#черная_полка Долонь Мария
Повисла пауза. Такой вариант Софье Павловне в голову не приходил.
— Нет, вы знаете, мы об этом как-то не подумали.
Рыльчин снова отложил ручку.
— Ну разве можно быть такими беспечными? — сказал почти по-отечески. — Если нет страховки, то наверняка есть экспертное заключение об оценке?
— Тоже нет. — Софья Павловна заметно расстроилась, открыла сумочку, начала в ней шарить. Ничего не найдя, захлопнула сумку с резким щелчком.
— Да вы не волнуйтесь. — Рыльчин откинулся на стуле, крутанулся вправо-влево. — Водички выпейте, — предложил он, но даже не посмотрел в сторону мутного графина.
— Так что же делать? Что вы мне посоветуете? — Софья Павловна показала жестом, что воды не хочет.
— Давайте начнем с начала. — Рыльчин наслаждался беседой. — У вас была бесценная книга. Кстати, откуда она у вас?
— Ее подарил мужу сам автор, — гордо сказала Софья Павловна.
— И автор может это подтвердить?
— Позвольте, но автор давно умер.
Замолчали.
— Печально. В таком случае, у вас имеется дарственная?
— Ну что вы, откуда? — Софья Павловна опять открыла сумочку, закрыла. — В 1958 году эту книгу с оригинальными набросками великого Пикассо Жан Кокто подарил Александру Витальевичу во время фестиваля во Франции.
— И ваш муж нелегально ввез в Советский Союз произведение высокой художественной ценности? Не задекларировав должным образом?
Инга сидела позади Софьи Павловны, ерзала на стуле и никак не могла понять, что ей делать. Вмешаться в разговор, который напоминал пьесу абсурда? Осадить этого наглого ухмыляющегося типа? Но что это даст? Рыльчин, Инга это видела, был отнюдь не идиотом и не глупцом, он владел ситуацией и получал удовольствие от издевательства над Софьей Павловной. Но формально придраться было не к чему.
— Что же получается? — Рыльчин опять взял ручку и продолжил рисовать клетку. — Ваш муж, профессор, телеведущий, пользуясь своим служебным положением, контрабандой ввез вышеозначенную книгу. Книга эта много лет хранилась у вас дома. Конечно же, в сейфе?
— Нет, — совсем расстроилась Софья Павловна.
— Ну вот видите. — Он был почти ласков. — В открытом доступе. Теперь после смерти мужа выясняется, что книга исчезла. Таким образом, это дело подпадает под статью 158 Уголовного кодекса Российской Федерации, в действующей на сегодняшний день редакции, о краже. Или под статью 161 — грабеж. Или под статью 164, хищение предметов, имеющих особую ценность. Но проблема заключается в том, что вы не можете доказать не только то, что эта книга принадлежала вам, но даже сам факт ее существования.
— Как же так! Есть же свидетели!
— И если я, — непреклонно продолжал Рыльчин, не обращая внимания на возглас Софьи Павловны, — сейчас послушаю вас и заведу дело по одной из вышеперечисленных мною статей, а в дальнейшем выяснится, что ваш муж добровольно отдал эту книгу какому-нибудь своему другу, — он подумал, — или подруге, то… — тут он сделал многозначительную паузу, — я могу привлечь уже вас по статье 306 УК Российской Федерации за ложный донос.
Его голос то забирался вверх почти до фальцета, то резко спускался вниз. Волны сверлили мозг.
Если он не заткнется, я не справлюсь!
— Так что же мне делать? — совсем беспомощно спросила Софья Павловна.
— Вспомните лучше, кому мог отдать или дать на время эту вашу бесценную, как вы утверждаете, книгу, сам господин Волохов? У кого были ключи от квартиры? Может, кто-то бывал у вас дома в последнее время? — И вдруг резко: — Вспоминайте!
Софья Павловна в панике обернулась к Инге.
— А вы, гражданка, простите, кто будете? — Рыльчин заметил ее как будто только сейчас.
— Инга Александровна Белова. Я…
— Дочь? — бесцеремонно перебил ее следователь. — Племянница? Кем вы приходились покойному?
— Он был моим учителем, — твердо сказала Инга. — И другом.
— Другом, говорите. — Рыльчин опять откинулся на стуле и смерил ее оценивающим взглядом. — Подождите за дверью. Насколько я понимаю, это сугубо семейное дело.
— Прекратите издевательства, — тихо произнесла она, угрожающе вставая со стула. — Вы обязаны нам помочь! Эта книга существовала, в ней оригинальные эскизы Пикассо. И покойный хозяин не мог ее никому отдать. Мы требуем возбуждения уголовного дела. Вы должны заняться поисками.
— Ах, вы требуете… — протянул Рыльчин, жестко глядя на нее. — А вы знаете, что прежде всего по этому уголовному делу я буду вынужден задержать вдову покойного? Нет? По статье 33 УК РФ за необеспечение охраны культурного наследия. Книжечка ваша, насколько я понимаю из возмущенных воплей, музейная редкость?
Софья Павловна хватала ртом воздух.
— Эта книга из частной коллекции, к ней ваша статья неприменима, — гневно ответила Инга.
— Грамотные все стали, меня, юриста, учить будут. — Он не сводил с Инги глаз. — Так, давайте разбираться по-хорошему, — сдал немного назад Рыльчин. — Я понял суть проблемы. Поскольку вы не член семьи покойного, выйдите. Ваши свидетельские показания пока не требуются.
В глазах у Инги побелело. Еще немного — и она ослепнет, станет совсем беспомощной. Это редкое состояние накатывало на нее в минуты ярости и страха.
Срочно успокоиться, срочно. Почему именно сейчас, так не вовремя?
— Буду ждать вас на улице, — сказала она Софье Павловне. — Ничего не подписывайте.
Дверью хлопнуть получилось убедительно.
На улице было прохладно, но Инга этого не почувствовала. Она отошла за угол здания, прислонилась к стене, закрыла глаза. Ее накрывал белый шум. Кровь толчками била в висках, кончики пальцев онемели.
Я похожа на ведьму с бельмами вместо глаз.
Одной рукой она крепко держала сумку, другой шарила внутри — искала сигареты. Рутинное действие поможет расслабиться, знала по опыту, поэтому не бросала курить. Сунула сигарету в рот, зажигалка никак не находилась.
— Курите, — раздалось рядом вместе со щелчком. Инга поймала чью-то руку, прикурила. — А я смотрю, вы результативно поговорили с Рыльчиным, аж трясет всю.
— У вас тут все такие уроды? — спросила зло.
— Нет, есть особо выдающиеся. — Мужчина засмеялся, и Инге стало легче. Белый шум утих, напряжение спадало.
— Вы…
— Кирилл Архаров.
— Инга Белова.
Боль в висках прошла, но главное — она видела, хоть и в тумане. Тот самый второй, который сидел за шкафом и которого Рыльчин попросил сгонять за айтишником.
— Скажите, Кирилл, а Рыльчин вас тоже специально выставил из кабинета?
— Сами-то как думаете? — Кирилл прищурился то ли от дыма сигареты, то ли от избытка хитрецы.
— А вы в курсе, кто занимается Волоховым?
— Рыльчин и занимается.
— Ну не гад? А нам сказал, что о Волохове впервые слышит!
— Ага, я и говорю: особо выдающиеся.
Инга улыбнулась. Зрение восстановилось почти полностью, чувство опасной беспомощности исчезло.
— Инга, поехали! — Софья Павловна вышла на улицу, и пространство сразу уменьшилось. — Покинем навсегда это кошмарное место! — Она, не оглядываясь, направилась к машине.
— Спасибо, Кирилл. — Инга протянула ему руку.
Он серьезно ответил на рукопожатие, помедлил немного, достал телефон и — не предложил, не продиктовал, не поделился — а именно отдал приказание:
— Пишите. Мобильный: 8 903 278 63 84. Холодивкер Евгения Валерьевна. Будете звонить, скажите дословно следующее: при любом сценарии победа возможна. Записали?
— А она кто? — Инга послушно все записала, сохранила в память телефона.
— Во-первых, надежный человек. Во-вторых, судмедэксперт. Она делала вскрытие, — и, пресекая дальнейшие вопросы, рубанул: — Всего хорошего.
Она ехала домой вялая, будто изваренная в молоке. В салоне такси пахло тяжелой смесью: парфюм, пот, сигареты, кожа. Голова по-прежнему болела, но монотонно. Будто море после шторма — виски свинцовые, но пик позади. Сердце гулко билось. Софья Павловна и Рыльчин слились в двуглавое чудовище, и оба что-то визгливо выкрикивали.
Эти приступы у Инги начались давно, еще в детстве. Первый случился, когда к ним в очередной раз заявился Матвеев. Сухой и длинный, похожий на отрубленный сук, он часто приходил к ним, когда они жили в Рабате при посольстве. Инга тогда здорово вытянулась, рванула вверх сразу после тринадцатилетия, но все равно была ему примерно по грудь. Он наклонялся к ней и смотрел в упор, его глаза — мятные леденцы с горьким неприятным привкусом. И Инга обмерзала изнутри, не зная, куда себя деть, как скрыть свое отвращение, свою полную невозможность находиться рядом с ним. Выходила мама:
— Паша, садись есть, наверняка голодный, — и спасала ее.
Инга бежала в свою комнату, слыша внутри оглушительное тошнотворное сердцебиение, а снаружи — их разговоры, трехголосье споров о Брежневе, специях на рынке, низком качестве местных тканей («швы ползут после первой стирки!» — мама брала самую высокую ноту, она иглой входила в ухо), о рыбалке и короле Марокко Хасане II.
Тот приступ она приняла за отравление: скрутило железной скрепкой живот, стало дурно. Грудь превратилась в две горящие головешки, к которым невозможно прикоснуться, белье испачкалось гадким и вязким, кружилась голова.
— Обычные женские дела! Теперь так будет каждый месяц. Боль скоро пройдет! — сказала мама с какой-то неприязнью и пошла в аптеку за ватой.
За воротами посольства кончались квадратные фонтаны с резными фигурами, начиналась пыль, а в пыли едва виднелись домики, похожие на коробки из-под обуви, в пыли же лежали собаки и дети — и те и другие в одинаковых розовых корках то ли аллергии, то ли лишая.
Голова кружилась так, что невозможно было встать с кровати. Инге казалось, что она несется вдоль стен и потолка, как Емеля на печи, только с огромной скоростью, кувыркаясь. В соседней комнате Матвеев что-то бодро говорил отцу. И от его слов Ингу слепило, как от пронзительного луча настольной лампы под кроваво-коричневым абажуром, пущенного прямо в глаза. «Ложь! Нож! Врёт! Вред!» — стучало в ее висках от каждой его фразы. Она жмурилась, но луч преследовал ее, и боль, вопреки обещаниям мамы, не проходила.
Вызванный врач проверил позвоночник, шею и среднее ухо; она помнит молоточки и металлическое прикосновение к горячей коже. Потом он шушукался с родителями, пытаясь определить, какую же болячку вытащили на свет подростковые изменения в ее теле. Их шепот за стеной казался ей похожим на струю воды в умывальнике — пронзительно синюю. Инга старалась отвлечься от этого яркого цвета, рассматривая загиб скатерти на журнальном столике около кровати — красной, в мелкий турецкий огурец — она цеплялась взглядом за этот загиб, стараясь удержать его на месте, а все вокруг кружилось, будто родители купили ей билет на бесконечную карусель.
Узор скатерти напоминал дворик, который ей показал отец, — дети редко покидали оазис посольства, но папа иногда брал Ингу с собой на прогулки. Тот прямоугольный дворик, с арками, напоминающими слепки чьих-то верхних зубов, они даже не разглядывали — так, посмотрели мельком, но Инга сразу подумала: «вот бы здесь почитать», и с тех пор желание найти его и устроиться на скамейке с книжкой было постоянно с ней.
Инге исключили болезнь Меньера, шейный остеохондроз и опухоль. Исключили близорукость и мигрени. Она не могла вставать, не могла смотреть телевизор, не могла читать, не могла учиться. Ей мешали эти навязчивые цвета: они высыпались из уст говорившего, как дар феи — то нежным розовым лепестком, то золотой монетой, а то бурой жабой. Анемия навалилась на нее тяжелыми, бесконечными днями. Безысходно, как заваливает камнепад дорогу.
Папа протягивал к ней руку, чтобы проверить лоб, что-то нежно шептал, и она ощущала бирюзовую прохладу его речи. Мама справлялась о ее самочувствии — и ей казалось, что огромная фиолетовая ваза опрокидывается на ее голову. Инга пугалась, отшатывалась, думала, что сходит с ума.
Все закончилось внезапно. Будто не было этих пяти дней в разноцветном беспамятстве, от которого изредка спасал папин голос и воспоминания о заветном дворике в городе. С неделю Инга наслаждалась всем: тем, что делает шаг, теннисной ракеткой в руке, как на ветру рубашка облипает тело, страницами книг, ночными шорохами.
Но через два месяца все повторилось. Инга не могла объяснить, почему присутствие некоторых людей, а точнее, их речь либо усиливала это состояние, либо, наоборот, смягчала боль и головокружение. Она старалась переключиться, отвлечь себя на какой-нибудь ритуал. Раньше крутила пальцами волосы, грызла заусенцы, позже стало выручать курение. Родителям она ничего не стала говорить.
В тот год в Рабате Инга все-таки сбежала из посольства, заборы и запреты никогда ее не останавливали. Она взяла первый том «Анны Карениной» и пошла искать заветный дворик. Мечте, державшей ее на плаву во время болезни, пришел день исполниться.
Собаки окружили ее профессионально, так делает любая стая, вышедшая на охоту. Все — огромные, с человека на четвереньках, но облезлые и местами плешиво-розовые, как шакал Табаки. Инга не успела испугаться: она почувствовала, как земля под ногами заворачивается в песчаную воронку, зажмурилась и начала падать. Откуда-то справа взметнулась палка, воронка застонала, как плачут раненые и дети, она схватилась за очень худую, очень смуглую мальчишескую руку и ослепла. Мир превратился в засвеченный кадр: только белый цвет, как яркое солнце, как лампа в глаза. Инга цеплялась за спасшего ее мальчишку и моргала, моргала. По рыжим волосам и бледной, в веснушках, коже тот, вероятно, понял, откуда взялась на улице эта девочка, и привел ее обратно к воротам посольства. Усадил, все еще слепую, на парапет, вложил в руки поднятую из пыли книгу и удрал.
Ее опять уложили в постель. В этот раз зрение восстановилось быстрее: она увидела, как папа поправляет на ней одеяло, как цвета вокруг него сами собой сложились в озабоченность, усталость и боль. Она поймала его руку:
— Пап, Матвеев… он… с ним что-то не так. Он не любит тебя. Сильно. Он сделает тебе зло.
— Ингуш, с чего это ты вдруг?
— Я точно тебе говорю. Я знаю.
— Да он единственный, с кем тут и поговорить-то можно. Спи. Завтра все пройдет.
Назавтра действительно все прошло. Но возвращалось — в моменты стресса, опасности, переживаний. Постепенно Инга научилась с этим жить. Контролировать. Понимать значения цветов, которые видела. Что бирюзовый — это честность; белый — радость; пурпурный красный — жажда власти. В самые тяжелые моменты ей помогал отец. Ему одному она доверила свою тайну, не боялась, что он запишет ее в психи.
— Иногда я вижу слова людей! — сказала она. — Каждую фразу! Мне страшно, пап! Что со мной не так?
— Не бойся! Просто ты особенная. Есть люди, которые видят музыку. Кандинский, Скрябин обладали этим даром. А ты видишь слова! Ты у меня цветовизор!
С тех пор они так и называли эту «особенность». Со временем Инга почувствовала, что разные цвета появляются не просто так: они указывают на эмоции и истинные намерения людей — нужно только подобрать ключ к этому шифру.
Пыльный Рабат остался позади, как морок, как сон. Всплыл в их жизни лишь однажды — когда коллеги провожали отца на пенсию.
— Представляешь, — сказал он, придя из ресторана поздно вечером. Он зашел в ее комнату и сел на кровать, чего не делал уже много лет. Инга заметила, как он задумчив. — Меня сняли с должности в посольстве из-за доноса.
Кто-то утверждал, что я замешан в спекуляциях. Чушь какая! Я еле отмылся тогда. Старался не втягивать вас с мамой в эти проблемы. И только сегодня Прокофьев сказал мне, что тот донос написал Матвеев. Выходит, ты была права насчет этого мерзавца. Как ты это поняла?
— Меня от него тошнило, потому что он был плохого цвета, — без улыбки ответила Инга.
Глава 5
— Следуйте за мной!
Они пересекли холл. В нем было даже холоднее, чем на улице, почти как в промышленной морозильной камере Линде. В высоких окнах раскачивались тени вековых лип — они росли в изобилии по всему Лейпцигу, будто в напоминание о славянском происхождении города — «Липцик». «Почти что Липецк! — говорил себе по приезде Михаил Осипович. — Почти что в России!» Слова оказались пророческими: стоило ему оправиться от пережитого ужаса революции, обосноваться на новом месте и обзавестись семьей, как и Германию охватила та же безумная эпидемия истребления.
Рудольф Майер открыл потайную дверь под парадной лестницей и потянул за шнур выключателя: два газовых светильника осветили широкий пролет. Они спустились. Подвал расходился тремя галереями под массивными сводами. Михаилу Осиповичу показалось, что подземное помещение намного больше площади самого дома.
Майер повел его по коридору под флигелем. Они остановились перед тяжелой сейфовой дверью. Замок едва слышно захрустел в ответ на обороты ключа. Мелко клацали шестеренки, пока Майер крутил ручку, похожую на штурвал. За небольшим тамбуром была еще раздвижная решетка. Майер поспешно нажал на одну из декоративных розеток на боковой деревянной панели, вверху что-то щелкнуло. Михаилу
Осиповичу говорили, что в этом тамбуре устроен специальный механизм, если его вовремя не заблокировать, на непрошеных гостей обрушится тяжелая плита. Он больше не сомневался в этом. Снова тихо звякнул ключ, и Майер легко сдвинул в сторону стальные прутья.
Все засовы, ручки, ролики и запоры двигались плавно, быстро и почти бесшумно, как хищники, преданно оберегающие хранилище от посторонних. Только чрезвычайная осторожность вынудила Майера пустить кого-то в свой Сезам. Принимать еврея в доме теперь было опасно. Он не мог более доверять ни слугам, ни домашним: донести в СС мог любой. От присутствия чужого в своей заветной пещере чудес он испытывал немалое раздражение и не трудился его скрывать.
В помещении было теплее и суше, чем на первом этаже, — о своей коллекции Майер заботился куда более щедро, чем о домочадцах. За эти двадцать лет Михаил Осипович так и не привык к пропахшему плесенью холоду в бюргерских домах и с тоской вспоминал жарко натопленные комнаты московской квартиры.
Майер ускорил шаг, чтобы у Михаила Осиповича не было времени осмотреть фонд. Но тому хватило и беглого взгляда на коллекцию, чтобы поразиться ее размаху.
Левая стена увешана полотнами от пола до потолка: яркие, изломанные фигуры на контрастном фоне — буйство цветов; изможденные синие люди у синих стен — увиденные сквозь синее стекло; шершавые мазки, вытянутые линии в какой-то сферической перспективе; пейзажи с деревьями, будто сотканными из пуха; размытые силуэты балерин, вытянувшихся в арабеске.
«Неужели и правда подлинные Пикассо, Матисс, Дега?» — удивлялся Михаил Осипович, мельком оглядывая картины, мотивы и манера исполнения многих полотен казались ему знакомыми.
Справа — большой картотечный шкаф. За ним полки с книгами — сплошь запрещенными: Цвейг, Манн, Уэллс, Зегерс, Гессе. За ними — застекленные стеллажи с ювелирными украшениями, зачем-то перемежавшимися длинными женскими перчатками, сумочками и лорнетами.
В последнем отсеке хранилища помещался барочный секретер и широкий стол, покрытый сукном. Вокруг них вразнобой и без порядковых номеров располагались многочисленные, видимо, недавние пополнения: шляпные коробки, составленные в стопку у кресла, распахнутые шкатулки с кольцами и серьгами, штабели холстов, повернутые лицом к стене.
На китайской лаковой ширме, расписанной золотыми мостиками и лодочками, висело расшитое жемчугом платье — Михаил Осипович узнал его: такое же висело в шифоньере жены. Он не сразу понял, что это оригинал, в котором Элеонора Гинзбург пела на сцене Гевандхауса почти десять лет назад — ее фигура тогда будто сияла тончайшим перламутром на фоне оркестра, затянутого в черные фраки. После концерта Зинаида Моисеевна месяц терзала модистку, пока не получилась точная копия платья, разве только жемчуг заменили стеклянные бусины. Она хранила его до сих пор как напоминание о другой, прошлой жизни.
Майер включил настольную лампу, натянул перчатки и надвинул лупу на правый глаз. Ни стула, ни табурета Михаил Осипович не нашел: в хранилище не предполагалось посетителей.
— Быстрее! Что там у вас?
— Вот! — Михаил Осипович стал поспешно и стыдливо распарывать швы подкладки брюк, но ничего не получалось: рука, зажатая ремнем, не пролезала дальше запястья. Пришлось отвернуться, расстегнуть ремень, приспустить штаны. Только так он смог оторвать от подкладки конверт из носового платка. Он проклинал себя за то, что приспособил его в таком неудобном месте, и досадовал, что забыл достать конверт раньше.
— Простите! Боже мой! — лепетал он, а виски жарко стучали: «Какой позор! Какое унижение!»
Наконец он неловко, одной рукой застегнул брюки, повернулся и положил на стол сперва самое ценное: увесистый сапфировый перстень матери, свадебное ожерелье Зинаиды Моисеевны и ее рубиновые серьги, потом кольца и серьги с камнями помельче.
Майер презрительно взял в руки перстень. Держа его кончиками пальцев, он стал рассматривать его с той брезгливостью, с какой разглядывают убитую муху. Перебирая предметы по одному, он неприязненно причмокивал, будто рассасывал горький леденец от кашля.
— Грубая работа! Грубая работа! — скрежетал он сквозь зубы.
— Это семейные реликвии, им больше ста лет, — робко возразил Михаил Осипович.
— Кто купит эти никчемные сто лет? — ворчал Майер, взвешивая цепочки. — И это все?! Тут едва хватит на одного.
— Есть еще пара безделиц.
Михаил Осипович бережно достал перстень, инкрустированный перламутром, с неправильной жемчужиной в центре, торчащей из золотых зубьев, как из пасти дракона, и подвеску в виде дриады из слоновой кости, качающейся на ветке коралла. Майер смерил его ледяным взглядом, Михаил Осипович понурился и извлек из конверта эмалевую брошь с нимфой в сиреневом хитоне по эскизу Мухи, скомкал платок и запихнул его в карман плаща.
Благоговение расплылось по лицу Майера, разглаживая жесткие морщины и складки на лбу. Глаза вожделенно загорелись.
— Вот это уже лучше! Откуда у вас Жорж Фуке?! — голос его смягчился. Каждой вещью он любовался долго, едва дыша, несвойственная приветливая улыбка появилась на его тонких губах. Это благорасположение Михаил Осипович отнес и на свой счет и немного успокоился.
Майер вытащил из выдвижного ящика футляр, высыпал содержимое в одну из раскрытых шкатулок и аккуратно уложил свои сокровища на черную бархатную подушечку, затем жадно щелкнул замком.
— Показали бы эти вещицы сразу — сохранили бы свои реликвии, — засмеялся Майер, швыряя материнский перстень в шкатулку с другими кольцами. Он поднялся, достал с черной полки толстую амбарную книгу и внес в нее несколько пометок. На бланке квитанции он написал в столбик: 1. Перстень: золото, сапфир около 0,5 карат. 2. Серьги: золото, рубины. 3. Цепочка: золото, 5,91 гр.
— Поставьте имя, дату и распишитесь тут. — Он указал на строчку «Принято от…» Михаил Осипович послушно взял протянутое перо, обмакнул в чернила и заполнил графу. Майер кивнул.
— Так сколько вас всего? — спросил он строго.
— Пятеро. Моя жена и трое детей.
— Вы обошли консульства?
— Конечно, иначе не смел бы вас беспокоить. Везде получил отказ за недостаточностью средств, а продавать драгоценности невесть кому сейчас опасно. Нашего соседа недавно за это задержали.
— Ну что ж, — отрезал Майер. — Остается только побег. Маршрут у нас отработан — через Францию, а там кораблем до Америки. Вас известят. Вещей не берите — разве что смену белья. — Он поднялся, жестом показывая Михаилу Осиповичу на выход. Но тот продолжал стоять, теребя в кармане платок, увлажнившийся в его вспотевшей ладони.
— Я хотел бы попросить вас о гарантии, — решился он наконец.
Майер посмотрел на него скорее изумленно:
— Гарантии? В какой же форме вы хотите их получить? — презрительно улыбнулся он.
— Мне говорили, что вы даете расписки.
Майер снова сел в кресло, выудил лист из картонной бухгалтерской папки, быстро вывел пером несколько строк, поставил роспись и промокнул бронзовым пресс-папье.
— Благодарю вас! — Михаил Осипович спрятал бумагу под рубашку и плотнее запахнул плащ.
Обратно он прошел через Турмштрассе в сизую тень поредевшего Аувальда. Он не стал прижиматься к парковой ограде, не двигался мелкими перебежками от дерева к дереву, а шагал размашисто и уверенно. Он был умиротворен той убежденностью, что окончательно откупился от арийского истукана, вырвался из когтей грудастого железного орла, как некогда высвободился из коченеющей хватки орла двуглавого. «От медведя ушел, от волка ушел» — вспомнилось ему из любимой сказки его русской няни.
Он так осмелел, что прошел по Готтшедштрассе до Соборной синагоги, снаружи такой основательной, будто вырезанной из монолитной скалы, — внутри ажурной и торжественной. Скоро он будет далеко от этих мест, но глубокой грусти он не испытывал, скорее облегчение. Чувство дома пропало у него с тех пор, как он эмигрировал из России.
Он вернулся домой в бурные объятия и причитания Зинаиды:
— Почему так долго! Я уже столько всего себе вообразила! Едва жива! Зачем ты пугаешь меня?
— Успокойся! Скоро все кончится! — сказал Михаил Осипович вкрадчиво.
— Ничего не кончится, пойми ты! Когда-то я тоже верила, что это безумие не может длиться долго, а ты посмотри — становится только хуже! Ты же видишь: они ни перед чем не остановятся.
— Тише, Зиночка! Для нас кончится, слышишь? У нас все будет хорошо. Я договорился.
— Миша! — запротестовала она. — Как можно? С кем?
— Это надежный человек, от Готлибов.
— Я не знаю, — сказала она, растерянно опуская руки.
— Вот! — Михаил Осипович достал бумагу из-за пазухи. — Тут наши гарантии! Нас переправят во Францию, а дальше до Америки. А пока спрячем расписку в наш тайник.
Они поднялись в детскую. Проснувшийся от их голосов внизу Веня замер, едва услышав скрип опускающейся дверной ручки. Михаил Осипович подошел к кроватке Анны и осторожно потянул ее на себя, взявшись за золотые шишечки. Встал на колени у самой стены, вытащил узкую рейку плинтуса и просунул куда-то внутрь небольшой листок. Едва он поднялся, Веня зажмурился и вжался в подушку.
— Если что-то пойдет не так, по этой расписке ты добьешься справедливости! — зашептал Михаил Осипович жене, стоявшей у порога за Вениной кроватью. Но мальчик ее не видел и послушно закивал на его слова, решив, что отец обращается к нему.
Глава Б
— Дэн, не надо так сильно! Макияж должен быть такой, как будто я с ним проснулась, — естественным.
— Если бы ты с ним проснулась, ты бы ни один фейс-контроль не прошла. Доверься мне, детка! Сколько раз я тебя уже выручал? Не мешай работать! Глаз закрой.
Инга закрыла оба и попыталась расслабиться. Нервный предстоял вечерок. Встреча с бывшими коллегами — все равно что очутиться в одиночестве, без защиты в пещере с ядовитыми змеями.
Где ты, Индиана Джонс?
— Можно не кривиться? Ты мне всю картину портишь. — Дэн топнул ногой. — Работать с тобой — одно мучение. Расслабь челюсти, не морщи лоб, не хмурься. Ты чего такая дерганая?
— Постараюсь. — Инга еще плотнее сжала зубы. — Нарисуй меня красиво.
— Я по-другому не умею. Ко мне, между прочим, дамы за неделю записываются. А ты нагло пользуешься тем, что соседка и что я к тебе неравнодушен. И можешь прийти вся такая: ах, Дэн, сделай меня звездой! Ах, мне надо позарез!
А другим как будто не надо! Я у тебя как фея-крестная! — Он говорил не умолкая, виртуозно играя вокруг ее лица то карандашом, то спонжем.
Словесный поток убаюкивал Ингу, как негромкое радио в машине.
— Ты мне еще засни! — прикрикнул на нее Дэн, картинно вздохнул. — Надо менять репертуар. Один мой коллега, представь, арии поет во время стрижки. «Не счесть алмазов в каменных пещерах!» — затянул он фальцетом.
Инга не могла удержаться от смеха, и он тут же заехал ей кисточкой для румян в ухо.
— Ну вот, будешь теперь с красным ухом, — проворчал он, — скажешь, тренд. Открой-ка глаза. Ох, бледная ты, подруга, и мешки под глазами вырастила, их не замажешь.
Дэн отошел на пару шагов, придирчиво осмотрел свое творение и покачал головой. Был он маленький, костлявый, с длинной подростковой шеей и густой гривой темных волос. Инга сдружилась с ним недавно, когда он на пару с таким же стилистом-авантюристом снял соседнюю квартиру, принадлежавшую не вылезающим с Бали хипстерам. Дэн и сам тянул на хипстера — внешностью, кедами и рюкзаком — да и вкалывал по две смены в салоне, и еще принимал клиентов на дому.
— Куда лыжи-то намылила? — Он уже собирал кисточки, щеточки, тени, помады, тушь.
— Вечеринка на «Красном Октябре». С размахом. И что приятно — мой проект, последний такой масштабный в «QQ».
— Не путай меня. Ты ж вроде гордо покинула это скопище интриганов.
— Я этот проект четыре месяца готовила. Не могу не пойти. Фотовыставка «Звезды в спорте». — Инга изобразила томную барышню, манерно взмахнула руками. — Вся наша попса придет на себя посмотреть в непривычном антураже, а заодно и попеть для особо избранных.
— Меня бы позвала для разнообразия.
— Не могу, Дэнчик, прости. Сильно закрытое мероприятие. В следующий раз.
— Ага! Как будто он будет. Пользы от тебя ноль. — Дэн нахохлился.
Инга подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела себя, прищурилась. Да, Дэн сделал всё что мог.
— Ноль, говоришь? Ничего, я еще всем им покажу. С таким мастером, как ты, разве может быть иначе? Ты лучший! — Она притянула его к себе и от души обняла.
— Ладно, не подлизывайся. — Дэну было приятно. — Вали уже домой, ко мне клиентка вот-вот должна прийти.
Инга, не торопясь, вышла из машины. Толпа на набережной волновалась и гудела вокруг модного клуба с террасой на крыше. Железные ограждения охраняли мир скороспелых любимцев фортуны. Там, внутри, били наскоро устроенные фонтаны, блистали наспех возведенные павильоны, сновали официанты, одаривая гостей шампанским и тарталетками. До публики долетали лишь овации и удары динамиков. Ожидался фейерверк.
Перед клубом происходил спонтанный парад приглашенных гостей. Они выходили из автомобилей, словно из-за кулис, и танцевали короткую партию до первого барьера охраны. Перегруженные аксессуарами женщины небрежно исполняли набор пируэтов, а мужчины шли тяжело, волоча за собой вип-статус, словно золотую гирю.
Инга невольно подумала о «Параде» — об этом гротескном шествии, где монстры затмевают людей, но здесь, перед клубом, люди и монстры составляли одно целое, и от этого меланжа в душе рождалось зыбкое ощущение обмана.
Она расправила плечи и, не глядя по сторонам, неспешно направилась к блистающему входу.
Главное, не споткнуться, не запутаться в платье, которое почти в пол.
Никогда не забуду, как упала однажды Машка — лицом в асфальт. И ведь актриса — встала, рассмеялась: «Капканов понаставили»! А потом через черный ход сразу в больницу — нос сломала. Но нервы железные — даже не разревелась. Теперь этот кошмар всегда со мной. Черт, как ноги мерзнут, что за идиотская мода — туфли на босу ногу при вечернем прикиде, терпеть не могу. Хорошо хоть, придумали такую вещь, как меховое манто. А то при такой весне и дуба дать недолго.
Инга шла. На нее смотрели, ей завидовали те, для кого этот манящий мир был неприступным. Сколько раз она бывала на мероприятиях с красной дорожкой! Пятьдесят метров ты в центре внимания, вокруг вспышки камер, надо обворожительно и уверенно улыбаться и — главное! — не грохнуться на землю от чрезмерного усердия и самолюбования. Ингу в эти мгновения раздирали два противоречивых чувства: грубое откровенное тщеславие и мучительный стыд за себя. От этого стыда просыпалась детская застенчивость, и больше всего она боялась опростоволоситься как-нибудь особенно по-дурацки.
— Инга Белова, — громко, чтобы перекричать шум толпы и бумц-бумц, несущийся из недр зала, назвалась она секьюрити.
Быстрый поиск, три листа приглашенных.
— Извините, но вас нет в списке, — равнодушно ответил охранник.
Инга, уже сделавшая шаг вперед, споткнулась об эти слова.
— Как нет? — Она улыбнулась. — Я автор проекта. Проверьте еще раз.
Охранник послушно пролистал страницы. Инга видела, что он просто вежливо тянет время. Скорей всего, уже получил четкие распоряжения на мой счет, вдруг сообразила она.
Как они быстро. Почему я не могла это предвидеть?
— Тогда у вас наверняка есть приглашение?
Думает, как лучше от меня отделаться, чтоб без скандала. Наверное, предупредили, что я истеричка.
— Приглашение на собственную вечеринку?! — Инга пыталась сдержать накативший приступ гнева.
Гул толпы сзади усилился, послышались крики «Браво, Леша!» Инга обернулась.
— Алла Федорова и Алексей Бутуев.
Чтобы пропустить эту звездную пару, ей пришлось посторониться. Она уставилась в их напряженные спины, увидела, как у Бутуева покраснела шея. Боятся, что окликну?
Сколько раз вместе пили! Неблагодарному Лешке именно я придумала выигрышную мизансцену для фотосессии — фехтовальщик хренов. Уломала фотографа, достала всю шнягу для съемок. А у этой стервы два раза брала интервью, и сейчас эта сучка даже не смотрит в мою сторону. Я пустое место! Меня стерли ластиком!
— Прошу вас. — Охранник пропустил их, даже не сверяясь со своей шпаргалкой.
Инга подошла к нему вплотную. Но передумала говорить с ним и крикнула в глубину фойе:
— Эй, как тебя, Ксения! Да, я к тебе обращаюсь. Кто отвечает за организацию мероприятия?
Ксения что-то прокричала в ответ и исчезла.
Парад продолжался, шум нарастал. Раздались аплодисменты, крики, приветствующие очередную прибывшую знаменитость. Волна звуков долетела до Инги, толкнула ее в спину. Она обернулась, увидела модную певицу, а с ней — высокого мужчину с красным лицом. На нем был дорогой костюм, а к лацкану пиджака прикреплен значок депутата Госдумы. Мужчина вскидывал голову и резко растягивал рот в улыбке. На секунду он встретился с Ингой взглядом. Ей стало жутковато от этого леденящего сочетания: злые глаза на механически улыбающемся лице.
— Вы не можете меня не пропустить, — прошипела Инга охраннику.
— Я не имею права. Освободите проход. — Охранник теперь смотрел прямо перед собой, избегая взгляда Инги. Продолжать с ним разговор было бессмысленно. Еще позовет подкрепление, и ее опять вышвырнут, как собаку. Эти могут. Ей вдруг вспомнились жалобные поскуливания Артемона после драки: «Не тащите меня за хвост, мне это унизительно».
— Чертов солдафон.
Она протиснулась сквозь толпу, цепляясь платьем за ремни, рюкзаки, куртки, отошла к каменному парапету, на ходу достала телефон.
Читать бесплатно другие книги:
