Стеклянные дома Пенни Луиза
Матео посмотрел на свою жену Леа, на своего друга Патрика. Все трое были одногодками – по тридцать три, но они с Леа определенно выглядели старше, чем Патрик. Морщины. Седина. Они всегда так выглядели или стали такими после появления мантии и маски?
Когда они познакомились в университете, Леа была высокая и стройная, как ива. За эти годы она утратила былую стройность. Стала больше похожа на клен. Округлилась. Посолиднела. Ему это нравилось. Выглядело основательнее. Уменьшалась вероятность слез.
У них было двое детей, оставшихся дома с родителями Леа. Матео знал, что, когда они вернутся, это будет все равно что войти в логово хорька. Дети, находящиеся под сомнительным влиянием матери Леа, наверное, совсем одичали.
Но если откровенно, ничего страшного в этом не было.
– Гамаш в бистро со своей женой. Все услышат, – сказал Патрик. – Давайте лучше подождем.
– Но все и должны услышать, – сказала Леа, вставая. – Верно? Разве не в этом смысл?
Разговаривая, друзья не смотрели друг на друга. И даже на завораживающий огонь в камине. Все смотрели в окно гостиницы. На деревенский луг. Пустынный. Если не считать…
– Может, тебе лучше остаться? – предложила Леа Патрику. – А мы пойдем.
Патрик кивнул. Он вчера простудился, и у него все еще ломило кости. Он подтащил свое кресло поближе к огню и налил себе крепкого горячего кофе.
Арман Гамаш не смотрел на завораживающий огонь в большом камине бистро. Он смотрел в свинцовое стекло окна, с его дефектами и небольшим искажением. Смотрел на холодный ноябрьский день и на существо на деревенском лугу.
Создавалось впечатление, словно над ним поставили стеклянный купол наподобие тех, под которыми хранят чучела животных. Фигура в мантии стояла в полном одиночестве, изолированная, а деревня вокруг жила своей жизнью. Темное существо ограничивало свободу передвижения – все старались обходить его стороной.
Жители деревни были на грани. Нервничали. Косились на черную фигуру и тут же отворачивались.
Гамаш перевел взгляд в сторону и увидел Леа Ру и ее мужа Матео Биссонетта – они вышли из дверей гостиницы и быстро зашагали по дорожке. Их дыхание клубилось в морозном воздухе.
Они появились с шумом, потирая руки и плечи. Никто не ожидал, что в ноябре будет так холодно, и они не привезли с собой теплой одежды.
– Bonjour, – сказала Леа, подойдя к столику Гамашей.
Арман поднялся, Рейн-Мари кивнула и улыбнулась.
– Не возражаете, если мы к вам присоединимся? – спросил Матео.
– Прошу вас. – Рейн-Мари указала на свободные стулья.
– Вообще-то, – сказала Леа слегка смущенно, – я подумала, что Мирна не будет возражать, если мы поговорим в ее магазине. Вы согласны?
Арман посмотрел на Рейн-Мари. Их обоих удивило это предложение. Рейн-Мари встала.
– Если Мирна не против, то и я тоже, – сказала она. – Разве что…
Она сделала жест в сторону Армана, намекая, что, возможно, они хотят поговорить именно с ним. Рейн-Мари привыкла к этому. О некоторых вещах люди предпочитают рассказывать только копу и не хотят, чтобы мадам Коп их слышала.
– Non, non, – возразила Леа. – Пожалуйста, пойдемте с нами. Мы хотим, чтобы и вы услышали. Хотим узнать, что вы думаете.
Взяв свои чашки с кофе, Гамаши в недоумении последовали за Леа и Матео в книжный магазин Мирны.
Мирна ничуть не возражала.
– Утро сегодня тихое, – сказала она. – Очевидно, что Смерть, стоящая на посту посреди деревни, плохо влияет на бизнес. Придется обратиться в Коммерческую палату.
– Не уходи, – попросила ее Леа. – Твое мнение мы тоже хотели бы узнать. Правда, Матео?
Это прозвучало вовсе не как вопрос. И хотя сначала муж посмотрел на нее неуверенно, он быстро пришел в себя и кивнул.
– Мнение о чем? – поинтересовалась Мирна.
Леа жестом пригласила всех занять места на диване и в креслах, словно она была здесь хозяйкой. Мирна и не подумала обижаться, ей нравилось, что Леа чувствует себя здесь как дома. К тому же в этом жесте не было ничего официозного. Леа придала ему любезный, а не требовательный оттенок.
Когда все устроились, Матео положил на сосновый кофейный столик стопку бумаг.
Гамаш заметил, что это в основном статьи из испанских газет.
– Вы можете мне сказать, о чем тут написано?
– Прошу прощения. – Матео перебрал бумаги. – Я хотел положить вот это наверх.
Розовый цвет, тут не ошибешься: «Файнэншл таймс».
Автором статьи на первой странице был Матео Биссонетт. Гамаш обратил внимание на дату.
Восемнадцать месяцев назад.
Статья сопровождалась фотографией. На ней был изображен мужчина в цилиндре и фраке, с портфелем, на котором виднелась какая-то надпись. Мужчина выглядел щеголеватым и в то же время потрепанным.
Гамаш надел очки и вместе с Рейн-Мари и Мирной склонился над изображением.
– Что написано на портфеле? – спросила Мирна.
– Cobrador del Frac, – ответил Матео. – Сборщик долгов во фраке. Кобрадор.
Гамаш начал читать статью, но остановился и посмотрел на Матео поверх своих полукруглых очков:
– Продолжайте.
– Мои родители живут в Мадриде. Года полтора назад отец переправил мне по электронной почте эту статью. – Матео перебрал распечатки и нашел статью из другой газеты. – Он всегда ищет что-нибудь, что может заинтересовать меня. Как вы знаете, я журналист-фрилансер.
Гамаш кивнул и углубился в испанскую статью, в которой тоже была фотография коллектора во фраке и цилиндре.
– Я предложил идею разным изданиям, и «Файнэншл таймс» купила у меня эту историю. Так что я отправился в Испанию и провел там кое-какое расследование. Сборщик долгов во фраке – типичный испанский феномен, и число этих людей выросло с финансовым кризисом.
– Этот человек – коллектор? – уточнила Рейн-Мари.
– Oui.
– Да, вид у них куда более приятный, чем у коллекторов в Северной Америке, – заметила Мирна.
– Они не такие, какими кажутся, – возразил Матео. – Нисколько не цивилизованные и не обходительные. Это скорее маскировка, чем костюм.
– И что же они маскируют? – спросил Гамаш.
– То, что собирают, – ответил Матео. – Коллекторское агентство в Канаде может изъять у вас машину, дом, мебель. Сборщик долгов во фраке забирает нечто совершенно иное.
– Что? – спросил Арман.
– Вашу репутацию. Ваше доброе имя.
– Как он это делает? – спросила Рейн-Мари.
– Его нанимают для слежки за должником. Он всегда держится на расстоянии, никогда не заговаривает с объектом слежки, но всегда присутствует.
– Всегда? – переспросила она, видя, как встревоженно нахмурился Арман.
– Всегда, – сказала Леа. – Он стоит у вашего дома, следует за вами на работу. Ждет, когда вы оттуда выйдете. Если вы идете в ресторан или на вечеринку, он рядом.
– Но зачем? – удивилась Рейн-Мари. – Наверняка есть более легкие способы взыскания долгов. Письмо адвоката? Суд?
– На это уходит много времени, к тому же испанские суды завалены исками с начала депрессии, – сказал Матео. – Прежде чем вам вернут долг, могут пройти годы. Людям сходили с рук немыслимые поступки: они банкротили клиентов, партнеров, супругов, почти не сомневаясь, что никто не может заставить их вернуть долг. Сколько всяких афер провернули. Пока кто-то не вспомнил…
Он посмотрел на фотографию человека в цилиндре и фраке. И только теперь Гамаш заметил человека в толпе, на некотором расстоянии впереди, спешащего, но оглядывающегося назад. Воплощение зарождающегося страха.
А сборщик долгов во фраке шел следом. С неподвижным, бесстрастным лицом. Безжалостным.
Толпа расступалась, пропуская его.
– Он заставляет людей платить долги, угрожая позором, – сказал Матео. – На самом деле это выглядит ужасно. Поначалу кажется комичным, но потом мороз по коже. Недавно в Мадриде я сидел в ресторане с родителями. Приятный ресторан. Льняные скатерти, столовое серебро. Приглушенные тона. В таком месте удобно обделывать тайные делишки. А перед рестораном стоял кобрадор. Его пытались прогнать сначала метрдотель, потом владелец ресторана. Даже толкали его. Но он не сдвинулся с места. Стоял со своим портфелем. Смотрел в окно.
– Вы поняли, на кого он смотрел? – спросила Рейн-Мари.
– Поначалу – нет, но тот человек выдал себя. Заволновался, разозлился. Вышел наружу и стал орать на него. Но кобрадор никак не реагировал. А когда человек покинул ресторан, тот безмолвно пошел следом. Не могу вам точно сказать почему, но это наводит ужас. Я почти посочувствовал тому типу.
– Не надо им сочувствовать, – сказала Леа. – Они заслужили то, что получают. К услугам кобрадора прибегают только в самых крайних случаях. Человек должен совершить что-то из ряда вон, чтобы на него напустили кобрадора.
– И любой может его нанять? – спросила Мирна. – В смысле, откуда известно, что существует долг? Может, наниматель просто хочет унизить кого-то.
– Компания проверяет, – ответил Матео. – Какие-то злоупотребления, несомненно, есть, но по большей части, если вас преследует кобрадор, для этого есть веская причина.
– Арман? – спросила Рейн-Мари.
Он покачал головой, прищурившись:
– Это похоже на самоуправство. Брать правосудие в свои руки. Осуждать кого-то.
– Но тут нет насилия, – сказала Леа.
– О, насилие есть, – возразил Гамаш и ткнул пальцем в испуганное лицо на фотографии. – Пусть и не физическое.
Матео кивнул:
– Дело в том, что действует это очень эффективно. Люди почти всегда отдают долг, причем быстро. И нужно учитывать, что преследуются не невинные люди. Это ведь не первичное действие, а реакция. Люди обращаются к кобрадору, когда все другие средства исчерпаны.
– И что же? – спросил Гамаш, глядя на Матео. – Вы хотите пригласить в Квебек кобрадора? И хотите узнать у меня, будет ли это законно?
Матео и Леа уставились на Гамаша, потом Матео рассмеялся:
– Да нет, конечно. Просто мы с Леа подумали, что вот это, – он показал в окно, – сборщик долгов.
– Коллектор? – переспросил Гамаш и ощутил легкий трепет. Словно слабая дрожь перед землетрясением.
Леа, широко раскрыв глаза, быстро переводила взгляд с Армана на Рейн-Мари, с Рейн-Мари на Мирну и снова на Гамаша. Искала в них хоть малейший намек на оживление. Или на согласие. Или на что угодно. Но их лица были почти совершенно непроницаемы. Такие же невыразительные, как и у существа на лугу.
Арман откинулся на спинку кресла и открыл рот, но снова закрыл его, а Рейн-Мари повернулась и посмотрела на Мирну.
Наконец Арман наклонился к Матео, который в свою очередь подался к нему.
– Вы понимаете, что это… – Арман кивнул в сторону деревенского луга, – ничуть не похоже на фигуры на фотографиях.
– Понимаю, – сказал Матео. – Но когда я собирал материалы для статьи в Испании, до меня дошли слухи кое о чем другом. Более старом, уходящем в столетия назад. – Он тоже взглянул в окно и сразу отвернулся, словно смотреть на это существо слишком долго было ошибкой. – О предшественнике современного кобрадора. Я слышал разговоры, будто это существо все еще живо, обитает в отдаленных деревнях. В горах. Однако я не смог найти ни его, ни кого-нибудь, кто его нанимал.
– И этот древний кобрадор другой? – спросила Рейн-Мари.
– Он тоже коллектор, но взыскивает другие долги.
– Другие по величине долга? – уточнил Гамаш.
– По типу долга. Один долг – финансовый, часто губительный, – сказал Матео, глядя на фотографию в газете.
– Другой долг – нравственный, – сказала Леа.
Матео кивнул:
– Пожилой мужчина, с которым я говорил в деревне у Гранады, видел одного такого, но только однажды, еще мальчишкой, и издалека. Кобрадор шел за старухой. Они исчезли за углом, и больше он его никогда не видел. Под запись он говорить не захотел, но показал мне вот это.
Матео извлек из кармана мутную фотокопию мутной фотографии.
– Он сделал этот снимок своей камерой «Кодак-Брауни».
На фотографии была узкая крутая улочка, стены домов подступали к самой дороге. Снимок запечатлел лошадь с телегой. А вдали на углу – что-то еще.
Гамаш снова надел очки и поднес газету к самым глазам. Потом передал ее Рейн-Мари.
Медленно сняв очки, сложил их. И все это – не сводя глаз с Матео.
На фотографии была фигура в мантии и маске. С капюшоном на голове. А перед темной фигурой – мутное пятно. Серый призрак, спешащий исчезнуть.
– Снимок сделан ближе к концу гражданской войны в Испании, – сказал Матео. – Я не хочу думать…
Но ошибиться было невозможно. На фотографии, снятой почти сто лет назад, было изображено существо, которое стояло сейчас в центре Трех Сосен.
– И вы поверили в это, старший суперинтендант? – спросил прокурор.
Его звание в устах прокурора теперь казалось скорее издевкой, чем обращением.
– В тот момент мало кто понимал, во что верить. Все это представлялось не только странным, но и, откровенно говоря, невероятным. Не мог какой-то древний испанский коллектор появиться в маленькой квебекской деревеньке. Я бы и сам не поверил, если бы не видел своими глазами. Фотографию – и существо на лугу.
– Насколько я понимаю, вы взяли бумагу, которую вам показывал Матео Биссонетт.
– Да, я взял копию.
Прокурор обратился к секретарю:
– Вещественное доказательство «Б».
Фотография Трех Сосен в то серое ноябрьское утро исчезла, вместо нее появилось то, что поначалу казалось тестом Роршаха.[9] Серые и черные пятна, размытые, неопределенные границы.
Наконец все это объединилось в некое изображение.
– Оно?
– Да, – сказал Гамаш.
– И это то, что вы видели на деревенском лугу?
Гамаш уставился на этот образ, на сборщика нравственных долгов, и опять ощутил трепет.
– Да.
Глава пятая
Жаклин месила тесто, налегая на него всем телом. Она ощущала его под руками – податливое и одновременно плотное. В том, как она мягко покачивалась взад и вперед, взад и вперед, было что-то созерцательное и чувственное.
Глаза ее были закрыты.
Она месила и покачивалась. Месила и покачивалась.
На ее руки легли другие – более старые, более холодные, пухлые.
– Думаю, этого достаточно, ma belle,[10] – сказала Сара.
– Oui, madam.
Жаклин покраснела, поняв, что опять переусердствовала с багетом.
Если она не научится этому, то потеряет работу. Как бы хорошо она ни готовила печенье, пироги и наполеоны, если ты не умеешь печь багет в Квебеке, то для малой пекарни ты человек бесполезный. Сара хотела бы ее оставить, но у нее не будет выбора.
От этого зависело все. А Жаклин раз за разом проваливала экзамен.
– Ничего, научишься, – сказала Сара успокаивающим тоном. – Почему бы тебе не закончить птифуры? Мадам Морроу заказала две дюжины. Она говорит, для гостей, но…
Сара рассмеялась. Смеялась она всем телом и от души. Противоядие от страхов Жаклин.
Антон, наверное, готовит что-нибудь по соседству. Пытается приготовить блюдо, которое поразит Оливье. Чтобы убедить владельца бистро произвести его в шеф-повара. Или хотя бы в помощники. Или хотя бы отправить на подготовительные курсы.
Все, что угодно, кроме мойщика посуды.
Но Жаклин подозревала, что сердце Антона сейчас не лежит к поварскому искусству. С того времени, как появилась фигура в мантии.
Даже если доживет до ста лет, Жаклин не забудет этого выражения на лице Антона, когда они обсуждали существо на деревенском лугу. Когда она предложила обратиться к Гамашу. Рассказать офицеру полиции о том, что известно им обоим.
– Ты не больна? – спросила Сара.
– Просто задумалась.
– Вот в этом-то и проблема. Когда делаешь багеты, нужно очистить свой ум. Открыть его. Ты удивишься всем тем красотам, которые появятся, когда ты отпустишь свой ум.
– Вы хотите сказать, когда сойдешь с ума? – спросила Жаклин.
Сара уставилась на нее, потом снова рассмеялась.
Не часто эта серьезная, чуть ли не угрюмая молодая женщина отпускала шутки.
Может быть, она не такая уж и серьезная, подумала Сара. Иногда в ней проскальзывало некоторое легкомыслие. К тому же она была не так уж и молода. Молода по сравнению с Сарой, но ее ученице было уже лет тридцать пять.
Однако в этом и заключается прелесть искусства пекаря. В полной мере ты овладеваешь им только с возрастом, когда у тебя появляется больше терпения.
– Да, чтобы быть пекарем, человек определенно должен быть сумасшедшим, – согласилась Сара. – Если тебе понадобится помощь, ma belle, просто позови тетушку Сару.
С этими словами Сара отправилась проверять пироги в духовке.
Жаклин не смогла сдержать улыбку.
Сара, конечно, никакая ей не тетушка. Так уж повелось между старшей и младшей женщиной. Шутка, да не совсем. Обе обнаружили, что им нравится мысль, будто они семья.
Во время смеха, в это самое мгновение, темное существо исчезало. Но когда туман смеха рассеивался, существо возвращалось.
И ее мысли обратились к Антону.
Тетушка или нет, но, если она не научится печь багеты, Саре в конечном счете придется выставить ее за дверь. Заменить кем-нибудь, кому это дело окажется по уму.
И тогда она потеряет Антона.
Жаклин выкинула испорченное тесто и начала все сначала. Ее четвертая попытка сегодня, а ведь еще и полдень не наступил.
Арман и Рейн-Мари вернулись домой.
Она устроилась в гостиной перебирать коробку с архивными материалами.
Арман просканировал фотографию настоящего кобрадора и отправил ее по электронной почте Жану Ги. В ответ зять слегка грубовато спросил, не томится ли он в деревне от безделья и не выпил ли лишнего.
Гамаш взял телефонную трубку и позвонил. Ответила его дочь Анни, которая передала трубку Жану Ги.
– Что это за странная фотография, patron? – спросил тот.
Гамаш расслышал чмоканье и представил себе Жана Ги с огромным сэндвичем вроде дагвудовского.[11] Однако эта аллюзия прошла бы мимо его зятя.
Когда он объяснил происхождение фотографии, Жан Ги, к тому времени закончивший жевать, сказал:
– Я немедленно этим займусь.
И Гамаш знал, что его зять так и сделает.
Он познакомился с Жаном Ги задолго до того, как тот стал его зятем, забрав агента Бовуара из хранилища вещдоков, где тот занимался никчемной, нудной работой. Он взял к себе молодого человека, которого не хотел брать никто другой, и, ко всеобщему удивлению, сделал его инспектором отдела по расследованию убийств.
Но Гамашу это казалось естественным. Он даже не задумывался о своем решении.
Они стали шефом и агентом. Патроном и протеже. Головой и сердцем. Не зятем и тестем, а сыном и отцом.
Судьба столкнула их, и, очевидно, они были связаны как в этой жизни, так и во многих прошлых.
Как-то вечером за обедом у Клары они заговорили о жизни. И о смерти. И о жизни после смерти.
– Есть одна теория, – сказала Мирна. – Не помню, то ли буддистская, то ли таоистская, то ли еще какая. В ней говорится, что с определенными людьми мы встречаемся снова и снова в разных жизнях.
– По-моему, это нелепостизм, – вставила Рут.
– С одним и тем же десятком людей, – продолжила Мирна, перепрыгивая через словесную кочку, какую представляла собой старая поэтесса. – Но состоим с ними в разных отношениях. В этой жизни вы можете быть партнерами, – она посмотрела на Габри и Оливье, – а в другой – братьями, или мужем и женой, или отцом и сыном.
– Постой-ка, – сказал Габри. – Ты хочешь сказать, что Оливье, возможно, был моим отцом?
– Или матерью.
Оба скорчили гримасы.
– Роли меняются, но одно остается неизменным: любовь, – сказала Мирна. – Она абсолютна и бесконечна.
– Бред сивой кобылы, – проворчала Рут, поглаживая Розу.
«Фак-фак-фак», – согласилась утка.
Сходство Розы и Рут со временем увеличивалось. У обеих была тощая шея. Белая голова. Глаза-бусинки. На ходу они покачивались. И словарь во многом был общий.
Если бы не трость в руке Рут, они были бы вообще неразличимы.
Арман посмотрел через стол на Рейн-Мари, на ее лицо, освещенное пламенем камина. Она слушала, улыбалась. Запоминала.
Если слова Мирны верны, то он уже знал всех этих людей прежде. Этим объяснялась его тяга к ним почти с первого взгляда, тяга к деревне. Доверие и легкость, которые он чувствовал в их обществе. Даже в обществе старой безумной Рут. С ее двойником – уткой, которая в какой-то прошлой жизни, вероятно, была ее ребенком.
Или наоборот.
Но Рейн-Мари… Его дочь, или мать, или брат?
Non.
Она всегда была его женой. Он знал это с самой первой минуты, как увидел ее. Он узнал ее в первую же минуту.
Узнал века спустя. Спустя многие жизни. Все остальные отношения могут изменяться, перетекать, переформатироваться в нечто иное, но его отношения с Рейн-Мари были абсолютными и вечными.
Отношения с Жаном Ги – другой вопрос. Арман давно чувствовал, что и они уходят корнями в древность. Очень старая дружба. Узы, которые были не путами, а надежными скрепами. И Рейн-Мари тоже видела это. Вот почему она поставила только одно условие, когда он сказал ей, что собирается стать главным копом в Квебеке.
Жан Ги Бовуар должен быть рядом с ним. Как в прежние времена.
И теперь Арман, размышляя об этом, ждал реакции Жана Ги и смотрел в окно на нечто, тоже, казалось, принадлежащее древности.
И спрашивал себя: если любовь шла за ними через множество жизней, то не происходило ли то же самое и с ненавистью?
– Антон?
Никакого ответа.
– Антон!
Оливье выключил воду. Мыльная вода переливалась через край глубокой раковины на пол.
– Люди заказывают суп дня, – сказал Оливье. – И нам нужны чистые сковороды. Ты не заболел?
– Dsol,[12] patron. Я задумался.
Интересно, понимает ли Оливье или кто-то другой, что именно появилось на их распрекрасном деревенском лугу?
– Прошу тебя, – сказал Оливье и покрутил рукой, поторапливая Антона. – А когда закончишь, сможешь отнести две тарелки на третий столик?
– Oui.
Антон вымыл сковородки, быстро высушил, передал шефу, затем налил две тарелки супа с сельдереем и айвой, положил в него сметану и укроп и отнес на третий столик.
– Merci, – поблагодарила женщина.
– Un plaisir, madam,[13] – ответил Антон, вежливо посмотрев на нее, и перевел взгляд за окно.
У него возникло смутное впечатление, будто он знает эту женщину. Видел ее прежде. Она не местная. Приезжая. Но внимание Антона теперь было приковано к лугу.
На его глазах существо шевельнулось. Еле-еле заметно. Сдвинулось на дюйм. На миллиметр.
В его сторону.
– Кажется, оно только что сдвинулось? – спросила Рейн-Мари.
Она пришла в кабинет взять книгу и остановилась за креслом Армана, глядя в окно.
Читать бесплатно другие книги:
