Когда рассеется туман Мортон Кейт
— Прими мои соболезнования, Грейс, — мягко сказала Ханна. — Она скончалась от удара. Доктор ничего не успел сделать.
Ханна помогла мне добраться до Саффрон-Грин. На следующий день из гаража прислали автомобиль, меня усадили на заднее сидение. Я была тронута — ведь уже почти собралась на поезд. Но Ханна сказала, что об этом и речи быть не может и что, если бы не очередной дурацкий обед Тедди, она бы обязательно поехала со мной.
Я глядела из окна, как — поворот за поворотом — Лондон мельчал, расползался, становился бедней и проще, пока наконец не исчез совсем. Кругом потянулись поля. Чем дальше на восток мы забирались, тем становилось холодней. В окна полетела снежная крупа, пейзаж расплывался, зима замораживала все кругом. Засыпанные снегом луга сливались с белесовато-сиреневым небом, вскоре пошли леса Эссекса, серо-коричневые и зеленоватые от лишайника.
Мы съехали с главной дороги и двинулись к Саффрону по проселочной, через замерзшие унылые болота. Качались посеребренные инеем камыши, а лишайники, словно кружево, висели на голых деревьях. Я считала повороты и перед Ривертоном почему-то затаила дыхание и выдохнула, только когда мы его миновали. Машина проехала дальше в деревню и доставила меня в серый каменный домик на Маркет-стрит, зажатый между двумя своими соседями-близнецами. Шофер открыл передо мной дверцу и поставил на мокрый тротуар мой скромный чемодан.
— Вот, значит, и приехали.
Я поблагодарила его, он кивнул в ответ.
— Я заберу вас через пять дней, — напомнил он. — Как приказано.
Я поглядела вслед автомобилю — как он отъезжает, поворачивает на Саффрон Хай-стрит, и почувствовала неодолимое желание кинуться вслед за ним, умолить шофера не бросать меня здесь одну. Слишком поздно. В морозных сумерках я стояла перед домом, в котором провела четырнадцать лет своей жизни, доме, где жила и умерла мама. И ничего не чувствовала.
Я ничего не чувствовала с тех самых пор, как меня вызвала Ханна. Всю дорогу до Саффрона я пыталась вспомнить маму, детство, собственное прошлое. Куда делись все воспоминания? Их же должно быть так много. Для ребенка все кругом новое, яркое. И может, именно поэтому — дети так заняты настоящим, что им просто некогда копить воспоминания на будущее.
Засветились уличные фонари — расплывчато-желтые в ледяном вечернем воздухе — снова пошел снег. У меня онемели щеки, и я увидела снежинки в свете фонаря раньше, чем почувствовала их на коже.
Когда я все-таки подняла чемодан, нащупала в кармане ключ и начала взбираться по каменным ступеням. Дверь широко распахнулась мне навстречу. На пороге стояла тетя Ди, мамина сестра. В руке у нее качалась старая лампа, бросавшая на лицо неяркие блики, отчего оно казалось старше и морщинистей, чем на самом деле.
— Наконец-то, — сказала она. — Проходи.
Тетя провела меня в гостиную. Ей приходится спать на моей старой кровати, сказала она, поэтому мне достанется диван. Я поставила чемодан у стены, он устало скрипнул.
— На ужин у нас суп. Может, не совсем то, к чему ты привыкла в своем богатом доме в Лондоне, но простым людям, вроде меня, вполне подходит.
— Почему же, я люблю суп, — отозвалась я.
Мы молча поели за маминым столом. Тетя сидела спиной к камину, где теплее, а я — на мамином месте, у окна. Белая крупа превратилась в мерзлый снег, стучавший по подоконнику. В такт ему постукивали наши ложки да изредка потрескивали дрова в камине.
— Ну что, пойдем, посмотришь на маму, — сказала после ужина тетя.
Мама лежала на постели, русые волосы рассыпались по подушке. Я-то привыкла видеть их гладко зачесанными, а сейчас они оказались очень длинными и гораздо красивее моих. Кто-то — должно быть, тетя? — натянул одеяло до маминого подбородка, и мне показалось, что она просто спит. Мама выглядела бледной, постаревшей, какой-то усохшей, по сравнению с тем, какой она мне запомнилась. И бесплотной. Когда долго спишь на одном матрасе, он истончается до предела. Мамино тело не вырисовывалось под одеялом. Как будто там вообще ничего не было, и мама просто истаяла — тихо, безмолвно.
Мы спустились вниз, тетя заварила чай. Мы выпили его в гостиной, в полном молчании. В конце концов я сумела выдавить, что устала с дороги и принялась застилать диван. Нашла простыню, одеяло, оглянулась в поисках подушки. Тетя наблюдала за мной.
— Если ты ищешь подушку, — сказала она, — так я ее выкинула. Ужас до чего была старая. Гнилая. Сзади дыра. И это в доме швеи! Хотела бы я знать, что она делала с деньгами, которые я присылала.
Тетя вышла. Поднялась наверх, чтобы улечься в одной комнате с умершей сестрой. Надо мной крякнул потолок, скрипнули кроватные пружины, и воцарилась тишина.
Я лежала в темноте, не в силах уснуть. Представляла, как тетя с неодобрением перебирает мамины вещи; как она застигла маму врасплох — та не успела подготовиться, подсуетиться, не ударить лицом в грязь. Надо мне было приехать первой. Все убрать, в последний раз помочь маме. Я даже поплакала.
Мы похоронили маму на деревенском кладбище. Собралась небольшая, но очень почтенная процессия.
Миссис Роджерс из деревни — хозяйка ателье, на которое работала мама, доктор Артур. День был, как и положено, мрачный. Снег прекратился, но теплее не стало, и все понимали, что вот-вот он посыплется вновь. Викарий прочел краткую молитву, поглядывая на небо — уж не знаю, на Бога или на тучи. Вспомнил о долге и самоотречении — главных проводниках мамы на жизненном пути.
Подробностей я не помню, мысли улетали в прошлое. Я все пыталась вспомнить маму моего детства. Смешно. Теперь, когда я состарилась, воспоминания приходят легко и свободно: вот она учит меня мыть окно, чтобы на стекле не было разводов; вот варит рождественский окорок — волосы висят сосульками от пара; вот хмурит брови, когда миссис Роджерс жалуется на мистера Роджерса. А тогда — ни в какую. Перед глазами вставало только мертвое серое лицо, которое я увидела вчера вечером.
На меня налетел ледяной ветер, юбка прилипла к ногам. Я взглянула вверх, на серое небо и вдруг заметила на холме, у старого дуба одинокую фигуру. Мужчина, джентльмен, отсюда больше ничего не разглядеть. В длинном черном пальто и жесткой блестящей шляпе. В руках — трость или, может быть, туго свернутый зонт. Сначала я не обратила на него внимания, решила, что это родственник, пришедший навестить другую могилу. В тот момент мне даже не пришло в голову, что джентльмен, который наверняка владеет имением с собственным фамильным кладбищем, вряд ли будет скорбеть на кладбище деревенском.
Когда викарий кинул на мамин гроб первую горсть земли, я снова посмотрела на холм. Джентльмен никуда не делся. Да он же следит за нами, наконец сообразила я. Тут пошел снег, и человек поднял голову, так что его лицо оказалось на виду.
Мистер Фредерик. Как же он изменился! Постарел, резко и внезапно, как жертва сказочного проклятья.
Викарий добормотал молитву, и распорядитель похорон приказал побыстрее закапывать могилу, а то погода разгуляется.
Сбоку от меня выросла тетушка.
— Вот наглец, — сказала она, и сперва я подумала, что речь идет о распорядителе или о викарии. Но когда я проследила за ее взглядом, то поняла, что тетя имела в виду мистера Фредерика. Я удивилась — как это она его узнала. Наверное, мама показала, на какой-нибудь прогулке, решила я.
— Нет, ну что за нахальство — вот так заявиться!
Тетушка покачала головой, поджала губы.
Я удивилась ее словам и хотела уточнить, что она имеет в виду, но тетя уже отошла к викарию и заворковала с ним, благодаря за прочувствованное прощание. Если она винит Хартфордов в маминых болезнях, так это нечестно. Конечно, за годы службы в доме мама действительно натрудила спину, но основные виновники — ее артрит и беременность…
И тут все мысли улетучились у меня из головы. Прямо около викария с черной шляпой в руках стоял Альфред.
Наши глаза встретились над свежей могилой, и он приветственно поднял руку.
Сперва я растерялась, а потом кивнула так резко, что щелкнули зубы.
Альфред зашагал. Ко мне. Я не спускала с него глаз, будто боялась, что он исчезнет. И вот он уже рядом.
— Как ты, Грейс?
Я снова кивнула. Как будто разучилась говорить. На самом деле слов было так много и они крутились в голове так быстро, что я никак не могла их поймать. Недели
ожидания писем, недели боли, замешательства, горя, долгие ночи, когда я лежала в темноте и пыталась найти такие слова оправдания, чтобы он понял и поверил. И вот теперь…
— Держишься? — неловко продолжал Альфред. По привычке протянул руку и тут же передумал и снова схватился за шляпу.
— Да, — наконец-то выдавила я, чувствуя, как отяжелели пальцы, которых Альфред так и не коснулся. — Спасибо, что пришел.
— Как же я мог не прийти?
— Мало ли — какие-то трудности.
— Никаких трудностей, Грейс, — вертя в руках шляпу, заверил Альфред.
Последние слова как будто повисли в воздухе. Мое имя — такое привычное и такое хрупкое на его губах. Я заставила себя посмотреть на мамину могилу, где все еще торопливо работал могильщик. Альфред проследил за моим взглядом.
— Жаль твою маму, — сказал он.
— Спасибо, Альфред, — отозвалась я.
— Труженица была — каких поискать.
— Да, — согласилась я.
— Я ведь к ней заскакивал на прошлой неделе.
— Правда?
— Принес ей немного угля — мистер Гамильтон выделил.
— Ну надо же! — с благодарностью воскликнула я.
— Ночами было холодно. Не хотелось, чтобы она мерзла.
Меня переполнило теплое чувство признательности. Ведь в глубине души я боялась, что мама умерла в том числе и от холода.
Запястье крепко сжали чьи-то пальцы. Тетя.
— Дело сделано, — провозгласила она. — Церемония вышла неплохая. Покойница бы не пожаловалась.
Вопрос был спорный, но я возражать не стала.
— Больше я все равно ничего не смогла бы для нее сделать.
Альфред внимательно смотрел на нас.
— Альфред, — представила я, — это моя тетя Ди, мамина сестра.
Тетя, прищурившись, поглядела на Альфреда — она всю жизнь всех подозревала.
— Очень приятно. — Тетя повернулась ко мне. — Пойдемте, мисс, — приказала она, поправляя шляпу и потуже завязывая шарф. — Завтра к нам зайдет квартирная хозяйка, надо, чтобы все блестело.
Я взглянула на Альфреда, проклиная стену неуверенности, которая высилась между нами.
— Думаю, — неловко начала я, — я лучше…
— Знаешь, — торопливо перебил Альфред, — я надеялся… то есть миссис Таунсенд надеялась, что, может, ты заскочишь в Ривертон на чашку чая?
Он посмотрел на тетю, которая тут же нахмурилась.
— А что ей там делать?
Альфред пожал плечами, покачался с носка на пятку и обратно и, глядя на меня, ответил тете:
— Повидаться с другими слугами. Поболтать. Как в старые добрые времена.
— Нечего ей туда ходить, — решила тетушка.
— Да, — твердо сказала я, наконец обретя дар речи. — Я с удовольствием зайду.
— Прекрасно, — с облегчением вздохнул Альфред.
— Что ж, — надулась тетя, — делай, как знаешь. Мне-то какая разница. Только не задерживайся там, — предупредила она. — Я не собираюсь отскребать дом в одиночку.
Мы с Альфредом прошли по деревне рука об руку, в воздухе танцевали снежинки, слишком легкие, чтобы падать. Сначала мы шли молча, ноги неслышно ступали по раскисшей от мокрого снега дороге. Звенели колокольчики над дверями магазинов — покупатели входили и выходили. Иногда вдалеке ворчал автомобильный мотор.
Дойдя до Бридж-роуд, мы наконец заговорили. О маме. Я вспомнила историю с пуговицей и авоськой, спектакль с Панчем и Джуди, рассказала ему, как меня чуть не сдали в приют.
Альфред слушал и кивал.
— Молодец твоя мама, вот что я скажу. Несладко ей пришлось в одиночку.
— Она напоминала мне об этом каждый день, — ответила я, быть может, более жестко, чем следовало.
— А вот отец твой — бессовестный, — сказал Альфред, когда мы миновали нашу улицу и вышли в поле. — Надо же было бросить ее одну с ребенком.
Сперва я решила, что ослышалась.
— Мой кто?
— Отец. Умыл руки, да и все.
— Что ты знаешь о моем отце? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Альфред только пожал плечами.
— Да по большому счету ничего. Молодая была, влюбилась, только не судьба им была жить вместе. Что-то там с его семьей, происхождением. Она толком ничего и не говорила.
— А когда она тебе рассказала? — голос стал тонким, как корочка снега под ногами.
— О чем?
— О нем. Об отце. — Я задрожала и покрепче закуталась в шаль.
— Когда я заходил. Она все время сидела одна, ты же в Лондоне, вот я и заглядывал время от времени, мне не трудно. Болтали о том, о сем.
— А еще что-нибудь вспоминала?
Неужто мама открыла ему тайну, которую хранила всю жизнь?
— Нет. Почти ничего. Во всяком случае, про твоего папу. Честно говоря, болтал в основном я, она больше слушала.
Мысли плыли и путались. Что за день! Похороны мамы, появление Альфреда, их разговоры об отце. Я ведь всю жизнь пыталась выспросить о нем хоть что-нибудь! Мы вошли в ворота Ривертона, и я ускорила шаг, будто пытаясь сбежать от непосильного дня. Сумрачная длинная аллея, казалось, успокаивала меня. Давала новые силы.
Я услышала за спиной шаги Альфреда, он еле поспевал за мной.
— Я хотел написать тебе, Грейси, правда, — запыхавшись, проговорил он. — Ответить на письмо. — Альфред наконец поравнялся со мной. — Несколько раз начинал.
— И чем дело кончилось? — не снижая скорости, поинтересовалась я.
— Не смог подыскать нужных слов. Ты же знаешь — у меня с головой беда. Еще с войны… — Он похлопал себя по лбу. — Что-то я не смогу делать уже никогда. А если и смогу, то уже не так, как раньше. Вот и с письмами у меня не ладится. — Он почти бежал рядом со мной. — Тем более, что некоторые слова надо говорить наедине, а не в письмах.
Зимний воздух леденил щеки. Я замедлила шаг.
— Почему ты не подождал меня тогда? Когда мы должны были пойти в театр?
— Я ждал, Грейси.
— Когда я вернулась, было всего-навсего пять!
Альфред вздохнул.
— Я ушел минут за десять до тебя. Мы разминулись совсем чуть-чуть. — Он потряс головой. — Я бы ждал и дольше, Грейси, да только миссис Тиббит сказала, что ты, должно быть, забыла про меня. Ушла с хозяйкой и бог весть когда вернешься.
— Это неправда!
— Зачем же она такие глупости выдумывает? — сконфуженно пробормотал Альфред.
Я беспомощно пожала плечами:
— Кто ее знает…
Мы дошли до конца дорожки. Перед нами открылся стоящий на гребне холма Ривертон — огромный и мрачный, окутанный вечерней тьмой. Не сговариваясь, мы сбавили шаг. Дошли до фонтана, обогнули его и подошли к входу для слуг.
— Я бежала за тобой, — сказала я, когда мы шагали через розовую аллею.
— Да ты что! Правда?
Я кивнула.
— И ждала у театра до последнего. Думала тебя перехватить.
— Ох, Грейси, — Альфред затормозил на нижней ступеньке крыльца. — Ну прости меня, пожалуйста!
Я тоже остановилась.
— Не надо было мне слушать эту миссис Тиббит, — вздохнул Альфред.
— Ты же не знал…
— Все равно: мне следовало верить тебе, а не ей. Просто… — Он кинул взгляд на закрытую дверь для слуг, сжал губы. — У меня был к тебе разговор, Грейс. Очень важный. Собирался спросить у тебя кое-что, ну и психовал целый день. Нервы аж звенели, как струны. — Он помотал головой. — Когда я решил, что ты на меня наплевала, я так расстроился, что не мог больше там сидеть. Выскочил из дома как бешеный. Побежал, не разбирая пути.
— А Люси? — тихо спросила я, глядя, как тают на перчатках снежинки. — Люси Старлинг?
Альфред вздохнул и сказал, не глядя на меня:
— Я позвал Люси Старлинг в театр, чтобы заставить тебя ревновать. Вот и все. Конечно, это было глупо, я знаю, и нечестно по отношению к вам обеим. — Рукой в перчатке он приподнял мой подбородок так, чтобы я глядела ему прямо в глаза. — Я пригласил ее от обиды, Грейс. Всю дорогу от Саффрона я представлял себе, как мы встретимся, репетировал, что я тебе скажу.
Его взгляд был прямым и открытым, мускул на подбородке чуть подрагивал.
— И что же ты собирался сказать? — спросила я.
Альфред нервно улыбнулся.
Заскрипели дверные петли, дверь отворилась. В проеме появилась массивная фигура миссис Таунсенд. Ее щеки стали еще краснее, чем раньше.
— Вот они! — воскликнула кухарка. — И что, позвольте спросить, вы делаете тут на морозе? — Миссис Таунсенд повернулась к кому-то у нее за спиной. — Стоят на самом холоде! Я же говорила, что слышу их! — Она снова повернулась к нам. — А я говорю мистеру Гамильтону: «Мистер Гамильтон, забери Господи мою душеньку, если я не слышу их на крыльце». А он мне: «Все-то вы выдумываете, миссис Таунсенд. Зачем им стоять на морозе, когда можно зайти в теплый дом, где их давно дожидаются?» «Уж не знаю, мистер Гамильтон, — говорю я, — но мои уши меня пока не подводили». И кто оказался прав? Я права, мистер Гамильтон! — крикнула она в дом. И замахала нам, приглашая входить. — Скорее, скорее, а то замерзнете здесь до смерти.
ВЫБОР
Я и забыла, как темно и дымно под лестницей в Ривертоне. Как низки потолки и холоден мраморный пол. Забыла, как быстро северный ветер выдувает отсюда все тепло, забираясь в щели каменных стен. Совсем не так, как в доме номер семнадцать, с его новейшими изоляцией и отоплением.
— Бедная моя девочка, — запричитала миссис Таунсенд, привлекая меня к своей необъятной груди. (Как спокойно становилось у этой груди, что за потеря для ее нерожденных детей! Однако правила были строги, и мама в полной мере испытала их на себе — или семья, или служба в доме). — Проходи, садись. Нэнси! Налей-ка Грейс чашку чаю!
— А где же Кэти? — не поняла я. Все переглянулись.
— Что случилось? — Нет, ничего плохого быть не может, Альфред бы обязательно написал…
— Замуж выскочила, только и всего, — фыркнула Нэнси, прежде чем выйти за чайником.
Я только рот раскрыла.
— Парень с севера, шахтер, — тут же зашептала мне миссис Таунсенд. — Кэти, бестолковая девчонка, тайком встречалась с ним в деревне, когда я посылала ее за покупками. Сговорились — быстрее некуда. Там уже и малыш на подходе. — Довольная произведенным эффектом, она одернула фартук и опасливо оглянулась. — Только не говори об этом при Нэнси. Она прямо зеленеет, когда слышит, хоть и клянется, что ей все равно.
Я ошеломленно кивала. Глупышка Кэти замужем? Скоро станет мамой?
Пока я переваривала новости, миссис Таунсенд хлопотала вокруг — пересаживала меня поближе к огню, причитала, что я слишком бледная и худая, решила немедленно накормить меня хорошей порцией своего рождественского пудинга, чтобы я скорей пришла в себя. Как только она удалилась за угощением, я поняла, что все ждут от меня каких-то слов. Пришлось на время выбросить Кэти из головы и спросить, как дела в Ривертоне.
Все запереглядывались, и наконец мистер Гамильтон произнес:
— Что я могу сказать тебе, Грейс? Со времени твоего отъезда здесь многое изменилось.
Я спросила, что это значит, и он, одернув куртку, пояснил:
— Теперь у нас гораздо тише. Заброшенное место.
— Похоже на дом с привидениями, — вставил Альфред, который так и остался стоять у двери. Похоже было, что он нарочно нарывается на замечание. — Тот, что наверху, болтается весь день по имению, как оживший мертвец.
— Альфред! — прикрикнул мистер Гамильтон, но далеко не так возмущенно, как я ожидала. — Хватит выдумывать. Ты преувеличиваешь.
— Вовсе нет, — откликнулся Альфред. — Бросьте, мистер Гамильтон. Грейс — одна из нас. Мы можем сказать ей правду. — Он поглядел на меня. — Я ведь уже говорил тебе в Лондоне. После того, как мисс Ханна вышла замуж, его светлость себе места не находит.
— Да, хозяин расстроен, но дело не только в отъезде мисс Ханны, — возразила Нэнси. — Еще и завод. И смерть матери. — Она наклонилась ко мне: — Если б ты только могла заглянуть наверх. Мы стараемся изо всех сил, но что мы можем поделать? Он не разрешает вызвать мастеров для ремонта — говорит, что они начнут стучать и пилить, а это действует ему на нервы. Мы закрыли почти все комнаты. Хозяин говорит, что гостей тут больше не будет, поэтому нечего нам тратить силы и время. Однажды застал меня за уборкой в библиотеке — так чуть шею не свернул! — Она опасливо глянула на мистера Гамильтона и продолжила. — Мы даже книги больше не протираем.
— Все потому, что хозяйки нам не хватает, — вздохнула вернувшаяся с тарелкой пудинга миссис Таунсенд и слизнула с пальца каплю крема. — Нету в доме женской руки.
— Он целыми днями бродит по имению и гоняет каких-то выдуманных браконьеров, — продолжала Нэнси. — А когда возвращается, идет в оружейную и чистит ружья. Прямо страшно делается, я всем говорю.
— Хватит, Нэнси, — не очень уверенно оборвал ее мистер Гамильтон. — Обсуждать хозяина — не нашего ума дело. — Он поправил очки.
— Хорошо, мистер Гамильтон, — согласилась Нэнси и тут же быстро добавила: — Ты бы видела его, Грейс! Ты б его просто не узнала. Постарел, мы и оглянуться не успели.
— А я видела, — сообщила я.
— Где? — встревоженно осведомился мистер Гамильтон и снова поправил очки. — Надеюсь, недалеко? Не у озера?
— Нет, мистер Гамильтон. Совсем не у озера, а в деревне. На кладбище. На похоронах мамы.
— Он пришел на кладбище? — вытаращив глаза, воскликнула Нэнси.
— Ну, не совсем на кладбище, — поправилась я. — Он стоял на холме. И смотрел очень внимательно.
Мистер Гамильтон обвел всех растерянным взглядом. Альфред только пожал плечами.
— Я никого не заметил.
— Да был он там, — настаивала я. — Я же не слепая.
— Наверное, просто пошел прогуляться, — неуверенно предположил мистер Гамильтон. — Подышать свежим воздухом…
— Да нет, он не гулял, — задумчиво возразила я. — Просто стоял там, какой-то потерянный, и глядел на могилу.
Мистер Гамильтон переглянулся с миссис Таунсенд.
— Положим, хозяин всегда был благосклонен к твоей маме, когда она тут работала.
— Благосклонен? — подняла брови миссис Таунсенд. — Это так теперь называется?
Я переводила взгляд с одного на другого. Какие у них странные лица. Будто знают что-то, чего не должна узнать я. И тут мистер Гамильтон резко переменил тему.
— Что-то мы все о нас да о нас. А как ты, Грейс? Расскажи нам про Лондон. Как поживает молодая миссис Лакстон?
Я почти не слушала. В сознании брезжила какая-то неясная мысль. Перешептывания, взгляды и намеки вдруг сложились вместе, как в головоломке. Почти сложились.
— Грейс! — нетерпеливо окликнула меня миссис Таунсенд. — Язык проглотила? Что там мисс Ханна?
— Простите, миссис Таунсенд, — извинилась я. — Задумалась.
Все смотрели на меня с ожиданием, поэтому я сказала, что с Ханной все хорошо. А что еще мне оставалось? Как бы я объяснила им, что происходит на самом деле? Рассказывать про ссоры с Тедди, визит к гадалке, жуткий разговор о смерти? Вместо этого я описала чудесный дом, дорогую одежду и блестящее общество.
— А как твоя работа? — строго осведомился мистер Гамильтон. — В Лондоне ведь все по-другому. Интересно? Наверное, в доме много прислуги?
Я ответила, что прислуги много, но она далеко не такая умелая, как здесь, в Ривертоне. Мистер Гамильтон остался доволен. Не забыла я и про предложение леди Пембертон-Браун.
— Надеюсь, ты дала ей понять, что к чему, — сказал мистер Гамильтон. — Вежливо, но твердо, как я тебя учил?
— Да, мистер Гамильтон.
— Что за девочка у нас! — мистер Гамильтон засиял, как гордый отец. — Гленфилд-холл — это вам не шутки. Ты сделала себе неплохое имя, если тебя пытались туда переманить. И что отказалась — тоже правильно. Что у нас есть, кроме нашей верности?
Мы согласно закивали. Все, кроме Альфреда, и я это заметила.
И мистер Гамильтон заметил.
— Альфред, наверное, уже посвятил тебя в свои планы? — подняв седую бровь, осведомился он.
— Что за планы? — я поглядела на Альфреда.
— Я не успел тебе сказать, — с улыбкой объяснил Альфред, подходя и садясь рядом со мной. — Я ухожу, Грейс. Хватит с меня этих «да, сэр», «нет, сэр».
Я было решила, что он хочет вообще покинуть Англию, но Альфред, увидев мое лицо, торопливо объяснил.
— Да нет, я никуда не уезжаю. Просто ухожу из Ривертона. Один приятель — мы вместе воевали — предлагает мне открыть с ним пополам свое дело.
— Альфред… — Я не знала, что сказать. Вместе с облегчением пришла новая тревога. Оставить службу? Покинуть спокойный, надежный Ривертон? — А что там за дело?
— Подадимся в электрики. Этот парень, он здорово работает руками. Научит меня устанавливать дверные звонки и так далее. Через некоторое время я устроюсь в какой-нибудь магазин. Буду работать, как зверь, и копить денежки — у меня уже кое-что припасено. И рано или поздно открою свою контору. Буду сам себе хозяин. Вот увидишь, Грейси.
Вечером Альфред проводил меня обратно в деревню. На улице похолодало еще больше, и мы пошли быстро, пытаясь не замерзнуть. И хотя я была рада, что Альфред рядом, что мы помирились и во всем разобрались, я почти ничего не говорила. Голова была занята другим — я складывала воедино фрагменты воспоминаний, пыталась найти смысл в разноцветной головоломке. И Альфред шагал в молчании, как выяснилось позже — тоже раздумывал, правда, совсем о другом.
Я вспоминала маму. Ее вечное недовольство, слова о том, что ей не повезло, что она была рождена для другой жизни. Я запомнила ее именно такой. Однако в последнее время с удивлением открыла для себя, что была и другая мама. Та, которую с нежностью вспоминала миссис Таунсенд, а мистер Фредерик, как оказалось, был к ней очень благосклонен.
Так куда же делась юная горничная с тайной улыбкой на губах? Ответ, как я подозревала, был ключом к разгадке множества маминых тайн. И решение лежало совсем рядом. Играло, как проворная рыбка в камышах моих мыслей. Я знала, что она близко, чувствовала ее, замечала, как она поблескивает, но как только пыталась поймать юркое тельце, оно тут же выскальзывало из рук.
Понятно, что все это как-то связано со мной: здесь мама выражалась в открытую. Где-то рядом с моим рождением маячил отец — мужчина, о котором она говорила с Альфредом, но никогда — со мной. Мужчина, которого она любила, только им не суждено было жить вместе. Как там говорил Альфред? Его семья? Происхождение?
— Грейс.
Тетя знала, кто мой отец, но молчала не хуже мамы. Хотя я прекрасно знала, что она о нем думает. В детстве мне часто удавалось услышать обрывки их разговоров: тетя Ди шепотом бранила маму за ее выбор, говорила, что мягко было постелено, да теперь жестко спать, потом мама плакала, а тетушка похлопывала ее по плечу и неуклюже утешала: «Ничего, одной — оно и лучше», «отделалась от этого места — и слава богу». «Этим местом», как я поняла еще девчонкой, был большой дом на холме. Его тетя Ди не любила почти так же, как моего отца, говорила: вот две беды, что разрушили мамину жизнь.
— Грейс!
И мистера Фредерика она тоже, вроде, не любит. «Что за нахальство, — сказала, увидев его на похоронах, — вот так заявиться». Я еще удивилась тогда, откуда это тетушка знает мистера Фредерика и что он ей сделал, что она его так ненавидит?
И еще — зачем он все-таки пришел? Одно дело — хорошо относиться к служанке, и совсем другое — появиться на деревенском кладбище. Смотреть, как хоронят давно уволившуюся горничную…
— Грейс. — Издалека, из-за моих мыслей меня звал Альфред. Я поглядела на него бессмысленным взглядом. — Я целый день хотел с тобой поговорить. Боюсь, если не спрошу сейчас, не решусь спросить вообще.
И маме он нравился. «Бедный, бедный Фредерик», — сказала она тогда. Не бедная леди Вайолет и не бедная Джемайма. Она жалела одного лишь Фредерика.
Хотя и это можно объяснить. Когда мама работала в Ривертоне, мистер Фредерик был молод, и это нормально, что она жалеет и любит того члена семейства, который близок ей по возрасту. Она могла привязаться к нему, как я — к Ханне. Кроме того, маме вроде бы нравилась жена Фредерика, Пенелопа. «Фредерик больше не женится», — заявила она, когда я рассказала, что на него охотится Фэнни. Так твердо, так непоколебимо. Чем еще объяснить такую уверенность, как не близостью к бывшей хозяйке?
— Я не умею складно объяснять, Грейси. Ты и сама знаешь, — говорил в это время Альфред. — Поэтому скажу прямо. Ты уже в курсе, скоро я начну работать…
Я кивала ему, кивала, а сама все думала о другом. Призрачная рыбка подплыла совсем близко. Я видела, как блестят ее чешуйки, как она мелькает в камышах, выплывая из тени…
— …и это только первый шаг. Я буду копить и копить, и в один прекрасный день — вот увидишь, подожди совсем немного — у меня появится своя контора с вывеской «Альфред Стипл» на двери.
…на свет. А что если мама расстроилась вовсе не из-за привязанности к покойной хозяйке? А из-за того, что мужчина, которого она — до сих пор! — любила, снова собрался жениться? Что если мама и мистер Фредерик?.. Много лет назад, когда она служила в Ривертоне?..
— Я все ждал и ждал, Грейс, потому что хотел предложить тебе что-то большее, чем жалованье лакея…
Читать бесплатно другие книги:
