Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель (сборник) Стюарт Мэри

Глава 4

Прогулка по райскому саду

Еще не осознавая всей трагедии случившегося, Дженнифер как во сне следовала уже пройденным путем за своей провожатой. Глухие двери и сияющие окна, безучастные святые, прозябающие в своих нишах… «Я нашел утраченное…» Незамеченной промелькнула гипсовая улыбка святого Антония. Не поднимая глаз, Дженнифер медленно сходила по широкой лестнице, провожаемая взглядами святого Франциска, святой Терезы, святого Себастьяна… Утешение, сострадание исходило от темных полотен, но Дженни на них даже не взглянула. Вестибюль, еще полный переливчатого света, который роился в солнечных лучах синевато-пурпурно-топазовой пылью. Прохладные гулкие арочные своды, вход в церковь – все это мелькало и тут же таяло, словно мираж.

Здание осталось позади, и на них обрушилось великолепие цветущего сада.

Если главной особенностью этого монастыря была бедность, то сад напоминал рог изобилия. Но даже здесь чувствовалась строгая монашеская рука: не было естественной красоты цветущих лужаек, только строгие клумбы под персиковыми деревьями, покрытые ковром лаванды, чабреца и лилового розмарина, а чуть дальше, вдоль стен, тянулись ряды яблонь и груш, под которыми колыхались серебристые волны шалфея. Абрикосовая аллея служила границей виноградника, сдерживая буйство виноградных лоз. Под деревьями на аккуратных грядках алели сочные помидоры. В конце обсаженной самшитом дорожки, точно на страже, стояли два апельсиновых деревца с симметричными кронами, увешанные глянцевитыми зелеными плодами; они в точности походили на сказочных гвардейцев, охраняющих врата волшебной страны или райского садика, словно срисованного с полустертой средневековой гравюры. Базилик, огуречник, шафран, иссоп, можжевельник, анютины глазки, голубой мускатный шалфей и скромный лимонный тимьян… Здесь царило дыхание разогретой влажной земли, а пряные ароматы трав и смолистый дух окрестных сосен сонно смешивались со свежестью лаванды. Птичьих песен не было слышно, но воздух наполняло громкое жужжание пчел.

Ничего этого Дженнифер, даже смутно, не воспринимала, впрочем, как и ее мрачная провожатая, у которой, видимо, были к тому свои, не менее уважительные причины. Опустив голову, монахиня быстро проследовала между апельсиновыми деревьями по дорожке, окаймленной стройными бордюрами, за которыми сонно колыхались маки, в направлении чугунной калитки в восточной стене сада. Неподалеку от стены она вдруг судорожно дернулась – пчела ли прожужжала возле самой щеки, ящерица ли промелькнула у ног, или просто спелый абрикос беззвучно упал в траву, – и при виде этого резкого движения Дженнифер неожиданно пришла в себя. Она замедлила шаги и сказала:

– Сестра, одну минуту…

Монахиня обернулась. Белые руки вновь исчезли в складках рукавов, рубин же ярко горел на солнце. Тень персикового дерева сплела солнечный узор на ее платье и набросила вуаль на верхнюю часть лица.

– Пожалуйста, – сказала Дженнифер, удерживая ее легким движением руки, – подождите минутку. Пожалуйста, расскажите мне немного о случившемся. Вы же понимаете, какой это удар. Мне бы хотелось узнать, как… как все произошло.

– Что именно вы хотите знать?

В подобных обстоятельствах сам этот вопрос звучал уже достаточно странно, а сухой голос и абсолютное безразличие монахини привели Дженнифер в ярость. Она окончательно сбросила с себя печальное оцепенение и сказала запальчиво:

– Разве не естественно, что я хочу знать обо всем? Я приехала сюда в надежде повидаться с кузиной. Я ничего не слышала о ней с тех пор, как три недели назад получила ее приглашение. Пытаюсь выяснить, где она, и наталкиваюсь на глухую стену молчания. Наконец вы заявляете, что она умерла, и считаете, что мне этого достаточно?! Не кажется ли вам, что я имею право знать, как она умерла? И почему никто из родственников не был извещен о ее смерти?

Этот взрыв негодования не вызвал никакой реакции, монахиня стояла склонив голову, но ее покорная поза была начисто лишена смирения. Дженнифер поймала себя на поистине странном ощущении – ей показалось, что испанка вдруг занялась какими-то срочными и сложными вычислениями. Так или иначе, но результат не замедлил сказаться в изменении позы, и к концу монолога Дженнифер монахиня, видимо, была вполне готова дать ей нужную информацию. Более того, она настроилась дать полный отчет, чтобы в дальнейшем уже не возвращаться к этой теме.

– Она умерла от пневмонии. Болезнь началась после автокатастрофы, которая произошла тринадцатого июня, когда она ехала из Бордо. Очень неудачный день для каких-либо поездок: перед этим шли затяжные дожди, а под вечер, когда она уже миновала Лу, началась сильная гроза. Авария произошла чуть ниже Гаварни. Говорят, дождем размыло глинистый склон над дорогой. Видимо, автомобиль занесло, и он съехал в ущелье. Она…

– Минутку, – прервала Дженнифер гладкое повествование, – что значит «говорят» и «видимо»? Разве вы не знаете, как произошла авария? Ведь Джил, то есть мадам Ламартин, заболела пневмонией уже потом, после катастрофы. Наверное, она была в состоянии рассказать, как все случилось.

– Ничего подобного, – убежденно возразила монахиня. – Она ничего не рассказала. Я уже говорила, была буря, автомобиль сорвался в ущелье, мадам получила шок, но, к счастью, отделалась легкими ушибами. Ущелье было неглубокое. Никто не видел, как это произошло. Она сумела сама выбраться на дорогу, но идти ей пришлось далеко, да еще в такую ужасную грозу… – Под черным покровом рукавов произошло какое-то едва заметное движение. – У ворот монастыря силы покинули ее, она была почти без сознания. Мы внесли ее в дом и уложили в постель. Она вся горела и бредила до утра. Это продолжалось недолго. Через восемь дней, во вторник, она умерла. Мы сделали все, что смогли.

– Постойте… Где, вы сказали, это произошло?

– Не доезжая шести миль до Гаварни.

– Тогда почему она не обратилась за помощью в Гаварни? Зачем стремилась именно в монастырь? Ведь она шла по городку? Неужели никто не видел Джил?

Отрывистые вопросы потрясенной Дженнифер сыпались один за другим почти как обвинения, но если ее собеседницу и оскорбил этот повышенный тон, то она не подала виду – глаза ее были опущены и голос звучал ровно:

– На этот вопрос я не могу вам ответить, сеньорита. Откуда мне знать, почему она поступила так, а не иначе. Есть только факты. Она не осталась в городке и без всякой помощи одна поднялась сюда. Возможно, авария так подействовала на нее, что она помнила только о цели своего путешествия и старалась скорее добраться до монастыря. Ясно одно: у наших ворот она была уже в совершенном изнеможении. Насквозь промокшая и почти без чувств. Ее организм не справился с болезнью, она умерла.

– Да… все понятно. Вы, конечно, вызвали доктора из Гаварни?

– Конечно. – Она наконец подняла голову и взглянула на Дженнифер, и, хотя глаза были откровенно злыми, голос звучал почти спокойно. – Будьте уверены, сеньорита, уж мы сделали все возможное. В делах такого рода у нас большой опыт. Доктор осмотрел ее и сказал, что она не могла попасть в более надежные руки. – Она помолчала и добавила: – Отец Ансельм был с ней до конца. Он сказал, что она отошла с миром.

Тихий сад дышал тысячью благостных ароматов, поднимающихся от трав и цветов. Злость растаяла, и Дженнифер почувствовала, что ее охватывает раскаяние. Она сказала взволнованно:

– Извините меня, сестра. Я не хотела сказать, что вы плохо ухаживали за моей кузиной. Уверена, вы сделали все возможное. Простите мою резкость, но это ужасно, вы понимаете? Я не могу поверить. Это невозможно… Джиллиан…

Она умолкла.

Улыбка скользнула в уголках тонких губ испанки и исчезла. Голос ее словно немного оттаял, и ответ прозвучал довольно мягко:

– Я понимаю вас, сеньорита. Вам, должно быть, очень тяжело. Возможно, я говорила слишком прямо, но нас тут учат принимать смерть как неизбежность. Поймите, мы не воспринимаем ее как трагедию, и нам трудно перестроиться на то, что для вас смерть – только горе.

– Конечно, вы абсолютно правы, – сказала Дженнифер. – И я бы, наверное, рассуждала так, не будь известие столь неожиданным. Но я проделала весь этот длинный путь с единственным желанием – повидать кузину. Это было целью моей поездки. Мы так давно не виделись, и нам надо было многое рассказать друг другу. Отчасти из-за этого мое потрясение и было таким сильным. А главное, если бы нам сразу сообщили о ее болезни, я успела бы…

– Но это было невозможно. Я же сказала, что она все время бредила. Она не могла сообщить ничего о себе и своих родственниках. Если бы мы знали о вашем существовании, то, безусловно, известили бы вас. Но она никого не упоминала.

– Да, верно, вы говорили… Единственное, – сказала Дженнифер неуверенно, точно оправдываясь, – я подумала, ведь среди ее бумаг могли быть какие-то сведения, наверное, и мое письмо…

– У нее не было никаких бумаг. – Голос испанки звучал по-прежнему мягко, и выражение лица не изменилось, но последние слова она подчеркнула интонацией. – Ничего, – добавила она с нажимом, и это прозвучало уж слишком неестественно.

«Почти как угроза, – подумала Дженнифер. – Стой! Опасно для жизни!» И вновь в глубине темных глаз испанки, за полуопущенными веками появилась (на этот раз Дженнифер не могла ошибиться) какая-то холодная расчетливость. Уверенность в том, что интуиция ее не подводит, что здесь что-то нечисто и о чем-то испанка явно умалчивает, обрушилась на Дженнифер, как удар. Не говоря ни слова и стараясь не выдать своих чувств, она следила за монахиней в ожидании объяснений, которые могли бы стереть тревогу, вызванную этим разговором. Но испанка даже не пыталась что-либо объяснить. По ее губам скользнула легкая змеиная улыбка. Дженнифер внутренне содрогнулась: как ей могло показаться, что эта улыбка согрета дружеским чувством?

Испанка с холодной решимостью направилась в сторону чугунной калитки в высокой стене сада.

– Итак, если вы хотите посетить могилу вашей кузины…

Дженнифер молча последовала за ней к выходу из сада.

Глава 5

Траурный марш (печально)

Маленький кладбищенский дворик с трех сторон окружали все те же высокие стены, а четвертой он примыкал к церкви, к дверям которой вела аккуратная дорожка. В стене напротив также была дверь, за нею, очевидно, начиналась дорога в горы, но она, в отличие от церковных дверей, была заперта и полускрыта зарослями карминно-красных роз. Этот зеленый уголок, как и сад, был полон своеобразного очарования, словно сюда не дотягивалась строгая монастырская рука. Конечно, трава была подстрижена, и немногочисленные могилки выглядели ухоженными, но горным цветам и травам было позволено цвести вдоль стен, там, где их посеял своевольный ветер, – крокусы, звездочки камнеломки, какие-то неизвестные крошечные белые и желтые колокольчики и голубой дубровник.

Испанка, шелестя по траве шелковым подолом, привела Дженнифер к могиле возле дальней стены, туда, где стелющиеся вьюнки покачивали своими граммофончиками: прикрывая свежесрезанный дерн, они явно напоминали о недавних похоронах. У могильного холмика стояла на коленях монахиня с маленькой лопаткой в руках. Дженнифер была уже в таком взвинченном и нервном состоянии, что ей показалось на редкость подозрительным и мрачным занятие этой женщины – та делала небольшие углубления в могильном холмике. Но как только очередной приступ темного животного страха прошел, Дженни сообразила, что монашка просто сажает цветы в ямки, хорошенько прижимая землю у корней ловкими толстыми пальцами. Услышав приближающиеся шаги, монашка подняла голову и улыбнулась. Ее доброе старое лицо со здоровым румянцем на щеках и голубыми глазами, окруженными сетью веселых морщинок, подействовало на Дженнифер успокаивающе.

Ее спутница с отчетливым испанским акцентом сказала по-французски:

– Это сестра Мари-Луиза. Она ухаживает за нашим садом.

Садовница разогнулась, отбросила длинные рукава, высвобождая сильные руки, и тыльной стороной ладони по-крестьянски утерла пот со лба. Рядом с испанкой она выглядела простой фермершей, ее голос и жесты подчеркивали эту разницу. На удивление небрежно она кивнула в сторону говорившей, широко улыбнулась Дженнифер и произнесла с сильным южным акцентом:

– Храни тебя Бог, дитя.

Дженнифер показалось, что это пожелание было сделано неспроста.

– Сестра Мари-Луиза, – продолжала испанка, и теперь в ее голосе явно слышались высокомерные нотки, – присматривает за делами земными.

Даже если сестра Луиза и поняла скрытую в этом замечании издевку, то виду не подала. Она хмыкнула и широко повела вокруг крепкими натруженными руками, словно в подтверждение сказанного.

– Да, сад и огород в моем ведении: кому-то ведь надо подкармливать грешную плоть сестер. – Она подмигнула Дженнифер и как-то по-домашнему добавила: – Сколько за столом – столько в царствии небесном, а в пустом-то брюхе дьявол гремит. Так и получается, что, возделывая этот Божий сад для Господа нашего, я забочусь о Его живых душах, ну а придется – и об умерших…

Ее рука погладила обложенный дерном холмик.

Холодный голос испанки лишился последних признаков выразительности:

– Эта девушка – кузина покойной мадам Ламартин, она пришла взглянуть на ее могилу.

Пожилая монахиня резко подняла голову, прищурила глаза от солнца и в первый раз, похоже, обратила внимание на выражение лица Дженнифер. Смешливые искорки исчезли из ее глаз, испачканной в земле рукой она мягко коснулась руки девушки.

– Бедное дитя.

В ее голосе было столько доброго участия, что Дженнифер вдруг почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она стояла, не в силах сдержать их, и постепенно голубизна и золотистая зелень кладбищенского уголка слились в дрожащей туманной дымке. Сквозь слезы она видела, как испанка молча направилась ко входу в церковь. Когда высокая темная фигура скрылась под сводами храма, Дженнифер неожиданно для себя испытала огромное облегчение.

Сестра Луиза, все еще стоя на коленях у могилы, снова коснулась руки девушки.

– Посиди со мной, дитя, – мягко сказала она.

Дженнифер, ни слова ни говоря, опустилась рядом, и монахиня спокойно вернулась к своей работе. Они помолчали.

– Ты только что узнала о ее смерти? – спросила наконец монахиня.

– Да.

– Так я и думала. Никто из нас не подозревал, что у нее есть родственники, она ничего не говорила о вас. Не знаю почему, но мы считали, что она одинока. – Ее короткие сильные пальцы вновь ласково коснулись травы. – Вот ее могилка.

Дженнифер молча кивнула. Чувствуя под рукой теплую свежесть травы, она успокоилась, и маленькие звездочки соцветий наконец перестали расплываться и снова стали четкими. Она вытерла слезы.

– Поплачь, если хочется, – сказала сестра Луиза. – Я стара, и мне незачем лукавить. Мне тоже немного страшно думать о делах, которые ее милость называет «неземными», но зато я понимаю, что приносит утешение в такое время, а что нет. И знаю, что сейчас не будет никакого толку от разговоров о том, как хорошо твоей кузине там, куда она ушла. Ведь сейчас ты, понятное дело, не в состоянии воспринимать такие рассуждения. – Она решительно опустила в лунку очередной цветок. – Поэтому давай, поплачь, поплачь. Вот справишься со своим горем, пройдет время, и ты, наверное, поймешь, как она счастлива.

– Счастлива?

Монашка глянула на нее своими мудрыми глазами.

– Да, – сказала она и, взяв следующий цветок, начала старательно расправлять корни. – Тебе рассказали, как это случилось, дитя мое?

Она мотнула головой в сторону молчаливых зданий.

– Да. – Дженнифер почувствовала, что голос ее достаточно окреп. – Она… сестра, которая привела меня сюда, рассказала.

Сестра Луиза разогнула спину.

– Она?! Значит, ты не виделась с матерью настоятельницей?

– Как я поняла, она занята. И эта сестра встретила меня вместо нее.

– Никакая она не сестра, – брякнула старушка до крайности по-житейски. – Она не принадлежит к нашему ордену и, надеюсь, принадлежать не будет, хотя бы пока жива мать настоятельница. Да, именно так. – Она заметила изумленный взгляд Дженнифер и улыбнулась, точно немного смущенный старый гном. – Пусть я оказываю слишком уж большое предпочтение делам земным, я и понесу за это наказание. Но я же живой человек, и нельзя без конца испытывать мое терпение, а ее милость только тем и занимается. «Сестра Мари-Луиза… – подражая, проворковала она своим южным говорком, и Дженнифер невольно начала улыбаться, – ведает делами земными!..» Пресвятая Дева, а чем она-то сама ведает, в своих шелках да кольцах? – Она схватила цветок и ловко вогнала его в лунку. – И зачем совать нос в чужие дела? Ведь надо же так расстроить человека! Плохие новости можно сообщить по-разному, и сразу видно, что она не умеет этого делать. Спору нет, хозяйство она ведет отлично, лучше некуда, но пускай и не пытается играть роль матери настоятельницы. Я всегда это говорила и буду говорить. – Она хорошенько встряхнула цветок и скосила глаза на Дженнифер. – Ага, мне удалось заставить тебя улыбнуться, девочка. Многое простится мне за это.

Было очевидно, на что она намекала: испанка выглядела по-монашески только благодаря изысканно-торжественному черному облачению да внешним аксессуарам – кресту и четкам. «Неудивительно, что ее роскошный наряд смотрелся как-то фальшиво», – подумала Дженнифер и взглянула на простое саржевое платье, льняное покрывало и белый изгиб апостольника, обрамляющего доброе старое лицо. На груди висел серебряный крестик, на потемневшей от работы руке блестело золотое колечко Христовой невесты. Она стояла на коленях, из-под платья выглядывали ноги в грубых черных чулках и изрядно стоптанных туфлях.

Тем временем старушка тараторила дальше:

– Да-да, донья Франциска заведует хозяйством, ну и прекрасно. У нее есть голова на плечах и хватка… Вот только не совала бы она нос в чужие дела…

Но тут сестра Луиза с запозданием спохватилась и умолкла. Когда она заговорила снова, ее голос звучал уже гораздо менее запальчиво:

– Она пришла из-за гор во время беспорядков в Испании. Много лет тому назад. Она знатного рода, древнего как мир и очень богатого. Насколько я поняла, все ее родичи – особы, приближенные ко двору… Одна фамилия чего стоит: де-что-то, эль-что-то, и-что-то и так далее – одно суесловие, как ты понимаешь. Но они приняли участие в тех беспорядках и потеряли все… Подробностей не знаю, ведь она считает ниже своего достоинства делиться с такими, как я. Но одно ясно: ей пришлось покинуть Испанию из-за каких-то темных делишек. Мать настоятельница давно знакома с их семьей, говорят, они когда-то делали весомые вклады в казну нашего ордена. Видно, поэтому мать настоятельница и позволила ей остаться, хотя никогда не предлагала вступить в общину. А я слышала, что она с самого начала ужасно хотела вступить.

Невольно заинтересовавшись, Дженнифер спросила:

– Неужели за все эти годы она не была, как это говорят, посвящена в духовный сан?

Сестра Луиза хихикнула явно не по-монашески:

– Вот уж нет. Непонятно, но я, конечно, не в курсе всех обстоятельств, а каждый скажет, – она снова заговорщицки подмигнула, – каждый скажет, что мать настоятельница и слышать не желает об этом, как бы хорошо донья Франциска ни вела дела нашего монастыря. Нет призвания свыше, – добавила она, посадив в землю очередное растение. – Так, по крайней мере, говорят.

Дженнифер, мысленно возвращаясь к их сегодняшнему разговору, вспомнила то высокомерное величие, скрытое под неподвижной аристократической маской, огонь, тлеющий под полуопущенными веками, и подумала, что вполне понимает очевидно продуманное вмешательство испанки в дела настоятельницы. И изысканный наряд, наверное, тоже продуман до мелочей. Непонятно было другое: почему такая особа предпочла миру сие скромное уединение. Может, объяснение кроется в ее семейных делах? Внезапно Дженнифер вспомнила, что несколько раз назвала донью Франциску «сестрой» и та ни разу ее не поправила.

Сестра Луиза не сводила с девушки проницательных голубых глаз.

– Ты, наверное, думаешь, что я злая старая сплетница? Может, и так, но если моя пустая болтовня немного отвлечет тебя от тяжелых мыслей, то в ней больше пользы, чем вреда. Тебе уже лучше, детка?

– Да, спасибо вам, сестра. Я… честно говоря, я еще не осознала… Мне просто не верится, что Джиллиан… Я имею в виду… – Совсем запутавшись, Дженнифер немного помолчала. – Если бы я видела, как все это произошло, тогда – другое дело, понимаете?

– Понимаю. Но ведь донья Франциска должна была обо всем рассказать тебе.

– Не знаю. Мне показалось, что она почти ничего не сказала, или, возможно, я была так поражена, что не восприняла и половины. Я поняла только, что произошла авария и что в сильную грозу моя кузина добралась до монастыря, заболела и умерла.

– Увы, дорогая, так оно и было. – И она привычно перекрестилась, даже не стряхнув землю с руки. – В ночь на понедельник была ужасная гроза. Недаром же эту долину зовут долиной Гроз. – Она вопросительно посмотрела на Дженнифер. – Ты англичанка?

– Да.

– А кузина – француженка?

– Нет, тоже англичанка.

Монахиня изумилась:

– Англичанка? Но она говорила по-французски…

– О да. – Дженнифер пустилась в объяснения: – Она в совершенстве знала французский. Понимаете, мать ее была француженкой, и потом она вышла замуж за француза. Но отец англичанин. Они родом из Северной Англии.

– Ясно, – кивнула старушка. – Все же странно, что она ничего не говорила о них и даже о своем муже.

– Он умер, не очень давно.

– А-а, понимаю. Погоди, а она знала о твоем приезде?

– Конечно знала. Она сама пригласила меня. Она и посоветовала мне остановиться в Гаварни, но писала, что узнает, нельзя ли мне будет пожить несколько дней в монастыре.

– Тогда, – блеснув глазами, сказала сестра Мари-Луиза, – тем более странно, что она никому не сообщила о тебе.

– Сначала мне тоже так показалось, – сказала Дженнифер, – но раз она все время бредила и горела в лихорадке, то, видимо, просто была не в состоянии вспомнить…

– Так-то оно так. Но ведь были моменты, когда она приходила в себя. Вот что странно…

Дженнифер, присев на пятки, уставилась на сестру Луизу:

– Значит, она все же приходила в себя?

– Конечно. Ты же знаешь, как это бывает: периоды бреда у таких больных сменяются периодами прояснения. Понятное дело, лихорадка сильно ослабляет человека, но сознание вполне ясное. По-моему, у нее были такие периоды.

– Но, – сказала Дженнифер, – донья Франциска дала мне понять, что Джиллиан, моя кузина, все время была в беспамятстве. И просто не могла вспомнить обо мне.

Сестра Луиза как-то не по-монашески передернула плечами:

– Ну уж не знаю, что тебе и сказать, девочка. Сама-то я не видела твою кузину, но от Селесты точно знаю…

– От Селесты? Кто она?

– Это одна из сироток, самая старшая и милая девочка. Она вместе с доньей Франциской ухаживала за твоей кузиной.

– Донья Франциска сама за ней ухаживала?

– Ну да. Она очень опытна в таких делах. Именно она привела твою кузину сюда и настояла, чтобы она сама и Селеста ухаживали за ней. Понимаешь, ведь у нас маленькая община, и хотя донья Франциска очень норовистая дама и высоко задирает свой испанский нос, – она вдруг улыбнулась, – но в болезнях разбирается. Уж я-то по себе знаю: зимой меня обычно донимает ревматизм, и она всегда помогает мне.

– Значит, Селеста рассказывала вам, что у кузины были моменты просветления?

– Уж и не помню, что она говорила, но я поняла именно так. На самом деле из-за этого-то я и копаюсь здесь. Ты же знаешь эти цветочки, девочка?

– Нет. О чем вы?

– Гентиана. Веселенький цветок. Его еще называют горечавкой. Весной вся могилка будет ярко-голубой. Ярче, чем те вьюнки.

Дженнифер глядела на нее, недоумевая:

– Да ведь…

– Сейчас горечавки цветут уже только в горах, понимаешь? Посмотри, вот букетик в вазочке. Но те, что я сажаю, зацветут весной. Я специально накопала их, чтобы к весне над ней зацвели горечавки. Ты ведь знаешь, как она любила синий цвет. Селеста говорила мне. Потому-то я и подумала, что твоя кузина иногда приходила в себя, раз уж она рассказала Селесте о своих любимых цветах. Вряд ли она говорила об этом в бреду.

– Вряд ли. Но…

– Селеста обычно собирала их для нее. И когда твоя кузина умерла, я решила, что обязательно посажу их на ее могиле. – Она кивнула в сторону других покрытых цветами холмиков. – Это единственное, что я могу для них сделать. Сестра Тереза, как видишь, любила анютины глазки, а старушка сестра Марианна все твердила, что самые веселые – горные маргаритки. А горечавки расцветут у твоей кузины.

– Спасибо. Вы очень добры.

Но голос Дженнифер почему-то дрожал, словно она задыхалась, и старая монахиня с удивлением взглянула на нее.

– В чем дело, детка?

Дженнифер не отвечала. Она сидела, глядя на свои зажатые в коленях руки, и отчаянно пыталась собраться с мыслями и разобраться в этих новых, поразивших ее сведениях.

– Ну-ка перестань. Что с тобой?

Дженнифер подняла голову, откинула со лба прядь волос, точно хотела отбросить тень сомнений. Она спокойно встретила встревоженный взгляд добрых глаз.

– Сестра Луиза, моя кузина была дальтоником.

Старушка озадаченно посмотрела на нее и машинально подобрала лопатку. Потом взяла очередное растение и принялась сажать его.

– Да?..

– Вы понимаете, что это означает?

– Ну конечно. В молодости у меня был приятель, так его брат страдал этим. Никто ничего и не узнал бы, не пойди он работать на железную дорогу. Вскоре это выяснилось, и его уволили. Оно и понятно, ведь там светофоры – красный, зеленый. Он не различал их. – Она приминала землю у корней цветов. – Не судьба, видно. Но все судьбы в руках Божьих. Парень пошел работать сторожем. А сейчас у него уже ресторанчик в Ментоне и шестеро детей, а жена умерла. Если бы ты знала его жену, – добавила она, похлопывая лопаткой по земле, – то сочла бы ее смерть за милость Божью. Упокой, Господи, ее душу.

– Надо же, как бывает, – сказала Дженнифер, не зная, что и ответить на сей словесный пассаж.

Сестра Луиза заметила ее замешательство.

– Так, говоришь, и твоя кузина?.. Я всегда считала, что это бывает только у мужчин, а женщины… По-моему, так доктор говорил.

– Да, – сказала Дженнифер. – Совершенно верно, обычно дальтонизм бывает у мужчин, и самая распространенная разновидность как раз та, что была у брата вашего знакомого, который не различал красное и зеленое. Но у Джиллиан, моей кузины, был очень редкий случай – тританопия.

Сестра Луиза снова бросила совочек и с нарастающей тревогой взглянула на девушку:

– Что?

Дженнифер подумала, что во французском эквиваленте это слово должно звучать как «la tritanopie». Она повторила еще раз:

– Тританопия. Это сине-желтый дальтонизм.

Сестра Луиза перевела взгляд на вазочку с синими цветами. Потом вопросительно посмотрела на Дженнифер.

– Так ты говоришь, что твоя кузина… что мадам Ламартин…

– Она совсем не различала желтого и синего, оба этих цвета для нее всегда были лишь различными оттенками серого. То есть… То есть, – заключила Дженнифер, – если бы она и увидела цветы, то не узнала бы их.

Старушка смотрела на только что посаженные на могилу цветы.

– Должно быть, я ошиблась, – робко сказала она, – но, собирая их для нее, я была совершенно уверена…

Дженнифер взволнованно склонилась к ней и коснулась ее руки.

– Нет, сестра. Вы не могли ошибиться, ведь все очень просто. И вы, и Селеста. Ведь Селеста часто собирала их для нее, не так ли?

– Так, но…

Дженнифер показала на вазочку в траве:

– Кто набрал этот букетик?

– Селеста.

– Вот именно. И она не раз говорила вам, что мадам Ламартин нравятся горечавки, что это ее любимые цветы?

– Да, да, говорила. Но постой, – все еще недоумевая, сказала старушка, – я что-то не пойму. Зачем твоей кузине надо было притворяться?.. – Она оборвала фразу и пожала плечами. – Хотя сейчас это уже не важно. Ведь цветы я посадила, в общем-то, для живых. Просто памятный знак. Маргаритки, анютины глазки, горечавки… Мертвым все едино.

Она вновь взялась за лопатку и вернулась к работе. Потом быстро взглянула на напряженное лицо Дженнифер и мягко добавила:

– Ну, не расстраивайся. Что же делать… Просто ошибка…

– Но это не ошибка! – закричала Дженнифер. – Это какая-то путаница, загадка, и она очень тревожит меня! Вы же сами сказали: к чему ей было притворяться? Это глупо, тем более что она не могла… – Она не договорила и закусила нижнюю губу. Пальцы ее нервно обрывали мелкие травинки. – Как ни крути, все это совсем непонятно, – заключила она, и вдруг ей почему-то вспомнился взгляд доньи Франциски из-под полуопущенных век. И точно холодом повеяло. – Странно, – добавила она, будто разговаривая сама с собой, – еще одна непонятная вещь.

Сестра Луиза ловкими крепкими пальцами утрамбовала землю вокруг очередного цветка, потом вытерла руки о траву. Стараясь успокоить Дженнифер, она сказала:

– По-моему, девочка, здесь нет ничего загадочного. Все очень даже понятно, сама подумай. Наверное, твоя кузина сказала так просто из вежливости: Селеста ведь старалась, собирала для нее цветы, она, естественно, обрадовалась и, желая поблагодарить девочку, сказала, что это ее любимые цветы. Ты меня слушаешь? Видишь, как все просто?

– Ну да. Однако…

– Что – «однако»?

– Если она была настолько внимательна и вежлива, то явно была в состоянии вспомнить обо мне, – категорично заявила Дженнифер. – Уж об этом она должна была подумать в первую очередь.

– Ты права, конечно. Непонятно, почему она не попросила известить вас.

– А если просила? – как бы размышляя вслух, произнесла Дженнифер. В наступившей вдруг тишине она открыто встретила испуганный взгляд старушки. И, взвешивая каждое слово, сказала: – Донья Франциска ясно дала мне понять, что кузина не вспоминала обо мне и ничего не просила передать. Но, по ее мнению, это объяснялось тем, что Джиллиан умерла, так и не приходя в сознание. Судя по вашим словам, последнее утверждение неверно. Так может быть, и первое тоже?

– Не пойму я тебя что-то, дитя мое… – пробормотала старушка и умолкла. Ее испачканные в земле руки задрожали, и она сцепила их, чтобы скрыть волнение. Приятно, конечно, немного посплетничать, но прямое обвинение – совсем другое дело. Она была явно озабочена – тревога промелькнула в ее глазах. – Не понимаю, о чем ты толкуешь.

– И я понимаю не больше, – сказала Дженнифер и сама удивилась суровым ноткам, невольно прозвучавшим в ее голосе. – А девочка, Селеста, она не могла все это выдумать?

Естественный нажим, с которым было произнесено «она» в последней фразе, моментально вызвал в памяти другой образ, точно длинная холодная тень испанки легла на траву между ними.

Губы монашки дрожали, руки беспокойно мяли траву.

– Селеста? О нет, нет. Такая добрая, хорошая девочка. Уж она-то никогда не обманывает… – Невольно подчеркнутое «она-то» опять оживило образ испанки. – Она бы не стала ни с того ни с сего говорить, что мадам Ламартин любит горечавки. И потом, такую мелочь нарочно не придумаешь.

– Это уж точно.

Дженнифер отвела глаза, чтобы не видеть искреннего огорчения старушки. Она слегка повернулась, сидя на корточках, и попыталась сосредоточить взгляд на изящной ажурной калитке. Зеленые ветви абрикосовых деревьев согнулись под тяжестью крупных золотых плодов.

– Бывает, сестра, люди выдумывают просто так, из любви к искусству, – сказала она тихо.

Старая монашка ничего не ответила.

– Послушайте, – продолжала Дженнифер, – давайте посмотрим на дело с другой стороны. Допустим, она сказала, что любит горечавки, просто из вежливости. И раз обратила внимание на такую мелочь, значит чувствовала себя достаточно хорошо. Но тогда почему же она не попросила сообщить мне? Если же ее любовь к цветам была искренней…

– То что тогда?

Сестра Луиза затаила дыхание.

– Тогда она не известила меня, – продолжала Дженнифер, – потому что не знала о моем существовании. И она не говорила по-английски, потому что не знала этого языка. Ведь так тоже могло быть.

Она сидела в напряженной позе и смотрела на старушку. Руками она так сильно обхватила колени, что костяшки пальцев побелели.

– Неужели вы не понимаете, что это значит? – почти прошептала она. – Эта женщина не была моей кузиной.

Они оцепенело уставились друг на дружку поверх трепетной синевы цветов.

– В любом случае, – сказала Дженни, – я уже не могу верить, что умершая женщина была моей кузиной Джиллиан!

Над монастырскими зданиями гулко и властно забил колокол.

Глава 6

Предзнаменования

Этот резкий звук словно вырвал их из оков смутных и темных подозрений и вернул к действительности солнечного дня. Сестра Луиза тихонько ойкнула и начала торопливо собирать свои инструменты. По-старчески скованные движения дрожащих рук выдавали ее преклонный возраст, но колокольный звон, казалось, вернул ей если не полную безмятежность, то некое состояние спокойного достоинства, приличествующее ее призванию. Собравшись с духом, она с легким укором сказала:

– Ты расстроена, дитя мое, и не знаешь, что говоришь. Такое просто невозможно… – Она не договорила, вздохнула и почти с вызовом закончила: – С чего ты взяла, что у доньи Франциски, как и у любого из нас, есть хоть малейшая надобность обманывать тебя?

Дженнифер не отвечала, поглощенная своими мыслями. Она тоже опомнилась и со всей ясностью поняла, как глупо было высказывать свои подозрения кому-либо из членов общины, к которой в какой-то мере принадлежала и донья Франциска. Последние слова сестры Луизы вряд ли можно было оспорить.