Веселый третий Киселёва Мария

И на улице Субботин читает. Афиши и объявления. Как-то он стоял возле афиши, и к нему обратился прохожий.

— Ты что же безобразничаешь?

Петя удивленно посмотрел на мужчину.

— Зачем угол оторвал?

— Это не я. Что вы?

— Да ты тут давно вертишься. Я тебя с той стороны еще заметил.

— Я читал.

— А зачем тебе читать? Ты же на вечерние представления не ходишь.

— А все равно интересно. Вот тут написано: «Горе…», а дальше оторвано. Какое горе?

— «Горе от ума». Вот какое.

— От ума? А разве от ума бывает горе?

Мужчина засмеялся:

— Ты в школу не опоздал?

— А сколько сейчас? — встревожился Петя.

— Без двадцати час.

— А-а, нет. Нам к часу. А школа вот она.

— Зачем же ты так рано вышел? — спросил мужчина. — Замерзнешь.

— Нет, я всегда так. Пока иду, читаю. И как раз приду.

И правда, пришел вовремя. Это в тот день было, когда решали задачу про молочную ферму. Пол-урока тогда бились, чтобы узнать, сколько корова дает в день молока. Наконец решили — двенадцать литров.

— У всех такой ответ? — спросила Нина Дмитриевна.

— У меня другой, — сказал Петя. — У меня полтора литра. Ребята засмеялись.

— Ты опять напутал, Субботин. И мог бы сам догадаться. Ну что это за корова, которая дает полтора литра? Каждый знает, что корова дает гораздо больше.

— Так я и догадался, Нина Дмитриевна. И я знаю, что больше, если она… фактическая корова.

Петина соседка фыркнула, а любопытный Сеня сразу повернулся:

— Какая фактическая?

Пришлось Пете объяснить.

— Это все получается из-за очковтирательства, Нина Дмитриевна. В этих… в сводках. Это я в «Крокодиле» читал. «Машка и бумажка» называется. В конце там было написано:

— Неужели?

— Честное пионерское. Вот я сперва подумал, что ошибся, а потом подумал, что у меня, может, и есть такая корова, которая коза. То есть коза, которая… Да что они все смеются?

Но и Нина Дмитриевна смеялась тоже.

— Ах ты, читатель «Крокодила», — сказала она потом.

На втором уроке разбирали сочинение о поездке в Останкино. Нина Дмитриевна зачитала несколько лучших рассказов. Потом открыла Петину тетрадь.

— Все свое сочинение ты посвятил статуе Венеры. Это хорошо, что ты ценишь произведения искусства.

Петя расплылся в улыбке.

— А твое объяснение, отчего Венера безрукая — просто целое открытие.

— Ага, — сказал Петя. — Я сам недавно узнал.

— Догадываюсь, что недавно, — продолжала учительница. — Потому что до сих пор считали, что при раскопках не были найдены руки этой статуи. Так она и осталась без рук. А ты пишешь, что Венера имела дурную привычку… грызть ногти. И отгрызла себе руки выше локтей.

— Правильно, — сказал Петя под общий хохот.

— Откуда же такие научные сведения? — спросила Нина Дмитриевна. — Не из «Крокодила» ли опять?

— Ага, — кивнул Петя. — Опять. Там была картинка про Венеру. Одна тетенька говорит своей дочке: «Если ты будешь еще грызть ногти, с тобой случится то же самое». Тогда я сразу догадался, что эта Венера себе руки отгрызла. Ага. А когда я на экскурсии ее увидел, так все про это и думал, а больше уж ничего не видел. Поэтому и написал все только про нее.

Нина Дмитриевна стала объяснять Пете, что это юмор, шутка. Так это и надо понимать.

— А-а, — протянул Петя. — Понял.

А когда сел, сказал соседке тихонько:

— Ничего себе шутка — руки отгрызть. Да еще мраморные.

Шурик сдружился с Гошкой Сковородкиным. Сначала Гошка ему понравился за то, что он не смеялся, когда Шурик перепутывал слова, и быстро научился их понимать, а потом еще оказалось, что они живут в одном дворе. Недавно Гошка ходил в планетарий, поэтому теперь Шурик тоже идет с дядей Мишей.

— Как это ты сумел прогулять час и остаться чистым? — спросил дядя Миша за воротами.

— А что? Очень просто. Мы ничего не делали с Гошкой Сковородкиным, а только разговаривали.

— Целый час разговаривали?

— Конечно. Бывает, мы и больше разговариваем. Хоть два, а то и три.

— Про что же вы сегодня говорили? Наверно, все про шпионов?

— И нет. Про родственников.

— Это интересно. Что же про родственников?

— Ну я сказал, что у меня бабушка в Донбассе, а Гошка сказал, что у него папин брат в Баку. Вот и все.

— А потом?

— А потом про фотоаппараты. Я сказал, что накоплю денег и куплю себе аппарат, если будет нужно, а если не будет нужно, не куплю. А Гошка сказал, что он себе тоже купит аппарат, если будет нужно, а если не будет нужно…

— Понятно. А дальше?

— Про разное. Про цирк, например. Гошка рассказывал, что у них в квартире девочка маленькая соску проглотила. Ее бабушка испугалась — и к доктору. А я сказал, что ничего особенного, она, может, хочет фокусницей быть.

— Ну девочка жива-здорова?

— Да фокусники вон ножи глотают и то ничего, а что соска?

— Ишь ты какой! Фокусники-то умеют, а девочка маленькая.

— И она умеет, раз проглотила.

— М-да, — сказал дядя Миша. — Значит, потом все про цирк толковали?

— Да нет. Про все. Про колодцы.

— Артезианские?

— Почему? Про простые. Как оттуда вещи разные вытаскивать.

— Ну, которые уронили. Гошка рассказывал, как он умеет вытаскивать. Он летом галчонка вытащил. Тот с дерева в колодец упал. Маленький совсем… из гнезда. Гошка его доставал ведром.

— Удачно?

— Ну да. Галчонок был мертвый, а достал удачно.

Дядя Миша покачал головой:

— Ну, брат, это трудно назвать удачей.

— Нет, конечно, хорошо, если б вынул живого. А все-таки вынул. А я в том году упустил компас в колодец, так и не достал. А еще я упустил…

Но тут как раз подошли к планетарию и купили билеты.

После планетария стал нужен телескоп. Просто во как необходим, по горло. Оказалось, что у Пети Субботина есть детская энциклопедия, а в ней про этот телескоп написано.

И дело-то несложное. Честное слово. На планке длиной в метр укрепляются две линзы с двух концов. Вот и все. Шурик с Гошкой сначала даже не поверили, что телескоп — это такой пустяк, а потом начали смеяться. Подумайте только, стоит прикрепить два каких-то стеклышка к планке, и, пожалуйста, — телескоп! Нет, конечно, не такой, как в планетарии, это понятно, но все равно! Можно наблюдать планеты. Взял навел на небо — и тебе Марс! Здравствуйте! Сенька Гиндин от зависти лопнет, Капустин так рот и разинет. А Нина Дмитриевна удивится.

Шурик вновь прочитал вслух устройство телескопа. Всего-то одна страничка, и половину выкинуть можно. Это где линзы описываются. Такие-то, мол, и такие-то, с названиями разными. В книгах всегда так: напишут, напишут, а посмотришь — чего там? Стеклышко небольшое, вон оно на рисунке показано.

Трубку решили не делать. Она совсем не главная часть. Она для того только и нужна, чтобы лучи не рассеивались, а так ни для чего больше. Зато канители с ней много, тем более что их две описаны, чтобы одна в другую вставлялась.

— Пусть у нас свет рассеивается, правда? Нам не жалко, — сказал Шурик.

— Конечно. Светила от этого не пострадают.

А еще про подставку не стали читать. Планка, значит, должна на подставке стоять. Тоже ни к чему. Кто хочет планеты смотреть, сам подержит, не барин.

В общем, можно было начинать, затруднения только в этой планке. Метр длина, вот в чем дело. Сначала казалось просто, а вышло, что в доме нет такой планки. Не выдернуть ли где-нибудь из ограды? Но когда вспомнили все ограды, то оказалось, что они низкие. И зачем тогда их только делают? Но это уже другой вопрос. Вот теперь хоть плачь, теперь не до смеха.

А с линзами проще. Во-первых, у Шурика есть фильмоскоп. Из него выдернуть можно. У папы есть фотоувеличитель, еще одна линза. Дома у Гошки в шкатулке какая-то лупа — и еще одно стекло. Это уж сколько? Потом от карманного фонарика можно взять… А всего лишь две и нужны.

Гошка ушел домой и что-то долго не возвращался. Наконец прибежал — батюшки! Планку принес! Здоровенная, выше метра, наверно. Сосед-столяр дал. Бывают же добрые люди.

Теперь все в порядке, опять стало хорошо и весело. Выбрали две подходящие линзы и прикрепили их на концах планки. Все, как написано. Стали смотреть пока что на окна противоположного дома, потому что небо было еще светлое. Наводили, наводили — что такое? Ничего не видно. Просто так весь дом видно, а в телескоп ну хоть бы какое окно чердачное показалось — нет! Тут Гошка догадался — вот умная голова! — что сразу двоим смотреть нельзя, двое всегда толкаются. Стали смотреть поодиночке — и все равно.

— Трубка все-таки нужна, — заключил тогда Гошка.

Пожалуй, что так. Хоть она и не главная часть, а без нее не выходит. Планка длинная, дрожит в руках, и линза с линзой никак не совпадает. А это уже главное.

Пришлось читать то, что пропустили, и клеить бумажную трубку.

Какая трудная оказалась, то широка, то узка, то еще что-нибудь. Наконец склеили. Посмотрели — дальний конец опять прыгает. Тьфу ты! Ничего не поделаешь, подставку надо. Штатив, как она в книжке называется. Целый вечер с этим штативом возились. Уж на небе звезды появились, а телескоп все не готов. Но вот укрепили на подставке, дрожание кончилось. А все равно ничего не видно, только мутное пятно.

— Знаешь, давай линзы сменим, — предложил Шурик. — У нас ведь еще есть.

Вставили другие, потом еще раз меняли. Все одно. Вот тебе Марс и Юпитер! Одна Луна была тут как тут, так сама в окно и лезла.

— Свинство это, не телескоп, — сказал Гошка. — Шамбабамба какая-то.

Он всегда теперь говорил «шамбабамба», когда недоразумение какое-нибудь досадное получалось.

А Шурик со зла стихи сочинил. У него всегда так: как настроение испортится, так начинают стихи получаться. А когда дело совсем скверно, так по нескольку штук сразу выходят, как сейчас:

И все вот в таком духе. Лишь про Луну особо:

Гошка был вполне согласен с такой характеристикой планет. Тут вернулся Костя, Шуриков брат. Он глянул на телескоп и спросил, что это за безобразие? А когда узнал, сказал: «Хм!»

— Чего «хм»? Ничего и не «хм»! — Шурик вырвал у него телескоп.

— Не брались бы, вот чего. Это для старших школьников.

— Подумаешь! Другие старшие делают тяп-ляп. А мы старались.

— Зря старались.

— Почему зря?

Костя усмехнулся:

— «Из кувшина можно вылить только то, что есть внутри». — И ушел.

— Из какого кувшина? — Это Гошка спросил, потому что он про мудрецов ничего не знал.

— Да ну, ерундовина. Это древние умники говорили. Из простого кувшина.

— А что вылить?

Шурик стал объяснять, что ничего выливать не надо. Это вроде, как в басне. Говорят, например, про слона или осла какого-нибудь, а на самом деле это не осел, а директор. Ну это Гошка знал, это каждый знает. А тут чего вылить? Как он сказал?

— Ну как, как? Можно вылить, сказал, что есть в кувшине. Например, есть вода, можно вылить ее. Понял? Есть молоко, можно вылить. Вот и все.

— Действительно, ерундовина. Вылить да вылить. К чему тут какие-то кувшины?

— Да не какие-то, — сказал Костя, выходя из кухни. — А вот эти.

И стукнул Шурика и Гошку головами.

Ну вот так оно и вышло. Дело не в кувшинах, а в головах. Только из головы чего же выльешь? Тьфу ты, чепуха какая! Вот уж кого бы Шурик никогда не слушал, так это древних мудрецов.

Есть в 3-м «Б» ученик Миша Капустин. Тот самый, который шамбабамбу придумал, из-за которой такая неприятная история вышла. История-то, конечно, не вышла, это только у Гошки в голове было, но все равно неловко перед Шмелевой.

Капустин, ясно, не виноват. Он никого обижать не собирался.

Ученик он тихий, и такой, про которого говорят, что пороху он не придумает. Дело совсем не в порохе, его давно придумали, а это значит только, что Миша ничего интересного выдумать не может, потому что он рассеянный, забывчивый, он даже рот закрывать забывает и часто сидит с открытым ртом. А Чижов с этим не согласен. Если так, то разве могла бы выйти такая смешная история, как на уроке арифметики? Повторяли деление. Нина Дмитриевна задала всем придумать задачу. Сначала все думали, а потом стали поднимать руки. Шурик придумал хорошую задачу. Не про килограммы и не про метры, которые давно надоели, а про крыши. То есть про куски железа, которыми крыли крыши. Хорошая получилась задача, Нина Дмитриевна похвалила.

— Ну еще кто придумал? — спросила она.

Поднялось много рук, а Миша сидел и на всех оглядывался.

— А ты, Капустин, думаешь?

— Думаю.

— Серьезно думай, спрошу тебя.

Миша перестал вертеться и начал серьезно думать. А пока Галя Савчук рассказала свою задачу. Тоже хорошая задача. Про детский сад. Только ребята не делились на четыре группы без остатка и два ребенка оставались в остатке. Весь класс решал, куда девать этих двоих, а Миша ничего не слышал. Он думал над своей задачей.

— Ну как, Миша, готов? — спросила Нина Дмитриевна.

— Готов.

Он встал и посмотрел почему-то на Шурика.

— На одной крыше…

— Опять про крышу? — удивился Сковородкин.

— Да не про ту. Значит, на одной крыше стояли двадцать три… статуи.

У Нины Дмитриевны дрогнули брови.

— Статуи, — поправила она ударение.

— Ну статуи.

— На крыше, говоришь?

— На крыше.

В классе зашумели. Гиндин вытянул лицо и застыл, изображая скульптуру. Сковородкин тоже окаменел, но в другой позе.

— Спокойно, ребята. Ну что ж, это бывает. Например, на здании Зимнего дворца.

— А там на крыше? — обрадовался Миша. — И тоже двадцать три?

— Кто же кого спрашивает, Капустин? Ты меня или я тебя? Не отвлекайся.

— Ну вот, — продолжал Миша, — стояли двадцать три статуи. Ой, статуи то есть.

— Ну и что же? — спросила Нина Дмитриевна.

— А потом девять… пропало.

Вера прыснула и раскатилась тонким смехом. Другие тоже не выдержали.

— Куда же они пропали?

Миша пожал плечами:

— Не знаю. Вот это и надо решить.

В классе стало весело. Нина Дмитриевна не сразу всех успокоила.

— Не складно получается, Капустин, — сказала она потом. — Мы ведь не загадки загадываем, а задачи решаем.

Учительница говорила не сердито, и Капустин ничего не подозревал, но она обмакнула перо в чернила — значит, сейчас поставит в журнале отметку. Миша сразу забеспокоился.

— И я задачу…

— Но ты не придумал, а сказал, что готов.

— Почему? Я придумал.

— Тогда говори.

Миша кивнул головой, встал поудобнее, а сказал только:

— Чего говорить?

— Ну дальше. Куда делись твои статуи?

— А-а, — вспомнил Миша. — Не все, а девять штук только.

— Хорошо, девять штук, — сказала Нина Дмитриевна уже сердито.

— Они это… как уж…

— Слезли, — подсказал Гиндин.

Миша улыбнулся и промолчал. Все ждали. А в голову, как назло, ничего не приходило. Нина Дмитриевна снова взяла ручку.

— Они слезли, — поспешно сказал Миша.

Класс грохнул смехом. Капустин сел. Учительница поставила в журнале двойку. В общем-то история вроде смешная, только Мише было не смешно.

На другой день все забыли про эту задачу, и сам Капустин забыл, наверно, но когда начался урок арифметики, он сидел очень грустный. Его соседка ни с того ни с сего подняла руку:

— Спросите Мишу, Нина Дмитриевна.

— Я его вчера спрашивала.

— Ну вот же… он и хочет исправиться.

— Скоро будет контрольная, пусть исправляется.

А контрольная была трудная. Только ничего, все решили. И Миша ее решил. Значит, с двойкой было покончено и можно бы про нее больше не вспоминать. Но о ней вспомнили, и вот как.

Вскоре назначили сбор звена. Звеньевая Валя Савчук сказала:

— Мы соревнуемся с третьим звеном. Значит, мы должны лучше их учиться и работать. Учимся мы неплохо, а должны еще лучше, потому что они учатся тоже хорошо. А чтобы мы лучше учились, мы должны помогать отстающим.

— А кто у нас отстающий?

— А отстающих у нас нет.

— А кому же мы помогать будем?

— Вот я и говорю, — продолжала звеньевая, — что у нас нехорошо получается: помогать некому.

— Ну это же хорошо, — сказал Шурик, — что нет отстающих.

— Это, конечно, хорошо, но тогда звено будет плохо работать, раз не будем помогать…

Да, положение было трудное. Обсуждали его и так и этак, а выходило одно: соревнования не выиграть. Тут и вспомнили Мишину двойку.

— Но он ее исправил, — звеньевая вздохнула. — Вот если б не исправил, мы бы ему помогали.

— Да зачем? — сказал Сковородкин. — Он сам с ней быстро покончил.

— Ну да. Три дня она только и была, — сказала Савчук невесело. — Мы даже сбора не успели собрать.

В третьем звене другое дело. Там есть такой ученик, которому все звено помогает. И в классе с ним остаются и домой ходят. Валиной сестре хорошо там звеньевой быть. А Валя просто не знает, что делать.

— Давайте нахватаем двоек, — предложил Сеня Гиндин. — А потом начнем их исправлять.

— А что? — поддержал Сковородкин. — Никто и не узнает, какие это двойки.

Это они придумали, конечно, так, для смеха, но звеньевая очень возмутилась и сказала, что это будут нечестные двойки, а отметки надо получать честно. Опять поговорили, поговорили про Мишу и решили переходить ко второму вопросу. В этом вопросе стояли внеклассные мероприятия. Это значит: помогать младшим, собирать макулатуру и металлолом. Решили собирать макулатуру завтра же. Но тут вышла временная задержка из-за сильных декабрьских морозов.

Новогодние стенные газеты всегда бывают самые лучшие. Оно и понятно: они с Дедом-Морозом. Но такую еще не видали. Ее внесли перед уроками сестры Савчук, причем Галя входила в дверь спиной и так и шла задом наперед, држа двумя руками широкий рулон, а Валя с другого конца несла этот рулон, сдвинув брови и растопырив локти. За ними важно выступала Шурикова соседка Вера с портфелями Вали и Гали. Все, конечно, бросились к газете. Дед-Мороз был сделан аппликацией. Никто не знал, что аппликация — это такая красота! Парчовая шапка у Деда блестела так, словно она обледенела и как будто поэтому она была такая жесткая, задубелая. Хотелось прижать к ней палец и посмотреть, какая под ним получится проталинка. Но самое главное — борода. Серебристая, капроновая, она занимала весь правый верхний угол, всю половину и даже свисала ниже листа.

Весь класс прямо с ума сошел, когда увидел такую газету. Все галдели, лезли вперед, тянули руки, чтобы потрогать.

Галя и Валя Савчук сразу стали красные, лохматые, отбивались локтями и коленками и кричали: «Тише! Не давите!» Сеня Гиндин всех расталкивал, оттаскивал назад, орал почему-то:

— Ишь, бездельники, лежебоки! Бросились на готовенькое!

Сам он ничего еще для газеты не сделал и только теперь должен был прикрепить ее кнопками. Когда он пролез к стене и встал на учительский стул, оказалось, что кнопки у него пропали.

— Что за злые шутки? — кричал Гиндин со стула. — Мишка, ты не проглотил?

— Нет, — сказал Капустин и закрыл рот.

— Чиж! Не у тебя в кармане?

— Нет.

Коробка с кнопками нашлась у самого же Сени, и газета была повешена на стену. Вот тут-то и стало видно и какая шапка, и какая борода, и что она занимает всю правую половину листа.

Когда вошла Нина Дмитриевна, она сказала: «Ох!» — и остановилась у газеты. А все зашумели и засмеялись, потому что все поняли, что Нина Дмитриевна не ожидала такой красоты, потому что она даже не заметила, что забыла поздороваться и положить журнал на стол. А так и стояла минуту, а может, больше, а когда повернулась, то потерла ладонью об ладонь и сказала:

— Ах, как у нас хорошо, ребята. Вроде морозец и пахнет хвоей. И вроде мы все румяные, правда?

— Правда! — закричали ребята.

Вот какая была газета. С ней стало веселее, интереснее, только задачи решать стало трудно. Арифметика совсем не лезла в голову, когда тут такой Дед-Мороз и пахнет хвоей.

Капустин дольше всех вздыхал над задачкой и глядел на газету. И, кажется, совсем забылся, серебряная борода, наверно, его прямо приколдовала, потому что он так на нее засмотрелся, что ручка у него выкатилась из ослабевших пальцев и покатилась по парте. Он схватил ее уже на коленях.

У Шурика задача тоже не решалась, а вместо этого получились стихи:

Он показал их соседке Вере. Она подумала и написала на той же промокашке:

«Как это ничего, а мешок?» — написал на другой стороне Шурик. Тут Нина Дмитриевна отобрала промокашку, а Шурик стал решать задачу. Лопаты, лопаты… в первой бригаде лопаты, во второй, в третьей, и не поймешь, сколько всего лопат. Наконец получилось.

— Восемнадцать! — прошептал Шурик Деду-Морозу.

— Ты что? Двадцать три, — удивилась Галя Савчук.