#черная_полка Долонь Мария
Он смотрел на прошитые листы непонимающим взглядом.
— Сологуб! — повторила она с нажимом.
Катя почувствовала, как под твердым голосом учительницы сжался непрочный механизм Диминого самообладания, и вызвала огонь на себя:
— Ирина Сергеевна, я все стеснялась спросить при всех. А вам не кажется, что чисто фонетически имя Башмачкина вызывает скорее какие-то кишечные ассоциации?
— Белова! — Ирина Сергеевна смерила ее яростным взглядом и последовала к учительскому столу, впечатывая в линолеум тяжелый шаг.
— Чувствую, повеселимся в последней четверти! — Афиногенов с ехидством посмотрел на Катю. Вика подхватила:
— Да уж, по эксклюзивной программе!
Дима достал из кармана ядерно-желтый маркер. «ТЕЛЕФОН» — написал он крупными буквами на титульном листе пособия и подвинул его Кате. Она небрежно набросала свой номер. Сообщение от него пришло быстро. Катя была разочарована простым «привет» и серой пустотой на аватарке.
«Увлекаешься Гоголем?» — напечатала она поспешно. Он ответил: «нет» и следом: «нахожу информацию».
Кате было забавно находиться с ним рядом и вместе с тем так ощутимо далеко — переписываться с другой галактикой.
«Я Катя. Следующий урок — химия. Давай я тебя провожу».
«иди пойду за тобой».
Класс опустел. Катя сгребла сумку и медленно вышла. Она не видела, но знала, что Дима следует за ней — такое щекотное приключенческое чувство.
Едва она переступила порог кабинета химии, как ее резко потянули за руку в сторону. Она стукнулась лбом о крепкое плечо Афиногенова.
— Чего, Белка, как ты? Спасать не надо? Ты только дай знать. — Он почти прижимал ее к себе. — Давай этого говорящего робота перекинем на первую парту? Я могу, ты меня знаешь.
— Пусти, блин, чего вцепился? — Катя попыталась высвободиться и, к своему удивлению, почувствовала, что краснеет. Они стояли в дверях, загораживая проход. После большой перемены в классе пахло сигаретами.
Ромка встряхнул ее за плечи — небрежно, легко и по-деловому, словно проверял исправность механизма.
— Идем сегодня на гироскутерах? — Словно и не было у них никакой размолвки, словно и не посылала она его часто и обидно, как слишком верного и оттого опостылевшего друга.
— Холодно. Не пойду я. Да отцепись уже! — Катя дернулась еще раз, и он заржал, радуясь ее беспомощности и своей силе.
— Ну Белка, ну чо ты!
— Да у меня лабораторка не сдана и два пропуска, мне пара в четверти светит… ты же знаешь Уайта. Ну Рома. — Она посмотрела на него почти умоляюще. Это было неслыханно — покраснеть перед Афиногеновым, ныть, просить его!
Все еще смеясь, он разжал лапы, она резко отступила и вместо того, чтобы толкнуть Ромку, быстро глянула в коридор.
Она не сразу заметила его — Дима стоял у дальней стены коридора и не сводил глаз с воробья, сидящего на выступе пожарного шкафчика. Катя почувствовала совершенно мальчишескую беспокойную злость.
— Эй! Урок сейчас начнется! Хватит на воробья пялиться.
Дима не шелохнулся. «Ну и стой себе там, чучело!» — Она вернулась в класс, резко стукнула сумкой о парту. Жар со щек не проходил. Афиногенов расположился за одной партой с Викой и лениво показывал ей что-то на телефоне. Рядом топтался Аннушкин, безропотный Викин сосед, не решаясь просить освободить место и озираясь в поисках свободного.
Дима зашел вместе с Ольгой Викторовной. Кате на какой-то момент показалось, что она привела его на поводке — до того взгляд химички был неумолим, а Димы — безучастен. Седьмой «Б» встретил их молчанием: странного нелюдимого новичка и Ольгу Викторовну Войтенко — кандидата химических наук, заслуженного учителя школы и непревзойденного диктатора высочайшей квалификации. Класс заполнила такая тишина, что Катя услышала неровное, пунктирами, гудение ламп.
На протяжении десяти с лишним лет Ольге Викторовне удавалось держать в страхе не только учеников, но и весь учительский коллектив во главе с молодой амбициозной директрисой. Пара завучей старой закалки еще выдерживали ее давление, оставаясь в твердом агрегатном состоянии, но остальных педагогов, а также родителей, Ольга Викторовна обращала в инертные газы одним лишь взглядом средней тяжести. Ее появление заставляло ребят прекращать веселый хаос, вытягиваться в струны у своих мест. Узкие темные глаза оглядывали всех, безошибочно — по наклону головы, опущенным плечам, нервным пальцам — определяя жертву урока. А ей нужна была жертва — одна, две, — словно бы для удовлетворения мучительно клокотавшего в ней раствора властолюбия.
Химию в школе учили под страхом распада личности. Ольга Викторовна «находила подход» к каждому — она знала тысячи способов унижения и неутомимо синтезировала новые. Старшие классы наградили ее прозвищем Уолтер Уайт, что для семиклассников звучало устрашающе и непонятно. Но то, что она могла при желании растворить в кислоте или сжечь в щелочи неугодного, сомнений не вызывало.
У Кати застучало в висках. Сегодня надо было сдать лабораторную, которую делали на прошлом уроке, а она так ничего и не написала. Не надо было ссориться с Афиногеновым, у того с химией порядок — папа помогает.
«А моим вообще до меня дела нет, особенно маме», — обреченно подумала Катя.
— Лабораторные работы, кто еще не сдал, прошу на стол, — небрежно сказала Ольга Викторовна. Человек десять потянулись с тетрадями. Так, эти уже не будут жертвами.
«Ты сделала?» — одними губами спросила Катя, встретившись с равнодушным Викиным взглядом. Та неопределенно повела плечами, гордая вниманием Ромки, на которого еще недавно смотрела свысока.
Катя в панике открыла учебник, попутно вспоминая, что про домашние задачи она тоже забыла. Краем глаза увидела, что Дима сидит так же, как на литературе, — напряженно, но теперь он без отрыва смотрел на Ольгу Викторовну. «А ему интересно!» — зло подумала она.
Первая жертва сорвалась с крючка: Аннушкин рассказал решение домашней задачи на молярную концентрацию раствора. Следующей была Лизка — этой хитрюге всегда везло: списывала и не попадалась. Вот и сейчас оно — вечное Лиз-кино везение — заставило Катю вытащить телефон и проверить, сколько осталось до конца урока. Но она не успела даже взглянуть на экран.
— Белова, положи телефон. — Ольга Викторовна, не дослушав ответ Лизы, встала из-за стола и направилась к последней парте. — Продолжай. Как ты решила вторую задачу? Сколько граммов сульфата меди у тебя получилось?
Катя собралась с духом и выпалила:
— Ольга Викторовна, я не сделала, — и подняла глаза, пытаясь держаться твердо. Она была готова к гневу, но нет — учительница смотрела на нее с насмешливым удивлением и держала паузу — одна минута, вторая…
— Ты что же, не считаешь нужным делать домашние задания? — спросила наконец она тоном человека, глубоко оскорбленного в своих лучших чувствах.
Катя растерялась, не понимая, как загладить вину.
— Нет… я считаю нужным… я обязательно сделаю, Ольга Викторовна. Можно, я завтра принесу?
— Когда ты последний раз решала домашние задачи?
— Я всегда делаю. — Это «всегда» относилось разве что к третьей четверти.
Ольга Викторовна властно протянула руку. Катя отдала тетрадь. Учительница листала ее, улыбаясь. Жертва была найдена.
— Белова, прошу к доске. Новой темы сегодня не будет. Разберем одну из типичных задач на массовую долю вещества. Пиши условие: смешали 200 грамм раствора с массовой долей серной кислоты 15 % и 100 грамм раствора с массовой долей 7 %.
Катя шла к доске, как партизан, понимающий, что враг пока еще не знает главной военной тайны — несделанной лаборатории. Ожидание грядущей неотвратимой кары сковывало, она написала на доске условие и не могла понять, чего не хватает. Страх, внушаемый химичкой, был таков, что ему невозможно было противостоять спокойным равнодушием.
— Ольга Викторовна, первое вещество я написала, а второе не помню. 100 грамм раствора с массовой долей 7 % чего? — Катя обернулась к классу.
Ромка выразительно стучал пальцем по голове, шевеля губами, но она не понимала его. Ольга Викторовна, скрестив руки и наклонив по-боксерски голову, смотрела прямо ей в глаза.
— Какое второе вещество, Белова?
— Что? Вы же сказали… смешали… 200 грамм и 100 грамм…
— Серной кислоты! — выкрикнула химичка ей в лицо.
Быстрым шагом она прошла к доске, взяла мел из Катиных рук и перечеркнула условие.
— Все неверно. Условие простейшей задачи записать не можешь. Домашнее задание делала месяц назад. Чем ты занимаешься на уроках, Белова? — Она словно разгонялась для решающего удара. — Давай свою лабораторную, посмотрим, что у тебя там.
Катя не шелохнулась.
— Ты что, оглохла? Где работа?
Катя смотрела в пол. «Это происходит не со мной, не со мной!»
— Катя, — неожиданно тихо и вкрадчиво сказала Ольга Викторовна, — только попробуй сказать, что и лабораторную ты не сделала. Так да или нет?
Катя отрицательно мотнула головой, выбрала точку на полу и вцепилась в нее взглядом — как будто это был столбик, за который она ухватилась, чтобы не упасть.
Ольга Викторовна продолжила медленно — спокойно, доверительно, с интонациями мудрого наставника, не срываясь на крик и истерию — Кате казалось, что по ней едет разумный каток. От него было невозможно спрятаться. Каток полз по всей ее жизни, останавливаясь и утрамбовывая ее имя в асфальт. Это было излюбленное наказание Ольги Викторовны: по многу раз произносить имя виновного, закрепляя за именем стыд и позор.
— Ты, взрослый человек тринадцати лет, позволяешь себе ходить в государственную школу, занимать место, отнимать у учителя время. Точно так же ты позволяешь себе брать деньги у родителей на кино, одежду, телефоны, да, Катя? И с легкостью паразита ты собираешься так прожить всю жизнь. Ни за что не платя, ни за что не отвечая, будучи в этой жизни до старости халявщицей и безмозглой дурой, Катя. Посмотри на меня!
Катя вздрогнула и на мгновение подняла глаза, но почти сразу же их опустила, боясь расплакаться.
— Ты хоть что-то стоящее сделала в своей жизни? Что-то, что дает тебе право считать себя человеком? Чем ты занимаешься в свободное время? В хосписе помогаешь, в детдоме? Какими серьезными делами занята твоя голова, Катя? Я смотрю, на маникюр, на шопинг, на гаджеты у тебя времени хватает. На мальчиков, наверное, тоже хватает? А школа — по остаточному принципу. А теперь ответь мне, почему я, кандидат наук, написавшая диссертацию международного значения, должна тратить время на тебя вместо того, чтобы продолжать заниматься научной работой? Почему?
Ольга Викторовна, не мигая, смотрела на Катю. Класс боялся пошевелиться, каждый втайне радовался тому, что не он сейчас на эшафоте, но даже эта эгоистичная радость не мешала им чувствовать ту страшную бездонную воронку, в которую погружалась их одноклассница. Все ждали, когда обличение прекратится, но боялись вызвать огонь на себя. Новенький по-прежнему не отрывал взгляд от учительницы.
— Мне интересно, Катя, а что думает мама о твоих школьных успехах? Она тобой занимается или уже пустила в свободное плавание?
Это было то самое — вот так, шаг за шагом, методично и безгневно перебирая друзей, привязанности, привычки, отношения с родителями, мечты о будущем, страхи и желания, чувства, смешивая это все в адский коктейль, Ольга Викторовна добиралась до больного места каждого ученика.
Катя охнула, в отчаянии вскинула голову, хотела что-то крикнуть, но не смогла.
— На следующий урок, Белова, я тебя пущу только после разговора с классным руководителем. Сологуб, в чем дело? Хочешь к доске? — обернулась учительница к классу.
Катя, вырвавшись из-под ее взгляда, громко всхлипнула и выбежала вон.
Она не чувствовала холода. Пронеслась по школьному двору, по футбольному полю и остановилась только у турников. Там, прижавшись лбом к ледяной перекладине брусьев, она наконец дала волю рыданиям. И строила, строила планы мщения — один безумней другого. И опять плакала.
Когда на ступенях у главного входа появились ученики младших классов с родителями, она поняла, что урок окончен и надо возвращаться. Посмотрела на телефон и неожиданно обнаружила месседж от Димы: «надождать». Господи, о чем он? Чего еще ждать? Ненормальный какой-то…
Глава 8
Все знания Инги про морг были из ментовских сериалов начала 90-х — с темными коридорами, грязью, полупьяными мрачными врачами, да из ужастиков, где восставали мертвецы с костлявыми руками. Особенно она беспокоилась о запахах. Они привязывались к ней. Потом, хоть бы и через месяц или через год, ей достаточно было только уловить носом нечто похожее, чтобы мгновенно провалиться в атмосферу прошлого — со звуком и изображением. Она в деталях помнила гнилостно-сладкий аромат мясного отдела из «Продуктов» на Цветном, плесневелый запах пыли в старой бабушкиной квартире, химическую атаку из кладовки в их редакции, вонь раскисшей мусорки во дворе ее дома, резкость дорогого одеколона Арега. Но, к счастью, так же легко вспоминала сливочность детской Катиной макушки или карамельный дух маминого вишневого пирога.
Подходя к моргу, она радовалась, что мир по-прежнему пахнет скошенной травой, свежей листвой и выхлопами машин с дороги. Специфический запах появился только в фойе и неожиданно оказался приятным — церковный ладан, отчего в памяти быстро промелькнул высокий иконостас, ряды свечей, золотые рясы и ангельское пение. Ладаном пахло из-за двери с табличкой «Ритуальный зал».
Они с Олегом прошли мимо, к служебному входу, как и договаривались с Холодивкер. Там ей было легче провести их к себе — без лишних вопросов и чужих глаз. Они стояли в небольшом тамбуре, ожидая Женю, и перешептывались.
— А вдруг там сразу, как войдешь, вдоль стен покойники лежат? Ты готова? Они кааак накинутся?
— Ты со мной зачем пошел, а? Для острых ощущений или чтоб меня поддержать? Вот и поддерживай. Скажи: можешь на меня положиться. Давай повторяй по слогам. Можешь…
— Можешь, конечно. Вместе и рухнем. Тебе хоть помягче будет.
Он натянул до носа ворот свитера и захрипел дальше:
— Как здесь можно работать? Я сюда больше ни ногой. Только если обеими и вперед. — Он хмыкнул. — А эти? Каждый день добровольно, ты только представь!
— Привыкли, наверное. Профессиональную защиту выработали. Я, кстати, думаю, они все азартные люди — зачем еще такую работу выбирать? Чтобы загадки смерти разгадывать, больше незачем.
— Ага. Все здоровые тела похожи одно на другое, а каждое умершее тело умерло по-своему.
Из коридора вело три двери, как в сказке: прямо пойдешь — в «Танатологическое отделение» попадешь, налево — в неведомые «Секционные», направо — в «Посторонним вход воспрещен».
Штейн перебирал варианты.
— Я бы вправо пошел: Танатос пусть подождет, а Секции явно не волейбольные.
Но, вопреки его ожиданиям, открылась дверь с надписью: «Секционные». В проеме появилась грузная женская фигура. Женя сощурила глаза, привыкая к слабому свету, спросила:
— Это вы — Инга?
— Да.
— Холодивкер.
Они прошли за ней в длинный, слабо освещенный коридор. Вдоль стен, как и предрекал Штейн, действительно стояли каталки с контурами тел, закрытых простынями. Инга с любопытством оглядывалась. Холодивкер тяжелой поступью пошла в сторону дальней двери. Они переглянулись — она сама выглядела как зомби.
Она провела их в маленький чистый кабинет, тут было совсем по-домашнему. Ничего не напоминало о соседних помещениях — пара рабочих столов, шкафы с папками, обеденный стол, пузатый чайник с маками, на окне — тюлевые занавески и герань.
— Садитесь. — Женя устало опустилась на стул. — А это с тобой кто?
— Олег Штейн, коллега.
— Ясно, группа поддержки. Он в обморок не грохнется, помощник твой, смотрю, зеленеет на глазах? У мужчин нервы не то что у нас. Ты чего в свитер закутался? Холодно или аромат не тот? Это всего-навсего запах свернувшейся крови с примесью формалина, скажи спасибо, что ты не этажом ниже — там у нас подснежников вскрывают.
Холодивкер препарировала и в разговоре — каждое слово было как идеальный разрез. Смотрела прямо, чуть весело, изучая гостей. Инга продолжила разговор:
— Евгения Валерьевна, мы пришли узнать хоть что-то о Волохове. Он был моим другом.
Холодивкер внимательно рассматривала Ингу, будто взвешивая — можно ли доверить ей эту ношу? Про скорчившегося Штейна она уже все поняла.
— А тебе результаты вскрытия зачем? Куда ты с этой информацией? Допустим, что-то не так, дело, думаешь, возбудят? Кого еще, кроме тебя, это волнует?
— Знаю, знаю, надежды нет. Я со следователем уже встречалась.
— С Рыльчиным? Он мертвее моих пациентов, сердца у него точно нет, без вскрытия понятно.
В дверь постучали.
Сейчас нас выставят.
— Евгения Валерьевна, все готово, срединный разрез выполнен, органокомплекс извлечен, будете на гистологию брать? И на химию?
— Буду! — властно крикнула Холодивкер. — Начинай пока без меня.
Она встала, чтобы поставить чайник.
— Понимаете, внешне история абсолютно ничем не примечательная. В протоколе осмотра трупа — типичная смерть пенсионера. Сидел человек, сидел и тихо умер. Возраст — никто не удивился, быстро включили похоронную машину. Я так и сама поначалу думала — организм изношен, сразу видно: и давление, и панкреатит, и язва. Каждого из перечисленных заболеваний, в принципе, достаточно. Но что-то меня цепляло. А как мозг открыли — сразу и понеслось. Вы, кстати, есть хотите? — Она достала из ящика стола пачку печенья, хлеб и колбасу.
— Неет, спасибо!
Олег пнул Ингу под столом: смотри — зомби завтракает!
— И что, Евгения Валерьевна? Что? — Инга сидела как струна.
Холодивкер отрезала толстый ломоть белого хлеба, сверху водрузила шайбу вареной колбасы и с аппетитом откусила.
— Какая я тебе Валерьевна, брось. Женя. Там не сосуды были в мозге, а кровавое месиво — ни одного целого. Я двадцать лет вскрываю, а такого не встречала, чтобы в лабораторию на анализ послать было нечего — от сосудов одна слизь осталась. Ну и пошла резать ниже, на шею, я ж упертая. Думала, артерию найду поцелее. А там, под кожей, глубоко внутри, следы кровоизлияния вокруг левой позвоночной. Снаружи его не видно, понимаешь? Тогда я на кожу повнимательнее смотреть стала и увидела его.
— Кого?! — Инга с Олегом вскрикнули хором.
— След от укола! И ведь как ловко сделан — ровно по линии роста волос, рядом с родинкой, а иголка тооонкая была. Четко в артерию! И главное, место такое — ну кто туда колет? Без шансов найти. Но не повезло ему — нарвался на сумасшедшую Холодивкер.
Она с явным удовольствием откусила еще кусок бутерброда.
— Так это выходит… что? — Инга от нетерпения вскочила.
— Мне девочки из лаборатории позвонили. Я же им все срочняком на анализы отправила, в тот же день. Они и говорят: газхром показывает неизвестные пики.
Инга со Штейном переглянулись, слова Холодивкер звучали для них, как бред.
Она добила бутерброд, налила себе чаю.
— Сейчас объясню, как для блондинок. Есть такая вещь — газовый хроматограф. Это очень умное устройство для анализа сложных веществ путем их разделения на моно-компоненты. Кладут туда препарат, читай — кусочек печени, например, а он тебе выдает хроматомасс-спектрометрию. Это как график — кривая с пиками. Химики выделяют пики, а каждый пик — определенное вещество, и сличают с аналогами библиотеки. И таким манером понимают, что попало в организм.
— Более-менее понятно, — кивнула Инга. — Это как в мишленовском ресторане пытаться понять, из чего блюдо?
Женя кивнула. Гастрономическое сравнение пришлось ей по вкусу.
— Схватила суть верно. Так вот, они мне и говорят, что в блюде твоем, то есть в печени Волохова, есть приправа, о которой мы ничего не знаем. Ничего — от слова совсем ничего. Науке неизвестно! И самое смешное в этом, — она криво улыбнулась, — и печальное, что им писать нечего! Раз нет такого препарата в нашей картотеке — значит, в заключении будут пустые строчки! Поэтому причина так и осталась: «Смерть наступила от субарахноидального кровотечения». Правда, в протоколе вскрытия я написала про укол. Но все равно никаких оснований для расследования и возбуждения уголовного дела нет.
— Не понимаю.
— Рыльчин, похоже, мой протокол выкинул к херам. Про укол я Архарову рассказала, он там один нормальный.
— Так что же это может быть?
Холодивкер еще раз изучающе посмотрела на Ингу.
— Ладно, пойдем, покажу кое-что.
И не дожидаясь ответа, вышла из кабинета. Штейн взял Ингу за руку.
— Не дрейфь, парниша, — на ходу сказала Женя. — В гистологию идем, никто тебя покойниками пугать не станет. Хотя что их бояться, все беды от живых.
В синем прохладном кабинете гистологии Холодивкер достала из лабораторного шкафа предметные стеклышки с красно-голубыми кляксами, включила микроскоп, продолжая объяснять одной Инге. Олег остался стоять поодаль.
— Смотри, видишь, как здоровая артерия выглядит? Ровная, плотная, упругая. А теперь сюда посмотри.
Женя разместила новый препарат под микроскопом.
— Вот. Стенки артерии истончены, будто по ним щеткой железной прошлись или кислотой облили. Неудивительно, что они порвались мгновенно — как решето.
— А попроще можно?
— Попроще — был введен препарат, вызывающий мощное разрушение артерий мозга. Еще проще — это убийство.
— Инночка! Как ты вовремя! Иди же сюда скорее! Присоединяйся к нашему импровизированному собранию.
У подъезда кирпичной пятиэтажки под жестяным козырьком толпились несколько человек. Консьержка, соседка с нижнего этажа, двое молодых людей в рабочих комбинезонах «Оптоволокно» и в центре — хрупкая Александра Николаевна: очерченные ниточки губ, подведенные глаза, кокетливый газовый шарфик. Тонкие седые волосы уложены в прическу на манер «бабетты». Несомненно, всю эту операцию затеяла и приводила в действие именно она. Инга присела на скамейку, заинтересованная происходящим.
— Есть еще такой вариант: тянем по внешней стене дома, — хмуро сказал представитель провайдера.
— Сопли на фасаде, молодой человек, все равно что трусы поверх брюк. Исключено! — живо ответила Александра Николаевна.
— Тогда пойдем через вас. — Молодой человек обратился к соседке снизу. — Другого пути нет.
Александра Николаевна повернулась на каблуках к Ниночке, соседке снизу.
— Нинон, соглашайся! Пройдем в месте последней протечки, раз уж все равно потолок в твоей кухне безнадежно испорчен. Зато у нас будет еще одно окно в мир. Я тебе клянусь, это не телевизор, это куда интереснее! Тебе же компьютер сын подарил.
Грузная Нинон, с пучком густых волос, в старой кофте и галошах, махнула рукой.
— Вай мэ! Делайте, что хотите, — и, шаркая, ушла в темноту подъезда.
— Приступайте, молодые люди! Тяните вашу цивилизацию в одряхлевшее человечество.
Порыв ветра сорвал газовый шарфик с шеи Александры Николаевны, она беспомощно взмахнула рукой и тут же схватилась за шею. Инга знала — не только кокетство заставляет ее носить шарфики. Они прикрывали два кривых белых шрама на шее, о происхождении которых она никому не рассказывала. Ветер поднял невесомую ткань на высоту третьего этажа, надел на выступающий край балкона. Один из интернетчиков легко подпрыгнул, ухватился за ветку растущей у дома липы и полез наверх. По другой, горизонтальной ветви он на руках добрался до балкона, снял шарф и вернул его Александре Николаевне — та смотрела на него во все глаза.
— Спасибо вам. — Она протянула худую руку и прикоснулась к плечу молодого человека.
— Вы что, Интернет решили наконец провести? — спросила Инга Александру Николаевну, когда они зашли в подъезд.
— Ты будешь смеяться, Инночка, но вот из таких крошечных событий и состоит моя жизнь, — не услышав вопроса, говорила Александра Николаевна. — Ты подумай, этот молодой человек, такой серьезный, говорит сложно, так, что я понимаю в его монологах только предлоги… ну и стоимость, конечно. И вдруг, как мальчишка, на дерево! Ради меня. Ромео.
— Ромео на балконы не лазал. Скорее уж Сирано де Бержерак, — посмеялась Инга.
— А вот и нет! — Александра Николаевна победоносно обернулась к Инге. — Ты, моя девочка, забыла! И у кого из нас память плохая? На балкон лазал не Сирано, а его молодой друг… как его? Ну неважно. А я должна была целоваться с ним на балконе.
Инга знала, что в середине шестидесятых Александра Николаевна была утверждена на роль Роксаны, и были уже отсняты несколько эпизодов. Но потом случился тот кошмар, после которого она попала в больницу на полгода и вышла оттуда совсем другой. Даже ее недоброжелатели содрогнулись, узнав, что с ней произошло.
Они поднялись на третий этаж.
— Дай отдышаться, сердце сейчас выскочит. — Александра Николаевна остановилась переддверью. — На ключ, открывай.
Инга сразу прошла на кухню. Четыре больших пакета из дорогого гастронома заняли весь стол на крохотной кухне.
— Вот сосиски, как вы просили.
— Да, хочется иногда подхватить их за розовый бок — вилкой из кипяточка. Знаю, что вредно, но с пюре так вкусно.
— Вот овощи. Масло, сыр, нарезка копченой. А это вы любите, я знаю.
— Инга! — Александра Николаевна укоризненно ахнула, — красная рыба! Икра! Ну куда…
— …и профитроли, — довольно сказала Инга, вынимая последнюю упаковку из пакета, сминая его и пряча за ведро. Она знала, что Александра Николаевна ничего не выбрасывала, пакеты из магазинов использовала как мусорные. — Чай пить будем? Вы же не торопитесь?
— Куда я могу торопиться? — грустно улыбнулась Александра Николаевна, вытирая испарину на лбу. Стали видны веером расходящиеся от центра лба шрамы и еще три маленьких на левом виске.
Она поставила на газовую плиту чайник — не признавала электрические, говорила, что вода в них невкусная, но Инга подозревала, что она просто экономит. Они прошли в единственную комнату, которая служила пожилой женщине и гостиной, и спальней. Диван был сложен и накрыт гобеленовым покрывалом. Вдоль стены, под ковром, стоял раскладной полированный стол.
— Ну у нас сегодня прямо праздник! — она снова покачала головой, расставляя на столе угощение.
Над диваном висели черно-белые фотографии Александры Николаевны с кинопроб: совсем юная девушка в высокой соболиной шапке, сильно загримированная брюнетка в цыганской юбке, изысканная аристократка с высокой прической. Глубокая, цепляющая, нездешняя красота в озорных чертах девчонки. Красота досталась от матери, озорство — от отца. Тут же на стене, чуть в стороне, висела и пожелтевшая, еще довоенная, фотография ее родителей.
Невозможно было представить, что однажды на это тонкое создание поднял руку сильный мужчина — любимый муж, измученный демонической ревностью. Бил долго, в угаре, не щадя. Говорили, что его остановил только вид двух зубов в луже крови на полу — вот тогда он испугался. Не за нее — за себя. В реанимации Александра Николаевна сказала, что попала в автомобильную аварию, изверг остался безнаказанным. А она — изуродована, бездетна и профессионально непригодна. Ее высокий покровитель ничего не сделал, чтобы наказать мерзавца. Но впоследствии помог ей получить однокомнатную тридцатиметровую квартиру, что в то время было немало.
«Лучше бы он меня убил тогда», — не раз потом говорила актриса. Ее еще приглашали сниматься в эпизодах, но о главных ролях речи быть не могло.
Инга ходила к Александре Николаевне лет пять — именно ходила, так можно было назвать эту странную дружбу между популярной журналисткой и забытой киноактрисой.
— Ну? Что молчишь? — Хозяйка уже разлила чай, разложила пирожные и настроилась на новости.
Заговорили, конечно, о Волохове.
— Поставь рюмки. Помянем Шурочку. — Александра Николаевна достала из потрескавшегося серванта бутылку армянского коньяка. — Еще со старых времен завалялась. Вот и повод нашелся.
— Вас не было на панихиде, — сказала Инга.
— Давление подскочило. Испугалась, что не доеду.
— Наверное, правильно. Тяжелое это зрелище.
Помолчали. Коньяк обжег язык, но оставил во рту приятный привкус.
— Расскажи, кто там был, что говорили, как были одеты дамы? — Александра Николаевна махнула полную рюмку, в глазах появился блеск, она улыбалась, представляя себе собравшееся на панихиде общество. Инга понимала, что ей не хочется говорить о смерти.
— Было несколько экстравагантных нарядов, вам бы понравилось. Как вам такой: широкополая черная шляпа, а к ней темно-серое пальто с черным воротником?
— Дай угадаю. Зоя Сбойцева?
— Точно. — Инга разлила коньяк, но Александре Николаевне треть рюмки.
— Она еще с мхатовских времен любила такие шляпы. Давай еще!
— Хорошо. — Инга подумала. — Темные очки, в волосах бархатная черная лента, каблук на двенадцать, поверх черного костюма янтарный пояс?
Александра Николаевна помахала рукой в воздухе. Она поняла, о ком речь, но не могла вспомнить имя. Инга не помогала специально, врачи рекомендовали в таких случаях не подсказывать — надо заставлять мозг работать.
— Ну эта… твоя… Косоурова! Из журнала!
— Ладно, два ноль. Как вам такой вариант? С иголочки черный костюм, отороченный мехом, идеально уложенные локоны.
— Ну это легко. — Александра Николаевна перестала улыбаться. — Это наша змея Соня. Убедительно скорбела? Та еще актриса, мне фору даст. — Она тяжело вздохнула. — Господи, как все-таки Шурочку жалко!
Светские новости не помогали — Александра Николаевна была готова расплакаться. Они с Волоховым много лет дружили.
— Вы знаете, пришли и молодые люди, — заторопилась Инга. — Он по-прежнему собирал у себя дома студентов. Как нас тогда, двадцать лет назад.
— Молодые люди, небось, как на подбор — красавцы?
— Не скрою. — Инга улыбнулась. — Один даже меня поразил.
— Вот это ты зря, дорогая. — Александра Николаевна лукаво прищурилась. — Наверняка не по твоей части.
— В смысле? — Инга опять взяла в руки бутылку.
— Если красавец да при Шурочке, то точно не по женскому интересу.
Инга непонимающе уставилась на Александру Николаевну.
— Так, так… чего-то я в этой жизни явно не понимаю.
— А ты разве не знала? — Хозяйка открыто наслаждалась ее удивлением.
— Да быть не может. — Инга опустилась на стул. В памяти всплыл Волохов: всегда безукоризненная одежда, неизменный шейный платок, изысканный одеколон, ухоженные руки. — Но… Софья Павловна?
— А что Соня! — Александра Николаевна пожала плечами. — Сначала любовь у них случилась. Соня-то была не то что сейчас. Красавица! Только это недолго продолжалось. Вокруг Шурочки всегда вилось много молодежи, ну ты знаешь. — Александра Николаевна сделала паузу и пригубила коньяк. — Я тебе честно скажу…
— Не томите, Александра Николаевна. — Инга видела, что та ждет, что ее будут просить.
— Никто так до конца и не понял, чем жил Шура на самом деле. Кого любил, с кем заигрывал. И почему так опекал некоторых своих протеже. Он всегда умел обойти навязчивые вопросы, — кивнула Александра Николаевна. — И что поразительно — к нему не прилипали сплетни. Вот только однажды…
Она неловко поднялась, подошла к старому книжному шкафу, достала толстый кожаный альбом. Инга наблюдала за ней с болью: было заметно, как она сдала за последний год.
— Ну-ка, помоги.
Инга бережно взяла фотоальбом, положила на стол, раскрыла.
— Вот! Вот смотри! Узнаешь? — Александра Николаевна указала на фото, к которому Инга раньше особенно не присматривалась.
Читать бесплатно другие книги:
