Путин. Прораб на галерах Колесников Андрей
— На коньках, видимо, будете кататься… — предположил я.
С этим господин Путин неожиданно согласился.
Он посмотрел на амфоры, приподнял их по просьбе фотокорреспондентов, рассказал, что их выбрасывали за борт, когда они бились на судах от качки.
Так Владимир Путин вслед за амфорами протиснулся в тот день в историю мировой археологии.
На Бородинском поле Владимира Путина остановили два человека: потомок Кутузова и потомок Наполеона Шарль. Президент поздравил их с 200-летием решающей для обоих битвы, итог которой, впрочем, так до сих пор и неясен, и хотел идти дальше, но тут Шарль Наполеон сказал:
— Кутузов, Наполеон и Путин!
— Нет, вы уж тут сами разбирайтесь, без меня! — ответил российский президент.
Без него уж два века не получается.
Магистрантка первого курса Рязанского государственного университета имени Сергея Есенина Наталья Стручкова призналась, что ее очень беспокоит ситуация на Ближнем Востоке.
— С одной стороны, мы не хотим арабских революций, — призналась она. — Но с другой стороны, навязывать стране лидера невозможно! Что делать?
Вряд ли Владимир Путин был именно тем человеком, которому следовало задавать такой вопрос. Но ответил он между тем с удовольствием. Он рассказал, что недопустимо превосходство одной нации над другой. Даже очень большой над самой маленькой.
— Первая этническая чистка, — припомнил президент, — состоялась во времена Римской империи и Карфагена. Когда римляне уничтожили Карфаген и всех людей, живших в городе, они, уходя, еще и все посыпали солью, чтоб не росло ничего… А ведь говорят, что на великой римской культуре покоится цивилизация. И это правда! Но эта культура так многогранна…
Ну что тут скажешь: срезал.
— Может быть, России вернуться к режиму тоталитаризма? — с искренней заинтересованностью спросила его девушка. — Такая коррупция… При Сталине такого не было!..
— Вы сами в это верите? — спросил ее Владимир Путин.
— Немного… — застенчиво призналась она.
— Жаль, — вздохнул он. — Это же тупиковый путь. Это неэффективный путь управления страной. Он напрочь убивает творчество и свободные идеи, которые не может подменить никакое государство. И поэтому такое государство обречено. Именно это произошло с Советским Союзом.
Интересно, что произойдет с Россией.
Георгиевский зал Кремля взорвался аплодисментами после второго предложения, которое произнес президент России:
— Добрый день, уважаемые члены Совета Федерации, уважаемые депутаты Государственной думы! Уважаемые представители Республики Крым и Севастополя!.. Они здесь, среди нас, граждане России, жители Крыма и Севастополя!
Аплодировали стоя. Аплодировали, такое впечатление, не то что даже жителям Крыма и Севастополя (их легко было узнать по свитерам и курткам, в которых они сидели в Георгиевском зале, сообщая происходящему особенную трогательную ноту), а именно своему президенту, который выступил гарантом этого триумфа воли, свидетелями и даже участниками которого они теперь были.
Президент начал издалека, можно даже сказать, с самого начала, то есть с князя Владимира, которому Украина и Россия обязаны даже, быть может, не меньше, чем Владимиру Путину, и вскоре уже перешел к проблемам реабилитации крымско-татарского народа. Он заявил, что процесс реабилитации должен быть закончен, и вскоре пояснил, что, видимо, имел в виду: крымско-татарский язык будет одним из трех государственных в Крыму.
Генерального секретаря ЦК КПСС Никиту Хрущева, который в 1954 году стал инициатором передачи Крыма Украине, Владимир Путин даже по имени не назвал. А в причинах, по которым он передал Крым, пусть разбираются историки.
Большевикам, которые еще раньше передали Украине нынешний восток и юг Украины, повезло больше: «Пусть бог будет им судья».
— Для нас важно другое: решение о передаче Крыма было принято с очевидными нарушениями действовавших даже тогда конституционных норм, — заявил Владимир Путин (как будто тогда эти нормы кого-нибудь волновали хотя бы так же, как сейчас. — А. К.). — Вопрос решили кулуарно, междусобойчиком… По большому счету это решение воспринималось как некая формальность, ведь территории передавались в рамках одной большой страны… И когда Крым вдруг оказался уже в другом государстве, вот тогда уже Россия почувствовала, что ее даже не просто обокрали, а ограбили!
Владимир Путин добавил, что «миллионы русских легли спать в одной стране, а проснулись за границей, в одночасье оказались национальными меньшинствами в бывших союзных республиках».
Владимир Путин высказывал сейчас вслух то, о чем он думал не только с начала своего президентства, а с того момента, когда сам только читал о национальных конфликтах (таких, например, как в бывшей Югославии) в газетах и смотрел по телевизору. Мысли были выстраданные. И мысль о Крыме, может быть, самая выстраданная.
Он называл передачу Крыма уже вопиющей исторической несправедливостью, и теперь ему надо было объяснить, почему же он мирился с ней все эти годы.
И он объяснял, рассказывая, как в начале 2000-х годов (то есть в свой первый президентский срок) сам давал указание активизировать работу по окончательному определению российско-украинской границы, и признал, что Россия, проведя тогда эту работу (а Россия уже тогда была он), «фактически и юридически признавала Крым украинской территорией», «мы тем самым окончательно закрывали этот вопрос».
Он признал, значит, что сам в свое время сделал многое для того, чтобы «закрыть вопрос».
— Исходили из того, — добавил Владимир Путин, — что хорошие отношения с Украиной для нас главное и они не должны быть заложником тупиковых территориальных споров.
Таким образом, теперь он из этого больше не исходит.
Вышедших на Майдан с мирными лозунгами Владимир Путин приветствовал, но «те, кто стоял за последними событиями на Украине, преследовали другие цели: они готовили государственный переворот очередной, планировали захватить власть, не останавливаясь ни перед чем. В ход были пущены и террор, и убийства, и погромы. Главными исполнителями переворота стали националисты, неонацисты, русофобы и антисемиты. Именно они во многом определяют и сегодня еще до сих пор жизнь на Украине».
Ни одно Послание Владимира Путина Федеральному собранию не прерывалось так часто такими бешеными аплодисментами, как эта мобилизационная речь. Зал не состоял из людей равнодушных. Он состоял из людей мобилизованных.
— Ясно и то, что легитимной исполнительной власти на Украине до сих пор нет. Разговаривать не с кем, — пожал плечами президент. — Тем, кто сопротивлялся путчу, сразу начали грозить репрессиями и карательными операциями. И первым на очереди был, конечно, Крым, русскоязычный Крым. В связи с этим жители Крыма и Севастополя обратились к России с призывом защитить их права и саму жизнь… Разумеется, мы не могли не откликнуться на эту просьбу, не могли оставить Крым и его жителей в беде, иначе это было бы просто предательством.
Президент, до сих пор говоря про юридические тонкости и оперируя понятием «делимитация», вдруг начал разговаривать на другом языке.
Дело в том, что он действительно считал бы это предательством и никогда не смог бы не сделать того, что сделал. Это было, строго говоря, выше его сил.
Так что всего уже происшедшего с Крымом и до сих пор происходящего, в том числе в этот момент в этом зале, не могло не произойти.
И бесполезно говорить, что чего-то можно было избежать. Ничего из того, что было, и главное — будет, избежать было нельзя: потому что «это было бы просто предательством».
Владимир Путин неожиданно рассказал, что российская группировка в Крыму была усилена (а все-таки не купили какие-то люди неизвестно где камуфляжную форму и не стали выглядеть от этого кадровыми военными, которыми любая страна могла бы гордиться, если бы, конечно, была уверена, что это ее военные).
— Но мы даже не превысили предельной штатной численности наших вооруженных сил в Крыму, а она предусмотрена в объеме 25 тысяч человек. В этом просто не было необходимости! — воскликнул Владимир Путин.
Президент цитировал устав ООН, в котором есть пункт о праве наций на самоопределение (он всегда цитируется в таких случаях, а трактуется всегда по-разному), объясняя, почему референдум легитимен.
Безусловно, Владимир Путин вспомнил и про косовский прецедент, и даже про письменный меморандум США от 17 апреля 2009 года, представленный в Международный суд ООН в связи со слушаниями по Косову: «Декларации о независимости могут, и часто так и происходит, нарушать внутреннее законодательство. Однако это не означает, что происходит нарушение международного права».
— Сами написали, раструбили на весь мир, нагнули всех (чтобы уже окончательно стало понятно, что американцы тогда сделали в том числе и с Россией. — А. К.), а теперь возмущаются. Чему? Ведь действия крымчан четко вписываются в эту, собственно говоря, инструкцию!
И вот после этого президент перешел от Крыма непосредственно к политике США.
Он давно это хотел сказать.
Но не было, как говорится, подходящего случая.
— Наши западные партнеры во главе с Соединенными Штатами Америки, — заявил президент России, — предпочитают в своей практической политике руководствоваться не международным правом, а правом сильного. Они уверовали в свою избранность и исключительность, в то, что им позволено решать судьбы мира, что правы могут быть всегда только они. Они действуют так, как им заблагорассудится: то тут, то там применяют силу против суверенных государств, выстраивают коалиции по принципу «кто не с нами, тот против нас». Чтобы придать агрессии видимость законности, выбивают нужные резолюции из международных организаций, а если по каким-то причинам этого не получается, вовсе игнорируют и Совет Безопасности ООН, и ООН в целом.
Так он это до сих пор не формулировал.
Очевидно, что он готов пойти не только до конца, а и гораздо дальше.
— Нас раз за разом обманывали, принимали решения за нашей спиной, ставили перед свершившимся фактом. Так было и с расширением НАТО на Восток, с размещением военной инфраструктуры у наших границ. Нам все время одно и то же твердили: «Ну, вас это не касается». Легко сказать… — Он покрутил головой. — Не касается!..
Аплодисменты и массовые подъемы с мест усиливались и учащались.
Уже можно было и не садиться.
Вскоре выяснилось, что нынешняя «политика сдерживания России» началась вообще в XIX веке.
Владимир Путин обратился напрямую с благодарностью к народам Китая и Индии (ничего не сказал в этой связи народам СНГ — и, видимо, не случайно: пока не заслужили), а также напрямую к народу США (надежды на руководство нет, а народ с его генетическим ощущением свободы со счетов не списывается):
— Разве стремление жителей Крыма к свободному выбору своей судьбы не является такой же ценностью? Поймите нас!
Психологически это был, между прочим, совершенно выверенный ход: поговорить с народом.
Искривленная форма «прямой линии».
Так же он поговорил с европейцами, прежде всего с немцами и с украинцами:
— Не верьте тем, кто пугает вас Россией, кричит о том, что за Крымом последуют другие регионы. Мы не хотим раздела Украины, нам этого не нужно.
Все, Зюганову не верим.
— Крым, эта стратегическая территория, должна находиться под сильным, устойчивым суверенитетом, который по факту может быть только российским сегодня. Иначе, дорогие друзья — обращаюсь и к Украине, и к России, — мы с вами, и русские, и украинцы, можем вообще потерять Крым, причем в недалекой исторической перспективе. Задумайтесь, пожалуйста, над этими словами.
Кажется, речь тут шла о какой-то ядерной войне.
Президент высказался и про НАТО, и про перспективу для Севастополя стать городом натовских моряков:
— Вы знаете, я просто не могу себе представить, что мы будем ездить в Севастополь в гости к натовским морякам. Они, кстати говоря, в большинстве своем отличные парни, но лучше пускай они к нам!
Под конец президент не забыл сказать и о том, что «некоторые западные политики стращают перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей „пятой колонны“, разного рода „национал-предателей“ — или рассчитывают, что смогут ухудшить социально-экономическое положение России и тем самым спровоцировать недовольство людей?».
Он пообещал заранее отреагировать, а потом попросил наконец Федеральное собрание рассмотреть конституционный закон о принятии в состав России двух новых субъектов федерации — Республики Крым и города Севастополь, а также ратифицировать подготовленный для подписания договор о вхождении Республики Крым и города Севастополь в Российскую Федерацию.
— Не сомневаюсь в вашей поддержке! — заявил он.
В этом сомневаться и правда не приходилось.
— Свершилось! — сказал после речи и подписания прямо тут же, в Георгиевском зале, соответствующих договоров, уже в раздевалке БКД Анатолий Карпов. — Какая речь! Необходимо было привести все эти аргументы, а то до сих пор на Западе не слышали их.
И вряд ли услышат: среди журналистов в этот раз было удивительно мало иностранных.
— Тиражировать теперь надо в интернете, переводить на все иностранные языки, — сказал Вячеслав Фетисов. — Мне есть что терять (в конце концов, человек столько лет играл в НХЛ, и как играл, а потом тренировал. — А. К.)… Но даже сомнений не было…
— Гениально, — произнес раввин Берл Лазар. — Это если коротко.
— А если не коротко? — уточнил я.
— Тогда придется пересказать всю речь дословно. — Он как будто ждал этого уточнения.
— Я вынужден был объехать весь мир, чтобы понять: лучше курорта, чем Крым, нет! — отовсюду, кажется, несся голос Владимира Жириновского.
— Мы с Западом сейчас живем в параллельных мирах, — сказал министр Открытого правительства Михаил Абызов. — Параллельные группы людей и политиков, параллельные аргументы… Но рано или поздно надо будет искать пересечения. В геометрии Лобачевского параллельные прямые, между прочим, пересекаются!
Мы, правда, живем в геометрии Путина.
Выступая с очередным посланием Федеральному собранию в декабре 2014 года, президент России зашел в объяснении своей позиции даже дальше, чем обычно:
— Ведь именно здесь, в Крыму, в древнем Херсонесе, или, как называли его русские летописцы, Корсуни, принял крещение князь Владимир, а затем и крестил всю Русь… И это дает нам все основания сказать, что для России Крым, древняя Корсунь, Херсонес, Севастополь имеют огромное цивилизационное и сакральное значение, так же как Храмовая гора в Иерусалиме для тех, кто исповедует ислам или иудаизм. Именно так мы и будем к этому относиться отныне и навсегда.
Слово «навсегда» звучало еще не раз. Владимир Путин хотел еще раз (и два, и три) сказать, что в истории с Крымом никогда уже и ничего не изменится (тем более что теперь это наша Храмовая гора) и пора бы всем свыкнуться с этим и уже отменить, что ли, эти бессмысленные санкции.
Но слишком много людей, кроме него, видят в этом смысл.
От крымчанина Виктора Оганесяна поступило предложение красной строкой вписать Крым в новый единый учебник истории:
— Мы все сделаем, все, как говорится, разрулим… Я знаю десятки учебников истории и мягко скажу: не все они удачны… Но хорошо, что вы не учились по украинским учебникам истории — их просто в руки нельзя брать… В них выкидывалось определение Великой Отечественной войны, а была только Вторая мировая… О подвиге Севастополя — полстрочки… А теперь на примере Крыма и Севастополя патриотическое воспитание российской молодежи можно поднять на очень высокий уровень.
Спорить было бы странно. Тем более что Владимир Путин вдруг сказал:
— У меня перед войной в 38-м году отец служил в подводном флоте Севастополя… Фотографии оттуда всю свою жизнь хранил.
И это тоже хоть что-то, да объясняет.
И не так уж мало.
Владимир Путин прошел Красную площадь в первом ряду «Бессмертного полка», вернее, немного отступив и оказавшись не в первом, но и не во втором. И фотографию отца он держал как-то странно: не на вытянутой в небо руке, чтоб видели все, а на уровне своего лица, немного справа. Как будто его отец шел рядом с ним. Президент еле заметно улыбался, и это тоже было странно: у меня, например, не было такого настроения в этот момент, чтобы хотелось улыбаться. Но он улыбался.
Самая последняя фраза российского президента на встрече с финским оказалась жизнеутверждающей:
— Все это… история с санкциями… пройдет!
Финский президент, по-моему, не поверил. Ведь он за них регулярно голосует.
Прогулка по Херсонесу с президентом Путиным изрядно утомила Сильвио Берлускони, и он явно начал терять интерес к происходящему. Владимир Путин вдруг, заметив, наверное, что Херсонес все-таки выпил из его друга весь жизненный сок, положил ему руки на плечи и произнес то, что, судя по его виду, давно собирался, но не решался, что ли, или откладывал на потом.
И вот «потом» наступило:
— Сильвио, вот вы натворили дел в Ливии. Ты был готов за это заплатить.
Господин Берлускони осторожно кивнул. Ему предстояло понять, к чему клонил российский президент.
— Так вот, здесь итальянские войска стояли триста лет. Ты нам должен!
То есть он как мог встряхнул господина Берлускони.
И тот встряхнулся:
— Да, но это были не итальянцы! Это были римляне.
Кто-кто, а Сильвио Берлускони что-что, а личную или, вернее, лишнюю ответственность умел с себя снимать.
Но и на этом Владимир Путин не успокоился. Проходя мимо одного из сопровождавших его, он вдруг снова встрепенулся:
— Нет, ну он же нам должен!
— Логично! — ответили ему.
Заинтересованных в возвращении долга здесь с каждой секундой становилось все больше.
Владимир Путин поздоровался со спортсменом-колясочником, возле которого ему пришлось задержаться. Дело в том, что тот вдруг сказал:
— Я хочу презентовать вам книгу моего друга, кандидата юридических наук Петина Игоря Анатольевича!
И он презентовал, причем ударно.
— Мой друг в этой книге развивает новые идеи в сфере уголовно-правового регулирования! — в волнении выкрикнул спортсмен, а окружающие отчего-то громко расхохотались. — Но те веяния, которые описаны, компетентные органы не хотят учитывать! Считают, что эти веяния могут быть использованы только через 200–500 лет!
— Ну, это недолго, — попробовал утешить его Владимир Путин, который, кажется, предполагает, что ему гарантировано место в вечности и значит, можно бросаться столетием туда, столетием сюда.
Владимир Путин с самого начала осматривал только что открывшийся Ельцин-центр в Екатеринбурге молча. Он обошел все залы, но не задал ни одного вопроса.
В комнате, где на стене отрывной календарь с датой «19 августа 1991 года», Владимир Путин взял трубку зазвонившего телефона, откуда доносился плачущий женский голос: «Что происходит?… Я ничего не понимаю… Ты только не волнуйся!.. Надо быть вместе!.. Надо идти!..» Он долго слушал тот же женский голос и снова ничего не говорил…
Дольше всего Владимир Путин простоял в комнате со 128 гильзами (по числу погибших в октябре 1993 года). И снова молчал.
Неподвижным осталось лицо Владимира Путина и тогда, когда он смотрел на мерцающий график падения цен на нефть в 1996 году, и я видел, что взгляд его остановился у цифры «9,8…».
Потом, внизу, я рассказывал одному из гостей про это молчание президента.
— Да он просто на себя все это примерял, — пожал тот плечами. — У него такой же центр когда-нибудь будет. Любой бы молчал на его месте…
Президент Курчатовского института Михаил Ковальчук, говоря о перспективах развития науки в России на заседании Совета по науке и образованию, призывал управлять «теченьем мысли», цитируя слова Пастернака о Ленине:
— …«Он управлял теченьем мысли и только потому — страной». И у нас вопрос заключается в том, что мы должны найти организации, которые должны управлять течением мысли в конкретных направлениях!
Под конец своего выступления на совете господин Путин ответил господину Ковальчуку:
— Михаил Валентинович, управлять течением мысли — это правильно. Важно только, чтобы эта мысль привела к нужному результату, а не как у Владимира Ильича. А так сама по себе идея правильная. В конечном итоге эта мысль привела к развалу Советского Союза, вот к чему. Там много было мыслей таких: автономизация и так далее… Заложили атомную бомбу под здание, которое называется Россией, она и рванула потом! И мировая революция нам не нужна была… — после паузы, тихо, явно сейчас размышляя вслух, на ходу и уже не в силах удержаться, произнес Владимир Путин. — Вот такая мысль там — надо подумать еще, какая мысль…
Через несколько дней в Ставрополе он развил свою мысль.
— Что касается небольшой дискуссии на Совете по науке и образованию, — то ли вздохнул, то ли набрал в легкие воздуха для развернутого ответа господин Путин, — я был членом Коммунистической партии, и не просто был, а почти 20 лет проработал в органах государственной безопасности, наследнике ЧК, которую называли вооруженным отрядом партии…
Он говорил, что не был партийным функционером, но в отличие от многих функционеров не сжигал партбилет и что КПСС развалилась, а билет этот «был и до сих пор лежит…». Признавался, что ему нравятся коммунистические идеи и что Кодекс строителя коммунизма — это «выдержки из Библии» (впрочем, Библия все-таки пошире. — А. К.)… Напоминал, что советская власть началась с расстрела царской семьи…
— А зачем убили доктора Боткина?! — восклицал Владимир Путин. — Зачем убили прислугу?! Чтобы скрыть преступление! Воевали с царской армией, а священников-то зачем уничтожать?! В 1918 году три тысячи священников уничтожили!!!
До того он говорил с залом по производственной необходимости. А теперь — по призванию.
— И как мы, зная это, должны оценивать ситуацию? Даже продразверстка не сработала… Ну, не смогла! — качал он головой.
И продолжал свой, такой авторский курс новейшей российской истории:
— Плановое хозяйство дает возможность сконцентрировать ресурсы на расширении важнейших задач! Так были решены задачи в здравоохранении, образовании, в индустриализации, и без этого не победили бы в Великой Отечественной войне… Но нечувствительность к изменениям привела к коллапсу экономики!
Вот именно на это замечание стоит обратить внимание самому Владимиру Путину.
Наконец президент объяснился и по поводу своей мысли о том, что Владимир Ленин заложил «атомную бомбу» под здание российской государственности. Оказалось, что речь идет о дискуссии между Иосифом Сталиным и Владимиром Лениным, «как строить страну». Первый утверждал, что надо реализовать идею автономизации, когда все республики, кроме России, входят в состав государства на условиях автономий, а Владимир Ленин настаивал, что (сложнее ему было настаивать на этом после собственной смерти) четыре субъекта — Россия, Украина, Белоруссия, «юг России, кстати» — на условиях полного равноправия с правом выхода из СССР.
— Вот это и есть мина замедленного действия под здание государственности! — воскликнул Владимир Путин. — Это и привело к распаду страны!
Нашли все-таки крайнего.
Любовь к сравнениям с временами СССР у Владимира Путина не отнять. Да он ее и не отдаст. Ведь она взаимна.
Отвечая на вопрос о перспективах российско-немецких отношений и комментируя содержание футболки, на которой были напечатаны слова доктора Йозефа Хааса, жившего одно время в России («Торопитесь делать добро!». И интересно, на каком слоге в слове «торопитесь» надо делать ударение: на втором или на третьем?), Владимир Путин вдруг вспомнил про Отто Бисмарка, который тоже жил в России:
— А ведь он чуть-чуть не женился на русской женщине! Но она была из богатой элитарной семьи, и ее мать сочла его недостойным. Так что он потренировался здесь, потом рассердился, поехал в Германию и объединил ее.
Переводчик вместо «потренировался» произнес «поработал».
— Потренировался, я сказал! — сурово поправил его президент.
Но переводчик, кажется, так и остался при своем мнении.
Противоречие формулы и содержания
Экономическое
Поздравив участников бизнес-форума «Деловой России» с обрушившимся на них Днем предпринимателя, Владимир Путин дал понять, что в курсе происходящего в зале.
— Тема сегодняшнего форума, как мне известно, «Несырьевая модель социального государства». Это гораздо лучше, чем сырьевая модель несоциального государства… — поразмыслив, добавил он. — На сегодняшний день никто не может сказать, что у нас несоциальное государство… Хотя и сырьевая модель экономики, к сожалению. Она у нас модель социальная… если посмотреть на структуру бюджета.
Такое уж у нас противоречивое государство. Социальное, конечно.
Владимир Путин внимательно слушал выступающих, изредка отвлекаясь на то, чтобы объяснить им, что такое макроэкономика (разъяснение заняло не меньше четверти часа и завершилось победной фразой: «Это ведь несложные вещи…»).
Судя по всему, он, пока говорил, и сам смог разобраться в этом.
— Экономика, — разъяснил членам 25-го заседания Консультативного совета по иностранным инвестициям в России действующий премьер Владимир Путин, — это, конечно, наука, но это наука на грани искусства! Население, граждане России должны чувствовать на себе, на своем ежедневном бюджете, на своем кармане, на своем здоровье, на образовании своих детей должны чувствовать, что в стране что-то меняется и меняется к лучшему! Только тогда можно рассчитывать на поддержку граждан и пользоваться их доверием (стараясь не злоупотреблять. — А. К.).
До этого Владимир Путин читал приготовленный текст, но, дойдя до тревожной темы, оторвался от него:
— Если этого не происходит, то тогда дело может дойти до ситуации, которую мы сейчас наблюдаем в некоторых странах с развитой экономикой, когда сотни тысяч людей выходят на улицы — не группа маргиналов, а сотни тысяч выходят на улицу! И требуют того, что правительства этих стран на самом деле исполнить не в состоянии! Вот когда такие социально-политические вопросы захлестывают экономику и наносят ей реальный ущерб.
Очевидно, действующий премьер уверен, что для России исключена даже возможность таких выступлений. Иначе что он будет говорить, если эти выступления (не дай бог, конечно) состоятся?
…Вице-президент РАН Александр Некипелов передал слово директору Института новой экономики Госуниверситета управления Сергею Глазьеву, который, казалось, еще недавно входил в руководство одной из безнадежно оппозиционных режиму партий, а теперь рассказывал премьеру Путину, как при помощи конструктивной критики «обеспечить экономическое чудо в условиях глобальных экономических проблем».
Выяснилось, что Сергей Глазьев и его коллеги еще до кризиса предсказали все: и всплеск цен на энергоносители, и спад этих цен, а также «формирование финансового пузыря»… Через четверть часа стало очевидно, что нет ничего в экономике, чего не предсказали бы Сергей Глазьев и его коллеги. Это, судя по всему, стало очевидно и господину Путину, который начал нетерпеливо оглядываться по сторонам — словно в поисках какой-то психологической помощи.
— Тот, кто первым входит на новую технологическую траекторию, входит на нее дешевле всех остальных, — методично рассказывал Сергей Глазьев.
Недалеко от него с каменным лицом сидел министр финансов Алексей Кудрин: он здесь терял время на занятия чем-то действительно полезным.
— Мы пережили информационно-коммуникационные технологии, — продолжал Сергей Глазьев. — Эти звездные войны… Они, как и всякие выходы к новым технологическим укладам, связаны с огромными расходами… А если заглянуть еще дальше, ко времени Второй мировой войны…
И ведь заглянул.
Я был готов к тому, что теперь он хотя бы краем глаза заглянет во времена Куликовской битвы, как вдруг Сергей Глазьев (словно с него морок какой-то сошел на время) перешел к тому, что «надо срочно искать точки роста».
— Ситуация сложилась таким образом, — объяснил господин Глазьев, — что у нас эмиссия все последние годы шла на покупку валюты. — Эта модель впервые была опробована в колониальных странах… Возникает чрезмерная зависимость от иностранной валюты… А главным получателем валюты является российский ТЭК…
После этого из слов Сергея Глазьева выяснилось, что Министерство финансов занимается не своим делом, что кредитовать платежеспособные предприятия должен Центробанк через коммерческие банки. Деньги, по его мнению, должны печататься не под валюту, а под векселя успешных предприятий. Кредитовать эти предприятия следует под очень маленькие проценты.
— Так делали в свое время в Германии. Так, — добавил он, — была восстановлена послевоенная Европа!
То есть Сергей Глазьев предлагает российской экономике модель 60-летней давности. Впрочем, господин Путин обратил внимание на то, что она и так используется:
— В Белоруссии в строительном секторе давали кредиты под 2 %. Надули пузырь. Да и в США кризис с этого начался, тоже со строительной отрасли. Хулиганили просто, банки давали необеспеченные кредиты, потом затрясло их, потом известные фонды — и все как домино стало рушиться.
Сергей Глазьев вдруг согласился с этим…
Под конец господин Ивантер назвал экономику России корявой («Не корявая, — поправил его премьер, — а экономика переходного периода») и неожиданно сдался:
— Я не министр финансов. В конце концов! Я только предлагаю!
— Все мы, — сказал президент Путин, — часто говорим и о дисбалансах в мировой экономике, о пузырях… О том, о сем, о пятом, о десятом… Во всяком случае, риски более или менее понятны и для мировой экономики, и для нашей. Но когда я говорю «более или менее», естественно, хотелось бы знать поточнее: более или менее.
Любительский подход к ликвидации кризиса, как это было в 2008 году, не устраивает, судя по всему, Владимира Путина: теперь он решил прибегнуть к помощи прозрачных профессионалов, на которых ляжет в случае чего не только тяжесть борьбы с новым кризисом, но и ответственность за последствия его ликвидации.
И создал Экономический совет при президенте.
Первым слово получил Олег Вьюгин, председатель совета директоров МДМ-банка. Он в общих чертах обрисовал ситуацию в мире:
— Проблемы, которые породили мировой кризис, до сих пор не преодолены… Госдолги развитых стран растут… Управление этими долгами не является убедительным…
При этом он оговорился, что если бы управление долгами было убедительным, то все оказалось бы не так драматично.
То есть не так страшен долг, как управление им.
На фоне этих мыслей померкла одна из любимых мыслей Владимира Путина — о фантастическом госдолге, внешнем и внутреннем, развитых стран по сравнению с неприлично скромным нашим госдолгом.
— Их, — продолжил Олег Вьюгин, — спасают пока только меры финансового стимулирования. И если такая политика надолго, то последствия — в лучшем случае длительное слабое развитие этих стран. И конечно, будет постоянно маячить инфляционная угроза…
И он еще раз, не понимая, видимо, что вышибает из рук Владимира Путина его любимый козырь, повторил:
— Размер долга далеко не всегда является большой проблемой. Когда этим долгом хорошо управляют, долговая экономика способна развиваться.
При этом господин Вьюгин не сказал ничего нового, когда подчеркнул, что для России самым чувствительным местом является цена на нефть.
— Пока используются финансовые стимулы для поддержания статус-кво, — заявил Олег Вьюгин, — цена существенно меняться не будет.
То есть он хотел сказать, очевидно, что, пока опыт управления госдолгом в развитых странах оставляет желать лучшего, России не о чем беспокоиться.
Присутствующие развеселились. Здесь почти все понимали подтексты: и учителя, и их ученики вроде Германа Грефа и Аркадия Дворковича.
Приободрившись, Олег Вьюгин решил называть вещи своими именами:
— Но если США и другие страны научатся управлять долгами и возрастут темпы роста их экономик… тоже неплохо: на нефть появится дополнительный спрос!..
— Олег, а когда, — поинтересовался президент, — мы сможем сказать, что ситуация в мировой экономике складывается так, как нам бы хотелось?
Из ответа господина Вьюгина следовало, что в этом вопросе каждому придется довериться своим собственным ощущениям.
Скорее всего, не для такого ответа Владимир Путин собирал свой Экономический совет. Ему хотелось ясности. И ее решил внести главный экономист, руководитель аналитического департамента Deutsche Bank в России Ярослав Лисоволик:
— ЕС идет по линии интеграции в единый орган банковского надзора, это облегчит получение прямой финансовой помощи банкам (в 2009 году таким единым органом в России стал премьер Владимир Путин. — А. К.), и в следующем месяце ситуация улучшится.
Евгений Ясин, оторвавшись от каких-то бумаг, посмотрел на банкира с нескрываемым интересом.
— Более того, — продолжил Ярослав Лисоволик, — для ЕС сохраняется возможность выйти из кризиса более сильным! А что такое явный признак выхода из кризиса, вы спрашивали?
— Да, — подтвердил господин Путин.
— Формирование банковского союза! — обрадованный неумолимостью своей логики, закончил Ярослав Лисоволик.
— То есть никакие вливания со стороны Европейского ЦБ не помогут? — переспросил Владимир Путин.
До сих пор он несколько раз в разнообразных аудиториях, в том числе, например, на встрече с канцлером Германии Ангелой Меркель, повторял, что осторожные вливания со стороны ЕЦБ уж точно не повредят.
Ответ русско-немецкого аналитика был недвусмысленным: нет!
Так Владимир Путин лишился еще одной своей любимой идеи.
Участники совещания с интересом обсуждали китайскую экономику: она их очень беспокоит. С одной стороны, растет, с другой — темпы замедляются, и вообще, оказывается, китайскую систему надо менять. Об этом, в частности, много говорил управляющий директор и главный экономист «Тройки Диалог» Евгений Гавриленков.
— В Китае, — разъяснил он президенту, — последние годы было переинвестирование и недопотребление.
Через несколько минут он вернулся к этой теме и заявил, что доля китайской экономики неумолимо приближается к 50 % американской.
— Но это не касается финансовой системы! — предупредил он.
— Так я не понял, — переспросил Владимир Путин, пока еще, кажется, не пожалевший о том, что придумал для себя такой совещательный орган, как Экономический совет. — С одной стороны, недопотребление, а с другой — приближается к 50 %… Что же будет с экономикой Китая?
Евгений Гавриленков на мгновение задумался. Но только на мгновение:
— Экономика Китая не будет сокращаться, а будет тормозиться.
Читать бесплатно другие книги:
