Веселый третий Киселёва Мария

— Меня.

— С ума сошел ты, Петька? Это ты ее слушаться должен…

— Да ничего ты, Чиж, не знаешь, — сказал Субботин и оживился. — Я должен ее, а она меня. Вот как надо. А так — никакой жизни. У тебя бабушки нет, ты не знаешь.

Тут подошли другие ребята, и Петя сперва не хотел, а потом рассказал все с начала. С бабушкой беда. Совсем слушаться перестала. И чем дальше, тем хуже. Ничем ей не угодишь, все не так. Белую мышь принес — паника… Другая бы радовалась. Обменял на серую мышь — скандал! Стал олово плавить — что было! Сковородку даже соседке с нижней площадки показывала.

— Какую сковородку? — не понял Шурик.

— Которую прожег. Когда плавил. Нечаянно.

— Надо было на противне, — сказал Миша Капустин. — Противень толще.

— Не в том дело — толще, — вмешался Гиндин. — Им все равно тоньше или толще. Старухи вообще вредные. Ей сколько лет?

— Пятьдесят… кажется.

— Старая совсем женщина. И чего надо? Сидела бы на скамеечке.

— А моей бабушке шестьдесят три, — сказала Вера. — И она совсем не старая. И ни капельки не похожа на старуху, ничего ты не знаешь, Сенька.

Тут все стали говорить, сколько лет их бабушке, и оказалось, что у Пети даже самая молодая бабушка.

— Тогда пусть она в артистки идет, — предложил Сеня Гиндин. — В самодеятельность. Артистки очень занятые всегда, у нее на тебя времени не будет.

— Иди ты сам в артистки, — обиделся Петя. — Расскажи вам горе.

— Да нет, что ты. Мы очень даже понимаем. — Вера оттолкнула Гиндина. — Ты не расстраивайся так. Бабушка должна ругаться. Только не всегда. А ты, Петя, очень рассеянный. Забыл клетку закрыть, мышь убежала.

— Она же ученая.

— А все равно. И сковородку…

— Это нечаянно.

— Дело не в сковородке, — сказал Гошка Сковородкин. Он пришел позже всех, но уже разобрался. — Все бабушки ругаются. Это от возраста. Например, как детям или детенышам надо играть, так старикам надо поучать, значит, ворчать. Но против этого есть средство.

Все повернулись к Сковородкину.

— Бабушку надо увлечь! Не понятно? Ну как же непонятно? — рассердился Сковородкин. — Вот ты принес мышь. А что такое мышь, зачем мышь — неизвестно. А если бы ты все толком объяснил, бабушка бы увлеклась. Для нее эта мышь дороже всего, может быть, стала бы. Или олово. Здравствуйте, зачем бабушке олово? А ты бы рассказал ей про это олово… Вот моя бабушка. Играли мы с Чижом в настольный теннис. Помнишь, Чиж? Разбили, конечно, кое-что. Бабушка совсем нас выгнала из комнаты. А потом? Когда увлекли? Что она кричала, помнишь, Чиж? «Давай, давай, бей, мазила!»

И вообще, оказывается, иметь бабушку — это не так просто. Это хорошо, замечательно. Считается, что дети, имеющие бабушек, счастливые дети.

— Так что ты, Суббота, счастливый, — ткнул Гошка Субботина в грудь. — Только надо еще поработать над воспитанием. Чьим, чьим, бабушкиным, конечно! Ах, я все вру? Да это в женском календаре написано, вот! Ты, Суббота, сам же мне его дал почитать.

Тут многие пожалели, что выбросили этот календарь в макулатуру. Но и то хорошо, что Субботин его вытащил оттуда и попросил у вожатой домой. Там, оказывается, столько про родителей написано, что нигде больше такого и не встретишь. Нет, написано, конечно, про детей, но как-то так, что падает больше на мам и бабушек.

— В общем им тоже довольно трудно, — сказал Сковородкин и хотел привести один пример, но тут совершенно некстати прозвенел звонок. Хорошо еще, что первым уроком была физкультура и можно было хоть кое-как поговорить.

Петя заметно повеселел, а Гошка совсем раскраснелся, волосы у него стали мокрые на висках, он что-то жестами показывал Субботину, то сутулился и опирался на невидимую палочку, то выпрямлялся и маршировал на месте, выпятив грудь. Должно быть, он показывал бабушку до и после воспитания. Это было интересно всем, а не только Пете, поэтому все смотрели на Сковородкина. Вскоре учитель его вывел из строя.

После урока, когда одевались, Субботин почти согласился свою бабушку увлечь. Но еще колебался. Тогда Валя Савчук предложила посоветоваться с «Пионерской правдой». А что? Написать и спросить: «Что делать пионеру, у которого бабушка от рук отбилась?»

— Ишь какая! — обиделся Петя. — Чтобы про мою бабушку вся страна узнала.

— Ну и что же, — сказал Гиндин. — Зато она прочитает и исправится.

— А чего ей исправляться, что она испорченная, что ли? — закричал Петя, барахтаясь в рубашке, которую он как раз надевал.

Гиндин, наверно, ничего не понял, потому и сказал:

— Вот, вот. Пусть исправляется.

— Да чего исправляется? — заорал Петя, как только просунул голову в ворот. — Она и так лучше всех! Просто мышей боится… Если бы ты боялся…

— Ну а олово? Тоже боится?

— Как дам вот сейчас! Говорю же, сковородку прожег! Если бы у тебя прожгли… Да что это такое? Где же пуговицы?

Все посмотрели Пете на ворот. Там действительно не было ни одной пуговицы.

— Их мыши ученые отгрызли, — съязвил Гиндин.

— Ой, Петька, — сказала Вера. — Это же не твоя рубашка. У тебя же в зеленую клетку.

— Это Сенькина рубашка, — угадал Сковородкин.

Тут и Гиндин узнал свою рубаху по чернильному пятну, и они с Петей стали меняться, но когда Субботин снова оделся, рукава у него оказались чуть ниже локтей, и все грянули смехом.

— Пугало огородное! — кричал Сеня Гиндин, а Петя теперь уже растерялся, потому что перемена кончилась, все были готовы, а на нем была какая-то чужая рубашка. Он так и стоял, действительно, как пугало огородное, в чужой рубахе, когда вошла Нина Дмитриевна. Она не выдержала и засмеялась.

— Кто же еще не в своей рубашке? — спросила Нина Дмитриевна. — Посмотрите на себя.

— Все в своей.

— А ты, Миша Капустин?

— В своей.

— Ну сними-ка куртку и встань.

Миша встал.

— Ой, второе пугало! — закатывался от смеха Гиндин и показывал на Мишины рукава, которые съезжали ниже пальцев.

Субботин и Капустин тоже рассмеялись, когда поглядели друг на друга, потом поменялись рубашками, и урок начался. Прошел он не очень спокойно, потому что еще не был решен вопрос с Петиной бабушкой. На перемене Валя Савчук сказала:

— Знаешь, Петя, никто про твою бабушку ничего знать не будет. Можно ведь фамилию не называть. Просто спросить: как быть пионеру, у которого трудная бабушка? И все. Или по радио, например. В воскресной передаче. Очень хорошо.

Петя Субботин решил все же бабушку свою увлечь. А если не поможет, тогда уж по радио передать. Без фамилии, конечно.

Но пока такой передачи не было.

Каждый пионер должен помогать младшим. Это в тетрадке звеньевой записано. У Сени Гиндина в квартире есть дошкольница Маринка, а больше никого нету. Тут уж выбирать не приходится. Сеня вызвал Маринку в переднюю.

— Во, гляди, — он показал ей новые коньки с ботинками.

— Ой, каки-ие! Это не «снегурки», да?

— «Снегурки»! На таких чемпионы катаются, поняла?

Маринка поняла. Тогда Сеня позвал ее на каток.

— Ты что? Я никогда не каталась.

— Дело какое! Я научу. В валенках — это тьфу! В ботинках — это да. И чемпионы падают.

— Ну вот. А я никогда…

— Да что ты заладила. Чемпионы не падают, это я так. И потом: чемпиона никто не держит, а я тебя за руки буду держать. Поняла?

Маринка нерешительно теребила свой передник.

— Трусиха. Сказал же не отпущу. Буду твоей, как говорится, верной опорой.

— Подпоркой, — поправила Маринка.

— Ну да. Ой, что я? Какой подпоркой? — закричал Сеня. — Не учи, когда не знаешь. Иди собирайся!

По лестнице они сходили за руки.

— Ой, ой! — выкрикивала негромко Маринка.

— Не бойсь! Со мной не пропадешь.

Когда сошли со ступенек, Маринка еще раз сказала «Ой!» и пошла вдоль стены. Сеня смело шагнул и покачнулся.

— Держи…

— Держу, держу.

— Да я говорю: «Держись», чудо-юдо.

Каток был крохотным, круглое ледяное блюдечко в середине двора. Но Маринка глянула и отступила назад. А Сеня уверенно шагнул на лед. Тут же левый конек его лязгнул по Маринкиной «снегурке», Маринка дернулась вперед и попала на каток руками раньше, чем ногами.

— Ничего, — сказал Сеня вставая, — ничего. Я тоже падал сначала.

Они опять взялись за руки. Ступни у Сени вихлялись, в щиколотках ломило.

— Постой, я зашнуровал туго. Вот в чем дело. — Он сел на лед и стал развязывать шнурки. Развязывал, потом затягивал, потом опять… Наконец встал. — Нет, теперь слабо.

И снова сел на лед, потому что сесть больше было некуда.

— Ты постой, — говорил он Маринке. — Шнурки — это важное дело. Куда пошла одна? Шлепнешься опять. Ну вот готово. Держись за меня, — он подтянулся и шагнул вперед. Вдруг один конек сразу запнулся, а другой легко описал вокруг него дугу, и Сеня, сделав полный оборот, сел прямо перед Маринкой.

— Ой, ха-ха! Как ты вертелся, Сенька! Вон твоя шапка, сейчас принесу.

— Стой на месте! «Ха-ха». Без тебя принесу.

— Я прямо испугалась сначала, правда. Думала…

— Думала! Ты фигуры на льду видала? Ничего ты не видала. Стоишь-то как? Вот как надо.

Сеня уперся руками в лед и стал подниматься. Коньки кляцали друг о друга и не стояли на месте.

— Ой, ха-ха!

— Что «ха-ха»! Сама стоять не умеешь, опять скривилась.

— Ха-ха! — заливалась Маринка. — А как ты меня видишь? Через четвереньки? Из-под рук и из-под ног?

— А как бы ты тут стояла? Тут место скользкое.

— А должно быть не скользкое?

— Должно быть скользкое, отстань! Да не такое.

Сеня снова стал подниматься, и опять коньки буксовали на скользком месте. Маринка неуклюже прошла взад-вперед по катку и принесла Сенину шапку.

— Да отвяжись со своей шапкой! Без нее жарко. Опять ты косолапая! — закричал Сеня. — Учишь, учишь…

Он подтянул ноги и быстро встал.

— Вот смотри: берешь ногу и опираешься ра-а-аз!

— Как — берешь ногу? — фыркнула Маринка.

— Как, как? Что это за каток? — Сеня опять поднимался с колен. — Какой балда тут ямок наделал? Что стоишь, показал ведь?

Маринка поставила ногу носком наружу, как Сеня велел, и прокатилась немного.

— Та-ак, так. Эй, эй, теперь не так.

Сеня сидел на льду и уже не пытался вставать.

— Куда повернула? Как я учил? Смотри. — Он, сидя, поставил конек.

— Ха-ха! Учитель какой. Встать не может!

— «Ха-ха», — не в первый раз передразнил Сеня. — А ты видала учителей? Они что, всегда стоят, да?

— Ну ладно, теперь так? — Маринка проехала вокруг Сени.

— Давай, давай, гони! — командовал Сеня и, чтобы видеть Маринку, поворачивался вокруг своей оси. — Стоп! Зачем через ножку? Кто показывал?

Когда Маринка устала, ее учитель сказал:

— Хватит. Пошли домой.

Маринка свезла Сеню со льда. На тротуаре они взялись за руки.

— Завтра поворот покажу, — сказал Сеня. — Выучишь, не бойся. Я говорил, со мной не пропадешь.

После этого Сеня, конечно, мог записать в тетрадь звена, что он помогал младшим.

Сегодня Гошка обещал достать бобы. Конечно, самые обыкновенные, из которых суп варят. Только их ни у кого не оказалось. Это в первом звене. А во втором и в третьем еще вчера их положили в мокрую вату. Проращивать. Потому что началась весна.

Ну где же Гошка? Со звонком открыла дверь Нина Дмитриевна, Сковородкин прошмыгнул у нее под рукой и — бегом на заднюю парту. Шурик слова сказать ему не успел, а по лицу у него разве узнаешь, достал или нет?

— Ты что, Шурик, все назад поворачиваешься? — спросила Нина Дмитриевна. — У тебя чернил нет?

Да все есть, только не понятно, что Сковородкин знаками показывает. Так головой кивает, будто он достал, а то вроде и не достал. Потом показал растопыренные пальцы. Неужели десять штук принес?

Наконец урок окончен. Действительно, Гошка принес десять штук.

— А чего же ты головой мотал вот так? Я думал, ты не достал.

— Да говорю же, сначала не мог найти, вот и мотал, а потом уж достал под самый вечер.

Бобы были гладенькие, блестящие, как морские камушки.

— А вот это три фасолины, — показал Гошка.

После уроков хотели сразу идти к Шурику и положить бобы в мокрую вату, но Гошка свернул в свое парадное:

— Только бабушке покажусь, а то опять скажет, что я к кому-нибудь закатился.

И правда, он пришел быстро. Ткнул пальцем в мокрую вату и торжественно объявил:

— Начинается посадка бобовых культур!

Полез в карман, потом в другой, повертел обеими руками в двух карманах.

— Стойте, где же культуры?

— Может, в портфеле оставил?

— Да нет, я туда не клал. Клал в пенал, но это на уроке. В парту выкладывал, это тоже на уроке. Потом в брюки положил, еще дорогой показывал…

И вдруг как закричит:

— Ой! Это же какие брюки! Тьфу ты! Это же не школьные. Бабушка велела переодеть.

Гошка побежал домой.

— Внимание! — закричал он, как только вернулся. — Начинается посадка бобовых культур!

И зерна положили в вату.

— Ну чего теперь? Гулять?

— А если вата высохнет?

Посидели еще. Вата не сохла. Пошли гулять. Потом несколько раз прибегали смотреть. Соседская бабка, которая открывала дверь, стала ворчать:

— Носит вас сорок раз! Чего матуситесь?

Когда Шурик ей вынес блюдце, сказала:

— Куды еще поливать? Завтра польешь. Ступай гулять. — И опять: — Не матусись!

Наутро Шурик подбежал к подоконнику, пододвинул блюдце. Что такое? Все семена сморщились и стали совсем не похожими на гладкие камушки. Может, им тут сухо или, наоборот, сыро? Зачем они съежились? Потом оказалось, что все в порядке, так и у третьего звена было.

На другое утро — опять чудеса. Все зерна гладенькие, ни одной морщинки. «Набухают», — догадался Шурик. А у двух бобов кожа лопнула. Пропадут теперь.

— Что ты «пропадут»! — тараторила толстуха Наташка из, третьего звена. — Это правильно, они разбухли. Наши тоже бухли-бухли, бухли-бухли, а потом лопнули.

— Вот и ты скоро лопнешь, — сказал ей Шурик беззлобно.

Потом появились росточки. Белые ножки. Их прикладывали к линейке, измеряли и записывали в дневник. Два дня все было хорошо, а на третий они закорючились. Росточки. Конечно, линейка теперь не годилась. Решили измерять на глаз. Только по линейке у Гошки с Шуриком получалось одинаково, а на глаз по-разному. Та же соседская бабушка сказала:

— Будет вам! Это пустое. Их в землю надо сажать.

Принесли с клумбы две банки земли и стали сажать. Чтобы фасоль не спутать, сделали наклейку «Фасоль».

— Ты смотри вверх ногами не клади, — наказывал Гошка.

— Какими ногами?

— Ну ростками. Засыпали. Полили.

— Жалко, что их невидно, правда?

— Ага.

На другой день в банках все было по-прежнему. Тоска зеленая. И что в дневник писать?

— Они у нас теперь без вести пропавшие, — вздыхал Шурик. — Может, погибли, может, нет.

Они не погибли. В банке с бобами появились бледненькие стебельки. Молодцы бобы! Первые вылезли. Потом развернулись листочки. А фасоли еще не было.

— Вы лентяйки, — говорил Гошка. Он несколько раз в день прибегал спросить, как лентяйки? А поздно вечером забарабанил в окно, забыл, наверно, что существуют двери.

— Ты чего, спишь уже? Одевайся. Их озвучивать надо.

— Я не сплю. Кого озвучивать?

— Кого, кого. Фасолины. Я, растяпа такой, забыл совсем. Одевайся, понесем их к Субботину.

Пока Шурик одевался, Гошка все ругал себя. Еще бы, весь свет знает, что растения любят музыку и растут под нее быстрее. Фасоль, бедняга, не может пробиться, а такой разиня Гошка не сообразил ее озвучить. Два дня пропало.

Субботины еще не спали, хотя Петина сестра-дошкольница была уже в длинной ночной сорочке. Ей объяснили метод озвучивания, и она села за рояль. Проиграла гаммы несколько раз, потому что она только недавно стала учиться музыке.

— А еще что-нибудь можешь? — спросил Гошка. — А то это им не понятно. — Он кивнул на банку с фасолью.

Еще она сыграла «Собачий вальс». Гошка держал перед ней банку и кивал головой.

— На сегодня хватит, — говорил он на обратном пути. — А завтра еще принесем.

Наутро Шурик как глянул в банку, так открыл рот. Землю как будто кто-то рыл, вся она была маленькими холмиками, а из-под каждого холмика виднелась… фасоль. Это куда же они лезут? Их же глубоко посадили. Надо росток выпускать, а они сами лезут. Шурик хотел бежать к Гошке, но тот заявился сам, крича опять: «Как лентяйки?» У банки он заморгал часто-часто:

— Фокус-мокус. Что они, ненормальные? Или ты их все-таки посадил вверх ногами?

— Это не я их вверх ногами, а это ты их озвучил.

Батюшки! Неужели на музыку так полезли? Шиворот-навыворот? Опять какая-то шамбабамба получается.

Думали, думали и решили засыпать их сверху землей. Неправда, пустят ростки. На другой день фасоль опять вылезла. Опять ее засыпали. Вот так озвучивание! Сладу нет. А на третье утро Шурик все понял: фасоли стояли на стебельках, раскрыли свои семена на две половинки, а между ними уже зеленели листочки. Значит, они так растут. И засыпать их не надо.

— Ну как? — орал Гошка. — Убедился? Не зря же говорят: «Прорастать, так с музыкой!»

И действительно, Шурик что-то подобное слышал. Ну теперь-то ясно, что прорастать лучше с музыкой.

Весь класс высадил свои бобы на грядки соседнего детского сада.

— Вот спасибо вам, ребята, — говорила воспитательница. — Получим урожай и на следующий год сами посадим.

— А вы знаете, как прорастать? — спросил Шурик. — Если бы они просто прорастали…

— Вот как? Я думала просто. Тогда растолкуйте нам с малышами.

Шурик и Гошка все рассказали, а чтобы ребята не забыли на будущий год, написали им дома памятку:

САЖАЙ БОБЫ!

Это цветными веселыми буквами, а дальше уже совершенно серьезно чернилами.

При посадке бобовых культур помни:

Положишь в вату — не матусись!

Когда зерна ежатся — не бойся. Когда лопнут — опять не бойся.

Прямые ростки меряй линейкой, закорюченные — на глаз.

Бобы растут нормально. Фасоль наоборот. Это знай.

Фасоль озвучивай (лучше «Собачьим вальсом»).

Что будет надо, спроси у нас. Только ищи нас в 4-м классе.

И подписались.