Магистраль Прошкин Евгений

На этот раз ячейка была закрыта, и Олег, боясь сглазить преждевременной радостью, крутанул ручки.

Пакет лежал. Шорохов осторожно, словно воровал тротил, заглянул внутрь — все оказалось на месте: и куртка, и ботинки. Он посмотрел на часы — без десяти десять. Чтобы догадаться, почему в полдень вещей уже не было, особой прозорливости не требовалось.

Прижимая пакет к бедру, Олег пересек зал и вышел к стоянке. Его вдруг посетила шальная мысль, что в этот раз с автобусами может сложиться как-то иначе. Чем «этот раз» отличается от «того», Олег не вполне понимал, но на всякий случай решил проверить.

Безумная надежда на чудо не отпускала его до тех пор, пока он не заметил в толпе своего двойника. Еще один Шорох, с недопитой банкой фанты, напряженно бродил по площади и выискивал взглядом служебные «ЛиАЗы». Автобусов не было.

Большое табло показывало две минуты одиннадцатого, и Олег, оставаясь в тени от навеса, направился к перекрестку.

Зайдя за угол, он обнаружил маленькое летнее кафе на пять столов, почти пустое — приезжим было не до шашлыка, а москвичи вокзалами брезговали. Шорохов отметил, что отсюда просматривается вся автобусная стоянка, и пассажиры в том числе. Если б он знал об этом месте заранее, то предпочел бы сидеть тут, а не болтаться под солнцем, но кафе скрывалось за ровной шеренгой молодых тополей, и с площадки его было не видно.

Олег уже прошел мимо, когда боковое зрение вдруг выделило что-то знакомое.

Под широким тряпичным зонтом сидел мужчина — худой и сутулый, с литровой кружкой пива. Шорохов отстраненно подумал, что именно от крайнего столика и открывается идеальный обзор; соберись он понаблюдать за вокзалом еще — непременно устроился бы тут.

Олег помедлил и, якобы укрывая зажигалку от ветра, снова повернулся. Удобная точка для слежки его не интересовала — с автобусами он уже все выяснил.

Мужчина за столиком. Что-то в нем было… такое, тревожащее…

Лицо скрывалось за огромной кружкой с логотипом очень популярного, но не очень вкусного пива, и это было явно намеренно. Едва сделав глоток, мужчина поднес ко рту щепотку чипсов и опять заслонился, уже другой рукой. К Олегу он сидел боком и вряд ли вообще его видел. Если он и прятался, то, вероятно, от кого-то на площадке.

Шорохова теребила мысль о сборе в Службе и о том, что Лопатин его давно ищет, но ищет не там, однако этот чужой полупрофиль Олега не отпускал.

«Взять бутылочку поменьше, — решил он, — и что-нибудь пожевать. Присесть рядом, вон там, слева. Не будет же этот тип вечно загораживаться. Тогда бы уж газету с дыркой принес, как все нормальные шпионы…»

Шорохов зашел за декоративную оградку с привязанными клеенчатыми листьями.

«А можно еще проще. Гораздо проще».

Он бросил почти целую сигарету в урну и взял новую.

— У вас огонька не будет?…

Мужчина поставил кружку и начал медленно поднимать голову. И прежде чем Олег увидел что-то конкретное — нос или ухо, — он уже знал, кто тут сидит. У крайнего столика под широким рекламным щитом. На угловом месте, идеальном для наблюдения за площадкой, в частности — за Шорохом, который до сих пор шляется с банкой фанты.

Олег положил мужчине руку на плечо.

— Автобусов не будет, — произнес он утвердительно. — Почему?

— Потому, что их не было, — спокойно ответил Иванов.

Он удивился, как будто даже испугался, но быстро пришел в себя и снова стал собой — Иваном Ивановичем, пришибленным и удрученным. Только глаза у него были уже не те. Совсем не те, что Шорохов знал по школе. Хороший мужской взгляд. Уверенный. Как тогда, в красной «девятке».

Олег сел рядом и, почесав под футболкой живот, невзначай показал ремень со станнером. Он не сомневался, что про служебные железки Иван Иванович все еще помнит. Тот кивком дал понять, что не забыл.

— Куда ты пропал? — молвил Шорохов.

— Сижу перед тобой, пью пиво, — бесхитростно ответил Иванов. — А пиво-то здесь поганое…

Вопрос был действительно глупый, Олег не стал спорить. Но он накопил их уже так много, всяких вопросов, что не знал, с чего начать. Спросить хотелось обо всем сразу.

— Я тебе тогда махал, в тачке… — пробубнил он.

— Да, я видел. — Иванов отхлебнул. Продолжать он, кажется, и не собирался.

— Почему ты не остановился? Я же просил! Трудно?!

— Рано.

— Что рано?! Кому рано?…

Иван Иванович занялся исследованием оставшихся в пакетике чипсов. Он был все такой же печальный и нескладный, с длинными, но некрасивыми ресницами, с жилистой шеей и костистым лицом. Выглядел он, как и в школе, на сороковник, не меньше.

«Не о том все, не о том! — одернул себя Шорохов. — Какая тачка?. При чем тут тачка?! Где база? Где я?!»

— Выходить мне было рано, — сказал Иванов после паузы. — Я на Шаболовку ехал.

— Какая еще Шаболовка?! — взорвался Олег. — Что ты мне мозги…

Закончить он не успел. Иван Иванович, поймав его замах, не ясный даже для самого Шорохова — скорее, просто проявление гнева, — отвел ему кисть немного в сторону и чуть вверх, в итоге Олег оказался не в состоянии сдвинуться ни влево, ни вправо, никуда вообще. В следующую секунду он осознал, что не только не может шевелиться, но уже и не желает Иван Иванович вложил ему станнер обратно в пояс и отпустил запястье, Рука Олега, ударившись о пластмассовый подлокотник, повисла тряпкой.

— Тебя… наши не помнят… никто… — выдохнул Шорохов, собирая последние силы, стекающие куда-то вниз, в землю.

— Ну и фиг с ними, с вашими, — беззаботно ответил Иванов, поднимаясь.

Олег ощущал, как воля капля за каплей покидает его тело и как на смену ей приходит восторг — ненужный, неуместный, но такой полный и всепоглощающий… Он вдруг проникся самой горячей любовью не только к птицам, траве и деревьям, но и к каким-то вовсе чуждым объектам вроде стола или жесткого кресла, в котором он расползался. Что уж там говорить о человечестве… Человечество он обожал, и это чувство было столь глубоким, что становилось жутко; мечталось погибнуть в муках за чью-нибудь пуговицу, лишь бы сделать человечеству так же приятно, как было сейчас приятно ему самому.

Иван Иванович неторопливо дошел до остановки и сел в маршрутку. Это было очень буднично… и очень мило… Олега его отъезд нисколько не встревожил.

В поле зрения попала женщина с подносом.

— Пива хотите?… Еще пива хотите?… Хотите пива?…

Шорохов был не способен даже скосить глаза, он так и сидел, глядя на опустевший тротуар.

Женщина забрала кружку и принялась протирать стол. Где-то сбоку мелькали ее сморщенные руки с грязными расслоенными ногтями, и эти ногти Олег тоже любил. Они казались не менее достойными страсти, чем все человечество.

Тревоги не было, общего сбора никто не объявлял. Василий Вениаминович не искал ни Шороха, ни Прелесть, напротив: оставил в бункере невразумительную записку, мол, жив-здоров, не ждите, и смотался куда-то по своим личным делам.

Ася показала Олегу косо оторванный листок и налила чаю.

Пока никого не было, в кабинет наведывался Лис. Прелесть, вернувшись первой, увидела на столе диск с новыми ориентировками и кулек шоколадных конфет. Как выразилась она чуть позже: «Объективно это еще даже не кофе и не сахарная свекла. Это только почва, на которой они когда-нибудь вырастут». Судя по количеству фантиков, почва пришлась ей по вкусу.

— Давно сидишь? — спросил Олег.

Ася, медленно водя пальчиком, посчитала окурки в пепельнице.

— Минут сорок примерно, — сказала она.

— Ты что, время не засекаешь?

— Зачем? Следить, как оно проходит мимо.

— Сама такую житуху выбрала.

— Ты про Службу? Не уверена, что я ее выбирала, — мрачно отозвалась Ася.

— Вот и тебя пробило, подруга… — заметил Олег.

— Я имею в виду момент выбора, — пояснила она, разворачивая новую конфету. — В памяти он как-то… не отпечатался. Насильно меня не тащили… Но и я вроде тоже сюда не рвалась…

— Люди говорят: «Так уж сложилась жизнь».

— Люди-то?… Пусть говорят. При чем тут я?

«При чем тут я?» — мысленно повторил Олег. Во-во, знакомо…

— Меньше об этом думай, — произнес он не то чтобы с оптимизмом, но достаточно бодро. — Ты не слышала, у нас пополнения не ожидается? Так и будем втроем пахать?

— А третий кто? — насторожилась Прелесть.

«Не вышло, значит, — отметил Олег. — Не вышло — ни с Рыжей, ни с Ивановым». Он особенно и не надеялся, но все же где-то в глубине лелеял мечту, что после его разговора с двойником хоть что-нибудь поменяется.

— Третий? — спросил он недоуменно. — Лопатин, кто же еще!

— Да-а, Вениаминыч у нас пахарь!.. Сразу после обеда куда-то и упахал…

Шорохов взял пустую обертку и начал ее заинтересованно рассматривать. Вроде отбрехался. Прелесть — не Лопатин, она на словах не ловит, нет у нее такой привычки.

— Ты знаешь, Ася… — Олег отложил фантик и потер подбородок, соображая, как бы половчей свести общее к частному. Под ладонью заскрипела щетина, он отвлекся на мысли о неизбежном бритье, и ничего толкового придумать не удалось. — Знаешь, Асель…

— Ну?…

— Я тут размышлял о Службе… и о нашей школе… Кстати, ты когда поступила?

— За полгода до тебя. Потом еще один срок в должности старшины.

— А попала туда как? Не помнишь?

— Почему же? Попала, как все попадают. Пришел вербовщик… он меня у квартиры ждал, на лестнице. Рассказал… Предложил…

— Я не о том. Как тебя везли на базу. Это ты не забыла?

— Нам же Лопатин все закрыл.

— Он закрыл только адрес, — возразил Шорохов. — Дорогу туда и обратно. А посадка в автобусы, а высадка… Вы на автобусах ехали?

— Да, от «Щелковской».

— В десять утра?

— Этого я не помню, — призналась Прелесть. — Точно утром, а вот во сколько… Темно было и холодно.

— Холодно… — машинально повторил Олег. — Почему холодно?… А, ты же на полгода раньше, зимой…

Он слазил в карман за носовым платком и попутно достал из пояса корректор.

— Не надо с этим баловаться, — предупредила Ася.

— Я не балуюсь. Уронил на землю, почистить надо… — Шорохов провел пальцем по матовой поверхности, стирая несуществующую грязь.

Кнопочки были маленькие, нажимались они с трудом — кроме одной, расположенной внизу. Ее можно было коснуться совсем незаметно — глядя человеку в глаза и безмятежно улыбаясь. Вероятно, поэтому кнопку и перенесли под мизинец, чтобы с любым вот так: глядя и улыбаясь. Даже с тем, кто в курсе, что это за приборчик.

— Не надо, убери его, — сказала Прелесть.

— Ты чего испугалась? Думаешь, я тебя, что ли, собираюсь?…

Шорохов глянул на окошко и не поверил — ни глазам, ни прибору. У Аси был закрыт один-единственный сектор. Как у Рыжей, только еще короче: микроскопический отрезок в десять секунд. Меньше, чем закрывал ради простой демонстрации старшина Хапин. Что могло втиснуться в десять секунд? Что-то совсем ненужное… или крайне опасное. Что можно успеть за это время? Увидеть чье-нибудь лицо. Вряд ли больше. Лицо, которое необходимо забыть…

— У тебя много чего скорректировано? — отстранение спросил Шорохов.

— Наверно, уже прилично.

— И тот момент, когда ты сказала вербовщику «да»… — предположил он.

— Да… — ответила она нетвердо.

— И дорога до базы, и обратная дорога, и тренировки с корректором в школе и что-нибудь еще…

— Да, конечно. Не играй железкой, — снова сказала Ася.

— Ну, что ты, Прелесть…

Он посмотрел ей в глаза. Теперь еще улыбнуться…

Он улыбнулся.

Вспоминать под мнемокорректором тяжело: сначала минут пятнадцать без сознания, потом тоска-кручина. Когда это проходит, становится даже забавно. Но только когда проходит. Не раньше.

— При чем тут курение, осел?! — воскликнула Ася, едва придя в себя.

— Курение?… — растерянно произнес Олег.

— Да, да! Я в детстве не курила, осел! Я приличным ребенком была, не то что некоторые! И я… — Она вдруг запнулась и утомленно помассировала переносицу. — А, это…ладно…

Ася вытянула из пачки сигарету.

— Ты урод, Шорох, — заявила она, прикурив. — Кто тебе позволил? Ты… это то же, что по карманам чужим лазить, ты не понимаешь?!

— Я ничего у тебя не взял. Наоборот.

— «Наоборот»! — передразнила она — Еще раз такое сделаешь, я тебе…

— Не сделаю. У тебя больше нечего открывать. — Шорохов виновато склонил голову. — И что же ты вспомнила?

— Так, ерунда всякая.

— Это не ерунда. Это не может быть ерундой.

— Хочешь проверить?

— Я?… А оно нас двоих касается?

— «Оно», да… — Ася усмехнулась. — То самое…

— И что там? — осторожно спросил Олег.

— Увидишь.

— У меня корректор…барахлит, кажется…

Прелесть достала свой и, понажимав кнопочки, выбрала режим сканирования. С маникюром это было значительно проще.

Шорохов, покашливая от нетерпения, подался вперед, но табло на ее корректоре все равно не разглядел. Пока она не соизволила включить прибор, Олегу оставалось только гадать, какое там у них было совместное вспоминание. Одна гипотеза, впрочем, вертелась, но он не верил, что мог сам себе закрыть… закрыть это… с Прелестью. Нужно быть слабоумным, нужно вовсе не иметь головного мозга, чтобы добровольно отказаться от таких воспоминаний. С Асей! Хотя… там же всего десять секунд… Если это было именно то, о чем Олег думал, и в течение десяти секунд это уже закончилось… Тогда, пожалуй, лучше и не помнить…

— Десять секунд, — с ухмылкой подтвердила Прелесть. — Еще один сектор, около часа… Это ночью где-то. Не знаю, я тогда на операции была. И еще одна группа… Раз, два, три… Из трех секторов. Очень тесно.

Шорохов, чтобы занять руки, подлил себе чаю. Спохватившись, подлил и Асе.

«Ночью, когда она была на операции» — это относилось к гостинице. Олег не помнил, что там случилось, но подозревал, что ничего хорошего. В памяти болтались какие-то тени, скорее даже призраки… Что-то связанное с гостиничными путанами. Ни к чему это, решил Олег.

С «тесной группой» было проще — в нее вклинивалась долгая беседа с Лисом, поэтому Шорохов как минимум понимал, о чем речь. Но если закрыл — значит, так надо.

И к этим двум эпизодам — какие-то десять секунд…

— А еще?… — спросил Олег.

— Все. — Прелесть показала ему корректор, и он убедился: действительно, все.

— Я готов. Что там у нас пропало? С тобой вдвоем…

— Ты серьезно?!

— Вполне. Давай-давай, а то передумаю. Ася фыркнула и подняла корректор…

Олегу сделалось грустно. Настолько грустно, что впору было пальнуть себе в висок. Но не из станнера же…

Окурков в пепельнице заметно прибавилось, фантиков тоже. Прелесть, скучая, крутилась в кресле Василия Вениаминовича.

— Так что ты там про моих родителей?! — вскинулся Шорохов. — Ася, ты женщина, и бить тебя не положено, но учти!.. — Он нахмурился и спрятал кулак. — Фу… Так это… и правда, ерунда. Что же ты не предупредила?!

— Предупреждала. Не поверил.

Олег раздосадованно хлопнул по столу. Пятнадцать минут паралича — и ради чего? Ради воспоминания о том, как его напарница увидела свою фотографию в новом паспорте и что-то такое сказала, и он что-то такое ответил, и она, понятное дело, тоже ответила, и…

И в итоге Лопатин, умаявшись слушать этот хай, закрыл обоих.

— Весьма содержательно… — покачала головой Прелесть.

— Н-да… Больше ни секунды?

— Больше ничего.

— Где же дорога в школу? Туда и обратно.

— И мое согласие на службу…

— Я точно знаю, что мне известен адрес базы, — медленно проговорил Олег. — Я должен его знать… Но не знаю.

— Да-да… — кивнула Прелесть.

— Но я убежден!.. — воскликнул Шорохов и замолчал.

«Убежден» теперь относилось к прошедшему времени. «Был убежден» — так вернее. Олег не сомневался, что его возили в школу — именно в задрипанном «ЛиАЗе». Его не сильно смущала потеря адреса, ведь он полагал, что это дело рук бдительного Вениаминыча. Он смирился даже с отсутствием самих «ЛиАЗов», но исчезновение воспоминаний о той поездке объяснить было невозможно.

Впрочем, воспоминания как будто оставались на месте: Щелковский автовокзал, жара, три автобуса, пылища, лес за окном… лес за окном… снова лес, лес, лес… потом сразу — ворота. КПП, липовые гэбэшные сержанты, черные усы Хапина. Воспоминания были, но они словно такими и родились — уже урезанными. И нельзя сказать, что Олег не смотрел на дорогу… Как раз смотрел, и внимательно. Это его и удручало. Смотрел — и что же запомнил? Деревья, сплошные деревья… И красные звезды на зеленых воротах. Приехали, стало быть…

— Школа есть, но адреса у нее нет, — печально подытожила Ася. — Вздор какой… Не на Марсе же она находится…

— Она в нашей памяти, — ответил Шорохов. — Это все, что нам о ней известно.

«И не только школа, — уточнил он про себя. — У некоторых вместе со служебными адресами пропадают и домашние И не из памяти пропадают, между прочим. Там-то они остаются. А пропадают из жизни. И это скорее паршиво, чем как-либо еще…»

— С вербовкой у тебя тоже не прояснилось? Нового ничего?…

— Сказала же, нет! — раздраженно отозвалась Прелесть. — У меня… — Она подвигала пустую пачку «Салема» и нехотя взяла его «Кент». — У меня хуже, Шорох. Я надеялась, это все из-за коррекции… А ни фига, оказывается. Коррекция ни при чем. Это с мозгами беда.

— Ну прям уж!..

— Заглохни. Я кое-что помню. Чего на самом деле не было. То есть не могло быть. Никак… Просто по времени не складывается. Параллельные какие-то события… то есть… — Она почувствовала, что не в силах объяснить, и длинно вздохнула.

— У меня тоже параллельные, — поделился Шорохов. — После одной операции. Да ты в курсе — я про того хромого с пистолетом, которого ты на лестнице прищучила.

— Это совсем другое. Мои раньше возникли, понимаешь? Синхронно со школой. И весь год, что я там провела… я вроде и не там была.

— А где же? — удивился Олег.

— Хм… — недоуменно произнесла Ася. — Просто… жила. Но я же этот год на базе проторчала! Безвылазно! — Она прижала руки к груди, будто Шорохов ей не верил. — Хотя, может, и не год… Последнее время у меня все так одинаково было, все сливалось… работа-дом, работа-дом… друзья-подруги… Школу я помню намного лучше. Тебя помню, Хапина…

— А Ивана Ивановича?

— Дался тебе твой Иван Иваныч! Вот его точно не было.

— Иванов был. Был и есть, в отличие от меня, например… — решился наконец Шорохов. — Меня ведь нет. Я специально искал. Нет меня…

— А что у тебя по легенде? Что с твоим клоном?

— Не знаю. Я же говорю, его нет! Исчез.

— А мой умер, — тихо сказала Прелесть. — Буквально на днях. Год за меня прожил, пока я в школе была… И умер. Умерла… В тот же день, когда нас Лопатин к себе взял. Родиться для того, чтобы умереть… Как это грустно… Они не только живут, они и умирают за нас. Это ведь я должна была… — Ася отвернулась. — Клоны идут по нашим судьбам. Проходят то, что должны были пройти мы…

— Это всего лишь куклы.

— Какие же они куклы?…

— Куски мяса, похожие на нас, не более того. Манекены, не имеющие права выбора. Запрограммированные до самого конца.

— У моей программа была короткая… Очень короткая. Двадцать восемь лет, из них двадцать семь — чужие, прожитые не клоном, а мной. А ей оставался всего один годик…

— Пусть и тому радуется. Если б не твое решение прийти в Службу, она бы вообще на свет не появилась. Он, — поправился Олег. — Он, клон.

— Мое решение… Дело в том, что я его не принимала. Как-то оказалась на базе… каким-то образом… А помню другое… простую жизнь, скучную. Хотя прожить ее за меня должна была она. Мой клон.

— Не думаю, — сказал Шорохов. — Здесь либо совпадение, либо еще что-то. Глюки у всех бывают. У меня такой же завелся, и ничего.

— Ты опять про Иванова? Вот уж и впрямь глюк! Забудь о нем.

— Угу… — промычал Олег.

Он не стал говорить Асе, что с удовольствием очистил бы память от этого никчемного персонажа, но опасался, что вместе с Ивановым придется закрыть и всю учебу. Иван Иванович лез ему на глаза слишком часто, и рассортировать проведенные в школе полгода на минуты «с Ивановым» и минуты «без Иванова» не представлялось возможным. Его навязчивое присутствие было так же плотно встроено во все воспоминания, как… Шорохов неожиданно подобрал хорошее сравнение: как встроен домашний адрес в повседневную жизнь обычного человека. Вырви адрес — жизнь превратится в дуршлаг. Закрой Иванова — и от лекций останутся одни «здрасьте — до свидания». А кроме того, Иванов существовал в действительности. В отличие от Асиного «неучтенного» года и всего прочего, что может наизобретать переутомленный женский ум, Иванов был реален — настолько, что сумел воспользоваться станнером.

— Закрой его, — посоветовала Прелесть. — Я бы тоже себе что-нибудь закрыла… Если бы знала, что.

— Тот сектор трогать не будем? Где мы из-за твоего паспорта поссорились.

— Мы же не поссорились… — пожала Ася плечами. Она сидела смурная и крутила на столе две сигаретные пачки, теперь уже обе пустые.

— Зря я с этим корректором затеял… — проговорил Олег. — Ничего не выяснили, только мозги друг другу запудрили…

— Почему же? С тобой ясно: наплевать на Иванова, прекратить напрягаться насчет школы — и все будет в порядке.

— Наплевать на клона, прекратить напрягаться насчет чужого года… — тем же тоном произнес Олег.

— Я пытаюсь… Ой, Вениаминычу-то мы конфет не оставили!

— Он про них и не узнает.

— Неудобно…

— Скажем, что я все съел, — предложил Шорохов.

Прелесть рассмеялась. Олег отметил, что успокаивается она так же быстро, как заводится. Может, Лопатин прав, и она заурядная баба?… С бардаком в голове и с готовой могилой, уже занятой клоном.

«Невеселое приобретение, — подумал Шорохов. — Но у нее есть хоть что-то. Могила. У меня нет ничего. Кроме собственного бардака. И еще, наверно, этой бабы с ее бардаком и с ее загнувшимся клоном. Богато живешь, Олежек…»

Отца Криковой привезли в половине второго. В герметичном ящике из твердого оранжевого пластика с мудреными цифровыми замками. Контейнер был тяжелый — двое курьеров и двое местных операторов, затаскивая его в комнату, пыхтели, сшибали ногами стулья и оставляли на полу пунктирные дорожки пота. Пятый, обаятельный качок с неглупым взглядом и поэтическим позывным «Дактиль», нес коробку из-под маленького телевизора.

— Координатор будет? — осведомился он. — Или Лопатин вас решил под танки бросить?

— У Василия Вениаминовича дела, — сухо ответила Прелесть.

— Дела… — буркнул курьер. — Дела у него, да… Координатор обязан в каждом фальшаке участвовать лично. В таком — тем более. Сами-то знаете, кого загружаем?

— Главное, чтобы ты вовремя забыл, — сказал Олег. На Лопатина он был зол, но считал, что это касается только их отряда. Того же мнения придерживалась и Ася, хотя специально они эту тему не обсуждали.

Василий Вениаминович позвонил в гостиницу рано утром и велел обоим явиться в бункер. Его самого они уже не застали, зато нашли на столе подробную инструкцию с указанием места и времени. Дата «10.08.2003» была жирно подчеркнута, и Шорохов понял, что операция по Криковой уже началась.

Свое отсутствие Лопатин объяснил одним словом «занят». Что ж, по крайней мере не городил семь верст до небес. Честно признался, что переваливает всю ответственность на Олега и за компанию — на Прелесть.

Едва ли Василий Вениаминович боялся местной Криковой — здесь, в две тысячи третьем, ей было всего тридцать. Она занималась какой-то коммерцией и потихоньку налаживала контакты с Мосгордумой — пока еще не для стимуляции бизнеса, а так, ради престижа. О Службе она, понятно, ничего не знала. В отличие от той же гражданки образца две тысячи сорокового с чем-то — вице-спикерши, миллионерши и ведьмы европейского масштаба. Вот от нее, как подозревал Шорохов, Василий Вениаминович и зарылся — предварительно подготовив все, включая контейнер с семидесятилетним Криковым. С клоном, разумеется.

К дому в Крылатском груз доставили на обыкновенной «Газели». Пронести такой ящик незаметно не удалось бы ни днем, ни ночью — к этому никто и не стремился. Курьеры, переругиваясь, доперли его до лифта и, пока спускалась кабина, уселись на крышку передохнуть.

С квартирой проблем не возникло, если не считать того, что Олегу пришлось пальнуть четыре раза: в домработницу, в сиделку и в массажиста. В массажиста — дважды, поскольку тот начал убегать. После этого Шорохов позволил войти Асе. Станнером она владела не хуже, однако Олег, как мог, пытался избавить ее от потрясений. Главные потрясения были еще впереди.

Двух женщин и дюжего мужика отволокли в гостиную, рассадили по креслам и добавили еще по два разряда — «контрольные выстрелы» Прелесть взяла на себя.

Квартира у Крикова оказалась почти шикарной, для пенсионера — так даже и не шикарной, а королевской. Три комнаты, хороший ремонт, отнюдь не дээспэшная мебель. Телевизора не нашлось разве что в сортире, но там и без этого было уютно и здорово. Словом, бизнес-леди окружила папеньку заботой по классу «люкс»: к достойному жилью прилагался и достойный уход. По пятницам старика Крикова посещал не то колдун, не то диетолог, но сегодня, слава богу, была не пятница, и в гостиной расслаблялись только трое.

При всем при этом дочь грезила увидеть отца издыхающим медленно и тяжко. Тот, как назло, умрет тихо — скоро, уже через пару месяцев. А спустя сорок лет, когда Криковой самой стукнет семьдесят, она осознает, что детская мечта — это святое и что хотя бы раз в жизни мечта должна исполниться.

Время исполнения она выбрала удачно: молодая Крикова улетела в Таиланд и не могла ей ни помочь, ни помешать, да к тому же получила бесспорное алиби.

Криков-прототип тоже был эвакуирован, но уже стараниями Службы. Около полудня с ним связался «приятный баритон» из наградного отдела и пригласил на вручение звезды Героя России. У подъезда его ждала черная «Волга» с казенными номерами. Водитель попался симпатичный и разговорчивый, но бестолковый — завез Крикова черт знает куда, влез во все пробки, какие только встретились, да еще и проколол колесо. Затем орденоносца ожидали новые волнения: по дороге должно было выясниться, что награждают не его, а какого-то однофамильца, что кто-то и что-то фатально перепутал, что кому-то там уже мылят шею, что его, конечно, отвезут обратно, с тысячью извинений, конечно же, отвезут, но сначала поменяют второе колесо…

Старческая наивность иногда превосходит даже наивность детскую. Но Крикову она должна была обеспечить лишних два месяца жизни.

Дактиль покорпел над замками, и покатая крышка, пшшшикнув, как банка пива, но раз в двадцать громче, слегка приподнялась. По комнате распространился горький запах миндаля. Крышку отсоединили и приставили к стене — закругленный контейнер, напоминавший аварийный буй, стал похож на простое корыто. Внутри, в мутном зеленоватом бульоне, плавало тело.

Ася лишь бросила на него взгляд и отшатнулась.

— Как гроб… — проронила она.

— В гробах, Прелесть, мертвые, — отозвался Дактиль. — А эта тушка живее всех живых.

Тело парило в плотной жидкости и, будто покачиваясь на волнах, изредка касалось локтями гладких стенок. Кожа у клона была синюшно-белая, и, хотя кое-где по ней расползлись старческие пигментные пятна, она все же производила впечатление здоровой. Клон выглядел гораздо лучше, чем средний мужчина, доживший до семидесяти лет, — если не принимать во внимание того, что он не двигался и не дышал.

Шорохов смотрел на тело с неприязнью, но без страха — пока клон был не активен, пока он не стал человеком, ничего хуже вони от него ждать не приходилось. Такая копия была у каждого, и у самого Олега тоже.