Исключительные Вулицер Мег

Когда Деннис добрался до пятого этажа, Жюль успела вернуться в квартиру. В свои 27 лет они оба выросли из нее, из этой квартиры в доме без лифта на 84-й Западной улице, совсем рядом с домом, где когда-то жил Деннис. Их жилище без конца подвергалось набегам мышей — те словно глумились над ними, отплясывая, как марионетки, вокруг расставленных ловушек. Но арендная плата была по карману, а переехать не получалось. Жюль училась в школе соцработы и, кроме того, отрабатывала практику в психбольнице Бронкса, под бдительным контролем принимая пациентов. Деннис недавно устроился УЗИ-специалистом в «МетроКэр», клинику неподалеку. Рабочие дни у обоих проходили в бешеном темпе и тянулись бесконечно долго, но заработок, несмотря на это, оставлял желать лучшего.

Они поженились в начале года. Скромную церемонию бракосочетания в греческой таверне в Гринвич-Виллидж провела женщина-судья. Пришли Эш, Итан, Джона, Луи, друживший с Деннисом со студенческих времен, и еще Хэндлеры и Бойды. Денег у обеих семей не было, и, здраво рассудив, свадьбу отпраздновали без затей. Из Лонг-Айленда приехала сестра Жюль Эллен с мужем Марком, а широкоплечие братья Денниса в темных костюмах не могли дождаться, когда смогут наконец снять галстуки. Лоис Хэндлер в бирюзовом платье, купленном в Хеквилле, в магазине «Дресс Бэрн»[5], казалась такой маленькой, робкой.

— Папа был бы счастлив поздравить тебя сегодня, — сказала она, и Жюль не сразу сообразила — чей папа? И вдруг вспомнила: ну как же, мой. В мыслях она редко называла Уоррена Хэндлера «папой». Он был «отцом», а еще чаще — «моим отцом, который умер, когда мне было пятнадцать». Она предпочитала держаться от него подальше, и когда мать заговорила о нем в таверне, Жюль подумала: «Был бы он счастлив, кто знает?» Ему не довелось увидеть ее взрослой женщиной — только странноватой девчонкой со смешными волосами. Он не знал ее и под именем Жюль — только Джули. Так грустно думать о нем именно сегодня, когда она соединяет свою судьбу с человеком, обещающим быть с ней рядом всю жизнь. Выдержав паузу, Жюль отвернулась от матери и обняла законного мужа, который успел снять пиджак. Спина у него была теплой и широкой, как кровать.

В разгар свадебного обеда Эш встала и постучала по своему стакану для воды.

— Мы собрались здесь, — сказала она, — благодаря Жюль и Деннису. На днях, думая, какой тост произнести в честь моей лучшей подруги и ее жениха… — тут женщины обменялись улыбками, так непривычно и волнующе прозвучало это слово. У меня есть жених, подумала Жюль, и Эш подтверждает его наличие. — …я поняла, что Деннис — это твердое вещество, а Жюль — жидкость, — продолжала Эш. — Вряд ли среди нас есть ученые, но я уверена: тому, как они нашли и полюбили друг друга, есть некое химическое объяснение. И как бы то ни было, я очень рада, что они это сделали.

Влажными глазами она посмотрела на Жюль.

— Я не потеряю тебя, — сказала Эш. — Замужество — не тот случай. Здесь происходит нечто иное. Так получается, что твоя самая близкая подруга обретает в жизни новый смысл. Никого на свете я не знаю лучше, чем Жюль Хэндлер… прошу прощения, Жюль Хэндлер-Бойд, королеву дефиса. Твердое вещество и жидкость соединились и образовали… ну, не газ, конечно, это не слишком приятно звучит… — Все рассмеялись. — Но какое-то сильное вещество, которое всем нам необходимо, и которое мы все любим.

Эш села, улыбаясь сквозь слезы, и Жюль, а за ней и Деннис встали и поцеловали ее. Последовали и другие тосты. Джона пожалел, что занимается робототехникой, но не в состоянии заменить Денниса и Жюль роботами, которые тянули бы бытовую лямку, пока настоящие Деннис и Жюль веселятся и развлекаются. Один из братьев Денниса рассказал анекдот про скобяную лавку, но Жюль не поняла юмора. Больше всего ей запомнился тост Эш, которая всегда знала, что сказать, и говорила от души.

Через два месяца Эш с Итаном сыграли свадьбу в ресторане «Водный клуб». Пришло 150 гостей, и пока все любовались сверкающей Ист-Ривер, над их головами проплывали разделанные омары. Вулфы явно не поскупились, и подспудно ощущалось, что если бы Гудмен не исчез, семья не стала бы затевать такую грандиозную свадьбу. Родители устроили праздник единственному оставшемуся с ними ребенку. Но, разумеется, Гудмен, вопреки всеобщему мнению, не был для них полностью потерян. Бетси и Гил Вулф иногда ездили к сыну в Европу. Вскоре они собирались туда вновь, и Жюль подумала, что они непременно прихватят с собой свадебные фотографии и покажут ему. Так что на самом деле он не совсем пропал, и, хоть и с натяжкой, но можно сказать, что он не пропустил все на свете. Даже Эш раз в пару лет удавалось повидаться с братом. Когда в 1981 году она окончила Йельский университет, Вулфы отправились всей семьей в Париж, а Итана от участия в этой поездке отговорили. Эш дала понять, что для нее самой путешествовать с Гилом и Бетси — тоска зеленая, и убедила Итана, что ему повезло избавиться от обязанности с ними ехать. Кому это вообще надо — ехать в Европу с родителями своей подруги? Эш рассказала Жюль об этих планах заранее: родители сняли квартиру в седьмом округе, и Гудмен их там встретит. С поддельным паспортом он без помех мог перемещаться по всей Европе, и для будущих семейных встреч открывались разнообразные возможности. Домой Эш возвратилась переполненная чувствами и в приподнятом настроении.

Для полного счастья Эш на свадьбе недоставало брата. Когда Эш с Итаном во время обеда обходили гостей, Эш, шурша платьем и коснувшись лица Жюль гирляндой из белых цветов в волосах, склонилась и прошептала:

— Знаешь, что я сейчас делаю?

— Что? — спросила Жюль.

— Делаю вид, будто он здесь.

И Эш ушла развлекать других гостей. Эш делала вид, будто Гудмен здесь, и тем самым свадьба, вдобавок ко всей своей роскоши, обретала оттенок завершенности.

Жюль произнесла тост в честь Эш, сказав, как повезло Эш и Итану найти друг друга.

— Они лучшие из всех, кого я знаю, — призналась она на весь большой светлый зал. Затем настало время пошутить.

— А сейчас, — объявила она, — я исполню моноспектакль по пьесе, которую Эш написала в школе. «В оба конца», без сокращений. Если кому-нибудь нужно в туалет, идите сейчас. Времени уйдет много.

Прокатилась волна смеха, лицо Жюль, как всегда, вспыхнуло, и усевшись на свое место она выпила большой стакан воды со льдом.

Семейная жизнь, как оказалось, не особенно отличалась от прежней, ну разве что хотелось не расти, а хотя бы прочно встать на ноги. Жюль и Деннис, выбрав профессии, которые требовали, соответственно, компромиссов и практичности, понимали, что не добьются таких результатов, каких достигали их лучшие друзья, однако верили, что все наладится и со временем удастся преодолеть нынешние тяготы — безденежье, изнурительный труд и учебу. А пока, на заре своего брака, Жюль и Деннис, которым было уже под тридцать, существовали на грани нищеты, влезали в долги по кредиткам, постоянно тревожились, смогут ли заплатить за квартиру, не могли провести кабельное телевидение. Но все было замечательно, ведь они не сомневались, что со временем обязательно разбогатеют.

Через пятнадцать лет, вскоре после 11 сентября, они с Эш, Итаном, Джоной и его другом Робертом Такахаси, который занимался защитой прав ВИЧ-инфицированных, сидели в одном из тех уличных кафе, которые всегда преуспевали в погожие осенние дни, а во вторую половину того сентября вдобавок еще сильнее притягивали потрясенных и стремящихся сплотиться горожан. Все дружно признались, что еще совсем недавно были уверены: Соединенным Штатам ничего не грозит, как будто они заколдованы. Эш сказала:

— В глубине души я верила, что наше правительство защищает страну и людей чем-то вроде невидимого купола. По крайней мере в переносном смысле слова. А сейчас я поняла, что ничего такого и в помине не было.

Весь вечер прошел под девизом хрупкости. Никому из них не давали покоя образы стеклянного купола, бьющихся окон. Три пары разойдутся по домам чадящей удушливой ночью, размышляя о том, как все преходяще, продолжая ту мысль, которая впервые пришла к ним, когда они еще были подростками в летнем лагере и прощались в конце лета, присматриваясь к сущему, устремляясь в будущее.

А в 1986 году, задолго до того, как Эш призналась в наивной фантазии о невидимом куполе, казалось, что похожий купол раскинулся над новой, полной надежд совместной жизнью Денниса и Жюль. Оба считали, что они, молодожены, а в конечном счете, как они надеялись, семья, отыщут путь к достатку и стабильности. Пока же невидимый купол оберегал их от нищеты и бед. Деннис получил профессию, которая предполагала медицинскую страховку, а это было существенно. Иногда он курил сигары с коллегами — в их разношерстную компанию входили белые, чернокожие и латиноамериканцы. По выходным, как прежде, играл в футбол в парке, откуда возвращался потный, перепачканный травой и довольный. Они с Жюль, которая все еще подчинялась привычному ритму академического календаря и все время готовилась то к одному, то к другому экзамену, верили, что все наладится, ведь они сравнительно молоды, привлекательны, образованны, и в совместную жизнь вступили счастливыми, а ингибитор МАО, «тьфу, тьфу, тьфу», Деннису помогал хорошо.

Крепкая дружба Эш и Жюль незаметно стала более зрелой, в разговорах они затрагивали все новые и новые темы, обсуждали новых людей, с которыми общались, чаще говорили о политике: Эш и феминизм восьмидесятых, Жюль и экономика психических заболеваний, с которой она столкнулась в психбольнице Бронкса. Свою дружбу они по-прежнему ставили выше многих вещей. И Жюль, и Эш старались почаще видеться с Джоной, но он был вечно занят своими роботами, да и с Робертом Такахаси у него только начинались отношения, так что он всегда спешил к нему.

Поскольку Жюль и Эш нуждались друг в друге, оба мужа уступали. В такие моменты мужчинам вроде бы даже нравится отходить в сторону, памятуя о том, что между женщинами складывается такая общность, какую мужчины ощущают редко.

— Мы как лесбиянки без лесбийских отношений, — заметила однажды Эш, когда они, валяясь на кровати Жюль и Денниса, смотрели по телевизору дневное ток-шоу.

Общаясь, они находили друг у друга поддержку. Их дружба стала своеобразной крепостью для их семей, дополнительным защитным слоем. Шоу отнимало у Итана много времени — чтение сценария раз в неделю, озвучка, производственные совещания, конференции с каналом и еще столько всего, что Эш, казалось, нуждалась в Жюль больше обычного. Она часто звонила Жюль по ночам, когда Итан работал в студии со сценаристами, аниматорами, художниками-раскадровщиками, разработчиками фона, корректорами, хронометражистами и другими людьми, общими усилиями которых создавалась «Фигляндия».

Как-то, вскоре после своей свадьбы, Эш позвала Жюль в магазин интим-игрушек для женщин «Евин сад».

— Хоть мы с тобой и при деле, без вибраторов нам нельзя, — сказала Эш. — Бедным мужчинам не утолить нашу ненасытность.

Жюль и Деннис только что поженились, и сексом занимались регулярно, страстно, с полной отдачей. Эш с Итаном, вероятно, тоже. Но Эш — «как феминистка», сказала она, подмигнув, поскольку феминизм здесь был ни при чем, — хотела еще кое-чего.

— Это все равно что собственные деньги, у женщины они должны быть всегда, — аргументировала Эш.

Магазин находился в офисном здании на 57-й Западной улице, и когда нажимаешь на кнопку с цифрой 12, всем в лифте ясно, куда ты собралась. Место известное, но без пошлого оттенка, характерного для прочих нью-йоркских магазинов с интим-товарами. Вместо этого магазин изначально создавался как феминистский проект, еще в искренние семидесятые, когда женщины пополняли ряды трудящихся и обнаруживали, что у них есть клиторы. («Надеюсь, это происходило не одновременно, — сострила Жюль. — Иначе недолго и с работы вылететь».) При Рейгане еще ощущались печальные отголоски той странно ушедшей эпохи и можно было пойти с лучшей подругой в гостеприимный магазин интим-игрушек в безымянном офисном здании и трястись там от смеха, как девчонка-подросток и в то же время как взрослая женщина, зная, что не придется выбирать между той и другой, потому что они обе в тебе.

— Вам помочь? — обратилась к ним женщина, словно бы сошедшая со страниц брошюры «Наши тела, мы сами».

Эш и Жюль выслушали ее рассказ о вибраторах и в итоге выбрали одну и ту же модель, прозрачную причудливо-нелепую желеобразную розовую штуковину под названием «Забавушка», а к ней пальчиковые батарейки по бешеной цене. Дома, оставаясь одна, Жюль несколько раз пользовалась вибратором, с оглядкой, смущаясь, и, бывало, они с Эш говорили друг другу: «Я недавно встречалась с Забавушкой» или «Ты чем-то расстроена. Не хочешь позабавиться?» или «Угадай, с кем я виделась прошлой ночью? С давней подругой, Забавушкой. Помнишь ее? Она всегда умела поднять настроение». Но со временем забот становилось все больше, и подобные шутки звучали все реже, а затем и вовсе прекратились. Жюль закинула вибратор в шкаф и забыла о нем. Отыскалась «Забавушка» через восемь лет, когда разбирали вещи в шкафу, и к тому времени одна из батареек взорвалась и разъела всю розовую мягкую резину.

Но дружба оставалась неприкосновенной, нерушимой. Она служила опорой для обеих семей, и все четверо это понимали. С Итаном Жюль дружила иначе, менее открыто и прямолинейно, более странно и безмолвно, эту дружбу сложнее было перенести во взрослую жизнь, по крайней мере в присутствии Денниса и Эш. Обе пары через многое прошли плечом к плечу, привыкли быть рядом. Все они вместе приехали в Нью-Йорк, а теперь неожиданная разница между ними стала раздражающе очевидной. Разница эта обозначилась давно, но стоило Жюль сейчас, секундой раньше, узнать место Итана в списке, опубликованном в финансовом журнале, ее кольнула мысль о том, что вряд ли их с Деннисом жизнь станет когда-нибудь достаточно значимой, чтобы ее можно было терпеть, по крайней мере пока эти двое остаются их лучшими друзьями. Жюль и Деннис успели уже убедиться, что Итан Фигмен очень удачлив и талантлив… но влиятельный? Итан? Его такие вещи вообще не волновали.

Он носил футболки с котом Феликсом и Пиноккио и по-прежнему рисовал в блокнотике на пружинках. Влиятельность подразумевает нечто иное. Никто из них не годился на эту роль, к власти они ничуть не стремились. Да и за большими деньгами не гнались, если уж на то пошло, хотя Жюль отдавала себе отчет в том, что они с Деннисом еле сводят концы с концами. Со дня на день им понадобятся деньги. По правде, они нужны прямо сейчас. Ей просто пока не хотелось об этом думать, это было по-детски, конечно, но в чем-то и прекрасно. В городе так много бедняков, которым нужна психологическая помощь. Она даже мысли не допускала, чтобы повысить расценки и лечить богатых. Да она и не смогла бы с ними работать, померла бы от зависти. Город помешался на деньгах. Ни о чем другом люди не могли говорить, и никто этого не стеснялся. Пару лет назад Итан заметил, что вдруг стало допустимо говорить о деньгах, на новый лад.

В колледже Жюль знала парня, многообещающего тенора, который теперь променял свои оперные мечты на посредничество на бирже. Он хвастался, что сколотил нехилые деньжишки и раз в неделю пел в гей-хоре, двух зайцев поймал. Но зарабатывать деньги ради денег, превращать их в самоцель было противно Жюль, как и Итану. Менялся ли Итан? Ощущал ли себя по-другому, живя совершенно другой жизнью? Вот здесь она напомнила себе, что большие заработки вовсе не означают любви к деньгам. Хотя, подумала она, если бы у нее были деньги, она бы их тоже любила.

Деннис вошел в гостиную, где Жюль сидела на удивительно симпатичном диванчике, который они подобрали на улице.

— Давай же, — поторопила она. — Рассказывай про список.

— Девяносто восьмая позиция — это отлично, — сказал Деннис. — Вспомни, мы даже не знали, будет ли он вообще в списке. Он же новичок в этом деле.

Затем он сообщил, сколько по оценкам у Итана денег, сумма была указана рядом с его именем в списке. Цифра с точки зрения обычных людей была очень большой. Над ней, однако, стояла звездочка, и сноска внизу страницы поясняла, что эта сумма значительно меньше, чем состояние большинства других, кто оказался в списке рядом с ним. Но, отмечал журнал, Итан считается одним из ста наиболее влиятельных людей на телевидении, потому что в ближайшие несколько лет «Фигляндию», уже так полюбившуюся зрителям, вполне возможно, хотя никаких гарантий нет, начнут продавать местным станциям по всей стране.

Итан уже объяснял Жюль, что по-настоящему крупное состояние на телевидении сколачивают, если программа длится пять сезонов — почти сто серий, — поскольку именно тогда начинается ее коммерческое распространение. К четвертому сезону, говорил он, уже неплохо себе представляешь перспективу. Он понятия не имел, произойдет ли это с его программой, и предполагал, что вряд ли.

— Шансов мало, — говорил он. — Здесь как повезет. Меня удивляет, что в этом сезоне мы вообще продержались. Отзывы были хорошие, но рейтинг далеко не звездный.

Но, возможно, он скромничал. Привирал, стесняясь обсуждать с Жюль, будущей медицинской соцработницей и женой УЗИ-специалиста, то блистательное направление, в каком уверенно продвигалась его собственная жизнь. Ни разу он не сказал: «Ну не странно ли, что со мной такое случилось? Не похоже на бред сумасшедшего? Может, пора лезть на крышу и орать?» Или: «Не бойся, я не превращусь в эдакого ублюдка с тугим кошельком, которых мы все терпеть не можем. Никаких „Феррари“ у меня не будет».

Он не торжествовал, даже напрямую не упоминал о происходящем — разве что вскользь, смущенно. Но большую часть времени он не поднимал головы от стола, прорабатывая многочисленные детали своего шоу.

Будущее, говорил Итан, всегда неопределенно. Но редакторы, составившие список топ-100, были настроены оптимистичнее. Они уже прочили «Фигляндии» коммерческое распространение и довольно уверенно заявляли, что даже нынешнее влияние Итана (пока, впрочем, намного более существенное, чем его состояние) огромно. Опубликованная цифра совершенно не соответствовала образу жизни Итана и Эш, они ничем не выдавали, что настолько богаты.

— Наш влиятельный друг, — сказала Жюль. — Вот черт.

— Почему «черт»?

— Не представляю, что теперь о нем думать.

— Зачем тебе что-то думать? — спросил Деннис.

— Нельзя им рассказывать, что мы специально изучали этот список, — сказала она. Эш как-то мимоходом упоминала о журнале, они с Итаном знали, что выходит номер, но не знали, попадет ли туда Итан. — Они подумают, что мы его высматривали, только бы не пропустить. Что стараемся держать руку на пульсе без его ведома.

— А ведь именно этим мы и занимались, — сказал Деннис. — Ну и ладно. Это не преступление. Просто немного по-свински выглядит. И слегка навязчиво.

— Мне всего лишь хотелось узнать, с чем мы имеем дело, — возразила Жюль. — В том числе и в денежном смысле, хоть я и понимаю, что по сравнению с другими в списке у него не так уж много денег. Но, очевидно, через несколько лет станет гораздо больше. Когда начнется коммерческое распространение. Если начнется. Итан говорит, вряд ли. Его шоу скорее престижно, чем доходно. Все дело в доле на рынке. Боже, я рассуждаю так, будто понимаю, о чем говорю… «доля на рынке»… понятия не имею, что это.

— Вот мы и разнюхали кое-что о влиятельности и доходах нашего старого друга, — подытожил Деннис, — и теперь можем подумать о чем-нибудь другом. Ты сегодня едешь в Бронкс? Эту кореянку еще не выписали из больницы?

Он был готов сменить тему, поговорить о работе. Он спрашивал о пациентке Жюль, милой, невнятно говорящей девочке-подростке, которую положили в больницу после того, как она попыталась свести счеты с жизнью. Жюль каждый день ходила в больницу и просто разговаривала с ней, а иногда даже пыталась ее «расколоть», как она это называла, хотя, наверно, и не совсем удачно. Она ответила Деннису, что пойдет в больницу позже. Но ей все не давал покоя Итан. Наверное, от этой темы она уже никуда не денется. Прямо сейчас в самом центре города, в Трайбеке[6], в просторной двухквартирной мансарде с наливными полами, куда переехали тоже недавно поженившиеся Итан и Эш, должно быть, эти последние проснулись и потопали по этому самому полу к камерному холодильнику, роскошному, сумасбродному приобретению, которым они поначалу щеголяли перед друзьями смущенно и с детской гордостью.

— Словами не передать, какое удовольствие мне доставляет этот умопомрачительный агрегат, — поделился Итан.

— Осмелюсь предположить, — сказала Эш, — тут все дело в том, что когда его мать бросила отца, холодильник безнадежно опустел. Знаете, что там держал его отец? Сардины и маргарин. А теперь Итан входит в холодильник и может выбирать себя яства, которые смотрят на него со всех сторон. Не то чтобы это могло возместить ему упущенное, но попытка не пытка.

— Это она вычитала в «Драме одаренного ребенка», — невозмутимо сострил Итан.

Деннис тяжело плюхнулся рядом с Жюль на маленький, набитый поролоном диванчик, отчего дешевенький предмет мебели чуть не сложился пополам. Деннис сбросил ботинки, снял носки и, положив ногу на ногу, удобно пристроил босую ногу на колени Жюль.

— Массаж стоп? — сказал он. — За плату.

— А сколько заплатишь?

— Сколько Итан имеет в час.

— Идет, — согласилась она. — Лучше наличными, но можно и золотым слитком, тоже неплохо.

Она стала разминать снизу и по бокам большие холодные ступни со вздувшимися венами, иногда напоминавшие ей ноги мертвеца.

— О-о, превосходно, — сказал он. — Просто превосходно. Ты точно знаешь, что мне нужно.

Жюль Хэндлер-Бойд растирала ступню мужа старательно, а через минуту уже немного садистски. От кроссовок, в которых Деннис играл в тачбол, ступни у него загрубели. Он закрыл глаза и издал что-то вроде мурлыканья довольного кота. После знакомства с журналом они стали лучше понимать силу Итана в этой жизни и нынешние показатели его богатства, которое своим чередом, если ничто не помешает, будет расти бешеными темпами. Но сюда уже входит его доля в доходах не только от самого шоу, но и от каждой проданной футболки, рюкзака, брелока, мягкой игрушки, пляжного полотенца, ластика с символикой «Фигляндии».

— Из всего этого я делаю вывод, — говорила Жюль, разминая мужу ступню, — что он живет в каком-то другом мире, а значит, и Эш тоже. И когда мы приглашаем их к себе, они, наверно, говорят друг другу: «О, нет, только не это. Мы их любим, но неужели мы должны тащиться в эту дыру с дешевой мебелью, где одни ступеньки чего стоят?» Почему мы раньше этого не понимали? Как мы сквозь землю не провалились до сих пор, ума не приложу. Им не нравится приходить к нам, Деннис. А когда мы вместе ходим обедать и Итан хватается за счет, а мы говорим: «Нет, нет, Итан, не нужно, каждый платит за себя», — как нелепо это с нашей стороны. Как жалко это выглядит. Он это понимал, а мы нет. Он любезно не настаивал, и все.

— Ему, наверно, совершенно не хочется ходить с нами в рестораны для обычных людей, — продолжала она. — Помнишь, в прошлом месяце ходили в турецкий ресторан? Мне не давал покоя фирменный кебаб. Боже мой, ну и подали его с нарезанным салатом и лепешками из микроволновки. Какое испытание для Итана Фигмена!

— К чему ты это все, Жюль?

— Эш с Итаном теперь могут обойтись без фирменного кебаба. А точнее, они обойдутся без нас. Мы никогда не стали бы друзьями, если бы познакомились сейчас. Представь, им говорят: познакомьтесь, очень славные люди — она учится на социального работника, а он специалист по УЗИ. Так они и прониклись симпатией! Поэтому лучше всего знакомиться в детстве — дружить начинаешь просто с тем, кто тебе нравится и кому нравишься ты. Но с возрастом детская дружба начинает тяготить, с друзьями и поговорить уже не о чем, разве что сказать: «Помнишь, как твоя мама пришла домой, а мы никакие. Вот умора». Если не дорожишь памятью о прошлом, отношения лучше разорвать. Когда шоу Итана войдет в коммерческий оборот, станет еще сложнее. Будь я более приличным человеком, я не стала бы навязываться. У них есть друзья и помимо нас. Помнишь, мы видели их на ужине?

Деннис кивнул.

— Подходящие люди, — сказал он.

Друзья Эш и Итана были друзьями современного типа. Молодая пара, муж — инвестиционный менеджер, немного старше жены, которая была дизайнером интерьеров и к тому же вела программу по повышению грамотности в Восточном Гарлеме[7]. Оба гибкие и изящные, в льняной одежде, вечер с ними не столько стеснял, сколько угнетал. Инвестиционного менеджера и его жену Жюль и Деннис не интересовали. Им даже в голову не приходило спросить их о чем-нибудь. Тот факт, что весь интерес устремлялся к их персонам, похоже, не был им в новинку. Они спокойно относились к этому одностороннему потоку, и Жюль неожиданно для себя обнаружила, что засыпает их вопросами. «Какой уровень грамотности в стране?» — в каком-то дурмане спрашивала она у жены. И, не успев выслушать ответ, поворачивалась к мужу с вопросом: «С каких пор термин „портфель“ относится к деньгам, а не к произведениям искусства? Получается, если человек работает аналитиком, теперь это означает, что он не психотерапевт, а изучает фондовый рынок». Ее выводило из себя их пренебрежительное отношение, а Эш, обычно очень чуткая к чувствам окружающих, так внимательно следила, чтобы всем хватило напитков, что не заметила ни ярости Жюль, ни равнодушия этой парочки. На том ужине Жюль и Деннис были чужими. Все прочие же находились в своей стихии, за оградой, в камерном холодильнике богатства и значимости.

Вечер привел их в уныние, дал понять, что предстоит еще немало, но Жюль с Деннисом никогда не заговаривали об этом. Им бы по дороге из шикарной двухквартирной мансарды посмотреть друг на друга и сказать: «Какие же мы идиоты». Если бы на месте Денниса был Итан, она высказалась бы примерно так: «Мы „Идиотес“. Это вроде названия греческой пьесы, какую хотела бы поставить Эш».

Жюль думала об этой парочке и других друзьях, которых Итан с Эш обрели за сравнительно короткое время. Некоторые из их новых друзей работали на телевидении или в кино и ездили с побережья на побережье, как из Манхэттена в Бруклин. Неизвестно где Итан подружился с известным дурашливым фокусником, который как-то на ужине вынул фиги из носа и ушей Итана, а затем стер длинный волос Эш в порошок, который обозвал вулканическим пеплом.

— Как их зовут, эту парочку? — спросила Жюль Денниса. — Инвестиционного менеджера и волонтера-грамотея. Которых я допрашивала, а они плевали на нас с высокой башни и даже ни о чем не спрашивали. Овцу со стручком?

— Овцу со стручком? — рассмеялся Деннис. — Ты как скажешь. Их зовут Шайла и Дункан.

— Точно! — вспомнила и Жюль. — Пускай бы Эш с Итаном водили компанию с Шайлой и Дунканом, и не думали, что обязаны держаться за меня, за нас. Унизительно, насколько их жизнь отличается от нашей. Помнишь тот день в «Стрэнде»?

Пару недель назад Деннис и Жюль тащили по подземному переходу несколько бумажных сумок с книгами, они собирались продать их в огромном знаменитом книжном магазине «Стрэнд», который скупал подержанные книги. Сколько бы ты ни принес, говорил Деннис, они все равно заплатят 58 долларов, но даже ради этого стоит идти.

С 58 долларами в кармане чувствуешь себя увереннее. Когда на улице они пытались втащить свои битком набитые, успевшие разорваться сумки в магазин, им встретились Эш с Итаном — шли под ручку в тот же магазин так просто, поглядеть. Эш несла, держа за веревочку, коробку из булочной. Конечно, с уютно прильнувшими друг к дружке рогаликами.

— Привет, куда собрались? — Эш обрадовалась встрече. — Давайте поможем.

— Да, давайте, — поддержал ее Итан. — У меня максимум час, надо бежать на читку сценария. Я сачкую. А они там меня дожидаются.

— Дожидаются? — переспросила Жюль. — Не заставляй их ждать ради нас. Нам всего лишь надо отнести книги в «Стрэнд».

— Но я не хочу читать сценарий, — возразил он. — Боюсь. Там есть сцена, которую никто не знает, как исправить, просто кошмар. Я бы лучше пошел с вами в «Стрэнд».

Так что Эш с Итаном помогли им внести в магазин сумки, а потом еще стояли с ними в очереди среди тех, кто тоже принес книжки на продажу, а Жюль и Деннису пришлось это терпеть. В очереди стояла парочка наркоманов с явно крадеными подарочными изданиями, вроде такого: «Мис ван дер Роэ: Признание»[8], — мужчина, замызганный, будто из печной трубы вылез, и женщина, стучащая зубами. Тот день в книжном магазине, в одной очереди с наркоманами, был столь откровенно унизителен, что Жюль не говорила об этом с Деннисом. Но теперь, когда она все-таки не сдержалась, он спокойно ответил:

— Ерунда.

— Да, — сказала Жюль. — Когда я сейчас об этом думаю, когда список сулит такие перспективы, я чувствую себя так, будто они видели, как мы продаем собственные почки.

— Они в ужас бы пришли, если бы это услышали, — сказал Деннис. — Разве вы с Эш не лучшие подруги? Разве ты не любишь Итана больше всех остальных мужчин… не считая меня, конечно?

— Да, — сказала Жюль. — Но чем лучше я представляю, насколько изменилась их жизнь, тем лучше понимаю, что они по-прежнему будут делать вид, будто в сущности не изменилось ничего. Теперь я понимаю: когда Итан платит за обед, он просто не хочет, чтобы мы знали всю правду, не хочет ставить нас в неловкое положение.

— И в чем же правда? — спросил Деннис, убирая ногу, которую она оставила в покое.

— В том, что через несколько лет ему уже не придется беспокоиться о заработке. В том, что он до конца жизни сможет делать, что хочет. К этому уже идет. А еще в том, что и Эш сможет делать, что хочет.

— Ну да, скорее всего, — согласился Деннис. — Благодаря ему.

— Точно. Благодаря ему и его влиянию. Ему и его деньгам. Спорю на что угодно, через пару лет Эш тоже сделает карьеру. Ей больше не придется распыляться на мелкие проекты.

Эш пока не особенно везло в режиссуре. Ее резюме мало чем отличалось от резюме сотен выпускниц Лиги Плюща[9] — тех женщин, которые стремились «в искусство» и жили в ожидании внезапного взлета, когда «искусство», это туманное место, распахнет перед ними двери. Несмотря на связи, приобретенные в детстве, в Йельском университете и городе, Эш бралась за низкооплачиваемую либо вовсе не оплачиваемую работу в театре, когда предлагали. Поставила несколько одноактных пьес в доме престарелых. Вместе с двумя друзьями по колледжу в самом оживленном месте Центрального вокзала готовила «живое» представление под названием «Пассажиры», к досаде настоящих пассажиров, которые были вынуждены обходить их, чтобы попасть на свой поезд. Но это все были случайные подработки, а тем временем Эш делала наброски представлений феминистской направленности, которые ей хотелось поставить — «Лисистрата»[10] на современный лад, вечер, посвященный драматургу Кэрил Черчилль[11], — читала толстые сложные книги по теории русского театра, и жизнью была довольна, не падала духом и о деньгах не волновалась.

— Ты не можешь знать, как за пару лет сложится ее карьера, — не согласился Деннис.

— Могу. И знаю.

На Жюль словно снизошло озарение, какого не случалось до сих пор. Она поняла, что один только талант ничего никогда не решает. Решают всегда деньги. Итан был виртуоз в своем деле, и он мог бы заниматься им, если бы даже его не поддерживал и не помогал советами отец Эш, но он и вырос в очень непростом мире, и это тоже пошло ему на пользу, как и женитьба на девушке из богатой семьи. Эш была талантлива, но не так явно. Об этом никто не говорил, никогда. Но, ясное дело, повезло, что в помыслах об искусстве ей не приходилось заботиться о деньгах. Обеспеченное детство дало ей преимущество, а Итан подхватил эстафету.

— Мне ужасно неприятно это говорить, — сказала Жюль Деннису. — Я люблю ее, она моя лучшая подруга. Она очень целеустремленная, много читает и учится, всерьез увлечена феминизмом. Но разве не правда, что многие талантливы не меньше, но все они вкалывают как проклятые? У нее есть хорошие задумки. Но сильна ли она в режиссуре? Разве в театральном мастерстве она сравнится с Итаном? Нет, убей меня бог прямо на этом месте!

Деннис посмотрел на нее и сказал:

— Твой несуществующий бог, мисс Еврейская Атеистка? Сомневаюсь.

И пошел на кухню, а она следом. В раковине, к смятению Жюль, горой громоздились тарелки, оставшиеся после вчерашнего ужина, китайской еды на вынос, и Деннис без слов плеснул желтого жидкого мыла на эту гору и взялся за измочаленную губку. Он явно намеревался перемыть всю посуду руками, наставить ее как попало на сушилке и тем самым выполнить работу, которая лишний раз проиллюстрирует неравенство между их семьей и Итаном с Эш. Жюль задумалась, не с умыслом ли Деннис это делает.

— Эш не гений, не думаю, — говорила Жюль под шум воды. — Может, ей это и не нужно. Я всегда считала, что все решает талант, но, может быть, всегда важнее деньги. Или даже класс. Или если даже не сам класс, тогда связи.

— Ты только сейчас это поняла? — спросил Деннис. — Столько примеров этому по всему миру, не видишь разве?

— Я туго соображаю.

— Неправда.

— Наверняка года через два-три у нее будет свой театр, посвященный пропаганде женского труда, — сказала Жюль. — Атеней[12] Эш Вулф.

— Свой театр? С ума сошла, — вернул ее к действительности Деннис. — Вот, вытри-ка лучше тарелки. Не лезут в сушилку.

Он протянул ей тарелку, она взяла ее и схватила полотенце, на ощупь оно оказалось грязноватым, почти сальным. Ей вдруг захотелось заплакать.

— Деннис, — попросила Жюль. — Оставь посуду в покое. Пойдем куда-нибудь.

— Куда? — спросил он.

— Не знаю. Пошли просто пройдемся, что ли. Сделаем что-нибудь, что еще бесплатно в Нью-Йорке и от чего поднимается настроение, когда чувствуешь себя несчастной.

Он внимательно посмотрел на нее, не вынимая рук из раковины, а затем медленно поднял их и открыл слив. Вода ушла с неприличным хлюпаньем, а Деннис вытер руки, с которых капала вода, об штанины и притянул Жюль к себе.

— Успокойся, милая, — сказал он. — У нас столько всего хорошего. Мы здесь, в нашем гнездышке. Ладно, в нашем дрянном гнездышке. Но мы здесь.

Эти слова ее растрогали. Он был так добр к ней, даже когда она ныла, бушевала, сходила с ума. От него пахло лимонным мылом, а от нее, скорее всего, какими-то химическими веществами, которые выбрасываются, когда злишься.

— Я люблю тебя, Деннис, — осторожно сказала она. Ей хотелось, чтобы он понял это именно сейчас. — Я так сильно тебя люблю. Ты чудесно со мной обращаешься, даже когда я такая, как сейчас. Мне очень тяжело осознавать, как сильно мы от них отличаемся. Я поняла, что не добьюсь успеха, играя на сцене. Поняла, что хватит пробоваться во всех этих пьесах. Дело не в том, что сказала Ивонн. А прежде всего в том, что актрисой мне не быть. Играть на сцене, быть смешной — так я попала в этот мир. А потом пришлось все бросить. Но у Эш все по-другому. Они с Итаном непотопляемы. Он талантливый, колоссальный. А она у него под крылышком. И думать, что мы как-нибудь обойдемся тем, с чем остались… ну, теперь-то я знаю, что не обойдемся.

Она говорила, и лицо Денниса менялось. Любовь и доверие отступали. Теперь он устал от нее, накатила новая волна.

— Я думал, ты успокоилась, — сказал он. — А ты снова заводишься. У меня нет на это сил, Жюль, серьезно, нет. Что ты хочешь от меня услышать? Намекаешь, что тебе надо, чтобы я тоже сколотил состояние? Чтобы я стал кем-то другим, тогда и ты станешь другой?

— Нет, — возразила она. — Вовсе нет.

— А мне именно такие мысли приходят в голову, когда все это слышу, — сказал Деннис.

— Ты ошибаешься, — ответила Жюль.

— Прости, — взволнованно добавила она. — Мне не надо было продолжать. Это вредно.

— Да, — сказал Деннис. — Именно так и есть. Крайне вредно. Тебе надо помнить об этом, Жюль. Почаще вспоминать, что эти рассуждения с тобой делают. И со мной.

В эту секунду зазвонил телефон, и Жюль с облегчением ответила на звонок. Так не раз уже заканчивались их споры. Кто-нибудь звонил, а когда разговор по телефону заканчивался, спорить уже было практически не о чем. Но на сей раз звонила Эш, предлагала вместе поужинать. Открылся новый азиатский ресторан, сказала она, где изумительные овощные роллы с соевой лапшой. Эш говорила, как всегда — горячо, с увлечением, — и слышно было, как Итан подсказывает ей, мол, скажи, отказ не принимается, без них и еда не в удовольствие.

Эш спросила:

— Пойдете?

Жюль прижала трубку к груди и посмотрела на Денниса.

— Спрашивают, пойдем мы или нет. Что говорить?

Он пожал плечами и ответил:

— Решай сама.

И они пошли. Еда была вкусной, а друзья такими, как всегда. Казалось, они ничуть не изменились, не разбогатели, не живут в другом мире, и от этого стало легче. Но когда принесли счет, Итан протянул за ним руку, а Жюль и Деннис попытались заплатить сами или уж на худой конец пополам, но в итоге счет достался Итану. Вот так, тихо, но примечательно, начался новый этап их жизни. С того вечера и в последующие 25 лет Итан Фигмен оплачивал почти все ужины и поездки.

* * *

В первое совместное путешествие они отправились в июле 1987-го — в Танзанию, чтобы подняться на Килиманджаро. Поехали и Роберт с Джоной, которые уже несколько месяцев жили вместе. Для Эш и Итана такие путешествия были в новинку.

— Самым шикарным местом, куда меня возили родители, была голландская Пенсильвания, — рассказал Итан. — Смотрели на людей в шарабанах, мама фотографировала «Полароидом» даже там, где запрещалось снимать, кто-нибудь кричал на нее, и родители из-за этого цапались. Потом мы накупили местной ерунды и вернулись домой.

Как бы то ни было, Итан попросил свою помощницу, если ей не трудно, срочно подыскать тур для трех супружеских пар. Куда-нибудь «за пределы моей зоны комфорта»[13], — уточнил он.

— Обращаться к помощнице с таким вопросом — это для меня уже выход из зоны комфорта, — пожаловался Итан. — Да и просто само наличие помощницы — за пределами зоны комфорта.

Помощница, начитавшаяся в колледже Хемингуэя, посоветовала Килиманджаро. Тур стоил дорого, Итан забеспокоился, но Эш напомнила:

— Тебе двадцать восемь, и ты независим в финансовом отношении. Ты больше не маленький ребенок своих безумных родителей, которым вечно не хватает денег. Ты можешь ездить в новые места и вообще пробовать что-то новое. И можешь тратить на это деньги. Правда.

Помощница записала всех на восхождение с первоклассной альпинистской экипировкой. После двух месяцев тренировок в рамках подготовки к подъему три пары присоединились к другим альпинистам в зале гостиницы в Аруше, где проводники попросили их вынуть снаряжение для проверки.

— Надо же, — услышала Жюль голос Эш. — Все подходит.

Жюль догадалась, что ни Итан, ни Эш сами не ходили за покупками и не собирали чемоданы в поездку. Свое собственное снаряжение они видели в первый раз.

Последующий отпуск ознаменовался другими маленькими открытиями. Джона с Робертом хотели путешествовать вдвоем и отстали от них. В Париже Итан решил купить Эш подарок, сюрприз, «что-нибудь особенное», сказал он, взял с собой Жюль, и они ушли будто бы за croque monsieurs[14].

В сверкающем бутике на рю де Севр Жюль неожиданно спросила:

— Откуда ты знаешь, как надо себя вести, если ты богат?

Итан удивленно посмотрел на нее и ответил: да ниоткуда, просто импровизируешь, по ситуации. Он, казалось, недоволен вопросом и своим ответом, словно ему пришлось признать, что его жизнь повернулась — словно корабль государства, медленно и постепенно, с сильными, резкими судорогами под килем.

Но потом, со временем, Жюль заметила, что Итан импровизирует все меньше. Он стал лучше одеваться, а когда ему дали карту вин в ресторане в Мадриде, явно не растерялся. Где он научился разбираться в винах? Занимался по вечерам с репетитором? Но спрашивать она больше не могла.

Итан не был деревенщиной, а был вежливым, скромным и воспитанным. Жюль не ожидала, что он так быстро свыкнется с деньгами, и расстроилась. Ей и Деннису непросто было даже время найти поехать с Итаном и Эш. У новоиспеченных социальных работников и УЗИ-специалистов очень короткий отпуск. Негодующий Итан и не столь сильно негодующая Эш в итоге вынуждены были приспособиться.

Как-то утром в Венеции, куда в 1988 году обе пары приехали в свой пятидневный отпуск, лежа в кровати с Деннисом в гостинице «Бауэр Грюнвальд», двадцатидевятилетняя Жюль Хэндлер приоткрыла один глаз и равнодушно оглядела комнату. Ничего общего с тем, как путешествовали ее знакомые. Ее немногочисленные друзья по школе социальной работы рассказывали друг другу об отпуске, советовали дешевый комплексный тур на Ямайку или низкие цены на гостиничные номера в Сан-Франциско. Эта гостиница в Венеции подходила для старинных европейских семей с родовыми деньгами, «здесь могли бы остановиться фон Траппы, если бы путешествовали, а не бежали от нацистов», написала Жюль на открытке Джоне. «Спасите! — приписала она внизу. — У меня похитили драгоценности!» Гостиница совсем не чувствовала своего возраста. Сквозь волнистое оконное стекло виден был небольшой кусочек канала. На подносе с вечера заветривались тарелки из-под фруктов и сыра. Потолок был с кессонами, а голова спящего Денниса покоилась на длинной подушке, украшенной барочными завитками.

К тому времени «Фигляндию» закупили рынки по всей Европе и в Великобритании, и Итан вел переговоры с телевидением. Он ненадолго уехал в Рим, а Деннис и Жюль остались в Венеции. Эш решила, что, пока Итан будет в Риме, она может слетать в Норвегию, «оглядеться», раз собирается ставить «Призраков» Ибсена в небольшом театре «Оупен Хенд» в Ист-Виллидж. Она осаждала театр и дожидалась решения. Эш и в самом деле собиралась оглядеться в Норвегии, но Жюль знала, что Эш собирается еще встретиться с Гудменом. Эш давно с ним не виделась. Из Норвегии в Исландию было два часа на самолете, и все, кроме Итана, поняли, что Гудмен присоединится там к сестре.

Эш не упускала возможности навестить брата. С ее стороны перенести тайну Гудмена во взрослую жизнь было неосторожно и самонадеянно. В подростковом возрасте поддерживать подпольные отношения с беглым братом было сложно, но теперь, когда она стала жить с Итаном, а затем и вышла за него замуж, осложнений стало намного больше. Несколько лет после той поездки в Исландию раз в месяц или около того, когда они с Эш оставались наедине, Жюль могла внезапно спросить: «Есть новости от брата?»

Эш оживлялась. Ей нужно было говорить о Гудмене с кем-то, кроме родителей. Она отвечала что-нибудь вроде: «У него все в порядке, правда. Сейчас он работает помощником архитектора. Просто ему нравится в этой среде. И он продолжает заниматься строительством».

Как-то, около года тому назад, Эш сказала Жюль, что ее родители отправились проведать Гудмена, и тот, похоже, «приболел». «В каком смысле?» — уточнила Жюль. «Ох, — сказала Эш, — да в том, что Гудмен (тогда ему было 29) целую ночь торчал с пьяницами и наркоманами и подсел на кокаин». Вулфы согласились оплатить лечение в стационаре. Проведя месяц в суровой исландской лечебнице, Гудмен вернулся в свою квартиру над рыбной лавкой в центре города. Уже несколько лет, как он не жил у Гудрун с Фалькором. У них появился свой ребенок, дочка-малютка, и комнату Гудмена заняли под детскую. Кроме того, Гудрун совершила стремительный, по-настоящему звездный карьерный взлет в качестве художницы по тканям. Благодаря деньгам Вулфов она сумела усовершенствовать свое мастерство. Поразительно, что в мирах есть меньшие миры, неведомые тебе субкультуры, в которых кто-то своим искусством обращает на себя внимание. Конечно, это было замечательно, но все равно казалось чем-то несовместимым, высшей точкой напряжения, что Гудрун Сигурдсдоттир стала суперзвездой в мире исландского ремесла.

Держи это при себе, велели Жюль Вулфы летом 1977-го, когда это случилось, и как девочка с кротким безответным взглядом, какой она была и какой, наверно, останется навсегда, — смешная, но послушная, бестолочь и растяпа, — она легко подчинялась им многие годы. Вера семьи в невиновность Гудмена была для них решающим мотивом, и в равной степени передалась ей. Только потом, позже, ее как громом поразило, как она позволила себе жить в этом тумане уверенности, которая не была уверенностью, в состоянии, которое ей навязали в детстве. В школе социальной работы преподаватель, одна из немногих по фрейдизму, пожилая женщина в шерстяной кофте со свалявшимися комками на рукавах, рассказывала о том, как пациент может «знать, не зная».

Первые несколько лет после бегства Гудмена Жюль не с кем было поговорить о случившемся, кроме Эш. Но потом, осенью 1981 года, вскоре после переезда в Нью-Йорк на званом ужине ее подруги по колледжу Изадоры Топфельдт — бедной Изадоры, которая после сорока погибла в автокатастрофе, — там за дополнительно приставленным столом она познакомилась с искренним, надежным, безыскусным Деннисом Бойдом. Когда три месяца спустя она снова с ним встретилась, отношения быстро переросли в любовь, которую она чувствовала по-разному, в частности ей сильно захотелось раскрыть перед ним душу и все рассказать, и она знала, что исповедь будет принята с пониманием и одобрением.

Жюль поведала Деннису обо всем, в том числе о том, что Вулфы тайно помогают своему сыну. Деннис поразился.

— Они посылают ему деньги? — спросил он. — Знают, где он, и скрывают от полиции? Уму непостижимо. Непостижимая самонадеянность.

— Наверно, многие родители, если уверены в невиновности своих детей, сделали бы для них то же самое, — ответила Жюль, повторив то, что однажды сказала Эш. Она и знать не знала, какие чувства родители питают к детям.

— И все-таки, — сказал Деннис, — ты никогда не думала о том, чтобы выдать его?

— Думала, — согласилась она. — Не всерьез. Мне просто не хочется участвовать в этом. Не так. Я не имею права.

— Понимаю, — кивнул Деннис. — В моем прежнем доме, прямо над Изадорой, жила семья. Мать страшно оскорбляла пятилетнюю дочь, обзывала ее никчемным куском дерьма и прочее в том же духе. Наконец кто-то из соседей обратился в службу опеки, и девочку забрали у матери, которую та явно любила, несмотря ни на что. А потом Изадора рассказала, что, говорят, девочку взяли в приемную семью, и там до нее домогался сводный брат, который намного старше нее. Так что никогда не знаешь, к чему приведут твои действия.

— Но, должен сказать, — добавил Деннис, — Вулфы поступили безрассудно. Поступают безрассудно. А еще более безрассудно то, что они скрывают это от Итана. То, что Эш скрывает. Ничего себе дела.

Он, раздраженный всем этим, покачал головой: привилегия, особое право. Он не находился под влиянием этой семьи. Не был очарован ими настолько, чтобы чувствовать ответственность за ставшую ему известной информацию о разыскиваемом преступнике.

— По правде, мне нельзя было тебе рассказывать, — сказала Жюль. — Но пришлось. Эш никогда не узнает, что я рассказала, поэтому ты даже не упоминай об этом никогда. Это важно, правда. Даже если мы когда-нибудь разойдемся и ты меня возненавидишь, ты никому не расскажешь о Гудмене, договорились?

Она сообразила, что говорит так же, как тем вечером в кафе «Норск» к ее удивлению говорил с ней Гил Вулф, практически угрожая ей.

— Не могу поверить, что проболталась тебе, Деннис, — продолжала она. — С чего бы это?

Он весело улыбнулся:

— С чего-то серьезного!

— Похоже на то, — согласилась она. — Но ты можешь прямо сейчас позвонить в полицию, и Гудмена арестуют. И наверняка всех Вулфов тоже.

— И тебя, — подсказал Деннис.

Замолчали. Он хватил лишнего.

— Я пошутил, — поспешно сказал он. — Я никогда не причиню тебе вреда.

— Знаю.

— Я люблю тебя, — продолжал Деннис. — А теперь, когда ты мне все рассказала, люблю даже больше.

— Но почему? — спросила она. — Что тут общего?

— Потому что мы мало друг друга знаем, и все-таки ты рассказала мне об этой истории. Я глубоко ценю это. Это все равно что… объяснение в любви. Но Итана мне жалко, — продолжал Деннис задумчиво. — Он гений, но даже не знает самого важного о своей подруге и ее семье.

— Мне не нравятся Вулфы, — добавил он. — Эш, конечно, мне нравится, вы с ней близкие подруги и все такое, но мне не нравится их сговор.

— Не обязательно, чтобы они тебе нравились.

— Ты уверена?

— Уверена.

Кроме Жюль, Денниса еще никто ни во что не впутывал. Он был благодарен, что стал частью ее жизни, а предыстория неизвестного ему Гудмена Вулфа, насколько он мог судить, больше не имела отношения к чему бы то ни было.

Сейчас, в 1988 году, в Европе Эш не во всем обманула Итана, сказав, что проведет два дня в Норвегии. Она всего лишь опустила основной пункт своих планов. Она на самом деле остановилась в «Гранд-отеле» в Осло. Эш уехала в Осло, Итан — в Рим, а Деннис и Жюль остались в Венеции сами по себе. Внезапно в этом обескураживающе дорогом гостиничном номере Жюль занервничала. Ей вдруг стало не по себе наедине со своими мыслями, и она схватила Денниса за руку, хотя он еще спал.

— Деннис, — позвала она. — Деннис.

— Что?

Он открыл глаза и прижался к ней, она почувствовала его дыхание, резкое, но не противное. Крепкое. Запах дубовой коры, от вчерашней выпивки. Еще сонный, он инстинктивно взобрался на нее, и она ощутила его непроизвольное возбуждение, в чем не приписывала себе никакой заслуги. Он отыскал нужное положение, и хотя ее мучило смутное беспокойство и одиночество и хотелось просто поговорить с ним все равно о чем, так было тоже хорошо, если не лучше. Секс в номере итальянской гостиницы действует на американцев необычно: они начинают чувствовать себя итальянцами. В двадцать девять Деннис выглядел почти как итальянец, со слегка отяжелевшим смуглым лицом, темными глазами и густыми волосами на груди и подмышками. Одна из украшенных завитками подушек тяжело, как якорь, грохнулась на пол. В полудреме Деннис, словно пушинку, поднял Жюль и усадил на себя, но она протянула обе руки вниз, чтобы не попасть в неловкое положение, когда женщине приходится поправлять, а мужчина тактично смотрит в сторону или, бывает, откровенно пялится. Убеждаться, что мужской член вошел в тебя правильно и не причинит боли, входя глубже, все равно что, сидя в машине, пытаться вставить металлическую часть ремня безопасности в паз. Ждешь щелчка, так же как здесь, в кровати итальянской гостиницы, ждешь щелчка другого рода, идущего из загадочных глубин. Секундная задержка, а потом никакого сопротивления, и ты по-дурацки счастлива, что все получилось, словно поместить внутрь себя мужской прибор — невесть какое важное дело, вроде устранения критической поломки космического корабля.

Лежа под ней на гостиничной кровати, Деннис закрыл глаза, чуть приоткрыв рот и высунув язык. Она подумала об Эш и Гудмене в разных кроватях в смежных гостиничных номерах где-то на континенте, и сразу вспомнила, как в гостиной Вулфов в «Лабиринте» однажды поцеловала Гудмена, искала языком его язык, и нашла, но ему надоело, и он ушел от поцелуя. Она наклонилась вперед, прижалась губами к губам Денниса, и он ответил без насмешки или скуки, а с полной отдачей. Крепкие, мягкие губы, полузакрытые глаза, не до конца проснувшееся тело, чьи феромоны притягивали ее, хоть это влечение так навсегда и останется не вполне объяснимым.

Позже они спустились позавтракать, и им подали один из тех странных завтраков, какие подают в гостиницах Европы, где главное место отведено яйцам вкрутую, пшеничным хлебцам и еще, сразу после яиц и до хлебцев, будто это вполне нормально, субпродуктам. В утренней столовой, словно в Вавилоне, они с Деннисом сидели за столом между испанцами и немцами. Жюль сказала Деннису:

— Интересно, как Гудмен сейчас выглядит. Ему уже тридцать. Господи, Гудмену тридцать лет. Невозможно себе представить.

— Ну, ты знаешь, я никогда его не видел, но, скорее всего, он сильно потрепан, — ответил Деннис. — Вроде бы это происходит со всеми, кто курит, пьет и сидит на наркотиках? Кожа у них портится и становится, как это называется, потертой.

Она представила, как Гудмен, сморщенный, опустошенный, больной, растянулся на одной из двуспальных кроватей в номере «Гранд-отеля» в Осло. Он длинный и занимает кровать целиком, а сестра лежит на соседней, оба курят и смеются. Для Эш большая радость и облегчение увидеться с ним, убедиться, что в целом он в порядке, услышать его медлительный, злобно-насмешливый голос и всматриваться в черты его лица, которые когда-то были вытесаны похожими на ее. Любовь брата и сестры, чья разница в возрасте всего год, нерушима. Это не родственность душ и не романтика, а скорее страстная верность исчезающему бренду.

Сестрица, впусти меня.

Жюль и Деннис вернулись на скором поезде в Рим, где встретились с Итаном и Эш. В последний вечер отпуска обе пары обедали на Пьяцца-дель-Пополо и делились впечатлениями. Итан рассказал о бурных встречах с руководителями итальянского телерадиовещания РАИ[15], где переговоры сочетались со всевозможными закусками и винами, которые плохо уживались в нем друг с дружкой, когда он с людьми из РАИ до двух утра праздновал длительный рейтинговый успех «Фигляндии», известной в Италии как «Мондо Фиг!».

Жюль и Деннис рассказали о праздных выходных в Венеции.

— Деннис и Жюль валяют дурака в Венеции, — прокомментировал Итан. — Свежие комиксы.

Они поговорили о прогулках по мокрым, невозможно узким улицам.

— Что интересного в Осло? — спросил Итан у Эш. — Ты не сунула королю пятерку, чтобы я попал в список номинантов на Нобеля?

— Мне понравилось в Норвегии, — ответила Эш, чуть пожав плечами. — Я с удовольствием погуляла по городу, представляла себе атмосферу спектакля.

Жюль вспомнила: о, да, Ибсен, предлог для поездки Эш в Осло. «Призраки» Ибсена. Женщины, обнажающие на сцене грудь, соски покрыты люминесцентными красками, что в приглушенном свете будет выглядеть потрясающе. Интересно, Эш не забавляет название? Гудмен скрылся на земле призраков, через двадцать лет после бегства из Нью-Йорка от суда, но периодически оживал, мечась между призраками и живыми людьми. Мать отправляла ему посылки, как прежде в «Лесной дух», но вместо дюжины репеллентов и сыра в банках теперь она слала протеиновый порошок и витамины в желтых пузырьках. Эш отправляла брату книги, помня о том, что ему нравилось в юности и руководствуясь этим во взрослой жизни. Она посылала ему недавнего Гюнтера Грасса, Томаса Пинчона, Кормака Маккарти и роман молодого гения Дэвида Фостера Уоллеса «Метла системы». Как-то она добавила свою любимую книгу «Драма одаренного ребенка» с запиской, что в книге много общего с ее жизнью, но не с его, хотя, может, ему она все равно покажется интересной, раз у них одни и те же родители. Гудмен прочитывал все, что сестра присылала, послушно мешал свой скир с протеиновым порошком и глотал витамины. Занимался строительством. Вечерами, а иногда по утрам курил марихуану, временами возвращался к кокаину и опять оказывался в рейкьявикской лечебнице казарменного типа.

— За отпуск, «Мондо Фиг!» и, как всегда, за ваше благородство, — произнес за обедом Деннис, подняв бокал. Они с Жюль за последнее время освоили это дело.

Начав произносить тосты, можно считать, что окончательно перешагнул в полноценную взрослую жизнь.

После долгого перелета из Рима Деннис и Жюль на машине доехали до своего дома без лифта на 84-й Западной улице. Итан не поехал домой, сразу умчался на читку сценария. Его ждут, сказал он, как обычно. Перед входом в свое тесное съемное жилище Жюль и Деннис посмотрели вверх и одновременно скривились, а потом рассмеялись. Ни носильщиков, ни погрузчиков, наверху ни подносов с фруктами и сыром, ни мягких халатов. Они протиснулись с чемоданами в узкий вестибюль и, развернув их боком, осторожно поволокли вверх по ступенькам. Запыхавшись, вошли в квартиру и обнаружили слой пыли пятидневной давности. Яростно мигал автоответчик, две мухи воевали из-за кухонной раковины, протухший сток которой пах, должно быть, приятно. И снова жизнь стала сложной, привычной и полной огорчений.

Теперь уже они нескоро поедут отдыхать. Оба брали отпуск наперед. Со временем, закончив учебу, Жюль стала делить время между больницей и несколькими частными пациентами, которых ей направили старшие соцработники. На этих пациентах она зарабатывала мало. Тучный мужчина, который плакался, что его бросила жена, и подросток, который не хотел говорить ни о чем, кроме Сида Вишеса. «Будто читаешь каждый раз новый роман, — рассказывала Жюль Эш. — Работать с пациентами так захватывающе, хоть и страшно, что я из-за недостатка опыта не смогу им помочь». Жюль и Эш все время разговаривали о своей работе — Жюль была полна энтузиазма и стремления помогать пациентам, но сомневалась в своих силах; Эш со страхом и азартом ждала, когда сможет приступить к постановке пьесы.

И одновременно с тем, как складывалась их карьера, обе они начали задумываться о детях. Время было пока неподходящим, Деннис с утра до ночи работал в «МетроКэр», клинике в Верхнем Вест-Сайде, куда устроился после курсов УЗИ, но, может, через год? Иногда Жюль и Эш вслух мечтали о том, чтобы их дети родились в одно и то же время, чтобы они могли вместе их растить и чтобы дети подружились — подружились на всю жизнь. Может, их дети поедут в «Лесной дух»!

Страницы: «« ... 7891011121314 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Этой станции давно уже нет на схемах метро. В 70-х годах при загадочных обстоятельствах здесь произо...
Эта книга об искусстве дыхания, основанном на современных научных исследованиях и древних практиках,...
Данная книга основана на опыте работы автора, кризисного психолога, с семьями, в которых один или бо...
Два эссе о Хемингуэе и Цветаевой были размещены в самиздате Максима Мошкова — братском кладбище граф...
Увлекательный исторический роман об одном из самых известных свадебных платьев двадцатого века – пла...
Процесс изменений всегда является сложным и непредсказуемым, особенно в России. Люди не хотят менять...