Целитель. Спасти СССР! Большаков Валерий
Альбина испуганно глянула на свои ладошки, смутилась тут же и отмахнулась.
– Ой, да ну тебя! – сказала сердито. – Говоришь ерунду!
– Горячее будете? – донесся голос Инны.
– Будем! – отозвался хор вечно голодных.
Настя с Дворской перетаскали угощенье, а Дюха добавил громкости «Грюндигу» – как раз Джо Дассена «позвала меланхолия»[36].
Я мигом оказался рядом с Инной. По-светски шаркнул ножкой, протянул руку – девушка просияла улыбкой и вложила свою узкую ладошку в мою пятерню. Очень скоро Инкины ручки оказались у меня на плечах, а я мягко привлек Дворскую, с удовольствием ощущая, как по очереди напрягаются длинные мышцы ее узкой спины, спадая к тонюсенькой талии.
«Приятна во всех отношениях, – подумал я. – И во всех направлениях!»
– Рита на нас смотрит зверем, – сказал тихонько.
– Пусть смотрит! – хихикнула Инна, складывая ладони на моей шее.
Сулима мигом подтянула к себе заполыхавшего Дюшу и прошлась мимо в танце, снисходительно обронив:
– Слиплись, как пельмени!
Инна прыснула и вдруг, как будто приняв для себя какое-то важное решение, прижалась ко мне теснее. Она словно соревновалась с Ритой… Или это у меня легкое воспаление воображения? Треугольники мерещатся…
– Обними меня! – потребовала она. – Крепче!
Я притянул девушку сильнее – обе ее симпатичные окружности вмялись мне в грудь, рождая суетные желания, весьма далекие от вершин духовности. А Инна вдруг потупилась, зардевшись.
– Миш, прости… – Она отстранилась, лишь ладони оставляя на моих плечах. – Я так не могу… Хочу, но… – Дворская выдавила смущенную улыбку: – Не получилось у меня нырнуть в бездну порока!
– Да ну ее, эту бездну! – энергично отмахнулся я. – Без нее даже лучше!
– Правда?
– Чистая правда!
Мы еще немного «поплавали», скользя по поверхности бездны, и вот музыка зазвучала прощальным аккордом. Наша пара «расклеилась».
– Тихо! – скомандовал я гостям, прислушиваясь к гулким шагам, донесшимся из подъезда. – Родители возвращаются! Настя, включи люстру!
Приятный сумрак, едва разгоняемый слабыми лампочками двух бра, пропал, сметенный ярким и бесцеремонным верхним светом. Андрей тут же отшатнулся от Зиночки, а та прыснула в кулачок.
Залязгал замок, и вошла мама.
– Привет, молодежь! – весело сказала она. – Не помешали?
– Ой, да что вы, Лидия Васильевна! – воскликнула Аля. – Самое время – мы как раз горячее выложили. Тут всем хватит!
– Присоединяйтесь! – добавила свой голос Рита.
– Не могу отказать девушкам, – промурлыкал отец, – это было бы невежливо.
Пять минут спустя все дружно лопали телятину, тушенную с черносливом, и рулетики со сложным соусом, неведомым даже парижским рестораторам, – мамино изобретение.
Заметив, что Маша то и дело поглядывает на нашу картину с коровами, я спросил ее:
– Нравится живопись?
В слове «живопись» я сделал ударение на последний слог, как в «Операции „Ы“».
Шевелёва изогнула уголки губ, словно готовясь растянуть их в улыбку.
– Это репродукция?
– Как можно? – изобразил я благородное возмущение. – В нашем доме все только подлинное! Все стулья из натурального дерева! А это полотно нам по наследству перешло. Там и подпись есть, только неразборчивая. Начинается на «Пес…»
– Песке! – радостно воскликнула Маша. – Иван Песке! Я так и знала! Это наш первомайский художник! Он в прошлом веке родился, в Голте, Иван Пескевич его звали, если полностью. Песке – это он такой псевдоним себе взял, потому что был импрессионистом, а там в основном французы отметились. А потом уехал во Францию насовсем и стал Жаном Песке уже официально. Точно, это его картина! Я видела такую в альбоме, очень похожую, только выполненную в манере пуантилизма…
– Люблю красивые, но непонятные слова! – ехидно выразилась Сулима.
Надо было поддержать смутившуюся Машу, и я вступился:
– Пуантилисты рисуют крошечными мазочками, точечками такими, мозаично.
– Да-да! – благодарно глянув на меня, Шевелёва продолжила: – Песке выставлялся вместе с Матиссом, был хорошо знаком с Тулуз-Лотреком и учился у Писарро. Берегите эту картину, она настоящая!
– И, наверное, стоящая… – рассудил Андрей.
– Ну, вот мы и разбогатели! – ухмыльнулся отец. Все рассмеялись, и взрослые, и не очень, составляя трогательный консенсус.
Так, на веселой ноте, мы и закруглились.
Я честно, как виновник торжества, перемыл всю посуду, никого не подпуская к раковине, а Настя убрала остатки пиршества в холодильник.
– Вот, еще и на завтрак осталось, – удовлетворилась мама.
Критически оглядев чистую раковину из нержавейки, что в настоящем времени слыло дефицитом, я вытер руки.
«Все, банкет окончен, – процитировал я незабвенного Бендера, – продолжим наши игры».
– Миша! – послышался отцовский голос.
– А?
– Хочешь подарочек?
– Хочу!
Мы сошлись с папой в прихожей, и он протянул мне небольшую картонную коробочку.
– Это тебе! – гордо сказал отец.
Я открыл коробчонку – и увидел целую пригоршню микросхем.
– У-у-у! Ничего себе! Вот это я понимаю! – затянул, с упоением разглядывая БИСы. – Слу-ушай… Да это же процессор! – не веря, поднес к глазам квадратную микросхему с выводами. – Ну да! Все четыре секции? Ух, ты… Так их же еще не выпускают!
– Для кого как! – довольно сказал батя. – Я списался с Юдицким – Давлет Исламович как раз рулит работами по микропроцессору в НИИТТ, и он привез в Новосибирск первые образцы. Вот тебе полный комплект… – он стал осторожно перебирать однокристаллки: – 4-разрядная секция АЛУ[37], 8-разрядная секция арифметического сопроцессора, это… А, это 8-разрядная секция для обмена информацией и еще секция управляющей памяти. Аллес гут?
– И еще какой гут! – впечатлился я.
– Знаешь, – доверительно сказал отец, – Давлету Исламовичу пришлась по нутру твоя идея с видеомонитором. Они сейчас как раз разрабатывают одноплатную 16-разрядную микро-ЭВМ, а вот с периферией беда. Придумали крайне простое считывающее устройство – с ручной протяжкой перфокарт и перфолент! С вводом на печать еще сложнее, хотя у них там заработал экспериментальный струйный принтер – по теме «Ювелир»…
– Это они молодцы, – кивнул я. – А что до моих идей… Да какие там идеи, – махнул рукой с пренебрежением, – просто собрал до кучи, что другие напридумывали!
– А программы?
– Тут – да! – приврал я. Ну, не совсем сбрехал – просто те ранние программы, которые скоро станут привычными, я серьезно переработал, дополнил и довел до блеска.
– Ну вот! – ободрился отец. – ЭВМ – это железяка, пустое тулово, если очеловечивать, а программа – она как бы душа, что ли… Майне либе!
– Я вас внимательно слушаю! – откликнулась мама, привычная к папиному обычаю заговаривать по-немецки в минуты хорошего настроения.
– Готовься печь «Наполеон»! Скоро тебе за микро-ЭВМ садиться!
Мама вышла, смеясь, из кухни и обняла нас обоих.
Глава 8
После пятого урока мне надо было на секцию идти… В любой другой день, но только не сегодня! Маша не слишком докучала мне, но я то и дело ловил ее взгляд – в глазах подруги недоверие боролось с надеждой. Да я и сам торопил время – Светланка, бедная, замаялась уже!
Пинков себе (мысленных) я вчера надавал. Ведь можно было помочь Светке еще в мае, не заставляя девчонку мучиться целых четыре месяца! Мне просто страшно представить, что же с ней случилось в прошлой жизни, когда я уехал на чертов Дальний Восток. Правда, я искал Машу или Свету в «Одноклассниках», но так и не нашел. И что с ними со всеми сталось? Мать наверняка ухаживала за дочерью до самой смерти, и еще неясно, до чьей – Света слишком жизнелюбива, чтобы терпеть положение калеки годами. А Маше каково? Я же знаю, она никак не могла решить, что ей по жизни нравится больше – живопись или искусствоведение, а тут… Маша слишком привязана к сестре, чтобы заниматься своими художническими делами и не волноваться, не думать, как они там, мама со Светкой.
Божечки мои, как Светкина мама выражается, какое счастье, что мы не переехали! Правда, правда!
Иной бы и философию развел – вот, дескать, что есть страдания одной взятой девушки по сравнению с горем и несчастьями миллионов! Вот только честно и откровенно – плевать мне на эти миллионы. Я их знать не знаю, для меня народ, население, пипл – величина абстрактная. Мы испытываем жалость к определенному человеку или к людям, которых постигла беда. Помню, как сгорела «Зимняя вишня» и у какого-то мужика остались там жена и дети. Это было страшно и жалко до слез. Просто, когда примериваешь на себя чужое – конкретное – горе, оно становится понятным. А с Машей и Светой я дружен с первого класса, и это не обычное знакомство, мы не раз выручали друг друга. И меня пробрало всего, стоило только узнать, в какой кошмар превратилась Светкина жизнь. Полужизнь.
Прозвенел звонок, и ко мне неуверенно подошла Маша.
– Мы идем?
– Конечно, – ответил я, кидая в сумку учебник, тетради и прочую канцелярку. – А никто больше не в курсе, что со Светой?
– Ритка знает. Она часто приходит к нам, маме помогает, со Светкой уроки делает.
– Молодец! Обе молодцы!
Маша покачала головой.
– Светка сама уже не занимается, – издала она вздох. – Так только, чтобы Риту не обижать. Зачем, говорит? В институт мне не поступать, на работу не ходить…
– Это мы еще посмотрим, – проворчал я. – Пошли!
– Эй, я с вами! – Рита догнала нас и пристроилась справа от меня. – Машка что-то такое рассказала, но я не поняла. Ты что, в самом деле можешь…
– Вот что, товарищи девушки, – перебил ее я. – Давайте сразу договоримся: что могу, то и смогу. Я только прошу вас об этом не болтать. Это все очень, по-настоящему серьезно, меня же и привлечь могут по статье!
Не уверен, что все именно так и обстояло с преступлением и наказанием, но пугануть девчонок будет нелишне.
– А как ты… – начала Рита тянуть.
– Да один вьетнамец научил, сказал, что у меня есть способности, – изложил я свою легенду. – Ну да, кое-что получается. Но если об этом узнают, у меня могут быть крупные неприятности.
– Могут, – согласилась Сулима, – ты же не врач.
– Вот именно. А я не хочу портить жизнь ни себе, ни родителям.
Рита торжественно сомкнула губки, провела по ним пальцами, словно застегивая, повернула невидимый ключ и выбросила его прочь.
– Я обожаю секреты, – сладко улыбнулась она, – но умею их хранить. Честное комсомольское!
– Верю, – усмехнулся я.
На автобусе мы доехали до улицы Ленина, что уходила в противоположную сторону от Дзержинского, и вошли в подъезд старой пятиэтажки. На лестничной площадке упоительно пахло жареной картошкой, но я сурово задавил инстинкты. Потерпишь.
Жареную, ароматную, с поджаристой корочкой картошечку еще заслужить надо!
Маша открыла дверь своим ключом, и мы вошли. В квартире Шевелёвых, как всегда, все сияло чистотой. Тут они жили втроем – Маша, Света и их мама, Надежда Романовна, тихая, скромная женщина, для которой весь свет в окошке – ее близняшки.
Вообще-то, я брезгую столоваться у посторонних, но не отказывался от угощений Надежды Романовны – ее кухня была стерильна, как операционная.
«Цыц! – грозно внушил я ловкому организму. – Опять ты о жратве? Потерпишь, сказал!»
– Не разувайтесь, – слабо воспротивилась Маша.
– Ну, щас… – я скинул туфли по очереди, подцепляя тесные тапочки. – Чистота и порядок – прежде всего!
– Кто там? – послышался слабый голос из спальни.
– Это я! – пискнула Маша.
– Девчонки, – придержал я обеих, – побудьте здесь. Я сам.
– Справишься? – подняла бровь Рита.
– Да уж как-нибудь.
Прихватив иглы и пузырек со спиртом, я промаршировал в спальню и прикрыл за собою дверь.
– Здравствуй, Света.
Девушка сейчас не слишком походила на сестру: волосы потускнели, под глазами мешки, лицо бледное и вялое. Узнав меня, Света застонала.
– Ну, зачем ты пришел? – заговорила она страдающим голосом. – Не надо, не хочу! – и взмолилась: – Уйди, пожалуйста!
– Цыц! – сказал я, сломив своею бесцеремонностью девичье сопротивление, и присел на стул. – Выслушай меня внимательно, это важно. Я очень виноват перед тобой, что не пришел раньше. Извини, я просто не знал, что с тобой случилось. Впрочем, это меня не извиняет. Вчера только… – тут я смолк и сделал раздраженный жест. – Ладно, прекратим объяснения. Я не сочувствовать пришел, не вздыхать. Я хочу помочь – и могу помочь. – Подумав, я, в который уже раз, изложил свою легенду, добавив в нее ради пущей цветистости пару фактиков: – Прошлым летом я познакомился с одним филиппинцем. Он, правда, оказался вьетнамцем, но это неважно. Нгуен – хилер, то есть целитель. Он научил меня кое-чему. Помню, еще радовался, что нашел в России человека с задатками – так он выразился…
Света слушала меня, широко раскрыв глаза. Она буквально впитывала мои слова, а потом неожиданно выпростала из-под одеяла руку и вцепилась в меня, куда смогла дотянуться – за колено.
– Я встану? – выдохнула девушка. – Я пойду?
– Давай не будем спешить, – положил я ладонь на Светину руку. – Одно могу обещать точно – тебе станет лучше. А вот насколько… Узнаем на днях. От тебя требуется лишь одно – верить мне и верить в себя. Верить изо всех сил!
– Буду! – всхлипнула Света и запричитала: – Мишка, ты даже не представляешь, какой это ужас, какой кошмар! И он не прекращается, я наполовину мертвая! Сплю плохо, какая-то непроходящая дрема… Днем, ночью… Очнешься, а вокруг все то же самое, ничего не меняется, а как подумаешь, что впереди вся жизнь – выть хочется! Раза три уже на меня накатывало – хотелось бухнуться с кровати, пока никого нет дома, доползти до балкона – и вниз!
Я машинально протянул руку и отер слезы с ее щек. Как-то незаметно в отношениях с девушками место подростка все чаще занимал пожилой мужчина, который не робел, не стеснялся – это меня здорово выручало.
– Бедненькая… На животе сможешь полежать?
– А что мне остается? – грустно улыбнулась Шевелёва. – Только и лежу. То на спине, то на боку, то на животе…
– На живо-отик… Вот так.
Света перевернулась, помогая себе руками.
– Можно? – я взялся за краешек одеяла.
– Конечно, – глухо, в подушку, ответила девушка. – Я жутко стеснялась… Ну, когда с судном, с уткой этой дурацкой… А теперь привыкла.
Я чуть было не сболтнул, что тоже валялся в госпитале, но вовремя прикусил язык. Отбросив одеяло, увидел похудевшие Светкины ноги – девушка лежала в тонкой ночнушке до колен. Впрочем, эта занимательная картина не вызывала ни малейшего возбуждения – тяжкий запах лекарств витал в комнате, угнетая сознание.
Прикинув, что к чему, я отказался от иглоукалывания – пришлось бы задирать подол выше пояса, а это даже для обвыкшей Светки чересчур смелое испытание.
Пальцами сквозь ткань я осторожно ощупал еле заметный шрам выше ягодиц. Дальше к голове тело жило, а ниже оставалось недвижимо.
– Тут что-нибудь чувствуешь?
– Очень слабо…
Я положил ладони на Светину поясницу и закрыл глаза.
Иногда я сам мечтал найти мудрого учителя, реального хилера, чтобы научил меня, что делать и как. Сколько я научно-популярной литературы перечитал по биологии, по психофизиологии, на какие только сайты ни заходил, но, увы, пособия для начинающих целителей скачать не удалось – таких файлов просто не существовало. Информационного жмыха про экстрасенсов в интернете полно (было, то есть будет), а точных знаний – ноль целых, ноль-ноль…
Я учился на себе, отрабатывал слабые и сильные посылы, тренировался в передаче энергии на поверхность кожи и вглубь тканей, покрывая большую площадь – в две ладони, или сужая силу в тонкий лучик, выдавая ее мягко, по нарастающей, или резким выплеском.
Далеко не всегда получалось. Помню, когда у меня в желчном пузыре обнаружили зловредные камешки, я попытался их растворить и вывести. Какими сокрушительными коликами ответил мне тогда организм! Я рычал от боли, пот катился по лицу, а дрожащие ладони со скрюченными пальцами все искали самое выгодное положение. С горем пополам справился, но пришлось выпрашивать отгул – я был никакой, измочаленный донельзя.
Меня и сейчас не назовешь опытным. Наверное, избери я медицину, пусть даже нетрадиционную, смог бы добиться куда больших успехов, чем на производстве, но в здравоохранение меня не тянуло.
– Дыши спокойно, расслабься… Тебе удобно?
– Ага…
Я напрягся. Сложно, почти невозможно передать на словах, что именно я чувствовал. Пораженные нервы под моими пальцами казались раскаленными струнами. Надо было ослабить их натяг – очень, очень осторожно, бережно – и как бы охладить.
Тихо, между делом, порадовался – сдавливание от наростов на позвоночнике я убавил, воспаление «потушил». Теперь дело за регенерацией нервных волокон, за ликвидацией новообразований, а вот тут быстро ничего не получится, недельки две мне придется к Светке наведываться. Но, кажется, все должно пройти… Нет, нет, лучше не загадывать!
– Все на сегодня, – еле выговорил я. – Позови девчонок.
– Маша! – подала голос Света.
Сулима с Шевелёвой ворвались тут же, будто дежурили под дверью. Да так оно, наверное, и было.
– Что? – заоглядывалась Рита. – Все? И как?
– Нормально… – сипло сказал я.
– Ох! – испугалась Маша. – Да ты совсем белый!
– Пройдет. – Слабость была такая, что я опирался рукой о кровать, чтобы не завалиться. – Свете надо делать массаж. Рит, я только покажу, а ты сама. Ладно?
– Да, конечно!
С полминуты я посидел, опустив плечи, а потом положил ладони Светлане на ноги – чуть выше подколенных ямочек.
– Не надо мять, просто прижимать плотно – и медленно вести вверх до поясницы, а потом обратно. Понимэ?
Улыбочка у меня вышла кривоватой.
– Понимэ, – кивнула Рита.
Маша по-прежнему тревожилась за меня.
– Тебе, может, дать чего?
– Дать, – улыбнулся я. – Чайку с тортом.
– У нас есть! У нас есть! – обрадовалась Шевелёва.
– Лучший торт – это колбаса! – выразилась Сулима, пыхтя над Светкой.
– Согласен…
– Сейчас я!
Бутерброд с «докторской» и чай с куском сметанника сняли утомление настолько, что я смог встать и самостоятельно покинуть дом. Ритка хотела было проводить «доктора Итай-Итай»[38], но я лишь махнул рукой – оставайтесь, мол, не бросайте Светланку одну. Доберусь как-нибудь.
К счастью, дома никого не было – жилая пустота. Настя где-то бегала с подружками, Иркой и Светкой, а родители еще не вернулись с работы. Тут я припомнил, что вчера мама просила батю встретить ее – хотела нанести визит тете Клаве, – и тихонько порадовался. Побуду в покое хоть пару часов!
Подкрепившись у Шевелёвых, я лишь утолил голод, но надо ж было поесть основательно, чтобы восстановить истраченные резервы. Короче, дорвался я до холодильника и умял пару холодных биточков с хлебом, а также – о, радость! – умолол остаток «Наполеона». Организм сразу подобрел.
Бухнувшись на диван, предался размышлениям. Пошел второй месяц, как я живу и учусь в этом времени, пользуясь всеми правами утраченной и возвращенной юности. Пока что я ничего особенного не совершил, не изменил ничего, помог только нескольким хорошим людям – Марине, дяде Вове, фронтовику и, вот, Свете. Да, еще Алону.
Все-таки чего-то я добился, но лично для себя и своего, так сказать, ближнего круга. Я сдружился с Настей, нашел общий язык с отцом, да и с мамой тоже. Для меня это очень важно – в том будущем, которое миновало (вот уж формулировочка!), я как-то разошелся с родней. Нормально разве? И вот это мое огромное, непростительное упущение стирается ныне, как ластиком, исправляется ошибка – и отпускается грех.
И пускай изменения расходятся не дальше семьи или класса, но они-таки произошли – и набитая колея истории сместилась, пусть даже на ничтожный нанометр, которым можно и пренебречь.
Вряд ли, по большому счету, помощь и спасение можно приравнять к переменам, но я и не надеялся на макроскопическое воздействие ранее, чем через пару лет. Сейчас у меня идет первичная адаптация, вживание в реальность. Я, как тот шпион, внедрился в простую советскую семью, хожу в простую советскую школу…
«Центру. Инфильтрация прошла успешно. Агент Миха».
Сейчас я готовлюсь к первому выходу в свет. Если все удастся, на осенних каникулах я открыто заявлю о своей персоне – на ВДНХ УССР. Есть, мол, такой юнец, который много мнит из себя. Что выйдет из этой моей «презентации», понятия не имею. Да и получится ли вообще что-то? Мне, в принципе, важно не представить на выставке мою персоналку, а выйти на «больших» людей – из Академии наук, из министерств, из ЦК. Пусть они будут лишь «свадебными генералами», снисходительно нахваливающими молодых бойцов НТТМ, но заинтересовать их можно и нужно. Тут лишь бы начать…
Зазвякали ключи, и я вздохнул – покой окончен. Напевая, вошла Настя.
– Привет!
– Привет. Набегалась?
– Ага!
– А уроки? – изобразил я старого брюзгу.
– А нам только по литературе задали! А есть есть?
Я восхитился словесному выверту, сообщил, что котлеты в холодильнике, и, кряхтя, поднялся с дивана. Пора было эвакуироваться к себе – изображу вдумчивое выполнение домашних заданий…
Когда стемнело, погасил свет и подошел к окну. Я уже более-менее оклемался к этому времени. С кухни доносился говорок родителей, обсуждавших вопросы дачного строительства. В зале говорили стихами – это Настя смотрела «Литературу для 8-х классов» по третьей программе.
А за окном сдержанно шумел и успокаивался Первомайск. В многоэтажке через улицу одно за другим вспыхивали окна, приоткрывая маленькие домашние тайны. Двери гастронома на углу то открывались, то закрывались – народ спешил отовариться, чем можно. По тротуарам фланировали парочки и деловито ковыляли пенсионеры с набитыми авоськами. Громыхая бортами, проехал «зилок», синий с белым. Похожий на подсвеченный аквариум, подкатил к остановке угловатый автобус.
Густые синие сумерки зачерняли деревья, обращая их в сгустки тьмы, прокладывали насыщенные мраком тени, и придавали всему сущему нереальность сновидения. Хорошо!
Настоящее понемногу растворяло во мне «прихваченное» будущее. В памяти моей угасали мерзкие рожи бандеровцев, орущих «Слава Украине!», счастливые физиономии демократов, спустивших красный стяг над кремлевским куполом, всякие «оппы» и «креаклы», отплясывающие на костях героев.
Ныне вся эта грядущая мразота не завелась пока. Есть еще затхлые уголки, где кроется до поры либеральная плесень, но времени, чтобы вывести ее, пока хватает. Успею. Надо успеть.
Неожиданно зазвонил телефон.
– Я отвечу! – крикнула Настя, выскакивая в прихожую. – Алло? Да! Ага… Миша, это тебя!
Немного удивившись, я вышел и взял протянутую сестрой трубку.
– Алё?
На том конце провода заныли, захлюпали, зашмыгали.
– У Светки… – услышал я нечто членораздельное. – У Светки…
– Маша, ты, что ли? Что у Светки? – холодок ужаса вошел под кожу ледяными иглами. – Да говори ж ты!
– У нее пальцы шевелятся! Ы-ы-ы!
– На ногах? – выдохнул я.
– Ы-ы-ы… Ага!
– Так чего ж ты ревешь? Радоваться надо!
В трубке пересыпались звуки, как стеклышки в калейдоскопе, и раздался голос Риты:
– Алло! Мишечка! Ты… Ну, вообще! Я первая заметила, Светкин мизинец дернулся, а потом остальны-ы-ые…
– Вот, и ты заныла… – я заулыбался до ушей, хотя, признаться, глаза пекло.
– А тут все ноют! Тетя Надя плачет, Светка с Машей дуэтом рыдают… Ты такой молодец, Мишечка!
– Да ладно… Тебя встретить, может? А то темно уже.
– Нет-нет, я на автобусе доеду!
– Ну, тогда до завтра.
– Ага! Пока!
Улыбаясь, я положил трубку. Вот, и еще один мой должок выплачен. Иногда так приятно отдавать долги!
В областном управлении КГБ группе Исаевой выделили маленький актовый зал, куда провели телефоны. Расставили доски, на которых Гриша Ершов обожал чертить мелом связи между подозреваемыми. Отдельно, прикнопленные к деревянным панелям, висели желтоватые листы бумаги с перечнем населенных пунктов. Список охватывал всю Одесскую область, затрагивая Николаевскую и часть Молдавии. Генерал-майор Бражко[39] справедливо предположил, что «Хилер» вполне мог оказаться приезжим.
И вот оперативники день за днем прочесывали территорию, где проживало три миллиона человек. Каждый вечер список редел, из него вычеркивали все новые и новые села и поселки. Полчаса назад Григорий самолично зачеркнул Балту и Котовск.
Марина криво усмехнулась, оглядывая целую галерею из портретов Миши Гарина – чуть горбоносого брюнета с хорошо наметившимися усиками.
«Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать! – крутилась в голове детская считалка. – Кто не спрятался, я не виновата!»
Иногда девушку охватывал легкий стыд – по сути, она занималась тихим саботажем, не раскрывая личность «Хилера». И вся ее группа зря носилась от Измаила до Николаева, разыскивая призрак.
Изрядно потрудились управления в Николаеве и Кишиневе, даже в Виннице и Херсоне – тайная розыскная машина работала четко и без сбоев, сжимая кольцо вокруг бесплотного духа…
– Устала? – Гриша Ершов швырнул на широкий подоконник кучу папок и обернулся. – Кофе тебе сварить?
Марина покачала головой, оглядывая ряды раскладушек вдоль стены. Они здесь дневали и ночевали, по очереди готовили супы из пакетиков, заваривали кофе и чай – вон, целая батарея термосов выстроилась на большом столе, заваленном картами и планами.
– Устала, но кофе не хочу.
– Марина… – голос Григория приобрел бархатный тембр.
Девушка холодно посмотрела на него. Ершов тут же принял академическую позу и нарисовал на лице выражение печоринского утомления жизнью. Марина поморщилась.
– Да, – театрально вздохнул Ершов, ловко вынимая пробку из термоса, – у меня несерьезные повадки. Но намерения самые серьезные! Выходи за меня замуж.
Читать бесплатно другие книги:
