Убить Отца Дациери Сандроне

Его нос уже не казался таким распухшим, хотя и ясно было, что прежним ему не стать. Однако, по мнению Коломбы, выглядел Альберти не так уж плохо. Теперь он казался более взрослым. Агент помог ей дотащить коробки на этаж и с любопытством поглядел на дверь люкса:

– Госпожа Каселли, вы и правда здесь живете?

– Остановилась всего на несколько дней. И за номер не плачу, – ответила она, с садистским удовольствием захлопывая дверь у него перед носом.

– А вот и Санта! – воскликнул Данте при виде коробок. – Почему вы никогда не оцифровываете информацию?

– По делу Мауджери у нас почти все оцифровано, – сказала Коломба, открывая коробки. – Но твое дело еще по большей части на бумаге. На оцифровку старой фигни не хватает ресурсов.

– Я не «старая фигня», – возмутился он.

Коломба протянула ему несколько папок:

– Радуйся, что Ровере хоть это достал.

– С чего начнем? – раскрыв одну из папок, спросил Данте. Внутри оказался отчет одного из следователей по его делу.

– С тебя. О твоем деле я знаю меньше.

– Я сварю кофе.

В следующие двадцать четыре часа, проведенные за непрерывным просмотром и обсуждением документов, Коломба и Данте выпили немало кофе. Они заказывали еду в номер и прерывались, только чтобы поспать. Комната Данте, куда он строго-настрого запретил входить горничным, постепенно покрылась слоем документов и фотографий. Чтобы сменить диспозицию, Коломбе приходилось лавировать между стопками бумаг и пустыми чашками, но большую часть времени она, лежа на кушетке Ле Корбюзье[8], расспрашивала Данте о его истории. Впервые с момента освобождения он рассказывал обо всем в мельчайших деталях.

Данте держали в силосной башне на ферме отставного капрала Антонио Бодини, получившего ее в наследство от родителей. Силосов для хранения пшеницы у отца Бодини было два, но незадолго до смерти он продал большую часть земли – теперь ее обрабатывала сельскохозяйственная компания, – и с тех пор ни один из них не использовался, по крайней мере официально. В те одиннадцать лет, что Данте провел в заточении, Бодини жил обычной жизнью: работал в огороде, кормил кур и получал пенсию на почте. Местные знали его как человека молчаливого и застенчивого, слишком неотесанного, чтобы завести семью. Он мог перекинуться парой слов с местными, когда заходил за покупками, но даже в баре всегда пил в одиночку. Летними вечерами можно было видеть, как он сидит за столом перед своим домом, в майке и потертых спортивных штанах. Известие о том, кем он был на самом деле и что совершил, потрясло всю округу. С тех пор его называли не иначе как психом. Могилу Бодини дважды оскверняли. Наконец его останки выкопали, кремировали и перезахоронили в общей могиле. По мнению следователей и экспертов, мотивом похищения Данте послужило неудовлетворенное желание Бодини иметь семью, которое со временем свело его с ума.

– Проблема в том, что он – не Отец, – сказал Данте.

Коломба полистала документы:

– Единственные найденные отпечатки принадлежат ему, силосная башня находилась в его собственности, и больше никого с ним никогда не видели.

– Какой у меня акцент? – спросил Данте.

– Акцент? – Коломба задумалась. – Вроде североитальянский, но иногда ты и римские словечки употребляешь. Хотя акцент у тебя почти незаметный.

– Я говорил с северным акцентом, уже когда сбежал из башни. Разве что римских выражений не употреблял.

– И что?

– Бодини закончил лишь пять классов начальной школы и почти всегда изъяснялся на кремонском диалекте. Он бы не мог дать мне образование.

За время заточения похититель научил Данте читать, писать и считать с помощью старых учебников. Некоторые из них позже обнаружила полиция: как выяснилось, это были издания начала шестидесятых годов, скорее всего купленные на каком-нибудь книжном развале. У Отца было весьма странное понятие об образовании.

– Иногда он заставлял меня вызубривать наизусть длинные отрывки из книг, которые я и в глаза не видел, – рассказывал Данте. – Приносил вырванные страницы и оставлял у меня в башне на ночь. Если на следующий день я ошибался, он лишал меня пищи и воды или… – Он поднял больную руку.

Отец заставлял его бить по ней розгой или ножом. Эта часть тела предназначалась для телесных наказаний. Данте выучил назубок отрывки из важнейших итальянских поэтов и писателей до начала девятнадцатого века и до сих пор мог цитировать их по памяти. Ему так никогда и не выпало возможности полностью прочесть некоторые из этих текстов. Отец был одержим Кремоной. Данте пришлось изучить каждую улочку на карте города как свои пять пальцев, а в качестве одной из мнемонических игр Отец показывал ему фрагменты фотографий памятников и палаццо, чтобы тот их назвал. По мнению экспертов, обследовавших Данте после освобождения, единственной целью подобных упражнений была демонстрация власти.

– Может, Бодини был самоучкой, который скрывал свою эрудицию от мира.

– Так и твои коллеги говорили. Но это совершенно неправдоподобно.

– К тому же на книгах нашли только его отпечатки. А также его ДНК, – сказала Коломба, сверяясь с отчетом. – Тут написано, что в конце девяностых была проведена экспертиза образцов. Это ты ее запросил?

– Да. Во время моего освобождения такие методы еще не использовались. Экспертизу пришлось оплатить самому, но все равно ничего не вышло.

– И все-таки ты убежден, что Отец и Бодини – два разных человека.

– Бодини лишь сдавал ему игровую площадку. В этом я уверен. В том числе потому, что видел его в лицо, и это был не Бодини.

Коломба поудобнее устроилась на кушетке. К вечеру второго дня их изысканий ей не удалось найти ни подтверждений теории Данте, ни явных неувязок в его рассказе. Мыслил он вполне здраво и до мельчайших деталей помнил все, что с ним произошло. И не только. У него вообще была отличная память.

– Расскажи мне, – попросила она.

– Здесь все написано.

– Не все. Сам знаешь.

Данте с притворным безразличием пожал плечами:

– Как пожелаешь. В бетонной стене силосной башни была трещинка. Маленькая, скрытая чердаком, где я спал. Я подглядывал в нее, когда был уверен, что Отец не заметит, и даже тогда… – Он покачал головой. – Я всегда был убежден, что он за мной наблюдает.

– Что ты оттуда видел? – спросила Коломба.

– Часть поля и другую башню. Она была точно такой же, как моя, но я думал, что она пуста.

– Но, как ты заявил в своих показаниях, она не пустовала.

– К сожалению, мои слова не нашли подтверждения. Входные двери в башни находились с противоположных сторон. Выглядели башни обыкновенно, но Отец или Бодини их звукоизолировал. По крайней мере, мою: снаружи меня было не слышно, даже когда я стучал кулаками в стену. Стучать я перестал уже через неделю заключения.

– Значит, и ты, в свою очередь, не слышал, что происходит снаружи.

– Да, до меня мало что доносилось. Грохот проезжающих по местной дороге грузовиков, сирены «скорой помощи», гром… Иногда крики птиц. Зато внутри каждый звук отдавался гулом, взлетал до самой кровли и обрушивался мне на голову. – Данте поежился. – Знаешь, что самое невероятное?

Боясь, что ее голос дрогнет, Коломба молча покачала головой.

– Что я выжил. Мне самому это кажется невероятным. Черт, ко всему привыкаешь.

Данте вышел на балкон покурить. Весь пол уже был завален окурками. Когда десять минут спустя он вновь вошел в комнату, к нему, казалось, вернулось спокойствие.

– Думаю, во вторую башню Отец заходил через дверцу с противоположной стороны, по крайней мере с тех пор, как я начал подсматривать в щелку. Может быть, он делал это с наступлением темноты, потому что я никогда не видел, чтобы он приходил с обратной стороны. Только в последний день. Он держал за руку мальчика моего возраста.

Историю о мальчике Коломба уже знала. Это была самая противоречивая часть показаний, которые дал Данте сразу после освобождения. На бумаге они казались неправдоподобными, но теперь, когда она услышала их своими ушами со слов Данте, у нее сложилось иное впечатление.