Жулик Авшеров Алексей

К читателям

Уважаемые читатели!

Перед вами книга, написанная не писателем и не желающим им стать. Свободное время и некоторое тщеславие побудили автора взяться за перо. Сначала я сочинял небольшие рассказы, а когда родился замысел романа, превратил их в главы с общим сюжетом. На сколько это удалось судить вам.

Художественная ценность произведения вызывает сомнения, однако искренность в описании событий может зародить определенный интерес.

Герой романа и рассказов – продукт своего времени, безжалостного и циничного. Его жизнь проходит за «красными флажками» общепринятой морали и нравственности, поэтому носителям традиционных взглядов книжка строго противопоказана. Не портите настроение себе и карму автору!

Для тех, кто привык обходить запреты и каждое «нет» подвергать сомнению, изложенное здесь подтвердит правильность выбранного пути и вселит уверенность.

И последнее. Будьте готовы к тому, что вы со мной не согласитесь, хотя это не моя проблема – я не обязан думать, так же, как вы.

Желаю вам приятного чтения!

P.S. Здравый смысл подсказывал мне: печатать книгу не стоит. Но если бы я поступал всегда рационально, то прожил бы иную жизнь и писать было бы не о чем…Круг замкнулся.

И еще…

«Плата за конформизм – то, что ты нравишься всем, кроме самого себя». (Рита Мэй Браун).

Подумайте над этим!

Автор

Сюжет книги основан на реальных событиях, однако некоторые эпизоды – плод авторского воображения. Фамилии и имена персонажей, названия и расположение организаций – вымышленные и все совпадения случайны. Оценка происходящего – субъективное мнение автора.

«…Имена вымышленные и все совпадения случайны…, – Алексей перечитал дисклеймер, отодвинул ноутбук и поморщился: – Совпадения случайны? What’s the fuck!»

ПРОЛОГ

Счастье принадлежит тем,

кому довольно самих себя.

Аристотель

Автобус, сделав круг по старому кварталу Гренобля, переехал реку и, выскочив за город, бодро побежал по ущелью. По мере продвижения в Альпы, окружающие горы, сжимая пространство, все ближе подбирались к дороге, превращая ее в серпантин. В попутчики мне досталась команда скалолазов. Один из них, узнав, что багажный отсек занят, попросил разрешения поставить свой баул рядом. Я не возражал, и когда автобус пошел в гору, на поворотах раздавался мелодичный стук. Это звенели привязанные к рюкзаку кошки, карабины и другое альпинистское снаряжение. Путь мой лежал в Ля Грав, маленькую французскую деревушку, затерянную в горах недалеко от итальянской границы. Навигатор показывал три часа пути, и, не смотря на натужный рев дизеля, на место я прибывал поздно вечером.

Убаюканный бесконечными oui, non, je ne sais pas и тихим металлическим перезвоном, я закрыл глаза. Наступающая дремота подействовала предсказуемо: напряжение последнего месяца уступало -место умиротворяющему безразличию. В голове еще крутились события недавнего прошлого, однако изменить что-либо я не мог. Билет в Стамбул в конце года оказался «one way ticket» – билет в один конец.

Мой телефон пикнул и звонок «Какая отвратительная рожа!» эхом отозвался в пустом ресторане. Сонный араб за стойкой, услышав незнакомый язык, вздрогнул и недоуменно уставился на меня.

Подтверждая рингтон, выскочил номер и после дилеммы брать или нет трубку, я все-таки ответил:

– Слушаю. Давно не звонил. Что-то случилось?

– Ты где? – Циркуль со мной не поздоровался.

– В Египте, – и, понимая, что это не праздный вопрос, добавил: – В субботу прилечу. А в чем дело?

– В понедельник жду! – он не ответил и пропал.

«Начальник» не звонил с тех пор, когда я перевел им последний транш от продажи акций «Щепси», а это, без малого, год назад.

– Вспомнил, сука! – невольно воскликнул я и араб, услышав знакомое слово, кивнул и улыбнулся, хотя мне ничего хорошего звонок Циркуля не сулил.

«Снова что-то придумали, а может за нас взялись уже по-настоящему! – гадал я. – И если второе, то возвращаться домой вообще не вариант, глупо».

Ресторан потихоньку наполняли отдыхающие, но, глядя по сторонам, я с трудом гасил в себе страх неопределенности и написал Лелику в Telegramm.

Лелик, директор отеля «Black see», которого я когда- то пристроил в Сочи, остался единственным из прежней жизни, с кем я еще продолжал общаться.

Он успокоил: новостей нет, менты также трясут наши «Минводы», а зачем вызывают меня, не знает.

Оставшиеся до отлета дни я нет-нет, да и возвращался к мысли для чего я им понадобился и вразумительного ответа не находил.

Мой «Анапакурортхолдинг», избавившись от активов, уже год являлся холдингом лишь на бумаге. Получив от Фонда в начале нулевых акции крупнейших санаториев на юге, «Холдинг» следующие пятнадцать лет продавал их и, выводя деньги, заменял их ничего не стоящими векселями и обязательствами.

Считая свою задачу выполненной, я отошел от дел и, стараясь меньше бывать в России, свел все контакты к минимуму, но, как оказалось, поторопился.

В понедельник из Внуково я тут же поехал в «Путник» и сразу поднялся в приемную Циркуля.

Любовь Ивановна, бессменный секретарь Картузова, похвалила загар, спросила где был и сказала:

– Волнуются, ждут. Уже звонить вам хотела.

В кабинете, кроме Циркуля, на диване развалился Костик. Сам Картузов ходил из угла в угол, меря комнату длинными и худыми, как у цапли, ногами.

«Точно Циркуль! – подумал я. – охрана права».

– Как дела? – Костик отложил iPad в сторону.

– Нормально, – без подробностей, от которых тот начинал зевать, ответил я и пожал ему руку.

Поздоровавшись, Циркуль перешел к делу.

– Мы «Black see» продаем, – сказал он.

– Отель ваш: хозяин – барин, а я причем?

– Поручитель нужен. Серьезный. Чтоб не подкопались. А у тебя в «Холдинге» активов за три ярда. Нам займ подмахнешь, прогарантируешь.

– Чем? Туалетной бумагой? Другого ничего нет.

Понимая, что туплю, он начал терять терпение:       – Какая разница, на балансе числится и ладно!

Новость не удивила. Пока «Black see» путалась в залоге у РЭБа, интереса она не вызывала. Как только правительство погасило долг, поползли слухи о скорой ее продаже – и, видимо, обоснованные.

За многолетнюю историю «Фонда развития нанотехнологий и прогресса» управление его активами всегда заканчивалось реализацией последних. Фонд копил векселя фирм-однодневок, а вырученные средства гнал за рубеж. Однако сейчас меня смущало важное обстоятельство: деньги взяли из Резервного фонда, а за бюджетные тугрики не только спросят, но и предъявят. Запахло жаренным!

Куда попадут и эти бабки я знал наверняка. Не обремененный обязанностями Костик нацелился на Лондон, Циркуль, выбирая климат получше, метался между Тосканой и Израилем. На хозяйстве безвылазно сидел Михалыч, председатель Фонда. Считая себя патриотом, другом Президента и политическим тяжеловесом, он ничего не боялся и его не трогали.

Прикинув, я понял: «Дембель себе готовят. Скоро свалят. Было бы с чем, тоже убегу!» и спросил:

– Какой расклад в этот раз и мой интерес?

Костик впервые, не скупясь, предложил мне десять миллионов, но потом, когда деньги пройдут всю цепочку, а я подумал: «Совсем за лоха держат! Из Европы вы вряд ли про меня вспомните, в отличии от Следственного комитета здесь, в России».

Обсудив некоторые детали, я поехал домой.       Открыв дверь, почувствовал запах покинутого жилища. Частички пыли, напуганные сквозняком, повисли в воздухе. С тех пор, как жена уехала в Грецию, квартира пустовала и, прилетая, я жил в отеле.

Заварив чай, задумался. План жуликов изыском не баловал. Продав гостиницу, пацаны заведут ярд в виде займа на фирму-прокладку, я поручусь за него, а дальше их деньги полетят в офшор. Моей макулатурой заткнут дырку в балансе компании Лелика и через год моя спокойная жизнь закончится. Если, конечно, не хватятся раньше! Эти же сбегут – к гадалке не ходи! Перспективы Фонда и Михалыча прослеживались плохо. Возраст и здоровье, изрядно потрепанное истеблишментом, могут спровоцировать уход Папы в любой момент и проверку конторы за все годы. Отвечать за уплывших акул бизнеса, придется тем, кто остался. И мне в том числе!

Кстати, так и не сказали, через кого бабки погонят. Хитрецы! А это голимая подстава: срезу на нары.

В голове крутились только два варианта. Оставив все как есть, я буду вздрагивать от каждого звонка и рано или поздно за мной придут, или, сорвав большой куш, воспользуюсь зеленым коридором, открытым давным-давно. Созданный когда-то без видимой цели, сейчас он окажется весьма кстати. Это как ружье, провисевшее на сцене весь спектакль, выстрелит в третьем акте. А все началось с необычного предложения моего зама в далеком 1998-м.

Мы сидели в тошниловке у Савеловского вокзала, куда Кузькин затащил меня в благодарность за гешефт от небольшого «распила». Окосев от дрянной водки, он смотрел преданными глазами бездомного пса и, улыбаясь, обнажал поредевшие зубы. Дырки он старательно затыкал жвачкой и его прокуренные пеньки однозначно проигрывали белоснежному «Орбиту». Проникшись ко мне доверием, Вова попросил помочь в одном щекотливом семейном деле.

Его брат, участковый, положил глаз на квартиру давно пропавшего алкаша. Хату бедолаги вскрыли и обнаружили паспорт времен СССР. Законник, недолго думая, решил сделать бичу российский документ и, вклеив другое фото, продать жилплощадь. С паспортисткой мент пребывал в стабильном гормональном обмене, и проблем не ожидалось. Искали «своего», кто выступит в роли продавца-бомжа. Прельщенный возможностью получить еще один ausweis, я согласился учувствовать в афере.

На это имелись веские причины: Совок, как и Рашу я не любил. Попав в молодости под беспредел государства, я понял, что жить по его законам не хочу и не буду. Такая фронда сулила немалые риски и для их минимизации, в конце 80-ых, я уже делал второй паспорт. Развал СССР превратил серпасто-молоткастый в ненужный раритет, и предложение Кузькина давало возможность воплотить задуманное уже в России.

Мой alter ego оказался тезкой, носителем длиннющей фамилии и немного старше. Приближаясь к оригиналу, я отложил на неделю бритвенный станок, а выпитый накануне коньяк сделал мое лицо достаточно маргинальным. Боевое крещение ксива прошла во время сделки. Покупатель смотрел на меня с опаской, но регистратор проблем не увидел, и я облегченно выдохнул. В качестве благодарности мент оформил и заграндокумент. Слетав по нему в Египет, я убедился, что «черный» ход из страны есть.

Ничего толком не решив, я думал о будущем, как великий комбинатор за шахматами: «Первый ход е2 – е4, а там…посмотрим».

Через неделю Циркуль позвал меня вновь.

На диване все так же с планшетом валялся Костик и, судя по улыбке, в отличном настроении.

– В Сочи с Воровайкиным полетишь. Там на его «ромашку» займ оформите, – пояснил Картузов. – А я подскачу, когда деньги переведут.

– Кстати, как он? Из запоя вывели? – оживился в своем углу Костик и засомневался: – Не подведет?

– Вроде нормально. Братки на даче держат, детокс прокапали. Снег чистит, воздухом дышит, – успокоил Циркуль. – А там за ним Леха приглядит.

«Блядь, мне еще этого алкаша с собой тащить! – чертыхнулся я, но, подумав, решил: – А это шанс!»

Мишу Воровайкина я знал лет десять. По протекции Циркуля его направлял ко мне то экспертом, то проверяющим, то все равно кем, лишь бы нашелся повод платить ему зарплату. Почему Картузов нянчит Мишу не понимал никто. Говорили, что знакомы они с аспирантуры, которую Воровайкин кончил и защитил диссер, а Циркуль нет – ушел в бизнес, поэтому он и стелет пиетет перед ученым другом. Особого ума, в отличие от тяги к алкоголю, я в нем не видел. Приезды Миши заканчивались, как под копирку. Сначала он советовал провести ребрендинг всего, что есть, затем инновационный апгрейд того, что осталось, потом уходил в запой, и я отправлял эксперта обратно.

Бандиты привезли Воровайкина прямо в аэропорт. Посвежевший от чистого воздуха, выглядел он бодро: руки не дрожали, на щеках играл румянец. Ему, видимо, что-то наплели и он имел важный вид.

«Интересно, понимает Миша на что подписался? – гадал я. – Или они пожертвуют им в темную?»

По дороге на регистрацию Воровайкин клятвенно обещал мне не пить, по крайней мере до Нового года, но, дабы не искушать алкаша, я зачекинил места подальше от бизнес-класса, откуда всегда аппетитно тянуло стейком и коньяком.

Привыкший встречать гостей, Лелик сам приехал в аэропорт и, заметив Мишу, насторожился.

– А этот зачем? – спросил он. – Проблем мало?

– Наоборот. Решит последнюю. Продают тебя! – ответил я, злорадно предвкушая реакцию Лелика.

Он уже пару лет морочился с домом, строил тяжело и считал дни до зарплаты, а тут такой облом!

– Как? А я куда? – растерянно заморгал тот.

– Тебе не привыкать! Который год как кенгуру скачешь из кресла в кресло, – вспомнив наш давний спор, я имел в виду его способность адаптироваться к любым неприятностям, а не бороться с ними.

Ехали молча. Лелик что-то напряженно соображал, а Воровайкин, радуясь долгожданному теплу и солнцу, блаженно крутил головой по сторонам.

Прошло два дня и по гостинице поползли слухи: «Директора снимают, за этим и приехали, а кого поставят: лысого или толстого, еще думают!»

Мне это было на руку – главное, чтобы продажа не всплыла раньше времени, и я старался держать Воровайкина возле себя, хотя это и напрягало.

Дней десять ушло на подготовку. Начальники звонили каждый день. Нервно интересовались состоянием Миши и его готовностью к часу икс. «Друзья» торопились. Закрывая сделку в этом году, они с деньгами и чистой совестью уже в январе без труда растворятся в Старом Свете, приумножив число русских миллионеров. Ничего не предпринимая, я терпеливо ждал возможного сбоя или ошибки.

Пока события развивались по плану московского дуэта. В середине месяца экспресс-почтой пришел договор купли-продажи, Лелик, скрепя сердцем, подмахнул бумаги и DHL стремительно понесла их обратно. Но потом что-то пошло не так. Не смотря на оформленную сделку, контрагенты не торопись перечислять деньги. Доллар перед Новым годом рос и покупатель минимизировал затраты. Срок исполнения обязательств истекал в последний день месяца.

В ожидании денег прошла неделя. Сухой закон Воровайкина достал, он раздражался и психовал, однако 30 декабря звезды сошлись как надо.

Утром, проверив банк, Лелик сообщил: миллиард на счету и мне тут же перезвонил Костик.

– Рядом никого? – почти шепотом спросил он.

– Минуту! – отодвинув завтрак, я вышел в холл.

– Картузов не прилетит, – удивил он, – лежит в больнице, под капельницей. Вчера обдолбался. Проморгал его. Проследишь как Миша деньги переведет?

– А сам не можешь? Мараться не хочешь? Костя мнил себя серым кардиналом, должностей в Фонде не имел, а окружающие считали его другом Папы.

Промямлив что идет с Михалычем на какой-то прием, Костик вновь пообещал десять миллионов, напомнил о дружбе и нес прочую хрень. На самом деле он осторожничал: деньги, без сомнения, и правда хорошие, но точно не последние и, замутив явный криминал, тот не хотел в нем светиться и рисковать.

О том, что Циркуль торчит я не знал. Они, конечно, нюхали, как и все, но что бы вот так серьезно? Не удивлюсь, если Костик сам устроил это и вывел партнера за «скобки». К тому же он парень злопамятный и, думаю, не забыл, как тот начистил ему рожу, а когда на кону такие бабки все средства хороши.

Пока я слушал «друга», мой план созрел.

Закрывшись втроем в кабинете, мы оформили договор займа на фирму Воровайкина и Лелик тут же перевел ему деньги. Став номинальным миллиардером, Миша преобразился и смотрел на нас свысока.

Второй акт «марлезонского балета»: отправку бабла на заграничный счет жуликов, дабы не вызвать подозрений, я предложил перенесли на завтра, Костик одобрил и мой замысел начал осуществляться.

Парадокс нашего бизнеса вновь удивил меня.

Одни, легализуя наворованное, покупали отель и выводили деньги из офшора и, другие, наоборот, продав его, прятали украденное туда же!

Днем в «Black see» намечался корпоратив.

Уже с утра, как наркоман перед дозой, Миша пребывал в приподнятом настроении: плоско шутил, дурачился и хохотал невпопад, а я с нетерпением ждал момент, когда он выпьет первую рюмку.

Дав понять, что здесь ему больше делать нечего, Лелик отправился домой, что еще больше убедило коллектив – директора сняли и зародило интригу.

В обед нас позвали в ресторан. Во главе стола, на всякий случай, поставили два прибора.

– Галя! – решив выдать «тайну», я подозвал секретаря. – Оставьте там один. Я сяду со всеми.

– Все поняла. Сделаю! – и Галя понесла в массы инсайд кто будет у них новым директором.

Нарядно одетые тетки тут же взяли Мишу в оборот. Расценив внимание дам, как комплимент собственной персоне, Воровайкин сел во главе стола и, взяв накрахмаленную салфетку, заткнул ее за ворот, придавив складками толстой шеи. Народная «любовь» и лесть не заставили долго ждать

Банкет не успел перевалить экватор, а Миша, не дожидавшись горячего, напивался стремительно и умело. Не обращая внимание на тосты и тостующих, он опрокидывал рюмку за рюмкой, а когда пили за его здоровье, уже спал. Из открытого рта на большой жирный живот лился коктейль из слюней и чего-то вонючего. Алкаш оставался верен себе!

Убедившись, что клиент дошел до нужной кондиции, я, минуя танцующих, незаметно ускользнул с набирающего обороты шабаша.

Утром меня разбудил звонок Костика.

– Деньги перевели? Где Воровайкин? Не могу дозвонится! – непривычно резко начал он.

– Поднимаюсь к нему, – наврал я.

– Делайте, как сказал! Сопли не жуйте. Сегодня короткий опердень, до обеда. Скоро перезвоню.

Еще не решив, что и как сделаю, я подошел к номеру Воровайкина. В коридоре ни души. Открыв дверь запасным ключом, я брезгливо поморщился. Люкс Миша превратил в помойку. В гостиной, среди разбросанных вещей, остатков еды и разбитой посуды, найти что-либо казалось невозможным. Хозяин, не раздеваясь, храпел в спальне. На шее, как память о вчерашнем, болталась салфетка из ресторана.

По среди хаоса на журнальном столике светился ноут, а на полу валялись какие-то бумажки. Подняв их, я прочел знакомое название: «Redhill limited ltd», офшор Костика на Сейшелах. Видимо, Миша пытался что-то сделать, и, не рассчитав силы, рухнул, однако флешку с паролем рядом я не обнаружил.

Стараясь не разбудить спящего, я проверил карманы его пиджака, осмотрел кейс, портмоне, другие вещи, но того, что искал, не нашел. Открыв тумбочку, порылся в кучке мусора и увидел красный eToken. Взяв флешку, я осторожно вернулся в зал.

Вставив USB в ноутбук, я опустил руки и тупо уставился в мерцающий экран. Тело будто окатили холодной водой: по нему пробежала дрожь, в висках бешено застучала кровь. То, чего я ждал и боялся, случилось! Времени на раздумья не оставалось. Или я использую этот единственный шанс, или, приняв неизбежное, оставляю все как есть и чокнусь от страха неопределенности. А может будет и похуже!

Пара кликов отделяла меня от неизвестности. Я спросил себя: «Готов?» – и вместо ответа ввел код доступа. Сомнения исчезли. События последних лет вели к этому. Паспорт, офшор в Белизе, деньги, упавшие в конце года, казались уже не случайными эпизодами, а цепочкой закономерностей. Я нажал «enter», и бюджет экзотических островов пополнили новые миллионы, украденные в России.

Закончив, я вынул флешку и, положив ее под ножку стула, сильно надавил. Раздался непривычно громкий хруст, eToken треснул, и в спальне скрипнула кровать. Я тихо, на цыпочках заглянул туда. Воровайкин перевернулся на другой бок и так же безмятежно сопел в подушку, но уже со свежей блевотиной на салфетке. Затем я разрядил его телефон и, прикрыв дверь, направился в приемную Лелика.

Секретарша Галочка, скрывая следы грешной ночи, пудрила мешки под глазами и сплетничала:

– Воровайкин ваш такое вчера выдал!

– Кому-то вдул? – не расслышав, переспросил я, поглощенный своими мыслями.

– Если бы! Вы ушли, а он, извините, обоссался!

– Закажи мне билет до Москвы, – перебил я ее и, заметив мигающий смартфон, вышел в коридор.

– Перевели? – спросил Костик. – Скинь скриншот выписки. Почему Воровайкин недоступен?

– Закрылся от всех в номере, – продолжил врать я, – наверно, отправил. Выйдет – скажу.

Часы пробили полдень. Банковский день завершен, и две недели судьба денег будет оставаться не ясной. Сразу меня искать не начнут. Как заходил к Мише, никто не видел, eToken сломан, и проверить транзакции не получится. Будут трясти, а может, и бить Воровайкина. Не повезло парню с фамилией!

Уходя, я все-таки заглянул в к Лелику. Пялясь в чертеж будущего дома, тот тыкал в калькулятор, сопел и морщился. Дебет явно не покрывал затраты.

– С наступающим! Домой лечу, – попрощался я, слабо представляя, где окажусь завтра и, протянув руку, подумал: «Узнает – слюнки пустит. Подумает: ведь я тоже мог! Хотя, нет. Не мог. Ссыкун!»

Спустя час я уже ехал в Адлер. Тормознув под козырьком аэропорта, водитель распахнул дверцу.

– Сергей, возьми сумки, – попросил я.

Тот взял вещи и нехотя поплелся за мной. Заметая следы, я набил пакеты барахлом, чтобы водитель, когда спросят, подтвердил мой отлет в Москву.

Пройдя досмотр, вернулся на check-in и отменил полет. Затем в туалете сменил пальто на спортивную куртку и, подойдя к кассе, оформил на второй, теперь единственный паспорт, билет до Стамбула. Мельком взглянув, скучающий пограничник, громко хлопнул штампом и вернул документ. Родина расставалась со мной без речей и фанфар, буднично и безразлично. Перед посадкой я сунул iPhone в дыру водостока и стал для всех вне зоны доступа.

Взлет «Turkish Airlines» я почувствовал сквозь обволакивающую пелену сна и проснулся от легкого касания. Передо мной стоял стюард с бокалом шампанского на подносе:

– Happy new year! – и он подал вино.

Символизм присутствовал во всем: первый год новой жизни я встречал, как и подобает, на высоте!

Прожив в Стамбуле до Рождества, как и положено туристу, я посещал достопримечательности, однако вопрос, что делать дальше, покоя не давал. Вариант сбежать на край света я сразу отбросил. Жизнь на задворках цивилизации, среди черных и цветных, казалась стремной. Оставались Америка или Европа. Я склонялся к последней: «шенген» уже стоял в паспорте. Задача сводилась к выбору места. Инстинкт беглеца подсказывал, что первые месяцы надо жить там, где появление иностранца органично впишется в быт аборигенов и не вызовет подозрений. Ля Грав подходил по всем критериям. Я хорошо знал это место: пятнадцать лет назад катал там фрирайд с командой лыжников.

Ля Грав – это горная деревушка в Южных Альпах, международный интернационал экстремалов, где до тебя никому нет дела, если ты лыжник или скалолаз. И, сделав выбор, я купил билет до Гренобля.

Автобус притормозил и, качнувшись на обочине, остановился. Я открыл глаза. Кто-то прошел по салону, и двери, шипя, раскрылись. Свет фар выхватил из темноты желтый щит «La Grave». Я на месте.

Знакомые желтые домики все так же карабкались вверх по улицам к мрачному силуэту местного Notre-Dame, из бара «К2» неслось что-то забойное и вопли посетителей. Апре ски там, подобно ракете, стремилось в апогей Отель «Skiers lodge» находился в центре деревни. В крохотной рецепции за конторкой стоял спортивного вида малый в футболке Marmot. Увидев меня, он улыбнулся и воскликнул:

– Welcome to La Grave!

Ответив на приветствие, я достал паспорт.

– Monsieur Sherstiynnikov? – он еле выговорил.

– Just Alex, – я прервал его мучения.

– Okay, – он протянул руку. – I am Thomas, «Skiers lodge» boss end skier’s guide. At your service.

Томас показал мой номер. В просторной комнате, кроме кровати, стояли шкаф, кресло у комода и небольшой письменный стол с парой венских стульев. Темная полировка мебели, медные ручки и петли указывали на отменное качество, проверенное десятилетиями. Я выглянул в окно. В пустоте ночи, вдалеке, переливаясь голубым, сверкал ледяной кристалл.

– What is it? – удивленно спросил я.

– Mountain La Meje.

Томас объяснил, что на La Meje направляют по выходным прожектор, устраивая световое шоу.

Дав мне время разобраться, хозяин предложил ланч и спросил о моих планах. На плохом английском, а больше жестами, я объяснил, что собираюсь у него жить долго и отдыхать от цивилизации.

–You will like it here! – Том убедительно кивнул.

Томас оказался классным парнем. Швед по национальности, он приехал в Ля Грав двадцать лет назад, прижился и со временем превратил дом в гостиницу. Встретив меня на горе, он оценил мои возможности и пригласил кататься вместе. С Томом и его группой я изучал окрестности и много где побывал. Вечером, сидя у камина, пытался общаться с окружающими, а, устав от людей, поднимался к себе, учил французский или смотрел российские новости.

Однажды, включив телевизор, я попал на криминальную хронику в «Вестях недели». «Звездный» представитель Следкома пугал с экрана, что в рамках заведенного уголовного дела в «Фонде развития нанотехнологий и прогресса» проведены обыски. Далее следовал репортаж с места событий.

«Отряд СОБРа, оттолкнув охрану, входит в знакомое здание на Ленинском проспекте. Разделившись на группы, бегут по этажам. Одна упирается в железную дверь Департамента имущественных отношений. Им не открывают, но через пару минут срезанная болгаркой железяка с грохотом падает. Сотрудницы, бросив уничтожать документы, испуганно жмутся по углам, и только Чернов, единственный парень в комнате, продолжает совать в измельчитель листы бумаги. Обрезки еще змейками ползут из шредера, а коллеги уже дружно лежат на полу, положив руки за голову». Затем дали интервью Михалыча на ступенях СКР. Гневно отвергая обвинения, он жаловался на провокацию политических оппонентов, козни мировой закулисы и лично Сороса.

Не разбирая слов, я долго смотрел в телевизор. В Москве произошло то, чего я боялся и так счастливо избежал. О сделанном тогда выборе, естественно, не жалел, однако вопрос, что делать дальше повис в воздухе. Перебрав за неделю десятки вариантов, я решил не менять ничего. Новость из телевизора влияла только на срок моей «альпийской» ссылки. Вместо предполагаемых пары месяцев, пребывание здесь могло затянуться надолго. Чтобы не отупеть от ежедневных лыж, скалолазания или бэккантри, я начал искать развлечение для ума и придумал, как оставлю свой след в истории.

На следующий день, позавтракав, я удивил Тома желанием никуда не идти. Тот понимающе кивнул и не настаивал. Лыжники цветной вереницей потянулись к фуникулеру, отель опустел и стало тихо.

Я сел в кресло и, закрыв глаза, кажется, задремал, но ясность восприятия до конца не утратил. В сознании не спеша поплыли картины из прошлого. Цепляясь за нити памяти, они сменяли друг друга.

Вот меня маленького заносят в скорую и машина, срываясь с места, ревет сиреной и несется по улицам. Мне хорошо и не больно, хотя я умираю.

Крутая и огромная, как гора, крыша нашего дома на Преображенке. Я медленно, под смех ребят, иду по ней, спотыкаюсь, падаю и медленно скольжу к самому краю. Пропасть близка. Ужас в каждой клетке.

Ночь. В комнате дурманящий и неведанный раньше аромат женской плоти. Он будоражит кровь, мутит рассудок и заставляет двигаться еще сильнее. Вдруг сладкий спазм и взрыв мозга… Я мужчина!

Грязная комнатенка с решетками на окнах. Под блеклым, засиженным мухами гербом РСФСР стоят трое. Двое кивал, и судья в центре с козлиной бороденкой и фамилией Козлицын: «Именем Российской…Признать виновным… ст. 154, ч.2…Назначить наказание… лишения свободы…» Три года! Твари, за что? Будьте вы все прокляты! Сбылось. Страны нет!

С каждым виражом кулуар становится круче, лыжи не успевают обработать фирн, и я торможу. Взгляд вверх. Из-за поворота несется лавина снега. Мгновение и, сбитый с ног, в полной темноте я лечу в пустоту. Неожиданный свет. Остановка. Тишина. Жив!

Удар из темноты, отключка. Свет фонаря и бородатая морда абрека. Воняет овчарней. Нож у кадыка: «Убью!» Сознание плывет. Что делать? Паника!

Белый нос корабля уже висит на до мной. Бросаю серф и что есть мочи гребу в сторону. Волна от форштевня накрывает меня. На палубе машут и ржут.

Охранник прикрывает за мной дверь депозитария. Я иду по лестнице, затем коридор, холл и, ответив на дежурные улыбки клерков «Credit Suisse», весело думаю: «Вот я и миллионер! Сбылась мечта идиота!»

Солнечные зайчики, отражаясь от ледников La Meje, прыгнули в окно и заметались по комнате. Я сел к столу, открыл ноут и, выбрав шрифт, набрал название: «ЖУЛИК», а под ним «Глава1. Юность героя».

Я начал писать книгу

Глава 1

ЮНОСТЬ ГЕРОЯ

Родился я в 1963 году, на перепутье времен, когда хрущевская оттепель, сходя на нет, уступала место брежневскому застою, что, в прочем, никак не влияло на мою маленькую жизнь.

Первые шесть – семь лет я провел у бабушек и дедушек. Родители мамы жили на Варварке у Красной площади, папины – в Лосинке, в собственном доме. Детство, проведенное в центре Родины, наложило отпечаток на восприятие мира. То, на что ехали поглазеть со всей страны, для меня казалось повседневностью. Часто бывая в Кремле, я видел Царь-пушку, Царь-колокол, соборы и ничему не удивлялся. Когда наступала, зима из кладовки доставали санки. Снег в центре убирали, хотя место для катания нашли. Под горку приспособили спуск от кремлевской башни до Москворецкого моста.

Дед, офицер в отставке, гулял со мной в Ильинском сквере или водил в Александровский сад. С удивлением и гордостью я смотрел, как встречные военные козыряли нам, а дед прикладывал в ответ ладонь к папахе. Решив сфотографировать внука на Красной площади, он попросил дежурного гэбиста, и тот поставил меня к Мавзолею. Караул, охранявший покой вождя, и глазом не повел на такую вольность. Люди в то время искренне уважали фронтовиков

Жили бабушка с дедушкой в бывших Морозовских конторах, превращенных советской властью в обыкновенные коммуналки. О прошлом напоминали высоченные потолки, чугунная лестница и огромная, на три этажа люстра в стенном проеме. Еще дом запомнился небольшим двором с деревянной песочницей и парадами под крики машущих из окон соседей.

В Лосинке жили по-другому. Ухоженный старый сад с дорожками и скамейками, просторный дом в пять комнат, где каждой отводилась своя роль. В столовой только ели, в спальнях отдыхали, а в гостиной отмечали праздники. Летом на террасе пили чай из самовара. Впервые я помню себя здесь в возрасте трех- четырех лет. Открыв от яркого солнца глаза, я, радостный и довольный, ору во все горло. Кричу, потому что мне хорошо, впереди целый день и целая жизнь. А с кухни, спотыкаясь, заслышав мои вопли, торопится бабуля, на ходу причитая: «Господи помилуй! Внучок проснулся, Лешенька!»

После тесноты Варварки, в Лосинке, я вихрем носился по большому дому, однако, добежав до гостиной, затихал. В комнате, обставленной старинной мебелью, я с интересом глазел по сторонам. В углу стояли большие напольные часы с мелодичным, каждые полчаса, и громким часовым боем. Завороженный непонятным действом, я смотрел, как дедушка останавливал время и, подтянув гири, запускал маятник снова. У стены в линию выстроились сервант, полный красивой посуды, и книжный шкаф с золотыми корешками энциклопедии. С высокого постамента, прижимая к каменной груди букет цветов, смотрела на входящих мраморная девушка. Между окон стояла радиола «Эстония». Папа, навещая нас по выходным, садился в кресло и, медленно вращая ручку, сквозь треск эфира искал волну, а, когда находил ее, из динамика раздавалось: «Вас приветствует «Голос Америки» из Вашингтона или «Немецкая волна» из Кельна». Сидя рядом, я не понимал: зачем отец слушает здесь, когда на кухне так хорошо работает радио…

Раздолье в Лосинке не прекращалось ни зимой, ни летом. Когда выпадал снег и рано смеркалось, я сидел у окна и, глядя в черноту сада, с нетерпением ждал деда. Дедушка одевался, и мы доставали лыжи. Лыжня начиналась у калитки. Поскрипывая свежим снегом, мы не спеша скользили по темной улице Карла Маркса. Первый, уверенным, плавным ходом, шел дед, а я, переваливаясь, еле поспевал за ним.

Лето в Лосинке радовало буйством цветов и зелени, личной песочницей и качелями, но с Джамгаровкой сравниться не могло ничто. Поездка на озеро за мотылем превращалась в путешествие. В гостиной стоял небольшой аквариум с золотыми рыбками. Дедушка любил их, кормил, и рыбы отвечали ему взаимностью. Когда еда кончалась, дед выводил из сарая огромный довоенный велосипед и, посадив меня на раму, вез на Джамгаровку. На озере каждый занимался своим: дед добывал мотыля, а я ловил пиявок.       Рос я в семье технической интеллигенции. Папа, перспективный ученый-ракетчик, тогда еще кандидат наук, работал в закрытом НИИ. Когда радио сообщало о запуске космонавтов, отец ходил в приподнятом настроении, прощая мне разные шалости. Мама, экономист министерства, работала на Арбате, в одной из «книжек». Однажды она взяла меня на работу. Воображение поразил скоростной лифт со множеством кнопок, взлетающий так, что закладывало уши и вид города с 23-го этажа. Герой известной комедии скажет потом: «Эх, красота-то какая! Лепота!»

В семь лет я переехал на Преображенку, поближе к будущей школе. Папа с мамой жили на Суворовской улице, в старом доме и, естественно, в коммуналке. Став старше, я хорошо запомнил эту квартиру: три звонка на входной двери, с табличками кому, сколько раз звонить, три выключателя в туалете и столько же в ванной. Соседи соответствовали времени. Дядя Леша, благообразный старичок, осеняющий крестом углы, мог слить бульон из нашей кастрюли, разбавив его водой. Зайчиха, соседка слева, умеренно пьющая фронтовичка, начинала каждое застолье трелью гармошки, а заканчивала дракой с сожителем. Ей мы обязаны тем, что телефон из нашей комнаты перекочевал в прихожую, став еще одним местом общего пользования. Кляуза орденоносной соседки подействовала на исполком сильнее доводов отца. Нечего сказать, любили тогда фронтовиков!

За год до первого класса родители затеяли подготовку к школе. Из-под палки, с уговорами, я учил буквы и счет, не понимая зачем, рисовал кружочки и палочки, а когда догадался, наотрез отказался идти куда-либо. Записали меня нехитрым обманом. Пообещав показать что-то интересное, завели к директору и, сунув букварь, попросили прочесть. Я оттарабанил, и участь моя на десять лет определилась.

Первое сентября 1970 года помню, как вчера. Настроение соответствовало погоде: шел дождь. Провожать меня в школу пришли многочисленные родственники. Радостные и возбужденные, они желали успеха и отличных отметок, а я, сдерживая слезы, не понимал, почему всем так хорошо, когда мне плохо. Прозвенел звонок. Вручив первокласснику букет гладиолусов, домашние ушли отмечать событие, и, ведомый старшеклассником, я поплелся в новую жизнь. За парту меня посадили с Андреем Бурановым. В отличие от меня, он школой не тяготился и учился хорошо. Благодаря маме-учительнице Андрей вырос патриотом, закончил военное училище, прошел Афган, другие горячие точки, а сейчас, судя по соцсетям, «геройствует» где-то на Донбассе.

Став школьником, я оставался любимым внуком и маменькиным сынком. Бабушка добросовестно водила меня на занятия, хотя большинство бегали уже одни. Идем мы как-то после уроков, а мальчишки дразнят с высокого дерева, что я к ним не влезу. Бабуля, не раздумывая, приказала: «Лезь!» Я обхватил ствол и, под хохот ребят, повис, не в силах подтянуться. Тогда бабушка, не смотря на возраст, толкая меня в задницу, помогла забраться, доказав остальным, а главное – самому, что я не хуже. Так шаг за шагом зарождалась моя вера в собственные силы.

Не выделяясь силой и ловкостью в компании сверстников, я становился объектом насмешек, а то и откровенной агрессии среди физически развитых и желающих самоутвердиться ребят. Естественно, я искал защиту у «сильных мира сего»: дворовых хулиганов. От меня требовалось немного: находиться в «свите» «пахана» и учувствовать во всех его проделках. У нас верховодил некто Самолдин, местный Квакин. Мне строго-настрого запрещалось подходить к «плохому мальчику», но рано закончив второй класс, я стал на время безнадзорным и сразу попал в его компанию. Мы весело носились по району, хулиганили от души и это впервые чуть не стоило мне жизни.

Однажды наш «Квакин» предложил залезть на крышу дома. Интуитивно я понимал, что делать это не стоит, но отказаться не смог и пошел за всеми.

Чердак встретил нас жаром раскаленного железа, грязью и кислой вонью голубиного помета. Вожак подвел нас к небольшому слуховому оконцу. Сверху двор завораживал и казался маленьким.

– Пошли! – скомандовал он и полез первым.

Несмотря на смрад и полумрак, покидать помещение не хотелось, однако, преодолев страх, я вылез наружу. Крыша оказалась крутой, как ледянка, и я присел на корточки от страха. От свежего воздуха и ветра кружилась голова, и мир, такой интересный из окна, вмиг оказался чужим и враждебным.

– Что прилип? – смеясь, спросил Самолдин, сидя верхом на коньке крыши. – Давай сюда! И я на четвереньках пополз к нему.

– Иди, не бойся! – подначивал тот. – Смотри.

Он встал и уверенно, бухая железом, зашагал.

Осторожно, боясь потерять равновесие, я выпрямился и сделал пару робких шагов. Осмелев, пошел быстрее, споткнулся, упал и начал скользить вниз. Край крыши, за которым бездна, неумолимо приближался. Я уже видел остатки ржавого ограждения и лихорадочно искал опору. Мне повезло. Стыки листов затормозили мое сползание, и, цепляясь за них, я в панике полез вверх. Мальчишки смеялись на до мной. Не обращая на них внимание, я добрался до спасительного окна, вполз внутрь и перевел дух. Стеб сверстников не смог затмить пережитой ужас. Смерть в этом возрасте не воспринимается, однако жуткий страх ее неотвратимости запомнил надолго. Этот случай навсегда предостерег меня от коллективного безумия, но не от собственных ошибок.

Учебный год заканчивался. Отец, придя из школы, ругаться не стал, а закрылся с мамой для серьезного разговора. Не сомневаясь, что лупить будут, но позже, я прильнул к двери и узнал, что остаюсь на второй год. Усердием я не отличался, и наша Зинаида Моисеевна, оценив платежеспособность семьи, ставила неуд по каждому поводу. Позора родители допустить не могли, и денежный компромисс с хитрой еврейкой состоялся. На дополнительные занятия я ездил в ее грязную квартиру трижды в неделю. Моисеевна не подвела: из моего дневника чудесным образом исчезли и двойки, и тройки, и даже четверки. Первый класс я закончил почти отличником.

Наступило лето, и родители отправили меня в пионерский лагерь. Не видя никакого смысла, ехать я не хотел, капризничал и, только повзрослев, понял, что этот небольшой перерыв в моем воспитании, давал близким долгожданный отдых.

Поездка в лагерь на первую смену повторялась из года в год. Не испытывая дискомфорта в детстве, становясь старше, я все сильнее ненавидел общественное лето провождение. Особо напрягали хождение в ногу, совместный досуг и отсутствие возможности побыть в одиночестве. Коллективное безумие начиналось с первых дней: конкурс рисунка, танца, смотр строя и песни. Проявляя индивидуализм, я пытался остаться за бортом общественной жизни, однако воспитатели тут же тянули обратно на борт. По территории лагеря мы передвигались строем, горланя глупые речевки. За этим строго следили вожатые – вчерашние дембеля, не позабывшие армейской муштры. Ежедневные проверки с горном, флагом и барабаном обостряли ощущение несвободы, а тучи комаров с ближайшего болота – чесотку и зуд. Жизнь усугублялась присутствием локтя товарища, от которого некуда деться. Чтобы побыть в одиночестве я уходил на хоздвор, куда смелые бегали курить, а ловкие таскали девок. Нежный возраст прошел, я вырос, и пионерское лето для меня закончилось.

Летней альтернативой лагерю, сыгравшей в моей жизни не последнюю роль, была, конечно, дача.

Родители отца, прожившие полвека в собственном доме с трудом привыкали к квартире, полученной взамен снесенного жилища, когда город Бабушкин стал Москвой.

Новый участок нашли в Игнатьево, в поселке Минторга, к чему мой дед имел прямое отношение, за год построили дом, зимний флигель и все остальное.

Впервые меня привезли туда летом 1970 года, сразу после обустройства дачи. Мои предыдущие семь лет прошли в Лосинке, и что такое загород я хорошо знал. Однако здесь многое отличалось от прежней жизни. Другой дом, большой сад, за невысоким штакетником чужие люди. Там, за забором, бегал мальчик в таких же коротких штанишках с лямками. Рыжий, конопатый и с виду недоброжелательный.

В Лосинке, то ли по малолетству, то ли из-за отсутствие интереса, соседей я почти не встречал, а может просто забыл о них.

Как-то дед подозвал меня к забору. С той стороны, рядом со своей бабушкой стоял рыжий.

– Леша, познакомься! – сказала она, улыбаясь. – Это наш Костя. Вы теперь можете играть вместе!

– У тебя велик есть? – тут же спросил он.

– Есть! – буркнул я и спрятался за спину деда. Стесняясь новых лиц, я не знал, как себя вести, робел и довольствовался одиночеством.