Как подготовить детей к будущему, которое едва можно предсказать Шапиро Джордан

Так же, как дети делали всегда: через игру.

Напарник с другого конца света

Minecraft предлагает детям играть в виртуальной песочнице, в которой они могут развивать соответствующее поведение, адаптированное к глобально взаимосвязанному миру. Это понятно. Но давайте-ка подумаем о разнице между песчаными кучами Холла, привязанными к конкретному месту, и игрой Minecraft, которая охватывает всю планету. Я осознал, насколько она значима, когда посещал уроки в Северной Ирландии. Там все школы используют Minecraft в качестве учебного пособия. Они признают, что образование в XXI веке требует внедрения компьютерных игр в процесс обучения.

Я был в Дерри, где учащиеся использовали Minecraft для воссоздания достопримечательностей страны. Локализация была почти идеальной. Проезжая от школы к школе по изумрудной сельской местности, я заметил, что реальный ландшафт Ирландии напоминает растительность модульного мира Minecraft. На знаменитой Мостовой гигантов причудливые шестиугольные скалы геометрически безупречно спускаются в море, как будто их тоже создал алгоритм игры.

На занятиях школьники обсуждали историю, географию и культуру. Я сел рядом с десятилетней девочкой в наглаженной синей форме и спросил ее, что она строит в своей песочнице Minecraft. Она четко сформулировала цели задания, описала поставленные задачи и рассказала мне, как она их выполняет. Я был впечатлен.

– Ты и дома играешь в Minecraft? – спросил я.

Она улыбнулась:

– Да. Постоянно. Больше, чем хотелось бы моей маме.

– На каких серверах?

– Hunger Games. Mineplex. Еще парочка, – без колебаний ответила она.

В Филадельфии, если бы я задал этот вопрос своим мальчишкам, они ответили бы точно так же. Здесь, за Атлантическим океаном, я общался с одной из их потенциальных подруг. Конечно, нет ничего нового в осознании того, как легко интернет позволяет нам общаться с людьми по всему миру. Но когда вы думаете о Minecraft как о безграничной международной песочнице, все становится весьма интересным.

В настоящей уличной песочнице в предместье Бостона Холл обнаружил группу мальчиков, которые, по сути, ввели локальную гражданскую правовую систему. Они экспериментировали с когнитивными, социальными и эмоциональными навыками, которым мы обучаем детей в школах. Они больше всего ценили индивидуальность, чувство собственного достоинства, необходимое для успеха в индустриальной экономике XX века. Более того, они использовали академические знания и практические навыки, чтобы почувствовать, что значит быть полезным членом демократического общества. Уверен, что эти дети в конце концов выросли и стали жить в таком же ограниченном обществе, какое было построено среди горы песка.

Современные дети, напротив, растут в мире, который требует их участия в глобальной экономике, распространяемой микрочипами и оптоволоконным кабелем. Гражданская ответственность детей XXI века, их способность вносить свой вклад, сотрудничать и регулировать поведение и эмоции в разнообразных группах людей требует такого обучения, которое может пройти только в глобальной сетевой песочнице вроде Minecraft.

Единственная проблема сейчас заключается в том, что взрослые боятся незнакомого будущего, а дети играют без ответственного наставничества, без контроля, без тренерского наблюдения. Они самостоятельно разбираются, как ориентироваться в новом мире. Ценнейший опыт поколений, успешно проживших свой век, – человеческая мудрость, передаваемая из одной эпохи в другую с помощью устных и письменных источников, а теперь и видеоигр, – игнорируется. Между тем дети пропускают через себя беспричинное родительское порицание из-за количества времени, проведенного у экранов, и в конечном итоге признают: это презрение целого поколения к будущему, которое они просто не могут понять.

Наше сопротивление виртуальным играм подобно сопротивлению Сократа появлению письменности. Это бесполезно. Вашим детям нужна ваша помощь, и оказать ее очень легко. Родителям, детям и целым семьям просто нужно начать играть вместе.

Выводы

Каждый должен иметь чувство собственного «я», и дети развивают его через игры в социуме

Способ, которым дети узнают, что значит быть человеком, – это больше чем просто биология. Все зависит от культуры. Социальные установки обеспечивают контекст и определяют все возможные способы понимания себя.

Чтобы быть успешным в любой конкретной эпохе, необходимо иметь чувство собственного «я», которое соответствует текущим экономическим и технологическим тенденциям. Например, если вы не можете представить себя предпринимателем, вы не можете быть им; а если бы вы были воспитаны в эпоху феодализма, вам бы даже в голову не пришло задуматься о каком-то там «стартапе». Примерно так же те, кто вырос в индустриальную эпоху, вряд ли могут представить себя весталками[10], всегда тянущимися к вечному огню в древнеримском храме. Это означает, что «здоровое» чувство собственного «я» не является абсолютным или объективным; это лишь продукт конкретного исторического и культурного контекста. Оно всегда отражает наши коллективные определения «нормального» и включает в себя предубеждения, которые часто привязаны к четкому набору инструментов. Хорошее здоровье – как хорошая технология: определение никогда не остается неизменным, а меняется с течением времени.

Дети должны развивать чувство собственного «я», соответствующее нынешней эпохе. И они будут делать это через игры, правила и обычаи, которые имитируют условности общества, в котором они живут. К сожалению, ностальгирующие взрослые часто им мешают и пытаются навязать свои детские переживания. Конечно, у всех есть приятные воспоминания о наиболее важных моментах, которые повлияли на нашу жизнь: летний лагерь, школьные танцы, научные ярмарки, балетные концерты, первые свидания – и у наших детей будет похожий опыт. Но их формообразующие воспоминания не обязательно будут рождаться при тех же обстоятельствах (если только родители насильно не заставляют детей придавать значение тому же, что важно для них самих).

Таким образом, взрослые должны быть более открыты для новых и разнообразных видов игр. Важно позволить детям приобрести свой собственный опыт, чтобы они научились встраивать чувство собственного «я» в социальную и культурную эпоху, в которой живут.

Взрослые боятся незнакомого будущего, а дети играют без ответственного наставничества – и это серьезная проблема.

Примите современные игры как должное

Песочницы способствовали развитию ребенка в индустриальную эпоху XIX века. Их виртуальные версии лучше подходят для развития в условиях современного мира.

Каждый раз, когда группа детей заходит на игровой сервер, они фактически занимаются тем же, чем когда-то и их родители. Эта игра может начаться в песочнице, но в конечном итоге включаются и более сложные параметры: парки, детские площадки, закусочные и клубы.

Точно так же меняется то, как дети разыгрывают разные сценарии игр под влиянием социальных и культурных сдвигов. Вот почему шутки о взрослении всегда к месту: с их помощью дети описывают свое самоощущение и повседневную реальность. Это четко прослеживается в литературе. Например, в «Маленьких женщинах» Джо Марч – жизнерадостная девушка-сорванец, познающая жесткие гендерные ограничения Новой Англии XIX века. Пару десятилетий спустя Том Сойер берет Гека Финна на поиски украденного золота в пещере МакДугала. В 1951 году Холден Колфилд устает от «чуши» в подготовительной школе Пэнси и садится на поезд до Нью-Йорка. К концу XX века «Останься со мной» рассказывает историю Горди Лашанса и его друзей, блуждающих в одиночестве по пригородным окраинам в поисках трупа. У этих историй схожие психологические и сюжетные структуры, но разный контекст. Почему? Потому что они рассказывают о том, как дети превращаются во взрослых членов общества – как интегрируют существующий контекст в чувство собственного «я».

Поэтому мне кажется, что современные дети найдут подходящие истории взросления в видеоиграх. Именно с их помощью они совершат переход в мир взрослых. Не думайте о привычке детей проводить время в виртуальной реальности как о побеге; рассматривайте ее скорее как площадку для самопознания и исследования других людей.

Быть упертым не значит быть антисоциальным

Дети обычно сосредоточенны, а не изолированны. Они почти всегда связаны со своим сообществом – группой людей, с головой погруженных в совместную ролевую игру. Они разыгрывают фантастические всеобъемлющие сценарии на виртуальных игровых площадках, участвуют в повседневных ритуалах.

Трудно переоценить важность этой игры. Находясь онлайн, ваши дети активно – хоть и бессознательно – готовятся ко взрослой жизни, полной электронных писем, текстовых сообщений, видеочатов и каналов в Slack[11]. Поэтому им нужны безопасные возможности для экспериментов с этими типами взаимодействий. Как еще они научатся правильному поведению, привычкам и обычаям? Каждая онлайн-игра представляет собой шанс опробовать новые способы внедрения цифровизации в повседневную жизнь. Это отлично, потому что будущее уже здесь. Мир уже очень глобализированный, и нынешние дети должны быть готовы к участию в его экономике, где коммуникация и транзакции осуществляются через микрочипы и оптоволоконный кабель.

Не думайте о привычке детей проводить время в виртуальной реальности как о побеге; рассматривайте ее скорее как площадку для самопознания и исследования других людей.

Развитие способности детей вносить свой вклад в жизнь общества, развитие их способности сотрудничать с различными группами людей требует такого обучения, которое может произойти только в глобальной цифровой песочнице. На самом деле это вопрос гражданской ответственности. Родители должны позволить своим детям играть онлайн.

Часть II

Дом

Глава 4

Новая семья

Каждый вечер я готовлю для своих детей, а потом зову их за стол.

– Ужин готов!

Они не двигаются с места. Просто продолжают смотреть в Xbox, iPad или ноутбук. Я перепробовал все методы: кричал, считал до десяти, ставил ультиматумы. Ничего не меняется.

Я понимаю почему, даже разделяю их чувства. Видеоигры реально ощущаются детьми как работа. Они заняты освоением новых навыков и повышением уровня; они экспериментируют, исследуют целую вселенную, повторяют стратегии. Как и взрослые, поглощенные своей работой, мои мальчики не хотят останавливаться на полпути, когда развязка уже так близка. Вы бы хотели, чтобы вас прервали в середине выполнения задачи, когда вы уже потратили на ее решение несколько часов? Я бы не хотел.

Проблема в том, что, когда я готовлю, мне все равно, что творится в голове у моих детей. Темпераментный повар во мне действует на чисто эмоциональном уровне. Я старался и теперь хочу, чтобы они оценили еду, пока та еще горячая. К тому же я чувствую большое давление: сериалы и книги для родителей ясно дали понять, что в идеальных семьях всегда идеальные ужины.

– Пойдемте. Не заставляйте меня повторять!

– Папа! Можно я просто закончу уровень? Пожалуйста.

– Что? – я потрясен тем, что мой сын считает это уважительной причиной.

– Я остановлюсь, как только погибну.

– Но разве цель игры не в том, чтобы не умереть? – спрашиваю я. – Хочешь сказать, что планируешь зависнуть тут на максимально возможное количество времени?

Он не отвечает. Я даже не знаю, слышит ли он меня. Он несколько раз нажимает на пробел, затем пожимает плечами:

– Ты меня отвлек. Большое спасибо.

Захлопнув экран ноутбука, он плетется в сторону обеденного стола. Вскоре садится и его брат. Вот так начинается наш стандартный ужин, такой вот шаблон. Как и многие люди по всему миру, мы почти всегда ужинаем вместе. Это традиция, которую я унаследовал от своей матери, а она, вероятно, унаследовала ее от своей.

В некотором смысле семейный ужин похож на видеоигры, особенно если вы понимаете их именно так, как я описываю: как примеры процедурной риторики, благодаря которой мы овладеваем грамотностью в вопросах культурных установок и ценностей, формируя чувство собственного «я». Ужин не всегда может быть веселым, но соедините предписанное поведение и действия с учетом правил и ограничений (в установленном пространстве) – и вуаля, держите рецепт игроподобного ритуала.

У нашего ритуала ужина много правил. Они не особо строгие – мы не молимся и не переодеваемся в свою лучшую одежду. Однако явные фактические ограничения имеют место. Я регулярно напоминаю детям, чтобы они держали спину прямо, ровно сидели на стуле, не клали локти на стол и жевали с закрытыми ртами. Есть и интеллектуальные ожидания. Каждый день одни и те же. Я спрашиваю:

– Как дела в школе?

Они пожимают плечами:

– Сойдет.

Они размазывают еду по тарелке или бездумно запихивают ее в рот. Мне нужно время, чтобы вовлечь их в разговор. Но уже через десять минут мы связываем то, что они проходят в школе, с хорошо знакомыми им играми и фильмами. Прошлым вечером мой старший сын сравнил свой урок социологии, посвященный нацистской Германии и фашизму, с франшизой «Hunger Games» и видеоигрой Wolfenstein. Я немедленно начал мини-лекцию о «1984» Оруэлла, «Суде над Сократом» и краткой истории антиутопий: «Утопия означает “место, которого нет”, понятие было придумано Томасом Мором…»

Видеоигры – это работа детей. Да-да, вы не ослышались.

Я уверен, что они забудут большую часть того, что я рассказал. Оба закатили глаза и почти не слушали. Это нормально. Важно то, что мы все совершили необходимые действия. Я смоделировал привычку находить культурные параллели. Мы попрактиковались в ведении светской беседы за ужином. Через некоторое время все это все равно свелось к имитации стрельбы. Указательные пальцы направлены в противоположную сторону стола; слюна слетала с губ моих сыновей, издающих звуки взрывов. Бах! Бабах! Пиу!

Я немедленно положил этому конец.

Некоторые виды игр неприемлемы за моим обеденным столом.

#DeviceFreeDinner[12]

Во время Летних Олимпийских игр 2016 года NBC транслировала социальную рекламу, продвигающую идею #DeviceFreeDinner. В телевизионном ролике спортсмены пользуются смартфонами и планшетами в ключевые моменты соревнований. Гимнаст отвечает на звонок посреди выступления. Футболист читает сообщения в момент, когда должен блокировать штрафной удар соперника. Пловчиха вместо старта 50-метровой дистанции кролем на спине отвлекается на видео с планшета.

Раздается женский голос: радостный, четкий, вежливый. Предположительно, это типичная мать в семье со средним достатком.

«В некоторых обстоятельствах гаджетам просто не место», – говорит она.

Судя по всему, семейный ужин возглавляет этот список.

Реклама была подготовлена Common Sense Media, некоммерческой организацией, которая с 2003 года помогает взрослым ориентироваться в вопросах, связанных с цифровыми средствами коммуникации. Миссией организации позиционируется приверженность расширению прав и возможностей «родителей, учителей и политиков путем предоставления объективной информации, надежных советов и инновационных инструментов, способных помочь им использовать влияние СМИ и технологий в качестве позитивной силы в жизни всех детей». Основанная и возглавляемая Джимом Штайером, адвокатом по гражданским делам, уполномоченным по правам детей и профессором Стэнфордского университета, организация профинансировала и опубликовала впечатляющий объем исследований о том, как цифровые технологии влияют на семьи, в частности на детей. Многие из исследований легли и в основу этой книги.

В 2016 году организация провела опрос семей США с детьми в возрасте от 2 до 17 лет для отчета под названием «Перепись здравого смысла: увлеченные технологиями родители детей и подростков». В этом опросе почти половина (47 %) родителей ответила, что «они сами либо один из членов семьи использовал мобильное устройство за ужином на прошлой неделе». Чуть более трети сообщили, что оставляли телевизор включенным во время еды. 35 % заявили, что «мобильные устройства за ужином привели к конфликту».

Подобные результаты вроде как должны шокировать вас. Они были опубликованы для поддержки кампании #DeviceFreeDinner, и статистика сообщает: традиционный семейный ужин под угрозой. Роль злодея в этой истории отводится гаджетам. Они посягают на святое; сенсорные экраны как будто богохульствуют. Их интерактивность посягает на утопический образ идеальной трапезы и, следовательно, идеальной семьи. Common Sense Media хочет, чтобы взрослые «отложили цифровые устройства» и сделали «правильный» выбор.

Ирония в том, что идеальный ужин, который кампания так пытается защитить (когда родственники собираются вместе после тяжелого рабочего или школьного дня, разрезают зажаренную индейку и передают по кругу зеленый горошек и картофельное пюре), стал мейнстримом не без влияния СМИ. Корни обычая связаны с происхождением самих цифровых устройств. Установленная в начале 1800-х годов традиция совместного ужина вошла в моду наряду с фабриками, офисными зданиями и паровым двигателем, потеснив старые порядки аграрного общества. Еда стала частью повседневной жизни, потому что она превратилась в ритуальное подтверждение чувства стабильности в мире стремительно ускоряющихся перемещений и повсеместной коммуникации. Как и детский сад Фребеля, она ввела и укрепила условия новой модели детства, родительства, семьи и чувства собственного «я», зародившегося в песочнице.

В некотором смысле семейный ужин похож на видеоигры.

Совсем недавно шел период времени, когда люди вообще не ужинали. «Бедняки ели все, что могли и когда могли, – пишет историк Джон Гиллис. – Даже средний класс, который мог позволить себе соответствующее питание, не имел понятия о “приемах пищи” в том смысле, в каком мы их определяем сегодня». Они стали частью повседневности в начале XIX века, разделив день на четко разграниченные временные отрезки. Это был расцвет викторианской эпохи, и впервые люди начали придерживаться графика: завтрак, обед, ужин. Каждый прием пищи должен был происходить в определенное время, и все, что выбивалось из расписания, считалось греховным.

Сегодня, в XXI веке, почти все знакомые мне родители постоянно следят за тем, чтобы у детей было достаточно еды, даже между приемами пищи. По будням я упаковываю детям небольшие перекусы в контейнер – сухофрукты, сырные крекеры или крендельки с арахисовым маслом. Когда мне предстоит сравнительно длинная поездка, я беру с собой батончики мюсли, виноград и пакетики с соком. Собственно, одна из немногих причин, которая может оторвать моих детей от игры, – это поиски чего-нибудь вкусненького. Но в Викторианскую эпоху моя семья считалась бы неблагополучной. В свое время перекусы воспринимались как признак слабости: они означали несдержанность и склонность к излишествам. Хорошие люди сопротивлялись и подавляли все свои позывы. А воспитанные дети всегда ели по расписанию и никогда не поддавались искушению.

Сегодня ужин – это краеугольный камень семейных ценностей и культовая часть здорового детства. Но представление о том, что идеальные семьи проводят идеальные ужины, с самого начала было больше связано с социальной обусловленностью индустриального века, чем со здоровьем.

В то время врачи, ученые, специалисты и эксперты только начинали обращать внимание на вопросы воспитания детей. Психоаналитики и педиатры приписали мораль и послушание «здоровым» чертам характера. По словам историка Эбигейл Кэрролл, специалисты настаивали на том, что «неспособность, перекусывая, “соблюдать все семейные правила” говорила о слабости характера, которая может, если ее не исправить, привести к будущим социальным помехам более серьезного характера». Сегодня мы можем не переживать из-за перекусов, но ханжеские остатки этой викторианской приверженности обеду как ценной ежедневной традиции все еще есть повсюду, куда ни глянь. Особенно это касается цифровых устройств.

Сегодня родители нервничают, потому что гаджеты по уровню привлекательности для детей сравнялись с шоколадным тортом. Подобно тому как люди Викторианской эпохи беспокоились из-за избалованности, в XXI веке взрослых волнует то сиюминутное удовольствие, гарантированное видеоиграми. Когда YouTube или Netflix всегда под рукой, как детям развивать сдержанность, необходимую для борьбы со скукой? Будут ли они всегда ожидать постоянной стимуляции, которую могут обеспечить видеоигры?

У родителей сотни вопросов. Они боятся, что интернет испортит детей и негативно скажется на их подготовленности ко взрослой жизни, которая требует умеренности, благоразумия и выдержки. Они относят эту проблему к аспектам биологического здоровья младшего поколения, называя ее «зависимостью». Они рассказывают мне истории о том, как постоянно пытаются уговорить детей сесть за обеденный стол. Они жалуются, что смартфоны и планшеты не дают целому поколению ощутить реальную человеческую связь. И, к сожалению, легко находятся исследования, призванные подтвердить их опасения.

К примеру, Шерри Теркл, профессор Массачусетского технологического института, написала бестселлер под названием «Одинокие вместе». Она изучила, что происходит, когда люди держат смартфоны под рукой во время еды, и обнаружила, что это «влияет и на то, о чем они говорят, и на уровень привязанности, которую они чувствуют». Я уверен, что это так, – это же очевидно. Смартфон существует для того, чтобы изменить способ нашего взаимодействия с окружающим миром. Такова цель всех технологий. Это то, для чего создаются все новые инструменты.

Однако Теркл видит в них дьявольское искушение. По ее мнению, само их присутствие оскорбляет принятый общественный порядок. Как и многие разумные люди, она, кажется, забывает, что перемены сами по себе ни хороши, ни плохи, они просто неизбежны. Обеспокоенная тем, что мы отходим от устоявшихся привычек общения, она пишет: «Даже незвонящий телефон отделяет нас от общества». Теркл, кажется, совершенно не осознает: то, что мы в настоящее время считаем здоровой формой позитивной межличностной связи во время обеда, – это просто давняя причуда, которая не была столь модной еще несколько сотен лет назад.

Сегодня ужин – это краеугольный камень семейных ценностей и культовая часть здорового детства. Абсолютно беспричинно.

Лишь в середине XIX века члены семьи начали видеться друг с другом во время еды. До этого все ели бок о бок, быстро и тихо. «Еда была топливом, – говорит Эбигейл Кэрролл, – а общение было чем-то второстепенным, если вообще имело место». Обеденный разговор не был «стандартной практикой, а в конечном итоге – тщательно культивируемым и высоко ценимым искусством» вплоть до XIX века.

В основе книги Теркл и кампании #DeviceFreeDinner Штайера лежит страх перемен. Они оба хотят сохранить все как есть – может быть, даже вернуться в старые добрые времена и сделать традицию ужинать вместе снова великой.

Безусловно, есть веские научные доказательства тому, что семейный ужин и беседы во время него оказывают положительное влияние на развитие ребенка. Традицию связывают с более здоровыми в целом пищевыми привычками, лучшей успеваемостью, меньшим числом нервных расстройств и низким уровнем злоупотребления наркотическими веществами. Я не могу оспорить точность этих утверждений. Но может ли быть так, что современные ученые только эмпирически доказали то, что викторианские моралисты уже знали? Ужин отлично подходит для обучения детей тому, как вписаться в общество. Он показывает им, как быть вежливыми и культурными. В ритуализированном виде он знакомит их с традиционным словарным запасом и условиями светской беседы. Он формирует привычки на всю жизнь (такие, как трехразовое питание), которые взрослые все еще ассоциируют со здоровой адаптацией.

Мы все время говорим о «хорошо приспособленных» детях. Это концепция, которая стала популярной после того, как Холл (да, тот парень с песочницей) в 1904 году написал двухтомную книгу о пубертатном периоде. Но «адаптация» – просто умный термин для психологов и врачей, которые пытаются проверить детей на соблюдение текущих социальных норм. Адаптация – это соответствие установленным шаблонам, структурам и ожиданиям. Да, ужин дает детям возможность попрактиковаться в соблюдении правил. Но каких правил? Правила приема пищи, с которыми мы все знакомы (формы межличностного общения, которых так строго придерживается Шерри Теркл и кампания #DeviceFreeDinner), были разработаны в определенный момент истории. Они существуют для того, чтобы помочь детям приспособиться к жизни в рамках определенной экономической, технологической и социальной парадигмы.

Эта парадигма уже изменилась. Так разве наши обычаи не должны меняться вместе с ней? Я полагаю, что должны. Но прежде чем мы сможем понять, как именно, стоит вспомнить, как появился концепт идеального семейного ужина.

Разделение дома и работы

Началась индустриальная эпоха, и мужчины средних слоев общества – особенно те, кто жил в разных частях света, быстро осваивающих фабричное производство, активное строительство и новые виды труда, – внезапно начали проводить большую часть своего дня вдали от дома. Предприятия переезжали в города, где телеграф мог легко передавать данные в самые отдаленные места и обратно. Фермы, на которых каждый член семьи работал, чтобы сохранить экономическую жизнеспособность, исчезали; вместо них стали появляться жилые общины, которые в конечном итоге стали «пригородами». Люди переосмыслили роли мужчины и женщины в соответствии с современными технологиями и обычаями. Появилось новое различие между «домом» и «работой».

Впервые работа стала локацией: местом, куда люди ездили на поезде, чтобы заработать себе на жизнь. Термин «commute»[13] отсылает к льготным железнодорожным тарифам, по которым мужчины ездили между городом и пригородом в 1840-х годах. «Коммьют» – это концепция, не существовавшая до появления локомотива. Аналогичным образом Оксфордский словарь английского языка сообщает, что первый письменный пример слова «работа», используемого для описания «своего работодателя или места профессиональной занятости», появился только в 1966 году! Конечно, и до этого было нормально называть первые промышленные заводы «работами». Но только после появления поезда и телеграфа началось развитие «пригородного хозяйства» и люди начали «ходить на работу». Работа и дом стали отдельными сферами.

Как раз в середине XIX века ритуал семейного ужина стал все более распространенным. Почему? Потому что он подчеркивал разделение работы и дома. Ужин проходил дома. Причем дом уже не был основным местом жительства всех членов семьи, как это было в эпоху семейного молочного бизнеса, с соседом-кузнецом и портным через дорогу. Дом был особым местом, где всем теперь заправляла мать. Он стал женской территорией: именно в это «гнездо» возвращались мужчины после тяжелого рабочего дня и дети после учебы в школе. Таким образом, он приобрел новое значение: стал убежищем, в котором семьи были защищены от станков, производительности, прибыли и безнравственности промышленного мира.

Историк Стефани Кунц поясняет, что «эмоции и сострадание могли не учитываться в политической и экономической сферах» именно потому, что эти черты поощрялись в стенах дома. Разделение работало потому, что «культ мужчины, самостоятельно добившегося успеха, требовал культа истинной женщины». Истинная женщина, или идеальная мать, была представителем не только места под названием «дом», но и целого ряда качеств (вроде заботы и воспитанности), которые были намеренно исключены из городских фабрик и офисных зданий.

Подобно тому как эксперты маркировали «здоровыми» викторианские ожидания касательно поведения детей, гендерные роли индустриальной эпохи стали «естественными» и «биологическими». Все сентиментальные, эмоциональные качества, которые делают дом комфортным, безопасным и наполненным заботой, стали ассоциироваться с женщинами, которые заправляли домашним хозяйством. И семейный ужин стал ежевечерним восхвалением этого нового взгляда на гендерные роли и индустриализацию. Как и все ритуалы, прием пищи должен был напомнить, во что именно верят люди. Семьи стали грамотнее в вопросах процедурной риторики разделения дома и работы.

С того времени именно так функционирует концепт ужина, и люди все еще серьезно к нему относятся. В докладе Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) за 2017 год семейный ужин был включен в список мер, обеспечивающих благополучие детей. Было заявлено, что подобная традиция может улучшить академические достижения студентов, повысив результаты тестов «по крайней мере на 12 баллов в научных дисциплинах». Кроме того, опрос Института общественного мнения Гэллапа за 2013 год показал, что большинство американских семей с маленькими детьми (53 %) ужинают с близкими в среднем 5,1 раза в неделю.

Но историк Джон Гиллис говорит, что каждый раз, когда исследователи действительно наблюдают за семьями, результаты, как правило, разительно отличаются. Только треть их них проводит семейный ужин каждый вечер. Согласно Гиллису это означает, что, «как и во многих вещах, имеющих отношение к семье, люди склонны сообщать о большем единении, чем есть на самом деле». Почему? Вероятно, потому, что они чувствуют давление, стыд и вину. Скорее всего, они смотрели те же сериалы, что и я, и читали журнальные статьи, которые я также читал. Они знакомы с идеей, согласно которой все идеальные семьи вместе едят свои идеальные ужины. Так что они стремятся соответствовать подобному концепту, даже наедине с собой пытаясь продемонстрировать, что их дети приспособлены к жизни. Этот вечерний ритуал должен пройти правильно, потому что, согласно опросу исследовательского центра Пью 2010 года, 76 % взрослых в Соединенных Штатах говорят, что семья «является самым важным элементом в их жизни».

В индустриальную эпоху дом стал убежищем, в котором семьи были защищены от станков, производительности, прибыли и безнравственности промышленного мира.

Эта статистика никого не должна удивлять. Мы живем в эпоху, когда важно иметь полную семью, так что преданность своим супругам, детям, братьям и сестрам считается моральным императивом. Но так было не всегда. До момента разделения дома и работы считалось постыдным, когда семья играла такую первостепенную роль в жизни людей. Нынешняя одержимость семьей показалась бы странной нашим предкам.

Почему? Есть две причины. Исторически детская смертность была нормой, а не исключением, поэтому было бы глупо привязываться к потомству, которое, скорее всего, умрет. Кроме того, традиционная религиозная доктрина предписывает людям не придавать большого значения связям с биологическими родственниками. Просто вспомните Книгу Бытия: Бог буквально просит Авраама продемонстрировать свою готовность принести в жертву сына Исаака. Авраам должен доказать свою приверженность божественному началу. Изначально именно Бог считался единственным законным отцом, а небеса – единственным настоящим домом. Вопреки распространенному мнению, наше понимание земной семьи имеет очень мало общего с традиционными религиозными ценностями. Вместо этого она обязана своим существованием современному подъему секуляризма, технологическим инновациям, гендерной бинарности, появлению пригорода и разделению дома и работы.

Времена уже изменились. Но мы с семьей до сих пор ужинаем вместе каждый вечер. Как викторианский патриарх, я требую, чтобы мои дети отложили свои гаджеты и быстро шли за стол. Я рассчитываю, что во время еды они будут вести себя уважительно. Однако я также признаю, что в быстро меняющемся мире этикет семейного ужина может не служить той же цели, что и раньше. Возможно, требуются преобразования, перемены и новые традиции, которые лучше подходят для культурных и технологических сдвигов в настоящем.

Доминирующие трудовые, экономические и гендерные парадигмы пересматриваются, однако большинство наших повседневных семейных ценностей – которые были созданы для укрепления мировоззрения ушедшей технологической эры – остаются неизменными. В конечном счете нереалистично ожидать, что одна сфера жизни может измениться, не затронув другие. Домашняя жизнь должна догонять трудовую. Взрослым XXI века нужны новые способы взаимодействия с детьми. Пора придумать новые ритуалы (помимо ужина), которые будут так же продвигать важные для общества ценности. Настало время намеренно переосмыслить нашу семейную жизнь – и сделать это с размахом, который отразит масштаб сдвигов, безвозвратно изменивших жизнь.

В моем доме ужин остается «мероприятием без гаджетов». Но это не центральное событие нашей семейной жизни. Все мы проводим гораздо больше времени перед экранами, иногда с джойстиками в руках.

С семьей, но у экрана

Во второй половине дня, когда мальчики находятся под моим присмотром, мы втроем сидим рядом друг с другом в гостиной. Они полностью погружены в ноутбуки: играют, смотрят видео на YouTube, пишут какие-то истории. Я сижу за рабочим столом, перед компьютером, отвечаю на письма по электронной почте и заканчиваю всякие недоделанные дела.

Если бы здесь появилась парочка «яжематерей», у них бы челюсти отвисли. Они бы увидели трех человек, «затянутых» в три разных экрана. Они бы начали укорять нас за происходящее, которое кажется полным отсутствием межличностного общения. Почему мы не играем вместе? Почему мы кажемся такими отстраненными? Почему мы сосредоточены на своих компьютерах?

Возможно, наше семейное время не отвечает идеалам большинства. Оно отчасти похоже на то, что эксперты называют «параллельной игрой». Термин происходит из исследования 1929 года, проведенного социологом Милдредом Партен Ньюхоллом. Параллельная игра относится к ранней стадии развития ребенка, в течение которой малыши играют самостоятельно, но рядом со своими сверстниками. Зайдите в любое дошкольное учреждение, и вы увидите как раз ее. Дети от двух до пяти лет сидят вместе за столами или на полу и даже занимаются одной и той же деятельностью, но уделяют мало внимания друг другу.

Взрослым XXI века срочно нужны новые способы взаимодействия с детьми.

На самом деле в течение почти полувека психологи исследовали явление параллельной игры и рассматривали ее как доказательство того, что малышам не хватает реального социального опыта. Они предположили, что маленькие дети считают друг друга объектами, а не другими людьми: их общение скорее является встречей, а не взаимодействием.

До конца XX века ученые не осознавали того, что уже знал любой воспитатель: только попробуйте разделить детей – и истерика гарантирована. Параллельная игра не так изолирована, как кажется. Младенцы уже в возрасте двух месяцев внимательно относятся к своим сверстникам. Даже погруженные в параллельную игру, они взаимодействуют друг с другом посредством подражания и других тонких методов коммуникации.

Точно так же во второй половине дня мы с детьми можем сосредоточиться на отдельных цифровых задачах и выглядеть отстраненно – но мы вполне себе коммуницируем. Как пожилая супружеская пара, совместно читающая газету за воскресным утренним кофе, мы цитируем друг другу интересные отрывки найденного в сети. Постоянно слышатся звуки, сигнализирующие о новых сообщениях: мы пересылаем друг другу мемы и смеемся над ними. Мы рассказываем истории и хвастаемся своими достижениями в интернете. Мы не соблюдаем этикет и обычаи обеденного стола, викторианской гостиной или даже послеобеденного чая. Но тем не менее мы общаемся и взаимодействуем. Я моделирую поведение, вводя определенные понятия, и тем самым поощряю их думать о мире, в котором они живут.

Иногда через некоторое время мой старший сын идет в свою спальню. Он хочет один посидеть за своим столом. Раз за разом младший уходит следом. Он сворачивается калачиком на краю кровати брата и занимается чем-то своим. Оба свайпают по своим экранам. Это мирное зрелище – истинная любовь между братьями. Оба мальчика предпочитают находиться в компании друг друга, даже когда они не взаимодействуют напрямую. Они выбирают параллельную игру, потому что знают, что в ходе скоординированных развлечений часто что-то идет не по плану. По словам Джека Шонкоффа, «вот кто-то отвлекся, кто-то еще вторгся на вашу игровую площадку, несколько ошибок – и шаблон разрушен». Он описывает малышей, но все родители знают, что отношения между братьями и сестрами всегда хрупки, в любом возрасте. Игра может длиться лишь ограниченное количество времени – затем все превращается в хаос. Оживленные обсуждения, споры, а иногда даже драки происходят, потому что игровые уступки и компромиссы – это тяжелая работа, которая требует сознательности и сосредоточенности.

Совместная игра, конечно, больше похожа на личностное общение лицом к лицу – вот почему мы склонны выделять ее среди прочего. Но детям это дается нелегко. Необходимо быть эмоционально многозадачными. Такой тип игр проверяет способность человека одновременно сосредоточиться на происходящей активности и управлять межличностными отношениями.

Чтобы поиграть с братом, мой сын должен считывать социальные сигналы и практиковаться в эмпатии. Иногда, чтобы сохранить перемирие, он даже вынужден жертвовать своими желаниями. К тому же приходится постоянно фокусироваться на соблюдении правил игры. Это не так просто, как кажется. Видеоигры, настольные игры и экшен-фигурки могут привести к конфликту. И это нормально, потому что, когда совместная игра идет насмарку, дети все еще учатся на выводах из этой ситуации. На самом деле они оттачивают необходимые навыки управления и исполнительных функций, которые продолжат использовать во взрослой жизни. Точно так же овладение способностью переключаться между одиночной, параллельной и совместной игрой является недооцененной способностью, которая на самом деле крайне необходима в рабочих условиях.

Отношения между братьями и сестрами всегда хрупки, в любом возрасте. Игра может длиться лишь ограниченное количество времени – затем все превращается в хаос.

Взрослые, занятые в любой сфере, должны знать, как работать эффективно в одиночку, как выполнить свою работу параллельно с кем-то другим и как взаимодействовать с командой в проекте, который требует сотрудничества. Зрелые люди оценивают каждую ситуацию, а затем определяют соответствующий тип взаимодействия. Неважно, играют малыши через экраны или с настоящими игрушками, они приобретают возможность практиковать эти навыки. По мере того как виртуальное взаимодействие становится все более распространенным явлением, огромные коворкинговые пространства заменяют офисы и кабинеты, а рабочие вопросы все чаще решаются в мессенджерах вместо общих собраний, способность переключаться между стилями взаимодействия становится все более важной.

Мы с детьми ежедневно практикуем эти переходы. Методом проб и ошибок мы поняли, что каждый из нас к концу дня нуждается в уединении. Одиночная игра – это то, как мы облегчаем себе совместное нахождение дома. А параллельная игра – это то, как мы приспосабливаемся к компании друг друга. Так мы справляемся со стрессом при переходе от одного времени дня к другому. Но примерно через час подобного времяпрепровождения я обычно думаю, что семейное время также должно включать в себя и совместные игры.

Я включаю Xbox или Nintendo, и это моментально привлекает внимание моих детей. Они откладывают свои гаджеты и почти сразу присоединяются ко мне. Мне даже не нужно звать. Они начинают улюлюкать и орать: «Папа, иди сюда! Держи этого парня! Прыгай! Сейчас же!»

Мы начали играть вместе, когда развелись с женой. Мальчикам было четыре и шесть, и Nintendo Wii стала для них своего рода «одеялом безопасности». Она придавала ощущение стабильности их новой хаотичной и запутанной жизни. Игры не похожи на развод: у них есть четкие правила, они состоят из зависящих друг от друга элементов, они предсказуемы и стабильны.

К тому времени я не играл в видеоигры уже лет двадцать. Я знал о них очень мало, и то, что я знал, мне не нравилось. Я думал, что игры – это отстой, что-то, чем ограниченные люди занимаются по вечерам, хотя могли бы читать или писать, короче, в моем понимании это было что-то для одиноких бездельников и лентяев. Но я хотел проводить время со своими мальчиками. Я хотел помочь им пройти через этот сложный период в их жизни, а им нравилось играть в видеоигры. Если бы я сказал им все выключить, убрать контроллер, выйти на улицу и прогуляться со мной по лесу, они бы восприняли это как наказание.

Так что я плюхнулся на диван рядом с ними и не успел опомниться, как мы ежедневно проводили несколько часов, играя вместе в New Super Mario Bros. Всякий раз, когда я забирал их из дома бывшей жены, они моментально начинали кричать, едва оказавшись на заднем сиденье машины: «Давай играть в Марио, когда приедем к тебе домой!» Мы спорили, кому достанется лучший волшебный гриб. Переходя на следующий уровень, мы давали друг другу «пять», смеялись и обнимались. Нас это отлично сблизило.

Тем не менее я знал: то, что детям что-то нравилось, не означало автоматически, что это хорошо на них влияет. Они были бы так же счастливы, если бы я кормил их мармеладками на завтрак и позволял не спать всю ночь, смотря фильмы про зомби. Меня терзала совесть. Я беспокоился, не стал ли я стереотипным, чрезмерно снисходительным отцом-холостяком? Чтобы снизить уровень тревожности, я приобрел несколько книг о видеоиграх, о когнитивном развитии и о теории игр. Из них я выяснил, что мои дети действительно «сбегают» в игровой мир. Но это не обязательно было чем-то плохим, особенно учитывая, что я играл с ними.

Как только я стал участником этих забав, я показал детям, что серьезно отношусь к их воображаемой игре. Это стало как бы моим невербальным сообщением о том, что я обратил внимание на их личные копинг-стратегии. Что я ценю важные для них вещи. Мы вместе нашли то веселое и безопасное пространство, в котором я мог бы помочь им развивать сложные социальные и эмоциональные навыки.

Когда мы играли вместе, я брал на себя роль отца, наставника, товарища по команде и доктора. Я спрашивал: «Что ты чувствуешь, когда прыгаешь через флагшток и получаешь дополнительную жизнь?», «Что ты чувствуешь, когда проигрываешь?», «Тебе не кажется интересным то, что ты лучше играешь после того, как проигрываешь снова и снова?». Я отмечал, насколько трудными оказались некоторые противники. Я наблюдал, насколько сумасшедшей была графика игры. Вместе мы пытались угадать, как будут выглядеть следующие уровни.

Затем, отложив контроллеры, мы шли ужинать. Игровой мир предоставил мне аналогии, которые я использовал в вопросах о реальных ситуациях. Какое игровое действие подошло бы для замятия ссоры на площадке? Для решения математической задачи? Для разрешения конфликта с одноклассником? Для переживания оторванности от друзей? Такая постановка вопросов давала им преимущество в виде «взгляда с высоты птичьего полета». Сравнения облегчили переживание эмоциональных скачков из-за социальных взаимодействий в школе, отделенных от меланхолической завесы, которой мой развод накрыл их жизнь. Такой подход дал им возможность дистанцироваться и посмотреть на свои проблемы с другой точки зрения. Самое главное – это помогло им переосмыслить повседневные сценарии таким образом, чтобы чувствовать себя сильнее. Они как будто получили метафорический пульт управления ситуацией.

Важное правило: то, что детям что-то нравится, не означает автоматически, что это хорошо на них влияет.

Без их ведома я проводил упрощенную версию игровой терапии.

Терапия видеоиграми

Известный психоаналитик Мелани Кляйн была одной из первых сторонниц игровой терапии. Она вывела свои теории о детях из открытий Зигмунда Фрейда, сделанных в ходе анализа сновидений взрослых. Кляйн заметила, что во время игры дети претворяют в жизнь бессознательные сценарии, которые формируют их повседневную жизнь.

Когда ваши дети играют на полу с машинками, куклами, фигурками супергероев и поездами, разговаривая друг с другом, они разыгрывают сценарии, которые могут коррелировать с глубокими тревогами и заветными желаниями. Если внимательно слушать их разговоры, можно много чего узнать. Вот почему Кляйн и ее последователи практиковали то, что в конечном итоге будет называться ненаправленной (косвенной) психодинамической терапией. Она косвенная в том смысле, что врач не говорит пациенту, как и что исследовать; пациент просто играет. Эта психодинамика помогает пациенту понять, как чувства, мысли и эмоции проходят через его разум. Сегодня в большинстве кабинетов детских психологов вы увидите целый склад разнообразных фигурок. Они используются для того, чтобы облегчить косвенную психодинамическую терапию игры.

Швейцарский психолог Карл Юнг разработал аналогичную практику под названием «активное воображение». Юнг просил людей (как детей, так и взрослых) взаимодействовать с образами, персонажами и историями, которые населяют подсознание. Только серьезно воспринимая то, что обычно отвергается как поверхностная фантазия, можно овладеть «индивидуацией». Это термин Юнга для той версии здоровой адаптации, которая не определяется способностью человека соответствовать социальному давлению.

Его исследование показало, что людям нужна помощь, чтобы научиться давать равное «эфирное время» куче конфликтующих внутренних голосов. Он представлял психику как песочницу, в которой герои подсознания изо всех сил пытаются играть вместе. Если бы вы были его пациентом, Юнг мог бы попросить вас закрыть глаза и вернуться в мир снов. Затем – предлагал бы способы изменить ваше поведение во сне, а вы бы рассказывали ему, как изменялись результаты фантазии, когда вы принимали альтернативные решения. Что, если вы начнете иначе взаимодействовать с персонажами в голове? Что случится, если вы не сможете убежать от этого монстра? Что, если вы падаете только потому, что еще не пробовали летать? Сумеете ли вы просто проигнорировать тот факт, что из одежды на вас только нижнее белье, и закончить презентацию книги?

Активное воображение – это видеоигра, основанная на мечтах: достаточно сыграть в нее, и вы не только станете грамотнее касательно языка своей психики, но и займете место сценариста собственных мысленных пьес. Конечно, видеоигры не являются внутренними сценариями. Они не возникают из подсознания моих детей. Большинство игр – высокобюджетные интерактивные проекты для мира коммуникации, созданные огромными командами художников, писателей и программистов. Тем не менее это не отменяет их психотерапевтического потенциала.

Истории могут обладать серьезной силой, даже если не вы их автор; мы знаем это с самых древних времен. Ученик Платона Аристотель придумал термин «катарсис», чтобы объяснить такое явление. Он писал о театре, самом популярном виде развлечений в Древней Греции, но концепция актуальна для любой среды. Когда вы плачете во время драмы с трагичным финалом, смеетесь над телевизионным сериалом, соскакиваете с места, чтобы отпраздновать разгром противника-босса на последнем уровне игры, вы испытываете то, что Аристотель назвал катарсисом.

Этот термин буквально связан с очищением. Он описывает положительные ощущения, которые настигают нас от любого вида эмоционального контраста. Это относится и к тем моментам, когда слезы текут рекой, и к тем, когда уголки рта поднимаются в еле заметной улыбке. Когда твоя лучшая подруга похлопывает тебя по спине и утешает: «Все в порядке, поплачь немножко», – она идет по стопам Аристотеля. Он выдвинул теорию о том, что эмоциональное очищение носит терапевтический характер, и с тех пор эта концепция получила широкое признание.

В 1975 году Бруно Беттельгейм опубликовал важную для психологии книгу под названием «О пользе волшебных сказок». В ней он объяснил, почему некоторые истории более катарсические (более эмоционально освобождающие), чем другие. В частности, его интересовали классические сказки на ночь. Почему фольклорные истории, подобные тем, что собирали братья Гримм, остаются актуальными для малышей на протяжении многих веков? Почему они не кажутся устаревшими? Они каким-то образом продолжают развлекать и просвещать, даже когда меняются обычаи, привычки и опыт.

Когда дети играют на полу с машинками, куклами, фигурками супергероев и поездами, они разыгрывают сценарии, в которых бессознательно делятся своими тревогами и заветными желаниями.

«Джек и Бобовый стебель», например, не имеет ничего общего с современной жизнью. Мало кто из детей XXI века может ощутить себя причастным к продаже семейной коровы всего за несколько бобов. Тем не менее сказку продолжают рассказывать. Почему? Потому что, по мнению Беттельгейма, это дает символическую возможность детям и их родителям совместно разрешать серьезные внутренние противоречия.

Примерно так это работает на практике: каждый ребенок знает, что, если рассердить маму с папой, проснется суровый великан. «Фи-фай-фо-фам!»[14] Родительская ярость может вырасти даже из крошечного семечка. У ребенка это вызывает тревогу. Мучительно трудно смириться с мыслью, что родители иногда могут тебя пугать. Чтобы чувствовать себя в безопасности, важно помнить, что великана можно победить и предать забвению. Но гигант, которого вы боитесь, – это тот же человек, который защищает вас и создает ту самую безопасную среду. Неловко получается!

Конечно, сказка не дает однозначного решения проблемы – нет бобового стебля, который можно срезать в реальной жизни. Но опыт повествования, разделяемый родителем и ребенком, может быть катарсическим. Рассказывая сказку детям, по словам Беттельгейма, мы «заверяем их, что одобряем стремление одержать верх над великанами». Читая эти сказки, мы помогаем нашим детям избавиться от чувства тревоги. Это похоже на символическое похлопывание по спине.

Обратите внимание: Беттельгейм не говорит, что преобразующая сила сказок заключается в содержании самих повествований. Дети не получают тех же преимуществ от чтения в одиночку. Родители и дети должны пройти ритуал переживания сказки вместе. Все дело именно в процессе. Так что, когда дело доходит до интеграции видеоигр в семейный досуг, важен именно совместный опыт.

Большинство взрослых признает пользу чтения для детей. Помимо этого, они всей семьей играют в настольные игры, строят деревянные рельсы для Паровозика Томаса и бросают мяч во дворе. К сожалению, родители и воспитатели, скорее всего, оставят детей наедине с экраном; они используют гаджеты в качестве нянек. Почему? Как так получается, что концепт «планшет вместо бебиситтера» стал обычным явлением, если при разговоре со мной практически каждый взрослый согласен с тем, что это плохо? Это потому, что взрослые эгоисты? Ценят ли они время, выделяемое на себя, больше, чем развитие здорового ребенка? Я так не думаю.

Мне кажется, взрослые люди интуитивно понимают, что в этом нет ничего плохого. Проблема всего лишь некорректно сформулирована. Дело тут не в том, как дети взаимодействуют с гаджетами, а в том, что последние используются исключительно в роли няньки. Нет абсолютно ничего плохого в одиночной или параллельной игре – пускай дети играют на вашем смартфоне, пока вы готовите ужин! Но не забывайте, что для того, чтобы сегодняшние дети были адаптированы, им также нужна скоординированная, семейная игра.

«Совместная вовлеченность в мультимедийные игры» – это термин, используемый экспертами для описания того, как дети и взрослые взаимодействуют в диджитал-пространстве. Первоначально исследователи изучали телевидение и писали о «совместном просмотре». Они обнаружили, что, если семьи вместе смотрят телевизор, возрастает вероятность того, что дети чему-то научатся из того, что смотрят. Эти ранние исследования фокусировались на «Улице Сезам», поэтому речь шла не столько о катарсисе или управлении внутренним эмоциональным состоянием, сколько о развитии навыков грамотности и счета.

Но те же принципы применимы и сейчас. В конце 1960-х годов Джоан Ганц Куни основала Children’s Television Workshop – организацию, которая на основе «Улицы Сезам» должна была «стимулировать интеллектуальный и культурный рост маленьких детей – особенно из неблагополучных слоев населения». Программа была создана примерно в то время, когда президент Линдон Бэйнс Джонсон представил свой закон «О начальном и среднем образовании» – компонент равенства в образовании в войне с нищетой. Тогда дошкольное образование считалось доступным лишь элите, а «Улица Сезам» была направлена на то, чтобы обеспечить всем маленьким детям, независимо от их социально-экономического статуса, доступ к базовому образованию.

Однако тестовые исследования ясно показали, что если этот амбициозный проект и должен был быть отличным от других, то тогда малыши и их воспитатели должны смотреть его вместе. Вот почему маппеты Джима Хенсона были настолько идеальны. Смешные и яркие физиономии Кермита, Гровера и Большой Птицы нравились маленьким детям, а их хлесткие пародии на СМИ развлекали родителей. Знаменитости также внесли свой вклад в то, чтобы каждый эпизод «Улицы Сезам» сработал на нескольких уровнях сложности контента. Дети учились чтению, пока родители наслаждались выступлениями Джонни Кэша и Джеймса Тейлора. Все элементы шоу были разработаны так, чтобы сплотить малышей и взрослых, сидящих вместе перед телевизором. И поэтому семьи, которые смотрели шоу вместе, начали говорить на одном языке, что очень помогло в процессе обучения.

Видеоигры надо интегрировать в семейный досуг, причем родителям стоит почаще играть вместе с детьми.

Каждый раз, когда взрослый реагировал на одну из шуток Кермита, он посылал детям сообщение о том, что для него это также имеет значение. Когда мама передразнивала маппетовскую озвучку букв, для ребенка это становилось еще одним уроком чтения. Совместный просмотр передачи стал идеальным способом интегрировать телевидение в общую картину семейной жизни.

Но прошло более сорока лет с момента выхода в эфир первого эпизода «Улицы Сезам». Телевизор больше не является самым часто включаемым экраном нашего времени. Так, в 2007 году организация Джоан Ганц Куни выпустила доклад под названием «Смотрим по-новому: Проект обучения через совместную вовлеченность в мультимедийное пространство». Под руководством эксперта по чтению и письму, доктора Майкла Левайна, Центр обновил концепцию совместного просмотра и включил в нее также гаджеты, не являющиеся ТВ-экранами. В докладе рассматриваются все новые типы интерактивного контента, который предлагают компьютеры, смартфоны и планшеты. Но что более важно, эксперты признали, что родителям и учителям нужна новая модель воспитания детей в XXI веке.

Семейная жизнь изменилась, но не многие люди – родители, наставники, воспитатели – чувствуют себя комфортно, погружаясь в новые технологии, которые угрожают сместить опорную точку нашей семейной жизни.

Выводы

Домашняя жизнь не должна отставать от рабочей

Взрослым пора признать, что большинство наших любимых семейных традиций стало привычным только потому, что они помогли вырастить из детей хорошо приспособленных взрослых, готовых вносить свой вклад в индустриальную экономику. Раскол между домом и работой облегчает жизнь в рамках конкретной технологической реальности. Но мы больше не живем в Викторианскую эпоху: современный мир требует от нас взаимодействия с совершенно другим набором инструментов. И хотя рабочая реальность много раз менялась, чтобы приспособиться к новым технологиям, домашняя жизнь остается как будто застывшей в далеком прошлом.

Взрослым в XXI веке необходимо найти новые способы моделирования позитивного поведения в жизни в условиях вечной коммуникации. Мы должны создать ритуалы (не общие семейные ужины!), которые по своей сути продвигают позитивные ценности в вечно коммуницирующем мире.

Организуйте семейные мероприятия, имеющие технологические компоненты. Играйте со своими детьми!

• Легендарные франшизы видеоигр вроде Pac-Man или Super Mario Bros – отличный способ начать. Родители получат ностальгическое удовольствие; дети просто будут рады привлечь внимание родителей. Когда вы будете готовы к чему-то новому, попробуйте, к примеру, Shovel Knight – это одна из инди-игр, которые используют старомодные аркадные механизмы и 16-битную графику. Одна из любимых игр моей семьи – Overcooked, совместная многопользовательская игра-симулятор, которая часто заставляет нас смеяться в течение нескольких часов.

• Робототехнические наборы также станут отличным совместным хобби. Есть целый ряд простых игрушек-роботов, которые совместимы со смартфоном или планшетом; кроме того, они обучают основам программирования. Обратите внимание на Sphero или Dash and Dot. LEGO также производит различные наборы, которые сочетают в себе строительство из пластмассовых блоков и программирование созданного устройства. Они идеально подходят для совместного использования детьми и родителями. Затем, когда дети становятся старше, квадрокоптер-беспилотник может стать новой альтернативой старомодному воздушному змею.

• Если вы посмотрите на полки с игрушками, вы будете удивлены, обнаружив множество предметов, рассчитанных на объяснение детям строения компьютеров. Считайте их новым вариантом самодельного электрического транзисторного радиоприемника или химического набора. littleBits – это набор интерактивных модульных электронных блоков. Комплект Kano – это сборный компьютер Raspberry Pi. Ни один из них не требует пайки, и вы с детьми в игровом формате узнаете все о том, как работают компьютеры.

Видеоигры могут иметьпсихотерапевтическое значение для детей

Как и сказки на ночь, виртуальные игры могут вызвать катарсис. Но это работает только тогда, когда родители и дети занимаются этим вместе – совместно вовлекаются в мультимедийное пространство. И если воспринимать игру как традиционную терапию, она может помочь вашим детям развить уверенность, самообладание и социально-эмоциональное благополучие.

Спросите своих детей об играх, в которые они играют, и попробуйте поиграть вместе с ними. Это продемонстрирует, что вы серьезно относитесь к их «ритуалам песочницы». Вы как бы убеждаете детей, что цените их опыт поиска личностных ориентиров, и это побуждает их чувствовать позитивный отклик в отношении возникающего чувства собственного «я».

Все дети должны овладеть способностью переключаться между одиночным, параллельным и координированным режимами игры.

Также полезно использовать метафоры игрового мира для описания реальной жизни. Становится легче вести разговоры на сложные темы, когда родители и дети говорят на одном языке. Он предоставляет семьям набор метафор, с помощью которых можно преодолеть разрыв между цифровой и реальной жизнью. Когда у вас есть возможность обсуждать с детьми оба мира, плавно перемещаясь между онлайн- и офлайн-способами бытия, совместная жизнь и осмысление цифровизации проходят безболезненнее.

Смотрите в свой экран

Все дети должны овладеть способностью переключаться между одиночным, параллельным и координированным режимами игры. Это недооцененный навык, который напрямую сказывается на выполнении задач в рабочих условиях. По мере того как виртуальное взаимодействие становится все более распространенным явлением, огромные коворкинговые пространства заменяют офисы и кабинеты, а рабочие вопросы все чаще решаются в мессенджерах вместо общих собраний, способность переключаться между стилями взаимодействия становится все более важной.

К сожалению, условия XIX века научили нас прежде всего отдавать предпочтение скоординированной игре. Но это только потому, что она напоминает общение лицом к лицу, которое происходит во время идеальных семейных обедов. Родители не должны увязать в некорректной бинарной парадигме социальных и изолированных игр. Не надо всегда надеяться, что ваши дети будут веселиться исключительно с друзьями или братьями и сестрами. Помните, что в одиночных и параллельных стилях игры также есть свои преимущества. Самое главное – это возможность переключиться на подходящий стиль в нужном месте и в нужное время.

Глава 5

Новый очаг

«Экранное время» традиционно означало общее число появлений голливудской звезды в фильме. Если точнее, вычислялось количество кадров, в которых присутствует лицо актера. Для начинающей звезды основной целью было находиться в фокусе камеры и привлекать наибольшее внимание зрителей. Чем больше экранного времени, тем лучше.

Термин не употреблялся в негативном ключе до 1991 года, когда журналист Том Энгельхардт использовал его в статье для журнала Mother Jones. В то время почти каждый ребенок в Соединенных Штатах, вдохновленный «Черепашками-ниндзя», выпрашивал у родителей фигурки персонажей – маленькие пластиковые игрушки принесли компании Playmates 1,1 миллиарда долларов в период с 1988 по 1992 год. Аналогичным образом мультфильмы, демонстрируемые по утрам в субботу («Captain N and the New Super Mario World»), заставляли детей поголовно клянчить Game Boy от Nintendo – портативные консоли, которые превратили советскую игру «Тетрис» в чисто американский продукт.

Такие поп-культурные прихоти не были редкостью в 1990-х. А Тома Энгельхардта смущало то, каким образом развлечения, реклама, история, игры и розничные продажи закрутились в одном водовороте. По его мнению, в этом было что-то подлое. Семейная жизнь и экранная жизнь становились единым целым. Дети превращались в клиентов. Потребительство легло в основу детства. Энгельхардт сообщил, что в 1991 году в 40 % американских семей было два телевизора, а в четверти – три и более.

Но журналиста беспокоили не сами телевизоры, а то, что по ним показывали, – контент, который был практически полностью профинансирован «компаниями – производителями игрушек, рекламными агентствами, конгломератами парков развлечений, теле- и кинокомпаниями, сетями фастфуда и другими предприятиями». Из-за лицензионных сделок и повсеместных рекламных кампаний детское игровое время, казалось, ликвидировало устоявшийся викторианский раскол между домом и работой, между семьей и коммерцией.

Раньше дети проводили большую часть времени в родном доме. Так или иначе они были защищены от розничной торговли и коммерческих уловок. «Страшную» экономику и промышленность внешнего мира намеренно держали в секрете: «магазинные» разговоры оставляли за порогом, диалоги о финансах за обеденным столом были запрещены. Но к началу 1990-х рекламодатели, маркетологи и производители игрушек нагло вторглись в каждый дом. Время сказок, время покупок и даже время обеда – все смешалось воедино. На нижнем белье, футболках, полуфабрикатах, салфетках, коробках из-под хлопьев и многом другом были напечатаны персонажи мультфильмов, герои видеоигр и поп-звезды.

В ответ на это Энгельхардт начал использовать термин «экранное время» для обозначения трех вещей. Первая была самой очевидной – речь шла о количестве времени, проведенного детьми перед телевизором. Второе понятие было более комплексным. По сути, дети стали востребованными, как восходящие звезды Голливуда в прошлом: «экранное время» использовалось для обозначения внимания, которое корпоративный мир устремил на младшее поколение. Реклама была ориентирована на детей в той мере, в которой они сами были сосредоточены на экранах. Маленькие зрители-покупатели стали настоящими звездами шоу, и это хорошо сказывалось на консьюмеризме: компании демонстрировали рост продаж и высокие показатели прибыли.

Третье определение, которое использовал Энгельхардт, было абстрактным философским наблюдением о природе самого времени. Он следил за быстрым ритмом при монтаже фильмов и гонкой на время в ходе видеоигры, «запрограммированной для действий с большей скоростью, чем присуще человеку». Он беспокоился, что эти вещи меняют восприятие детьми течения времени. «Чем быстрее действие на экране, тем более инертными в конечном счете становятся зрители», – писал Энгельхардт. Другими словами, время на экране отличается от времени на часах, потому что оно влияет на самоощущение детей в пространстве: они сидят неподвижно, а изображения в телевизоре меняются с огромной скоростью. Журналист закончил свою статью с ноткой сарказма: «Это коммерческий Дзен, глубокая тишина, которую наше общество навязывает своим детям».

В 90-х семейная жизнь и экранная жизнь стали единым целым. Дети превращались в клиентов. Потребительство легло в основу детства.

Примечательно, что всего в двух тысячах слов Энгельхардт затронул все проблемы восприятия экранной информации, которые будут волновать родителей в течение нескольких десятилетий после.

В нужное время, в нужном месте

Сегодня отслеживание экранного времени остается одной из самых серьезных проблем, с которыми сталкиваются родители. Опрос Common Sense Media в 2017 году показал, что 76 % родителей согласны с тем, что «чем меньше времени дети проводят с экранной продукцией, тем лучше они ведут себя в реальном мире». Но, как ни странно, 68 % также говорят, что их дети проводят «достаточно времени с экранными сервисами». И 7 % говорят, что их дети могли бы уделять гаджетам больше времени. Очевидно, родители в замешательстве. Они обеспокоены, но при этом их все устраивает. Как такое возможно?

Может быть, это потому, что, несмотря на все показные истерики из-за меняющегося мультимедийного ландшафта, сегодняшние дети на самом деле проводят перед экранами столько же времени, сколько и их родители в 1990-х. Изменился вид экранов. Взрослые смотрели мультфильмы по телевизору, а современные дети проводят большую часть времени в мобильных устройствах, смартфонах и планшетах. Но статистика по общему экранному времени в общем-то неизменна. В зависимости от исследования оно по-прежнему составляет в среднем от девяноста минут до трех часов в день.

Негативные последствия, из-за которых переживают родители, также почти не изменились. В частности, сегодняшние взрослые беспокоятся о том, что экранное время нарушает целостность семейного очага и подрывает неприкосновенность детства. Конечно, это не буквальные цитаты, а мои слова, мое толкование. Они говорят, что обеспокоены содержанием сцен насилия и жестокости, обилием рекламы и материализма, изображениями злоупотребления наркотическими веществами и другим нездоровым поведением. Они размышляют о том, как трудно защитить детей от кибербуллинга и фишинга данных. По мнению взрослых, видеоигры и социальные сети привели к нарциссическим отношениям, ухудшению концентрации внимания, ожирению, отсутствию физической активности, снижению способности к эмпатии и неспособности ценить окружающий мир. Но в конечном счете они просто указывают на все те же атрибуты бытия, упомянутые Энгельхардтом вместе с реверансом в сторону осознанности и дзен-буддизма.

Современные родители пытаются совершить невозможное: приспособить своих детей к старым привычным нормам, которые уже не характеризуют преобладающий социальный опыт. Это первопричина тревоги в отношении экранного времени: пугает не сама технология, а скорее дискомфорт, связанный со все более и более размытой границей между домом и работой.

Как и Энгельхардту, родителям не нравится, что частный мир подконтрольного им семейного очага сливается воедино с пугающим непредсказуемым хаосом, который должен происходить где-то еще. Современные технологии усугубляют этот стресс, потому что, как это ни парадоксально, частное слишком часто выходит в публичное пространство. Родители видят, как семейные дела остаются без внимания. Границы между внутренним и внешним, личным и общественным, изолированным и связанным стираются, и взрослые теряются. Вот почему большинство советов, предлагаемых экспертами, практиками и журналистами для установления более четких границ и достижения баланса, являются ошибочными попытками сфокусироваться на том, что едва можно разглядеть.

На самом деле сегодня дети проводят перед экранами ничуть не больше времени, чем их родители.

Например, Американская академия педиатрии (ААП) рекомендует то, что я называю «подходом включения и выключения». Специалисты предлагают ограничивать количество экранного времени для детей до шести лет: сводить к нулю использование гаджетов младенцами до восемнадцати месяцев и допускать включение того или иного девайса на один час в день для малышей от двух до пяти лет. После этого родителям предлагается создать индивидуальный план для своего ребенка.

В интервью CNN Иоланда Хассиакос, ведущий автор доклада ААП «Дети, подростки и мультимедийные устройства», объяснила, что среднестатистический день ребенка должен включать «школу, домашнее задание, по крайней мере один час физической активности, социальный контакт и сон». Оставшееся время, по словам Хассиакос, «можно отвести на экранное время» Но меня немного смущает то, что она под ним подразумевает. Похоже, она живет в отличной от моей технологической эпохе. Домашние задания моих детей почти всегда включают в себя присутствие в интернет-среде, физическая активность отслеживается фитнес-трекером, и социальный контакт очень часто проходит онлайн.

Похожий пример приводит моя подруга Аня Каменец, репортер Национального общественного радио и автор книги «Искусство экранного времени». Ее золотое правило воспитания детей в XXI веке непосредственно связано с обеденным столом. Заимствуя понятия у активиста здорового питания Майкла Поллана, она дает тот же совет касательно экранного времени, что и по диете: «Пользуйтесь гаджетами на здоровье. Не слишком много. Лучше в компании». Мне нравится, что она поддерживает совместное взаимодействие с цифровыми устройствами, но я опасаюсь перспективы, в которой они представлены как нечто искушающее и которая делает родителей ответственными за способность детей проявлять сдержанность.

Как и в случае с принципами ААП, это мышление Викторианской эпохи в лучшем виде: умеренность и сдержанность! Проблема, конечно, в том, что мы больше не живем в Викторианскую эпоху. Баланс и границы больше не являются основополагающими принципами в воспитании детей. Классификация образа жизни, возможно, имела смысл в мире долгих поездок на работу и семейных обедов, но не в цифровую эру.

Взрослые вроде как радостно реагируют на то, как меняется рабочая сфера жизни: промышленность шагает вперед, приспосабливаясь к новым экономическим моделям и охватывая сетевые технологии. Но когда дело касается дома, они готовы сделать все возможное, чтобы убедиться, что все останется прежним. Но идеальный домашний быт, каким они его себе представляют, далеко не так традиционен, как кажется. Его идеализирование связано с технологиями прошлого.

Посиделки у камина

Телеграф уступил место радиоволнам в 1890-х годах, а к 1922 году Британская радиовещательная корпорация (BBC) ежедневно записывала несколько часов программ. Технология первоначально использовалась для связи там, куда невозможно было проложить кабели: на военных кораблях в море. Но люди быстро распознали потенциал подобного вещания. В 1926 году Вестингауз и Американская радиовещательная корпорация (RCA) создали сеть из двадцати четырех радиостанций под названием «Национальная радиовещательная компания» (NBC). Вскоре после этого деревянные радиоприемники заменили очаг в качестве центрального пункта домашнего хозяйства. Не случайно первые популярные модели больше походили на мебель, чем на гаджеты. Они были сконструированы для домашнего использования и для объединения семьи.

Жизнь по расписанию, возможно, имела смысл в мире долгих поездок на работу и семейных обедов, но не в цифровую эру.

К 1930-м годам в 90 % домашних хозяйств в Соединенных Штатах имелся радиоприемник, поэтому знаменитые «Беседы у камина» Франклина Делано Рузвельта были настолько эффективными. Рузвельт провел тридцать таких вечерних передач между 1933 и 1944 годами – все из дипломатического зала Белого дома, в котором не было никакого камина. Так откуда взялось это название? Репортер CBS Гарри Бутчер писал об этом в пресс-релизе. Он выбрал такую подачу, потому что камин на протяжении тысячелетий считался центром жизни. «Очаг» на латыни означает «focus», и Рузвельт хотел, чтобы семьи «фокусировались», собирались вокруг своих радиоприемников так же, как когда-то сидели вместе вокруг каминов у себя в гостиной.

Свою первую «беседу» президент начал 12 марта 1933 года в непринужденном тоне: «Друзья мои, я хочу несколько минут поговорить с народом Соединенных Штатов о банковской деятельности». Мы помним, что разговоры о деньгах и торговле были изгнаны из «женского» дома с начала викторианских времен. Но Рузвельт пересек границу между домом и работой, чтобы укрепить чувство порядка. Ему нужно было создать впечатление того, что стабильность семьи зависит от восстановленной веры людей в силу банковских вкладов.

В то время жизнь семей переживала небывалый кризис. Великая депрессия удерживала миллионы мужчин от поездок на работу, уровень самоубийств был на рекордно высоком уровне. Родители были безработными или частично занятыми. Большие семьи съезжались, чтобы сэкономить на арендной плате. Браки часто распадались, и многие дети оказывались брошенными. Тем не менее этот период помог установить некоторые новые семейные традиции. Поскольку у родителей было довольно мало денег, чтобы тратить их вне дома, и едва хватало еды, чтобы поддерживать уровень ритуальных семейных обедов, люди творчески подходили к жизни. Они играли в настольные игры и слушали радио. Так зародилась семейная жизнь в привычном нам сегодня виде. Социальная, эмоциональная и даже духовная части жизни отошли от соборов, храмов, городских площадей и танцевальных залов; они переместились внутрь хранящих приватность деревянных стен гостиной.

Президент Рузвельт помог превратить радио в новый американский семейный очаг. Всего через несколько десятилетий он даже вспыхнет, как настоящий огонь, когда изображения, передаваемые катодными лучами, начнут сопровождать звуки, а телевизионное «экранное время» станет новым фокусом семейной жизни.

У меня дома в Филадельфии по обе стороны от роскошного красного ковра стоят два маленьких диванчика. На одной стене установлен цифровой смарт-телевизор с разрешением 4K, с плоским экраном. Напротив сделан камин. Зимой и осенью оба светятся в течение всего вечера, иногда даже ночью. Мебель выполнена в стиле мид-сенчури модерн – представьте себе конусообразные ореховые ножки журнального столика, имеющего форму бумеранга. Он создает эту атмосферу пригородного дома 1950-х годов. Этот стиль интерьера стал модным в последнее время, возможно, потому, что он вызывает ностальгическое чувство стабильности в стиле «Семейки Брейди».

Как и большинству американцев, мне нравится смотреть ситкомы и драматические сериалы со своими детьми, с мыслями о том, что когда-то времена были проще, а домашняя жизнь была более стабильной. Каждую неделю мы смотрим такие телешоу, как «Американская семейка», «Это мы» и «Симпсоны». Нас волнует не столько то, что происходит с этими вымышленными телевизионными семьями, сколько то, что мы с детьми чувствуем себя особенно близкими людьми после ужина, когда подсаживаемся к теплу огня и вместе смеемся над событиями эпизода. Это наше личное время.

Если бы вы знали меня в двадцать лет, до того, как у меня появились дети, вы были бы шокированы, посетив мою гостиную. В юности я был гораздо циничнее. Тогда я перестал смотреть телевизор, потому что думал, что он пытается промыть мне мозги. Вы бы услышали от меня марксистскую или оруэлловскую теорию заговора. Телевидение – опиум для народа, думал я. Большой Брат использует его, чтобы загипнотизировать нас. Сериалы существуют только для того, чтобы мы знали, что купить, – ведь мы из раза в раз смотрим очередные рекламные ролики.

Теперь я по-другому отношусь к такому времяпрепровождению. Я понимаю, что телевизор – это выбор каждого человека, а не заговор против него. Это своего рода ритуал, способ напомнить себе, во что мы верим, и познакомить наших детей с устоявшимися ценностями, укрепить культурную грамотность. Вот почему мы усаживаемся в гостиной каждый вечер или на время воскресного футбольного матча – потому что хотим подчеркнуть жизненный выбор, который мы сделали. Хотим отдать должное миру, который коллективно создали, выбрав разделения индустриальной эпохи, такие как дом – работа.

Взять ту же гостиную. Профессор урбанистики Университета Пенсильвании Витольд Рыбчинский описывает ее как место максимального спокойствия в доме, где наше поведение становится неформальным и где о социальных ожиданиях и запретах вполне можно забыть. Именно это я вижу, когда мои дети сидят на диване. Со скрещенными ногами, в пушистых банных халатах, в комфорте и спокойствии. Однако я не совсем согласен с Рыбчинским в том, что гостиная защищена от социальных условностей. Все-таки эта самая неформальность тоже соблюдается довольно строго. Наш дневной и вечерний распорядок соответствует негласным правилам. Согласно принятым в обществе порядкам, мы воспринимаем гостиную как убежище от ответственности. Только в таком случае мы будем чувствовать себя раскованно на диване, дистанцируясь от ужасов экономики и мира бездушной торговли, который существует за границей, очерченной идеальным штакетником.

Предполагается, что гостиная – это гнездо, в котором мы с распростертыми объятиями принимаем свое незащищенное «я». Это священный храм, где мы чтим ту часть нашей жизни, которая имеет наибольшее значение: узы полноценной семьи. Так стоит ли удивляться тому, что взрослые XXI века с трудом воспринимают повсеместную цифровизацию, когда большинство людей считает, что планшеты, смартфоны и ноутбуки угрожают нашим священным традициям совместных посиделок? Образ родителей, которые вместе с детьми коротают вечер за настольными играми и с телевизором в качестве фона, уютно обосновался в нашем сознании. Так что мы категорически протестуем против всего, что может поставить его под угрозу.

Телевизор – это выбор каждого человека, а не заговор против него.

Но наше сопротивление неуместно. Мы смешиваем понятия комфорта и традиции. В этих ритуалах нет ничего существенного, просто когда-то так было модно.

На самом деле гостиная – это очень современное явление, связанное со спецификой технологической эпохи. По словам Рыбчинского, доиндустриальные хозяйства выглядели совсем не так, как наши. До XIX века термин «семья» означал бы всех и каждого, кто проживал на территории одного хозяйства. Между биологическими родственниками не было особой связи. Домашняя прислуга, гости и подмастерья также считались членами семьи. На самом деле английское слово «семья» («family») происходит от латинского «famulus», что переводится непосредственно как «слуги». Центром жизни в доиндустриальном доме была большая открытая общая комната под названием «зал». Люди жили, работали и отдыхали гораздо менее раздельно и изолированно, чем сейчас.

А когда-то все самые значимые моменты жизни и вовсе выносились на публику. Любые действия, события и ритуалы проходили в общем пространстве, которое древние греки называли «агорой». Самая известная агора – это рынок под Акрополем в Афинах. Но вообще это слово относится к любому месту, где собираются люди. Площади, клубы по интересам, храмы и соборы – все это агоры.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

После неудачного студенческого романа она закрыла для себя тему романтики и дружбы, живя в режиме "р...
Четверть века прошло с тех пор, как в Срединный Мир, отделяющий наш мир от мира магии, вернулся прав...
В фундаментальном исследовании китайской мифологии рассказывается о происхождении китайцев, их языке...
Добро пожаловать в «Бэйвью-Хай».Прошел год, и жители тихого пригорода постепенно оправляются от ужас...
Чем была на самом деле гражданская война в России? Что являла собой Белая Гвардия? К чему стремились...
Самое дорогое сердцу место - это то, куда возвращаются твои воспоминания, твои мечты и сны. Такое ес...