– Впечатляет? – со смесью иронии и зависти спросил не любящий танцев Барталов.

– Еще бы! – к изумлению доктора, Аргамаков впервые за последние месяцы расцвел в счастливой улыбке.

– О женщины! Женщины!

– Все хорошо, но эти дивные создания просятся тебе в помощницы, – в тон доктору произнес Аргамаков. – Хочется им чего-нибудь возвышенного, светлого.

Павел Петрович поперхнулся. Его лицо приняло непередаваемое выражение, на котором читались те слова и выражения для ответа, которые не сразу нашел доктор.

– Нет, но это… как так… – не без труда выдохнул Барталов.

– Просто, Павел Петрович, просто, – с чувством сказал полковник.

– Нет. Вот этого нам точно не надо. – Постепенно доктор приходил в себя. – Избави Бог от чувствительных барышень! Может, в мечтах и романтично ухаживать, так сказать, за ранеными героями, только наяву это довольно грязный будничный труд. Опять-таки народ у нас молодой, начнутся ухаживания, потом – ссоры…

– Поножовщина, – воспользовавшись паузой, насмешливо вставил Аргамаков.

– Почему поножовщина? Да вы шутите, Александр Григорьевич, – понял Барталов. – Нет, но я все равно против. В нормальной обстановке присутствие женщин вполне приемлемо, но в нашей…

– Что за спор? – заинтересовался подошедший Канцевич. – Да еще на балу, в присутствии посторонних.

Его чуть вытянутое всегда такое спокойное лицо тихонько светилось счастьем, совсем как лица молодых офицеров.

– Тут к нам барышни напрашиваются, Александр Дмитриевич, а Павел Петрович категорически отказывается принимать их в свою команду, – сообщил Аргамаков.

– А я-то всегда считал, что наш милый доктор мечтает завести себе потихоньку гарем… – Положительно, обстановка в имении располагала к легким шуткам и ничего не значащему трепу. Словно действие происходило где-нибудь на маневрах, а не в безумном походе по одичавшей земле.

– А евнухов для охраны кто мне выделит? – пробурчал доктор.

– У нас, милейший Павел Петрович, армия, а не монастырь. Где же вы слышали, чтобы солдаты евнухами были?

– Да ну вас к лешему! – Павел Петрович махнул рукой и демонстративно отошел в сторону.

Полковники переглянулись и беззлобно рассмеялись.

Играл оркестр, кружились в танце пары, лица барышень и офицеров светились умиротворенным счастьем…

Все это напоминало прежнюю жизнь, и очень не хотелось думать о том, что лежало за пределами небольшого островка покоя, забыться недолгим солдатским счастьем, отложить хотя бы на эту волшебную ночь бесконечные проблемы и тревоги.

– Надо бы с утра выслать кого-то в Смоленск для связи.

Улыбка еще не сошла с лица Аргамакова, но голос звучал серьезно.

– Для связи или для разведки? – деловито уточнил Канцевич.

От его веселости мгновенно не осталось и следа.

– Хотелось бы больше для связи, но чем черт не шутит? Ситуация меняется быстро и, самое плохое, почему-то только в плохую сторону. Мы впервые встретили какую-то власть, но, по словам нашего уважаемого хозяина, власть очень слабую, пораженную изнутри недугами. Если они до сих пор не смогли распространить ее дальше города, то она может легко пасть без всяких нападений извне. Так сказать, по примеру других городов. Там же тоже что-то организовывалось, а удержаться не смогло.

– В Смоленске есть школа прапорщиков, – напомнил Канцевич.

– В Москве и Петрограде были целые училища. Вопрос не в количестве сил, а в их грамотном и целеустремленном использовании.

– Согласен.

– Я думаю, пошлем автомобиль. Пусть возьмут на всякий случай легкий пулемет. Надеюсь, Дзелковский не откажется выделить толкового проводника.

– Я хотел бы отправиться с ними сам.

– Вы мне нужны при отряде, Александр Дмитриевич, – твердо возразил Аргамаков.

Лицо начальника штаба было абсолютно бесстрастным, но Аргамаков счел нужным добавить:

– Не обижайтесь, Александр Дмитриевич. Если бы это было необходимо для дела, то лучшей кандидатуры я бы не желал. Но вы моя правая рука, а думаете, легко быть одноруким? Вы же из Генерального штаба…

Сам Аргамаков в академии не учился и большинства чинов был удостоен за боевые отличия. Не случись последней войны – он бы так и остался вечным капитаном, одним из тех, кто терпеливо тянут свою лямку в забытых Богом и людьми гарнизонах, составляя надежный костяк императорской армии.

Уточнить детали предстоящего им не дали.

Бал имеет свои законы. Понятия субординации здесь стушевываются, и любой участник при желании может присоединиться к чьей-нибудь беседе.

На этот раз желающим был Дзелковский.

Одетый по случаю праздника во фрак, несколько неловко сидевший на его подтянутой спортивной фигуре, хозяин имения приблизился к начальству с подносом в руках. На подносе уютно расположилась пузатая бутылка в окружении маленьких рюмок.

– Позвольте предложить вам на пробу этот напиток, господа полковники.

Под рыжеватыми усами Дзелковского змеилась плутоватая улыбка.

Офицеры невольно переглянулись. Чувствовался какой-то подвох, но не пасовать же перед рюмкой явно алкогольного зелья! Все-таки не кубок Большого Орла!

– Жаль, доктор куда-то запропастился! Я у Павла Петровича в большом долгу, – действуя с поразительной ловкостью, Дзелковский одной рукой удерживал поднос, а другой подхватил бутылку и наполнил три рюмки.

Пахнуло чем-то спиртным, но не водкой и уж не сивухой. Какая-то настойка, но на чем, понять так сразу было невозможно.

– Ну, с Богом!

Хозяин первым опрокинул рюмку, как бы демонстрируя, что ничего плохого не будет. Настойка пробежалась по жилам огнем, дыхание чуть сперло, но в следующий момент в голове словно наступило просветление.

Это совсем не походило на опьянение с его ложным пониманием сущностей. Напротив. Возникло впечатление, что сегодня и не пили, и в то же время в теле и мыслях образовалась легкость, а с души будто исчезла застарелая усталость.

– Чудесно, – произнес Аргамаков внимательно наблюдающему за реакцией хозяину.

– Рецепт моего прапрадеда, – с гордостью поведал Дзелковский. – А тому достался не то от самого Калиостро, не то от Сен-Жермена. Хотя, я думаю, это только легенда. По части всевозможных талантов наш народ не уступает зарубежным гастролерам.

– Так. Кстати, Дмитрий Андреевич, вы нам не сможете выделить толкового проводника? Мы тут решили с утра направить в Смоленск нескольких офицеров для установления контактов с правительством.

– Разумеется. Да я бы и сам, только… – Дзелковский помялся. – Мое присутствие в составе делегации лишь повредит делу.

– Что так?

– Да высказал я в последний приезд кое-кому все, что думаю об их целях и методах. Так они меня мигом записали в темные силы, черную сотню, реакционные мракобесы, врага свободы и уж не помню в кого еще.

Офицеры переглянулись.

– Да мы вроде тоже на роль революционеров не тянем, – пожал плечами Аргамаков.

– Естественно. Вот потому и не хочу усугублять ситуацию. А человека я вам дам. Проведет кратчайшей дорогой, все покажет, все объяснит.

– Спасибо, Дмитрий Андреевич.

– Не за что, – отмахнулся хозяин и словно невзначай поинтересовался: – Мои барышни к вам в отряд не просились?

– Как вы узнали? – несколько удивился Аргамаков.

– Тоже проблема! Что я, своих племянниц не знаю?

– И как вы на это смотрите? – с надеждой осведомился Аргамаков.

– А как я могу смотреть? Стрелять они вправду умеют, сам учил. Всякие там перевязки – само собой. Тут они все в госпитале поработали… Но я бы на вашем месте их не взял, – непоследовательно заключил Дзелковский. – Не женское это дело. Хлопот потом не оберетесь.

– Так вы запретите…

– Ага. Чтобы они потом тайком сбежали! Чтобы на Оленьку запрет подействовал… В жизни не поверю. Во всем помогу. Продукты дам, проводников, но с барышнями разбирайтесь сами. Я только напортачу. Сами же потом не рады будете. А еще лучше – пойдите на компромисс. Пошлите ее в Смоленск с разведкой. Она довольна будет, а остальные главаря лишатся. Потом ее с моими людьми вернем.

Аргамаков внимательно посмотрел на хозяина, на Канцевича и с чувством произнес:

– Да… Дела…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Время застыло. Не сонной осенней мухой – натянутой до предела готовой лопнуть тетивой.

Глаза солдат враждебно уставились на неожиданного заступника. На лицах же неоперившихся прапоров появилась надежда. Но и только. Они еще не могли взять в толк, что свои тоже могут убивать и что покорность никогда не являлась действенной защитой. Не объяснишь, не втолкуешь, ибо это надо понять самому, однако в этом случае понимание может прийти слишком поздно.

Все тот же рыжий недомерок скользнул взглядом по подтянутой фигуре Орловского и с прежними истеричными нотками взвизгнул:

– Шкура! Офицерский прихвостень! Вот я тебя сейчас!..

Он неловко перехватил винтовку и попытался пырнуть Георгия штыком.

Напрасно.

Орловский шагнул в сторону, перехватил оружие, чуть крутанул, и рыжий по инерции полетел в уличную пыль.

Мелькнула было надежда, что ситуация переломится, взорвется смехом над незадачливым товарищем. Мелькнула – и умерла.

Но страха у Орловского больше не было. Ему ли, дважды получавшему Императорский приз по стрельбе, бояться какой-то обнаглевшей от собственной безнаказанности тыловой швали? Еще посмотрим, кому придется пожалеть о встрече! Зря ли его когда-то учил непревзойденный в бою Аргамаков!

Руки сами поудобнее перехватили захваченную винтовку. Передергивать затвор Георгий пока не стал. Все равно в упор из трехлинейки много не постреляешь. А вот штыком…

Звери в шинелях звериным чутьем ощутили перемену в своем противнике. Теперь перед ними стоял матерый хищник, и его глаза холодно говорили, что сейчас он будет убивать.

– Пошли вон!

Солдаты вздрогнули. Оборотная черта свободы – подчинение более сильному, а силы в Орловском было с избытком. Не физической: десять человек всегда сильнее одного, – нравственной.

Один только рыжий был за спиной и не видел лица своего обидчика. Теперь он поднялся, выхватил из кармана нож и бросился сзади на переодетого офицера.

Попытался броситься.

Орловский почувствовал его движение и, не оглядываясь, резко ударил прикладом.

Стоявшие невольно охнули. Удар пришелся рыжему точно в лицо, и оно моментально превратилось в кровавую маску.

Еще один из вояк попробовал дернуться, но увидел направленное на него дуло и застыл.