Механика вечности Прошкин Евгений

– Пополнение? – Спросил водитель с длинными волосами, собранными в хвост. – Чего там новенького?

– С начальством поссорился, – сказал Веселый.

Автобус кое-как развернулся на узкой дороге, и мы поехали обратно в Москву.

– Не забывайте оплачивать проезд, – крикнул хвостатый.

Один из бойцов достал полуторалитровую бутыль с темной жидкостью и пустил ее по кругу. Каждый отхлебывал из горлышка грамм сто, затем передавал спиртное дальше. Вскоре настал и мой черед. Пить мне не хотелось, но отрываться от коллектива было нельзя. В посудине оказалось поганое бренди, и я закашлялся после первого же глотка.

Ксении бутылка досталась последней. Она тоже пригубила, но чисто символически, и вопросительно посмотрела на Веселого.

– Отдай Коню, – кивнул он на водителя.

Ксения с сомнением взболтнула бутыль – там оставалось не меньше трети, но все подтвердили, что теперь очередь шофера. Конь умело закрутил жидкость в спираль и, задрав голову, вставил горлышко себе в рот. Раздались дружные аплодисменты. В считанные секунды спиртное перебралось в желудок, после чего водитель отбросил бутылку в кусты и затянул какую-то грустную песню. Все это время автобус двигался с прежней скоростью.

Алкоголь побудил к общению, и мы принялись знакомиться. Каждый партизан имел прозвище, за которым стояла целая история.

Веселый получил свою кличку вовсе не за чувство юмора, а потому, что его настоящее имя было Роджер. Однако «Веселый Роджер» звучало слишком длинно, и второе слово частенько проглатывали, пока не отбросили совсем.

С Левшой была целая эпопея. Ни левая рука, ни его мастеровитость оказались ни при чем – там имел место неприятный случай со вшами, которых он подцепил, переночевав в одном бараке с беженцами. Чем все закончилось, никто толком не помнил, а сам Левша распространяться на эту тему отказался.

Кроме Веселого, Левши и Коня в группе были Радист, Сыр и угрюмый мужик лет сорока с трогательной кличкой Мама.

Слушая их россказни, мы с Ксенией так развеселились, что забыли о страшной фразе, произнесенной Левшой. И, только въехав в Москву, мы поняли, что означает «никому не удалось дожить».

Города, как такового, не было. Миновав кольцевую дорогу, засыпанную песком и скрюченными листьями, мы взобрались на бескрайнюю черную возвышенность. Слева, справа, впереди – везде взгляд царапался об одно и то же: низкие развалины, груды битого кирпича и осколков бетона, тощие змеи проволоки, скорчившиеся в тщетной попытке выползти наружу.

То, что некогда торчало, выпирало, громоздилось, было сметено, просеяно сквозь мелкое сито и снова размолото. Москва распалась на миллиарды тонн обугленного щебня, и любой ее осколок легко уместился бы на ладони.

Напрасно я потешался над конструкцией нашего автомобиля – он как нельзя лучше подходил для поездок по руинам. Большие шины с грубым рисунком протектора легко преодолевали ухабы, каждый из которых для обычных колес мог бы стать роковым. Решетка спереди действовала наподобие совка: она срезала бугры и тащила их дальше, пока на пути не попадалась яма, принимавшая в себя лишний грунт.

Исчезнувшие здания открывали фантастически далекую перспективу, однако все, находившееся дальше нескольких сот метров, сливалось в сплошную выжженную поверхность.

В лицо мягко давил теплый ветерок, но пыли нигде не было: дожди унесли ее вниз, под обломки, туда, где раньше кто-то ходил, гулял, бегал. Сейчас этот нижний уровень засыпал новый культурный слой – несколько метров перекаленного крошева. Последний слой цивилизации.

– Нам легко пополнять свои ряды, – сказал Левша. – У власти есть все, у нас – только один аргумент. Вот этот, – он сплюнул на камни. – Тот, кто здесь побывал, возвращается домой сторонником Сопротивления.

– Мы видели, как люди уезжали, – проговорила Ксения.

– Никто не знает, сколько их осталось в городе, но это и не важно. После ядерного оружия Китай применил генное.

– Слышь, я думаю, на Земле вообще никого не осталось.

– Это ты, конечно, загнул. Где-нибудь, да остались. Но здесь точно нету, мы проверяли, – возразил Левша.

– А радиация? Счетчик Гейгера у вас хоть есть?

– Зачем? Трещит, как бешеный, только на нервы действует.

– Трещит? Так местность заражена?

– Есть маленько, – безалаберно откликнулся чернокожий и, помолчав, присовокупил. – Пидоры азиатские!

– Выходит, до войны еще семь лет?

– Смотря откуда считать. У Петровича своя арифметика. А у Тихона, может, еще лучше. Да, Миша?

Не дождавшись ответа, Левша нахмурился и медленно повернулся ко мне. Остальные, уловив его напряжение, сразу затихли.

– Слышь, как он там? Живой еще? – Спросил Роджер с фальшивой невозмутимостью. – Ничего не передавал?

– Кто? – Я увидел, как Левша снял с плеча автомат и положил себе на колени, направив ствол в мою сторону.

– Это мы с Петровичем обсудим, – вмешалась Ксения.

– Поглядим, – Веселый достал пистолет и начал демонстративно крутить его на пальце.

Ориентируясь по одному ему известным приметам, Конь несколько раз повернул и остановился у огромного кургана, к основанию которого была прорыта узкая тропинка. Мы спустились на землю и, выстроившись гуськом, пошли по углубляющейся траншее, выложенной относительно ровными кусками серого камня. Наши новые товарищи случайно расположились таким образом, что мы с Ксенией оказались блокированы и спереди, и сзади. Пресекая возможную попытку о чем-либо договориться, между нами влез плечистый Сыр. Дружественный конвой молча повел нас вниз – туда, где в насыпи был выкопан фрагмент темной стены с щербатым зевом пустого оконного проема.

Спрыгнув с подоконника на пол, мы попали в просторное помещение. В комнате имелось еще пять или шесть окон: все они были разбиты, и под каждым возвышалась горка ссыпавшегося снаружи щебня.

Мы вышли через богатую дверь из красного дерева и куда-то направились по гулкому мраморному коридору. Рассредоточившись, конвоиры окружили меня с четырех сторон, словно опасность, которую я для них представлял, увеличивалась с каждым шагом. Чем дальше мы отходили от кабинета, тем сильнее сгущались сумерки. Вскоре партизаны зажгли карманные фонарики, и стены отшатнулись в темноту – зрение уже не воспринимало ничего, кроме нескольких желтых овалов, скачущих перед ногами.

Добравшись до тупика, мы свернули влево, и Веселый предупредил:

– Слышь, осторожно. Лестница.

Вниз вели широкие ступени, и я окончательно убедился, что мы находимся в каком-то официальном учреждении, разумеется – бывшем. Здесь даже сохранилась пыльная красная дорожка, забранная под латунные прутья.

По мере того, как мы спускались, становилось все светлее, и на минус третьем этаже фонари были экономно выключены. Внизу, между лестничными пролетами, мерцал тоскливый огонек.

Следующая площадка заканчивалась не ступеньками, а новым коридором, и, ступая на него, Левша громко объявил:

– Фили.

– Шаболовка, – лениво отозвались из затененной ниши.

– Вперед, – подтолкнул меня Веселый.

Мы остались вчетвером, остальные свернули в какую-то комнату, из которой тут же донеслись приветствия братьев по оружию. Через каждые десять метров на стенах висели керосинки, поэтому здесь было не так одиноко, как наверху.

Справа открылась дверь, и в светлом проеме показался невысокий человек со шкиперской бородкой. Чуть повыше ушей его борода плавно переходила в венчик седых волос вокруг вытянутой блестящей лысины. Мужчина выглядел на полтинник и был одет в бледно-зеленую полевую форму, которая ему совершенно не шла. К армии он имел такое же отношение, как я к пчеловодству.

– Петрович, они не от Тихона! – Возмущенно объявил Роджер.

– Евгений Петрович! – Неожиданно вскрикнула Ксения и бросилась к бородатому.

Веселый попытался ее остановить, но Ксения не собиралась делать ничего дурного, наоборот: обняв мужчину, она закружила его по коридору, и чернокожий застыл в неловкой позе.

– Они не от Тихона! – Повторил Левша.

– От какого Тихона, Евгений Петрович? – Остывая, спросила Ксения. – Это же я, Кенгуру!

Тот озабоченно посмотрел на Ксению – он явно видел ее впервые.

– Заходите, – коротко сказал он.

– Евгений Петрович! Я Ксения!

– Очень приятно, – молвил бородатый и, основательно усевшись в глубокое кресло, обратился к Левше. – Если они не от Тихона, то зачем вы их притащили?

Тот лишь пожал плечами и отошел к дальнему углу, словно снимая с себя всякую ответственность.

– Это я, – признался Веселый. – По каналам ГИП прошла информация о людях с синхронизатором. Откуда он у них, как не от Тихона?

Петрович скрестил руки на груди и развернулся ко мне.

– Если вас прислал Тихон, то почему вы отказываетесь? Что с ним? Почему Тихон не вернулся сам? – Он задумчиво погладил острый кадык и вдруг догадался. – Может, не Тихон, а Кришна? Или они назвались как-то иначе? От кого вы?

– От вас, Евгений Петрович, – сказала Ксения, хотя оптимизма в ее голосе поубавилось. – Не было никаких посредников, вы сами вручили мне и дырокол, и задание.

– Дырокол?

Ксения предъявила ему машинку.

– Ну да. Вот с этим синхронизатором они и отправились.

– Кто «они»? – Топнула ногой Ксения. – Вы же меня одну посылали!

– Нет, – уверенно ответил Петрович. – Были только Тихон и Кришна.

– На ГИП непохоже, – высказался Левша. – Попади к ним синхронизатор, они бы не двоих прислали, а сотню.

– Если бы его заполучила Гвардия, сейчас или в будущем, они бы давно уже нагрянули, – согласился Евгений Петрович. – Тут что-то другое. Вы, как я понимаю, из тысяча девятьсот девяносто восьмого?

– Тогда почему я вас знаю? – Проговорила Ксения. – В девяносто восьмом вам было лет двадцать, не так ли? А мне – годик или два.

– Ах, вот как? Мы с вами знакомы? – Не то удивился, не то усмехнулся он.

– Евгений Петрович Лиманский. Вы были жутко засекречены. Все, что мне о вас известно… – Ксения умолкла, вспоминая. – Ожог от кислоты на правом предплечье. В молодости носили очки, потом сделали операцию, но привычка осталась.

Лиманский машинально потянулся к уху, намереваясь поправить несуществующую дужку, но спохватившись, сделал вид, что почесывает затылок. Интеллектуала такой жест не красил.

– Нам запрещали приносить на Базу личные вещи, – продолжала Ксения. – Но у вас всегда была с собой фотография жены и сына. Мальчика звали Егором, а жену, простите, не помню. Но могу описать.

– Не надо.

Петрович вынул тощий, потрепанный бумажник, в котором хранился только один листок – маленькое фото с изломанными углами, и грустно на него посмотрел.

– Откуда вы?

– Из двадцать шестого. Только из другого.

– Значит, он все-таки есть, другой двадцать шестой?

– Скорее даже другие.

– И что, в одном из них мы встречались? И… – Лиманский неопределенно помахал фотографией. – Вы слышали о моей семье? То есть Ирина и Егор… в том двадцать шестом они были живы?

– Этого я не знаю, – призналась Ксения. – Но вы часто говорили, что скучаете.

– Живы, – прошептал Лиманский, убирая бумажник. – Извините, как вас, Кенгуру?

– Ксения.

– А вы, молодой человек?

– Михаил.

– Ксения и Михаил. Садитесь, разговор долгий будет. Веселый, сходи за Фирсовым.

Мы разместились на узких неудобных стульях, Левша занял место в углу. Автомат он так и не убрал, лишь опустил стволом вниз, готовый в любой момент перевести его в положение для стрельбы. Евгений Петрович скорбно разглядывал свою обувь и с дальнейшими расспросами не торопился – судя по всему, мы ждали какую-то важную птицу и берегли красноречие для нее.

Партизанский отряд совсем не был похож на Отдел «четыре нуля», о котором с таким трепетом рассказывала Ксения. Горстка небритых злодеев, носящих в сердце благородную идею освобождения Родины и совершающих набеги на измученный город, – вот чем было местное Сопротивление. Каким образом они собирались вернуть стране свободу – устранением отдельных функционеров оккупационного режима? Или Сопротивление – только ширма для разбойничьего раздолья?

Одна из ламп, расставленных на полу в огромном количестве, затрещала и погасла, испустив тонкую струйку копоти. В комнате горело еще около десятка таких же, тем не менее, Лиманский поднялся с кресла, открыл мощный сейф и вытащил оттуда белую пластиковую флягу. Аккуратно добавив керосин, он поставил канистру на место, и вновь зажег фитиль. В его неторопливых действиях виделась въевшаяся привычка к порядку. Нет, Евгений Петрович не мог получать удовольствия от жизни в подполье. Вряд ли этот флегматичный человек примкнул к Сопротивлению из-за любви к насилию.

В коридоре послышались мягкие шаги и негромкий голос. Каждая вторая реплика сопровождалась дурацкой присказкой «слышь» – Веселый что-то кому-то доказывал. Его собеседник отвечал скупыми односложными фразами, и у меня появилось тревожное ощущение, что сейчас я снова встречу знакомого.

– Не от Тихона, – как заклинание повторил Роджер, вваливаясь в кабинет.

За ним вошел тщедушный старичок, которому Евгений Петрович тут же уступил место. Последним из коридорного полумрака вынырнул здоровенный мужик лет сорока пяти. Над его могучими плечами возвышалась непропорционально крупная голова, которая казалась не выросшей из тела, а ввинченной в него насильно.

– Колян? – Вырвалось у меня.

– Ну? – Куцапов, постаревший, но почти не изменившийся, остановился и слегка нагнулся, чтобы разглядеть меня получше. – Кто такой?

Ксения сказала «кхм-кхм» и потрогала указательным пальцем висок.

– А, нет… обознался, – пробормотал я.

– Вот, Иван Иванович, – обратился Лиманский к старику. – Я ведь предупреждал…

– Пока не вижу никакой трагедии, – проскрипел тот.

– Вернулись вместо Тихона.

– Как вернулись, с синхронизатором?

– Естественно.

– Та-ак… Тихон сам на вас вышел? – Спросил Фирсов, впиваясь в меня взглядом.

Иван Иванович был похож на злого, нахохленного воробья. Его лицо покрывали морщины столь глубокие, что в них запросто можно было устроить тайник. Веки Фирсова вытянулись и превратились в две тонкие складки, мешавшие ему моргать. Из-под кожистых козырьков выглядывали маленькие воспаленные глаза, склонные подолгу смотреть в одну точку. Узкие, как у ребенка, запястья были покрыты старческими пятнами. Иван Иванович носил нарочито старомодный классический костюм, словно подчеркивал, что душою находится в прошлом.

– Ну? Не молчи!

– Вы, наверно, решили, что мы воспользовались вашим прибором? У нас есть свой.

– Сами сделали?

– Да нет же! – Возразила Ксения. – Дырокол мне передал Евгений Петрович.

– Любопытно… – Фирсов перекатил зрачки в сторону Лиманского, и тот боязливо съежился.

– Она утверждает, что мы с ней общались в ином э…

– В иной версии, – подсказала Ксения.

– Ну, допустим. В иной версии. И, мне кажется, это похоже на правду.

– Во всем виноват Отдел, – Ксения встала и прошлась по комнате. Левша внимательно следил за ее передвижением, опуская руку на автомат всякий раз, когда Ксения приближалась к Фирсову. – Война с Прибалтикой, вторжение ООН и новая война – ничего этого не случилось бы…

Все присутствующие перестали дышать и, как один, уставились на Ксению.

– Этого, возможно, не случилось бы, если б не эксперимент, затеянный Отделом. Решение принимал не Евгений Петрович, и уж конечно не я, мы с ним только исполнители…

Левша, качавшийся на металлическом ящике, гулко стукнулся спиной о стену и чуть не выронил оружие.

– Вообще-то всю кашу заварил я, – это признание гортань исторгла с большим трудом, но дальше говорить было намного легче. – Первоначально в прошлое послали меня, вернее того, кем я стал в две тысячи двадцать шестом. Послали с одной лишь целью: переправить синхронизатор на двадцать пять лет назад, чтобы выиграть время на его изучение.

– Две тысячи первый! – Воскликнул Лиманский. – Иван Иванович, вот вам и ответ.

– Гражданка Ташкова передает ФСБ неизвестный прибор, происхождение которого объяснить не может, – не спеша произнес Фирсов, будто восстанавливая в памяти строку из отчета.

– Ташкова – это моя бывшая жена.

– Однако, – крякнул Веселый.

– Я получила задание вернуть Мишу домой, – сказала Ксения. – Но две тысячи шестой сильно отличался от того, что мы ожидали увидеть.

– Продолжайте, – поддержал Фирсов.

– Я хотела предупредить Отдел о последствиях операции, но, как я понимаю, никакого Отдела в данной версии нет.

– Вы сказали, что жили в другом времени – без войн и катаклизмов, – проговорил Иван Иванович. – Пожалуйста, подробнее.

– В каком смысле?

– Прочтите альтернативный курс новейшей истории, – он жестко посмотрел на Ксению. – Хочу проверить, насколько глубоко проработана ваша легенда.

– Поня-ятно, – протянула Ксения и села рядом со мной. – Приняли нас за шпионов.

– Слишком красиво все выходит. Мы двадцать пять лет не могли понять, откуда взялся синхронизатор, а вы приносите готовый ответ. Мы послали людей, чтобы они хоть как-то изменили ход событий, – на следующий день приходите вы и рисуете прямо-таки райскую жизнь. Скажи людям то, что они хотят от тебя услышать, и бери их голыми руками. Я угадал?

– Прибор действительно взялся из ниоткуда. Но это не так важно. Отдел, развернувший эксперимент, исчез. Что теперь делать, я не представляю.

– А делать ничего не надо, это забота Тихона, – подал голос Левша. – Без вас обойдемся.

– Тихон – голова, – поддержал его Веселый.

– Значит, сидим и ждем, когда вернется ваш Тихон и принесет с собой чистое небо и… что там еще?

– И детский смех, – подсказал я.

– В какой год он отправился?

– В тысяча девятьсот девяносто восьмой.

– Вот оно! – Воскликнула Ксения, хлопнув себя по коленке.

– Так-так, – оживился Иван Иванович. – Что вы там еще открыли?

– Кроме Тихона дыроколом кто-нибудь пользовался?

– Это государственная тайна, – сказал Фирсов.

– Тихон первый, кто забрался так далеко?

– Да, – ответил Лиманский, не взирая на протестующие жесты Ивана Ивановича.

– В две тысячи третьем Латвия, Литва и Эстония вышли из состава России. В две тысячи пятом – война с Балтийским Союзом. Потом ввод войск ООН. Для вас это реальные исторические факты, для нас – последствия вмешательства в прошлое.

Иван Иванович запрокинул голову и мелко, по-стариковски, засмеялся. Куцапов выудил из склянки какую-то пилюлю и подбежал к Фирсову, но тот оттолкнул его руку и продолжал трястись, пока на глазах не выступили слезы.

– Наконец-то! – Всхлипнул он. – Я все ждал, когда же вы объявите, зачем пожаловали. Отозвать Тихона! Дескать, все было замечательно, а он взял и испортил. А вы, бугаи, чего уши развесили? Вам бабу симпатичную показали, вы и растаяли! А я еще кой-чего соображаю, – удовлетворенно заметил Иван Иванович. – Варит еще умишко! Николай, давай лекарство.

Куцапов поднес ему новую таблетку, которую Фирсов проглотил, не запивая. Потом он похлопал себя по груди, помогая таблетке провалиться в желудок, и невыразительно, как-то бесцветно, приказал:

– Казни их.

Левша бдительно вкинул автомат, а Веселый, растянув резиновые губы в безразмерной улыбке, отобрал у Ксении машинку.

– Иван Иванович, отложим до завтра! – Запротестовал Лиманский. – Дождемся Тихона с Кришной, а там посмотрим.

– Если б им удалось что-то сделать, вы бы почувствовали перемены уже сейчас! – Отчаянно крикнула Ксения.

– А как же погрешность? Сутки – туда, сутки – сюда.

– Сутки?! У нас разные дыроколы, сравните их!

Ксения порывалась что-то объяснить, но Куцапов уже толкал нас к выходу. Его каменные ручищи работали как поршни – за двадцать пять лет здоровья у этой сволочи только прибавилось.

– Кришна! – Осенило меня. – В каких годах они делали пересадки?

– Не задерживайся, Колян, – сказал Левша.

– Кришна давно в земле! С две тысячи шестого!

– Что ты мелешь? – Приподнялся в кресле Иван Иванович.

Куцапов замер и уставился на Фирсова. Ксения смотрела на меня с надеждой и недоверием. Она считала это уловкой – так же, как и все остальные.

– Я видел репортаж, в котором показывали неопознанный труп. Ничейных покойников не бывает.

– Ближе к делу!

– Длинные волосы, прямой пробор, нос с горбинкой. И две татуировки: одна – «Кришна», а другая…

Второе слово вылетело из головы. Я исступленно тер виски, но ячейка памяти, хранившая эту кроху информации, скрылась под напластованием последних впечатлений.

– Это твой шанс, – тихо сказал сзади Куцапов.

– Иван Иванович, разрешите я их лично кончу? – Попросился Веселый.

– Добро.

– Навсегда! – Выкрикнул я, когда Роджер за спиной уже щелкнул предохранителем. – «Кришна – навсегда»!

– Точно, – сказал Левша. – Есть у него такая наколка.

– По телевизору видел? И что там еще было?

– Ничего.

– Две тысячи шестой? – С сомнением спросил Фирсов. – Тридцать восьмой – восемнадцатый – девяносто восьмой. Что они забыли в две тысячи шестом?

– Узнайте у своего Тихона.

– Гм… Ладно, Николай, запри их где-нибудь.

Куцапов отвел нас в дальний угол коридора и отодвинул грубый самодельный засов на железной двери.

– Что, голуби, струхнули? – Осклабился он. – Я бы вас убивать не стал. Я ведь тебя признал, – он хлопнул меня по плечу так, что чуть не проломил ключицу.

– Сначала взыскал бы за разбитый «ЗИЛ»?

– Какой еще «ЗИЛ»? – Удивился Куцапов. – Грузовик, что ли?

– Спортивный, «ЗИЛ-917».

– Спортивный грузовик? Нормально, – Колян пригляделся ко мне внимательнее. – Ты же Миша, так? Тачку у меня увел. В две тысячи втором, кажется.

– В две тысячи первом. Красный «ЗИЛ-917».

– Я всегда на «БМВ» ездил. Тот у меня первый был, самый любимый, а ты ему всю правую бочину разворотил.

– Левую, – поправил я.

– Что ты меня путаешь?

– Это Тихон все перепутал. Тебе не в подвале сидеть положено, а водку с Федорычем кушать, – сказал я, подстраховываясь.

– Федорыч – да, человек был…

– Я, между прочим, так и не понял, почему ты меня тогда отпустил.

Куцапов сосредоточился и часто заморгал.

– Не знаю, – пробормотал он. – Помню, что охранял тебя, а с какой стати…

– Вот так охрана! А в мексиканском ресторане? Ведь чуть не застрелил!

– Ты что? – Испугался Колян.

Я молча расстегнул рубашку и продемонстрировал ему белый рубец на животе. Куцапов выглядел совершенно растерянным.

– Это не я, – выдавил он. – Сейчас бы я не стал. Веришь?

– С трудом.

Колян тактично подвинул нас к камере и пообещал:

– Все прояснится. Вот только Тихона дождемся.

Петли оглушительно взвизгнули, затем тяжко лязгнул засов, и все смолкло. Мы с Ксенией оказались в кромешной тьме, и наощупь добрались до стены, хотя необходимости в этом не было.

– Хорошо, что ты про покойника вспомнил, – похвалила она.

– Повезло. Опять повезло, – развел я руками, и случайно наткнулся на ее ладонь.

Ксения жадно схватила мои пальцы.

– Темноты боишься?

– Нам теперь, как Кришне, бояться нечего. Поздно бояться. Завтра нас расстреляют.

– С чего ты взяла?