Безумство Мазарини Бюсси Мишель
— Вот именно, начал. Я не верю в совпадения. Рассказывай.
— Этот туристический комплекс должны были построить на берегу, на территории аббатства Сент-Антуан. Место называлось Сангвинарии. Там была куча проблем, потому что земля принадлежала ассоциации по охране исторического наследия. Насколько я помню, мэрия пыталась ее выкупить. В конце концов участок заполучила «темная лошадка», теперь ее название «Евробильд». Да об этом все на острове знают. Через три недели после старта на стройке рухнул подъемный кран. Они строили над старыми подземельями аббатства, там дырка на дырке, как в сыре. Трое рабочих погибли. Наверное, само это название, Сангвинарии, навлекло на них беду. Как видишь, никакого отношения к Валерино история не имеет.
— И они получили разрешение на строительство?
— Конечно, а что?
— А то, что если там проблемы с почвой, то участок не мог быть признан пригодным для застройки.
— Ты мне будешь рассказывать… — Клара посмотрела на часы:
— Каза, пора вернуть трубку на место, мне надо работать. Я не хотела бы упустить радио или какой-нибудь телеканал.
Симон не ответил. До того как Валерино взяли на стажировку в мэрию, он занимался планами землепользования… За несколько месяцев до этой истории с Сангвинариями.
— Клара, у нас есть местные планы землепользования?
— Конечно, что-что, а это у нас есть!
Вскоре Симон разложил на большом овальном столе в зале муниципального совета четыре огромных плана зонирования острова Морнезе. Четыре плана, каждый два на три метра, охватывали всю территорию острова.
— Где должен был находиться этот туристический объект?
Клара ткнула красным лакированным ногтем чуть восточнее аббатства Сент-Антуан, на несколько сотен метров выше Рубиновой бухты.
Симон наклонился, разглядывая.
— Видишь, на плане землеустройства этот участок в заповедной зоне. А это означает, что строить там запрещено!
Клара посмотрела на Симона так, словно он произнес несусветную глупость.
— Еще бы! Ясно, что после несчастного случая там запретили строить.
— Логично. Примерно через пять лет план землепользования устаревает. Значит, после 1990-го его точно должны были пересматривать.
Наверху листа с планом зонирования значилось: «План землепользования Сент-Аргана. Дата изменения: 1996 г.».
— А старый план у нас есть?
Клара молча подняла глаза к потолку. Симон понял.
Архивы. Стремянка. Люк. Пыль.
Через четверть часа он спустился со старым планом землепользования, датированным январем 1990 года — за несколько месяцев до несчастного случая на стройке в Сангвинариях.
Клара успела ответить на три телефонных звонка, но была разочарована: никаких журналистов, только встревоженные туристы, желающие как можно скорее покинуть остров.
— Устала я от них, — вздохнула Клара, входя в зал муниципального совета.
Симон снова разложил планы. Наклонился, проводя пальцем к востоку от аббатства и к северу от Рубиновой бухты. Тот же самый участок, между аббатством и морем, был помечен другим кодом, то есть оказался, в соответствии с градостроительным кодексом, в зоне, пригодной для застройки.
— О чем я тебе и говорила, — заметила Клара.
— Очень странно, что такой участок был пригоден для застройки, — удивился Симон. — Документ составлен экспертами, геологами, экологами, архитекторами. И это было в девяностом, а не в каком-нибудь семидесятом, тогда с окружающей средой и безопасностью считались. К тому же это слишком близко к морю, закон о прибрежных зонах уже действовал, его приняли в восемьдесят шестом. Никаких построек, кроме особых случаев, меньше чем в двухстах метрах от моря.
— Тем не менее эта зона была пригодна для застройки.
Симон задумался.
— Валерино занимался планами землепользования, но он решений не принимал, был всего лишь стажером. Возможно, присутствовал на собраниях, в лучшем случае — записывал, делал фотокопии. Он не мог повлиять на классификацию участков до того, как план землепользования будет утвержден муниципальным советом. Зато…
— Зато?
— Зато, — Симон ударил ладонью по столу, — зато мог подделать план! После того как его утвердили. И все шито-крыто. Непригодный для строительства участок становится пригодным — в обмен, как понимаешь, на некоторую сумму, вознаграждение, так сказать, выплаченное этой фирмой, «Евробильд», или ассоциацией по охране исторического наследия, которой принадлежал участок. Стоимость участка, ставшего пригодным для строительства, вырастала в десять, в сто раз, а может, и больше.
— Да уж, Каза, воображение у тебя богатое. Но как ты собираешься это доказывать десять лет спустя?
Симон не ответил. Он внимательно изучал план землепользования. У интересующего его участка была странная форма. Вся прибрежная полоса относилась к зоне, где строительство было строго запрещено, как и большая часть территории вокруг аббатства, а участок, где разрешено было строить, представлял собой клочок ланд и полей правильной формы, близкой к ромбу, если не считать довольно нелепого отростка, что тянулся наподобие стометрового щупальца почти до развалин аббатства.
— Клара, взгляни. Что за странная форма у этого участка. Будто палец пририсовали. И только здесь.
Клара пожала плечами:
— Ты видишь то, что хочешь увидеть. У всех участков форма прихотливая.
Симон еще раз изучил план.
— Да посмотри внимательнее! Линия, которой обведен участок в форме пальца, не такая ровная, как все остальные.
Клара долго изучала чертеж и в конце концов, распрямившись, сказала:
— Ничего такого не вижу. Ты бредишь!
Симон и сам был не слишком уверен.
Планы зонирования архитекторы-градостроители чертили от руки. Могло создаться впечатление, будто линия в исследуемой зоне подправлена, но ручаться нельзя. Симон еще немного постоял над планом, потом пробормотал:
— Послушай, а ты не находишь, что бумага в этой зоне местами белее?
— Я уже все глаза себе сломала из-за твоих выдумок. Если так всматриваться в карту, все начинает расплываться. Ты можешь увидеть все что угодно. Знаешь, Каза, что бы ты там ни подозревал, никакой уверенности у тебя не будет, играя в «найди десять отличий», ничего не докажешь. Если Валерино, что вполне возможно, поработал бритвой и тушью за спиной у экспертов, он сделал это на редкость аккуратно.
Симон это проглотил.
— Ладно, — продолжала секретарша, — извини, но я закрываю лавочку, у меня обеденный перерыв. Когда творятся такие дела, я должна беречь силы. Поверь, тебе они тоже пригодятся.
Клара вытащила из сумочки фруктовый йогурт с надписью «обезжиренный» на этикетке. Симон пожал плечами и вышел, решив купить в порту сэндвич, пиццу или еще что, чем можно перекусить на ходу.
Шагая тенистыми сент-арганскими переулками, Симон размышлял. Клара права, совершенно права. Должен быть другой способ доказать подлог.
Симон вернулся четверть часа спустя, держа в руке недоеденный жирный кебаб с торчащей из пакета картошкой. Клара только-только выскребла донышко своей баночки йогурта. Взглянув на его обед, она притворилась, что ее сейчас стошнит, но Симон и внимания не обратил. Он медленно расхаживал по комнате и машинально жевал, уйдя в свои мысли.
Через несколько минут он просиял.
Ну конечно, есть другой способ доказать подлог!
Он выкинул остаток кебаба в корзину и решительно произнес:
— Клара, извини, что мешаю твоему пищеварению. Можно задать тебе один вопрос? Ты хорошо считаешь?
19. Массовое бегство
Четверг, 17 августа 2000, 12:01
Дорога на Сент-Арган, остров Морнезе
Я шел по направлению к Сент-Аргану, отсюда до порта было чуть больше километра. Хотя я поднялся до самой высокой части острова, но орешник, который рос вдоль дороги с обеих сторон, закрывал вид. Навстречу ехало много машин, куда больше обычного, как будто из кемпинга «Дельфины» на западной оконечности острова разом сбежали все отпускники.
Вскоре мне это надоело и я взобрался на трехметровый откос. Я знал, что если срезать напрямик через ланды, то можно выйти на ведущее к аббатству шоссе как раз напротив Рубиновой бухты. Может, там народу будет поменьше. Тропинка, то песчаная, то глинистая, заросла травой, но вскоре глины и травы почти не осталось, я вошел в сосновую рощу и шагал, стараясь держаться в тени деревьев.
Не пройдя и трехсот метров, я оказался на дороге, ведущей к аббатству. Она метров на сорок возвышалась над величественной Рубиновой бухтой, и суета, царившая на пляже, ошеломляла.
Куча полицейских машин.
Не одна и не две — вся стоянка заполнена, как в кино.
Длинная оранжевая лента огораживала запретную зону, на пляж не пускали. За лентой теснились десятки зевак. Огромный пляж был пуст, вернее, опустошен. Начался отлив, и от этого простор покинутого всеми песка казался еще более впечатляющим. Повсюду, как муравьи, сновали люди в синей форме, переговаривались, наклонялись, что-то измеряя, копошились в песке. Само собой, первое, что пришло мне в голову, — нашли утопленника. Но такая суматоха уж очень не соответствовала несчастному случаю на воде.
Акулы?
Самому смешно.
Где-то на острове прячутся два беглеца. Может, все дело в них? В душе шевельнулась тревога. События принимали странный оборот, как будто что-то рассыпалось. Райские декорации Морнезе рвались и расползались клочьями.
Что окажется за ними?
Я продолжил путь к Сент-Аргану. Шоссе было забито даже больше, чем у Чаячьей бухты, машины едва ползли, создавалось впечатление, что почти все отдыхающие ударились в бегство.
Но зачем сваливать в четверг? В середине дня? Когда солнце светит вовсю? Странно.
Я представил, какая пробка, должно быть, образовалась у парома. К счастью, я мог идти по велодорожке, которая тянулась вдоль шоссе, а не протискиваться мимо машин, дыша выхлопными газами. Чуть подальше, среди почти замершей вереницы автомобилей, я заметил машину журналистов с логотипом «Франс-2». Журналистов с континента могло привлечь сюда что-то и вправду сенсационное.
Вот и Сент-Арган.
Как ни странно, в городке было спокойно. Все любопытные и перепуганные или собрались на пляже, или сбежали. Единственная известная мне телефонная будка находилась на главной площади, названной в честь 20 Мая 1908 года, но я не имел ни малейшего понятия, что могло случиться в тот день.
Я сунул в щель монетку и набрал номер бабушки Мадлен.
Она отозвалась после третьего звонка.
— Бабуля? Это Колен.
Она слегка удивилась, но и обрадовалась.
— Колен! Как ты? Очень приятно, что ты позвонил из лагеря. К тому же твои дядя и тетя сказали, что мобильные телефоны у вас запрещены. Погода хорошая? Парусный спорт тебе нравится?
Я переждал, пока она выдаст все положенные банальности. За последние двадцать четыре часа я сделался куда более уверенным в себе. И как только бабуля замолчала, чтобы перевести дыхание, напал на нее без предупреждения.
— У папы был брат-близнец?
Бабуля Мадлен на том конце провода обмерла, но все же после паузы сумела выговорить:
— С чего ты взял, Колен?
Похоже, она и правда удивилась. Я нарочно ее испытывал, рассчитывая на неожиданность.
— У папы есть брат-близнец? — повторил я.
— Да нет же! Что тебе взбрело в голову? Конечно, нет! Что за дурацкий вопрос?
Я решил играть в открытую.
— Я вчера видел папу. Живого. На острове. Он вел фургон в порту.
Именно такой реакции я и опасался. Бабушка перепугалась, не двинулся ли внук рассудком.
— Колен, мальчик мой, нет! Не выдумывай ничего такого. Не сходи с ума. Ты видел в порту не Жана. Это был не твой папа и не его брат-близнец. Твой папа умер. Он был единственным сыном. Могу поклясться всем самым дорогим на свете. Ты просто увидел похожего человека. Тебе показалось!
В голове у меня билась мысль: да нет же, не показалось, я знаю. У меня нет сомнений.
А бабуля продолжала причитать:
— Не надо было тебе возвращаться на этот несчастный остров. Зря я согласилась, это была не лучшая идея.
Я узнал, что хотел. Она говорила искренне. Я и так не слишком верил в брата-близнеца, и этот след явно вел в тупик.
Я успокоил бабулю Мадлен:
— Ты права. Конечно, это был просто кто-то похожий. Я хотел убедиться. Не волнуйся.
Она еще несколько раз переспросила, уверен ли я, что все в порядке, но мне в конце концов удалось закончить разговор.
Я посмотрел на часы. 13:07.
В лагерь надо вернуться к четырем… Я был в нерешительности. Страшно хотелось есть. Из-за бессонной ночи и кошмарного пробуждения вышло так, что со вчерашнего вечера во рту у меня не было ничего, кроме няниного печенья.
Я огляделся. Никого или почти никого. Лишь кардинал Мазарини стоял посреди площади на своем каменном пьедестале — аккуратно подстриженная бородка, завитые волосы падают на плечи, руки скрещены на сутане, пальцы сжимают пергамент с неразборчивыми надписями. Давно равнодушный к островному хаосу, он невозмутимо смотрел в сторону порта и моря.
А ведь Мазарини прав — в сторону порта!
Я решил полчаса посидеть в «Большом баклане», там самая красивая терраса во всем городе. Время поджимало, и я заказал только салат и панаше[7]. Обвел взглядом террасу и порт — на случай, если покажутся отец Дюваль, Стеф или Йойо, и отчасти чтобы полюбоваться сент-арганскими красотками. Отец Дюваль и остальные должны были насторожиться из-за суеты на острове. Легко представить их реакцию, если они увидят меня на террасе кафе, одного, да еще с бокалом пива.
Терраса «Большого баклана» была почти пуста.
Здесь тоже создавалось впечатление, будто остров накрыло цунами. Я обдумывал, как распорядиться второй половиной дня. Сначала самое главное: сходить на кладбище. Я уже десять дней оттягивал этот момент, сам не знаю почему, но все же мне казалось необходимым сходить на могилу родителей. Совершить паломничество или что-то вроде того. Если, стоя у могилы отца, я буду по-прежнему уверен, что он жив, значит, так оно и есть.
Принесли еду. За восемь с половиной евро — гора зеленого салата, а сверху три редиски и десяток кубиков ветчины. Ворюги! Это и правда разбойничий остров. За ближайшим ко мне столиком сидел красавчик не первой молодости с орлиным взором, отлично одетый, с приросшим к уху мобильником. Он в одиночку расправлялся с огромным блюдом даров моря, запивая белым вином, и уже ополовинил бутылку. Зная, почем у них латук, я с трудом мог себе представить цену лангустинов.
Я невольно прислушивался к тому, что красавчик орал в телефон.
— Да нет же, — вопил он, — я не в Рубиновой бухте. Что я там забыл? Еще бы. Вся пресса страны там. Ага, радио и телевидение. В полном составе. Не протолкнуться. Сенсации надо выуживать в другом месте.
Я заметил, что он держит ручку с логотипом «Островитянина», и обрадовался. Очень удачно.
Журналист продолжал:
— За меня не беспокойся. У меня свои источники. Я внедрился в среду… — И захохотал так, что распугал всех чаек в порту. — Сегодня утром я всех опередил! На острове паника! Хотел бы я посмотреть на физиономии мэра и начальника тюрьмы, когда они читали мою статью. Но нельзя слишком увлекаться. Если отсюда свалят все туристы, я останусь без читателей.
Пауза.
Его, должно быть, о чем-то спрашивали, и он, воспользовавшись передышкой, выхлебал свой бокал белого, потом заорал в ответ:
— Да, да! Массовое бегство. Кемпинги пустеют. У переправы пробка длиной в километр. Паром сегодня уже четыре раза гоняли на континент и обратно. Все бегут. Началось после девяти утра. Еще бы. Детишки не скоро вернутся строить замки из песка в Рубиновой бухте. — Он снова захохотал. — Хоть какое-то разнообразие, можно отдохнуть от Безумства Мазарини. У меня было заготовлено десять страниц. Сам понимаешь, пока придержу.
Я ждал. Мне хотелось задать ему пару вопросов, а другого такого случая не будет. Это знак судьбы. Я давно уже проглотил свой салат и рыгнул пивом с лимонадом, но продолжал ждать, а красавчик все не умолкал. Он уже три четверти часа висел на телефоне. Это и есть работа журналиста? Сплошной треп?
Надо же, а мне эта профессия нравилась.
— Представляешь? — продолжал он. — Впервые за восемь лет у меня раскупили весь тираж. К десяти утра все было продано. Сейчас небольшая передышка. С утра одно интервью за другим. «Франс Инфо», «Европа-1». Может, даже в новостях на Первом канале меня увидишь. И этим надо воспользоваться. Завтра все займутся чем-нибудь другим. Неважно. Для уцелевших я вытащу припасенное Безумство Мазарини. А? Да, верно говоришь, мне надо снова окунуться в среду. — И заржал во все горло. — Ну ладно, пока.
Наконец-то!
Я не дал ему перевести дух, отправить в рот моллюска или налить очередной бокал.
— Вы журналист? Работаете в «Островитянине»?
Похоже, он даже не удивился. Сидел и улыбался. Ничего дядька, довольно симпатичный.
— Больше того, мальчик мой, я главный редактор.
К «мальчику» я уже притерпелся и без предисловий приступил к делу:
— Извините. Я ищу точные сведения, подробности истории, которая случилась на острове Морнезе десять лет назад. Она имеет отношение к археологу Жану Реми, не знаю, говорит ли вам что-то это имя.
Журналист уставился на меня и долго разглядывал, словно какую-нибудь диковину. Я догадывался, о чем он думает. На острове творится что-то невообразимое, сбежали два арестанта, нечто не менее серьезное случилось в Рубиновой бухте, паника, все с утра только об этом и говорят. И тут заявляюсь я с призраками десятилетней давности.
Во взгляде его отчетливо угадывался интерес. Он, бесспорно, был хорошим журналистом. Не отмахивался от неожиданностей. Инстинкт. Мог ведь послать меня подальше, ему сегодня есть чем заняться. Но он явно что-то почуял.
— А почему ты пришел ко мне?
— Я сын Жана Реми. Живу в лагере на полуострове…
Пока я объяснял, он проглотил устрицу.
— Сын Жана Реми. Ну и денек! Труп. А теперь еще и призрак.
Он смотрел на меня, заглатывая следующую устрицу.
— Ты удивишься, но я тебя помню. Ты был совсем мелкий. Забыл, как тебя зовут.
— Колен.
— Ну да, Колен. Так, мальчик мой, у меня сейчас времени нет, сегодня тут полная неразбериха, но ты можешь в любой момент зайти в редакцию. У нас есть все номера за пятнадцать лет, ты покопаешься и, если повезет, узнаешь подробности той истории.
Я смотрел на него преданным собачьим взглядом.
— Вообще-то история паршивая, — сочувственно сказал он, наливая себе вина. — Твоему отцу не повезло. Он был хорошим человеком, но попал в плохую компанию. Очень плохую. Ему я мог бы полностью доверять, но компаньоны у него были ненадежные. Его лучший друг Максим Приер. И даже его шурин. Твой отец был слишком доверчив. Не остерегся. Он был порядочным человеком, но деньги решают все. Он не выстоял. Думаю, на этом разбойничьем острове ему было не место. Он со своими идеалами всем мешал.
Надо было торопиться, и я ломанулся напрямик:
— У вас никогда не возникало сомнений насчет его смерти?
Журналист удивился.
— Нет, — немного помолчав, ответил он. — Никто всерьез о таком не задумывался. Он оставил прощальное письмо. Тело нашли… И потом, это было почти предсказуемо. С тремя погибшими на совести.
Я не сдавался.
— Значит, вы никогда не встречались с ним на острове?
Главный редактор «Островитянина» устремил на меня сочувственный взгляд. Я этого терпеть не мог — так смотрят на людей, когда сомневаются в их душевном здоровье.
— Конечно, нет, малыш, я больше никогда его не видел, хотя пятнадцать лет хожу по острову и днем и ночью. Твой отец похоронен на местном кладбище, как и твоя мать, самая красивая девушка Морнезе. Тут Жану Реми очень повезло. Знаешь, малыш, он мне нравился. Имел принципы и хранил верность семье и друзьям. Гордись им, сынок, он умер достойно.
Журналист поднял бокал:
— В память твоего отца, Колен. Ему бы понравилась эта скромная бутылка. Белое вино Джерси, из последнего винодельческого хозяйства на англо-нормандских островах.
— Я… я, кажется, его видел. Вчера, в порту.
— Твой отец был хорошо известен на Морнезе. Если бы он разгуливал по острову, его бы немедленно узнали. И тогда, уж поверь, я был бы в курсе. Ты обознался.
Его аргументы поколебали мою уверенность, но я не должен был об этом думать, не должен был его отпускать.
— Вы сказали, что мой отец всем мешал. Кто эти все?
Он неохотно отложил моллюска.
— Это длинная и сложная история… Лучше бы тебе почитать статьи того времени. Все досье. Сейчас мне некогда тебя просвещать. В этом была замешана крупная строительная компания, «Евробильд». Государство тоже в стороне не осталось — из-за аббатства, исторического наследия. Как и ассоциация твоего отца, и мэрия Сент-Аргана, жаждавшая выдать разрешение на строительство.
Он внезапно замер, как пес, сделавший стойку. На мгновение мне показалось, что ему стало плохо. Но глаза у него тут же буквально загорелись.
— Так-так-так, — произнес он. — Разрешение на строительство. Мальчик мой, ты только что навел меня на интересную мысль.
Я уставился на него, ничего не понимая.
— Это я совершенно упустил, — объяснил он. — Когда занимался делишками Валерино, то не пошел дальше его злоупотреблений государственными контрактами, однако к моменту аварии на стройке в Сангвинариях этот тип уже работал в мэрии. — Он положил мне на плечо руку с безупречным маникюром: — Ты просто подарок небес, парень! Твой отец снова окажется на первой полосе газеты.
После этого он потерял ко мне всякий интерес и снова принялся кому-то звонить — наверное, своей секретарше.
— Да, насчет Валерино. Выжившего. Я искал для завтрашнего номера, что бы такое написать, чего не будет в национальных изданиях. На историю-то с коррупцией накинутся все, а мы вспомним несчастный случай в Сангвинариях. Да, я знаю, что он никакого отношения к этому не имел, но можно же пофантазировать. Он ведь работал в мэрии. Приготовь мне досье. Я уже еду.
Через минуту он сорвался и уехал, не съев и половины своих морских гадов. Я все еще хотел есть, но не мог опуститься до того, чтобы подбирать остатки с чужой тарелки.
Я посмотрел на часы. 14:30. В лагерь надо вернуться к четырем. До кладбища на севере острова я доберусь самое меньшее за три четверти часа, и пятнадцать минут уйдет на то, чтобы добраться до лагеря.
Солнце играло в прятки с набежавшими тучками. Поднимался легкий ветер, похоже, погода менялась.
От пива у меня слегка кружилась голова. Придется потрудиться, чтобы стать героем. Я шел пешком быстрее ползущих в пробке машин. Журналист был прав: отпускники наспех побросали на багажники палатки и наполовину сдутые спасательные круги, горой навалили барахло, детишки оплакивали забытые игрушки и закончившиеся каникулы, а те, что постарше, с любопытством смотрели из окон, как суетятся полицейские.
И все это из-за двух беглецов?
Журналист что-то говорил про труп. И про этого самого Валерино. Два беглых арестанта сводили счеты между собой, один умер, другой бежит дальше. Я прекрасно понял, что журналист усматривает связь между преступником и стройкой той компании, «Евробильда». С этим тоже надо разобраться.
Позже.
Пока что мне не давал покоя главный вопрос, мысль, которую подсказал газетчик.
Почему я единственный человек на острове Морнезе, кто узнал моего отца?
Я прошел километр по шоссе в сторону аббатства. Жара и вонь выхлопных газов машин, стоявших впритык одна к другой, стали невыносимыми, меня затошнило, и я решил срезать напрямик через ланды по тропинке, которая тянулась чуть севернее аббатства Сент-Антуан, а потом, напротив кладбища, выводила на дорогу к цитадели.
Стоило мне свернуть с шоссе, и сразу показалось, что я остался один на свете. Поначалу я еще слышал раздраженные гудки, но в ландах их заглушил ветер с моря.
Чем дальше я шел, тем больший страх меня охватывал.
Иррациональный страх.
Тот же, что заставил бежать с острова всех этих отпускников?
До пляжа не больше ста пятидесяти метров, а там по полицейскому на квадратный метр, и все же история с беглыми арестантами мало-помалу завладевала моим умом. Отец Дюваль настоятельно советовал нам не разгуливать поодиночке. Не забыл ли я самых элементарных правил безопасности, увлекшись собственной историей? Остаться одному на острове размером с почтовую марку, по которому шастает беглый преступник… В зарослях по обе стороны узкой тропинки мог прятаться кто угодно. Я продирался сквозь джунгли, путаницу диких трав, кустов и давным-давно заброшенных виноградных лоз и ничего не видел в двух шагах от себя.
Однако это скорее успокаивало. Если где-то в ландах прятались арестанты, им незачем было показываться. И я попытался затянуть военную песню, которую кретины из лагеря знали наизусть.
Под огнем, под обстрелом…
Я пел, громко топая, как делают, чтобы отогнать гадюк, когда ступают по сухим камням.
Порохом и пушками…
Если беглые впереди, они меня услышат и успеют спрятаться.
Мы пойдем к победе…
Вид у меня, наверное, был совершенно дебильный, когда я горланил, бредя через ланды, «Самый долгий день». Надо было все-таки идти дальше по шоссе, даже если бы меня там вывернуло.
Потому что это самый…[8]
И вдруг я услышал впереди шум.
В голове замельтешили мысли. Это не человек, а какое-нибудь животное. Не дергайся, веди себя как обычно. Если это беглец — Валерино, про которого говорил по телефону журналист, — и ему покажется, что его заметили, тебе не жить. Твой единственный шанс — притвориться, что ничего не слышал.
Я продолжал петь. Мысли путались, но мне удавалось более или менее твердо выводить мелодию. Звуки могла издавать и парочка, которая занималась любовью, но проверять мне нисколько не хотелось.
На дереве шевельнулись ветки.
Там кто-то прятался!
Петь. Идти дальше. Не вертеть головой. Не реагировать.
Шагать вперед. Двигаться в прежнем темпе. Дорога к цитадели должна быть недалеко.
Но я невольно ускорил шаг.
У меня было странное ощущение, я чувствовал невидимую угрозу. Продолжал идти, но петь перестал. И услышал шаги, эхом вторившие моим.
Хриплое, затрудненное дыхание.
Кто-то меня преследовал!
Я боролся с собой, чтобы не побежать.
Иди, просто иди!
Делай вид, что ничего не слышал.
С меня градом лил пот. Держаться естественно? И получить нож в спину, даже не обернувшись? Человек приближался. Я посмотрел себе под ноги — тень, вторая тень, тянулась за моей.
Горло перехватило.
Я в ужасе ждал, что огромные волосатые руки начнут меня душить. Тень приближалась, она уже накрыла меня. Бороться невозможно. Я обернулся.
И заорал.
Передо мной стоял монстр. Лицо с беззубым ртом, лохмотья, длинные седые волосы. Пьяный матрос из фильма про пиратов. Это был не Йойо, не один из ряженых, участвующих в игре, а псих, которому очень хотелось выпить.
Он качнулся ко мне, вытянул грязную руку и попытался что-то сказать.
20. Разрешение на строительство
Читать бесплатно другие книги:
