Краткая история Европы Дженкинс Саймон

Глава 7

Языки

В Римской империи было два общеупотребительных языка: латынь на западе и греческий на востоке. Последний, хотя и претерпел некоторые изменения, до сих пор является языком, на котором говорят в самой Греции, а также в греческих поселениях, разбросанных по Средиземноморью, и – шире – в греческих диаспорах по всему миру. На латыни нигде на земле на сегодняшний день не говорят. Часто ее называют «мертвым языком». В таком случае стоит отметить, что это необычайно оживленный труп.

На латинском наречии изначально говорили только в Риме и на небольшом участке прилежащих к нему земель. Сфера влияния латыни увеличивалась вместе с расширением римских границ, и спустя несколько столетий на ней говорила уже вся западная империя. Граница между латинским западом и грекоязычным востоком проходила по территории современной Сербии. Таким образом, латынь была распространена на большой части Балкан, по всей Италии, Франции и Испании, но не в Британии. Хотя римляне и добрались досюда, кельтский язык бриттов сумел сохранить свои позиции. На всех же других западных территориях латынь постепенно вытесняла местные наречия.

Рим поступал разумно и не вел какой-то специальной языковой политики – как элемент государственного администрирования она всегда обречена на провал. Подавить один язык и насадить на его место другой чрезвычайно трудно. В античном мире никто не мог и помышлять об этом. Рим был инклюзивной империей: он позволял лидерам завоеванных им сообществ оставаться лидерами. Они становились частью имперской элиты, получали генеральские должности и даже выбивались в императоры. Более того, в 212 г. всему свободному населению империи было предоставлено гражданство и, следовательно, защита со стороны закона. Поэтому можно считать крупным достижением Рима то, что за три или четыре столетия многочисленные местные наречия уступили место латыни, которая стала языком права, армии, торговли и постепенно стала доминировать.

Языки, на которых говорили в отдаленных уголках империи, были далеки от правильной латыни – латыни ученых, адвокатов, политиков, латыни, которую мы учим в школах и университетах, если она есть у нас в программе. Это была латынь солдат, местных чиновников и торговцев, и даже до того, как империя пала, уже существовало множество ее региональных вариантов. Латынь, на которой говорили в Италии, отличалась от той, на которой говорили во Франции. Когда Империя распалась, эти региональные разновидности латыни стали превращаться в самостоятельные языки, известные теперь под названием романских, то есть напоминающих язык римлян. Точно так же и романская архитектура – это подражание римским строительным формам.

Главные романские языки – это французский, итальянский, испанский. Рассмотрим слово «лошадь» в каждом из них. По-французски лошадь будет cheval, по-испански – caballo, по-итальянски – cavallo. Ничего общего с латинским словом, обозначающим лошадь, – equus, у них нет. У нас в английском horse – слово германского происхождения, однако есть и слово equestrian, обозначающее «всадника» или прилагательное «конный», и производное от латинского equus. В нашем языке латинизмы чаще всего относятся к более формальному стилю. Например, мы иногда употребляем прилагательное horsy (от horse), которым можем охарактеризовать человека, любящего лошадей или как-то иначе связанного с ними, однако более вежливым вариантом будет equestrian, либо «человек, заинтересованный в конном [equestrian] деле». В то же время в латинском языке есть и жаргонное слово для обозначения лошади – caballus, нечто вроде «коняшки» или «клячи». Именно от него и происходят романские слова cheval (во французском), caballo (в испанском) и cavallo (в итальянском). Испанский и итальянский варианты в данном случае гораздо ближе к оригиналу, нежели французский.

Интересно, что французы очень щепетильны в отношении своего языка. Во Французской Академии проводятся целые заседания, на которых специалисты обсуждают, стоит ли, например, закреплять в языке английские заимствования: можно ли, допустим, использовать слово «футболка» [t-shirt] или «бульдозер» [bulldozer]? И какой артикль будет употребляться с «футболкой» [t-shirt] – мужской или женский (в английском этого разграничения нет)? Как вы понимаете, было бы не самым мудрым решением напоминать французам о том, что язык, о котором они так пекутся, это всего лишь упрощенная форма латинского…

Латинский – это флективный язык: в нем значения слов в предложении зависят от их окончаний (флексий). Латинское слово, обозначающее «год», это annus (от которого у нас происходит слово «ежегодно» [annually], несколько более формальное, чем его синоним yearly). Слово dominus можно перевести как «хозяин» или «Господь». Чтобы сказать на латинском «в лето Господне» [in the year of our Lord], нужно изменить окончания слов annus и dominus, и мы получим anno domini. Anno означает «в лето» [in the year], domini – «Господне» [of our Lord]. От словосочетания anno domini происходит наша календарная аббревиатура AD, обозначающая отсчет лет от Рождества Христова. Поскольку латынь – это флективный язык, предлоги здесь не играют той роли, какую они имеют в английском. Два слова anno domini – вместо шести in the year of our Lord! Латинский язык очень удобен для составления аббревиатур и девизов – как раз в силу своей лаконичности. Здесь нет этих маленьких пронырливых словечек между главными членами предложения. Нет в латинском и определенного и неопределенного артиклей. Annus может означать как и определенный год [the year], так и просто некий год [a year].

Порядок слов в латинском предложении не играет никакой роли. Domini anno по-прежнему означает «в лето Господне» [in the year of the Lord]. В английском при перестановке слов в предложении меняется его смысл (или вовсе теряется): «в Господе лет» [in the Lord of the year] или «Господне в лето» [of the Lord in the year].

Впрочем, в латинском языке были и служебные слова – в, у, из. Их, правда, использовали исключительно чтобы придать фразе выразительность. Однако, поскольку на латыни говорили люди, не разбиравшиеся во всех грамматических тонкостях, они все чаще использовали эти слова, обозначающие предлоги, вместо того чтобы менять окончания. Латынь постепенно превращалась из языка, в котором меняются флексии, в язык, где регулярно используются предлоги – в, у, из, – а формы слов остаются неизменными. Этим объясняется то, что в современных романских языках окончания существительных не меняются, а порядок слов в предложении наделен смыслообразующей функцией.

В латинском не было определенного артикля [the], однако, если человек хотел выделить какое-либо слово, он мог сказать: «Я хочу купить то [that] яблоко» или «Дай мне тот [that] персик». Для этого использовались местоимения ille или illa – в зависимости от рода существительного, к которому они относились. Люди, плохо знавшие латынь, все чаще использовали местоимения ille или illa и опять-таки не заботились об окончаниях. Через какое-то время во французском ille и illa сократились до частичек le и la, которые теперь нужно было ставить перед каждым существительным. В Испанском они превратились в el и la, а в итальянском – в il и la. Как видите, чтобы понять происхождение определенных артиклей в романских языках, нужно просто представить себе всех этих кричащих, глотающих окончания людей, плохо знавших латынь и проживавших на землях бывшей империи.

Однако, как мы помним, в V в. на территорию современных Франции, Испании и Италии вторглись германцы, и тем не менее в этих странах говорят на языках, произошедших от латинского. Как такое возможно? Пришло время взглянуть на языковую карту Европы.

Большинство сегодняшних европейских языков являются частью самой многочисленной языковой семьи – индоевропейской, включающей в себя романскую, германскую и славянскую группу языков. Некоторые народы говорят на языках, не имеющих «близких родственников»: это греки, албанцы, венгры и финны.

Европейские языки

В Западной Европе германские языки преобладают на севере, а романские – на юге. В двух странах ситуация смешанная: в Бельгии на севере говорят на германском языке (фламандский), а на юге – на романском (французском); в Швейцарии наблюдается та же картина. Помимо этих малых языков, к романской группе также относятся – наряду с большой тройкой (французский, испанский, итальянский) – португальский и, как ни странно, румынский, распространенный в Восточной Европе. Румыния лежит к северу от Дуная – реки, которая служила границей Римской империи. Около ста лет римляне контролировали довольно обширный участок земли к северу от Дуная, однако кажется маловероятным, что за столь короткий срок латынь могла стать основой румынского языка. Это наводит на мысль о том, что изначально румыны жили к югу от реки, где они могли тесно контактировать с латиноязычным миром, и только затем переселились на север. Нельзя сказать, что румыны пребывают в восторге от этой гипотезы.

В центральной и Восточной Европе наибольшее распространение получила славянская группа: к ней относятся языки, на которых говорят в Польше, Чехии, Словакии, Болгарии и на территории бывшей Югославии. Давайте познакомимся со славянами, изначально обитавшими к востоку от германских племен. В VI–VII вв. они нахлынули на Византийскую Империю и поселились на Балканах. В то же время некоторые славянские племена продолжали жить на землях, никогда не входивших в состав Империи: на территории современной Польши, Чехии, Словакии. После того, как славяне начали тесно контактировать с другими европейскими народами, их христианизировали: папы действовали с запада и обращали их в римско-католическую веру, большинство же балканских славян подверглось влиянию Константинополя и потому крестилось по греко-православному обычаю.

Латынь (и ее романские ответвления), греческий, славянские и германские языки – все они имеют общее происхождение и восходят к праязыку, получившему название индоевропейского. Лингвисты пытаются реконструировать некоторые его части, отталкиваясь от общих элементов, встречающихся в языках, которые от него произошли. О месте обитания древних индоевропейцев ведутся споры, однако все сходятся на том, что жили они где-то на востоке. При этом у них точно было слово для обозначения снега, а слово «море», скорее всего, означало какой-то внутренний водоем. Этот язык называется индоевропейским потому, что от него также произошел санскрит – литературный язык древней Индии. К нему также восходят иранские языки.

Открытие, вернее, первые попытки реконструкции индоевропейского языка произошли только в XVIII в. До этого момента все, кто занимался языкознанием, исходили из общего убеждения о том, что все европейские языки произошли от древнееврейского, поскольку на нем говорили иудеи и, соответственно, на нем должны были говорить Адам и Ева, первые люди. На самом деле древнееврейский не восходит к индоевропейскому и никак не связан с европейскими языками, а потому поиски их еврейских корней были заранее обречены на неудачу. В эпоху Просвещения, в XVIII столетии, ученые уже могли отойти от библейской системы координат и выдвигали новые гипотезы. Успеха на этом поприще достиг английский судья Вильям Джонс, проживавший в Индии. Он заметил сходства в базовой лексике санскрита и европейских языков – в словах, обозначающих числа, части тела и членов семьи. Вот, например, как пишется на латинице слово «брат» на разных языках:

Brother (английский)

Bhratar (санскрит)

Broeder (нидерландский)

Bruder (немецкий)

Phrater (греческий)

Brat (русский)

Brathair (ирландский)

Джонс заключил, что такие совпадения не могут быть случайными, и предположил, что эти языки должны восходить к общему «предку», не дожившему до XVIII в. Так началась реконструкция индоевропейского языка.

В двух европейских странах – Венгрии и Финляндии – говорят на языках неиндоевропейского происхождения. Между ними есть определенная связь. Носители этих языков прибыли в Европу из Азии во время двух больших миграционных волн. Финны переселились сюда еще в доисторические времена; венгры пришли существенно позже – и это было настоящее нашествие кочевников, уничтожавших все на своем пути, – в VIII–IX вв., как раз когда начались грабительские набеги норманнов с моря. Венгров удалось убедить поселиться в долине Дуная, и вскоре их обратили в христианство.

На предыдущей карте видно, как распределились языки в Европе в настоящее время. Если бы мы составили такую же языковую карту сразу после германских и славянских нашествий, в целом она бы не сильно отличалась от первой. Нашествие германцев на Римскую империю, конечно, повлияло на распределение языков в Европе, однако, как мы уже знаем, латынь в виде романских языков сохранилась во Франции, Италии и Испании. Степень привнесенных германцами изменений можно определить при взгляде на следующую карту, на которой более детально обозначены границы между германскими и романскими языками на сегодняшний день. Напомню, что границей Римской империи служила река Рейн. На карте можно увидеть, насколько глубоко сумели проникнуть германские языки за Рейн. Как видим, не очень далеко.

Довольно трудно понять, почему эта языковая граница пролегла именно так, а не иначе. В Бельгии она проходит практически в чистом поле и, соответственно, не привязана к каким-либо естественным преградам – реке или горной цепи. Вы просто едете по дороге, и справа от вас лежит деревня, где говорят на романском наречии (валлонский язык), а слева – на германском (фламандский язык). И эта языковая граница не менялась в течение 1500 лет!

Существует предположение, что здесь проходила оборонительная линия римлян, делившая регион на западную и восточную части и служившая преградой для дальнейшего продвижения германцев, уже переправившихся через Рейн. Возможно, так оно и было, однако мы точно знаем, что германцы заходили и дальше на запад.

В общих чертах мы видим, что участок земли между Рейном и языковой границей составляет примерно 100–150 км в ширину и сужается к югу, в горной местности. На этой территории германские поселения были настолько плотны, что язык их обитателей сумел вытеснить латынь и нарождавшиеся романские наречия. При этом мы помним, что германцы прошли через всю западную Европу, попали в Испанию, откуда переправились в Северную Африку. Однако во всех этих местах сохранились латинские (романские) языки, что указывает на гораздо меньшую плотность здешних германских поселении по сравнению с поселениями приграничной зоны.

Граница между романскими и германскими языками

Французское королевство, постепенно превращавшееся в очень могущественную державу, в XVII–XVIII вв. существенно расширило своп границы на северо-восток, однако языковая карта от этого не поменялась. Люди, проживающие сегодня на восточном пограничье Франции, по-прежнему говорят на немецком. На севере Франции, недалеко от Атлантического побережья, распространен фламандский язык, относящийся к германской группе. На карте обозначены и некоторые другие области Франции, где не говорят на французском. Например, на юго-западе, на самой границе с Испанией, живет народ басков, выступающий за независимость как от Испании, так и от Франции. Баскский язык не относится к индоевропейским. Вопрос о его происхождении до сих пор остается неразрешенным. Другой пример – Бретань, полуостров на северо-западе Франции. Здесь говорят на бретонском языке, который относится к кельтской группе. Связано это с тем, что, когда англы, саксы и юты вторглись в Британию, часть ее местного бриттско-го населения пересекла Ла-Манш и поселилась на северо-западе Франции. В Бретани до сих пор говорят на бретонском, хотя число носителей этого языка неуклонно сокращается.

По мере продвижения германцев по Франции их язык уже не мог вытеснить местное латинское/ романское наречие, однако в него были привнесены некоторые германские слова. В первую очередь это была лексика, связанная с королевской властью, а также феодальными отношениями – то есть терминология нового правящего класса. Слова, обозначающие во французском «стыд» и «гордость», имеют германское происхождение, поскольку эти понятия были крайне важны для воинов-германцев.

А вот в Англии германские языки заняли господствующее положение, что вполне объяснимо: здесь коренное население, бриттов, полностью вытеснили вторгшиеся племена англов, саксов и ютов. Затем, в IX–X вв., произошло второе нашествие германоязычных народов на Англию. В этот раз угроза исходила с севера, от норманнов и данов. Основной словарный состав и грамматика английского языка родились в результате смешения этих германских наречий. Впоследствии английские слова утратили окончания, также доставшиеся им от германцев.

В 1066 г. Англию завоевывают в третий раз, теперь – выходцы из Франции, нормандцы, под предводительством герцога Вильгельма. Нормандцы – это потомки норманнов, пришедших в Европу с севера. Французский король позволил им поселиться на своей территории, чтобы они прекратили грабительские набеги в глубь страны. Нормандцы говорили на особом диалекте французского, который, будучи романским языком, по-прежнему имел много общего с латынью. Завоевав Англию, они сформировали здесь новую правящую элиту, представители которой говорили на своем нормандском французском в течение нескольких столетий, после чего их язык также смешался с английским. Это привело к громадному расширению словарного состава английского языка. Для каждого понятия теперь существовало по два, а то и по несколько слов. Например, к исконным английским king и kingly добавились royal, regal и sovereign[10]. Таким образом, в английском в несколько раз больше слов, чем во французском и немецком, ведь, в сущности, он представляет собой смесь этих двух языков.

В приведенной таблице в схематичном виде представлен процесс формирования языков в Западной Европе и Англии после падения Римской империи.

Итак, латынь более не выступала в роли разговорного языка простых людей, однако она сохранялась как язык учености, литературы и церкви. Вот почему так много латинских слов вошло во все европейские языки. Поскольку клирики и ученые люди по-прежнему говорили и писали на латыни, она оставалась живым языком, и соответственно – была подвержена изменениям. Иными словами, как сказал бы строгий пурист, она деградировала. Существовала вероятность, что и в интеллектуальных кругах латынь начнет вырождаться в романский язык. Первые меры, направленные на то, чтобы остановить этот процесс и восстановить классическую латынь, были приняты под руководством Карла Великого. При нем переписывались старые латинские рукописи, предпринимались попытки привести ту латынь, которая использовалась его современниками, в соответствие с ее классическим образцом.

Поскольку латынь стала языком интеллектуалов, литература и ученость стали отрываться от народной среды. Только для того, чтобы получить базовое образование, вы должны были сначала выучить, по сути, иностранный язык. При этом в Средние века подавляющее большинство людей были неграмотными, что, впрочем, общеизвестно. Интереснее тот факт, что богатые и влиятельные люди также были неграмотными, поскольку не знали латыни. Доминирующую роль в обществе играла устная культура пения и сказительства. Шуты и менестрели развлекали феодалов в их замках; представить себе лорда, отдыхающего за книжкой, просто невозможно. Первостепенную важность сохраняли традиции и обряды – именно потому, что лишь очень небольшую часть окружающего мира можно было понять и объяснить с помощью письма. Когда европейские рыцари и феодалы, отправившиеся в крестовый поход, прибыли в Святую землю, мусульмане были поражены их грубостью и невежеством.

Постепенно начала появляться литература на вернакулярных, то есть народных, языках. Первые литературные повести такого типа во Франции назывались романами – по языку, на котором они были написаны. Это название использовалось в уничижительном смысле: какая-то бездарная деревенская писанина, роман. Однако со временем этим словом во Франции стали обозначать повествовательный литературный жанр. Поскольку в романах речь шла о рыцарях, их подвигах и любви к прекрасной даме, саму эту тематику стали называть романтической. Отсюда близость слов романский и романтический, хотя первое обозначает производный от латыни язык, а второе характеризует темы, которые затрагивались в литературе второго сорта[11].

Следующий после времен Карла Великого масштабный проект по восстановлению классической латыни относится к эпохе Возрождения. Мыслители Ренессанса с презрением относились к Средним векам среди прочего потому, что за это время латынь деградировала и вобрала в себя множество народных элементов. Они же стремились писать на латыни великих классических авторов. Петрарка, один из первых мыслителей Возрождения, в поисках копии писем Цицерона изъездил всю Европу. Отыскав их, он сочинил собственное письмо, адресованное Цицерону, – на идеальной латыни. Аристократы, представители высших общественных слоев стремились получать образование на латыни – и не потому, что это был язык церкви и богословских споров; они стремились научиться читать классиков и писать на латыни золотого века римской литературы. Вплоть до двадцатого века латынь лежала в основе среднего и высшего образования. Мне самому нужно было сдавать латынь для поступления. Университетские выпускные церемонии долгое время проводились на латыни, в академическом мире до сих пор пользуются латинскими терминами, связанными с учеными степенями: ad eundem gradum – с той же ученой степенью, cum laude – с почетом, summa cum laude – с наибольшим почетом, honoris causa – почетный доктор (досл. «ради почета»)[12].

Латынь была главным средством общения для образованных мужчин Европы (женщины латынь не учили). Она играла роль общего языка, помогала налаживать социальные связи, служила своего рода шифром, которым они могли воспользоваться при необходимости. В английской Палате Общин выступающий вполне мог произнести крылатую латинскую фразу, не переводя ее. Если вы не понимаете, о чем идет речь, значит, вам тут не место. Непечатная лексика из сферы интимных отношений могла быть зашифрована с помощью латыни, чтобы простые люди, читавшие разные сочинения, не понимали, о чем идет речь, и не развращались. Как только в книге появлялось что-то «интересненькое», она начинала говорить с читателем на незнакомом ему языке. В английском языке до сих пор сохраняются следы этих практик: слово гениталии [genitalia], обозначающее половые органы, взято из латыни. Также и слово pudenda – это прекрасный пример латинской емкости и пуританского отношения к сексу: оно также используется для обозначения половых органов, преимущественно женских, буквально же означает «постыдные вещи».

В эпоху Ренессанса одновременно с возрождением латыни шел и другой процесс: вернакулярные языки постепенно обретали статус полноценных. Первая причина этих изменений – изобретение книгопечатания в 1450-е гг. Поначалу издатели печатали только классических авторов, однако спрос на них был довольно ограничен. Тогда они начали издавать книги на народных языках (или переводы на них классиков), благодаря чему их аудитория существенно возросла. Шекспир, который, как говорят, плохо понимал латынь и еще хуже – греческий, сумел прочесть «Сравнительные жизнеописания» Плутарха только благодаря переводу Томаса Норта, изданному в 1579 г., когда великому драматургу было всего пятнадцать лет. Отсюда он позаимствовал материал для пьес «Юлий Цезарь» и «Антоний и Клеопатра». Вторая причина усиления роли вернакулярных языков в обществе – это популярность идеи протестантов XVI в. о том, что каждый человек должен читать Библию для себя, а потому ее нужно перевести на народные языки.

Первоочередной задачей Лютера был перевод Писания на немецкий. Таким образом, значение латыни для протестантов резко упало. Она перестала быть языком сакральной сферы.

Тем не менее многие интеллектуалы продолжали писать на латыни, поскольку это было удобно: сочинение на латинском сразу, без перевода становилось достоянием образованных людей по всей Европе. Коперник, впервые поместивший Солнце в центр Вселенной, Кеплер, сформулировавший законы движения планет, и Ньютон, увенчавший своими трудами Научную революцию, – все они писали на латыни. Однако после XVII столетия ученые и философы стали издавать свои сочинения уже на родных языках, и, чтобы они могли достичь широкой аудитории, их нужно было переводить.

Впрочем, есть исключения. До сих пор не потерял актуальность один из самых поздних цветов латинской учености – система называния растений, разработанная шведским ботаником Линнеем в XVIII в. Латынь он учил в школе, читал на ней труды Аристотеля, посвященные естественному миру, и потому разработанная им система предусматривает двойное (по роду и виду) наименование растений именно на латинском. Часто в такое название входит имя его первооткрывателя, приобретающее латинскую форму. Например, Джозеф Бэнкс, ботаник из знаменитого экипажа Кука, увековечен в названии одного австралийского кустарника с так называемыми «бутылочными ершиками», который носит имя бэнксии.

Итак, на заре христианства общим языком всей Западной Европы была латынь. Она стала языком церковного управления, богословских споров, символов веры и христианского богослужения. Конечно, латинский не имел того статуса, которым обладал арабский язык в среде мусульман. Для них он был священным языком, на котором говорил пророк Мухаммад. Иисус же проповедовал на арамейском, а слова его записали на греческом – общепринятом языке восточного Средиземноморья того времени. Языком Ветхого Завета был древнееврейский. И в то же время латынь объединяла всех христиан. Она оставалась языком католического богослужения вплоть до Второго Ватиканского собора (1962–1965), который разрешил службу на национальных языках. Однако папские энциклики по-прежнему издаются на латыни. Например, Humanae vitae (1968; «… человеческой жизни»[13]) – знаменитая энциклика папы Павла VI, в которой сформулирована позиция Церкви по вопросам контрацепции и абортов. Некоторые убежденные католики продолжили вести службу на латыни, почти что подпольно. Нынешний папа более благосклонен к идее использования латыни в католических кругах[14].

Как видим, латынь умирала очень долго – как и идея о Римской империи.

Глава 8

Простые люди

Вам понравятся простые люди. Они грязные, они плохо выглядят и плохо пахнут, потому что недоедают, страдают от болезней и изнурения. Они замучены и истощены физическим трудом, которым вынуждены заниматься при любой погоде. Почему же они должны вам понравиться? Потому что за судьбой простых людей очень легко проследить; они занимаются одними и теми же вещами столетие за столетием. Практически все они выращивают пищу.

Для разговора о народных массах нам не понадобится временная шкала. Вместо нее я привожу график с крайне незначительными колебаниями. Он демонстрирует долю населения, напрямую или опосредованно участвующего в производстве пищи, в течение полутора тысяч лет. Иными словами, помимо крестьян, сюда входят люди, живущие в сельской местности и обеспечивающие сельское хозяйство всем необходимым: колесные мастера, кузнецы, рабочие. Приведенные на графике цифры – это результат довольно грубых подсчетов. Как видим, в Римской империи примерно 90 % населения жило в деревне. И хотя там были крупные города, в первую очередь сам Рим, проживавшие в них люди составляли лишь 10 % населения империи. Зерно для горожан поставлялось из сельской местности, однако зерно – это тяжеловесный продукт, и перевозить его по суше на далекие расстояния было крайне невыгодно. В Рим оно поступало из Египта морским путем, поскольку это был самый дешевый вид транспорта в то время. На более поздних этапах существования империи власть в Риме раздавала хлеб за свой счет, чтобы народ не бунтовал. Тогдашний Рим можно уподобить современным городам в странах третьего мира – он был настоящим магнатом, неспособным, однако, обеспечить достойную жизнь стекавшимся сюда народным массам. Поэтому вместе с бесплатным хлебом римские власти предлагали народу регулярные зрелища в Колизее. Римский сатирик Ювенал писал, что власть в городе держится за счет «хлеба и зрелищ».

Впрочем, торговля зерном была в империи редкостью. Большую часть товаров составляли легкие и дорогостоящие предметы роскоши, которые можно было перевозить на далекие расстояния. Дело в том, что в Римской империи, как и по всей Европе вплоть до XIX в., большинство людей жило натуральным хозяйством. Это означает, что они сами обеспечивали себя едой, напитками, одеждой и кровом. Крыши сельских хижин были соломенными не потому, что шифер казался европейцам менее живописным. Просто солома была дешевым подручным материалом. Поэтому нельзя сказать, что римляне существенно трансформировали экономику. Их новаторство заключалось в том, что они сумели построить огромную империю, в основе которой лежало единое законодательство и военная организация, которая была на удивление эффективной. Знаменитые римские дороги, частично сохранившиеся и до нашего времени, создавались военными инженерами с одной целью: позволить солдатам как можно быстрее перемещаться из точки А в точку Б. Вот почему они такие прямые. Если бы их прокладывали для нужд лошадей и повозок, маршруты между этими точками были бы более извилистыми, учитывающими перепады рельефа.

В последние века Римской империи ее города пустели, поскольку на них нападали германские захватчики. Сократилась торговля, и необходимость обеспечивать себя самостоятельно встала перед людьми еще более остро. Интересно, что в период расцвета империи города не были окружены оборонительными стенами: враги римлян просто не могли продвинуться дальше приграничных территорий. Эти стены начинают вырастать только в III в. Кое-где поздние городские укрепления окружают меньшую по площади территорию по сравнению с более ранними, и это также свидетельствует об упадке городов. К 476 г. н. э., когда пала Западная империя, в сельской местности жило уже 95 % населения.

Такая ситуация оставалась неизменной на протяжении столетий. После германцев в Европу постоянно приходили другие захватчики: в VII–VIII вв. – арабы, вторгшиеся в Южную Францию и Италию; в IX–X вв. – викинги, принесшие с собой страшный хаос. Спокойствие наступило лишь в XI–XII вв., и тогда же началось возрождение торговли и городской жизни. Таким образом, после V столетия некоторые города практически полностью исчезли с лица земли, очень многие пришли в упадок.

Идем дальше: прямая на графике начинает едва заметное движение вниз. В XV в. европейские страны начали заморскую экспансию, что привело к увеличению торговых операций, развитию банковского дела и судоходства, а следовательно – и к росту городов. К 1800 г. доля сельских жителей в Западной Европе упала приблизительно до 85 %, то есть стала немногим меньше, чем в Римской империи. За столь большой срок – такие маленькие изменения. Единственное исключение – это Англия, где около 1800 г. сельское население уже резко сокращалось, а города быстро росли. К 1850 г. половина населения Англии жила в городах.

Люди, которые выращивали пищу, различались по своему положению. В разное время это могли быть: мелкие собственники, рабы, бывшие рабы, крепостные, бывшие крепостные, арендаторы, испольщики и рабочие. Я буду называть их всех крестьянами. Кем бы ты ни был и в какую бы эпоху ни жил, работа на земле была одна и та же. В Италии, Испании и Южной Франции в XIX в. крестьяне пахали землю так же, как их предшественники во времена Римской империи. Они пользовались плугом – примитивным орудием для распашки земли. Представьте себе рогатину с режущим лезвием в ее основании. Вол или лошадь тащит плуг за собой, пахарь держит его в руках и направляет, а лезвие проникает в землю, но совсем неглубоко. Почти с тем же успехом можно было просто поцарапать поверхность. Распашка шла по принципу шахматной доски: вдоль поля, затем поперек.

Одним из величайших изобретений раннего Средневековья был колесный плуг, однако кто был его создателем – неизвестно. Новый плуг лучше подходил для более твердых почв Северной Франции, Германии и Англии. В целом он был устроен так же, как и современные плуги, за исключением того, что тянула его скотина, а направлял человек. К такому плугу прикреплялись острое лезвие, которое надрезало почву, и отвал, который приподнимал и переворачивал надрезанный кусок земли. В результате получались борозды, а не просто «царапины». Все борозды шли в одном направлении, параллельно друг другу, в отличие от «шахматной доски», получавшейся, когда землю пахали плугом старого типа. Благодаря этим бороздам в твердые почвы просачивалась вода. Распашка была тяжелым занятием. Мало было просто «рулить» плугом.

Если крестьянину не удавалось крепко держать его с помощью своих рук и плеч, то плуг, вместо того чтобы распахивать почву, просто переворачивался. После распашки сеяли семена, что было уже легче. Человек просто шел по полю и бросал их по образовавшимся на земле рядам. Затем с помощью бороны (нечто вроде грабель) семена покрывали землей.

Пахали только мужчины. Урожай собирали и мужчины, и женщины, и дети. Поскольку времени на жатву было не так много, на помощь крестьянам привлекали жителей городов, а в каких-то случаях – и расположившихся неподалеку в казармах солдат. Орудием для жатвы служил серп – изогнутое лезвие с рукояткой. Археологи находят серпы на территории древнейших поселений человека. В Европе они были самым распространенным инструментом для сбора урожая вплоть до начала XX в. После Социалистической революции 1917 г. в России был утвержден флаг, прославляющий рабочих. На нем были изображены молот и серп. Первый символизировал труд городских рабочих, второй – сельских.

Не нужно думать, глядя на современные реалии, что пахота и жатва – это про фермеров, разъезжающих по земле на тракторах, оборудованных кондиционером. Раньше крестьяне год за годом работали не покладая рук, сгибаясь и вытягиваясь над каждым дюймом земли.

После того, как стебли пшеницы или ячменя были собраны, наставало время выбивать зерно из колосьев. Для этого использовался цеп – инструмент с длинной деревянной рукоятью, к которой с помощью кожаного ремня прикреплялась плоская дощечка. Вы взмахивали рукоятью и били плоской дощечкой по лежащим на полу амбара колосьям. Двери амбара были открыты, и ветер уносил мякину, а на полу оставалось только хорошее зерно.

Зерно перемалывали в муку, а из муки пекли хлеб. Хлеб был основой жизни. Представьте: практически ничего больше в рационе у вас нет, и вы едите его ломтями. Мясо – время от времени. Может быть, к хлебу будет немного сыра и масла. Но хлеб – это основное блюдо, а не несколько кусочков на блюдце или в корзинке в дополнение к обеду. Это три-четыре настоящих ломтя. В день вы съедаете около килограмма хлеба, то есть один большой батон, если, конечно, вы достаточно обеспеченны. Поэтому зерно выращивали повсюду, даже в тех местах, которые были для него малопригодны и на которых сегодня никто бы не подумал этого делать. Поскольку с транспортом были трудности, зерно нужно было растить рядом с тем местом, где оно потреблялось. Привозное зерно было очень дорогим. Парадоксально, что его можно было переправлять по морю, но на какие-то серьезные расстояния по суше – нет, только в XVIII в., когда началось строительство каналов.

За урожай всегда волновалась вся община. Разговор о погоде не был предлогом к началу разговора – от нее зависела ваша судьба. Если зерно не вызревало или если плохая погода портила его до начала сбора урожая, страдали абсолютно все. Тогда приходилось покупать очень дорогое привозное зерно. В неурожайные годы цены на него увеличивались в два или три раза. Это не то же самое, когда один товар в супермаркете стоит немного больше обычного, и вы должны на какое-то время переключиться на что-нибудь другое. Здесь в два или три раза дорожает весь ваш рацион. И люди в таких случаях серьезно недоедали, а нередко и голодали.

Но ведь крестьяне сами выращивали зерно, разве высокие цены не были им выгодны? Были, но только тем, кто владел крупными земельными участками. Если же вашего зерна хватало только на то, чтобы прокормить свою семью и немного продать, то неурожай означал, что вы не сможете обеспечить себя и вам придется докупать продовольствие. А ведь у некоторых крестьян были настолько маленькие наделы, что они не могли прокормить с них свою семью даже в урожайные годы. В этом случае они нанимались на работу к более крупным собственникам и на заработанные деньги докупали еду. Многие работали таким образом, вообще не имея собственных наделов. Если они при этом жили у нанимателя, который их кормил, все было не так плохо; если же они жили у себя в доме, то были вынуждены постоянно закупать хлеб. Горожане, естественно, тоже всегда его покупали. Так что когда росли цены на зерно, серьезные проблемы возникали очень у многих.

Как только случался неурожай, те, кто выращивал зерно в крупных размерах, то есть на продажу, испытывали искушение придержать его, чтобы цена поднялась еще выше, или же отправить свои запасы туда, где цены уже выросли, тем самым оставив местных жителей вообще без хлеба. Примерно с 1400 г. и далее, когда государства стали обретать власть над подданными, они начали вводить ограничения на подобные действия. Принимались специальные законы, запрещавшие запасать зерно и транспортировать его из районов, в которых его не хватало. И если судьи не могли обязать торговцев следовать этим законам, то с этим прекрасно справлялись сами голодающие. Они блуждали в поисках амбаров с зерном и вынуждали крупных владельцев продавать его, нападали на телеги и лодки, перевозившие продовольствие. Поэтому власти вмешивались отчасти из-за боязни, что подобные рейды перерастут в бунты и массовые беспорядки.

Таким образом, большинство людей на протяжение практически всей жизни не были уверены в том, что на следующий год им будет что есть. Регулярно хорошо питаться – это большая роскошь. Полнота – это красиво. Праздник – это синоним пира. В нашем обществе до сих пор присутствуют трогательные отголоски этих установок – например, в праздновании Рождества. Этот день обязательно ознаменован большим количеством съеденного – хотя мы и так все время хорошо едим. Сюда же относится и обычай есть индейку только на День благодарения, чтобы сохранить особый дух праздника.

Итак, благодаря этим 85–95 % населения, работавшим на земле, оказалась возможна цивилизация. Если бы крестьяне выращивали еду, которой бы хватало только чтобы обеспечить собственную семью, не было бы никаких городов и феодалов, священников и королей, не было бы армий, так как все эти люди зависели от тех, кто кормил их. Хотели крестьяне того или нет, они должны были снабжать других людей едой. Наиболее ярким примером служит положение крепостных в раннем Средневековье: они отдавали часть своего урожая господину в качестве ренты, еще часть – церкви в виде десятины, а также бесплатно работали на земле господина, чтобы он получал свой собственный урожай. Впоследствии обязанность работать исчезла, а плата господину и священнику стала денежной.

В раннее Средневековье государствам было не под силу облагать подданных налогами. До этого, то есть в Римской империи, и после, в зарождающихся национальных государствах, крестьяне налоги платили. До нас дошел рельеф, на котором изображен сбор податей в Римской империи. Мы видим сборщиков и крестьян, идущих платить налог. Операция фиксируется не на бумаге, а на восковых табличках. Эта процедура была ключевой в деле управления империей: власть собирала деньги с крестьян и платила из них жалованье солдатам. Вообще, выколачивание денег из крестьян – это основа любой цивилизации. На рельефе мы видим эту систему без прикрас. Государство здесь не удерживает определенного процента вашего заработка; крестьяне – не пишут писем, не отправляют чеков. Сборщик – это живой человек, который в буквальном смысле разыскивает вас. Если вы откажетесь платить, он вернется с солдатами и вынудит вас это сделать. Таким образом, уплата налогов не была бюрократически организованной процедурой – она строилась на личном взаимодействии сторон. В Римской империи сборщики налогов назывались publicani – они занимались публичной, то есть общественной работой. Их ненавидели. Даже Иисус вложил свою лепту в создание их негативного образа, сказав, что нет особой заслуги в том, чтобы любить того, кто любит вас – ведь даже сборщики налогов делают это. В Библии короля Якова publicani по ошибке переведены как «владельцы публичных домов» [publicans]. Фарисеи упрекали Иисуса за то, что он все время общался с ними и с грешниками. Крайне несправедливо по отношению к владельцам публичных домов, которые имели лицензию на свою деятельность…

Говорить о «выколачивании» денег из крестьян, конечно, не совсем корректно. Быть может, им даже нравилось платить подати, или по крайней мере их недовольство не выходило за рамки простого ворчания. Впрочем, и сегодня никто не любит платить налоги, однако все мы пользуемся услугами, которые предоставляет государство. А вот у крестьян не было и этой возможности, ведь тогда не было государственных систем образования и здравоохранения. В большинстве своем власти не заботились о дорогах (если только они не представляли военно-стратегического значения), и уход за ними ложился на плечи местных жителей. Римские власти заботились о здоровье горожан, проводя системы водоснабжения и канализации, однако для деревни они не делали ничего. До самого недавнего времени большинство собранных налогов (около 80–90 %) в любой стране шло на обеспечение вооруженных сил. Выигрывали ли крестьяне от того, что враги-иноземцы находились под постоянным контролем? Снова нет, ведь война означала боевые действия на их землях, а также конфискацию продовольствия и скота на содержание обеих армий.

Однако крестьяне платили налоги – ведь высшие слои угрожали им силой, убеждали их в том, что они люди низшего сорта, обязанные слушаться и подчиняться. И все же нередко вспыхивали народные протесты, бунты и восстания. К активным действиям крестьян подталкивало их собственное представление об идеальном мире, в котором нет королей, епископов и господ, а они живут и прекрасно справляются самостоятельно. И это представление было вполне логичным, ведь крестьяне сами выращивали себе пищу, сами строили свои жилища, сами варили себе грог, сами ткали свою одежду. Сегодня многие люди отказываются от бешеного ритма жизни и тяжелых условий работы; им кажется, что все, что им нужно, – это кусок земли, на котором они будут сами выращивать пищу. Однако довольно скоро приходит осознание, что и в этой ситуации нужны деньги: на новые джинсы, лекарства, грог и DVD-диски, на оплату счетов за бензин и телефон. Вскоре они находят себе подработку, все меньше времени уделяя хозяйству. А еще через какое-то время – вновь выходят на полноценную работу. Однако крестьяне прошлого вполне могли полностью обеспечить себя сами; в их глазах церковь и государство – это просто ненужное бремя, а взимание с них денег – грабеж.

Восстания крестьян подавляли всегда и везде – пока не наступила Великая Французская революция. Как и везде, крестьяне во Франции были в Средние века крепостными. В позднее Средневековье в Западной Европе крепостное право исчезло, на смену ему пришли различного рода соглашения межу бывшими крепостными и их господами. Во Франции существовал специальный закон, согласно которому крестьяне становились владельцами своих наделов. Они могли продавать их и передавать по наследству. И в то же время они – и каждый, кто становился собственником надела, – должны были по-прежнему нести старые феодальное повинности в пользу своего господина. Раньше это могло быть пожертвование в день выхода его дочери замуж или обязательство работать какое-то количество дней на его земле. Все эти подношения и отработки заменили на денежные платежи. Таким образом, собственники-крестьяне по-прежнему несли целую россыпь повинностей. Они были одновременно и собственниками, и арендаторами: крайне парадоксальная ситуация.

Владельцы крупных поместий – это могли быть лорды, но теперь также и богатые представители «среднего класса» – нанимали изобретательных адвокатов, чтобы те изучали погодные записи в доходных книгах и проверяли, все ли сборы и отработки были заменены на денежные выплаты. Перерасчет повинностей в денежный эквивалент происходил без учета инфляции. Платежи не были, как мы бы сейчас сказали, проиндексированы на уровень инфляции. Поэтому землевладельцы были всячески заинтересованы в том, чтобы отыскать повинности, которые были случайно пропущены или неправильно посчитаны. Нетрудно догадаться, что отношения между крестьянами и землевладельцами были крайне напряженными и выматывающими. На глазах господ их земли перешли во владение крестьян, и они пытались компенсировать эти потери, наращивая денежные выплаты, заменившие старые платежи и повинности крепостных. Крестьяне сопротивлялись этому: они скидывались и нанимали адвокатов, чтобы вести тяжбы с бывшими господами.

Когда в 1788 г. король созвал Генеральные штаты, крестьяне решили, что наступает новая жизнь, что их освободят от всех этих ненавистных поборов. Однако установилась непонятная пауза. Они слышали о падении Бастилии, о том, что король уступил Национальному собранию, но ситуация с платежами в пользу их господ никак не менялась. Наверняка зрел какой-то ужасный заговор, думали крестьяне. Цены на хлеб были высокими и продолжали расти, поскольку предыдущий год был неурожайным, а в этом еще не успели ничего собрать. По деревне поползли слухи, что разные злодеи и аристократы пытаются не допустить реформы в деревне. И тогда крестьяне сами принялись бороться со злом, а заодно – нападать на господские замки и требовать от их хозяев или управляющих уничтожить реестровые книги, в которых отмечались их платежи. Если владелец соглашался, они удовлетворялись и уходили, если нет – предавали замок огню.

Парижские революционеры не понимали, что они должны делать с крестьянским восстанием, охватившим деревню. Совсем не этого они ожидали. Раз мы сформулировали базовые права человека и создали новую конституцию, то, конечно, думали они, в свое время мы доберемся и до крестьянских жалоб. Однако ситуация была непростой, ведь в рядах самих революционеров также были люди, владевшие землями и получавшие деньги от крестьян.

Парижские мятежники не хотели, чтобы король направлял свою армию на подавление восстания, что было обычной практикой в таких случаях. Если бы монарх задействовал войско, он мог бы, расправившись с крестьянами, переключиться затем и на самих революционеров. Поэтому лидеры Национального собрания решили, что они должны выполнить требования крестьян. В одну ночь 4 августа 1789 г. депутаты собрания отменили все феодальные повинности. Люди, получавшие с них немалые доходы, один за другим выходили к трибуне и буквально соревновались в осуждении старых порядков и обещаниях провести реформы. Отчасти это была постановочная акция, отчасти – настоящее умопомрачение. И все же они не совсем потеряли голову. Платежи, связанные с личным трудом крестьян, и те, которые основывались на имущественных отношениях, были разграничены. Первые подлежали немедленной и безвозмездной отмене, вторые решено было аннулировать позже и с компенсацией землевладельцам. Однако провести эту границу было довольно проблематично. Крестьяне отказывались вникать в постановления собрания и с того момента просто перестали осуществлять какие бы то ни было платежи. В 1793 г., когда революция приобрела более радикальный характер и была принята новая конституция, все старые платежи и повинности были официально отменены.

Крестьяне стали полноценными собственниками земли, полностью независимыми от своих бывших господ. В XIX в. они превратились в консервативную силу французской политики, выступавшую против радикально настроенных городских рабочих, критиковавших частную собственность и стремившихся перестроить общество на социалистических началах. Отныне французские элиты всегда могли положиться на крестьян, которые позволяли им набрать большинство при голосовании – в противовес рабочим. Крестьяне всеми силами держались за свои маленькие наделы. Это в свою очередь означало, что французское сельское хозяйство так и останется мелкомасштабным и малопроизводительным. Сегодня французские крестьяне получают субсидии Европейского союза. Это позволяет им продавать свою продукцию по более низким ценам и конкурировать с австралийскими – более крупными и более эффективными – хозяйствами. Так что теперь французские крестьяне выколачивают деньги из нас!

В Англии после отмены крепостного права землю перераспределили совсем иначе. Все феодальные платежи и повинности были аннулированы. Крепостной превратился в фермера-арендатора современного типа: он просто платил ренту хозяину за пользование его землей. Между ними заключался договор об аренде – часто на длительный срок, иногда даже на всю жизнь, – однако, когда он истекал, землевладелец имел право прогнать крестьянина с земли и подыскать ему замену. Во Франции крестьянин был более защищен: его нельзя было согнать со своего участка, однако он должен был нести феодальные повинности. Система коммерческих имущественных отношений, напоминающих современное положение дел, привела к невероятному взлету английского сельского хозяйства. Этот взлет получил название сельскохозяйственной революции.

Эта революция основывалась на двух вещах: усовершенствовании земледельческих практик и огораживании земельных владений. Сельскохозяйственное машинное оборудование здесь ни при чем: тракторы и лесозаготовительные машины появились существенно позже.

Начнем с земледельческих практик. Главная проблема, с которой сталкиваются все крестьяне, заключается в том, что регулярная пахота истощает почву. Как можно с этим бороться? Германские пахари, жившие за пределами Римской империи, просто перемещались на новые места, когда их земля приходила в негодность. Такое сельское хозяйство мы называем полупостоянным. В Римской империи земельные участки делились на две части: пока на одной работали, вторая лежала под паром, то есть земля здесь «отдыхала». На ней паслись лошади, волы, овцы и крупный рогатый скот, поедая остатки прошлогоднего урожая и удобряя почву навозом. В конце года «отдохнувшую» землю вспахивали и делали на ней новые посевы, первая же половина оставалась под паром. Эта система, называемая двупольной, сохранялась на юге Европы вплоть до XIX в. В северных же регионах в Средние века получило распространение трехполье: на двух участках делали посевы, третий лежал под паром. Одни злаковые культуры сажали по весне, другие – по осени. Это сильно повышало урожайность, так как в производстве участвовали две трети участка, а не половина.

В Англии XVIII столетия земельные участки делились на четыре части, и на каждом из них постоянно что-то выращивали. Эта система и лежала в основе сельскохозяйственной революции. Но как такое возможно? Ведь если на земле все время что-то выращивать, она истощается. Англичане проявили сообразительность: в четырехпольной системе первые две из высаживаемых культур были зерновыми, а другие две – кормовыми, для животных, например, турнепс или клевер. Дело в том, что разные культуры поглощают из почвы разные вещества! Так англичане сумели избежать истощения почвы от продолжительного выращивания на ней зерновых. Более того, клевер даже восстанавливает землю, поглощая азот из атмосферы и сообщая его почве. Поскольку на «отдыхающих» участках высаживались специальные кормовые культуры для животных, которых раньше просто пускали пастись по истощенной земле, теперь можно было увеличивать и количество скота. Животные лучше питались, быстрее росли, оставляли больше навоза. В конце года кормовое поле становилось зерновым и давало лучший урожай. Объем и качество сельскохозяйственной продукции и скота существенно выросли: такой результат принесла новая четырехпольная система.

В то же время в Англии провели реформу землевладения: теперь у каждого фермера появилось свое собственное отдельное хозяйство с четкими границами. Такая модель пришла на смену средневековой системе землепользования, которая работала следующим образом. Вся земля деревни делилась на три больших общих поля, и у каждого землепашца во владении находились разные полосы и наделы в каждом из этих полей. У крестьян не было собственных ферм в строгом смысле слова; все земли представляли собой одну большую общую ферму, принадлежащую деревне и в итоге – лорду. Именно деревня решала, какие культуры сажать, где и когда. На «отдыхающих» землях могла пастись скотина любого из домохозяев. За пределами общих полей находились пустоши, болота или леса, также доступные любому жителю деревни. Там они могли пасти скот, собирать солому, заготавливать дрова.

Перегруппировка земель в отдельные домохозяйства была проведена Парламентом: для каждой деревни разрабатывался специальный акт, который регулировал этот процесс. В английском Парламенте заседали крупные землевладельцы, которые считали, что соединение (или, как тогда говорили, «огораживания») разрозненных земель в цельные участки необходимо для того, чтобы работники могли с выгодой применять на них новые сельскохозяйственные практики. Выращивание новых зерновых культур, тщательное наблюдение за скотом требовали личного участия, а не общего контроля со стороны деревни. Землевладелец, который стремился увеличить урожайность своих земель и, соответственно, заработок с ренты, мог внести в договоры с арендатором требование внедрить на его участке современные земледельческие практики. Например, домохозяин, который отказывался выращивать условный турнепс, должен был освободить место – с ним просто не продлевался договор.

Процедуру огораживания проводили очень внимательно. Специальные уполномоченные приезжали в деревни, чтобы установить, какой объем прав есть у каждого жителя. Право возделывать множество разных полос и пасти свой скот на общих полях наделяло правом владеть собственным отдельным хозяйством определенного размера. Больше всего от огораживаний пострадали бедняки, не имевшие наделов и обладавшие лишь правом пасти скот на общих полях. Они получали крошечные участки, не годившиеся ни для какой хозяйственной деятельности. Эти люди чаще всего уходили в города. Однако в целом новые сельскохозяйственные практики, применявшиеся в отдельных хозяйствах, требовали отнюдь не меньше рабочей силы, чем раньше, а даже больше. Да, люди повсеместно тянулись из деревень в города, однако это было связано в первую очередь со стремительным ростом населения.

Благодаря увеличению производительности сельского хозяйства стал возможен рост городов. Теперь небольшая часть населения страны могла прокормить всех ее жителей. Англия была первым большим, современным государством, сумевшим совершить этот рывок. Во Франции было немало сторонников аграрной реформы, стремившихся провести похожие преобразования, однако здесь землей владели крестьяне, слишком привязанные к общинной жизни. Даже абсолютная монархия не могла ничего с ними поделать.

Начиная с середины XVIII в., индустриальная революция в Англии шла рука об руку с революцией сельскохозяйственной. Раньше рабочие пряли и ткали изделия из шерсти и хлопка по отдельности на дому. На смену такой организации труда пришли фабрики, где основную работу выполняли недавно появившиеся машины, которые приводились в движение сначала с помощью водяного колеса, а затем – парового двигателя. Изменилось положение рабочих. Теперь они управляли машинным оборудованием, трудились по определенному временному графику. Работали они отныне не как ремесленники, то есть на себя, а на владельца фабрики. Население городов, где располагались бумагопрядильные и суконные фабрики, резко возросло. Все эти новые экономические виды деятельности координировались благодаря системе каналов, а чуть позже – железных дорог. Наконец появилась страна, где можно было дешево доставить товар оптом в любой ее уголок.

Английская индустриальная революция не была спланирована «сверху». Напротив, она произошла как раз потому, что правительство находилось здесь под контролем Парламента. Абсолютные монархии Европы всячески опекали, поддерживали и покровительствовали национальной промышленности, желая нарастить экономическую и военную мощь государства. В Англии аристократия и владевшие землей дворяне, составлявшие основную массу Парламента, сами были вовлечены в хозяйственную деятельность и потому заинтересованы в меньшей опеке экономики со стороны государства. Старые нормы, регулировавшие промышленную деятельность и сферу труда, были отменены либо просто потеряли свою актуальность.

Сельскохозяйственная и промышленная революции повлекли за собой довольно травматичные социальные изменения. И все же первая урбанизированная, индустриальная нация подарила миру надежду на то, что простые люди, которые так долго страдали и существовали на грани выживания, в скором времени достигнут невообразимого благополучия.

Интермедия

Что же такого в Европе?

Китайская цивилизация долгое время опережала европейскую. Именно у Китая Европа – напрямую или опосредованно – позаимствовала такие вещи, как печатное дело, бумагу, компас, порох и шлюзы на каналах. Тем не менее именно в Европе впервые оказался возможен твердый экономический рост и затем – Индустриальная революция. Именно в Европе впервые появилось представительное правление, были сформулированы права человека – основа основ современной цивилизации. Так что же такого в Европе?

В 1480 г. китайский император из династии Мин запретил любые заморские экспедиции и торговлю; купцов, продолжавших вести дела с иностранцами, объявили контрабандистами. На борьбу с ними снаряжались целые армии, уничтожавшие их поселения и сжигавшие их корабли. Ни один европейский король никогда не обладал и даже не претендовал на такую власть, ни один европейский король не мог позволить себе издать такой самоубийственный указ. Европейские монархи всегда должны были действовать с оглядкой на своих соперников. Китайский же император обладал одним важным преимуществом (или это была ловушка?): у него никогда не было равных ему противников. Именно соперничество между европейскими государствами побудило их начать заморскую экспансию.

После падения Римской империи в Западной Европе больше никогда не появлялось государств, способных распространить свою власть на всю ее территорию. Представьте, если бы Рим был захвачен какой-то одной консолидированной группой наподобие маньчжуров в Китае, моголов в Индии или османов на Ближнем Востоке. Они бы определенно стремились полностью подчинить себе всю территорию Империи. Напротив, завоевателями Рима были различные германские племена, соперничавшие друг с другом. Они контролировали совсем небольшие территории. Вообще, они не столько завоевывали Империю, сколько наблюдали за тем, как она уходит у них из-под ног. Важно, что у германцев не было опыта управления оседлым государством. Они, например, не сумели сохранить римскую систему сбора налогов. Они построили государства, неспособные взимать налоги! Настоящий парадокс.

Очень многое в истории Европы объясняется этим переломным моментом. Появившиеся на обломках империи королевства едва удерживали власть над своими подданными; короли должны были стараться изо всех сил, чтобы сохранять их лояльность, они должны были за нее бороться. В обмен на лояльность правители были обязаны обеспечивать мир и благополучие. Они не могли просто сидеть на троне и взимать с подданных разнообразные налоги и подати, как это делало большинство империй и королевств в Азии и на Ближнем Востоке.

На протяжении столетий главная угроза власти королей исходила от их самых могущественных подданных – от земельной аристократии. В конечном счете знать покорилась королевской власти, однако и после этого она обладала достаточным влиянием, чтобы добиться неприкосновенности частной собственности – как для себя, так и для населения в целом. Королю принадлежит не все: этот принцип являлся залогом европейской свободы и процветания.

В противоборстве с земельной аристократией короли опирались на купцов, лавочников и банкиров, живших в городах и предоставлявших им денежные ссуды. Представители этих групп населения также входили в ряды королевских чиновников, а значит, их имущество можно было облагать налогами. Европейские монархи старались собирать налоги с осторожностью, не позволяя себе перегибов, чтобы не задушить курицу, несшую золотые яйца. Азиатские правители в случае необходимости действовали более своевольно, вводя карательные сборы или даже просто конфискуя имущество купцов и лавочников. Европейские короли были вынуждены вести себя сдержанно, поскольку каждый из них был лишь одним из множества игроков в тонко сбалансированной системе соперничающих государств. Если их слишком притесняли, купцы могли просто перейти на службу к другому монарху. Поэтому королям приходилось вкладываться в экономическое развитие и новые технологии, преимущественно связанные с войной (но и тогда, как и сейчас, важные открытия вскоре обретали вторую жизнь в мирное время). Помимо этой осторожности, монархов сдерживала память о Римской империи и об их обязательствах христианских правителей. Это не давало им впадать в самодурство и тиранию, что было скорее характерно для азиатских, а не европейских, королевств.

Итак, подчинив своей власти аристократию старого типа, короли стали покровителями нового, динамично развивающегося класса – городской буржуазии. Во времена, когда монархи были еще не так сильны, они предоставляли городам право самоуправления. По мере того как росли богатства городских общин, это становилось все более значимой уступкой. По сравнению с аристократами, владевшими собственными армиями и укрепленными замками, буржуазия, казалось, не представляла особой угрозы. Однако, как бы ни были своевольны вооруженные аристократы, все же они были органической частью того социального порядка, во главе которого находился король. Буржуазия с присущим ей образом жизни в королях не нуждалась. В долгосрочной перспективе именно этот новый класс был более опасен для монархии, нежели старая земельная аристократия.

Имея довольно слабые стартовые позиции, короли в конце концов сумели забрать власть в свои руки. Исключение составляла Англия, где королей победил Парламент – государственный орган, сохранившийся здесь со времен Средневековья, когда монарх был обязан совещаться с наиболее влиятельными из своих подданных. Однако даже во Франции, которая считается образцом абсолютной монархии, власть королей имела свои границы. Чтобы собрать воедино французское королевство, им пришлось пойти на множество уступок и специальных соглашений. Хотя Генеральные штаты не созывались здесь с начала XVII в., в отдаленных от центра провинциях сохранялись свои малые генеральные штаты, которые, например, внесли свою лепту в борьбу против попыток короля реформировать налоговую систему в 1780-е гг. Более того, когда эта затея провалилась, он был вынужден созвать всеобщие Генеральные штаты. Этот шаг ему навязали сторонники реформ, вдохновленные английской моделью представительного правления. В центральной Европе – то есть в Италии и Германии – из-за соперничества пап и императоров так и не возникло сильной центральной власти. Здесь было разбросано множество фактически независимых государственных образований: городов, городов-государств, княжеств. В этих регионах европейская рассредоточенность власти была доведена до логического предела. Малые государства Италии и Германии стали фундаментом Возрождения и Реформации, до неузнаваемости изменивших жизнь европейцев.

Европа была раздроблена, однако она оставалась единой цивилизацией, поскольку и в Средние века, и в более поздние времена объединяющую роль здесь играла христианская религия. До Реформации церковь была наднациональным институтом, не знавшим границ между королевствами. Время от времени она начинала претендовать на власть над светскими правителями. Короли, разумеется, считались защитниками христианской веры, однако это не мешало им порой перечить решениям церкви. Столкновения между папой и императором прекрасно демонстрируют постоянную напряженность, существовавшую между церковью и государством, а также являются еще одним красноречивым примером рассредоточенности власти в Европе.

Культурная жизнь христианской цивилизации находилась под контролем церкви. Она была хранительницей собственно священного писания – Библии, но также и греко-римской учености. Средневековые мыслители очень старались разработать непротиворечивое, универсальное богословие, однако церковь оставалась крайне уязвимой. На то было две причины. Во-первых, в ее священной книге не было ни слова сказано о самой церкви – замысловатой структуре, выросшей из римской имперской администрации. Во-вторых, античная ученость, которую церковь сохраняла со времен Рима, была ученостью языческих авторов. В эпоху Возрождения и во время Реформации эти противоречия выступили наружу.

В Китае вся власть была сосредоточена в руках императора, и все это понимали. Интеллектуальная культура Китая, выросшая из учения Конфуция, была тесно связана с имперской властью. Конфуцианство задавало нормы частного и публичного поведения, оно пронизывало все общественные и государственные практики. Все, кто стоял у власти – официально или неофициально, – должны были разбираться в конфуцианстве. Будущие чиновники сдавали по нему экзамены, позволявшие вступить в должность.

В Европе власть была рассредоточена, а интеллектуальная культура очень неоднородна и тесно связана со светскими правителями. Китайцы были очень изобретательны, однако их изобретательность не могла выйти из-под контроля сверху. Инновации не были для них постоянной жизненной необходимостью. А вот европейское общество было принципиально открыто всему новому, и это обстоятельство имеет давние корни. Динамичная экономическая и интеллектуальная жизнь европейцев в Новое время связана с тем, что здесь никогда не было одной на всех власти, – хорошо это или плохо. Благодаря этому европейцы имели возможность изучать с разных сторон и развивать свое богатое интеллектуальное наследие. Вспомним, что преклонение древних греков перед математикой нашло продолжение в научной революции, которая в свою очередь подготовила почву для технологических инноваций.

Экономические историки часто задаются вопросом: почему Европа первой вошла в фазу индустриализации? Они предполагают, будто все остальные общества двигались по той же траектории и просто отставали от европейцев. Патрисия Кроун, чьи идеи очень повлияли на мою книгу, задавалась другим вопросом: была ли Европа первопроходцем или просто фриком? Кроун уверена, что второе.