Целитель. Спасти СССР! Большаков Валерий

Глава 5

– Нормально съездил? – улыбнулся батя с непонятной ехидцей.

– Нормально… – я стал расстегивать сумку.

Отец склонился, вроде как помогая мне, и шепнул:

– Помаду сотри! В уголку. Нет, слева, – и громко добавил: – Как успехи на ниве торговли?

– Нормально, – буркнул я, ругая себя за оплошность.

– Вам-то нормально, а я вся испереживалась! – пожаловалась мама.

– Сейчас подниму тебе настроение! – Я вынул самую верхнюю коробку и преподнес матери. – Примерь черевички.

Мама охнула, оживилась сразу, мигом запулила тапки под стол и бережно, на половичке, обула новые туфли.

– Как раз! – просияла она и кинулась меня целовать.

– Да ладно… Бать, это тебе! – я сам раскрыл коробку с «Чори». – Держи!

Отец помял руками черные полуботинки.

– Ух ты, мягкие какие! – подивился он. – Ну-ка… Впору! – обувшись, батя походил туда-сюда, а потом обернулся ко мне и улыбнулся, немного грустно: – А ты уже совсем вырос, Мишка… Родителей снабжаешь!

– Ну, надо же когда-нибудь начинать, – неловко усмехнулся я. – Не всё ж вам одним!

Мама звонко рассмеялась, обняла меня со спины, и тут вошла сестренка.

Мгновенно разобравшись в ситуации, Настя посмотрела на меня выжидающе, как тот кот в «Шрэке» – глаза совсем круглые стали, и в них плескалось если не море, то озеро надежды – точно.

– Не забыл, не забыл, – поспешил я с оправданием и вручил Настеньке сабо. – Вот! Носи на здоровье.

– Спасибо, спасибо! – запищала сестренка, бросилась ко мне и поцеловала.

Мама умилилась…

…Завечерело. С неба тихонько, крадучись, опустилась ночь, закутывая город в черноту, завораживая мечтателей россыпями созвездий и подменяя грубую дневную ясность изысканной темнотой. Еще ходили автобусы, развозя по маршруту желтый свет в полупустых салонах, а люди спешили к гастроному, испытывая ежевечернюю суету, выбегали из его высоких «министерских» дверей, торопясь домой, обвешанные покупками, как беженцы скарбом. Издалека, едва слышный, донесся гудок электрички, прощавшейся с уходившим летом.

Я отворил форточку, впуская на ночь свежий воздух, и лишь теперь меня стало душить запоздалое ликование. Стою и задыхаюсь от безумного, сумасшедшего восторга – столько его вдруг прихлынуло, закрутилось, забурлило! Все-таки я спас Марину!

– Так вам! – пискнул я перехваченным горлом.

Глядя за окно, я еще немного повосторгался, наблюдая свое смутное отражение на стекле. И тут же дегтем прилила морозящая мыслишка: а сколько погибших осталось за скобками твоего послезнания?

В ближайшие годы произойдет множество событий, важных или просто печальных, вроде авиакатастрофы в Эрменонвилле. Должен ли я предупреждать о них неразумное человечество или хотя бы сигнализировать спецслужбам? Вроде бы должен – как не порадеть за ближних и дальних? Ответ отрицательный.

Что мне, опять Марину искать и грузить ее моим «сверханализом»? И что дальше? А дальше на меня начнут охоту, чтобы заграбастать ценного информатора – из лучших побуждений.

Нет, никого я спасать не стану. У меня иное предназначение – уберечь СССР! А уж если мне это удастся, то выживут не сотни человек, случайные жертвы крушений, а миллионы – растерзанных братоубийственными войнами, принявших смерть от голода и потрясений, не переживших крах великой мечты.

Циничный расклад? Ну и пусть. Всегда, знаете ли, считал горьковского Данко романтичным дурачком.

Вывел людей? Спас? Молодец! Только вот ошметки твоего сердца, романтик, благородно вырванного из груди – и благодарно втоптанного в грязь! – обратно не вставишь. Увы, я давно понял одно грустное правило жизни: не спеши творить добро, ибо это обернется для тебя злом. Мы не в сказке, а в реале, поэтому добро будет наказано…

Целительство – это как бы пропуск в высшие сферы, чтобы указать светлый путь «звездным мальчикам» – так в пору моего студенчества стали называть кремлевских старцев. Почему звездных? А потому что вешали друг другу Золотые Звезды Героев Соцтруда и даже Героев Советского Союза – без счета и стыда.

«Ничего… – криво усмехнулся я. – Они у меня всей толпой станут показывать примеры массового героизма! Я их заставлю отработать полученные награды и звания!»

Тут я на секундочку приуныл. Сопливый ты пацан, подумалось мне. Собрался перетасовать членов Политбюро ЦК КПСС? Одних, предавших идеалы революции, вывести, а других, заслуживших, ввести? Флаг тебе в руки, конечно, и барабан на шею.

Да ты хоть представляешь себе, чего это будет стоить, как неимоверно трудно добиться перемен? «Подвинуть» элиту и сложно, и опасно – у тебя обязательно появятся могущественные враги, а как только они тебя вычислят, ты просто исчезнешь.

Вывод какой? Вывод очевиден – думать надо! Просчитывать каждый шаг, каждый чих, внимательно следить за языком, даже за взглядом – и работать, работать, работать! Это у твоих одноклассников будут выходные, каникулы и праздники, а ты их лишен.

Ну, это я как раз переживу – работать я люблю, могу и умею.

Справлюсь. К тому же мне надо будет расти не только в физическом смысле, прибавляя сантиметры к объему груди и ширине плеч, но и в профессиональном – не зря же я связался с микро-ЭВМ!

Как инженер, я уже состоялся – в будущем. Надо это дело повторить в настоящем, но на другом, куда более высоком уровне – пойду не на завод работать, чтобы холить и лелеять давно уж выпущенные ЭВМ, а устроюсь в хороший НИИ, вольюсь в коллектив башковитых мэ-нэ-эсов[27], кумекать стану над новыми компами – помощнее, поскоростней, понаворотистей.

«Начну прямо со школы, – размечтался я. – Ради статуса, ради известности, чтобы стать кем-то! Я ведь вполне смогу вывести СССР в лидеры по „айтишным“ технологиям. А что? Возьмусь по-хорошему, и тогда лучшие в мире ЭВМ будут выпускать с шильдиком „Сделано в СССР“! Конечно, если меня поддержат в тех самых высших сферах, как Королёва… Получу аттестат – поступлю обратно в МГУ или в МВТУ – еще не выбрал. Защищу кандидатскую, потом докторскую. Тем передо мной – море!»

Усмехнувшись – ишь, как житие распланировал! – я длинно вздохнул. Любой план хорош, пока его не испытала реальность и не испортили неожиданности, а я уверен, что сюрпризов меня ждет – вагон и маленькая тележка…

А послезавтра в школу!

Перенос Дня знаний на понедельник меня не шибко радовал, хотя Настя даже в ладоши хлопала – как же, приплюсовали целый день к каникулам! Но все равно понедельник наступил неумолимо, как рок. О, горькая судьбина учеников, никак не желающих следовать завету великого Ленина!

Если серьезно, то единственным неудобством в учебном году для меня становились ранние подъемы, чего я терпеть не мог. Сейчас-то еще ничего, но зимой…

Звенит будильник, ты переходишь из сна в явь, а за окном тьма да холод, и слышно, как подвывает злой ветер, как шебуршит снег по стеклу. Ужас!

Но сегодня я бодр. Даже какой-то непонятный азарт в душе – скоро встречусь со своими одноклассниками, чьи лица помутнели в моей памяти за давностью лет, словно старые фотокарточки. В школу я собрался, как на праздник – натянул «Унгаро», а на лацкан синего вельветового пиджачка прицепил тот самый значок – красное знаменце с профилем Ильича. Помню, отлично помню, как ругал ВЛКСМ за выхолащивание коммунизма, клял за организованность и бюрократство, но вот пришла пора провожать в школу дочь, и мне стало тошно. Либералы сломали тотальную систему присмотра за детьми, разогнали пионерию с комсомолией – и потеряли поколение. Видеть не могу в дымину пьяных выпускниц или весело матерящихся девочек-шестиклассниц!

«Вернее, не мог, – поправился я. – Так что рано еще вердикт выносить. 74-й на дворе».

Учебники я собрал в стильную сумку… ну, что-то среднее между чемоданчиком и портфелем. Сегодня у нас история, русский, геометрия, физика и английский. Первый урок будет, как всегда, тематическим – учитель истории расскажет детишкам об их родном городе, чтоб знали, «откуда есть пошел Первомайск».

Я вздохнул. Это было страшно и странно – идти в школу. Мне! Предпенсионеру! Но куда деваться? Выделяться нельзя. Никто, конечно, не запрещает сдать экзамены экстерном, но кому ты нужен, шестнадцатилетний юнец? Кто будет с тобой серьезно разговаривать?

Да, в этом трудность. Проблема.

Сначала нужно окончить школу, получить аттестат и поступить в институт, проучиться долгих пять лет ради диплома и значка на грудь… Уйма, уймища времени!

А когда же спасать СССР? А на переменках! После лекций. По выходным…

– Миша, меня подожди!

Я дождался Настю, и мы вместе отправились за знаниями. Сестренка вышагивала рядом в кокетливом белом передничке, в гольфиках и с двумя пышными бантами. Ноги у Настьки длинные, и создавалось впечатление, будто строгое школьное платьице возмутительно укоротили или девчонка из него давно выросла.

«Мужчинам надо скинуться и поставить памятник тому кутюрье, который первым додумался до мини-юбок!» – подумал я.

Тяжелый портфель я у Насти отобрал, так что сестричке осталось тащить букет гладиолусов.

– Как я тебе? – поинтересовалась она и покрутилась передо мной.

– Нормально, – заценил я.

– И это все? – с преувеличенным разочарованием сказала сестренка. – Нет чтобы сказать: «Великолепно! Потрясающе!»

– Тогда тебе надо было одеть ту красную маечку, – коварно ответил я.

– Зачем?

– Она куда лучше обтянула бы твои прелести.

– Дурак! – вспыхнула Настя. – Я лифчик сняла, просто чтоб не жал! Шаго-ом…

– Марш!

…А моя родимая школа нумер двенадцать выглядела в точности такой, какой я помнил ее – тот же строгий фасад, перед ним та же статуя девочки, поливающей цветы из лейки, а из распахнутых школьных дверей накатывают запахи побелки и краски – послед летних ремонтов.

Девочки в беленьких фартучках и мальчики в того же девственного цвета рубашках сходились к школе с окрестных улиц, нагруженные портфелями и букетами. Мальчиши, вчерашние неряхи и растрепы, до одури игравшие в «войнушку», шагали наглаженные и аккуратно причесанные, а на их тонких шеях трепетали алые галстуки. Кто помладше, гордо цеплял октябрятскую звездочку, кто постарше, выделялся красными капельками комсомольских значков.

Первым мне повстречался Женька Зенков, сын офицера-ракетчика. В принципе, учеников и учениц, у которых папа военный, в школе хватало, но Жека и тут выделялся – хорошими манерами прежде всего. Зенкова даже как-то прозвали «Кадетом» за лоск и куртуазность, но кличка не прижилась.

– Привет! – завопил Жека, ломая стереотип о своей лощености. – Ничего ты вырос!

– А то! – ухмыльнулся я. Перекинув сумку в левую руку, я поздоровался с ним, с Андреем Жуковым, с Пахой Почтарем, с Дэнчиком. А тут и девчоночьи голоски зазвенели:

– Миша, привет! Как ты вымахал! А загорел как!

– Я старался!

Да, девочки тоже вымахали – уже есть чем любоваться. Зина Тимофеева, она же «Тимоша», Альбина, Алла… Малинник!

Торжественная линейка не задержалась: классы, родители и учителя выстроились в каре, строгий директор во всегдашней черной паре сказал напутственное слово, а малышка с такими пышными бантами, что походила на Чебурашку, истово зазвонила в колокольчик, сидя на плече нашего школьного богатыря, штангиста Васи Чебанова.

Первый звонок!

Со всеми вместе я побрел на второй этаж – мой 9 «А», чьи дружные ряды сначала поредели, отсеяв пэтэушников, а после пополнились «бэшками» из параллельного, кучковался именно там, в кабинете истории. Чувствуя холодок, переступил порог аудитории, окунаясь уже в локальный гвалт – человек двадцать гавриков и гавриц сидело, стояло, ходило и бегало по классу, доказывая, что понятия «старшеклассник» и «первоклашка» не слишком расходятся по смыслу.

Мое явление народу ознаменовалось радостным ревом, но Изя перекричал всех:

– Где твой гиперболоид?

Ну, это мы проходили с пятого класса…

– Сломался, – хмыкнул я, оглядываясь, – оптическая ось погнулась. Здорово! Привет!

Пожимая руки одноклассникам, основное внимание уделял одноклассницам, тем более что смутно помнил, как они выглядели. Я сидел у окна, за второй партой и один, зато Рита Сулима сидела позади меня, а Инна Дворская – прямо передо мной, деля парту с Машей Шевелевой. Вообще-то Маша с первого класса сидела со своей сестрой Светой – они близняшки. Вероятно, Светка решила, что ей и восьми классов хватит, вот и махнула в ПТУ, ближе к взрослой жизни.

Маша выглядела грустной, зато Инна обернулась ко мне, одаривая улыбкой.

– Привет!

– Привет, Инночка-картиночка.

Девушка удовлетворенно кивнула, принимая словесное подношение, а мне тотчас прилетело с задней парты – Рита ткнула линейкой в спину.

– И это ему я отдала лучшие годы школы! – горестно воскликнула Сулима. – Гарин, ты коварный изменщик! Конечно, я понимаю, Инка моложе на целых полгода… Куда уж нам, старым грымзам!

– Риточка! – обернулся я, демонстрируя верноподданнические чувства и прикладывая пятерню к сердцу. – Невиноватый я! Просто тут плотность красоты на квадратный метр зашкаливает, а это вредно для мужского здоровья – голова кружится, и еще в ней туман!

– То-то! – довольно сказала Рита.

Не знаю уж, каких кровей была Сулима, но лицо у нее отдавало Италией – даже в одни Ритины глаза, большие, бездонно черные и широко расставленные, можно влюбиться без памяти.

Но чуть внимательней я присматривал не за нею, а за Дворской – жгучая тайна щекотала мое тщеславие. Неужто Инка взаправду на меня запала? Или это просто девчоночьи слухи? Поживем – увидим…

Прозвенел звонок, и в класс зашли двое – Циля Наумовна, бывшая наша «классная», пышная женщина средних лет и явных семитских черт, а также ее антипод – сухонький старичок с веселенькими синими глазками. Он часто кивал блестящей лысой головой, отмеченной веснушками, и суетливо перехватывал журнал и прочие учительские атрибуты. Я не сразу его вспомнил – это был Пал Палыч, ведший историю в старших классах.

– Здравствуйте, дети! – начала Циля Наумовна.

– Здра-асте! – ответили «дети» вразнобой.

– Я буду вести у вас химию, ну и… – Циля Наумовна не удержала широкой улыбки. – Ну и поруковожу вами, оболтусами!

Оболтусы оживились, а Юрка Сосницкий выкрикнул, дав «петуха»:

– Согласные мы!

Переждав смешки, Циля Наумовна оглядела 9 «А», кивнула всем и вышла, а Пал Палыч суетливо разложил на столе педагогические регалии.

– Начнем наш урок, – сказал он, радостно потирая ладони. – Сегодня мы не будем трогать учебники. Сосредоточимся на истории нашего родного города, проследим его эволюцию с древнейших времен до наших дней. Итак… – Пал Палыч неожиданно принял серьезное выражение и даже как-то вырос, будто его сморщенную телесную оболочку надули. – Здешние степи никогда не были пустынны, всегда находились племена, желающие похозяйствовать в месте слияния Южного Буга и Синюхи. И киммерийцы тут отметились – их некрополь раскопан неподалеку, и скифы устраивали здесь свое поселение, и сарматы. Авары, готы, гунны, хазары, печенеги, татары – множество народов кочевало по нашей малой родине, пока, наконец, Российская империя не усилилась настолько, чтобы присоединить к своим владениям Северное Причерноморье, включая наши Прибужские степи. Посмотрите! – подойдя к доске, Пал Палыч размашисто начертил большую букву «Y». – Будем считать, что это карта. Слева – Южный Буг, он течет с севера на юг, а справа, то есть с востока, в него впадает Синюха. Реки четко делят наш город на три района, три исторические части: на западе – Голта, на востоке – Ольвиополь, а посередке, в междуречье – Богополь. Кстати, это не в честь бога, а по названию реки – так поляки именовали Южный Буг. Они проговаривали – «Бох». К XVIII веку здесь сошлись границы трех государств – Турции, Польши и России. Голта – в переводе с тюркского это значит «низменность» – находилась на турецкой стороне и являлась так называемой ханской слободой, центром голтянского кайдаманства. Богополь выстроили по распоряжению графа Потоцкого, как таможенную заставу Речи Посполитой. А вот Ольвиополь возник раньше всех – еще в 1744 году при впадении реки Синюхи выстроили шестибастионный Орловский шанец. В 1770-м его назвали Екатерининским… Американцы сказали бы: Форт-Кэтрин!

По классу прокатились смешки, но Пал Палыч их даже не услышал, он был по-хорошему одержим своей наукой.

– Позже Екатерининский шанец получил статус города с крепостью для защиты переправы через Южный Буг, – продолжил учитель, – а затем, по представлению князя Потемкина, город окрестили Ольвиополем – Екатерина Вторая обожала давать городам на отвоеванных у турок землях греческие названия. Мелитополь, Херсон, Николаев, Одесса, Севастополь – это все с подачи императрицы. Так и зажили город Ольвиополь, местечко Богополь и село Голта. Скучно зажили, скудно – до самого 1919 года, когда ревкомы и профсоюзы вышли с почином: объединить все три поселения в один крупный город! Правда, на митинге ольвиопольцы, богопольцы и голтянцы едва не передрались, отстаивая разные названия для уездного центра, но всех помирил Трифон Гуляницкий, командир 1-го коммунистического партизанского отряда. Он предложил назвать новый город в честь международного дня солидарности трудящихся. Вот так и родился наш Первомайск…

Я слушал невнимательно, наблюдая за одноклассниками. С ними мне учиться и жить целых два года, а кто они? Какие они?

В прошлой жизни я такими вопросами не задавался.

Вон Павел Почтарь, простой парень, он слушает учителя как зачарованный. Вырастет – выучится на врача. Когда рванет Чернобыль, Паха станет ликвидатором и нахватает массу рентген.

Евгений Зенков рассеян и задумчив, его породистое лицо сковано выражением серьезности. Жека погибнет во Вторую чеченскую, под Хасавюртом: не подпустит «бармалеев» к госпиталю, спасет раненых от мучительной смерти, а медсестричек – от поругания, но и сам падет смертью храбрых.

А Юрка Сосницкий возится с тетрадкой, хихикает… Наверное, в морской бой режется с соседом. Может, и не зря Сосна гордился, что знаменитый налетчик Мишка Япончик рожден в Голте? В 90-х он развернется по-крупному и превзойдет своего кумира. Бандос из Юрки выйдет жестокий – и холодный, как лягушка из погреба.

А если не развалится Союз? Если не уйдет Украина в автономное плавание под бандеровским флагом? Что тогда выйдет из Сосны?

Звонок прозвенел, завершая урок и обрывая мои размышленья. Переменка! Короткая, но можно успеть в буфет, где булочки с кремом по десять копеек, а чай по две.

«Проглот!» – поставил я себе диагноз и заспешил на первый этаж.

На большой перемене я в столовку не ринулся вместе со всей оголодавшей школотой. Сохраняя солидность, спустился в буфет и купил котлету в тесте за тринадцать копеек. Организму этого, конечно, показалось мало, он возмущенно урчал, требуя продолжения банкета.

«Перебьешься! – сказал я тулову. – Тебе булку с чаем скормили утром? Скормили. Вот и переваривай!»

Поднимаясь на третий этаж, я сжевал котлету по дороге и подготовился к важному разговору – с комсоргом школы. С шестого класса на эту хлопотную должность единогласно выбирали Володю Лушина. «Я – существо общественное!» – заявлял сам Володька. Свою карьеру он начинал звеньевым октябрятской звездочки, потом его «повысили» до председателя пионерского отряда класса, а теперь вот дорос до третьего этажа…

Я заглянул в дверь комсомольского комитета школы, после чего спросил:

– Можно?

Лушин находился на месте – мучил тетрадь, сочиняя текст для школьной стенгазеты.

– Ворвитесь… – ответил он. Поднял голову и бросил: – Привет, Миха. Как жизнь половая?

– Никак, – грустно ответил я.

Владимир рассмеялся и отложил письменные принадлежности.

– Ты по делу или так? – вопросил, навалясь на стол.

– По делу, – я выложил несколько листков бумаги, где красочно расписал всю важность и ценность моей микро-ЭВМ для народного хозяйства, а также ее полнейшую незаменимость в деле построения коммунизма. В этом девственном времени и не слыхивали ничего о пиаре, а уж я расстарался – любой комсомольский или партийный деятель, прочитав мой опус, с ходу понимал, что именно микро-ЭВМ является первейшим средством для победы над империалистами и окончательного торжества ленинских идей во всем мире.

Полтора часа времени и рубль двадцать на большую шоколадку для секретарши я потратил, чтобы напечатать откровенно рекламный текст, и сейчас следил за Лушиным, проверяя, как действуют методы прожженных потомков на бесхитростных предков.

– Хм… – глубокомысленно высказался комсорг. – Интере-есно… А это что?

– Структурная схема ЭВМ.

– Ага… А вот тут ты пишешь… Где же… А, вот! Это что, правда, что американцы еще не создали персональной ЭВМ?

– Правда, – кивнул я.

Два Стива, Возняк и Джобс, презентуют свою первую «персоналку» лишь пару лет спустя, и даже недоделанный «Альтаир», разработка на основе проца «Intel-8080», появится лишь в следующем году. А мой «Коминтерн-1» уже в полуготовности!

– «Коминтерн-1», – произнес комсорг, вторя моим мыслям и будто пробуя название на вкус. – Звучит!

– Сможешь меня продвинуть на смотр? – прямо спросил я.

– Два вопроса, – сказал Лушин, растопыривая пальцы буквой «V». – Ты сам работаешь над этой… как ее… микро-ЭВМ? Отец тебе точно не помогает?

– Полная безотцовщина, – усмехнулся я.

Комсорг хохотнул, загибая один палец.

– Справишься?

– Я тебе приемник починил? – с нотками агрессии напомнил я.

– Починил, – кивнул Володя. – Пашет. Ладно, я сегодня же забегу в райком.

– Договорились!

На велике я проехал всю Автодоровскую из конца в конец, пока не пересек невидимую черту города. Асфальтированная улица сначала сузилась, потом лишилась твердого покрытия и вот потянулась обычной грунтовкой вдоль берега Синюхи – слева плескала вода цвета бутылочного стекла, намывая на узкий песчаный пляжик двустворчатые ракушки, а справа высились розовые скалы – тут добывали красивый гранит. Дорога свернула к маленькому карьерчику, а я покатил по едва заметной тропке, виляя между плакучих ив.

Поворот, и в прогале открылась старая мельница – она стояла на противоположном берегу, все еще крепкая, добротная, сложенная из хорошо пригнанных камней. Река в этом месте сужалась, и вода шла перекатом через полуразрушенную плотину.

Проверим, как израильтяне слово держат!

Вынимать закладку я отправился без парика и прочего камуфляжа, но прихватил с собой самодельную «балаклаву», на которую пустил старую лыжную шапочку. Надел ее, чтобы не светиться зря, натянул нитяные перчатки и забрался в самую гущу зарослей, к старинной полуразвалившейся башенке, с которой начиналась плотина. Через пролом в стене я проник внутрь, спустился по заросшим ступеням и, пригнувшись, вошел в тесный проход, сырой и темный.

Фонарик высветил мокрые стены, с которых капало и подтекало, да насквозь проржавевшие железяки. Полукруглый свод еще держал вес и напор воды. Молодцы предки, строили на века.

Никто не знает до сих пор, а плотина ли это вообще? Синюха была пограничной рекой, и все кому не лень копали под ней ходы – может же такое быть, что неведомый мельник не городил плотину, а просто надстроил более древний переход? Да вполне! Вон, каких-то полкилометра прошагаешь вверх по течению – и курганы увидишь, и валы крепостные, а уж что там за фортеция стояла и какому ворогу грозила, ни один археолог не скажет – не появлялись тут выходцы из этого научного племени…

Осторожно пробираясь на полусогнутых, я вылез-таки в затхлый колодец на том берегу – в свете фонаря заплясали тени множества штырей, что отходили от центрального столба, как ветки инопланетного древа. Щели в досках наверху цедили дневное сияние, и я выключил фонарик. Хватаясь за штыри поближе к опоре, полез наверх – металл скрипел, но держал.

Одну из штанг мы с Витькой отломали в позапрошлом году (сорок шесть лет назад?) и закрепили дощатый щит изнутри, как засовом, заперли, чтоб никто не проник в мальчишескую тайну. Я осторожно пошатал и вынул шкворень – щит сразу выгнулся внутрь, протяжно скрипя и образуя щель.

Внимательно оглядев второй этаж мельницы, заваленный полусгнившими балками и осколками черепицы, я прислушался.

Тихо. Отодвинув щит, пролез – и замер. Никого.

Два шага к жернову. Ага! Что-то есть! Ухватив небольшую коробку, завернутую в полиэтилен, я быстро вернулся к остаткам винтовой лестницы – если что, сразу смоюсь. Посмеиваясь над собой за легкую паранойю, оглянулся – и развернул «посылку».

Алон не обманул. В коробке лежало пять упаковок с новенькими процессорами «Intel-8080» – маленькими, длинненькими микросхемами, похожими из-за множества выводов на модели многоножек.