Война. Истерли Холл Грэм Маргарет
Рон Симмонс сел рядом с Эви на диван, завернутый в одеяло.
– Что нам теперь делать? Как восстановить Эви на работе? Леди Вероника, что вы скажете?
Вода из отверстий на его лице все еще текла, и он прикрывал их платком, который дала ему мама Эви.
– Но дело не только во мне, вы же понимаете? – сказала Эви. Ее мать сидела рядом с ней и держала за руку так крепко, как будто теперь не отпустит уже никогда. – Как мы можем защитить миссис Мур и всю больницу от твоего отца, Вер? Как мы можем экономить так, как он того хочет?
Леди Вероника собирала полотенца и складывала их, чтобы потом отдать в прачечную в Истерли Холле. Она дала Эви седативное средство, потому что боль пронизывала все ее тело. Леди Маргарет сидела за столом, раскладывая полоски ткани, которые предназначались для следующего коврика миссис Форбс. Наконец Вероника ответила:
– Стив рассказал нам обо всем, что слышал, и Ричард сейчас работает над этим, но нам всем нужно поразмыслить, как быть. Всем, Эви, не только тебе. И еще нам обязательно надо как-то вернуть назад и доктора Николса тоже, хотя сейчас главным для нас всех стало просто пережить ожидание. Так же, как и для всех остальных.
– Говоря о времени, о котором мы совсем забыли, – произнесла леди Маргарет, глядя на часы. – Мне нужно возвращаться к своим пациентам, правда надо. Перевязки, вы понимаете. Мох помогает снять боль, но им приятно, когда их посещают те, с кем они были знакомы, особенно майору Гранвиллю, – она покраснела.
Мать Эви тем временем наливала чай, достав лучший фарфор.
– Сейчас – время для чашечки чая, и не суетитесь, все будет хорошо, – сказала она. Все рассмеялись. Но все они сейчас были так далеко отсюда, понимала Эви, где-то глубоко под водой, в непрестанных поисках.
Вероника получила боевое снаряжение Оберона 28 апреля, в тот же день, когда семьям нескольких призывников пришли письма, что те пропали во время боевых действий и считаются погибшими. Их снаряжение пришло вместе с письмами. Младший капрал Самюелс взял на себя руководство Истерли Холлом и отнес посылку в комнату леди Вероники и Ричарда. Он ничего не сказал, просто отсалютовал и вышел.
Вероника настояла на том, что разбирать его вещи будет она. Ее пальцы никак не могли справиться с сухой и растрескавшейся кожей лямок рюкзака. Грязь из-под Нев-Шапель рассыпалась на ковер. Она достала сменную форму Оберона, его ботинки. Они пахли войной, чем-то мерзким. Ботинки не были зашнурованы. Почему? Их давно не надевали? Его письмо к ней, написанное накануне битвы, тоже было здесь. Его не отправили. То есть никто не думал, что он погиб? Или его просто пропустили?
Она прочла его. Он писал о Вейни, их няне, и о матери, как она любила его, и о том, что он, наконец, смог усвоить их уроки честности и ответственности. В конце он сказал о своей любви к ней и пожелал ей счастья с Ричардом, который, по его словам, был замечательным человеком. Подпись гласила: «Вечно любящий тебя брат, Об».
На самом дне вместе с шарфом, который связала ему Энни, и запасными носками, с которыми, как вспомнила Вероника, так долго сражалась Эви, лежал его дневник. Она посмотрела на Ричарда, который сказал только:
– Решать тебе.
Пока она читала последнюю запись из дневника, Ричард проверил ботинки Оберона и потянул за каблук, который не шелохнулся. Он казался довольным. Он сказал:
– У него есть компас, в противном случае он был бы в одном из каблуков. У него вполне есть шанс вернуться, если…
Вероника перебила его:
– Послушай, Ричард. Послушай это. «Конечно, солнце встает и садится вместе с ней, но если она счастлива и любима, то чего еще желать? Полагаю, этим и велика любовь – она не требует удовлетворения для себя. Господи, прошу, пусть он переживет этот кошмар, и я смогу помочь ему в этом. Для ее блага».
Ричард протянул руку и забрал у нее дневник.
– Думаю, нам не стоит его больше читать. Нам этого знать не нужно.
Вероника посмотрела на свои руки и на грязь, засыпавшую ей юбку. Она не плакала уже несколько дней, но на этот раз не удержалась.
Глава 7
Близ Нев-Шапель, 20 марта 1915 г.
Джек и Оберон тащились впереди Роджера и Саймона. Немецкие уланы, кавалеристы, которые, видимо, потеряли своих лошадей, отняли их рюкзаки и сняли все шнурки и тесемки, даже ремни, и свалили их в большую кучу. Капитан Брамптон оставил при себе свои кожаные подтяжки и ремень, как подобало офицеру, чтобы его уважали, или, может, боялись? Немцы сняли со всех солдат часы, но Оберон свои сохранил.
Дождь моросил все так же, как и несколько часов назад, когда их схватили; их пинками привели в сознание, когда нашли рядом с воронкой от снаряда, залитых по уши грязью и кишками, под жужжание мух, которые кружили над телами и закрывали небо. Джек на секунду подумал, что он был на лугу, где роились пчелы. Кажется, Эви в письме говорила о пчелах? Что-то про медовый кекс? Очередной пинок под ребро вернул его в сознание, где стояли грохот и вонь.
Немец наставил на них винтовку, пока они поднимались из грязи, а вокруг них все так же стоял шум сражения, грохот артиллерии, треск пулеметов.
– Schnell, – прорычал он с ненавистью в глазах. Ну, кто не наставил бы оружие на врага, который часами вел огонь, а потом двинулся вперед со смертью и ненавистью в его глазах? Если подумать, им даже повезло, что их не изрешетили там же, где они и лежали. Джек протер рот тыльной стороной руки; можно побиться об заклад, что так и было бы, не выкрикни Оберон в последний момент: «Бросайте оружие! Сейчас же, Джек, или я сам застрелю тебя!»
Джек спросил его теперь, пока они шли в сопровождении немцев с их рюкзаками на плечах в направлении фронта, а сумерки освещались огромными оранжевыми шарами и земля тряслась под ногами:
– И что, Об, правда бы ты меня застрелил?
– Разумеется, застрелил бы. Прямо в сердце, чертов ты идиот, Джако, – он ухмыльнулся. Джако? Джек только что осознал, как назвал своего капитана.
– Извините, сэр, я не в себе. Больше не повторится.
Он быстро обернулся вокруг, но никто не слышал, все были слишком заняты тем, что тащили свои ноги – по бокам, позади них, спереди, – здесь было много тайнсайдцев, несколько индийцев, бедные они засранцы. Слишком холодно для них. Слишком холодно для них всех.
Оберон поскользнулся на грязи, и Джек поймал его, вскрикнув, когда все ружья оказались наготове, заряженные яростью.
– То, что я назвал вас, ну, вы знаете, Об. Просто… Ой, ну не знаю, не каждый день меня сбивает с ног снаряд и будят пинками, только чтобы я обнаружил ружье, направленное мне в пузо.
– Не проблема, Джек, хорошо иметь рядом друзей из дома. Лучше, чем перед незнакомцами, правда ведь?
Джек почувствовал, как кровь пульсирует у него под воротником. Снаряд взорвался и разлетелся шрапнелью, которая резанула его над ухом, а ее осколки были на его руках, на спине и на ребрах – как и у них всех, подумалось ему. Что было важнее – он потерял время, они все его потеряли, когда взрыв разметал их, словно кегли, разодрав им одежду и плоть и отправив в страну снов. По крайней мере, они не были мертвы, как те, кто остался. Нет, они были обесчещены, они трусы, они сдались. Его начало тошнить.
– Schnell, – снова сказал их старший, ударив Джека прикладом. Черт, это было больно. В этом плече тоже была шрапнель.
– Джек, – предупредил Оберон, – не делай ничего. Просто иди.
Каждый шаг отдавался болью, тревожа раны, хотя они и были совсем легкими, а его голова готова была взорваться каждую секунду. Он оглянулся на Саймона:
– Ты в порядке, парень?
Саймон помогал Роджеру, который хромал и стонал. Джек пошел назад и взял Роджера на себя.
– Давай, иди к своему начальнику.
Он услышал смех Оберона, когда Саймон высказался, подмигнув ему:
– Да уж, он чертовски тяжелый. Практически мертвый груз, но когда он им не был? Уж не знаю, насколько все, что происходит, реально, но этого точно запинают, если он упадет.
Джек хмыкнул.
– Не искушай меня.
Они продолжали брести вперед, миля за милей, и трое из Ли Энд оказались рядом с ними – Джим, Дейв и Майк, – и они по очереди помогали тащить денщика, а потом к ним в этом деле присоединился и Оберон, что поразило уланов, да и других пленных, от начала до конца колонны. Казалось, что Роджер был без сознания, хотя почти никаких видимых ран не наблюдалось. Как их сержант, Джек принимал на себя львиную долю ударов за растягивание колонны. Это казалось хорошим наказанием за пленение. Стыд от того, что они сдались, ранил его сильнее, чем шрапнель.
Они все ползли вперед, сквозь сумерки навстречу ночи, и Роджер правда казался мертвым грузом, его приходилось просто тащить. Была очередь Джима и Джека, когда к конвоирам по обеим сторонам присоединились уланы на лошадях и с пиками, которыми пинали их на ходу, звеня шпорами и уздечками в перерывах между взрывами.
– Джек, – снова предостерег Оберон, когда Джек занес руку, чтобы отмахнуться от пики. Он продолжал переставлять ноги, но в желудке было такое ощущение, будто ему перерезали горло, настолько его мучили голод и жажда.
Он взвалил Роджера на спину, но молодой Дейв подхватил его:
– Оставьте, сержант, я возьму его. Майк будет вместо Джима.
Джек немного отстал, наблюдая за уланами, чтобы сделать все это менее невыносимым, ведь теперь его задевала большая лошадь, а не человек. Они все тащились друг за другом, и теперь их освещала только луна. Джек мог слышать звон лошадиных сбруй, ружья, кашель, проклятия, приглушенные разговоры. Джим, идущий прямо за ним, сказал:
– Никогда не думал, что окажусь здесь. Думал, буду либо дома, либо в могиле. А не вот так.
Джек тоже об этом не думал, он знал, что умрет в бою, но вот так вот валяться в вонючей грязи перед лицом врага, держащего чертову огромную винтовку, приставленную к твоей глотке… Почему он не сражался, черт возьми? Он вообще не делал ничего, кроме как тряс головой, пытаясь хоть что-то понять, пока в его ушах шумело, а голова была тяжелой, но пустой. Он не делал ничего, кроме как полз вперед, оглядывался и, наконец, взялся за нож. И только потом Оберон отдал свой приказ. Он был правильным. Немцы бы убили еще больше.
Скоро он снова взял Роджера, а Сай пристроился с другой стороны, но назад пришел и Оберон, его лицо было освещено слабым лунным светом, и сверху на него падал снег:
– Теперь я его возьму.
Он взял его у Джека.
– Никогда не думал, что такое случится. Ни разу в жизни.
– Ты читаешь мои мысли, Об, – и он побрел рядом со своим офицером.
– Это точно, Джако, – они тихо рассмеялись. Их путь все не заканчивался. Пленные открывали рты и ловили им снег с дождем – теперь с неба падал именно он, – чтобы увлажнить горло. Наконец в полночь их остановили и собрали на пшеничном поле, молодую поросль и почву которого изрешетили случайные снаряды. Вдалеке виднелись тени, наверное, деревья. Они заметили колючую проволоку, натянутую выше человеческого роста на самодельные столбы, чтобы ограничить движение колонны.
– Воды? Для раненых? – попросил сержант-майор Доусон.
Конвоир покачал головой.
– Nein.
Пленные уселись на голую землю. Рядом с Джеком сидел совсем молодой парень, опустив голову между колен. Его снайперская нашивка светилась в лунном свете. Джек быстро нагнулся и сорвал ее. Парень вздрогнул и проснулся, подняв лицо, залитое слезами.
– Эй! – крикнул он.
Джек зашипел:
– Если они увидят это, то, скорее всего, застрелят тебя. Передай дальше. Пулеметчикам, снайперам, бомбардирам – сорвать нашивки!
Парню было не больше восемнадцати, а может, и того не было. Джек взял его за плечо:
– Охотой промышлял дома, да, парень? Два кролика одним выстрелом из дробовика? Я сам хорошо стрелял. Оставайся с нами. Лучше быть в группе, всегда. Где твоя группа?
Парень снова придвинулся к Джеку и устроился рядом с ним.
– Сделано. Чарли меня зовут. Я егерь – ну, то есть собирался им быть. Группа B, Северный Тайн.
Некоторые мужчины уложили своих раненых товарищей на походные коврики. Оберон попросил воды. Им принесли две лохани с водой из корыта для скота. Других вариантов не было – только вода, скопившаяся в воронках от снарядов, и бог знает, что там было еще, или кто, или сколько. Джек осмотрелся: на поле, должно быть, было не меньше восьмидесяти человек. Оберон сидел рядом вместе с Саймоном. Роджер валялся у их ног. Джек сказал:
– Нужен был начальник, чтобы нам воды дали.
Оберон рассмеялся:
– Просто открой рот, Джек, и налей туда что-нибудь, вместо того, чтобы извергать стоны насчет начальства, просто для разнообразия.
Саймон рассмеялся:
– Это будет тяжелый день.
Роджер застонал. Оберон вздохнул:
– Где ты ранен?
Роджер пробормотал:
– Это ноги. У меня мозоли.
Никто ничего не ответил на это. Но когда их снова подняли на рассвете, Оберон приказал ему или идти, или лежать.
– Решать тебе, рядовой.
Они зашагали, или захромали, по прямым дорогам, по обеим сторонам которых росли тополя и тянулись пастбища. Когда они устроились на привал в полдень, с ними пересеклась другая группа пленных. Кто-то крикнул:
– Будь я проклят, если это не разнесчастная пехота.
– Это Тайгер и еще люди из Северного Тайна. Идите сюда, парни, я проверю, прилично ли вы себя вели, – ответил Джек. Тайгер был весь в лохмотьях и кровавых подтеках – было видно, что он сражался на славу. Только четверо из тридцати человек отряда Ли Энд были в плену, во всяком случае, в этой группе. Некоторые, должно быть, выжили и вернулись на передовую. Господи, как Джек на это надеялся.
После двух дней бесконечных понуканий от уланов, которые держали строй, тычков их пик и лошадей их загнали в четырехугольник, огороженный колючей проволокой, на поле, настолько далеком от передовой, что оно было даже не тронуто снарядами, а звуки войны доносились тише. Тихо не было, но было тише.
Как и в предыдущие две ночи, по приказу Оберона были организованы группы, которые вырыли здесь отхожие места. Кто хочет, чтобы к этакой ситуации прибавился еще и тиф? Пока они рыли, под руководством сержантов, которыми, в свою очередь, руководил сержант-майор Доусон, на них глазели проходящие мимо немецкие солдаты, идущие на фронт. Бедные дураки. Джек был не в состоянии взглянуть им в глаза, так глубок был его стыд. Пока он следил за работавшими мужчинами, Джек достал жестянку с самокрутками, которую ему удалось в последний момент сунуть в дырку на поясе перед досмотром. Он курил, пока его люди копали.
– Я думал, я погибну в бою.
Доусон мрачно рассмеялся.
– Никогда не думал, что окажусь здесь, вот так. Хорошо, что у меня нет зеркала, потому что я не смог бы смотреть себе в лицо, просто не смог бы, зато моя миссис будет счастлива.
Джек старался не думать о доме, о маме, папе, Эви, Тимми, Милли, но особенно о Грейс. Они же ничего не будут знать, или, вероятно, им сообщат, что они пропали без вести и предположительно убиты во время атаки.
Он втянул дым глубоко в легкие и взглянул на небо, когда выдыхал; звезды светили ярко, облаков почти не было. Где сейчас Грейс? Он услышал, как Саймон запел. «Nein, nein», – послышался приказ. Пение прекратилось. Рядом с краем поля он увидел офицеров, которые собирались в группу. Некоторые изучали колючую проволоку, пытаясь найти разрывы, но выхода на было, Джек и Оберон уже проверили.
– Свободны, – скомандовал Доусон.
Выгребные ямы были готовы, и мужчины попадали на спины, их плечи ломило от усталости. Джек снова прошелся вдоль ограждений. Патрульный немецкий солдат заметил его и пошел в его направлении. Он пригрозил ему винтовкой. Джек отступил. Солдат подозвал его ближе. Потом все повторилось – назад, вперед. Он рассмеялся. Джек – нет. Его снова подозвали. Джек не сдвинулся с места. Солдат поднял винтовку и потряс ею. Джек не сдвинулся с места. Оберон появился ниоткуда, встал перед Джеком и сказал по-немецки:
– Я его старший офицер. Вы сейчас уйдете, продемонстрировав сержанту уважение, которого заслуживает его звание.
Некоторое время трое мужчин стояли неподвижно, потом немецкий солдат пошел прочь.
Оберон похлопал Джека по плечу:
– Немцы уважают звание, в отличие от тебя, мой друг. Не стоит благодарности.
Джек улыбнулся:
– Ее и не было, сэр. Но спасибо вам.
На следующий день они снова двинулись в путь, и им все еще хотелось пить так, что они бы взвыли, была бы у них влага в горлах. Ночью моросил дождь, который разыгрался к рассвету, но ближе к полдню дождь остановился и вышло солнце. На солнце от них пошел пар. Они не ели три дня, но это была война, и никто не проклинал своих пленителей; они понимали.
Около тринадцати часов пополудни они медленно прошли через деревню и достигли границы какого-то города, а потом пришли к железнодорожной развязке. Раны Джека загноились, а чьи нет? Двигатели пыхтели и гудели, пока они шли мимо путей. Один из составов остановился, и немецкие солдаты стали выдвигать подножки вагонов, внимательно глядя на них. Некоторые солдаты отошли, но собралась одна группа, которая замаршировала к оберлейтенанту, который отвечал за пленных. Он был старым человеком, но эти военные уважали мундир и педантично отдавали ему честь. Через полчаса все сержанты были вызваны в вагон, где им передали карточки для их людей. В них надо было указать базовую информацию – имя, фамилию, батальон, – а также факт отсутствия ранений. Это было, в принципе, правдой, так как всех тяжелораненых накануне увезли в грузовиках. Карточки должны были быть отправлены в Великобританию через службу Красного Креста, чтобы оттуда были доставлены продовольственные пайки – так пленным сообщили их собственные офицеры. Эта информация произвела шум в их рядах, потому что подсказывала всем, что эта ситуация не временная; так будет продолжаться до тех пор, пока в войне не будет одержана победа или поражение.
Джек опустился на корточки, достал свой карандаш, он совсем отчаялся и помрачнел, думая о том, как переживет свой позор. Саймон сказал:
– Эви будет рада, она захочет, чтобы я был в безопасности.
Джек ответил:
– А ты?
Саймон шутливо толкнул его в бок.
– Это лучше, чем единственная альтернатива, а, красавчик?
Джек улыбнулся.
– Да, можно и так сказать, – но он понимал, что сам бы никогда не произнес, даже в мыслях, такие слова. В этот момент он скучал по Марту сильнее, чем когда-либо.
Людям раздали сухие печенья, пока они собирались в отряды по сорок человек, в один из которых Джек попал вместе с Чарли, и каждой группе выделили по ведру чистой воды. Джек благодарно кивнул немцу, который принес им их ведро. В чистом поле не найти ничего, кроме колодезной воды, и у немцев, точно так же как и у британцев, волшебной палочки не было. Все все понимали.
Карточки собрали. Приехал состав с грузовиками для перевозки скота. Его колеса заскрежетали, когда он останавливался. В воздухе было полно копоти, и запах серы был такой же, как в Оулд Мод. Джек улыбнулся и увидел, что Оберон и ребята из Ли Энд тоже широко улыбаются. Они обменялись кивками. Он услышал голос Марта – «дом вдали от дома» – так четко, как будто бы он был здесь. Ступеньки были опущены, и им приказали залезать в грузовики, сорок человек в один грузовик. Джек слышал, как майор Доббс приказал Оберону ехать вместе со своими товарищами офицерами, на что Оберон только покачал головой:
– Я останусь со своими людьми. У одного из них проблемы, это мой денщик. Если вы, конечно, не возражаете, сэр.
Майор отвернулся с красным от гнева лицом. Роджер не переставал ныть с тех самых пор, как ему пришлось идти самостоятельно, даже несмотря на то, что Оберон и Джек выдернули для него из изгороди сучковатую палку, которую он мог использовать как трость. Он ныл, даже когда поднимался по ступенькам.
Они ехали без воды и еды и с единственным ведром для экскрементов, не зная, когда это закончится и куда они едут. Они боялись, что это будет Германия. Джек проскользнул к Оберону, который сидел на корточках настолько далеко от ведра, насколько возможно. Оно было почти переполнено, когда сержант-майор Доусон и капрал Ванс решили поднять Джека к маленькому зарешеченному окну к концу первого дня. Он вылил содержимое, но ветер вернул добрую часть прямо на него. Он пах как выгребная яма, и, чтобы избавить остальных от подобной участи и заставить меньше солдат вонять, он сделал это своей работой.
– Я не помню, что добровольно вызывался выливать ведро, сэр, – сказал Джек Оберону. Все, что они слышали, был шум едущего поезда. Выстрелы орудий становились тише с каждой милей, на которую они отдалялись от них.
Джек сидел, положив руки на колени. Чарли был рядом с ним и сидел в той же позе. Джек и Оберон взяли его под свое крыло.
– В армии добровольцами не обязательно становятся по своей воле, Джек, – Оберон ухмыльнулся, Чарли тоже.
Джек сел настолько близко к своему капитану, насколько смог.
– Я полагаю, что вы пересмотрели свой ответ на вопрос майора Доббса, не так ли, сэр? – промурлыкал он.
Оберон кивнул. Его лицо было таким же грязным и уставшим, как у остальных.
– Вы читаете мои мысли, сержант, а теперь, может быть, вы отодвинетесь от меня хотя бы на йоту, – они оба хохотали. – Вы не фиалка, и теперь мне просто не верится, что я почувствую запах горелого лука, настолько чувствительным мое обоняние кажется мне сейчас.
Джек отодвинулся от него, насколько это было возможно, но уперся в угол. Он сдвинулся не более чем на шесть дюймов, но это лучше, чем ничего, – так, во всяком случае, показалось Оберону. Все остальные образовали вокруг них круг, предпочтя крайнюю близость друг к другу запаху Джека. Оберон сложил руки, и Чарли повторил за ним. Джек про себя улыбнулся. Оберон пробормотал:
– Интересно, осталось ли чувство запаха у Рона Симмонса?
От Джека ответа не последовало.
– О чем они сейчас, наверное, думают? – сказал Оберон. – Им сказали: «Пропал, предположительно убит».
Они погрузились в молчание, слушая перестук колес по путям.
– Что они подумают, когда узнают? – прошептал Джек.
Два дня спустя их всех собрали в транзитном лагере, но это было в Бельгии, не в Германии. Они подумали, что что-то пошло не так, потому что звуки артиллерии вновь становились громче и громче. Не ставя их в известность, их перенаправили обратно туда, где нужна была рабочая сила, – вот что вскоре удалось выяснить Оберону. Пока они сходили с поезда, они видели вспышки в тумане. В лагере царил хаос: пленные солдаты – французы, индийцы, британцы – слонялись без дела тут и там. Джек разделся, и на него со всех сторон обрушивали ведро за ведром свежей воды Саймон, Чарли, парень из отряда Ли Энд, который был счастлив отдать свой должок за Фордингтон, и Оберон. Потом Джек ополоснул и свою форму, трясясь от холода.
Потом он снова оделся. Форма была мокрая насквозь, но что делать? Он улегся в старом хлеву, куда их всех определили, на голом полу, и дрожал всю ночь. Наутро было все так же влажно и холодно, хотя дождь только слегка моросил. Им было сказано начать работу незамедлительно, и офицерам тоже. Майор Уолкер, друг Доббса, затрещал:
– Это противоречит Гаагской конвенции!
Офицер, которого к ним приставили, передал ему через Оберона, школьный немецкий которого улучшался с каждым днем:
– В нормальном лагере правила бы учитывали. Но здесь правил нет. Офицеры должны работать. Никто не ожидал, что вас будет так много, – война длится уже так много месяцев. У нас нет места для достойного размещения. Вы должны работать.
Майор ответил, вновь через Оберона:
– Мы не обязаны помогать вам в войне.
Офицер вздохнул и перешел на английский.
– Вы будете ремонтировать дороги, вы не будете иметь дело с военным снаряжением. Работайте, – он был таким же уставшим, измотанным и поникшим, как и союзники.
– Вы будете возить снаряжение по этим дорогам, – возразил майор Уолкер.
Обер-лейтенант развернулся на каблуках, и в руках у него был револьвер.
– Вы выбрали бесчестье вместо смерти. Но я могу обеспечить вам смерть прямо сейчас, если вы предпочтете это. – В его голосе не было никакого чувства, кроме раздражения. Оберон и Джек обменялись взглядами. Уолкер отступил, избегая встречаться с кем-либо глазами, когда уходил. Они все чувствовали такой же стыд.
В карьере неподалеку лежал булыжник, который надо было раздробить и покрошить для ремонта дорог. Оберон работал бок о бок с Джеком, Саймоном и Роджером, легко управляясь отбойным молотком, тогда как большинство остальных офицеров надзирали, и в конце дня ни от одного из них не послышалось ни одной жалобы. Оберон порвал несколько своих рубашек, чтобы обмотать свои ободранные и окровавленные руки, пока они тащились обратно в лагерь – лагерь, который был огорожен колючей проволокой, и не в один ряд, а в два. Их конвоиры смотрели за ними очень внимательно, и побег казался далекой мечтой.
– Скоро ты выберешься отсюда и окажешься в своем лагере для офицеров, – сказал Джек Оберону, пока тот разматывал свои повязки, промывал раны и закрывал их снова. Ему сложно было проявить сочувствие, потому что это было правдой – рядовые должны были становиться ломовыми лошадьми, – но разве кто-то из них заслуживал лучшего? Они все были не на линии огня. Они отступили. Они были в безопасности. Он до сих пор не мог поверить в это. Он должен был выбраться, должен был снова оказаться на передовой, и теперь они были, по крайней мере, близко к фронту, судя по звуку орудий. Это должно быть возможно.
– Я не уйду, – запротестовал Оберон. – Лучше я останусь с вами, ребята, и буду уберегать от глупостей.
Следующим днем они работали на дороге медленно, потому что мимо них то и дело проезжали грузовики, направляющиеся на фронт, и как было заставить себя работать усердно в таких условиях?
Вечером они все пытались извлечь шрапнель, застрявшую друг у друга в телах, как посоветовал санитар из лазарета. Оберон собрал у себя все медикаменты, которые удалось сохранить после обыска, и выдал один пузырек йода на всех. Иногда шрапнель застревала близко к поверхности кожи и торчала наружу – тогда это было как вытащить занозу, только гораздо хуже. Из ран вместе с кровью лился гной.
– Это хорошо, – выдохнул Оберон, когда Джек рылся в его спине. – Яд выходит.
Джек снова перебинтовывал руки Оберона, когда тот рассказал ему про компас в каблуке своего сапога.
– Мы должны бежать, пока мы еще рядом с линией фронта, – пробормотал он.
Джек рассмеялся:
– Тебе не нужен будет компас, просто иди на звук выстрелов, красавчик.
На следующий день, на работах, они внимательно наблюдали за сменой охраны, чтобы улучить момент, когда у них появится хоть какой-то шанс. Но его не было. Этим вечером Джек наворачивал по периметру круг за кругом. Вокруг них выстроили еще один забор, а колючая проволока была туго сплетенной и страшной – ее шипы могли разодрать корову, не говоря уже о человеке. Они знали о ней все после своих вылазок, когда проволоку нужно было срезать артиллерии. Он остановился в том месте, где земля приподнималась у периметра. Что, если на проволоку набросить пальто? Он остановился, глядя на местность вокруг. Неподалеку был лес – где-то через полмили пути по глинистому раннему ячменному полю. У них был бы шанс, доберись они до деревьев. Он подошел совсем близко к ограде, глядя в обе стороны по ее длине в поисках возможных путей к бегству.
Последовал удар, рык, и его пригвоздило к ограде, а удары прикладом винтовки вдавливали его в шипы все сильнее и сильнее. Его кожу резало и драло, и он закричал. Его снова ударили, и шипы врезались глубже. Он изо всех сил старался держать подальше от проволоки свое лицо, свои глаза. Боже, только не глаза. Раздались крики, крики британца:
– Оставь его в покое, ты, сволочь, – это был сержант-майор Доусон.
Еще один толчок, и шипы оказались еще глубже. Господи Иисусе, какая боль. Он услышал, как кричит Оберон:
– Довольно, ради всего святого!
Прозвучал выстрел. Затем крик. Обер-лейтенант орал по-немецки:
– Положи на землю эту винтовку. Положи ее! Сними его с проволоки.
В Джека вцепились две руки. Он тихо застонал.
– Аккуратнее, – прокричал Оберон. – Будьте с ним поаккуратнее.
Джека теперь уже медленно сняли с проволоки, и он оказался на руках у Дейва из Ли Энд и Саймона. Оберон взял его за лицо и внимательно посмотрел.
– Боль или хуже?
– Боль, – пробормотал Джек.
– Отведите его в лазарет, – приказал Оберон, пока за его спиной тенью стоял Чарли. – Промойте порезы.
Джек оттолкнул Саймона, Дейва и Чарли прочь. Черт, это была какая-то кровавая карусель.
– Я могу идти.
Он не смог. Они наполовину тащили его, пока он слушал, как позади Оберон ругался с обер-лейтенантом.
– Я не позволю калечить моих людей, это понятно? Я слышал вас, когда вы сказали, что брата этого конвоира только что убили, но это не оправдание.
В тенте лазарета было влажно и пахло травой, внутренностями и грязью. Несколько человек лежали снаружи на носилках. Санитар вышел, чтобы встретить их. Дейв сказал:
– Чертов негодяй немного повздорил с колючей проволокой – получил не больше, чем заслужил за то, что надавал мне по ребрам на пляже в Фординготне не так давно.
Саймон рассмеялся; санитар посмотрел на Дейва пустым взглядом. Чуть позже в лазарете Оберон уже сидел рядом с Джеком.
– Это, конечно, весомое оправдание – желание отомстить за брата, мы это оба знаем после Тимми. Но, если ты хочешь подать жалобу, комендант выслушает.
Джек весь дрожал в своей рубашке, ободранные куски его плоти были прикрыты только повязками из крепированной бумаги, которые не продержатся и нескольких часов, но хотя бы впитают кровь.
– Мы преодолели это, Оберон. Охранник тоже преодолеет, так что никаких жалоб.
Двое мужчин выдержали паузу, посмотрели друг на друга и кивнули. Джек продолжил:
– Тут есть лес, Об, знаешь, всего в полмиле отсюда. Можно использовать пальто, чтобы накинуть на проволоку, когда будет безлунная ночь, и перелезть.
Оберон дал ему сигарету из истощающихся запасов в своем серебряном портсигаре, который ему каким-то образом удалось сохранить.
– Это именно то, о чем я думал.
Они направились к очереди за картофельным отваром, который подавался в качестве ужина каждый день.
– Эви была бы крайне недовольна их стандартами питания, – пробормотал Оберон. – Возьми столько хлеба, сколько сможешь, завтра. Нам он может понадобиться. Давай сделаем это, и лучше раньше, чем позже. Завтра вечером, а, Джек? Поговори с Саймоном и выясни, пойдет ли он, хотя, с другой стороны, ему будет безопаснее здесь, за оградой.
Джек уставился на него. Что за чушь он мелет? Они были солдаты и должны были хотеть вернуться, чтобы закончить эту чертову войну, разве нет?
На следующий день, после того как все потолкались и попихались в подобии того, что должно было быть организованной очередью за черным хлебом, они собрались для принудительной отправки на карьер. Каждый мускул в теле Джека болел, каждый порез давал о себе знать, но все же ему удалось урвать два куска хлеба и спрятать их за пазуху своей больничной робы. Его желудок крутило от голода, но возбуждение брало верх надо всем. Они скоро снова будут в строю, с высоко поднятыми головами, но не Саймон, он захотел остаться и приглядывать за Чарли. Джек сказал, что они могут пойти все вчетвером, но Саймон ответил, что это будет слишком рискованно для парня. Возможно, он был прав. Он кинул взгляд на жениха своей сестры. Он был добрым, в этом сомнений не было, или… Он оставил эти мысли; все и так было достаточно запутанно.
Пока шла перекличка, он заметил какое-то движение рядом с выходом. Обер-лейтенант отдавал приказы, подъезжали какие-то грузовики и глушили двигатели. К обер-лейтенанту отвели майора, и между ними произошла дискуссия. Пока продолжалась перекличка, все вокруг наблюдали. Джек почувствовал, как ярость, с какой он раньше не сталкивался, охватывает его. Кто-то сбежал? Когда, как? Как они могли упустить шанс? Теперь охранники будут начеку, как они смогут уйти? Он украдкой глянул на Оберона, который стоял впереди группы Северного Тайна, следя за перекличкой.
Майор Доббс собирал своих офицеров. Оберон посмотрел на Джека, затем прокричал:
– Сержант-майор Доусон, держите все под контролем, и вы, сержант Форбс, несмотря ни на что, – затем он поспешил к Доббсу.
Охранники снимали свои винтовки с плеч, стоя вокруг группы офицеров. Какого черта здесь происходило? Что они собирались сделать, перестрелять бедняг? Джек ждал, снаружи он был спокоен, но внутри – в полном смятении. Он продвинулся, чтобы встать поближе к Доусону, который прошептал:
– Что нам делать? У нас нет оружия.
Джек пожал плечами.
– Мы подождем.
Он напрягся так, как никогда в жизни, когда количество охранников на периметре увеличилось.
Британские офицеры разошлись, направляясь к своим людям, кроме Оберона, который, казалось, о чем-то спорил с майором. В конце концов майор выпрямился во весь рост и буквально воткнул палец в грудь Оберону. Оберон отдал честь и пошел к своим людям, опустив голову. Приблизившись, он выпрямился и в первую очередь посмотрел на Доусона:
– Офицеры будут перемещены в Offizier Gefangenenlager, или, как бы мы сказали, в лагерь для военнопленных офицеров. Роджер будет сопровождать меня как мой денщик. Информируйте людей, сержант-майор, и удачи всем вам.
Джек был потрясен. Он уезжает? Но они должны были бежать вместе, они друзья, разве нет?
Оберон отсалютовал в ответ Доусону и пронаблюдал, как он уходит. Он повернулся к Джеку:
– Мне нужно ехать, но у меня есть план, и я вытащу тебя отсюда, я обещаю. И Саймона, – он протянул руку, его лицо было бледным, а глаза – умоляющими.
Джек смотрел мимо него на людей, стоящих своими группами, покинутых своими офицерами.
– Мне так жаль, Джако. Я хотел остаться, – прошептал Оберон. – Я хотел бежать с тобой. Вернуться вместе.
– Так почему ты не сказал «нет»? – Джек тоже шептал и пытался держать голос ровно, хотя был зол до такой степени, что сжал кулаки. – Ты нужен своим людям, ты сам так говорил.
– Я сказал «нет». Из этого не вышло ничего хорошего. – Рука Оберона была все еще протянута ему. Весь Северный Тайн смотрел на них. Джек отдал честь, не обращая внимания на его руку, и зашагал к своей группе, ничего не сказав, только чувствуя, как разочарование подкатывает к горлу, словно тошнота. Он уезжал, а ведь Джек думал… Он потряс головой. И что же он думал, глупый идиот? Конечно, Оберон уезжал, это то, что делают начальники, они никогда не становятся твоими друзьями, они просто отправляются в симпатичный лагерь с симпатичным чертовым слугой.
Офицеры начали загружаться в грузовики. Охранники все еще стояли в полной готовности. Перекличка была закончена, и солдаты собрались у восточного входа. Саймон догнал его.