Волшебные истории. Завещание старого монаха (сборник) Петрушевская Людмила
– Оставьте его в покое. Кривое не такое дурное, как кажется.
– Прям, – на последнем взлете гордости возразило Кривое, однако замолкло наглухо.
– Оно караулит, оно караулит, – все равно шелестели ему зеркала. – Не надо, не надо было произносить…
Кривое наконец запотело и потекло слезами.
И тут, в самый разгар трагедии, из дверей магазина выскочила Рыжая Крошка, тряся своими темными кудрями.
На ней были клетчатая школьная юбка, короткий пиджачок и новые огромные ботинки, которые делали ее похожей на длинноногую муху.
Псише с удовольствием повторило этот незабываемый образ в полный рост (Рыжая Крошка всегда охотно ему позировала), а остальной зеркальный хор подхватил сюжет, и его участники воспели кто что мог – кто подошвы, кто пиджак, кто скрипку, разложив ее на десять граней.
Гению обычно доставалось откликнуться на нижнюю часть нот – но на сей раз только край юбочки трепыхнулся в нем и исчез.
Крошка помахала деду сквозь витрину (целые россыпи розовых вееров отразились в зеркалах) и помчалась со своей скрипкой в школу.
От волнения зеркала немного дрожали (или это прогрохотал мимо очередной мусороуборочный танк).
И тут опять наступила слепота, которая длилась мгновение.
Это Одиночество просквозило мимо в своих жадных поисках.
Оно имело возможность найти жертву в любом месте, в том числе и здесь – и витрина ничего не смогла бы с этим поделать, однако зеркала трепетали. Кривое з. плакало уже откровенно (жалело себя).
И в этот момент прозвучало:
– Рыжая Крошка прекрасней всего, что есть на свете!
Они все едва не раскололись от ужаса.
– Кто? Что? Зачем? – зазвенели стекла.
– Дурак! Гений идиот! – рявкнул Дядя Свист.
– Ни Венеция, ни Венера, ни Нефертити, ни все красавицы мира, ничто не сравнится с Рыжей Крошкой!
Это вещал Гений. Это говорил он, тихоня, вечный молчальник.
– Зачем, – тоскливо забормотали зеркала. – Не надо, не надо произносить!
– Она скоро появится здесь, потому что, по-моему, она забыла ноты! – продолжал Гений своим громким глуховатым басом.
– О, о – зачем – предатель – молчи дурак убьем – что ты делаешь – вот вам и Гений – а вы валили на меня – а я всегда знал, что он такой – он сошел с ума! – звенело в витрине.
– Она скоро вернется! – трубил Гений.
Дважды промелькнуло взбудораженное Одиночество, дважды все погружалось в мгновенный сон.
– Вот она идет, я сейчас ее отражу! – из последних сил крикнул Гений. Он весь дрожал. Стекло витрины звенело.
– Гений, это злодейство, – перебил его Дядя Свист. – Это предательство!
– Вот она! Смотрите! Вот! Тут! – хрипел Гений.
В этот момент Одиночество всей своей безымянной массой встало в зеркалах витрины и даже как бы нагнулось всмотреться, откуда идет этот голос, – и жизнь ушла, как бы выпитая со стеклянных поверхностей. Не было ничего.
Однако настало время, и зеркала стали оживать. В них снова заиграл свет, снова отразились машины, люди, облака.
Крошки не было. Она исчезла.
Зеркала всё поняли.
Они запотели, по их стеклам, драгоценным, старинным, поплыли дорожки слез. Жизнь затуманилась, перестала двигаться и сверкать. Порча надвигалась на хрусталь, на деревянные резные рамы. Старые зеркала источали влагу.
В витрину изнутри заглянула встревоженная Кувшиня, позвала хозяина, они вдвоем стали выносить зеркала в дом, потом пытались заделывать какие-то подозрительные щели в оконном стекле.
Зеркала неудержимо плакали. Кувшиня протирала их, выжимала тряпочку и снова протирала – и все без толку.
Пока вдруг у витрины на улице не остановился хрупкий силуэт, осененный кучей темно-красных кудрей, и пять длинных пальцев не выбили на стекле легкую дробь!
– Деда! Привет! Че случилось? Кувшиня, что с тобой?
– Не Кувшиня, а Графиня, – привычно поправил ее дед.
Зеркала тут же быстро просохли, опомнились, у них закружились от счастья отражения – вот потолок магазина, вот стены, битком забитые шкафчиками и полками со всякой ерундой, вот дорогая Графиня, вот любимый хозяин, который радостно машет в сторону двери, вот принцесса Рыжая Крошка, которая ворвалась в магазин со своей скрипкой и завопила:
– А я ноты дома забыла! Играла по памяти!
Графиня ахнула:
– На экзамен без нот??? Сумасшедшая!
– Три с плюсом! Вот! Закончила, всё! Урра!
– Жива, жива, – пели зеркала. Все, кроме одного.
Гений остался лежать в своем углу кучкой пепла с крошечным кристалликом внутри.
Вскоре переселенцев протерли насухо и повесили по местам.
Там-то все и обнаружилось.
Большое Псише сказало, как отрубило:
– Гений не выдержал своего предательства.
– Да, да, – откликнулись, сверкая от счастья, остальные.
Ведь произошло чудо – о них позаботились, их приглашали в гости в дом, целое приключение!
А Дядя Свист после долгого молчания вдруг сказал:
– Ну нет. Ну уж нет.
– Что – нет? Да и да! – решительно ответило Псише.
– Я говорю нет, не предательство.
– Докажи! – вякнуло Кривое з. У него снова появилось право голоса. Рыжая Крошка спаслась!
– Гений остановил его. И погиб. Уменьшился до точки.
– Остановил – кого? – спросило Кривое з. недоверчиво. – Мы, зеркала, вообще можем останавливать всех прохожих.
– Он остановил того, у кого много имен, – отвечал Свист. – Поймал его на приманку. Заставил стоять и смотреть. Заставил отразиться в себе.
– Подумаешь! Все останавливаются и смотрят. Я тоже могу заставить любого! – не унималось Кривое з.
– Тот, у кого много имен, должен быть все время в движении. Таков закон. Он налетает как вихрь и не останавливается.
– Гений был такой маленький, он бы не смог поймать Одиночество, – возразило Псише. – Даже я не в силах был бы его отразить полностью. Есть, конечно, очень большие зеркала… В Зимнем дворце… Да и то сомневаюсь.
Все уважительно закивали. Царские дела!
– Гений знал свою силу. Он уже не раз использовал ее и потому стал таким маленьким. А тут он отразил того, у кого много имен, и совсем погиб, – продолжал Дядя Свист. – Помните, он сказал: «Я могу остановить»?
– Мало ли кто что говорит! – ядовито ответило Кривое з. – Я тоже много чего говорю, но это ведь ничего не значит! У меня, ребята, не было никакого желания предавать Рыжую Крошку! Так просто, на язык попало! Я и ляпнуло! А вот Гений – это да… Он специально!
– Он неоднократно спасал, я теперь понял. И теперь исчез, – настырно твердил Дядя Свист.
Все на всякий случай закивали, но они быстро должны были обо всем забыть. Зеркала, они такие!
А Гений, обратившийся в тусклый холмик стеклянной пыли, лежал в витрине.
Дядя Свист потом молчал целую неделю.
Что может зеркало? Поплакать, и всё.
Семь закатов, шесть рассветов встретили и проводили бедные зеркала, и несчетное число машин и прохожих отразили.
Кучка пыли и есть кучка пыли.
Так все и оставалось до первой уборки, и Кувшиня вымела непрошеный мусор веником на совок, удивившись при этом, как этот пепел попал в витрину, если здесь убирают каждую неделю.
Про Гения она не вспомнила.
Затем путь его был таков: Кувшиня понесла пыль прямо в совке в бак для мусора в подворотню, но тут закрутилась маленькая буря, и с совка все смело подчистую.
Крошечный кристаллик взметнулся вместе со стеклянной пылью и улетел.
Кувшиня пожала плечами и удалилась в магазин.
Облачко пыли полетело над улицей и было втянуто вентилятором в некоторое помещение, где работал стеклодув.
Там мастер как раз собирался варить стекло.
Облачко пыли остановилось около мастера, и тут мастер громко, из глубины души, чихнул – и пыль, бешено закрутившись, осела в емкость, где уже было все приготовлено. Последним, упав, тонко звякнул некий кристаллик – а мастер зажмурился, никуда не глядя и ничего не видя, и тут же загрузил емкость в печь.
И в результате три часа спустя он неожиданно для себя сварил ровную, как зеркало, плитку хрустального стекла.
Ему редко выпадала такая удача. Почти никогда.
Оставалось нанести на поверхность серебро, так называемую амальгаму – чтобы зеркало могло отражать мир.
Мастер покачал бородой и ударил себя кулаком по колену, так он был доволен!
Стекло и серебро – вот и засияло новое зеркало.
Это было новое зеркало, разумеется. Но оно было какое-то странное. Темное и глубокое, как старинное.
Квадратное и немаленькое. Тяжелое.
Его непонятно почему купил один суровый старик, по профессии главный врач, и повесил в раздевалке своей детской поликлиники.
Там оно отражает бегающих детей и солидных подростков, а также младенцев, их курточки, шапки, щеки, носы; в зеркало также озабоченно заглядывают мамаши.
И когда-нибудь туда обязательно придет одна рыжая молоденькая дама с младенчиком…
Зеркало знало, что эта встреча произойдет зимой, на Рождество, и в вестибюле будет стоять нарядная елка, и всем будет некогда – но детей надо же приносить к врачу, когда им исполняется ровно месяц. Так полагается! Хотя бы просто чтобы показать, что у нас растет за чудо.
И Рыжая Крошка остановится перед отражающим стеклом, стараясь одной рукой поправить кудри (другой рукой она будет крепко держать совсем маленького человека).
И зеркало радостно засияет.
Город света
Глава 1
Кузя и бабушка
Жил-был один мальчик, звали его Кузя.
Он довольно туго соображал, хотя ему исполнилось уже четыре года.
Так, например, гуляя в парке, Кузя всегда отдавал свои игрушки, мяч и велосипед первому попавшемуся ребенку или какому-нибудь оборванному дедушке.
Если ему покупали мороженое, он тут же оказывался в кружке желающих откусить или, что еще интересней, не протестовал и кивал, когда у него ловко брали сразу все мороженое целиком..
Бабушка и мама обижались:
– Не можем же мы кормить всех мороженым и покупать велосипеды на целую роту!
А Кузя не понимал и спрашивал:
– Почему не можете?
– Да потому, дурья твоя голова, – сердилась бабушка, – что мы не напасемся тут на всех!
– А почему? – повторял Кузя глупо-преглупо.
– Да денежек нету!
– Да есть! Есть, бабушка! У нас их много!
– Здравствуйте! Где это ты видел у нас много денег? – тихо спрашивала бабушка и уводила ребенка подальше.
– А в шкафу! Вот ты, бабушка, не знаешь! А я сам видел, как мама считала. Пошли, покажу!
– Тихо! – командовала бабушка. – Не ори! Это… Это мама собирает на диванчик тебе! Надо много денег, чтобы купить тебе диванчик!
– Мне не надо диванчика!
– Как?! Ты же растешь! Скоро ты в своей кроватке не будешь помещаться!
– Знаешь, – отвечал на это Кузя, – я как-нибудь обойдусь.
– И что ты предлагаешь? – бабушка довольно свирепо оглядывала Кузю. – Ты предлагаешь эти деньги им отдать? Всем твоим так называемым друзьям и этим бомжам?
– Да, бабушка!
– Но ведь ты видишь, что мама с папой работают целыми днями, страшно устают и зарабатывают не так уж много!
– Но мне не нужно ничего!
– А кроме тебя, есть еще и другие люди в доме! А нам нужна стиральная машина, эта все время ломается. И я тогда стираю руками! Смотри, какие у меня руки! Ты же ни о чем не думаешь и ползаешь прямо по песку! И нам нужен второй телевизор, чтобы папа с мамой не ругались каждый вечер из-за его футбола. А твой отец считает, что вообще все надо бросить и купить подержанную машину. Чтобы он мог лежать под ней все выходные, я думаю! И тратить последние деньги на запасные части! Этим все и кончится! А ты говоришь диванчик…
– Бабушка! Но я ведь не хотел мороженого… Поэтому и отдал!
– А я вот хотела! А купила только тебе! А ты немедленно все роздал этим твоим друзьям! Ты думаешь только о них! А обо мне не думаешь!
Бабушка была готова заплакать.
– Ну давай купим мороженое тебе! – восклицал Кузя. Но она горестно говорила:
– Мне нужно еще на обед что-то сообразить. Может не хватить. И потом! Почему мы должны на всех пахать! У этих твоих дружков у всех есть свои родители, вот пусть они им и покупают мороженое.
– Нет, – отвечал Кузя, – у него нету родителей.
– У кого?
– У того грязного дедушки! Который лежит там в кустах!
– Разумеется, что нету! – ворчала бабушка. – Он сам дедушка, сам себе может купить! А не лежать как лодырь!
– Но он ведь не купил!
– Значит, не захотел! – говорила бабушка.
– Нет, – возражал малыш Кузя, – у него слюнки потекли, он сказал «дай куснуть». Он очень захотел мороженого!
– А на всякое хотение есть терпение.
– Что это значит?
– То и значит! Надо сдерживаться! И зарабатывать на себя! Вон бабушки около метро торгуют сигаретами, букетами… А дедушки ни фига ничем не торгуют! Барство! Лежат в кустах и бутылки собирают!
– Но если человек хочет велосипед или мороженое, а у меня есть, а у него лет, почему ему не дать? – опять, как попугай, повторял Кузя.
– Но это твое мороженое! – кипятилась бабушка. – Твой же велосипед! А не их!
– Ну вот если это мое, вот я и отдам свое мороженое и свой велосипед, – в который раз возражал Кузя.
– Но куплено-то тебе! А не им! И, между прочим, на твоей мамы денежки! Опять снова начинается! Замолчи!
– Баба! Этот дедушка сказал: «Не надо быть жадным, сынок!»
– А тогда чего этот твой дедушка сам жадный и у тебя отбирает?
– Он не жадный!
– И мама с папой имеют право спросить, куда ты деваешь ихнее добро! То, что тебе дали! – снова объясняла ему бабушка, выйдя из терпения. – Когда сам начнешь зарабатывать, будешь швырять деньги как карты, направо-налево, я уже предвижу, а сейчас деньги не твои, мороженое не твое, велосипед не твой, отдавать всякой шпане не имеешь права! Дурачок ты у меня.
И она обнимала его и шла отнимать обратно велосипед и игрушки, пока люди не опомнились и не унесли все это к себе домой. А мороженое уже успевал дожрать всегда лежавший в кустах нетрезвый дедушка.
И дома все жаловались друг другу на Кузю.
Кузя на первый же звонок открывал дверь, и к нему полюбили приходить друзья со двора, довольно взрослые хулиганы лет семи и даже восьми, здоровенные лбы.
Всем уже была известна тупость Кузи. Зайдут и спрашивают:
– А можно я это возьму?
Кузя же отвечает:
– Бери, бери! Что хочешь бери, не жалко!
То есть совершенно по-дурацки себя ведет. А потом прибегает из кухни разгоряченная бабушка и не дает выносить из дома игрушки, телевизор и магнитофон, а также куртки и шапки. А Кузя расстраивается:
– Почему ты обидела моих друзей? Им так понравилось ко мне ходить! Они так любят меня!
– Понравилось, как же! – отвечает бабушка. – Им понравились наши вещи, вот что!
– Ну и хорошо, – говорит этот совершенно невыносимый мальчик. – Им понравилось, пусть забирают.
– Ну ладно, – вступает в разговор папа, – а если мой телевизор, например, нравится и мне тоже, как тогда?
– Тебе тоже нравится? – спрашивает удивленный Кузя. – Ты же все время смотришь передачи и ругаешься, что нечего смотреть, ты же кричишь, вот идиоты, ты же говоришь про него «этот дурацкий ящик»!
Папа молчит, не зная, что сказать, и готовит хороший подзатыльник вместо этого.
– Мало ли, – вступает в борьбу умная бабушка, – мало ли, мы и тобой сейчас, например, недовольны, но не отдавать же тебя! И по телефону не всегда нам звонят с хорошими новостями, но не выкидывать же его! Ты понял?
– Нет, – отвечает малыш Кузя, – я считаю, что надо все отдать, и тогда не о чем будет горевать, понимаете?
– Хорошо, а эти твои друзья, которые к тебе приходили, они отдадут тебе что-нибудь из своего?
– А мне это не страшно. Мне ничего не нужно, – так отвечал этот Кузя.
– Ага! – восклицал выведенный из терпения отец. – Тебе, дураку, ничего не нужно, потому что у тебя все есть! А вот ты не будешь же спать прямо на земле в каком-нибудь окопе и жевать траву, как тот козел? Вместо того чтобы спать в своей кровати и есть, как сейчас, жареную картошку?
– А это можно, есть траву? Тогда вообще все было бы просто!
– Нет! – вопила в ответ бабушка. – Нельзя! Мы не козлы и не бараньё какое-то! Чтобы жевать траву и хлебать из лужи! Мы люди! А люди должны жить в доме! В тепле, есть вареное и носить одежду! И быть людьми! А то все придет в негодность! Вообще везде! Дома развалятся, дороги будут разбитые, одна грязь, есть будет нечего и топить нечем! А чтобы этого не случилось, надо трудиться! Понял?
– Не знаю, – честно отвечал Кузя.
– Вот как мама с папой все время вкалывают! Слышишь меня? Ой, я вижу, ты ничего опять не понял. Ну мал еще.
– Я уже большой! – заявлял Кузя. – Вы сами говорили, что я уже большой и должен уметь сам одеваться! Сам застегиваться!
– Ну вот попробуй поспорь с ним, – махала рукой бабушка. – Все, иди мой руки и обедать.
Глава 2
Сирень и топор
А по соседству на планете происходили такие дела, что одна фея должна была скоро улетать с Земли.
Ее звали фея Сирени.
Обычно феи проводят на Земле срок в несколько тысяч лет, и за это время они худо-бедно стараются навести порядок в своем хозяйстве, и этой фее кое-что удалось сделать, правда, не везде, а только в некоторых странах с теплой весной. И вот теперь этой фее Сирени уже пора было лететь в свой Город Света за новыми силами.
Жизнь на Земле вещь дико утомительная. Для обыкновенных жителей это дело всегда кончается полным и безоговорочным отдыхом ото всех забот, хотя многие надеются на лучший исход (и напрасно).
С феей Сирени все это происходило тоже впервые, и она не знала, когда точно придет ее время, только было предчувствие, что оно скоро наступит. Фею уже ждал Город Света.
Может, ей предстоял длительный отпуск, а потом – смотря по обстоятельствам.
Если и возвращаться уже будет некуда, то фея, само собой, застрянет в своем прекрасном Городе Света на две-три вечности, пока не зародится на месте Земли какой-то новый сгусток туманов, свежего воздуха, ночной росы и утренних лучей.
Фея Сирени, правда, успела привязаться к своему временному месту жительства, да и сил было вложено немало. А всегда больше любишь то, что сам сделал, верно?
Поэтому она с большой неохотой готовилась к тому, чтобы уронить последние (они же и первые) слезинки, по одной из каждого глаза.
Фея Сирени давно уже выглядела плоховато, летала все меньше и меньше.
Она, правда, надеялась найти кого-нибудь себе в замену, но никто ей не попадался. Одна очень старая монашенка, один старик весь в белом, тоже слабоватый, десяток кротких женщин… Никто из них не взялся бы ничем руководить. Умные были и какие-то нерешительные, прямо как святые.
Положение становилось опасным, поскольку ослабевшая фея Сирени следила за порядком на Земле, а именно на Землю эмигрировал в незапамятные времена (то есть несколько тысяч лет назад) колдун Топор, существо вредное и злорадное.
Топор всячески портил жизнь здешним обитателям и делал это с большим успехом – а фея людям помогала, в особенности детям.
Топор считал себя старожилом на планете Земля, знал тут все закоулки и тайны человеческой души, и он искренне ненавидел фею Сирени, говоря, что не надо вмешиваться в жизнь людей, пусть делают, что им хочется, и тогда они с успехом сами друг друга переколотят и перебьют, и это и есть полная свобода для человечества, свобода и равенство, то же самое и братство.
То есть каждый равен другому, и никто не имеет право владеть чем-то, чего нет у других. А если владеет, то его надо пришибить первой попавшейся кувалдой, отнять несправедливо заграбастанное и присвоить его (до тех пор, пока у следующего земляка не накипит на душе и он не примется крушить все вокруг себя молотом, как озверевший кузнец своего счастья), и в результате весь этот мир насилья должен быть разрушен!
И жирные, заевшиеся страны с умеренным климатом должны провалиться в пучины вод морских! Как вот Атлантида когда-то.
И в таком случае, ежели это произойдет, то есть если все людишки благополучно вымрут, планета колдунов Черная Грязь всем скопом переселится на опустевшую планету Земля, где все-таки много светлее, есть воздух.
А у них на Черной Грязи всегда было пасмурно, холодно и мокро, даже жидко, всюду булькали лужи нефти, которой эти несчастные питались, а в атмосфере воняло керосином, тухлыми яйцами и забродившей подвальной картошкой, такие страшные были климатические условия. Черногрязевцы все как один мечтали превратить свою планету в огнедышащую пустыню с очень редкими колодцами, но зато с частыми фонтанами нефти.
Таким образом, колдун Топор выполнял благородное дело по освобождению Земли от человечества, чтобы обеспечить светлое будущее бедным жителям Черной Грязи, в число которых входила и пожилая мамаша Топора, которую он любил всем сердцем и признавал – после долгих скандалов по телефону, – что на старости лет (бабульке исполнилось дикое количество веков) она имеет право отдохнуть и переехать в более сухое место.
Надо сказать, что мамаша Топора по имени Зараза Ивановна вообще жила на дне гнилого болота и имела вид гигантской запятой, всю жизнь пресмыкалась как какое-то поганое земноводное, хотя при этом свободно разговаривала с сыном по межпланетной связи, диктовала ему условия своего переезда на Землю и многим была недовольна, в частности тем, что все идет медленно.
– Как наши там пустыни? – спрашивала она. – Растут?
– Какие это ВАШИ пустыни, мама? Они пока ихние. Да. Понял. Ой, мама, не лезьте. И не угрожайте. Не оборвете мне руки-ноги. Да! Вам еще сюда рано. Климат, говорю. КЛИ-МАТ суровый! Снег идет круглогодично. Завалило все, да! И все пустыни, Сахару, Гоби, Атакаму, Ямал. Выкиньте ваш телевизор, он неправильно показывает тутошнюю погоду. Врут они все! Купленные журналисты! Да! Нет, представьте себе, мама, я не лежу на дне болота, да! Руганью вы ничего не добьетесь, МАМА. Я не лепечу бред! Нет, мама, не КАК сивый лошадь! Много трудностей! А все что надо я делаю, – отвечал раздраженный сын.
Но, по правде говоря, если Топор и спешил, то не слишком, ему было понятно, что с приездом мамаши он потеряет свою самостоятельность и будет под каблуком у Заразы Ивановны – именно поэтому он в свое время и эмигрировал с Черной Грязи.
То есть каждое дело имеет свои две стороны – плохую и хорошую.
Доведи Топор свое черное дело до конца – тут же на Землю кидается рой его земляков, и не исключено, что они вскоре превратят такое милое и приятное место в гнилое болото или, еще того краше, в грязную пустыню.
Так что хоть природная зловредность проявлялась в Топоре ежеминутно – то кинет самолет в море, то устроит ураган, то цунами, а то и взорвет к своей маме целый центр города, оставив одни обугленные стены, – но Топор не слишком спешил со всем этим.
Правда, если бы Топор не хлопотал, то фея Сирени успешно научила бы всех людей взаимной вежливости, чистоте и доброте, но тогда Топору было бы страшно обидно за напрасно прожитую жизнь.
А ведь известно, что надо прожить ее так, чтобы было бы мучительно приятно.
Стало быть, Топор пакостил, но все время себя укорачивал, не желая раньше времени оказаться в кругу своей безобразной семьи черногрязевцев.
Другими словами, он в чем-то даже полюбил землю, на которую эмигрировал, хотя всем ее коренным обитателям искренне желал провалиться на этом месте.
Земля, но без жителей вообще – вот что его бы устроило.
Читать бесплатно другие книги:
