Веселый третий Киселёва Мария

— Тихо, тихо, — сказала Нина Дмитриевна, но было уже поздно.

«Как же так?» — думал Шурик и глядел на Деда-Мороза. А тот подмигивал своим хитрым веселым глазом, мол, соображай, Чижов, что к чему. И Шурик сообразил: конечно, двадцать три, потому что он забыл прибавить пять лопат, про которые узнал в первом вопросе. Он их быстренько прибавил и — все в порядке, задача решена. Так-то, Дедушка Мороз, мы соображаем, когда надо.

На перемене все снова стояли у газеты, и многие потирали руки, как Нина Дмитриевна. Снова читали поздравления. Вот сорока с круглым черным глазом держит в клюве телеграмму и просит Веру, Шурикову соседку, научить ее тараторить. Вера — первая мастерица трещать, а бедная сорока двух слов связать не умеет.

Все смеялись, только Вера сказала сердито прямо в черный сорочий глаз:

— Ничего я не первая. Олька первее.

И для Оли была телеграмма. От Буратино: «Олечка-Шмелёвочка! Будь добренькая-предобренькая, отдай свои кляксы. Я поступаю в школу, а какой же первоклассник без клякс? Отдай, прошу очень-преочень». А дальше были веселые карикатуры про драчунов и лентяев, а Дед-Мороз лукаво щурился: как, мол, узнаете себя?

А Шурику казалось, что Дед-Мороз говорит: «Так-то, Чижик, в другой раз не будь разиней».

Удивительная это была газета.

И вот на другой день, как только ребята вошли в класс, они увидели, что вместо левого угла газеты, где была хрустящая, с инеем, Дедова рукавица, которая держала развязанный мешок, из которого сыпались разные шутки, телеграммы и эти… эпиграммы, так вот вместо этого угла не осталось уже ничего почти до самой нижней кнопки.

Что тут началось!

Все завыли, закричали, сестры Савчук заревели в два голоса. Кто это, кто посмел, кого толкнула черная зависть?

— Это пятый! — крикнул Гиндин. — Тунеядцы, бездельники! Вот это кто!

— А-а! — подхватили ребята. — Не жди пощады!

Пятый «А» занимался в этом классе в первую смену, и на противоположной стене у них тоже висела новогодняя газета. Но что это была за газета? Какая-то наляпанная краской елка. На нее просто было тошно смотреть после Деда-Мороза.

— Не жди пощады! — завопила толпа своему отсутствующему противнику — пятому классу — и ринулась… нет, не к этой елке, это просто тьфу, а не елка. Они ринулись к стенду, где красиво и строго было написано «А. П. Чехов» и с портрета смотрело тоже красивое лицо в пенсне и с бородкой. Первым заскочил на парту Гиндин, нет, кажется, Сковородкин, а потом уже все остальные, и уже нельзя было разобрать, кто первый дернул за бумагу, только она упруго хрустнула и двумя половинками отделилась от стены. Одну минуту шла расправа: бумага гремела, шуршала над головами ребят и скоро затихла и легла смятыми клочками на полу. Тут только все опомнились и увидели, что Нина Дмитриевна была уже у своего стола.

И что же оказалось? Оказалось, что вот это — Нина Дмитриевна кивнула на клочки бумаги — возмутительный факт.

— А они-то! — закричали ребята и показали на свою газету, но Нина Дмитриевна даже не повернула головы.

— Возмутительный факт, — продолжала она, — который никогда раньше не имел места в школе.

— Как не имел? Они первые!

Как это не имел? Разорвали же Деда-Мороза! Просто непонятно, почему Нина Дмитриевна не хочет этого замечать.

— А ну-ка успокойтесь, — сказала Нина Дмитриевна сердито. — Говори кто-нибудь один. Вот ты, Чижов.

Шурик вскочил.

— Конечно, у нас всех лучший Мед-Дороз! — крикнул он. — Им завидно, они…

— Какой… Дороз?

— Дед-Мороз, — быстро подсказал Гошка.

— Да, Дед-Мороз, — повторил Шурик. — Им завидно, бодая середа…

— Седая борода, — перевел Гошка.

— Подожди, Чижов. Говори хладнокровно.

— Я хлад… морковно. Бодая… борода, как настоящая.

Нина Дмитриевна поняла и рассердилась еще больше. Нельзя так плохо думать о своих старших товарищах. Еще неизвестно, как это случилось. Тут она наконец повернулась к газете. Еще неизвестно.

— А это… — указала на пустой стенд и стала говорить, что Чехов — наша гордость, наш большой русский писатель. В классе стало тихо, потом кто-то вздохнул. Сковородкин поглядел на календарь погоды пятого класса и показал что-то пальцами. Ну да, конечно, надо было разорвать этот календарь, раз такое дело. А Нина Дмитриевна все говорила про Чехова, потом вышла и принесла книжку. До конца урока читали «Каштанку». Когда прозвенел звонок, все как будто очнулись.

— Да-а-а, — протянул Сковородкин. — Вот он какой, наш Чехов.

— Конечно, — сказал Гиндин. — Вот какой. А ты говоришь — календарь! Календарь это что! — и махнул рукой.

На перемене выяснилось, что разорвал газету соседний третий класс и совсем нечаянно. Они принесли синтетический клей и склеили почти незаметно. Дед-Мороз еще долгое время встречал ребят по утрам.

А Чехов стал любимым писателем. Когда проходили «Ваньку Жукова», ни одной тройки в классе не было.

Гошка неважно ответил по арифметике. Совсем неважно. Чуть двойку не схватил. А на другой день по русскому языку то же самое.

— Что это ты? — спросил Шурик.

Гошка наморщил лоб, наклонил набок голову, как будто ему опять про спряжение глаголов надо отвечать, но потом очнулся:

— А-а, некогда было, — и кивнул на классную доску. — Потом. Некогда, значит, уроками заниматься, потом, значит, исправит.

Шурик так и подумал, что Сковородкин дома опять за что-нибудь взялся.

— Стой ты, — сказал Сковородкин и потрогал что-то в кармане. — Иди-ка сюда.

В углу Гошка прислонил Шурика к стене и велел закрыть глаза.

— Теперь понюхай. Чем пахнет?

— Это… как уж… — стал вспоминать Шурик. — Ну-ка покажи.

— Да не трожь! Закрой глаза. — Гошка опять придавил Шурика к стене. — Нюхай внимательно. И не так громко. А то ты хрюкаешь, а не нюхаешь.

Пахло знакомо чернильной тряпкой, но это, конечно, от Гошкиных рук, и Шурик этот запах старался отбросить, а вот чем-то еще… тоже знакомым, но не очень.

— Сапогом, — вспомнил с трудом Шурик.

Гошкины глаза раскрылись, брови раздвинулись… Шурик хотел сказать, что он не виноват, раз…

— Правильно! — выдохнул Гошка, и лицо его от радости стало красным. — Дегтярная мазь. Сапогом, значит, дегтем. Это просто ты дегтярную мазь никогда не нюхал, а сапоги, особенно солдатские, пахнут дегтем. У тебя хорошее обоняние. Я сейчас обонянием занимаюсь.

Перемена, как назло, кончилась, и Шурик не успел толком ничего узнать и даже рассмотреть дегтярную мазь. Гошка тут же закрыл спичечную коробку с мазью и хотел сунуть обратно в карман, но Шурик схватил ее, коробка хрустнула, Сковородкин испугался и отпустил. И Шурик положил ее в свой карман.

На уроке он потихоньку открыл эту коробку, посмотрел на черную жирную мазь, нагнулся под парту и понюхал. Хорошо пахла мазь. Солдатским сапогом. Грузовой машиной, если слазить под кузов. И еще чем-то.

Домой шли вместе с Гошкой. Обоняние развито у всех. По-разному, конечно: у собак очень сильно, у человека так себе. У рыб и птиц, считается, что почти нет его. Или совсем нет. Гошка не согласен. Вот у него канарейка, и он уже убедился. Гошка кормит ее коноплей, морковкой. Она дает ему погладить головку, клюет его палец. Но стоит подойти Гошкиной сестре, как птица сразу упорхнет в другой конец клетки. И ничего не клюет.

Сначала Гошка подумал, что она просто не переносит шума, всяких там восклицаний:

— Цып-цып-цып! Гули-гули! Ну иди, иди сюда, миленькая! Цып-цып-цып!

И действительно, кому это понравится? Гошка сразу отучил от этого сестру. Во-первых, нечего кричать, во-вторых, это не цыпленок и не голубь. Сестра стала тихо подходить к клетке и могла целый час стоять с протянутой морковкой, канарейка не брала. Гошка тогда догадался, что она запаха не переносит. Клюквенного. Сестра любит конфеты «Клюковка» и вместо завтрака в школе покупает «Клюковку». Даже школьный фартук сестры пропах клюквой. Так что обоняние у птиц есть. Конечно, не как у собак, но его можно развить. Если тренировать. Гошка прошлым летом начал было тренировать, но ему помешали.

— Ты птицу тренировал?

— Не-ет. Девчонку. Соседку в деревне. Она ничего, только рева. Этим все и испортила.

…В деревню приехала Милочка. Она спрыгнула с крыльца, остановилась перед Гошкой и стала на него смотреть. Тогда он спросил:

— У тебя чутье есть?

— Какое чутье?

— Ну… собачье. В носу.

Она пожала плечами.

— Раз не знаешь, надо проверить в будке.

Насчет будки Гошка раньше догадался. Нюх всегда лучше в будке, потому что собака в будке никого не видит, а угадывает нюхом. А когда она на дворе, то нюх ей не нужен, потому что и так всех видно.

Милочка, оказывается, ничего про свое чутье не знала и никого по нюху не угадывала. Это не беда. Чутье можно развивать, нужно только тренироваться в будке.

Двор у Гошки был большой, будка хорошая, покрашенная краской, но лезть в нее Милочка не хотела.

— Да не бойся, — подбадривал Гошка. — Жучки нет, она с дедом на рыбалке. Лезь головой.

По двору прошла Гошкина бабушка — скрип-скрип ведерком.

— Ну лезь, чего ты! — Гошка быстро встал на четвереньки, сунул голову в будку и бодро тявкнул два раза.

— Видишь? — он уже опять стоял перед Милочкой. — Ну вот, теперь определяй чутьем, — сказал Гошка, когда загнутые косички исчезли в Жучкиной конуре. — Кто стоит рядом с тобой?

— Ну ты.

— Правильно! Молодец. А теперь — кто идет? Скрип-скрип ведерко.

— Бабушка твоя.

— Верно! — закричал Гошка. — Вот видишь! То есть ты не видишь, а чутьем определяешь. Стой, стой, не вылезай! А теперь…

— Гав-гав! — кто-то задергал Милочку за платье.

— Ой, Жучка! — закричала она на весь двор.

— Правильно! — орал Гошка. — Я говорил!

Милочка плакала и пряталась за Гошкину бабушку от Жучки. И тренировать свое обоняние никак не хотела.

— Рева такая, — сказал Гошка Шурику. — Весь опыт сорвала. А хорошо уже получалось. — Он потрогал спичечную коробку в кармане. — Дегтярная мазь, это я для канарейки купил. Положу в клетку. Будет улицей пахнуть, деревней. Веселее станет. Не веришь?

Нет, почему же? Шурик верит. Конечно, если среди зимы представить себе лето, да еще деревню, никаких тебе, значит, уроков… конечно, веселее станет. Нет, уроки это не для канарейки, но вообще… Кто же лето не любит?

— Вот пойдем ко мне, посмотришь, — сказал Гошка. — Посмотришь, как она повеселеет.

Пока раздевались в передней, из комнаты было слышно тоненькое и певучее:

— Цып-цып-цыпу-улечки! Цып-цып, моя ми-иленькая!

Шурик догадался, что это Гошкина сестра, которая уже пришла из школы. Канарейка сидела на жердочке и, повернув голову набок, клевала морковку, просунутую между прутиками клетки. Она так бойко и уверенно долбила клювом, что сама себя чуть не сбрасывала с жердочки и все время цепко хваталась за нее своими тонкими, длинными пальцами с острыми, как загнутые шильца, коготками.

Гошкина сестра повернулась, сказала Шурику: «Здрассь…» — и быстро отвернулась и закрыла своим бантом канарейку.

Шурик хотел подойти к клетке, но Гошкина сестра опять оглянулась, и Шурик почему-то остановился.

— Цып-цып-цыпу-улечки… — бормотала Гошкина сестра совсем уже тихонько, так что получалось только: «ып-ып-ыпу-улечки…»— но канарейка все равно клевала. Это было слышно по дребезжанию прутиков, которые держали морковку.

Шурик сначала растерялся, но потом все-таки догадался, что канарейка никакого клюквенного запаха не боится, раз она так ладит с Гошкиной сестрой. А скорее всего у нее просто обоняния нету.

— Отойди-ка, — сказал Гошка и отодвинул плечом сестру.

— Ну тебя, — сказала она и встала опять на свое место. — Ты сам неправильно делаешь: морковку надо не резать, а давать вот так, целиком. Видишь, клюет.

— Целиком, целиком. Где это ты видела на воле, чтобы птица клевала целую морковь?

— А что же она ее на воле мелко режет? — прищурила глаза Гошкина сестра. Она опять взглянула на Шурика и хотела отойти, но тут Гошка достал коробку с дегтярной мазью.

— Фи, гадость, — сказала Гошкина сестра и зажала нос.

А Гошка открыл коробку, помахал ею вокруг себя, чтобы запах разошелся по всей комнате, и положил в клетку. А еще он принес откуда-то из передней ржавую подкову и тоже положил в клетку.

— Вот теперь у тебя, — сказал он канарейке, — привольное житье. Уже лето и пейзаж. Деревня. Чирикай на здоровье. Здорово я сделал? — спросил он уже у Шурика.

Шурик не успел ответить, потому что он смотрел на дверь, за которую ушла Гошкина сестра.

— Ах, это… — сказал Гошка. — Да это потому, что она теперь немного умнее стала. Ест ириски — «Кис-кис». Я запретил ей «Клюковки».

— Я сегодня опять «Клюковки» ела! — сказала Гошкина сестра из-за двери. — И вчера…

Гошка вдруг начал подсвистывать и выделывать трели: «пи-ик! чу-уик!» — чтобы канарейка ему отвечала, а сестра, наоборот, замолчала. Гошка очень старался, и канарейка действительно, наклоняя головку, внимательно слушала, а потом стала тихонько что-то чирикать.

— Видишь? — показывал Гошка. — Что значит деготь! Она раньше в это время не пела.

Шурик Чижов видел, но думал все-таки, что это вовсе не из-за мази. И обоняние тут ни при чем.

— Кто тут? — спросили за дверью.

— Это мы. Шурик и Вера.

Женщина открыла дверь.

— У вас есть макулатура?

— Опять? Уже приходили.

— Из третьего звена?

— Не знаю, из какого звена. А что?

Вера и Шурик объяснили, что они соревнуются с третьим звеном и, наверное, третье соберет больше.

— Ну погодите, — сказала женщина. — Погляжу.

Хорошая оказалась женщина, вынесла целый сверток бумаги. В другой квартире открыл здоровенный парень.

— Здравствуйте. У вас макулатура есть?

— Мускулатура? Есть. Не обижаемся.

Вера хихикнула и закрыла рот варежкой.

— Да нет. Ну старые газеты, книжки ненужные…

— О! — сказал парень. — Ненужные книжки есть. Даже вредные. Сейчас.

Он быстро ушел и вынес три журнала дамских мод:

— Забирайте. От них сестрице только вред. Может, учиться лучше будет.

Журналы были красивые, новые.

— А она вас ругать не будет? — спросила Вера.

— Старших не ругают, — сказал парень басом и надавил Верин нос.

Этажом выше открыл интеллигентный старик в халате и сразу пригласил войти. Вера и Шурик вошли в переднюю и объяснили, что такое макулатура. Из старой бумаги, тряпок, ветоши на фабрике сделают новую бумагу.

— Что вы говорите? — улыбнулся старик. — Это интересно. А еще из чего делают бумагу?

— Еще? А зачем еще? Хватит из этого.

Шурик и Вера стояли в передней, а хозяин квартиры тут же, в кладовой, перебирал журналы и складывал некоторые на стул.

— Нет, макулатуры не хватит. — Он смотрел вниз поверх очков. — Новые книги тысячами выпускаются каждый месяц. Книга живет долго. Пройдет несколько лет, прежде чем она устареет. А многие книги представляют собой большую ценность и никогда не станут макулатурой. Вот эта библиотека, — старик показал на книжный шкаф, — досталась мне от отца. Ей больше ста лет.

— Уй ты-ы! — удивился Шурик и прочитал: «Карамзин, Жуковский…»

— Да, молодые люди, — сказал старик значительно. — Не всякая книга становится макулатурой.

И снова стал откладывать бумаги на стул.

— …И если бы бумажная промышленность надеялась только на макулатуру, ей пришлось бы закрыть большинство своих фабрик. Так из чего же главным образом делают бумагу?

— А-а, — вспомнил Шурик. — Из дерева.

— Правильно. А еще?

А еще, сколько ни вспоминали, не вспомнили.

— Еще бумагу делают из соломы, камыша, льна, хлопка, осоки и пеньки.

Тут интересный старик кончил завязывать большую пачку газет и журналов и протянул ее Шурику. В это время открылась дверь из комнаты и вышла Оля. Оля Шмелева. Шурик и Вера прямо рты открыли. Они совсем не думали, что это Олина квартира и Олин дедушка. Ой, как неловко получилось, ведь Оля в третьем звене, а они соревнуются.

— Ну тогда не надо, — сказал Шурик. — Мы же не знали.

— Конечно, пусть Оля возьмет. — Вера махнула на пачку. — А то вдруг мы их перегоним.

Дедушка вопросительно смотрел вниз поверх очков. Ему объяснили про соревнование и стали прощаться.

— Минуточку, минуточку, молодые люди. Соревнование — это не вражда, а помощь. Забирайте вашу макулатуру. Оля будет ходить со своим звеном так же, как и вы. А соберет больше тот, кто больше постарается.

Шурик и Вера пошли в следующий подъезд. В первой двери не открыли. Девчонка сказала, что ее мама ушла на английский язык.

— На урок, что ли?

— На язык.

— Ты одна сидишь?

— Одна.

— Ну и сиди.

Когда дошли до четвертого этажи, набрались две тяжелые пачки. Решили отнести их в школу. В подъезде одного дома вдруг увидели Петю Субботина. Он сидел на кипе бумаг и читал женский календарь.

— Ты чего? — спросил Шурик. — Почему в школу не идешь?

— Уже пора? — испугался Петя.

— Да нет, на уроки рано.

— А-а, — успокоился Петя. — Интересно вот тут про купание новорожденных. Оказывается, новорожденных первое время надо купать в кипяченой воде с марганцовокислым калием. Я не знал. А еще вот тут интересно про рацион цыплят.

Потом Петя вынул из кармана сложенную вдвое брошюру о вреде курения. Хорошая брошюра. Он ее тоже прочитал. И вообще в его пачке оказалось много хороших книжек.

Все трое подходили уже к школе, когда их догнала высокая девчонка в брюках.

— Стойте, — сказала она. — Это вам мой брат журналы мод отдал? Вам? Верните сейчас же.

Вера отдала ей журналы.

— Спасибо, — сказала она. — Сообразил братец. С ним будет разговор.

И убежала.

«Старших не ругают», — вспомнила Вера.

В школьном дворе, у весов, толпились ребята третьего звена. А у стены лежала их макулатура. Целая гора. Когда первое звено сложило свою кучу, получилось тоже немало, но все же, кажется, меньше. Скоро пришла пионервожатая и взвесила. Подумайте только, третье звено отстало! Правда, мало, на 1 килограмм 200 граммов всего, но все же отстало. А ведь гора их, надо честно признаться, была больше. Тут Шурик и вспомнил, как один мудрец все же справедливо сказал: «Не верь своим глазам».

Ребята стали перетаскивать кипы в сарай, а Петя все рылся в них и отбирал книги и журналы.

— Разрешите мне взять вот это почитать, — попросил он пионервожатую, — Вы не беспокойтесь, что взвешено, я все обратно принесу.

— Ну возьми, — сказала вожатая. — Только не все. Занимательную арифметику — пожалуйста, а вот «Раскрой купальных костюмов» оставь. Тебе ведь не надо?

— А все равно интересно. Дайте, я уже начал вон под той картинкой…

Потом Петя отобрал еще несколько книжек, и получилось так, что уносил он больше, чем принес. Тогда и другие ребята тоже захотели взять что-нибудь почитать, но тут уж вожатая закрыла сарай.

На другой день Петя рассказывал всякие интересные истории, которые он вычитал в старых книжках.

— Книги очень хорошие, жалко их на переделку отдавать.

— Правда, а вдруг новые не такие будут, — сказала Вера. — Бывает же, что новая книга хуже старой.

— Конечно, бывает, — согласились ребята. Оказалось даже, что у каждого есть такая новая, которая хуже старой.

— Тогда зачем же их отдавать на переделку? Надо оставить.

— Нет, нельзя, — сказала Валя Савчук. — Я отвечаю. Они уже взвешенные. Принеси, Субботин, обратно.

— Да знаю, что взвешенные. Я принесу. Только не надо их портить. Пусть их читают.

— Нельзя, раз это макулатура…

— Нет можно, — сказал Шурик. — Не всякая книга становится макулатурой. Вот. Книгу можно сто лет читать, а то и двести. Хоть она и взвешенная.

Тут зазвенел звонок, и начался урок. Только на уроке как-то не сиделось спокойно, все думалось, вдруг хорошие книги пропадут.

— Что это вы какие-то взбудораженные? — спросила Нина Дмитриевна.

— Нет, мы ничего, — ответил Сковородкин.

А на перемене стали опять обсуждать, что делать с макулатурой.

— Надо хорошие книги отобрать и сдать их в библиотеку, — сказал Шурик. — А если не возьмут, не надо, сделаем свою. Когда все прочитаем, кому-нибудь подарим. А то и сразу.

— Правильно! — все были рады такому решению. Только вот кому подарить? Может быть, отослать на целину?

— На целину не надо, — заявила Валя Савчук. — Там все есть. Зачем там старые книжки?

Ну тогда куда же? Стали опять думать.

— Целина ведь она где? У нас. А у нас все есть, — сказал Миша Капустин. — А вот в буржуазных странах ничего нету. Ну у рабочих, которые безработные. Вот ихним бы ребятам послать…

Вот так Капустин! Молчит, молчит, да и дело скажет. Всем очень понравилось такое предложение. А что? Вот старшие классы ведут переписку с англичанами и французами. А 3-й «Б» этим англичанам — бах! — посылку. Все сразу оживились, даже звеньевая не возражала, хотя она и отвечала за макулатуру. Перемена кончилась. Все довольные пошли в класс.

Вдруг кто-то крикнул:

— А читать-то как? Они же иностранцы!

Батюшки! И правда. Как это никто сразу не сообразил. Это всякий младенец знает, что русскую книжку иностранцу не прочесть. Тьфу ты! Все опять развалилось.

— Кто это придумал-то? Капустин? Ай да Миша, брякнул.

— Что все-таки у нас происходит? — Нина Дмитриевна смотрела на ребят и не начинала урока. Тогда ей все рассказали.

— Я тоже согласна, что хорошей, нужной книжке место в библиотеке, а не в котле бумажной фабрики.

— Сдают ведь ненужные, — сказал Сеня Гиндин.

— Ненужные этим людям. Например, учебники, по которым уже отучились. Или дети в семье выросли, а детские книжки остались. Здесь они уже бесполезны, а в другом месте очень нужны.

А еще Нина Дмитриевна сказала, что целина, конечно, край богатый, но и там еще есть затруднения. Вот, например, с книгами. Так что ребята целинных земель будут рады посылке.

Тогда все ученики решили принести еще и своих книжек, чтобы получилась хорошая библиотека. Вот как закончился в 3-м «Б» сбор макулатуры.

Петя Субботин пришел рано, положил свой портфель в парту и сел. О чем-то думал. И только когда Валя Савчук широко открыла глаза и закричала: «Ты что это, Суббота, на мое место сел?» — он оглядел парту и действительно не нашел на ней своей метки в левом углу.

— Ты чего? — спросил Шурик.

— Расстроенный, — сказал Субботин и вздохнул. — Бабушка у меня…

— Заболела?

— Да нет. От рук отбилась.

Шурик вытянул шею.

— …Не слушается совсем, — пояснил Субботин и опять вздохнул.

— Да ты что? — удивился Шурик и схватил Петю за рукав, потому что Петя хотел уже отойти. — Кого же она слушаться должна?