Сила мифа Кэмпбелл Джозеф

Глава VIII

Маски вечности

МОЙЕРС: Изучая разные мифы, культуры, цивилизации и религии, находили ли вы в них нечто общее, то, что создает потребность в Боге?

КЭМПБЕЛЛ: Каждый, кто знает, что такое тайна, знает и о существовании таких характеристик Вселенной, которые недоступны его органам чувств. В одном из философских сочинений Древней Индии есть высказывание, имеющее непосредственное отношение к обсуждаемому вопросу: «Когда, замерев перед красотой заката или горной вершины, вы восклицаете „Ах!“, вы участвуете в божественном. Подобный момент участия включает в себя осознание чуда и совершенной красоты жизни. Люди, живущие в мире природы, переживают такие моменты каждый день. Они живут в осознании того, что в мире существует нечто великое, недоступное восприятию человека. Однако человеку свойственно стремление персонифицировать подобный опыт, очеловечивать силы природы. В традиции Запада видеть в Боге конечный источник или причину энергии и чуда Вселенной. Однако в большинстве восточных учений и в первобытном обществе боги воспринимались скорее как проявления и распространители энергии, которая в конечном счете безлична. Боги не являются ее источником. Бог – транспортное средство энергии. И сила, или качество, энергии, которую дает бог, определяет его характер и функцию. Есть боги жестокости, боги сострадания, есть боги, которые объединяют два мира – видимый и невидимый, а есть боги, которые всего лишь покровительствуют царям или народам во время их военных походов».

Все это – персонификации проявляющихся энергий. Но первичный источник этих энергий остается тайной.

МОЙЕРС: Не превращает ли это судьбу в анархию, в непрекращающуюся войну разных начал?

КЭМПБЕЛЛ: Да, как и в самой жизни. Даже в нашем сознании, когда приходится принимать решение, начинается борьба. Например, в действиях по отношению к другим людям могут быть четыре или пять возможностей. Мое решение определяет влияние божества, доминирующего в моем сознании. Если мною руководит брутальное божество, мое решение тоже будет брутальным.

МОЙЕРС: Какое отношение это имеет к вере? Вы человек веры и…

КЭМПБЕЛЛ: Нет, мне не нужна вера. У меня есть опыт.

МОЙЕРС: Какой опыт?

КЭМПБЕЛЛ: У меня есть опыт восприятия жизни как чуда. У меня есть опыт любви. У меня есть опыт ненависти, злобы, и я знаю, что значит хотеть двинуть кому-то в челюсть. С точки зрения символического восприятия все это разные силы, действующие в моем сознании. Кто-то может думать, что они – чудо, любовь, ненависть – порождены разными божествами. Когда я был ребенком и воспитывался как католик, мне говорили, что у моего правого плеча находится мой ангел-хранитель, а у левого – дьявол-искуситель, и решения, которые я принимаю в жизни, зависят от того, кто из них оказывает на меня большее влияние. Будучи ребенком, я конкретизировал эти мысли, и мне кажется, что мои учителя делали то же самое. Мы думали, что и ангел, и демон реально существуют. Однако теперь я считаю их метафорами тех импульсов, которые движут и руководят мною.

МОЙЕРС: Откуда берутся эти энергии?

КЭМПБЕЛЛ: Из вашей собственной жизни, из энергии вашего тела. Все органы вашего тела, включая и голову, конфликтуют друг с другом.

МОЙЕРС: А откуда берется ваша жизнь?

КЭМПБЕЛЛ: Из предельной энергии, то есть из жизни Вселенной. Услышав это, вы спрашиваете: «Значит, должен быть кто-то, кто генерирует эту энергию?» Почему вы непременно должны задать этот вопрос? Почему главная тайна не может быть безличной?

МОЙЕРС: Разве мужчины и женщины могут жить с подобной безличностью?

КЭМПБЕЛЛ: Конечно. Они так и живут повсюду. Поезжайте на восток от Суэца. Вы знаете, что на Западе существует тенденция очеловечивать, персонифицировать богов: например, Яхве – это либо бог гнева, справедливости и наказания, либо бог-покровитель, помогающий тебе в жизни. Об этом можно прочитать в псалмах. А на Востоке боги более простые, в них гораздо меньше человеческого, и они гораздо больше похожи на силы природы.

МОЙЕРС: Когда спрашивают: «Каким ты представляешь себе Бога?», ребенок, воспитывающийся в нашей культуре, отвечает: «Это старик с бородой в длинном белом одеянии».

КЭМПБЕЛЛ: Да. В нашей культуре так и есть. В нашем представлении Бог – это мужчина, но во многих традициях божественная сила предстает преимущественно в облике женщины.

МОЙЕРС: Идея заключается в том, что ты не можешь представить себе то, что не можешь персонифицировать. Как вы думаете, возможно ли сосредоточиться на том, что Платон назвал «бессмертными и божественными мыслями»?

КЭМПБЕЛЛ: Конечно. Что же такое медитация, если не это? Медитация означает сосредоточенное обдумывание какой-то мысли. Обдумывать можно все что угодно. Я не делаю в мыслях большого различия между физическим и духовным. Например, медитация о деньгах – отличная медитация. И размышление о том, как содержать семью, – очень важная медитация. Но есть особенная, отличная от других медитация. Например, когда вы идете в храм.

МОЙЕРС: Значит, молитва – это на самом деле медитация.

КЭМПБЕЛЛ: Молитва – это медитация о тайне.

МОЙЕРС: Обращение к внутренней силе.

КЭМПБЕЛЛ: В католицизме есть такая форма медитации, когда вы многократно читаете наизусть одну и ту же молитву. Это «включает» сознание. В санскрите такая практика называется japa – «повторение святого имени». При этом вытесняются все другие интересы, и вы можете сосредоточиться на чем-то одном, а затем – это зависит от силы вашего собственного воображения – ощутить глубину этой тайны.

МОЙЕРС: Что дает человеку глубокое переживание?

КЭМПБЕЛЛ: Глубокое чувство тайны.

МОЙЕРС: Но если Бог – это только тот бог, которого мы воображаем, как мы можем трепетать перед нашим собственным творением?

КЭМПБЕЛЛ: А как нас приводят в ужас наши сны? Чтобы достичь просветления, нужно забыть об изображении Бога. Психолог Юнг сказал по этому поводу: «Религия – это защита от опыта Бога». Тайна низводится до набора постулатов и идей, а акцент на этих постулатах и идеях может «закоротить» связанный с ними трансцендентный опыт. Интенсивное переживание тайны – вот что человек должен считать конечным религиозным опытом.

МОЙЕРС: Многие христиане верят: для того, чтобы выяснить, кто такой Иисус, нужно познать христианство, христианскую доктрину, христианскую церковь…

КЭМПБЕЛЛ: Нужно познать воображаемый образ Иисуса. Подобный образ Бога становится для человека последним барьером, последним препятствием. Вы придерживаетесь своей собственной идеологии, своего собственного ограниченного образа мыслей, а когда приближается более значительный опыт Бога, превосходящий ваши ожидания, вы бежите от него, цепляясь за тот образ, который есть в вашем сознании. Это известно как сохранение вашей веры. Вы познаете идею духовного восхождения, проходя разные этапы, или архетипические стадии опыта. Все начинается с познания таких примитивных вещей, как голод и алчность, потом наступает время похоти, а затем – опыт физической деятельности того или иного рода. Все это раскрепощающие стадии, придающие силы. Но только тогда, когда в сердце просыпается сострадание к другому человеку или просто к живому существу, и ты понимаешь, что в известном смысле вы братья, только тогда начинается новая стадия духовной жизни. Мифологическим символом этого открытия сердца навстречу миру является непорочное зачатие. Оно символизирует рождение духовности в том, что до этого было примитивной жизнью человека-животного, цель которого – здоровье, продолжение рода, власть и немного развлечения. Однако теперь мы приходим к чему-то другому. Потому что переживание чувства сострадания, общности или даже идентичности с другим или с каким-то выходящим за границы твоего «Я» принципом, который поселился в твоем сознании как заслуживающий почтения и служения, есть начало – окончательное и бесповоротное – истинно религиозного образа жизни и переживания. В дальнейшем это может привести к продолжающемуся всю жизнь поиску полного переживания той единственной Сущности, отражением которой являются все временные формы. Истинно религиозное переживание может как иметь форму, так и не иметь ее. Если ваш бог имеет некую форму, ваше воображение и есть бог. Есть субъект, и есть объект. Но конечная мистическая цель заключается в том, чтобы быть единым со своим богом. При этом двуединство преодолевается, и формы исчезают. Никого нет. Ни бога, ни вас. Ваше сознание растворилось при отождествлении с основой вашего собственного бытия, ибо то, с чем соотносится метафорический образ вашего бога, есть конечная тайна вашего собственного существования, одновременно являющаяся и тайной существования мира. Вот так вот.

МОЙЕРС: Конечно, сущность христианской веры заключается в том, что Христос и есть Бог, что изначальные силы, о которых вы говорите, воплощены в человеческом существе, примирившем человечество с Богом.

КЭМПБЕЛЛ: Да. И основная гностическая и буддистская идея заключается в том, что это справедливо и для вас, и для меня. Иисус был исторической личностью, осознавшей, что он и тот, кого он называл Отцом, – одно и то же, и жил в соответствии с этим осознанием христианства. В одной из своих лекций я говорил о жизни с чувством Христа в себе, и священник, присутствовавший в аудитории (мне потом сказали об этом), обернулся к сидевшей за ним женщине и сказал: «Это богохульство».

МОЙЕРС: Что вы подразумевали под жизнью с чувством Христа в себе?

КЭМПБЕЛЛ: Какой смысл я вкладывал в эти слова? Человек должен жить, руководствуясь не своими эгоистичными желаниями, а тем, что можно назвать человеколюбием – Христом – в себе. Есть индусская поговорка: «Поклоняться богу может только бог». Чтобы поклоняться богу надлежащим образом и жить в соответствии с его словом, вы должны в известной степени отождествлять себя с теми духовными принципами, которые олицетворяет для вас ваш бог.

МОЙЕРС: Говоря о боге в себе, о Христе в себе, о внутреннем просветлении или пробуждении, разве мы не подвергаемся опасности впасть в нарциссизм, в одержимость собой, которые искажают наши представления о самих себе и о мире?

ЭМПБЕЛЛ: Разумеется, такое возможно. Это своего рода короткое замыкание в электрической цепи. Но цель заключается в том, чтобы преодолеть себя, собственные представления о самом себе во имя того, несовершенным проявлением чего оказывается человек. Например, предполагается, что после медитации вы готовы поделиться всем, что имеете, с миром, с другими живыми существам, а не держать все это при себе. Видите ли, можно по-разному думать о том, что «Я бог». Если вы думаете «В своем физическом обличии и со своим нынешним характером я бог», вы лишились разума, и в вашем восприятии произошло короткое замыкание. Вы бог, но не в вашем «Я», а в вашей самой глубокой сущности, в которой вы едины с недвусмысленным сверхъестественным.

МОЙЕРС: Когда-то вы говорили, что мы можем стать спасителями для своих близких – для наших детей, жен, для тех, кого мы любим, для наших соседей, – но никто из нас никогда не может быть Спасителем. Вы также говорите, что каждый из нас может стать матерью или отцом, но Матерью и Отцом – никогда.

КЭМПБЕЛЛ: Да, это так.

МОЙЕРС: А что вы думаете о Спасителе Иисусе?

КЭМПБЕЛЛ: Нам очень мало известно об Иисусе. Все, что у нас есть, – четыре противоречивых текста, рассказывающих нам о том, что он говорил и делал.

МОЙЕРС: Они написаны спустя много лет после его жизни.

КЭМПБЕЛЛ: Да, тем не менее я думаю, мы примерно знаем, что говорил Иисус. Мне кажется, высказывания Иисуса очень близки к оригиналам. Например, основная идея учения Христа – возлюби своих врагов.

МОЙЕРС: Как можно возлюбить своего врага без оправдания его деяний и агрессии?

КЭМПБЕЛЛ: Я скажу вам, как это сделать: не вынимайте соринку из глаза своего врага, лучше выньте бревно из собственного глаза. Никто не имеет права признавать негодным образ жизни своего врага.

МОЙЕРС: Как вы думаете, Иисус был бы христианином сегодня?

КЭМПБЕЛЛ: Не таким христианином, как те, которых мы знаем. Возможно, лишь некоторых монахов и монахинь, которые действительно находятся в контакте с высшими духовными тайнами, можно уподобить Иисусу.

МОЙЕРС: Значит, Иисус не принадлежал к воинственной церкви?

КЭМПБЕЛЛ: В Иисусе не было ничего воинственного. Ни в одном Евангелии не написано ничего подобного. Когда Петр выхватил меч и отсек им ухо слуге, Иисус сказал: «Положи на место свой меч, Петр». Но Петр этого не сделал, и его меч с тех самых пор не знает отдыха. Я прожил почти весь XX век и помню, что мне, ребенку, говорили о людях, которые никогда не были нашими врагами. Чтобы представить их нашими потенциальными врагами и оправдать нападения на них, была развернута кампания ненависти, лжи и клеветы, эхо которой не смолкло и по сей день.

МОЙЕРС: Однако нам говорят, что Бог – это любовь. «Возлюби врагов своих и молись за тех, кто преследует тебя, если ты хочешь быть сыном своего Небесного Отца, ибо благодаря Ему солнце светит и добрым, и злым, а дождь Он посылает и праведникам, и неправед-никам». Когда-то вы считали эти слова высшей и самой благородной мудростью христианского учения. Вы и сейчас так думаете?

КЭМПБЕЛЛ: Я считаю сострадание фундаментальным религиозным опытом, а если его нет, нет ничего.

МОЙЕРС: Для меня самая захватывающая фраза в Новом Завете – «Верую, Господи. Помоги моему неверию». Я верую в эту высшую реальность, в то, что я могу познать и познаю ее. Но у меня нет ответов на мои вопросы. Я верую в вопрос: есть ли Бог?

КЭМПБЕЛЛ: Пару лет назад со мной произошел очень забавный случай. Я пришел в нью-йоркский спортивный клуб, чтобы поплавать в бассейне, и меня представили священнику, профессору одного из католических университетов. Когда я вышел из бассейна и устроился в шезлонге в так называемой позе отдыхающего спортсмена, этот священник, оказавшийся рядом со мной, спросил: «Мистер Кэмпбелл, вы священник?» – «Нет, святой отец», – ответил я. Последовал второй вопрос: «Вы католик?» Я ответил: «Я был католиком, святой отец». После этого между нами состоялся такой диалог.

«Вы верите в личного бога?» – такая формулировка вопроса показалась мне интересной.

«Нет, святой отец».

«Мне кажется невозможным логически доказать существование персонального бога».

«Если бы это было возможно, святой отец, какова была бы ценность веры?»

«Мистер Кэмпбелл, – быстро сказал священник, – было очень приятно познакомиться».

И ушел. У меня было такое чувство, словно я выполнил бросок джиу-джитсу. Для меня это был весьма поучительный разговор. Тот факт, что католический священник спросил, верю ли я в личного бога, означал для меня, что он тоже признает возможность существования безличного бога, а именно трансцендентной основы, или энергии. Буддистская идея сознания – это имманентное, просветленное сознание, которое одушевляет все предметы и все живое. Мы бездумно живем, используя лишь фрагменты этого сознания, фрагменты этой энергии. Но религиозный образ жизни заключается не в удовлетворении конкретных потребностей конкретного тела в данную конкретную минуту, а в проникновении в сущность этого имманентного сознания. В ставшей недавно известной Гностической проповеди святого Фомы есть интересный фрагмент: «Когда приидет Царствие Небесное?» – спрашивает ученик Христа. В Евангелии от Марка, глава 13, мы читаем, что конец света не за горами. Это, так сказать, мифологический образ конца света, предсказание реального, физического, исторического факта. Но, по версии Фомы, Иисус отвечает: «Не нужно ждать Царствия Небесного, оно не придет. Оно рассеяно над землей, и люди не видят его». Глядя на вас с этих позиций, я ощущаю исходящее от вас божественное сияние.

МОЙЕРС: От меня?

КЭМПБЕЛЛ: Да, конечно. Когда Иисус говорит: «Тот, кто пьет из моего рта, станет таким, как я, а я стану таким, как он», – он говорит с точки зрения сути сущности, которую мы зовем Христом, присутствующим в каждом из нас. Каждый, кто живет в согласии с этим, похож на Христа. Каждый, кто принес в свою жизнь слово Божье, эквивалентен Иисусу – вот в чем смысл этих слов.

МОЙЕРС: Значит, сказав, что от меня исходит божественное сияние, вы имели в виду именно это?

КЭМПБЕЛЛ: Да, именно это.

МОЙЕРС: И от вас тоже?

КЭМПБЕЛЛ: Я говорю совершенно серьезно.

МОЙЕРС: Я и воспринимаю это серьезно. Я на самом деле ощущаю божественность в другом человеке.

КЭМПБЕЛЛ: И не только это. То, что вы представляете в этом разговоре, и то, что вы стараетесь высказать, есть реализация этих духовных принципов. Так что вы «транспортное средство». Излучатель духовного.

МОЙЕРС: Это справедливо для всех?

КЭМПБЕЛЛ: Это справедливо для всех, кто в своей жизни достиг уровня сердца.

МОЙЕРС: Вы действительно верите, что существует география психики?

КЭМПБЕЛЛ: Это метафорический язык, но можно сказать, что некоторые люди живут на уровне своих гениталий, исключительно ради них. Это смысл их жизни. Это философия Фрейда, не так ли? Затем возьмите адлерианское направление. Адлером выдвинута идея об управлении мотивациями человека социальными побуждениями. Он утверждает, что жизнь – это постоянное стремление к власти, и ее главный смысл – преодоление разнообразных преград. Никто не спорит, это прекрасная жизнь, и все это также формы божественного. Но это уровень животного. Служение другим людям тем или иным способом – вот совершенно другая жизнь. Ее символизирует открытие сердца.

МОЙЕРС: Что является источником такой жизни?

КЭМПБЕЛЛ: Ее источником может быть осознание, что смысл твоей жизни – в другом человеке, что у вас на двоих – одна жизнь, и Бог – образ этой жизни. Мы спрашиваем себя, откуда взялась эта одна жизнь, и люди, которые считают, что все создано кем-то, отвечают: «Это создал Бог». Так что источник всего этого – Бог.

МОЙЕРС: В таком случае, что такое религия?

КЭМПБЕЛЛ: Слово «религия» происходит от латинского слова religare, что значит «связывать, соединять». Если мы говорим, что в нас двоих одна жизнь, значит, моя отдельная жизнь была связана с жизнью другого человека. Образы религии символизируют это связующее звено.

МОЙЕРС: Известный психолог Юнг считал круг одним из самых мощных религиозных символов. По его мнению, именно круг – один из величайших и древнейших символов человечества, и, размышляя над символом круга, мы анализируем себя. Что вы думаете по этому поводу?

КЭМПБЕЛЛ: Весь мир – круг. Все циркулярные изображения отражают психику, так что, возможно, существует какая-то связь между этими архитекторскими решениями и реальной структурой наших духовных функций. Когда колдун собирается колдовать, он очерчивает вокруг себя круг, и его способности проявляются внутри этого герметично запечатанного и ограниченного кругом пространства, а за его пределами они теряют силу.

МОЙЕРС: Я вспоминаю слова одного индусского вождя: «Когда мы разбиваем лагерь, мы разбиваем его внутри круга. Когда орел строит гнездо, он строит его в форме круга. Когда мы смотрим на горизонт, горизонт оказывается в круге». Для некоторых индусов круги были очень важны, не так ли?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Но они также широко представлены в дошедшей до нас шумерской мифологии. Нам в наследство достался круг с четырьмя сторонами света и с 360 градусами. Официальный год у шумеров состоял из 360 дней плюс пять церковных праздников, которые не считались. Они были вне времени и отмечались церемониями, которые связывали их общество с Небесами. Сегодня это чувство связи круга и времени утрачено, потому что теперь у нас цифровое время, которое проносится мимо тебя. Цифры дают тебе ощущение быстротекущего времени. В Нью-Йорке на Пенсильванском вокзале есть часы, показывающие время с точностью до сотой доли секунды. Видя, с какой скоростью проскакивают цифры, показывающие сотые доли секунды, ты понимаешь, что время мчится через тебя. С другой стороны, круг олицетворяет общность, совокупность. Все, что находится в круге, – это одно. То, что в кольце, – обрамлено. Это уже пространственный аспект. А временной аспект круга таков: вы покидаете определенное место, уходите куда-то и возвращаетесь обратно. Бог – это альфа и омега, источник и конец. И в пространстве, и во времени круг символизирует беспрерывную повторяемость циклов, цикличность.

МОЙЕРС: Нет ни начала, ни конца.

КЭМПБЕЛЛ: Один цикл, второй, третий… Взять, к примеру, хотя бы год… Когда наступает ноябрь, мы снова отмечаем День благодарения. Потом приходит декабрь, и мы в очередной раз празднуем Рождество.

Цикличность присутствует не только в смене месяцев, но и в смене дней, и в смене фаз Луны. Мы вспоминаем об этом, когда, взглянув на часы, видим цикличность времени: цифры те же самые, а день другой.

МОЙЕРС: Древний Китай назывался Центральным государством[61], а у ацтеков есть похожее выражение об их культуре. Мне кажется, что каждая культура, для которой круг – символ космологического порядка, помещает себя в его центр. Как вы думаете, почему круг приобрел такую универсальную символичность?

КЭМПБЕЛЛ: Потому что он постоянно напоминает о себе сменой дней, лет, уходом из дома по какому-либо делу и возвращением обратно. Есть еще и более глубокий символ круга – тайна материнской утробы и могилы. Человека хоронят для возрождения. Таково происхождение идеи погребения: умершего возвращают в утробу Матери-земли, чтобы он возродился вновь. Самые ранние изображения богини – мать, принимающая возвращающуюся душу.

МОЙЕРС: Читая ваши книги – «Маски Бога», «Путь животных сил», «Мифический образ», – я часто нахожу в них изображения круга. Он есть на магических рисунках или рисунках зодчих, как на старинных, так и на современных, в виде куполообразных индуистских храмов, на рисунках на камне времен палеолита, найденных в Родезии, на камнях-календарях ацтеков, на старинных китайских бронзовых щитах, на изображении ветхозаветного пророка Иезекииля, который говорит о колесах в небе. Я постоянно нахожу эти изображения. И это кольцо, мое обручальное кольцо, тоже круг. Что оно символизирует?

КЭМПБЕЛЛ: Это зависит от того, как вы понимаете брак. Слово «символ» происходит от греческого слова, означающего «вместе, совместно». У одного человека одна половина, у другого – другая, а потом они соединяются. Осознание приходит, когда эти половины соединяются, образуя полный круг. Это мой брак, моя индивидуальная жизнь растворяется в жизни двоих, где двое – единое целое. Кольцо означает, что мы вместе в одном круге.

МОЙЕРС: Атрибутом облачения римского папы является перстень рыбака. Это еще один круг.

КЭМПБЕЛЛ: Его символика перекликается со словами Христа о том, что его ученики станут ловцами человеческих душ. Это очень старый мотив, он старше христианства. Орфея тоже называли «ловцом людей», появляющимся, подобно рыбе, из воды. Идея превращения рыбы в человека известна с незапамятных времен. Рыбья природа – самая жестокая животная черта нашего характера, и религия стремится избавить человека от нее.

МОЙЕРС: Новый король или королева Англии получает коронационное кольцо.

КЭМПБЕЛЛ: Да, потому что у кольца есть еще и другой аспект. Кольцо – это оковы. Будучи королем, ты «прикован» к стране. Ты не можешь просто жить своей жизнью. Ты отмечен. В обрядах инициации на тело наносилась татуировка, символизирующая связь человека с другими людьми и с обществом.

МОЙЕРС: Юнг говорит о круге как о мандале.

КЭМПБЕЛЛ: В переводе с санскрита слово «мандала» означает «круг» или «диск», но мандала – сложная геометрическая структура, символизирующая миропорядок, то есть, по сути, мандала – модель Вселенной. Создавая мандалу, ты стараешься согласовать свой личный круг с кругом Вселенной. Так, в тщательно разработанных буддистских мандалах в центре находится божество как источник силы, источник просветления. Изображения на периферии – проявления, или аспекты, божественного сияния. Создавая мандалу для себя, вы сначала рисуете круг, а затем задумываетесь о разных системах импульсов и системах ценностей в вашей жизни. Затем вы сочетаете их и стараетесь понять, где находится ваш центр. Создание мандалы – это процесс объединения всех разрозненных сторон вашей жизни, поиск центра и своего места в нем. Вы стараетесь скоординировать свой круг с кругом Вселенной.

МОЙЕРС: И быть в центре?

КЭМПБЕЛЛ: Да, в центре. Например, у индейцев племени навахо большая роль в целительстве отводится рисункам на песке. Считается, что эти рисунки оказывают особое действие на больных. Их делают достаточно большими, чтобы больной мог сесть или чтобы его можно было положить на них, что является способом вхождения больного в мифологический контекст, с которым он будет отождествлен: он отождествляет себя с символической силой. Эта идея нарисованной на песке мандалы и ее использования для целей медитации известна также и в Тибете. Чтобы представить мощь духовных сил, действующих в нашей жизни, тибетские монахи рисуют на песке космические образы.

МОЙЕРС: Судя по всему, существуют попытки совместить центр жизни человека с центром Вселенной…

КЭМПБЕЛЛ: …с помощью мифологических образов. Да. Образ помогает вам идентифицировать себя с символической силой. Трудно представить себе, что человек станет идентифицировать себя с чем-то неопределенным. Но когда вы наделяете это «что-то» качествами, делающими возможной такую идентификацию, человек может этим воспользоваться.

МОЙЕРС: Существует теория, согласно которой поиск Священного Грааля – поиск центра идеальной гармонии, поиск совершенства, поиск общности и единства.

КЭМПБЕЛЛ: Существует немало легенд о Священном Граале. Согласно одной из них Священный Грааль – это чаша благодати в царстве бога моря, в глубине подсознания. Именно оттуда, из глубины подсознания, приходит к нам энергия жизни. Эта чаша представляет собой неисчерпаемый источник, центр, бьющий ключ, несущий жизнь.

МОЙЕРС: По-вашему, это подсознание?

КЭМПБЕЛЛ: Не только подсознание, но и источник жизни. Вокруг нас всюду жизнь. Она вливается в мир из неисчерпаемого источника.

МОЙЕРС: А как быть с тем, что в разных культурах, отделенных друг от друга пространством и временем, присутствуют одни и те же образы?

КЭМПБЕЛЛ: Это говорит о том, что в психике разных людей есть много общего. Иначе не было бы такого идеального совпадения.

МОЙЕРС: Если во многих культурах сущетвуют легенды о сотворении мира, о непорочном зачатии, о Спасителе, который приходит в мир, умирает и воскресает, значит, они что-то говорят нам о том, что есть внутри нас, и о нашей потребности понять это.

КЭМПБЕЛЛ: Верно. Образы мифа есть отражение духовных возможностей каждого из нас. Созерцая их, мы находим в них силу, необходимую нам для собственной жизни.

МОЙЕРС: Значит, когда Библия говорит, что человек создан по образу и подобию Божьему, она говорит об определенных качествах, которыми обладает любой человек, независимо от того, какую религию он исповедует, к какой культуре принадлежит и в какой точке земного шара живет?

КЕМПБЕЛ: Бог – абсолютная, первичная идея человека.

МОЙЕРС: Основная потребность.

КЭМПБЕЛЛ: И все мы созданы по образу и подобию Бога. Это абсолютный архетип человека.

МОЙЕРС: Элиот говорит о «стоп-кадре» вращающегося мира, где едины движение и покой, о центре, в котором совмещаются движение времени и покой вечности.

КЭМПБЕЛЛ: Есть неиссякаемый источник, и этот источник – Грааль. В начале своей жизни человек не ведает ни страха, ни желаний. В процессе жизни к нему приходят и страх, и желания. Освободиться от страха и желаний и вернуться к началу своей жизни – это то, что надо! Гёте говорит, что божественная сущность эффективна в живом, а не в мертвом, в том, что начинается и изменяется, а не в том, что уже началось и застыло. Поэтому, продолжает он, стремиться к божественному нужно через начинающееся и изменяющееся, тогда как интеллект имеет дело с застывшими фактами, с тем, что познаваемо, известно, а потому может быть использовано для придания жизни окончательной формы. Однако цель вашего самопознания – оказаться в той точке в самом себе, которой неведомы ни добро, ни зло мира, а потому не знающей ни страха, ни желаний. Именно в таком состоянии рыцарь, наделенный идеальной храбростью, вступает в бой.

Это жизнь в движении. Это суть мистицизма войны и произрастания растений. Я думаю о траве: раз в две недели ко мне приходит парень с газонокосилкой и косит траву. Представьте себе, что трава сказала бы: «Ради всего святого! Зачем вы это делаете?» Но вместо этого она продолжает расти. Так проявляет себя энергия центра. Таков смысл образа Священного Грааля, неиссякаемого источника. Источник не беспокоится о том, что происходит, когда он начинает функционировать. Имеет значение только то, что он функционирует, и для вас это – начало жизни. Именно об этом и говорят нам все эти мифы. Изучая сравнительную мифологию, мы сравниваем образы одной системы с образами другой, и обе системы становятся более понятными нам, потому что они проясняют друг друга. Когда я только начал преподавать сравнительную мифологию, я боялся разрушить религиозные верования моих студентов. Но этого не произошло. Напротив, религиозные традиции, которые они унаследовали от родителей и которые мало что значили для них, предстали перед ними в совершенно другом свете, когда мы сравнили их с другими традициями, в которых похожие образы получили более духовную интерпретацию. Среди моих студентов были христиане, иудаисты, буддисты, даже парочка последователей Заратустры, и все они отреагировали одинаково. Нет никакой опасности в том, чтобы интерпретировать религиозные символы и называть их не фактами, а метафорами. При этом символы становятся посланиями, обращенными к вашему внутреннему опыту и к вашей жизни. Религиозная система внезапно становится личным опытом.

МОЙЕРС: Я укрепляюсь в своей вере, зная, что другие испытывают такую же жажду и ищут аналогичные образы, стараясь выразить то, что нельзя выразить обычным человеческим языком.

КЭМПБЕЛЛ: Именно в этом заключается польза от всевозможных клоунов и клоунских верований. В германских и кельтских мифах полно клоунских персонажей, по-настоящему гротесковых божеств. Они доносят основную мысль: я не абсолютный образ, сквозь меня что-то просвечивает. Смотрите сквозь меня, сквозь мой смешной облик.

МОЙЕРС: Существует замечательная африканская легенда о боге, шедшем по дороге в шляпе, одна половина которой была красной, а вторая – синей. Когда работавшие в это время фермеры вечером собрались в деревне, один из них спросил: «Вы видели бога в синей шляпе?» – «Нет, нет, он был в красной шляпе», – ответили ему, и началась драка.

КЕСПБЕЛЛ: Да, это Эдшу, нигерийский бог зла и беспорядка. Он поступает еще хуже: сначала идет в одну сторону, а потом разворачивается и идет обратно. И переворачивает свою шляпу. И опять кто-то видит синюю сторону, а кто-то – красную. Вспыхивает драка. Когда драчунов приводят к царю, появляется Эдшу и говорит: «Это моя вина, и мне предначертано судьбой поступать так. Ссоры и распри доставляют мне величайшую радость».

МОЙЕРС: В этом есть правда.

КЭМПБЕЛЛ: Конечно. Гераклит говорил, что все великое создает распри. Возможно, в символической легенде об этом обманщике выражена та же самая идея. В нашей традиции эта роль досталась змее в саду. Когда все было хорошо и спокойно, она бросила яблоко. Независимо от того, какой системы верований вы придерживаетесь, она не может «включать» вечную жизнь. Если же вы думаете именно так, появляется этот возмутитель спокойствия, и все взрывается, а вы становитесь другим.

МОЙЕРС: Я заметил, Джо, что вы рассказываете подобные истории с юмором.

КЭМПБЕЛЛ: Принципиальная разница между мифологией и нашей иудейско-христианской религией заключается в том, что образность мифологии полна юмора. Вы понимаете, что образ есть некий символ и что вы находитесь на каком-то расстоянии от него. А в нашей религии все прозаично и очень, очень серьезно. Вы не можете шутить с Яхве.

МОЙЕРС: Как вы объясняете то, что психолог Маслоу назвал «пиковыми переживаниями», а Джеймс Джойс – «эпифаниями»?

КЭМПБЕЛЛ: Это не совсем одно и то же. Пиковые переживания связаны с внезапными ощущениями интенсивного счастья, полноты жизни. Все мои собственные пиковые переживания связаны со спортом.

МОЙЕРС: Что стало высшей точкой этих переживаний?

КЭМПБЕЛЛ: В мою бытность в Колумбийском университете я участвовал в паре гонок, и это было прекрасно. Во время второй гонки я знал, что должен выиграть, хотя никаких оснований для этого у меня не было: от лидировавшего гонщика меня отделяли тридцать ярдов. Но я знал, что выиграю, и это было моим пиковым переживанием. В тот день никто не мог победить меня. Я был в отличной форме и знал это. Вряд ли я когда-нибудь еще так выкладывался, как во время этих двух гонок. Я испытал полноту жизни и радость от прекрасно выполненной работы.

МОЙЕРС: Не все пиковые переживания оказываются чисто физическими.

КЭМПБЕЛЛ: Конечно. Есть пиковые переживания иного рода. Но когда я думаю о них, мне на ум приходят именно физические переживания.

МОЙЕРС: А что вы скажете об эпифаниях Джеймса Джойса?

КЭМПБЕЛЛ: Это нечто другое. По мнению Джойса, эстетическое переживание – это такое переживание, которое не вызывает у вас желания обладать произведением искусства. Произведение живописи, вызывающее желание обладать изображенным объектом, он называет порнографией. Эстетическое переживание также не вызывает у вас желания критиковать объект или отвергать его. Подобное явление Джойс называет дидактическим искусством, или социальной критикой в искусстве. Эстетическое переживание – это просто созерцание произведения искусства. Джойс говорит, что вы помещаете его в раму и сначала воспринимаете его как единое целое, а потом начинаете осознавать связь отдельных фрагментов друг с другом, каждого фрагмента с целым и целого – с каждым фрагментом. Ритм, гармония связей – важнейший эстетический фактор, и когда художник находит его, вы испытываете его воздействие. Вы оказываетесь под воздействием переживаний художника, которые Джойс называет эстетическим арестом. Это и есть эпифания. С точки зрения религии это можно рассматривать как условие для «богоявления».

МОЙЕРС: Значит, вы созерцаете Бога?

КЭМПБЕЛЛ: Не имеет значения, кто это. Это может быть чудовище. Эстетическое переживание выходит за пределы этики и дидактики.

МОЙЕРС: А вот тут я вынужден не согласиться с вами. Мне кажется, что для того, чтобы переживать эпифанию, объект, который вы созерцаете, но которым не желаете обладать, должен быть в чем-то прекрасен. Минуту назад, говоря о своем пиковом переживании, вы употребили слово «прекрасно». «Прекрасный» – это слово из эстетики. Красота – это гармония.

КЭМПБЕЛЛ: Да.

МОЙЕРС: Тем не менее вы сказали, что красота присутствует в эпи-фаниях Джойса и что эпифании связаны с искусством и с эстетикой.

КЭМПБЕЛЛ: Да.

МОЙЕРС: Мне кажется, что если и изображение, и эпифания прекрасны, то это одно и то же. Как можно лицезреть чудовище и испытывать эпифанию?

КЭМПБЕЛЛ: В искусстве существует не только прекрасное, но и величественное. То, что мы называем монстрами, может восприниматься как величественное. Силы, которые они олицетворяют, слишком грандиозны, чтобы нормальные формы жизни могли вместить их. Необъятное пространство космоса величественно. Буддисты знают, как достичь подобного эффекта: они строят свои храмы на высоких холмах. Например, в Японии некоторые сады при храмах спроектированы так, что сначала они кажутся вам изолированными от мира. Однако когда вы поднимаетесь выше, вы внезапно видите необъятный простор, и ваше сознание открывается навстречу восприятию этой величественной картины. Другой пример величественного – феноменальные энергия, сила и мощь. У меня есть знакомые, жившие в Центральной Европе во время массированных англо-американских бомбардировок их городов, и некоторые из них называли этот бесчеловечный опыт не только ужасным, но в известной степени и величественным.

МОЙЕРС: Однажды, интервьюируя одного ветерана Второй мировой войны, я спросил его, что он испытывал во время Арденнской операции в ту ужасную зиму, когда благодаря внезапности нападения немцы были близки к успеху. Я спросил: «Когда вы сегодня оглядываетесь назад, вы может сказать, что это было?» И он ответил: «Это было величественно».

КЭМПБЕЛЛ: Значит, монстр проявляет себя как некий бог.

МОЙЕРС: Под монстром вы понимаете…

КЭМПБЕЛЛ: Под монстром я понимаю присутствие или явление чего-то вселяющего ужас, взрывающего все ваши стандарты гармонии, порядка и этического поведения. Например, в момент конца света Вишну появляется в облике монстра. Он уничтожает Вселенную сначала огнем, а затем заливает ее потоками крови, которые тушат огонь и уничтожают все на своем пути. Остается один только пепел. От Вселенной со всеми населявшими ее формами жизни не остается ничего. Таков Бог в роли разрушителя. Подобный опыт выходит за границы этических или эстетических суждений. Этика уничтожена. В свою очередь, в наших религиях, с их акцентом на человека, есть также и акцент на этику; Бог – это добро. Нет, нет! Бог ужасен. Любой бог, который может изобрести ад, не годится в кандидаты для Армии Спасения. Вы только подумайте: конец света! Но есть мусульманская поговорка об Ангеле смерти: «Когда Ангел смерти приближается, он ужасен. Когда он настигает тебя, он блаженство».

В буддистских системах, особенно в тибетских, медитации являются в двух ипостасях – в миролюбивой и зловещей. Если ты, цепляясь за свою бесценную жизнь, поглощен исключительно мыслями о своем «эго», о его печалях и радостях, тебе явится зловещая сторона Будды, и ты придешь в ужас. Но в тот момент, когда твое «эго» уступает и признает свое поражение, та же самая медитация Будды воспринимается как дарующая блаженство.

МОЙЕРС: Иисус упоминал о мече, но я не думаю, что он собирался использовать его против своих братьев. Он говорил о нем как о средстве открытия «эго»: «Я пришел освободить вас от цепей, сковывающих ваше собственное „Я“».

КЭМПБЕЛЛ: В санскрите есть такое понятие – viveka, что означает способность к различению, дающую человеку возможность отличить реальное от нереального, истинную радость от мимолетного удовольствия и т. д. Известно очень важное изображение Будды, держащего высоко над своей головой пылающий меч. Каково назначение этого меча? Этот меч предназначен для отделения сиюминутного от вечного, преходящего – от того, что выдержало испытание временем. Тиканье часов игнорирует вечность. Наша жизнь протекает в этом поле времени, но в нем отражается вечность.

МОЙЕРС: Переживание вечности.

КЭМПБЕЛЛ: Переживание того, кто вы есть.

МОЙЕРС: Да, но в чем бы ни была заключена вечность, она здесь и сейчас.

КЭМПБЕЛЛ: И нигде в другом месте. Или повсюду. Если вы и переживаете ее здесь и сейчас, вы не обретете ее на небе. Небо не вечно, оно предвечно.

МОЙЕРС: Этого я не понимаю.

КЭМПБЕЛЛ: Небо и ад описываются как вечные. Небо – бесконечное время. Оно не вечно. Вечность за пределами времени. Понятие времени исключает вечность. Именно на фоне глубокого переживания вечности приходят и уходят все временные трудности и проблемы. Существует буддистский идеал добровольного и радостного участия в преходящих мировых печалях. Повсюду, где есть время, есть и печаль. Но это переживание печали уступает место чувству несокрушимости жизни, которая и есть наша собственная истинная жизнь.

МОЙЕРС: Существуют изображения Шивы, бога Шивы в окружении колец пламени.

КЭМПБЕЛЛ: Это отсвет божьего танца. Танец Шивы – это Вселенная. В его волосах – череп и новая Луна, смерть и возрождение в один и тот же момент, в момент появления новой жизни. В одной руке Шива держит маленький барабан, отбивающий ритм: тик-тик-тик. Это барабан времени, ритм времени, мешающий познать вечность. Мы заперты во времени. Но в другой руке Шива держит факел, который сжигает покров времени и открывает наше сознание вечности. Шива – древнее божество, возможно, самое древнее в современном мире. Есть изображения маленьких печатей, относящиеся к 2000 или к 2500 году до н. э., фигурки на которых очень похожи на Шиву. На некоторых из них Шива – бог, олицетворяющий злые силы природы и наводящий ужас. Он архетипичный йог, разбивающий иллюзию жизни, но он также и создатель жизни, ее источник и просветитель.

МОЙЕРС: Мифы связаны с метафизикой. Но религия тоже имеет дело с этикой, с добром и злом, с тем, как я должен относиться к вам, как я должен вести себя по отношению к вам, к своей жене и к своему единоверцу. Какое место занимает этика в мифологии и какую роль она играет в ней?

КЭМПБЕЛЛ: Мы говорим о метафизическом опыте, из которого вы узнаёте, что вы и другой человек – одно целое. Этика – это способ научить вас жить так, будто вы и другой человек – одно целое. Вы необязательно должны иметь реальный опыт, потому что религиозная доктрина дает вам модели действий, подразумевающих сострадательное отношение к другим людям. Она стимулирует вас поступать именно так, когда говорит, что, действуя в собственных интересах, вы совершаете грех.

МОЙЕРС: Возлюби соседа своего, как самого себя, потому что твой сосед – это ты.

КЭМПБЕЛЛ: Именно это вы и постигаете, когда поступаете так.

МОЙЕРС: Как вы думаете, почему многие люди мечтают о вечной жизни?

КЭМПБЕЛЛ: Я этого не понимаю.

МОЙЕРС: Может быть, они просто боятся ада, и для них вечная жизнь – желанная альтернатива?

КЭМПБЕЛЛ: Один из постулатов христианской доктрины – Страшный суд, после которого праведники попадут на небо, а грешники – в ад. Эта тема восходит к Древнему Египту. Осирис – бог, который умер и после воскрешения стал судить мертвых. Прежде чем человек предстанет перед богом, его мумифицировали. Интересно то, что в Египте человек, идущий к богу, признает свою идентичность с ним. В христианской традиции это недопустимо. Если вы говорите, что альтернативой неба является ад, что ж, дайте мне небо навсегда. Но когда вы поймете, что небо – это созерцание блаженного образа Бога, это будет момент, неподвластный времени. Время взрывается, так что опять вечность – это не то, что длится бесконечно. Вечность – это то, что есть здесь и сейчас, то, что вы переживаете в своих земных отношениях с другими людьми. Я потерял родителей и многих друзей. Но ко мне пришло осознание того, что я не терял их. Тот момент, когда они были рядом, бесконечен, и он до сих пор со мной. То, что он дал мне, тоже по-прежнему со мной, и в этом есть нечто вроде намека на бессмертие. Есть легенда, рассказывающая о встрече Будды с женщиной, переживающей яжелое горе, – потерю сына. Будда сказал ей: «Предлагаю тебе найти кого-нибудь, кто не знает, что значит потерять бесценное дитя, – мужа, родственника или друга». Понять, что мы смертны, и связать эту мысль с чем-то в тебе, что выходит за ее пределы, – трудная задача.

МОЙЕРС: Мифы преисполнены жаждой бессмертия, не так ли?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Но когда бессмертие понимается как бесконечная физическая жизнь, честное слово, оно превращается в балаган. С другой стороны, если бессмертие понимается как отождествление с тем, что есть вечного в твоей нынешней жизни, это уже нечто совсем другое.

МОЙЕРС: Вы как-то сказали, что нужно понимать разницу между «быть» и «становиться».

КЕМПБЕЛ: Да. «Становиться» – это всегда лишь часть, а «быть» – это целое.

МОЙЕРС: Что вы имеете в виду?

КЭМПБЕЛЛ: Скажем так: вам только предстоит стать полноценным человеком. Первые годы жизни вы ребенок, а ребенок – лишь «часть» человека. Проходит еще несколько лет, и вы становитесь подростком. Подросток – тоже лишь «часть» человека. Во взрослом состоянии вы тоже всего лишь «часть»: вы уже не ребенок, но еще и не старик. В Упанишадах есть изображение первичной, концентрированной энергии, создавшей мир в результате Большого взрыва и вверившей все фрагментации времени. Однако видеть через фрагменты времени всю мощь изначального существа – это функция искусства.

МОЙЕРС: Красота – это выражение восторга перед жизнью.

КЭМПБЕЛЛ: Каждый момент должен быть таким переживанием.

МОЙЕРС: По сравнению с этим переживанием неважно, кем мы станем завтра.

КЭМПБЕЛЛ: Это важный момент, Билл. Мы стараемся определенным образом провести нашу реальность по тому фрагментарному пути ее выражения, которым мы располагаем.

МОЙЕРС: Но если мы не можем описать Бога, если наш язык не годится для этого, как же были созданы произведения искусства, отражающие мысли художников о Боге? Как же мы это сделали?

КЭМПБЕЛЛ: Именно это искусство и отражает: то, что художники думают о Боге, как люди переживают Его. Но конечная, абсолютная тайна находится за пределами человеческого опыта.

МОЙЕРС: Значит, что бы мы ни переживали, мы должны выражать это языком, не соответствующим ситуации.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Для этого и существует поэзия. Поэзия – это язык, в который нужно вникнуть. Поэзия предполагает точный выбор таких слов, скрытый смысл которых значительнее самих слов. Тогда вы ощущаете сияние, эпифанию. Эпифания – это зримое или слышимое проявление сущности.

МОЙЕРС: Значит, переживание Бога описать невозможно, но мы не можем удержаться и пытаемся это сделать?

КЭМПБЕЛЛ: Да. В своем блестящем эссе «О явном намерении в судьбе индивида»[62] Шопенгауэр пишет, что, когда человек достигает зрелого возраста и оглядывается назад, ему может показаться, что его жизнь прошла по плану, заранее составленному каким-то новеллистом. События, которые в тот момент, когда они происходили, казались случайными, вскоре воспринимались как неотъемлемая часть какого-то сюжета. Кто автор этого сюжета? Шопенгауэр полагает: точно так же, как ваши сны создаются аспектом вашего «Я», неведомым вашему сознанию, вся ваша жизнь создается волей, находящейся внутри вас. Точно так же, как люди, которых вы встретили совершенно случайно, становились главными фигурами в вашей жизни, вы сами, не зная того, играли важную роль в жизни других людей. И все это вместе превращается в одну грандиозную симфонию, в которой одно бессознательно структурирует другое. И Шопенгауэр делает следующий вывод: наши жизни подобны разным аспектам одной великой мечты одного-единственного мечтателя, в которой все ее персонажи тоже мечтают. В результате все взаимосвязано и приводится в движение одной волей к жизни – универсальной волей, присущей природе. Это блистательная идея – идея, которая появляется в Индии в мифическом изображении «Сети Индры», представляющей собой переплетение драгоценных камней, каждый из которых отражает в себе все остальные камни и, в свою очередь, сам отражается в других камнях. Все взаимосвязано, так что никого нельзя обвинять ни в чем. В то же самое время за всем этим стоит одно-единственное намерение, имеющее определенный смысл, хоть никто из нас не знает, ни каким этот смысл может быть, ни прожил ли он такую жизнь, какую намеревался прожить.

МОЙЕРС: Тем не менее мы все прожили жизнь, имевшую смысл? Вы в это верите?

КЭМПБЕЛЛ: Я не верю в то, что жизнь имеет смысл. Жизнь – это протоплазма, одержимая стремлением к размножению и продолжению существования.

МОЙЕРС: Неправда, неправда.

КЕМПБЕЛ: Минуточку. Даже про совершенную жизнь нельзя сказать, что у нее есть определенная цель. Достаточно посмотреть на разные цели, которые мы видим повсюду. Однако можно сказать, что каждая инкарнация имеет некий потенциал, и миссия жизни – реализовать его. Как этого достичь? Мой ответ: «Следуйте за своим счастьем». Внутри вас есть нечто такое, что знает, когда вы находитесь в центре, когда вы на правильном пути или сбились с него. И если вы сбились с пути, чтобы заработать денег, то потеряли свою жизнь. А если вы остались в центре, но не заработали никаких денег, вы тем не менее счастливы.

МОЙЕРС: Мне нравится идея, что важна не конечная цель, а путешествие.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Как сказал Карлфрид Дюркгейм, «когда вы путешествуете, а цель путешествия все отдаляется и отдаляется от вас, тогда вы понимаете, что путешествие и есть ваша настоящая цель». У индейского народа навахо есть чудесный образ того, что они называют «путь пыльцы». Пыльца – это источник жизни. Путь пыльцы – это путь к центру. Индеец навахо говорит: «О, передо мной красота, позади меня красота, справа от меня красота, слева от меня красота, надо мной красота, подо мной красота. Я на пути пыльцы».

МОЙЕРС: Эдема не было. Эдем будет.

КЭМПБЕЛЛ: Эдем есть. «Царство Божие есть на земле, и люди этого не видят».

МОЙЕРС: Рай есть в этом мире боли и страданий, смерти и жестокости?

КЭМПБЕЛЛ: Мы так воспринимаем мир, но это Эдем. Да. Когда вы видите рай на земле, старый способ существования в мире уничтожается. Это конец света. Конец света – это не событие, которое должно наступить, а событие психологической трансформации, визуальной трансформации. Вы видите не мир трехмерных фигур, а сияющий мир.

МОЙЕРС: «Слово является во плоти». Я трактую это впечатляющее и таинственное утверждение как вечный принцип обретения Слова в человеческом путешествии, в нашем опыте.

КЭМПБЕЛЛ: Вы можете найти Слово и в себе.

МОЙЕРС: Если ты не находишь Его в себе, где же ты найдешь Его?

КЭМПБЕЛЛ: Говорят, поэзия позволяет словам быть услышанными «за пределами» слов. Гёте сказал: «Весь мир – метафора». Все бренное – не что иное, как метафоры. Все мы – метафоры.

МОЙЕРС: Но как можно поклоняться метафоре, любить метафору, страстно желать метафоры?

КЭМПБЕЛЛ: Именно это люди и делают повсюду – страстно желают метафоры. Но когда вы на самом деле понимаете древний сакральный звук АУМ, вам не нужно ничего желать, потому что все здесь, вокруг вас. Просто сидите спокойно, смотрите, воспринимайте и познавайте то, что вас окружает. Это и есть пиковое переживание.

МОЙЕРС: Что такое АУМ?

КЭМПБЕЛЛ: «АУМ» – слово, которое мы воспринимаем на слух как звук, несущий заряд положительной энергии Вселенной. Сначала возникает гортанное «АА», затем рот заполняет звук «УУ», а на звуке «ММ» рот закрывается. Если все звуки произносятся правильно, они все хорошо слышны – АУМ. Назначение букв, обозначающих согласные звуки, – исключительно разделение гласных звуков. Все слова фрагменты АУМ точно так же, как все изображения, есть форма форм. АУМ – это символический звук, который связывает тебя со Вселенной, отвечающей тебе эхом. Если вы послушаете записи тибетских монахов, произносящих АУМ нараспев, вы прекрасно поймете смысл этого слова. Рождение, появление на свет, приближение смерти. АУМ называют «звуком, состоящим из четырех элементов». А-У-М. Где же четвертый элемент и что это такое? Молчание, из которого звук АУМ рождается, в которое возвращается и которое лежит в его основе. Это то, что мы называем бессмертным. Одно смертно, а другое бессмертно, и если бы не было бессмертного, не было бы и смертного. Человек должен видеть разницу между смертным и бессмертным аспектами своего собственного существования. Думая о своих покойных отце и матери, родивших меня, я пришел к пониманию того, что наши отношения были чем-то большим, чем временный контакт. Разумеется, в наших отношениях были определенные моменты, когда до моего сознания доходила эмоциональная демонстрация их сути. Я прекрасно помню некоторые из них. Они выделяются как моменты эмпатии, откровения, сияния.

МОЙЕРС: Их смысл был понятен без слов.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Слова – это всегда оценки и ограничения.