Охотничий Дом Фоли Люси
Я прижалась к нему, чтобы хотя бы согреться. Погладила его по затылку. Под ладонью было влажно.
– Твои волосы, – сказала я.
– Что?
Голос совсем не сонный. Он что, притворяется, что хочет спать?
– У тебя волосы мокрые.
– А, ну да, там дождь.
Я вспомнила совершенно ясное небо, неужели облака надуло так быстро? И вообще там же мороз, какой еще дождь. Впрочем, вероятно, это снег. Внезапно я поняла, что Джулиен лжет. Но почему и зачем? Никаких предположений у меня не было. Нет, все это глупости, беспокоиться не о чем. Ведь я и так знаю самую страшную его тайну.
Однажды вечером, около года назад, Джулиен сказал как бы между делом:
– У меня есть приятель. Он хочет, чтобы ты сделала ему веб-сайт. Он перебрался за город и пытается наладить свой бизнес. Что скажешь?
Догадывалась ли я уже тогда, что здесь что-то не так? Сейчас, вспоминая тот разговор, я понимаю, что тон был уж слишком непринужденным. А вот пальцы Джулиена нервно барабанили по кухонному столу, что с непринужденностью никак не вязалось. И на меня он не смотрел. Кроме того, ведь он никогда не воспринимал всерьез меня как веб-дизайнера, высмеивал мои нечастые разговоры о том, не завести ли мне собственное дело. Называл мое веб-творчество «поделками», будто я увлекалась шитьем лоскутных одеялок.
Это был бы только второй мой заработок – первый раз я помогала друзьям устроить праздник в честь будущего ребенка. Я тогда решила, что дело какое-то плевое, раз Джулиен решил мне предложить, какой-нибудь жалкий проект. Джулиен давно уже зарабатывал более чем достаточно, но сознавал, что мое самолюбие страдает. И в тот момент я не стала анализировать, почему именно мне он предложил эту работу. Обрадовалась, что пополню свое чахлое портфолио. И будет чем похвастаться на своем сайте и в соцсетях. И вообще, для привлечения клиентов нужно ведь иметь опыт и примеры работ. Дилемма, напоминающая спор о курице и яйце, но так оно и есть.
– Мне выслать ему расценки? – спросила я Джулиена. – Надеюсь, он не считает, что я буду работать бесплатно.
Не хотелось, чтобы парень подумал, что раз я жена его кореша, то ему обломится халява. Скидку по дружбе я, безусловно, сделаю, но я же прежде всего – профессионал. Мое время стоит дорого. Я давно не чувствовала себя востребованной, если такое вообще хоть когда-то было, и буквально наслаждалась этим ощущением. Ни о чем другом и думать не могла. Только о том, что не позволю унизить себя бесплатной работой.
– О деньгах можешь не волноваться, – сказал Джулиен, улыбнувшись, – он уже пообещал, что заплатит щедро. Часть наличными, часть на счет, так что можно не декларировать всю сумму, если не хочешь.
Но ведь фирма всерьез еще не начала работать. Никаких поступлений нет, и даже к концу года прибыль вряд ли будет. Джулиен ведь наверняка знал это?
Даже тогда я ничего особенного не заподозрила. Да и разве должна была? Он ведь, в конце концов, мой муж.
Только когда на мой счет упали пятьдесят тысяч фунтов, а Джулиен вернулся домой «из паба, где смотрел регби», с такой же суммой пятидесятифунтовыми купюрами, у меня зародились подозрения.
– Джулиен, какого хрена происходит?
Он криво усмехнулся, развел руками:
– Столько он захотел тебе заплатить. Ему так понравилось. И у него денег куры не клюют, для него эта сумма – просто мелочь.
Я, может, даже и поверила бы, если бы не видела его глаза.
– Джулиен, – сказала я твердо, чтобы он знал, что лапшу он мне на уши не навесит, – деньги поступили на мой счет. Так что я уже вовлечена в эту вашу херню. И я твоя жена. Поэтому ты должен рассказать мне все прямо сейчас.
– Но так будет лучше для нас, – хрипло сказал Джулиен. – Я… В общем, мне подвернулся шанс.
– Какой шанс? Работа на стороне?
– Ладно. – Он ухватился за спинку стоящего перед ним стула, и я увидела, как костяшки его пальцев побелели. – Думаю, могу тебе рассказать. В общих чертах…
Он как будто собирался с силами.
– Слушай, эта возможность просто сама мне в руки пришла. Ко мне попала некая информация, и было глупо ею не воспользоваться.
И тут до меня дошло.
– О боже, Джулиен. Господи. Ты имеешь в виду торговлю инсайдерской информацией? Ты об этом сейчас говоришь? Вот откуда эти деньги?
Его мгновенно побледневшее лицо сказало мне больше правды, чем все его слова.
– Я бы не стал это так называть. Нет, ничего такого. Я всего лишь навел пару человек на одну мысль. Друзей. Ничего по-настоящему важного. Такое случается постоянно.
Я не могла поверить своим ушам.
– Ты имеешь в виду, что таких людей постоянно арестовывают.
Только на прошлой неделе я читала про Рея Йорка, партнера одного крупного инвестиционного банка, который схлопотал срок за то, что продавал секреты своему партнеру по гольфу. На поле он как бы случайно поделился интересной новостью, якобы не зная, что его приятель торгует информацией и зарабатывает на этом миллионы. Потом Йорк утверждал, что ничего не понял даже тогда, когда его друг начал настаивать, чтобы он принял подарки: часы «Ролекс», украшения для жены, пачки наличных. Его вычислили, и жизнь его была кончена. Он потерял работу, оказался в тюрьме, жена с ним развелась, дорога назад в финансовую сферу для него закрыта теперь навсегда. Си-эн-эн показала интервью с ним возле здания суда, он чуть ли не рыдал, говорил, что пусть все отнесутся к его истории как к поучительной. И разумеется, суд постановил, что он должен вернуть все и даже больше.
Этот тип не вызвал у меня ни малейшего сочувствия. Разве можно, думала я, быть таким гребаным идиотом? Это казалось мне очевидным.
Но, как оказалось, мой муж был именно таким гребаным идиотом.
– Где были твои мозги, Джулиен? – закричала я. – Ты как картежник, который вечно ждет новой комбинации.
– Прости, Мэнди, я не знаю, что… – И вдруг его лицо изменилось, стало жестким. Он больше не оправдывался, не ныл и не жаловался. – Тебе легко говорить, Миранда. Но ты, похоже, забыла, сколько стоит твоя сладкая жизнь. Сколько стоят наши путешествия – Тулум, Мальдивы, Санкт-Антон. Между прочим, все это не даром. Ты половину своего времени проводишь, листая проспекты о поездках, за которые надо заплатить больше, чем некоторые зарабатывают за год. А все эти посылки от Net-a-Porter каждый сезон или ежемесячные пятьсот фунтов твоему сраному диетологу? Да, я много зарабатываю. Но у нас почти нет сбережений. А теперь ты постоянно твердишь о том, что надо завести детей, – а знаешь ли ты, сколько сейчас стоят частные школы? Ведь дети Миранды Адамс, конечно, не могут ходить в бесплатную школу, как я. А университет? Ты в курсе, что они снова подняли цены? Работает ведь только один из нас…
Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Моя работа не так надежна, как ты думаешь, Миранда. Финансовый кризис был не так уж давно. А тогда мы едва не оказались в полной заднице.
Я ушам своим не верила.
– Ты не имел права вмешивать в это меня, Джулиен. Это твои проблемы.
Наверное, мне давно уже следовало заметить. Потому что так было всегда. Джулиен не из богатой и дружной семьи. Его растила мать-одиночка. Можно только представить, чего ей стоило отправить его в университет. Хотя по его поведению там об этом нельзя было догадаться. Он стыдится того, что всегда был… нет, не бедным, просто небогатым. Он боится выглядеть плохо одетым, некрасивым – в его понимании, именно это и есть бедность. Ему как будто постоянно чего-то не хватает. Если бы случилось не это, то что-то еще. Завел бы связь на стороне или стал бы игроком. Возможно, мне стоило даже порадоваться, что произошло именно это, а не что-то похуже.
Даг
Стояла темная ночь. Его любимое время. Это место полностью принадлежало ему – наконец-то. Или, по крайней мере, он так думал, пока не наткнулся на этого придурка, того, что спрашивал про вай-фай, – смазливая рожа, так и хочется врезать. Джулиен. Когда по нему скользнул луч фонаря, Джулиен шагал по тропинке от Охотничьего Дома к коттеджу, где они поселились с женой. Но жуткий шум прекратился уже час назад, и все окна давно погасли.
Мужик замер от удивления, когда его поймал луч. Он был похож на зверя, на оленя из стада, освещенного фарами «лэндровера». На лице отразилась лихорадочная работа мысли, словно он соображал, должен ли объяснять, что делает у озера так поздно. Но в результате лишь поморщился, кивнул и, не оборачиваясь, двинулся дальше. А ведь до этого он выглядел таким виноватым. Сгорбленные плечи, странная неловкая походка человека, которого что-то терзает. Даг готов был поклясться, что мужик не ожидал никого встретить. И чем бы он ни занимался, его застигли врасплох.
Хоть какая-то компенсация за разрушенный покой. Даг улыбнулся.
Он взял с собой собак. Гриффин – красавица-ретривер, короткошерстная, с мягкими, бархатными губами. А Волли – австралийская овчарка, тоже красотка, но со слегка странной мордой – один глаз карий, другой голубой, а окрас мраморный, будто чернила расплылись по воде. Обе собаки души в нем не чаяли, им не было дела до его угрюмости, которая отпугивала людей.
Вечером собаки вели себя чуть возбужденно. Наверное, потому, что в воздухе витало предвестие снега – необычный, чуть металлический свежий запах. Прогноз ничего не обещал, но в таких местах, как это, учишься больше доверять глазам и запахам, а не науке.
Завтра придется обойти этих тупых туристов, предупредить. Похоже, снегопад ожидается нешуточный. Если им нужно что-то из продуктов на ближайшие пару дней, пусть скажут сегодня. Навалит снега по-настоящему – и проехать будет невозможно даже на «лэндровере». Никто не сможет добраться сюда. Или выбраться отсюда.
Он поднял ветку с тропинки и швырнул. Та исчезла где-то в темноте. Собаки сорвались с места. Еще не так давно они были одинаково проворные, но Гриффин постепенно стареет и уже не столь быстрая, как прежде. Волли вырвалась вперед и получила приз – судя по яростному мотанию хвоста.
В такие часы Дагу даже дышалось легче.
Внезапно Волли бросила палку и завыла.
– Что такое, девочка? Что там такое?
Гриффин тоже что-то учуяла. Обе уже бежали, опустив морды к земле. Наверное, кролик или лиса. А то и олень. Хотя олени не часто выходят к озеру.
Тут и Даг услышал шум, потрескивание, шорохи – словно крупное животное осторожно пробиралось через подлесок.
– Кто здесь?
Раздался громкий треск. Зверь – или человек – ломился прочь.
Собаки устремились на звук. Даг позвал их – раз, другой. Собаки неохотно, но вернулись. Если это снова кто-нибудь из гостей, собаки напугают идиота до смерти.
Даг направил луч фонаря на землю, пошарил им вокруг – и в ярде от себя увидел четкий след ноги. Один-единственный. Отпечаток был крупный. Даг осторожно поставил в него свой ботинок. Размер почти тот же. Конечно, это мог быть кто-нибудь из гостей, но странно, что человек решился отойти от домов так далеко. Он слышал, как они спускались к берегу перед ужином, но чтобы углубиться на такое расстояние, да еще почти в полной темноте… И у оставившего след ботинка отличная рифленая подошва. А эти лондонские хлыщи все как один в обувке, которую они считают в самый раз для загородных приключений, – в «дюбарри» и «тимберлендах».
Значит, исланды? У них-то годная обувь. Но остается вопрос: зачем кому-то из гостей убегать, услышав его оклик?
Даг едва ли не каждую ночь в это время выбирался проверить, все ли в порядке. Однако не все свои ночные вылазки он помнил.
Однажды, проснувшись, он обнаружил, что лежит на мокром вереске у противоположного от домов берега, рядом с бывшим лагерем скаутов. Стояла глубокая ночь, но, к счастью, светила луна, и он сумел сообразить, где находится. Он не помнил, как попал сюда, но ноги ныли так, будто долго бежал. Руки горели. Уже в коттедже он обнаружил, что ладони все в ссадинах.
Он так и не смог вспомнить, что с ним произошло. Однажды в детстве ему делали общий наркоз. Словно черный занавес упал, свет выключили, время исчезло. Вот и в этот раз большой кусок времени выпал, вместо него зияла пустота. Он мог находиться где угодно. Делать что угодно.
Такое с ним приключалось и в городе, только там было хуже. Он обнаруживал себя в незнакомой части города, брел по неведомым улицам, лежал на детской площадке или, спотыкаясь, ковылял по шпалам железки. Этому имелось название, звучащее как название музыкального произведения, – фуга. Красивое слово для такой гнуси. По словам психиатра, эти провалы в памяти – следствие травмы. Они являются симптомом, а не расстройством как таковым. И главное для него – начать говорить о том, что с ним случилось. Это понятно? Потому что это состояние – даже если оно пока и не причинило большого вреда, не считая ночной неразберихи, – однажды может закончиться плохо. Для него самого. Для других людей. В конце концов, уже ведь произошел один инцидент. Собственно, из-за этого-то он и пришел к психиатру.
– Да, – сказал Даг, глядя доктору прямо в глаза, – но это не было в состоянии фуги. Я точно знал, что делаю.
Психиатр откашлялась, вид у нее был недовольный.
– И тем не менее, думаю, мы установили, что и тот инцидент, и все эти случаи прямо или косвенно связаны с травмой.
Ему было предписано определенное число сеансов, хотя в отчете психиатр указала, что, по ее мнению, этого недостаточно. Он дважды перечитал: все предписания носили рекомендательный характер, а не обязательный. Он мог спокойно игнорировать ее советы. Дагу не верилось, что он так легко отделался. Но мысль, что, сам того не сознавая, он может причинить кому-то боль, засела у него в голове. И, вместо того чтобы прибегнуть к крайней мере, – ибо он и мысли не допускал, что станет обсуждать тот день, даже ради спасения собственной жизни, – он уехал туда, где почти нет людей.
Какое-то время он выжидал у кромки леса, пытаясь уловить шум, движение. Но было тихо, и собаки вроде тоже успокоились.
Той же дорогой Даг вернулся к себе. Не раздеваясь, повалился на кровать, надеясь, что, может, удастся хоть немного поспать.
Обстановка в его комнате была спартанская. На стенах никаких картин, на полках никаких безделушек, только пара тоненьких книг – сборник рассказов и сборник стихов. Даг давно уже ничего не читал, эти две книжки были связью с тем человеком, которым он был прежде, ключом к нему. В комнате не было ничего, что бы сообщало хоть что-то о ее обитателе, – если, конечно, не считать подсказкой саму ее аскетичность. В этой безликости было что-то от тюремной камеры. И это, если знать его жизнь, – а ее никто хорошо не знает – было никаким не совпадением.
Даг повернулся на бок, закрыл глаза. Имитация сна. Если повезет, получится подремать час или два. Он научился жить с этим, глушил кофе, чтобы побороть головокружение, принимал обезболивающие, чтобы подавить головные боли. Когда-то он спал глубоким, спокойным сном – как животное. То была жизнь другого человека, а сейчас такое невозможно и представить. Теперь каждый раз, закрывая глаза, он видит те лица. Умоляющие глаза будто спрашивают: Почему мы? Чем мы заслужили это? Их руки цепляются за его волосы, одежду. Он чувствует их на себе, пытается сбросить. Даже открыв глаза, он ощущает призрачные следы их пальцев на коже – как паутину воспоминаний.
Сейчас
2 января 2019 г
Хитер
После звонка в полицию я набрала лондонский номер босса. Разумеется, трубку взял не он, я услышала шелковый голос секретарши:
– Чем могу помочь?
Рассказала ей все. С полминуты в трубке ошеломленно молчали, потом она сказала:
– Соединяю вас с ним. – Теперь это был обычный человеческий голос, безо всякой жеманной ласковости.
Босс ответил сразу.
– Привет, Хитер, – произнес он так непринужденно, словно мы общаемся ежедневно.
Я видела его лишь однажды, мне запомнился довольно красивый (хотя, может, это просто ухоженность и обаяние) человек с улыбкой политика.
– У нас неприятности, – сказала я. – Мы нашли тело.
– О господи.
В голосе ни намека на потрясение. Напротив, я буквально слышала, как он размышляет – как и полагается человеку с улыбкой политика – о том, что предпринять, чтобы эффективнее защитить свою собственность.
– Боюсь, это не похоже на несчастный случай.
– Да? И ты, конечно, позвонила в полицию?
– Разумеется. Перед тем как позвонить вам.
– Я бы приехал, но не думаю, что это чем-то поможет.
– В любом случае сейчас это невозможно. – И я сообщила, что мы отрезаны от мира снегопадом.
– Ты говоришь, это Даг нашел тело?
– Да.
– Где?
В голосе появилась резкость. Возможно, он уже прикидывал, могут ли ему предъявить иск.
– У водопада, рядом со старой мельницей.
– Понятно. А ты или Даг что-нибудь видели?
– Нет, ничего особенного.
– Иэн тоже в курсе?
– Мм… пока нет. Он уехал под Новый год, как только закончил с делами.
– Хорошо, но, разумеется, ему следует узнать. Важно, чтобы ты ввела его в курс дела.
– Конечно. Сейчас позвоню ему.
– Позвони. И, пожалуйста, держи меня в курсе всех новостей.
– Конечно.
Я попыталась произнести это твердо, но вышло сдавленно, почти что шепотом. Его голос такой деловитый, такой отстраненный. Наверное, это возможно там, где он находится, далеко в Лондоне… в месте, не тронутом атмосферой смерти, которой здесь буквально все пропитано.
Я набрала номер Иэна. У меня был только номер его мобильного. Включилась голосовая почта. К сожалению, единственная связь – мобильные телефоны, но большую часть времени связь в поместье ужасная. Я наговорила сообщение. Уверена, босс на нем еще отыграется, но, если честно, сейчас меня это волновало меньше всего.
Только я дала отбой, как в дверь постучали.
Это был Даг.
– Они здесь. Гости.
Пока я звонила, он обошел всех гостей и привел их в Охотничий Дом.
Выглядел Даг плохо, я это и раньше заметила, но мне было не до того, все заслонило жуткое событие. Фиолетовые круги под глазами, как если бы он неделю не спал. Ощущение, будто смерть одного из гостей затронула Дага лично. И отчего-то перевязана ладонь. Утром он был в перчатках.
– Что у вас с рукой?
– А, – он поднял ладонь и посмотрел на нее так, словно впервые видел, – кажется, поранился.
– Когда? Рана, похоже, серьезная.
– Когда? Не помню. – Он почесал затылок другой рукой. – Вроде бы, дней пять назад.
Неправда. Этого попросту не может быть. Во время ужина по-хайлендски повязки у него точно не было. И рана наверняка серьезная, если он перевязал, ведь я уже видела у Дага ссадины и порезы, на которые он не обращал никакого внимания, даже пластырем не пытался залепить.
– Сказать, что вы поговорите с ними?
Забинтованную руку он сунул в карман куртки.
Итак, сообщить о случившемся придется мне, хотя мы с Дагом даже не обсуждали это, но иное словно и не подразумевалось. Стараясь подавить страх, я кивнула и вышла за ним из кабинета.
Гости собрались в гостиной. Но только туристы из Лондона, исландцев приглашать не стали. Мы с Дагом решили, что скажем сначала друзьям погибшего – это самое тяжелое.
Когда я вошла, все разом обернулись. На прежней работе я делала это постоянно. Все эти встревоженные семьи, ожидающие новостей, родные, которым я должна сообщить то, что они меньше всего хотят слышать. Нам не удалось. Возникли непредвиденные осложнения. Мы сделали все, что могли.
Ногти впились в ладони. Я ведь была и на той стороне. И знаю, каково это. Лица расплывались перед глазами – замершие, напряженные, внимательные. Подкатила тошнота. То, что я собираюсь сказать, изменит их жизнь навсегда.
– Мы нашли.
Тут же посыпались вопросы, но я подняла руку, прося тишины. Важно изложить ужасную новость как можно быстрее, чтобы не зародить надежды. Надежда – великое дело, если есть шанс, что все будет хорошо. Но когда произошло необратимое, надежда только во вред. Хотя я не думаю, что кто-то из них еще надеялся. Они уже все поняли. Однако понимать и знать – не одно и то же.
– Боюсь, у меня очень плохие новости.
Атмосфера мгновенно накалилась. Сгустившееся напряжение словно сдавливало меня со всех сторон. Ладно, у меня на руках все карты, я готова раскрыть их, и пусть они делают с этим что хотят.
– С глубоким сожалением вынуждена сообщить, что она мертва.
В первый момент – ошеломление, у всех. Смотрят молча, будто ждут еще одной, ключевой, фразы. Но постепенно смысл услышанного дошел до каждого, и все отреагировали по-разному: истерика, недоумение, злость.
Я знала, что ни одна из этих реакций не является более или менее верной. Я не раз наблюдала это в больнице, когда приходилось оповещать ближайших родственников. Любой медик скажет вам, что чаще всего стоит беспокоиться о тех, кто спокоен, а не о тех, кто воет и кричит. Вот только больно одинаково всем. Горе столь же разное в своих проявлениях, как и люди, на которых оно обрушивается. Мне хорошо это известно.
Но невольно мелькнула мысль: что, если кто-то из них притворяется? Разыгрывает спектакль? Посыпались вопросы про тело, как я его нашла, как оно выглядело… Я отвечала, а в голове билось одно: вдруг кто-то из них уже все знает? Вдруг он или она знают больше, чем показывают?
Я сидела в убежище моего кабинета, когда зазвонил мобильник. Я схватила телефон, полагая, что это босс или полиция, – звонят, чтобы сообщить, что они уже в пути. Это была не полиция.
– Мам, я не могу сейчас говорить.
– Что-то плохое случилось. Я уверена.
Как она смогла понять это из одной моей короткой фразы? Я стиснула зубы. Заставила себя успокоиться.
– Со мной все в порядке, это все, что тебе нужно сейчас знать. Поговорим позже. Ладно?
– Ты не позвонила вчера, как мы договаривались. Поэтому я подумала, наверное, что-то стряслось… – Ее голос срывался от волнения. – О, Хитер, я не должна была позволять тебе уезжать в такое место.
Мама так и не сумела понять мои чувства. Почему, оказавшись в одиночестве впервые за пятнадцать лет, я захотела еще большего одиночества и переехала в такое место. Но она не могла понять, потому что я не могла объяснить то, что просто чувствовала: в окружении других людей мое одиночество лишь острее. Друзья, как бы они ни пытались мне помочь, как бы ни сочувствовали, напоминали о нем. И город, где мы жили. На каждом углу кафе, где мы завтракали; книжные магазины, где мы с удовольствием и подолгу зависали; закусочные «Сенсбери», где покупали готовые блюда с карри и бутылку вина. Но хуже всего было в нашей квартире. Я просто не могла заставить себя войти в нее. Средоточие воспоминаний о нашей жизни – мы поселились там сразу после университета. В этой квартире я провела всю мою взрослую жизнь.
Меня окружали люди, живущие своей упорядоченной или хаотичной жизнью, они женились, заводили детей, хлопотали по хозяйству, и от этого лишь отчетливее становилась неподвижность моего существования. Моя жизнь замерла, остановилась. На неопределенный срок. Может, и навсегда.
Так что да, иногда мне здесь одиноко. Но этот пейзаж гармонирует с одиночеством, и тут я не сталкиваюсь ежедневно с тем, что потеряла, с эхом моего прошлого, наполненного цельной, счастливой любовью. И да, иногда, как и в городе, я с большим трудом встаю по утрам, заставляю себя одеться, позавтракать и совершить короткую прогулку до кабинета в Охотничьем Доме. Но гораздо легче начинать день, если знаешь, что не встретишься с другими людьми, с их счастьем.
Здесь я могла уйти в горы или к озеру и сколько угодно выть, выплескивая горе и гнев, и этот необозримый пейзаж растворял бы их в себе. Здесь одиночество – естественное состояние.
Когда это случилось, в голове у меня мелькнуло, мимолетно, но мелькнуло: а может, я просто ждала чего-то такого, может, я знала, что это произойдет. С того дня, как мы с Джейми стали парой, я всегда чувствовала: все слишком хорошо, мы слишком счастливы. Такое счастье не могло длиться долго, мы израсходовали больше, чем нам было отпущено, и когда-нибудь жизнь попытается исправить такой перекос. И судьба решила доказать, что я права. Выражение лица Кита, босса Джейми, когда он пришел сообщить мне. Я поняла раньше, чем он открыл рот. Отравление угарным газом. В том хаосе никто не заметил, что Джейми не вышел. Он оказался в ловушке горящего дома. Остальные пожарные сделали все, что могли, они постарались спасти его. Как и врачи.
Кит реанимировал Джейми все сорок пять минут, пока «скорая» пыталась добраться до них. Когда он заплакал, я отвернулась, это было так жутко и неожиданно. Видеть такого человека, как Кит, плачущим. Именно его рыдания придали реальности происходящему.
Джейми был пожарным. С его умом он мог стать кем угодно – ученым, юристом, преподавателем. Но он захотел делать то, что считал важным, сказал он мне. Так же, как и я. Он был одним из лучших, он всегда делал все, что было в его силах. По словам Кита, на службе, когда другие уже опускали руки, Джейми продолжал упорствовать, рисковал. Казалось, он неуязвим. Но это было не так. Он был просто человеком. Добрым, смелым, самоотверженным – и смертным, разумеется.
Никто не говорит, что если умирает любимый человек, ты начинаешь на него злиться. Но так произошло со мной – я злилась на Джейми. Прежде жизнь была полна смысла. Мне казалось, что наша судьба была предопределена. Наша встреча – он в последнюю минуту решил пойти на вечеринку к приятелю. Красивая, залитая светом квартира в старом Эдинбурге, владелец которой часто путешествовал и разрешал бесплатно жить в ней – ухаживая за его собакой. Мы с Джейми были словно два кусочка пазла, вдруг занявших свое место подле друг друга, отчего картина обрела целостность.
После гибели Джейми все потеряло смысл. Мир, в котором его смогли у меня безжалостно отнять, был жесток и отвратителен. И я решила, стремительно и бесповоротно, покончить с ним. Но передумала. И не потому что хотела жить, а потому что осознала, каково будет моим близким.
Так что это место стало наилучшим решением. Я сбежала от прошлой жизни, от всего, что связывало меня с воспоминаниями. Иногда мне кажется, что это место – своего рода смерть, более приемлемый ее вариант, чем таблетки или прыжок с моста Форт, который я обдумывала несколько недель после гибели Джейми. Этот дикий ландшафт был моим убежищем. Но теперь, погруженный в кошмар и снег, он стал тюрьмой.
Двумя днями ранее
Предновогодний вечер 2018 г
Эмма
Прошлой ночью у нас с Марком был просто умопомрачительный секс. Он швырнул меня на кровать. Лицо у него было напряженное, мрачное. Так он выглядит, когда злится.
Не знаю, что на него нашло. Может, из-за таблеток, которые мы приняли. (Когда вспоминаю, понимаю, что мне этого делать не стоило, потому что я начинаю нести такое, о чем лучше молчать.) А может, его возбуждение было связано с тем, о чем он рассказал мне, с тем, что он обнаружил, – странное, почти эротическое наслаждение, когда узнаешь про чье-то фиаско.
Для меня не новость, что люди удивляются по поводу нас с Марком. «Как вы познакомились?» Или: «Что ты в нем нашла?» Или: «Когда ты поняла, что он тот самый?» Иногда я отвечаю, что мне понравилось, как он танцевал в клубе, изображая Чесни Хоукса[16], хотя другие смеялись над ним. Но такой ответ лишь на время гасит любопытство.
Люди хотят знать, что за романтика, химия, искра соединила и держит нас вместе. Думаю, в конце концов они разочаровываются. Правда в том, что у нас не было романтических отношений. И большой страсти тоже. Никогда – даже вначале. Я спокойно признаюсь в этом. Это не то, чего я искала.
Есть люди, которые стремятся к любви – Любви с большой буквы – и не могут успокоиться, пока ее не найдут. Некоторые сдаются, не найдя ее. Победа или смерть – все или ничего. А другие – вероятно, их большинство – приспосабливаются. И я считаю, что это разумно. Потому что любовь недолговечна.
Я счастлива тем, что имею. Думаю, и Марк тоже. Окружающие часто говорят, что мы совсем не похожи. «Противоположности притягиваются», – глубокомысленно изрекают они. Они считают, что люди должны иметь какие-то общие интересы, увлечения. У нас оно тоже есть. Одно-единственное. И это не секс, нет, хотя секс у нас хороший, даже потрясающий.
Так что между нами нет такой мощной химии, как у Миранды с Джулиеном… хотя сейчас у них, похоже, что-то разладилось. Я всегда знала, что Марк без ума от Миранды, если вам интересно. Я же не идиотка. Вообще-то я понимаю куда больше, чем люди считают. Но я не против. Правда не против. Я почти слышу недоверчивые возгласы. Но клянусь, это так. Боюсь, вам просто придется поверить мне на слово.
На самом деле, когда я увидела Марка в этом отвратительном ночном клубе неподалеку от Клэпэм-Хай-стрит, я вовсе не подумала: вот он, мужчина моей мечты, о котором пишут в великих романах, о которых снимают фильмы, истинная любовь, любовь с первого взгляда. Все было не так.
То, что я увидела в нем, было одновременно и меньше и больше. Я увидела новую жизнь. Увидела то, чего всегда хотела.
Детство и у меня, и у Марка было трудное. Меня переводили из школы в школу каждые два года, и я так и не смогла завести настоящих друзей. Но это ерунда по сравнению с жизнью Марка. Отец бил его. Не просто шлепок-другой за непослушание, нет, – настоящие, старомодные, варварские побои. Марк рассказывал, как мать однажды замазала ему синяк под глазом тональным кремом, чтобы он смог пойти в школу. Она не останавливала отца. Не могла. Случалось, мать тоже становилась жертвой буйного темперамента мужа. В юности Марк был совсем невысоким для своего возраста, и в регби от него было мало толку, отца это злило, и дома он на него накидывался. А потом Марк начал расти. Пил протеиновые коктейли, качался в спортзале. И побои прекратились. Как будто отец понял, что сын может дать сдачи.
В Марке что-то есть от его отца. Для него важно самоутвердиться. Со мной он никогда не был груб… хотя пару раз во время особенно жаркого спора я чувствовала, что он на грани. Однажды дверь хлопнула с такой силой, что треснула древесина, а картина, из-за которой мы спорили, разбилась о стену. Но он не бесчувственный скот, как могут подумать некоторые. Вчера вечером он отпустил шутку насчет того случая на скачках, но я-то помню, как он раскаивался потом, помню его ужас от того, что он сделал… как он чуть не разрыдался, узнав, что парня увезли в больницу. Пришлось удерживать его, чтобы не пошел в полицию.
Марк не хочет становиться таким, как его отец. Но я знаю, иногда он боится, что превращается в него.
Миранда
Проснулась я рано, едва рассвело. Джулиен лежал, закутавшись в одеяло, спиной ко мне. Навалились воспоминания о вчерашнем вечере, путаные и неясные, как клубок шерсти. Марк в ванной. Навис надо мной, угрожающе схватил за руку.
Я встала, оделась. Решила пробежаться, проветрить голову. Мне нравится бегать. Я доросла до любви к пробежкам, но так не всегда было. В четырнадцать я ненавидела бегать, я тогда внезапно растолстела, и мама подарила мне на день рождения карту в фитнес-клуб.
Я стремительно пронеслась мимо всех домиков. Не хотелось пока никого видеть. Мое лицо еще не готово, и дело не в макияже. Не готово лицо крутой, веселой, падкой на приключения Миранды. Добежав до спасительных темных деревьев, окаймляющих озеро, и не услышав окриков «Ты куда?», я сбавила скорость.
Марк – как он посмел? Расскажу все Эмме, сегодня же. Но она так старалась все устроить, так гордится, что нашла это потрясающее место, – я не настолько равнодушна к ее трудам, как все думают. Так что стоит подождать, пока не вернемся в Лондон, позову ее выпить и все расскажу. Она же, наверное, тоже видела его таким? Если он так вел себя со мной, какой же он с ней? Она кажется толковой и ответственной, но я-то прекрасно знаю, что лицо, которое мы являем миру, может быть обманчиво.
А ведь стало ощутимо холоднее. Лужи замерзли за ночь. Лицо покалывало от ледяного воздуха. В этом режущем холоде было что-то первозданное, грубое. Мороз в Лондоне, даже если такое и случается, почти не замечаешь – теплая духота магазинов, толкучка в метро, тысячи людских тел вокруг. Но здесь я была наедине с холодом. И словно пыталась от него убежать.
Я достала из кармана телефон – бегаю всегда под музыку, она помогает расслабиться, заглушает прочие шумы в голове. Связи, разумеется, не было, как нам и говорили. Забавно, что мы живем в мире, где об отсутствии связи ты узнаешь немедленно.
Тропинка впереди сворачивала еще к одному причалу. Как тут красиво, красиво и печально. Бегом я спустилась к воде. На берегу лежали каноэ, видимо, еще с лета, одну из лодок забыли перевернуть, и в ней поблескивала замерзшая вода. Я остановилась возле лодки, заглянула внутрь, на меня уставилось мое лицо, запертое подо льдом, будто я угодила в ледяную ловушку. По телу пробежала нервная дрожь, хотя одета я была тепло.
Я пробежала около пятисот ярдов по дороге, где мы ехали вчера вечером, – с одной стороны лес, с другой озеро, – когда увидела мостик. Он был перекинут через один из водопадов, питающих озеро. Прямо над водопадом стоял маленький домик, с виду заброшенный. Интересно, что это. Я взбежала на мостик, перегнулась через перила – от пустоты меня отделяли лишь три цепочки – и посмотрела на водопад, частично обратившийся в живописные сосульки, нависающие над черными, подернутыми мхом камнями.
Я побежала дальше, но ничего примечательного больше не встретила. Разве что в одном месте увидела на земле выжженное пятно – кострище. Подле валялась пара ржавых и обугленных пивных банок. Мне вспомнились слова Хитер о браконьерах.
Уворачиваясь от веток, я сбежала с дороги на склон, резко спускающийся к воде, споткнулась, заскользила по мерзлой земле, по древним, поросшим мхом корням. Ветки цеплялись за волосы, куртку, царапали лицо. В какой-то момент я почти потеряла равновесие и едва не полетела в маленькую бухточку, к самой воде, но вовремя успела ухватиться за ствол дерева. Внезапно мой взгляд зацепился за что-то белое у воды. Ослепительно-белое, резко контрастирующее с бурыми камнями и темной водой. Я пригляделась. Кость. Большая, наполовину скрытая жухлой листвой. Я обвела взглядом бухту. Вот еще, и еще, кости были разбросаны по всей бухте. Некоторые даже больше той, что у самой воды, длиной с мое бедро. Разумеется, это кости какого-то животного. Я повторяла это себе, а глаза шарили в поисках черепа, который подтвердил бы мою догадку. Животное, убитое другим животным, или умершее от старости. Но на некоторых костях черные отметины – от огня. И черепа нигде не видно. Снова вспомнились браконьеры. Наверное, голову они забрали как трофей – для чучела. Меня снова пробрала дрожь. Чтобы убить существо такого размера, нужны и сила, и навыки.
Убраться поскорее отсюда. К горлу подступила горькая тошнота. Я заставила себя взбежать вверх по склону, продраться сквозь заросли и что есть силы понеслась по тропе, чтобы не чувствовать ничего, кроме жжения в легких и боли в мышцах. Меня больше не радовала окружающая красота. После бухты с костями все вокруг точно накрыло мрачной пеленой. Здесь нет ничего зловещего, ничего, твердила я. Просто тут все иное. Непонятное, дикое.
Я была уже почти на противоположном от Охотничьего Дома берегу – странно и величественно он поблескивал на той стороне озера. Среди деревьев, подступавших к самой воде, я увидела прогал – скалы и сухой вереск. На берегу бревенчатое строение, приземистое, серое. Должно быть, тот самый барак, в котором живут исландцы. Окна темные, никаких признаков жизни. Наверное, спят.
Я ускорила темп – всегда так делаю на второй половине дистанции. Вокруг снова мелькали деревья стеной, и внезапно раздался крик – высокий и пронзительный, словно животное кричало от боли. Тут же мысли метнулись к костям в бухте. Я не могла понять, откуда донесся звук, ничего не разглядеть в этой чащобе. И тут я их увидела – и как я умудрилась не заметить раньше. Эту бледную, обнаженную плоть.
Женщина стояла на четвереньках, утопив ладони в мох, над ней нависал мужчина – бедра ритмично двигаются, рука вцепилась в ее черные волосы. Голова у женщины то ли была откинута назад, то ли он оттянул ее силой. Оба издавали звуки, звериные, странные, дикие. Было что-то пугающее и завораживающее в этом зрелище. Я резко остановилась, не в силах отвести взгляд.
Мужчина обернулся и в упор посмотрел на меня. Поманил:
– Ну давай, присоединяйся!
И усмехнулся, а потом расхохотался. Женщина вывернула шею, пытаясь увидеть, к кому он обращается. И тоже усмехнулась, лицо ее было одурманено похотью. Обнаженная спина ослепительно сияла среди темных деревьев.
И хотя мне всегда нравилось считать себя свободной от любых предубеждений, сексуально раскрепощенной, я попятилась, споткнулась и понеслась прочь, не замечая веток, хлещущих по лицу, по ногам. В ушах стоял его смех.
В Охотничьем Доме я первым делом включила кофеварку. Пальцы не слушались. Руки тряслись. Наверняка просто от холода и мышечной усталости, но я понимала, что сцена в лесу напугала меня. Ее животность, дикость. Я услышала, как за спиной открылась дверь. Не обернулась. По тому, что не раздалось никакого приветствия, я догадалась, что это Марк. Господи. Только его мне сейчас не хватало.
Я запихнула золотистую капсулу в щель и нажала на рычаг. Последовал шорох, потом стук – капсула провалилась в контейнер. Черт! Да что у меня с руками.
Марк уже стоял рядом.
– Смотри, надо сначала повернуть здесь, а потом вставить капсулу.
Он нажал на кнопку, и ароматная бархатно-коричневая струйка полилась в чашку.
– Спасибо, – сказала я, не глядя на него.
– Миранда… Мэнди… Я хочу извиниться за вчерашнее. Не знаю, что на меня нашло. Видимо, много выпил, а потом еще эти таблетки – что это, кстати?
– Это не оправдание.
– Нет, – быстро согласился он. – Не оправдание, я знаю. Я вел себя недопустимо. Я сделал тебе больно?
Я закатала рукав и показала синяк впечатляющего фиолетового оттенка.
Он опустил голову.
– Прости. Поверить не могу, что я это сделал. Иногда… не знаю… на меня что-то находит. Будто это сильнее меня… но это непростительно. И я ведь не на тебя злился. На Джулиена. Это единственное, за что я не хочу извиняться, не могу. Он не стоит тебя, Миранда. Никогда не стоил. Но сейчас особенно…
– Нет, – я подняла ладонь, – что бы ты ни думал о его «маленьком секрете», или как ты там это называешь, я хочу, чтобы ты держал все при себе. Ради меня, если не хочешь сделать это ради него. Понятно?
– Да, но… – Он снова смотрел на меня, на лице сомнение. – Я просто… я же о тебе думаю, Миранда. Я считаю, ты имеешь право знать, что он сделал. Ты уверена?
– Да. Абсолютно уверена.
Я глотнула кофе. Слишком горячий, обжег язык, но я не собиралась показывать, что мне больно.
– Ах да, Марк…
– Что?
– Еще раз тронешь меня – как во время «Твистера» или в ванной, – и я убью тебя нахрен. Усвоил?
Кейти
Читать бесплатно другие книги:
