Огни небес Джордан Роберт
– Этого не говорили, милорд. Имя я слышал, Рен или что-то вроде, привычное уху. Но говорили о случившемся как о факте, а не как о слухе. Будто об этом всем известно.
Брин задумчиво наморщил лоб. Если сказанное – правда, то это уже не беда, а гораздо хуже. Если Калландор взяли, значит Дракон Возродился. А из пророчеств следует, что тогда близится Последняя битва, что Темный рвется на свободу. Как гласят пророчества, Дракону суждено спасти мир. И уничтожить его. Одной такой новости довольно, чтобы Халль гнал как сумасшедший, тут и думать нечего.
Но тот еще не закончил с новостями:
– Из Тар Валона, милорд, известие пришло тоже немаленькое. Если верить людям, то там теперь новая Амерлин. На Престоле Амерлин, милорд, теперь Элайда, которая была у нашей королевы советницей. – Вдруг смешавшись, Халль затараторил дальше. Моргейз была запретной темой, и каждый в поместье знал об этом, хотя сам Брин ничего и не запрещал. – Предыдущую Амерлин, Суан Санчей, мол, усмирили и казнили. И Логайн тоже мертв. Тот Лжедракон, которого они в прошлом году изловили и укротили. Говорят так, милорд, будто все – сущая правда. Кое-кто утверждал, будто самолично был в Тар Валоне, когда там все происходило.
Логайн – невелика новость, хоть и начал он войну в Гэалдане, провозгласив себя Драконом Возрожденным. За последние несколько лет появилось несколько Лжедраконов. Правда, про Логайна точно известно: направлять Силу он мог. Пока не укротили его Айз Седай. Ладно, он не первый мужчина, которого поймали и укротили, отрезав от Силы и навсегда лишив способности направлять. Если верить молве, мужчины, будь они Лжедраконами или просто глупыми беднягами, которые чем-то не потрафили Красной Айя, после такой процедуры долго не живут. Поговаривают, они вроде как теряют желание жить.
А вот Суан Санчей – это важно. Почти три года назад он с ней встречался. Женщина, потребовавшая повиновения себе без всяких объяснений. Жесткая, как подошва старого сапога, язычок что рашпиль, а характер точно у медведя с больным зубом. Такая любого выскочку-претендента голыми руками на части раздерет. Усмирение для женщины – то же, что для мужчины укрощение, но явление намного более редкое. Тем паче для Престола Амерлин. За три тысячи лет лишь две Амерлин, по признанию самой Башни, подверглись такому наказанию, хотя, вполне вероятно, эта участь постигла еще дюжины две, о ком даже слуха не просочилось. Чего-чего, а скрыть, что ей надо, Башня всегда умела. Но казнь совершенно лишена смысла, после усмирения-то. Ведь вроде женщины переносят процедуру усмирения не лучше укрощенных мужчин и вряд ли живут дольше.
От всего этого за десяток лиг несет уймой бед. Всем известно, у Башни есть союзники, заключены альянсы, протянуты ниточки к тронам, к могущественным лордам, влиятельным знатным дамам. И поскольку новая Амерлин неспроста свой престол заняла таким необычным образом, то кое-кто из сильных мира сего наверняка решит проверить, по-прежнему ли Айз Седай неусыпно следят за ними. А как только этот малый в Тире уничтожит оппозицию – причем, если он и впрямь завладел Твердыней, маловероятно, чтобы оппозиция оказалась сильна или многочисленна, – он обязательно выступит – либо против Иллиана, либо против Кайриэна. Весь вопрос – насколько скоро? Будут ли собирать армии, чтобы выступить против него или, наоборот, чтобы присоединиться к нему? Пусть он и вправду Дракон Возрожденный, но Дома могут пойти разными путями, да и простой люд неизвестно куда повернет. И коли разгораются мелкие свары из-за того, что Башня…
– Старый дурак, – пробормотал Брин. Заметив, как вздрогнул Бэрим, лорд успокоил его: – Не ты. Это про другого.
Его эти дела больше не касаются. За исключением одного: решить, на чью сторону, когда придет время, встанет Дом Брин. Да и кого это интересует, разве только чтобы знать, нападать на него или нет. Брины никогда не были ни могущественным Домом, ни многочисленным родом.
– Э-э… милорд? – Бэрим поглядел на стоящих рядом людей и лошадей. – Я вам, случайно, не пригожусь, милорд?
Даже не спросил куда и зачем. Не одному Брину, видно, обрыдла сельская жизнь.
– Как соберешься, нагоняй. Мы двинемся на юг, отправимся по тракту к Четырем Королям.
Бэрим отсалютовал и стремглав побежал прочь, подхватив повод своего коня.
Взобравшись в седло, Брин, ни слова не говоря, махнул рукой. Отряд, перестраиваясь в колонну по двое, двинулся следом за ним к дубовой аллее. Он получит ответы. Даже если потребуется схватить эту Мару за шкирку и как следует потрясти, он добьется ответов.
Когда ворота раскрылись и коляска вкатилась в королевский дворец Андора, благородная леди Алтейма расслабилась. Она не была уверена, распахнутся ли они перед ней вообще. Очень много прошло времени, прежде чем записку взяли, и еще дольше пришлось дожидаться ответа. Служанка, худая девушка, нанятая здесь, в Кэймлине, таращилась по сторонам и чуть ли не подскакивала на сиденье напротив Алтеймы, взволнованная тем, что и в самом деле попала во дворец.
Со щелчком раскрыв кружевной веер, Алтейма принялась им обмахиваться. Еще и за полдень не перевалило, так что жарко будет не в пример этому часу. А ей-то всегда казалось, будто Андор – край прохладный. Леди в последний раз прикинула, что сказать. Алтейма была красива и сама знала, насколько красива: большие карие глаза придавали ей невинный, почти безобидный вид, и многие горько жалели, попавшись на этом. Алтейма знала: она вовсе не наивна и совсем не безобидна, но ее вполне устраивало, что таковой ее считали другие. И сегодня ей особенно пригодится простодушный облик. На экипаж ушли чуть ли не последние деньги, а убегая из Тира, она сумела прихватить немного золота. Ей надо вновь занять подобающее положение, но для этого необходимо завести могущественных друзей и заручиться их поддержкой, а кто обладает в Андоре таким влиянием и властью, как не та, на встречу с которой и явилась Алтейма.
Экипаж остановился в обрамленном колоннадой круглом дворике, возле фонтана; подбежавший слуга в красно-белой ливрее открыл дверцу. На дворик и на слугу Алтейма едва взглянула, все ее мысли занимала предстоящая встреча. Из-под прилегающего чепца, шитого мелким жемчугом, на спину ниспадали черные волосы, еще больше жемчужин усеивало мельчайшие складочки платья – с глухим воротом, из бледно-зеленого шелка. Однажды, мимолетно, Алтейма уже встречалась с Моргейз; было то лет пять назад, во время государственного визита. Тогда Моргейз излучала власть и могущество – сдержанная и величественная, как того и ожидают от королевы. И еще она была по-андорски закована в панцирь благопристойности. То есть чопорности. С этим запавшим в память Алтеймы образом не вязались ходящие по городу слухи о любовнике – которого, судя по всему, горожане не очень-то жаловали. Однако Алтейма надеялась, что строгость ее платья – и глухой ворот – произведут на Моргейз должное впечатление.
Едва Алтейма твердо ступила на каменные плиты, ее горничная, Кара, спрыгнула с экипажа и тут же стала выравнивать плиссе, пока Алтейма не закрыла веер и не шлепнула им по запястью девушки, – внутренний дворик не то место, где поправляют одежду. Кара – что за дурацкое имя! – отдернула руку и с обиженным лицом схватилась за запястье, явно готовая разреветься.
Алтейма раздраженно поджала губы. Этой девчонке даже невдомек, как положено относиться к мягкому укору. Да и скорей всего, сглупила она сама, а не девушка – слишком явно сказывается отсутствие должного обучения. Но леди необходимо иметь служанку, особенно если ей надо выделиться из массы хлынувших в Андор беженцев. Алтейма навидалась, как мужчины и женщины работают под палящим солнцем, даже подаяние на улицах выпрашивают, а на самих еще одежда кайриэнской знати. Ей даже показалось, что одного-двух она узнала. Наверно, стоило бы взять на службу кого-то из них – кому лучше знать обязанности камеристки при леди, как не самой леди? А коли они дошли до того, что им приходится трудом руки пачкать, за представившуюся возможность сразу ухватились бы. Забавно было бы заполучить в горничные прежнюю «подругу». Но сегодня уже слишком поздно. И необученная горничная, местная девушка, достаточно ясно говорит о стесненности Алтеймы в средствах – о том, что лишь один шаг отделяет ее от этих попрошаек.
Алтейма напустила на себя озабоченность.
– Я сделала тебе больно, Кара? – мягким, ласковым тоном спросила она. – Оставайся тут, посиди в коляске. Уверена, кто-нибудь принесет тебе холодной воды. – Глупая благодарность на лице девчонки просто поразительна.
Вышколенные слуги в ливреях стояли неподалеку и вроде никуда особенно и не смотрели. Тем не менее слух о доброте Алтеймы разнесется, или она ничего не понимает в слугах.
Перед Алтеймой появился высокий молодой человек в форме гвардии королевы – красный мундир с белым воротником, сверкающая кираса. Он поклонился, держа руку на рукояти меча.
– Я – лейтенант гвардии Талланвор, благородная леди. Если вам угодно пройти со мной, я провожу вас к королеве Моргейз.
Она оперлась на предложенную Талланвором руку, но не обращала на него внимания. Воины, если они не генералы и не лорды, Алтейму нисколько не интересовали.
Талланвор вел ее по просторным коридорам, по которым деловито сновали мужчины и женщины в ливреях, – разумеется, слуги старались не мешать гвардейцу и его спутнице. Алтейма же тем временем внимательно, но незаметно рассматривала великолепные гобелены, сундуки и шкафчики, инкрустированные драгоценной поделочной костью, чаши и вазы с золотой и серебряной отделкой, тонкий фарфор Морского народа. Здесь не хвастались своим богатством, как в Тирской Твердыне, где все выставляли напоказ, но Андор все же был богатой страной – возможно, не беднее Тира. Ей подойдет какой-нибудь лорд – постарше, уступчивый к капризам еще молодой женщины, лучше даже, чтобы он был слегка немощен, слабохарактерен и нерешителен. И с владениями побольше. Это лишь для начала, пока она не определит, за какие ниточки власти потянуть в этом Андоре. Конечно, немногих слов, которыми Алтейма обменялась с Моргейз несколько лет назад, для аудиенции недостаточно, но у Алтеймы есть то, чего, несомненно, желает могущественная королева и что ей необходимо. Сведения из первых рук.
Наконец Талланвор ввел свою спутницу в просторную гостиную с высоким, расписанным птицами и облаками голубым потолком. Перед камином из полированного белого мрамора стояли украшенные причудливой резьбой и позолотой стулья. Алтейма какой-то частью разума с удивлением отметила, что огромный красно-золотой ковер был тайренской работы. Молодой гвардеец опустился на колено и внезапно охрипшим голосом сказал:
– Моя королева, как вы и приказали, я привел к вам благородную леди Алтейму из Тира.
Моргейз взмахом руки отослала офицера.
– Добро пожаловать, Алтейма. Приятно видеть вас снова. Присаживайтесь, и побеседуем.
Перед тем как сесть, Алтейма сумела сделать реверанс и пробормотать слова благодарности. Зависть в ее душе стянулась тугим клубком. Она помнила Моргейз красавицей, но золотоволосая женщина, представшая ее глазам, подсказала ей, сколь бледно то воспоминание. Моргейз была розой в полном расцвете, перед которой отступали в тень все прочие цветы. Не стоит винить молодого офицера за то, что он запинался на пути к дверям. Алтейма так просто обрадовалась, когда он ушел: она не могла смириться с мыслью, что он смотрит на двух женщин и, возможно, сравнивает их.
Однако были и перемены. Причем значительные. Моргейз, милостью Света королева Андора, протектор королевства, защитница народа, верховная опора Дома Траканд, такая сдержанная, царственная и благопристойная, носила платье из переливающегося белого шелка, которое настолько обнажало грудь, что смутило бы девицу, прислуживающую в таверне где-нибудь в Мауле. Платье облегало крутые бедра – такое подошло бы какой-нибудь тарабонской шлюхе. Да, слухи оказались достоверными. У Моргейз есть любовник. И раз она так изменилась, то совершенно очевидно, что она пытается угодить этому Гейбрилу, а не его заставляет ей угождать. Моргейз по-прежнему излучала величие и силу, но платье умаляло ее достоинства.
Алтейма была вдвойне рада, что надела платье с высоким воротом. Женщина, настолько попавшая в зависимость от мужчины, при малейшем поводе, а то и без повода может внезапно впасть в ярость от ревности. Если Алтейма ненароком столкнется с Гейбрилом, то поведет себя настолько равнодушно, почти безразлично, насколько позволяет учтивость. Только заподозри Моргейз, будто у Алтеймы хоть мыслишка мелькнула положить глаз на ее любовника, – и вместо богатого мужа на слабеющих подагрических ножках Алтейму ждет крепкая петля на виселице. Сама Алтейма поступила бы именно так.
Женщина в красно-белом принесла вина, превосходного мурандийского, и разлила в хрустальные кубки с глубоко выгравированным рисунком – вставший на задние лапы геральдический лев Андора. Моргейз взяла кубок, и Алтейма заметила золотое кольцо – змей, кусающий собственный хвост. Некоторые женщины, обучавшиеся в Белой Башне, как Моргейз, пусть и не ставшие Айз Седай, носили кольцо Великого Змея, как и сами Айз Седай. Королевы Андора проходили обучение в Башне, и традиция эта насчитывала тысячу лет. Но чуть ли не все слухи упрямо твердили о разрыве между Моргейз и Тар Валоном, а ведь только пожелай Моргейз – и этим настроениям улицы, направленным против Айз Седай, быстро положили бы конец. Тогда почему она до сих пор носит кольцо? Не зная ответа на этот вопрос, нужно быть поосторожней со словами.
Женщина в ливрее удалилась в конец комнаты – чтобы не слышать разговора, но видеть, когда нужно долить вина.
Отпив глоток, Моргейз заметила:
– Давно мы с вами не виделись. Как ваш муж, здоров? Он с вами в Кэймлине?
Алтейма поспешно перекроила свои планы. Она не предполагала, что Моргейз известно о ее муже, но Алтейму всегда отличало умение менять задуманное на ходу.
– Когда я в последний раз видела Тедозиана, он был здоров. – «Ниспошли Свет, чтобы он поскорее сдох. И чем быстрее, тем лучше». – Он в раздумьях, идти ли служить этому Ранду ал’Тору. Ведь этот шаг опасен, рискуешь не удержаться ни там ни тут и сорваться в пропасть. Почему же нет, раз лордов вешают, точно простых преступников.
– Ранд ал’Тор… – задумчиво произнесла Моргейз. – Однажды я с ним встречалась. Он не выглядел тем, кто мог бы назвать себя Драконом Возрожденным. Напуганный мальчишка-пастух, старающийся не показать своего страха. Однако, если подумать, вид у него был как у человека, ищущего какого-то… выхода, спасения. – Ее голубые глаза будто всматривались во что-то. – Элайда предостерегала меня от него. – Моргейз словно и не заметила, как выговорила последние слова.
– В то время Элайда была вашей советницей? – осторожно спросила Алтейма. Она знала, что так оно и было, потому-то во все эти слухи о разрыве верилось с трудом. Но нужно знать наверняка, правда ли произошел разрыв. – Теперь, когда она стала Амерлин, вы заменили ее другой?
Взор Моргейз вновь обрел остроту.
– Нет, не заменила! – В следующее мгновение голос опять смягчился. – Моя дочь Илэйн обучается в Башне. Она уже стала принятой.
Алтейма замахала своим веером, надеясь, что на лбу у нее не выступили бисеринки пота. Если Моргейз сама еще не разобралась в своих чувствах к Башне, любое неверное слово грозит опасностью. Планы Алтеймы оказались на краю пропасти.
А потом Моргейз спасла и саму Алтейму, и ее планы:
– Вы говорите, ваш муж в растерянности и не может ни на что решиться в отношении Ранда ал’Тора. А вы сами?
Алтейма чуть не вздохнула облегченно. Пусть с этим Гейбрилом Моргейз ведет себя как наивная девчушка с фермы, но, когда дело касается возможной опасности ее королевству или ее власти, здравый смысл при ней.
– В Твердыне, конечно, я внимательно за ним наблюдала. – «Зароним семена, если надо». – Он способен направлять Силу, а мужчину, способного направлять, всегда следует опасаться. Однако он – Дракон Возрожденный. Сомневаться нельзя. Твердыня пала, и, когда это случилось, Калландор был в его руке. Пророчества… Боюсь, решать, как быть с Возрожденным Драконом, лучше другим, тем, кто мудрее меня. Я просто страшусь оставаться там, где правит он. Даже благородной леди Тира не сравниться в смелости с королевой Андора.
Золотоволосая женщина пронзила Алтейму испытующим взглядом, отчего та испугалась, уж не переборщила ли она с лестью. Кое-кому не нравится, когда им льстят в глаза. Но Моргейз просто откинулась на спинку стула и отхлебнула вина.
– Расскажите мне о нем. Об этом человеке, которому суждено спасти нас и, спасая, уничтожить.
Вот он, успех! Или, по крайней мере, первый шаг к успеху.
– Если оставить в стороне Силу, то все равно он – человек опасный. Пусть лежащий лев кажется ленивым, сонным, стоит ему напасть – и он весь мощь, быстрота и натиск. Ранд ал’Тор кажется простодушным, но не ленивым, наивным, но не сонным, а уж когда он нападает… У него начисто отсутствует должное уважение к положению человека в обществе, никакого почтения ни к кому. Я ничуть не преувеличила, говоря, что он лордов вешает. Он – рассадник анархии. В Тире по введенным им новым законам даже благородного лорда или леди могут вызвать в суд, оштрафовать или, что еще хуже, заставить отвечать на обвинения какого-нибудь убогого крестьянина или жалкого рыбака. Он…
Алтейма продолжала, строго придерживаясь того, что считала правдой; когда нужно, она могла излагать правду так же живо и непосредственно, как и лгать. Моргейз потягивала вино и слушала. Со стороны можно было решить, что она сидит в непринужденной позе, предается праздности, но Алтейма видела по глазам королевы, как та ловит и впитывает каждое слово.
– Только поймите, – закончила рассказ Алтейма, – что я лишь затронула внешнее. Это поверхностный рассказ. О Ранде ал’Торе и его делах в Тире можно говорить часами.
– Мы найдем время поговорить, – сказала Моргейз, и Алтейма мысленно улыбнулась. Вот это точно успех. – Верно ли, – продолжила королева, – что он привел с собой в Твердыню айильцев?
– О да! Громадные дикари, лица у них почти всегда скрыты. И женщины, даже они готовы в любой момент убить. Бегали за ним, будто псы, устрашая всех, и похватали в Твердыне все, что им приглянулось.
– Я считала, это просто дикий слух, чистая выдумка, – размышляла вслух Моргейз. – Весь прошлый год ходили слухи об айильцах, но они двадцать лет не выходили из Пустыни, с самой Айильской войны. Миру уж точно незачем, чтобы Ранд ал’Тор вновь спустил на нас айильцев. – Взгляд королевы опять обрел пронзительность. – Вы сказали «бегали». Они разве ушли?
Алтейма кивнула:
– Как раз перед тем, как я оставила Тир. И он ушел вместе с ними.
– С ними! – воскликнула Моргейз. – Я боялась, он сейчас в Кайриэне…
– У тебя гостья, Моргейз? Следовало бы известить меня, я должен поприветствовать ее.
В комнату вошел крупный, рослый мужчина; шитый золотом красный шелковый кафтан подчеркивал массивные плечи и широкую грудь. Алтейме незачем было видеть сияющее лицо Моргейз, чтобы понять: это и есть тот самый лорд Гейбрил. Об этом сказала уверенность, с которой он перебил королеву. Гейбрил поднял палец, и женщина в ливрее присела в реверансе и быстро вышла. И он не спросил у Моргейз разрешения отпустить ее слуг. Он был загадочно красив, просто неправдоподобно, и его красоту еще больше подчеркивали белые пряди на висках.
Согнав с лица всякое выражение, Алтейма нацепила минимально приветливую улыбку – в самый раз для престарелого дядюшки, не имеющего никакой власти, без всякого богатства и влияния. Пусть этот Гейбрил ослепителен, но, даже не принадлежи он Моргейз, он не тот мужчина, которым Алтейма попыталась бы манипулировать. Если только не останется иного выхода. От Гейбрила исходили волны могущества и силы, и, наверное, даже большие, чем от Моргейз.
Гейбрил остановился возле Моргейз и привычным движением положил ладонь на ее обнаженное плечо. Она подвинулась, склонила голову, коснулась щекой его руки, но Гейбрил не сводил глаз с Алтеймы. Ей было не привыкать к взглядам мужчин, но эти глаза заставили ее встревожиться – слишком они были проницательны и видели многое, заглядывали глубоко, в самые сокровенные мысли.
– Вы приехали из Тира?
От звука его глубокого голоса у Алтеймы мурашки побежали по спине; кожу обдало холодом, будто благородную леди окунули в ледяной, пробирающий до костей ручей. Но как ни странно, через миг ее тревога растаяла.
Ответила Гейбрилу Моргейз. Алтейма же под его внимательным взором будто языка лишилась.
– Гейбрил, это благородная леди Алтейма. Она мне о Драконе Возрожденном рассказывала. Алтейма была в Тирской Твердыне, когда та пала. Гейбрил, там в самом деле были айильцы…
Чуть сжав пальцы, он прервал ее. Гнев вспыхнул на лице Моргейз, но тут же исчез, сменившись адресованной Гейбрилу лучезарной улыбкой.
Взор Гейбрила, пронзающий Алтейму, вновь окатил ее дрожью, и на этот раз она глубоко вздохнула.
– Должно быть, долгая беседа утомила тебя, Моргейз, – произнес он, не отрывая взгляда от Алтеймы. – Ты очень устала. Ступай в свою спальню и поспи. Ступай. Отдохни, я потом тебя разбужу.
Моргейз тут же встала, продолжая преданно улыбаться Гейбрилу. Взгляд ее будто заволокло легкой дымкой.
– Да, я устала, Гейбрил. Пойду вздремну.
Она плавной походкой вышла из комнаты, не взглянув на Алтейму, но внимание той было приковано к Гейбрилу. Сердце ее билось все быстрее; дыхание участилось. Он, несомненно, самый красивый мужчина, которого она видела. Сильнее всех, внушительнее всех… Он – самый могущественный, самый величественный. Все «самое-самое» водопадом обрушилось в ее разум.
На уход Моргейз Гейбрил обратил не больше внимания, чем Алтейма. Он уселся на стул, на котором сидела королева, откинулся на спинку, вытянул ноги в высоких сапогах.
– Расскажи-ка мне, Алтейма, зачем ты явилась в Кэймлин. – (Вновь ее пробрал озноб.) – Абсолютную правду, но коротко. Если я захочу, детали изложишь потом.
Она не колебалась:
– Я пыталась отравить мужа и вынуждена была бежать, пока Тедозиан и эта шлюха Истанда не успели в отместку убить меня или чего похуже учинить. Ранд ал’Тор не мешал их намерениям – видимо, в назидание. – Рассказывая, она ежилась от страха. Не потому, что это было правдой, которую она скрывала. А потому, что обнаружила: больше всего на свете ей хочется ублажить Гейбрила и она страшится, что он прогонит ее прочь. Но ему нужна правда. – Кэймлин я выбрала по той причине, что не переношу Иллиан. Пусть для меня Андор немногим лучше Иллиана, но ведь Кайриэн чуть ли не в руинах. В Кэймлине же я могу найти мужа побогаче или того, который, если понадобится, станет моим покровителем. А потом я смогу использовать его власть и влияние…
Взмахом руки Гейбрил остановил ее и усмехнулся:
– Порочная кошечка, но премиленькая. Вероятно, настолько хорошенькая, чтобы оставить ее при себе. Только сточить клыки и затупить коготки. – Внезапно лицо его стало еще внимательнее. – Расскажи мне, что тебе известно о Ранде ал’Торе. Особенно о его друзьях, если они у него есть. О его спутниках, союзниках.
Алтейма говорила и говорила, пока у нее не пересохло в горле и она не охрипла. Лишь когда Гейбрил велел ей, она подняла кубок и отпила вина. Потом вновь стала рассказывать. Она сумеет понравиться ему. Сумеет угодить ему. Она ублажит его так, как Моргейз и думать не смеет.
Горничные, прибиравшие в опочивальне, поспешно присели в реверансе, удивленные появлением Моргейз в неурочный утренний час. Она жестом отослала их и, не снимая платья, забралась на кровать. Некоторое время Моргейз лежала, разглядывая позолоченную резьбу на кроватных столбиках. Там не было геральдических львов Андора, только розы. Из-за андорской короны роз, но цветы нравились ей больше львов.
«Хватит упрямиться», – пожурила себя Моргейз и задумалась: с какой стати этот упрек? Она сказала Гейбрилу, что устала, и… Или это он ей сказал? Быть того не может. Она – королева Андора, и ни один мужчина не смеет ей указывать. «Гарет». Почему она сейчас подумала о Гарете Брине? Уж он-то точно никогда не указывал ей, что делать. Капитан-генерал гвардии королевы повинуется королеве, а никак не наоборот. Но он, бывало, и упрямился, стоял на своем – не сдвинешь, пока она не передумает. «Почему я о нем думаю? Мне хочется, чтобы он был тут». Что за нелепость! Ведь она сама отослала его – за то, что он возражал ей. Против чего он возражал, казалось сейчас не совсем ясным, но это и не важно. Он ей перечил. Чувства, которые она испытывала к Брину, Моргейз припоминала смутно, словно годы миновали с той поры, как он уехал. Но ведь он был рядом с ней совсем недавно. Какие там несколько лет! «Хватит упрямиться!»
Глаза Моргейз закрылись, и она провалилась в сон. Она заснула, и ей снился бесконечный сон; она убегает от чего-то ей невидимого.
Глава 2
Опершись поднятыми руками об оконную раму, Ранд ал’Тор выглянул из высокого окна, рассматривая раскинувшийся внизу город Руидин. Стекла в окне, если они когда и были, не сохранились. Вытянувшиеся тени круто клонились к востоку. В комнате тихо играла бардовская арфа. Пот, едва выступив на лице, тотчас испарялся; красная шелковая куртка, влажная между лопаток, была расстегнута в тщетной попытке ослабить духоту, а рубашка расшнурована до середины груди. Ночь в Айильской пустыне могла быть морозно-холодной, но днем от слабого ветерка не стоило ждать даже легкой свежести.
С рук, широко расставленных в стороны и лежащих на гладком камне оконной рамы, спали рукава куртки, открыв взорам предплечья Ранда – вокруг них обвились необычные создания. Два змеевидных, золотогривых существа с горящими, точно солнце, глазами сияли ало-золотой чешуей, на каждой лапе поблескивало по пять золотых когтей. Чудища эти не были татуировкой, они стали частью его кожи. Блестя драгоценным металлом и самоцветами, в свете клонящегося к закату дня они казались живыми.
Для народа, жившего по эту сторону горного кряжа, называемого то Драконовой Стеной, то Хребтом Мира, знаки эти отмечали юношу как Того-Кто-Пришел-с-Рассветом. И согласно пророчествам, для всех за Драконовой Стеной меты эти, как и выжженные на ладонях цапли, свидетельствовали: он – Дракон Возрожденный. И то и другое предвещало ему одну участь: объединить, спасти – и уничтожить.
Если б мог, Ранд с радостью позабыл бы эти слова, но времена неведения, если когда и были, остались далеко в прошлом, теперь он и не думал об этом. А если изредка и приходила в голову этакая идея, то со слабым сожалением – так мужчина вспоминает о неразумных мечтах детства. А ведь он помнил чуть ли не каждую минуту мальчишеских лет – он едва успел переступить ту грань, что отделяет взрослую жизнь от детства. И теперь Ранд старался думать только об одном: что он должен сделать. Судьба и долг не позволяли свернуть с предначертанного пути, точно поводья в руке беспощадного всадника, но ведь Ранда частенько называли упрямцем. Дорога должна быть пройдена, но если можно добраться до ее конца разными путями, то – кто знает? – вдруг это еще и не конец. Шансов на такой исход мало. Точнее, почти ни одного. Пророчества требовали его крови.
За окном лежал Руидин, выжигаемый по-прежнему безжалостным солнцем, хоть оно и спускалось уже к скалистым горам – голым, почти без единого клочка зелени. В этом суровом, изломанном краю, где земля потрескалась от зноя, где люди убивали и умирали за крохотную – перешагнуть можно – лужицу воды, никто и не подумал бы искать громадный город. Его давным-давно исчезнувшие строители не закончили своей работы. Тут и там поднимались невероятно высокие здания, уступчатые и гладкостенные дворцы иногда обрывались неровной кирпичной кладкой на восьмом-десятом этаже. Много выше парили башни, но взор то и дело натыкался на недостроенные громады. С четверть некогда исполинских зданий с массивными колоннами и бесчисленными окнами из цветного стекла лежали, будто разбросанные булыжники, поперек широких проспектов, посреди которых тянулись полосы голой земли – земли, никогда не знавшей деревьев, для которых она предназначалась. Изумительные фонтаны сухи, как и сотни, многие сотни лет. И весь труд затрачен впустую, строители умерли, так и не завершив своей работы. Но порой Ранда посещала мысль, что город лишь начали возводить – для того, чтобы его нашел он.
«Ишь возгордился, – подумал Ранд. – Столько гордости – наверняка я уже наполовину спятил».
Ранд не удержался и криво усмехнулся. С мужчинами и женщинами, пришедшими сюда давным-давно, были Айз Седай, и кому, как не им, знать Кариатонский цикл, пророчества о Драконе. Или, что более вероятно, они-то и написали эти самые пророчества.
«Высоковато залетел? Голова не кружится?»
Прямо под окном раскинулась просторная площадь, которую сейчас наполовину объяла протянувшаяся тень; там беспорядочными грудами были свалены статуи и кристаллические кресла, престранные вещицы и удивительные фигурки из металла, камня, стекла – Ранд ничему не мог дать названия. Их разбросало так, словно здесь бушевала буря. Даже тени казались прохладными лишь в сравнении с залитыми солнцем улицами. Мужчины в груботканой одежде – не айильцы, – обливаясь потом, грузили на фургоны вещи, которые выбирала невысокая стройная женщина в шелковом платье чистейшего голубого цвета. Она плавно, с прямой спиной переходила от предмета к предмету, будто тягостная жара не давила на нее, как на других, хотя голову ее охватывало влажное полотно. Она просто не позволяла себе страдать от нещадного солнца. Ранд готов был поспорить, что женщина даже не вспотела.
Возглавлял усердных работников смуглый крупный мужчина по имени Хаднан Кадир, как все считали, купец. Он был в кремового цвета шелковых одеждах, сегодня насквозь пропотевших. Кадир то и дело утирал лицо большим платком и громкими проклятиями подбадривал подручных – охранников и возниц своего каравана фургонов. Но стоило стройной женщине указать на какой-либо предмет, малый или большой, как он наравне с прочими с готовностью бросался поднимать, тащить, переворачивать. Чтобы подчинить себе других, Айз Седай незачем выделяться внушительной фигурой, но Ранд подозревал, что Морейн командовала бы не хуже, даже если бы никогда и рядом с Белой Башней не стояла.
Двое грузчиков сейчас пытались передвинуть нечто похожее на причудливо искривленную дверную раму, вытесанную из краснокамня, – углы ее были соединены как-то странно для человеческого взора. Рама стояла прямо и свободно поворачивалась, но, как те двое ни надрывались, наклоняться и опрокидываться не желала. И тут один из грузчиков поскользнулся и упал животом на раму. Ранд напрягся. Мгновение казалось, что от бедолаги остались только бьющиеся в панике ноги – выше пояса тело исчезло. Потом Лан сделал несколько шагов и выдернул упавшего из проема, ухватив того за поясной ремень. Лан был Стражем, связанным с Морейн узами, а как – Ранд не понимал. Этот суровый воин в одеждах зеленых оттенков двигался легко и уверенно, как айилец, напоминая вышедшего на охоту волка. Меч у бедра казался неотделимым от Стража; меч был его частью, продолжением руки. Лан разжал пальцы, и работник шлепнулся на мостовую, где и остался сидеть. Вопли перепуганного бедолаги слабо донеслись до Ранда, а его сотоварищ в любой миг был готов дать деру. Некоторые из людей Кадира, случайно оказавшиеся рядом с этой парой, переглядывались, явно прикидывая, не лучше ли и им убраться отсюда.
Среди них появилась Морейн, да так быстро, что, казалось, без Силы здесь не обошлось. Она мягко двигалась от одного человека к другому. Ее манера держаться была столь впечатляюща, что Ранд, точно наяву, слышал распоряжения, слетающие с ее губ, приказы столь уверенные, что не повиноваться им представлялось верхом глупости. Отдавая короткие распоряжения, она преодолела всякое сопротивление, подавила в корне все возражения, вернула грузчиков к работе. Двое вновь взялись за дверную раму и ворочали ее с не меньшим рвением, чем раньше, хотя и косились на Морейн, полагая, что она не видит их взглядов. По-своему Морейн была еще суровей и безжалостней Лана.
Насколько знал Ранд, все предметы внизу были ангриалами, или са’ангриалами, или тер’ангриалами, созданными еще до Разлома Мира, чтобы многократно усиливать поток Единой Силы или по-разному использовать ее. Сработаны они были, несомненно, с помощью Силы, хотя теперь даже Айз Седай не знали секретов их изготовления. У Ранда имелись подозрения, даже больше чем подозрения, о предназначении этой словно перекосившейся дверной рамы: она и в самом деле была дверью – в иной мир, но о назначении остальных предметов у него не было ни малейшего понятия. И не только он – никто ничего не знал. Потому-то Морейн так стремилась отправить в Башню для изучения как можно больше ценных находок. Скорей всего, даже в Башне не хранилось столько предметов, имеющих отношение к Силе, сколько валялось на этой площади, а ведь считалось, что Башня обладает крупнейшим их собранием. И тем не менее Башня знала назначение лишь считаных раритетов из своей богатейшей коллекции.
Уложенное в фургоны или раскиданное по мостовой не интересовало Ранда; то, что ему было нужно, он уже забрал. Пожалуй, взял гораздо больше, чем хотел.
В центре площади, возле обгоревшего ствола дерева в сотню футов высотой, стоял небольшой лес стеклянных колонн, каждая не уступала высотой дереву, и были они такие тонкие, что казалось, первая же буря повалит их и разобьет. Хотя до них и дотянулся краешек тени, колонны сверкали и искрились пойманным и отраженным солнечным светом. Несчетные годы айильские мужчины входили в этот стеклянный лес и возвращались оттуда, отмеченные тем же знаком, что и Ранд. Но знак этот был у них лишь на одной руке, и отличал он вождей кланов. Айильцы либо выходили оттуда с этим знаком, либо не выходили вовсе. Айильские женщины тоже приходили в этот город, стремясь к званию Хранительницы Мудрости. Более никто – ни живой, ни мертвый. «Мужчина может войти в Руидин один раз, женщина – дважды; большее означает смерть». Так говорили Хранительницы Мудрости, и раньше так и было. Теперь в Руидин мог войти любой.
Сотни айильцев ступали по улицам, и в домах множилось число обитателей; с каждым днем на земляных полосах посередине улиц появлялось все больше бобов, кабачков или ростков земая, старательно поливаемых из глиняных горшков. Воду носили из возникшего ниоткуда громадного озера, заполнившего южный конец долины. Во всей стране Айил это было единственное озеро с таким количеством воды. Тысячи людей разбили лагеря на склонах ближних гор, даже на самом Чейндаре, куда прежде ступали лишь немногие явившиеся для ритуала, когда в Руидин отправлялись один мужчина или одна женщина.
Где бы ни появился, Ранд приносил с собой перемены и разрушение. На этот раз, как он надеялся – надеялся вопреки всему, – перемены будут к лучшему. Такой исход еще возможен. Но сожженное дерево будто насмехалось над ним. Авендесора, легендарное Древо жизни. О его местонахождении умалчивали все сказания, и неожиданно оно обнаружилось именно здесь. Морейн утверждала, что Древо все еще живо, еще способно вновь пустить ростки, но Ранд видел пока лишь почерневшую кору и голые ветви.
Вздохнув, юноша отошел от окна и повернулся лицом к просторной, хоть и не самой большой в Руидине комнате – в двух стенах прорезаны высокие окна, купольный потолок выложен фантастической мозаикой: крылатые люди и животные. Оставшаяся в городе мебель сгнила давным-давно даже в этом сухом воздухе, а то немногое, что уцелело, источили черви и жучки. Но у дальней стены стояло кресло с высокой спинкой, еще крепкое, с хорошо сохранившейся золоченой отделкой. Однако кресло не шло ни в какое сравнение с прекрасным столом, широко расставившим свои ножки – богато украшенные, как и края столешницы, великолепной резьбой в виде цветков. Кто-то натер дерево воском, и оно, несмотря на почтенный возраст, светилось изнутри. Стол и кресло отыскали для Ранда айильцы, хотя и покачивали головой, поглядывая на непривычные им предметы обстановки. В Пустыне слишком мало деревьев, которые могут дать ровную и длинную древесину для изготовления похожего кресла, и уж наверняка во всей Пустыне не сыщешь подходящего дерева для стола.
Больше здесь не было привычной для Ранда мебели. В центре комнаты выложенный темно-красной плиткой пол покрывал превосходный шелковый ковер из Иллиана, голубых и золотых тонов. Ковер явно добыт в какой-то давнишней битве. Вокруг него были разбросаны яркие шелковые подушки с кистями на уголках. На таких-то подушках, а не на стульях и располагались обычно айильцы, но чаще они сидели на собственных пятках, причем с таким комфортом, с каким Ранд устроился бы в мягком кресле.
На ковре, опираясь на подушки, лежали шестеро мужчин. Шесть вождей, они возглавляли кланы, которые уже последовали за Рандом. Вернее, за Тем-Кто-Пришел-с-Рассветом. Причем отнюдь не всегда с готовностью. Ранд подумал, что один Руарк – широкоплечий, голубоглазый, с обильной сединой в темно-рыжих волосах – настроен к нему дружески, но этого никак не скажешь об остальных. И клановых вождей здесь всего шестеро из двенадцати.
Не взглянув на кресло, Ранд уселся скрестив ноги на пол, лицом к айильцам. В Пустыне, не считая Руидина, кресла были лишь у клановых вождей, садившихся в них только в трех случаях: когда их провозглашали вождями, когда они с почетом принимали сдавшегося врага или когда выносили приговор. Займи Ранд сейчас кресло – и они решат, что он намерен совершить нечто подобное.
На всех шестерых были кадин’сор, куртки и штаны коричневых и серых оттенков, которые сливались с землей, и мягкие сапожки со шнуровкой до колен. Даже здесь, на встрече с тем, кого они провозгласили Кар’а’карном, вождем вождей, на поясе у каждого висел тяжелый нож с длинным клинком, на плечах, напоминая широкий шарф, лежала серо-коричневая шуфа. Если воин закрывал лицо черной вуалью, являвшейся частью шуфы, значит он готов убивать. Да и сейчас такое вполне возможно. Эти люди сражались друг с другом в нескончаемой череде клановых набегов, битв, в стычках кровной мести. Вожди смотрели на Ранда и ждали, что он скажет, но ожидание у айильцев всегда готово смениться движением – внезапным, стремительным и яростным.
Бэил, самый высокий из встреченных Рандом мужчин, и Джеран, стройный, будто клинок, гибкий и быстрый, точно хлыст, лежали как можно дальше друг от друга – насколько позволял ковер. Между их кланами – Гошиен, к которому принадлежал Бэил, и Шаарад Джерана – была кровная вражда, подавленная появлением Того-Кто-Пришел-с-Рассветом, но не забытая. Несмотря на все случившееся, по-прежнему действовал мир Руидина – так, по крайней мере, казалось. Тем не менее безмятежные звуки арфы резко контрастировали с непреклонным стремлением Джерана и Бэила не глядеть друг на друга. С загорелых лиц на Ранда смотрели шесть пар глаз – голубых, зеленых и серых; рядом с айильцами даже ястребы казались бы ручными птицами.
– Что мне нужно сделать, чтобы Рийн пришли ко мне? – спросил Ранд. – Руарк, ты был уверен, что они придут.
Вождь Таардад спокойно смотрел на Ранда; судя по выражению лица, оно было словно из камня вырезано.
– Ждать. И больше ничего. Деарик приведет их. Со временем.
Седоволосый Ган, лежавший рядом с Руарком, скривил губы, будто хотел сплюнуть. Как обычно, с его лица, напоминавшего дубленую кожу, не сходило мрачное выражение.
– Деарик видел слишком много мужчин и Дев, которые целыми днями сидели, уставясь в никуда, а потом бросали свои копья. Бросали копья!
– И убегали, – негромко добавил Бэил. – Я сам видел – среди Гошиен, даже из моего собственного септа. И они бежали. А ты, Ган, видел таких у Томанелле. Все мы видели. По-моему, они ведать не ведали, куда бегут, знали лишь, от кого бегут.
– Трусливые змеи! – рявкнул Джеран. Седые пряди серебрились в его светло-каштановых волосах – среди айильских клановых вождей не было молодых. – Гадюки-вонючки, шарахающиеся от собственной тени! – Едва заметное движение его голубых глаз к дальнему краю ковра пояснило, что эти слова относятся к Гошиен, а не только к тем, кто бросил свои копья.
Бэил двинулся было, собираясь подняться, лицо его стало еще жестче – если такое возможно, но мужчина рядом с ним успокаивающе положил ладонь ему на руку. Бруана из Накай отличали могучее сложение и сила, которой хватило бы на двух кузнецов, но характер у него был спокойный и мирный, что вовсе не походило на Айил.
– Все мы видели убегающих воинов и Дев. – Голос его прозвучал лениво, а серые глаза смотрели сонно, однако Ранд знал, что это впечатление обманчиво: даже Руарк считал Бруана смертельно опасным бойцом и изворотливым тактиком. По счастью, Бруан готов идти за Рандом в огонь и в воду, держа его сторону даже крепче Руарка. Но Бруан следует за Тем-Кто-Пришел-с-Рассветом; он не знал Ранда ал’Тора. – Видели, как и ты, Джеран. Тебе известно, как тяжело оказаться перед тем, что предстало им. Нельзя называть трусами тех, кто умер, выдержав испытания. Можно ли тогда называть трусами тех, кто по этой причине бежал?
– Они не должны были узнать об этом, – пробурчал Ган, сжимая пальцами свою подушку с красными кистями, словно горло заклятого врага. – Это знание – для тех, кто вошел в Руидин и остался в живых.
Он произнес эти слова, ни к кому не обращаясь, но предназначались они Ранду. Ведь именно Ранд открыл всем айильцам то, что мужчина узнавал среди стеклянных колонн на площади. Он сказал столько, что вожди и Хранительницы Мудрости не посмели изворачиваться, когда у них спросили обо всем прочем. Если и оставался в Пустыне айилец, еще не узнавший правды, то он месяц ни с кем не разговаривал.
Правда оказалась вовсе не такой, какой ее считало большинство, – не было славного наследия боевого прошлого. В самом начале Айил были беспомощными беженцами, спасавшимися от Разлома Мира. Конечно, любой, сумевший выжить в те дни, был беженцем, но сами Айил никогда не считали себя беззащитными. Но невыносимей всего другое – предки нынешних айильцев следовали Путем листа, отказавшись от насилия даже для защиты собственной жизни. На древнем языке слово «айил» означало «преданный», «посвященный», и именно миру были посвящены, преданы Айил. Они же, сегодня называющие себя Айил, оказались потомками тех, кто нарушил заповеди бессчетных поколений. Остался лишь единственный след прежних зароков: айилец скорей умрет, чем коснется меча. А они-то всегда верили, что этот обычай – часть их гордости, признак, отделяющий их от живущих за пределами Пустыни.
Ранд слышал, что, по утверждениям айильцев, народ их попал в необитаемую Пустыню в наказание за какой-то грех. Отныне айильцы знали, что это за грех. Мужчины и женщины, построившие Руидин и умершие здесь, те, кого в редких случаях, когда о них упоминали, называли Дженн Айил, Кланом-Которого-Нет, – именно они со времен, еще предшествовавших Разлому, хранили верность Айз Седай. Слишком тяжко осознавать, что все, во что всегда верил, обернулось ложью.
– Нужно было сказать, – произнес Ранд. «Они имели право знать. Нельзя жить во лжи. Их собственное пророчество гласило, что я принесу им раскол. И я не смог сделать иначе». Прошлого не вернуть; что сделано, того не переделаешь. Нужно думать о будущем. «Кое-кто из этих людей меня не любит, некоторые ненавидят за то, что я не родился среди них, но они пошли за мной. Мне нужны они все». – Что слышно о Миагома?
Эрим, лежащий между Руарком и Ганом, покачал головой. Его некогда ярко-рыжие волосы изрядно поседели, но зеленые глаза глядели пронзительно и цепко, как у молодого. Крупные ладони, длинные и крепкие пальцы, широкие запястья свидетельствовали, что и руки его сильны по-прежнему.
– Тимолан и своим ногам не позволит знать, куда собрался прыгнуть, пока от земли не оттолкнется.
– Когда Тимолан был еще слишком молод для вождя, – сказал Джеран, – он пытался объединить кланы. У него ничего не вышло. Вряд ли ему придется по вкусу, что кому-то наконец удалось то, что не получилось у него.
– Он придет, – сказал Руарк. – Тимолан никогда не считал себя Тем-Кто-Приходит-с-Рассветом. И Джанвин приведет Шианде. Но они будут выжидать. Вначале они должны сами все уразуметь и осознать.
– Они должны свыкнуться с мыслью, что Тот-Кто-Пришел-с-Рассветом – мокроземец, – прорычал Ган. – Не обижайся, Кар’а’карн. – В голосе вождя не было и следа раболепия – вождь ведь не король, равно как и вождь вождей. В лучшем случае – первый среди равных.
– Со временем, думаю, придут и Дэрайн, и Кодарра, – спокойно сказал Бруан. И быстро – чтобы молчание не стало причиной для танца копий. Первый среди равных – и то не всегда. – Они больше других потеряли от откровения. – Этим словом айильцы стали называть долгие минуты ошеломления перед тем, как человек пытался бегством спастись от правды об Айил. – Пока Манделайн и Индириан всецело заняты тем, чтобы сохранить единство своих кланов, и оба захотят своими глазами увидеть Драконов на твоих руках. Но они придут.
Необсужденным остался лишь один клан, который не хотелось упоминать ни одному из вождей.
– Какие новости о Куладине и о Шайдо? – спросил Ранд.
Ответом ему была тишина, в которой будто издалека несколько раз горько и тихо вздохнула арфа. Каждый выжидал, когда заговорит другой, и каждый явно чувствовал неловкость – насколько она заметна у айильца. Джеран хмуро разглядывал ноготь большого пальца, Бруан поигрывал серебристыми кистями своей зеленой подушки. Даже Руарк изучал узоры на ковре.
В напряженной тишине грациозной походкой вошли облаченные в белое мужчины и женщины. Они налили вина в отделанные серебром кубки, поставив их возле каждого вождя, разнесли маленькие серебряные тарелочки с редкими в Пустыне оливками, белым овечьим сыром и блеклыми морщинистыми орехами, которые айильцы называли пекара. Из-под светлых капюшонов виднелись лица – непривычные для айильцев кротость и потупленные взоры.
Захваченные в битве или во время набега, гай’шайн давали клятву служить с покорностью год и один день, не касаясь оружия, не чиня насилия, и в конце концов возвращались в свой клан и септ, будто ничего не случилось. Странный отголосок Пути листа. Так требовал джи’и’тох, честь и долг, а для айильца нет ничего хуже, чем нарушить джи’и’тох. Возможно, кто-то из гай’шайн прислуживает своему клановому вождю, но ни тот ни другой, пока длится оговоренный срок, не выдаст знакомства даже взглядом, будь то хоть сын или дочь.
У Ранда вдруг возникла мысль, что именно поэтому кое-кто из айильцев так тяжело воспринял открытую им правду. Этим людям представлялось, что их предки дали обет гай’шайн не только от себя, но и от имени последующих поколений. И эти поколения – все, до нынешних дней, – взяв в руки копье, нарушили джи’и’тох. Тревожили ли когда-нибудь подобные мысли мужчин, собравшихся здесь с Рандом? Для айильцев джи’и’тох – крайне серьезное дело.
Мягко, почти бесшумно гай’шайн удалились. Ни к еде, ни к вину ни один из клановых вождей не притронулся.
– Есть хоть какая-то надежда, что Куладин встретится со мной? – Ранд знал, что никакой надежды нет: он перестал отправлять предложения о встрече, как только узнал, что Куладин заживо сдирает с гонцов кожу. Но так можно разговорить других.
Ган фыркнул:
– От него мы получили одно известие. В следующий раз, как увидит, он сдерет с тебя шкуру. Разве похоже, что он намерен вести беседы?
– Могу я отколоть Шайдо от него?
– Они идут за Куладином, – сказал Руарк. – Он вообще не вождь, но они считают его вождем. – Никогда Куладин не ступал меж тех стеклянных колонн; и он до сих пор, видимо, сам верил, как и заявлял, будто все сказанное Рандом – ложь. – Куладин утверждает, будто он – Кар’а’карн, и они верят ему. Девы из Шайдо, которые явились сюда, пришли из-за принадлежности к Фар Дарайз Май и потому, что именно Фар Дарайз Май оберегают твою честь. Больше из Шайдо не придет никто.
– Мы высылаем разведчиков наблюдать за ними, – сказал Бруан, – и Шайдо убивают их, когда могут. Этим Куладин бросил семена мести, ему уже полдюжины родов кровные враги, но нет никаких признаков, что он намерен атаковать нас здесь. Я слышал, он заявил, что мы своим присутствием оскверняем Руидин, а напасть на нас здесь – значит усугубить этот грех.
Эрим хмыкнул и примял локтем подушку.
– Это значит, что здесь хватает копий, чтобы убить каждого Шайдо дважды, да еще и останется. – Он сунул в рот ломтик белого сыра и, жуя, прорычал: – Шайдо всегда были трусами и ворами.
– Бесчестные собаки, – в один голос проговорили Бэил и Джеран и воззрились друг на друга, будто каждый подозревал, что другой готовит ему какой-то подвох.
– Бесчестные или нет, – тихо заметил Бруан, – но число сторонников Куладина растет. – Говорил он спокойно, однако, перед тем как продолжить, сделал большой глоток из своего кубка. – Вы все знаете, о чем я говорю. После откровения некоторые из убежавших не бросили копья. Они присоединились к своим сообществам у Шайдо.
– Ни один из Томанелле не порвал со своим кланом! – рявкнул Ган.
Бруан посмотрел мимо Руарка и Эрима на вождя клана Томанелле и медленно произнес:
– Так случилось в каждом клане. – Не ожидая, пока кто-то усомнится в его словах, он оперся на подушку и продолжил: – Об ушедших нельзя сказать, что они порвали с кланом. Они присоединились к своим сообществам. Как Девы из Шайдо, которые пришли сюда, к своему здешнему крову.
Кое-кто заворчал, но в спор не вступил. Правила, касающиеся айильских воинских сообществ, были сложны и запутанны, и в каком-то отношении их члены были связаны с сообществом крепче, чем с кланом. К примеру, члены одного сообщества не станут сражаться друг с другом, даже если между их кланами кровная вражда. Некоторые мужчины не женились на близкой родственнице товарища по своему воинскому обществу – как если бы она была близкой кровной родней им. Об обычаях Фар Дарайз Май, Дев Копья, Ранду даже задумываться не хотелось.
– Мне нужно знать о намерениях Куладина, – сказал он вождям. Куладин все равно что бык с осой в ухе – может кинуться куда угодно. Ранд помедлил. – Не будет ли нарушением чести послать людей присоединиться к их сообществам у Шайдо?
Объяснять, что он имеет в виду, не понадобилось. Собеседники напряглись, даже Руарк; в глазах их появился холод, чуть ли не прогнавший жару из комнаты.
– Шпионить таким образом, – при слове «шпионить» Эрим скривил губы, будто оно оказалось мерзким на вкус, – все равно что шпионить за собственным септом. Никто из понимающих, что значит честь, на такое не пойдет.
Ранд удержался от вопроса, не найдется ли кто с чуть менее чувствительной честью. У айильцев чувство юмора – штука странная, зачастую жестокая, но кое о чем с ними никогда не стоит шутить. Не ровен час, они вообще не поймут, что тут смешного.
Чтобы сменить тему, Ранд спросил:
– Есть какие-нибудь вести из-за Драконовой Стены?
Ответ он уже знал: подобные новости разлетаются быстро даже среди такого множества айильцев, что собрались у Руидина.
– Ничего, о чем стоило бы упомянуть, – отозвался Руарк. – Из-за беспорядков у древоубийц мало купцов явилось в Трехкратную землю. – (Так айильцы называли Пустыню – наказание за их грех, испытание их мужества и наковальня, где им придадут форму. Древоубийцами айильцы называли кайриэнцев.) – Драконово знамя по-прежнему развевается над Тирской Твердыней. Тайренцы двигаются на север, в Кайриэн, чтобы, как ты приказал, раздать еду древоубийцам. Больше ничего.
– Лучше бы эти древоубийцы подохли с голоду, – пробурчал Бэил, и Джеран захлопнул рот; Ранд заподозрил, что тот собирался сказать нечто очень близкое словам Бэила.
– Древоубийцы ни на что не годны, разве что перебить их либо продать, как скот, в Шару, – угрюмо заметил Эрим.
Именно так айильцы поступали с теми, кто являлся в Пустыню незваными гостями; лишь менестрелям, торговцам да Лудильщикам дозволялось входить в их край свободно, хотя Лудильщиков айильцы избегали точно чумных. Шарой назывались земли к востоку от Пустыни, и даже айильцы не многое знали о тех краях.
Краем глаза Ранд заметил стоящих в ожидании в высоком арочном проеме двух женщин. Вместо отсутствующих дверей в проеме висели нити разноцветных бус, красных и синих. Одной из женщин была Морейн. На миг у Ранда мелькнула мысль заставить их немного потоптаться у порога – уж больно раздражало повелительное выражение лица Морейн, которая явно ожидала, что ради нее вожди и Ранд немедленно прервут свой разговор. Правда, тем для обсуждения уже не осталось, и по глазам вождей он видел, что им совсем не хочется продолжать беседу. Слишком свежи были упоминания об откровении и о Шайдо.
Вздохнув, Ранд встал, его примеру последовали и клановые вожди. Кроме Гана, Ранду никто не уступал ростом. Там, где Ранд провел детские годы, Гана сочли бы человеком среднего роста, а то и выше; среди айильцев же он считался малорослым.
– Вы знаете, что делать. Привести остальные кланы и как следует приглядывать за Шайдо. – Он помолчал, потом добавил: – Все кончится хорошо. Хорошо для Айил – насколько я сумею.
– Пророчество гласило, что ты расколешь нас, – мрачно заметил Ган, – и начал ты соответственно. Но мы пойдем за тобой. Пока не сгинет тень, – продекламировал он, – пока не спадет вода, в Тень, оскалив зубы, с последним вздохом бросить вызов, чтобы в Последний день плюнуть в очи Затмевающему Зрение. – Затмевающий Зрение – таково было одно из прозвищ Темного у айильцев. А еще одно – Ослепляющий.
Ранду ничего не оставалось, как ответить обусловленными ритуалом словами, которых он когда-то не знал:
– Клянусь честью моей и Светом, жизнь моя будет кинжалом в сердце Ослепляющего.
– И до Последнего дня, – закончил айилец. – До самого Шайол Гул.
Тихонько тренькали струны арфы.
Вожди цепочкой прошли мимо двух женщин, с почтением глядя на Морейн. Никакого страха перед ней они не чувствовали. Как Ранду хотелось быть таким же уверенным в себе! Морейн имела на него слишком большие виды, протянула к нему слишком много ниточек-тяжей, которыми его захлестнула. И Ранду невдомек, когда и как она за них потянет.
Едва успели удалиться вожди, обе женщины вошли в комнату; Морейн была, как всегда, невозмутима. И как всегда, изящна. Невысокая, привлекательная женщина, даже не будь на ней отпечатка неопределенного возраста, характерного для Айз Седай. Морейн сняла влажную полосу материи, с темных волос на лоб ее свисал на тонкой золотой цепочке маленький голубой камень. Но даже если б она не сняла с головы защищавшую от жары тряпицу, это нисколько не умалило бы ее царственной манеры держаться. Она всегда казалась на фут выше ростом, а в глазах читались непоколебимая уверенность в себе и властность.
Вторая женщина была выше Морейн, хотя тоже не доходила Ранду до плеча. И она была юной, а не лишенной признаков возраста. Это была Эгвейн, ее он знал с детства, с ней вместе он вырос. Сейчас, за исключением темных глаз, она вполне могла сойти за айилку, и не только благодаря загорелым лицу и рукам. Девушка носила широкую айильскую юбку из коричневой шерсти и свободную белую блузу из растительного волокна, называемого алгод. Алгод мягче тонко спряденной шерсти; такой товар купцы оторвут с руками, если когда-нибудь Ранд сумеет убедить айильцев торговать им. С плеч Эгвейн свисала серая шаль, а падавшие на спину темные волосы широкой полосой поддерживал серый шарфик. В отличие от большинства айильских женщин, Эгвейн носила всего один браслет – светлая кость, вырезанная в виде кольца из язычков пламени, и всего одно ожерелье из золотых и костяных бусинок. И она носила еще одно украшение. На левой руке посверкивало кольцо Великого Змея.
Эгвейн обучалась у кого-то из айильских Хранительниц Мудрости, чему именно – Ранд не знал наверняка, хотя подозревал, что это как-то связано со снами. Точнее трудно сказать: и Эгвейн, и айилки держали рот на замке. Но ведь Эгвейн обучалась и в Белой Башне. Она была одной из принятых, готовилась в будущем стать Айз Седай. И по крайней мере здесь и в Тире выдавала себя за полноправную Айз Седай. Иногда Ранд поддразнивал девушку этим, хотя она не одобряла его подтруниваний.
– Фургоны скоро будут готовы отправиться в Тар Валон, – сказала Морейн. Ее мелодичный голос звучал точно кристальной чистоты ручеек.
– Пошлите с ними сильную охрану, – заметил Ранд, – не то Кадир не довезет груз туда, куда хотите вы. – Юноша вновь повернулся к окну, желая выглянуть и посмотреть на Кадира. – Раньше вы не требовали, чтобы я что-то запрещал или разрешал.
Внезапно что-то будто шарахнуло его по плечам – больше всего на свете это походило на увесистую палку из гикори. Кто-то из женщин направил Силу – подсказало ему слабое ощущение гусиной кожи, маловероятное по этакой-то жаре.
Резко развернувшись к женщинам, Ранд потянулся к саидин, наполнив себя Единой Силой. Ощущение от Силы было такое, будто сама жизнь взбурлила в нем, словно он стал живее раз в десять, стократно. И порча Темного тоже влилась в него – смертью и разложением, словно могильные черви закопошились во рту. Поток Силы грозил в любой миг снести его, и ему каждое мгновение необходимо было сражаться с бушующим половодьем, непрестанно бороться, не уступать ему. Ранд почти свыкся с этим чувством и в то же время осознавал, что никогда с ним не свыкнется. Ему хотелось вечно наслаждаться саидин, и ему было до тошноты плохо. И все это время клокочущий поток бил в него, пытаясь ободрать до костей и дотла сжечь кости.
Со временем порча сведет Ранда с ума, если Сила не убьет его раньше, – тут уж какая из напастей достанет первой. С начала Разлома Мира на безумие обречен всякий мужчина, способный направлять, с того самого дня, как Льюс Тэрин Теламон, Дракон, и Сто спутников запечатали узилище Темного в Шайол Гул. Но последний удар Темного запятнал мужскую половину Истинного Источника, и способные направлять Силу мужчины, обладающие этим даром безумцы, разорвали мир на части.
Ранд наполнил себя Силой… А ведь он не знает, кто из женщин учинил с ним такое. Обе холодно, точно ледяные статуи, смотрели на него, обе – выгнув бровь почти одинаковой дугой, с вопросом в глазах. Кто-то из них или обе в этот миг могли обнимать женскую половину Источника – и он никогда не определит, кто именно.
Разумеется, вытянуть палкой по спине – не в привычках Морейн, она находила иные способы наказать или обуздать, способы более утонченные и, как правило, куда более болезненные. Однако, даже будучи уверенным, что это наверняка Эгвейн, Ранд ничего не стал делать. «Доказательство». Мысль скользнула по поверхности кокона пустоты; сам же Ранд плавал внутри, в ничто, а мысли и чувства, даже гнев его были где-то далеко-далеко. «Без доказательств я ничего не сделаю. На этот раз я не дам себя разозлить». Это уже не та Эгвейн, вместе с которой он рос, теперь она стала частью Башни – с тех пор, как Морейн отправила девушку туда. И опять Морейн. Вечно Морейн. Иногда ему очень хотелось, чтобы Морейн исчезла, пропала куда-нибудь. «Иногда? А не лукавишь?»
Ранд сосредоточил все внимание на Айз Седай.
– Что тебе надо от меня? – Для собственного уха голос его звучал ровно и холодно. А внутри бушевала Сила. Эгвейн говорила ему, что для женщины прикосновение к саидар, женской половине Источника, было объятием; для мужчины же это действие всегда война без пощады. – И не надо опять про фургоны, маленькая сестра. Обычно я понимаю, что же ты хотела сделать, спустя очень много времени после того, как все уже сделано.
Айз Седай хмуро воззрилась на Ранда – и немудрено. Наверняка к ней никто, кем бы он ни был, так не обращался. Ни один человек, даже Дракон Возрожденный. Да и сам Ранд не сказал бы, откуда взялась эта «маленькая сестра»; в последнее время слова иногда сами возникали у него в голове. Видать, легкое касание помешательства. Порой он за полночь лежал без сна, мучимый тревожными мыслями о происходящем с ним. Внутри же пустоты все эти тревоги казались чьими-то чужими терзаниями.
– Лучше нам поговорить наедине. – Морейн коротко и холодно глянула на арфиста.
Джасин Натаэль, как он здесь себя именовал, возлежал на подушках у стены без окон и тихо наигрывал на арфе, поставив ее себе на колено. Верхняя рама золоченой арфы была вырезана в виде созданий, схожих с теми, что запечатлены на руках Ранда. Драконы – так их звали айильцы. Откуда у Натаэля подобная вещь, Ранд мог лишь догадываться. Натаэль был средних лет темноволосым мужчиной, которого во многих краях, кроме Айильской пустыни, считали бы рослым. Темно-синие шелковые штаны и затейливо вышитый по вороту и манжетам золотой нитью камзол, уместные при дворе какого-нибудь короля, были, несмотря на жару, наглухо застегнуты и зашнурованы. Превосходный костюм выглядел странно рядом с расстеленным подле него плащом менестреля. Добротный с виду, плащ пестрел многоцветьем частых заплат, пришитых так, чтобы они трепетали при легчайшем дуновении ветра. По этому плащу даже в глухих уголках безошибочно узнавали бродящего от деревни к деревне артиста – жонглера и акробата, музыканта и сказителя. И вряд ли такому по карману щеголять в шелках. Что ж, Натаэль, похоже, весьма высокого мнения о себе. Сейчас менестрель казался полностью поглощенным своей музыкой.
– Все, что тебе хочется сказать, можешь говорить при Натаэле, – сказал Ранд. – В конце концов, он – менестрель Дракона Возрожденного.
Если разговор нужно оставить в тайне, Морейн станет настаивать, и тогда Ранд отошлет Натаэля, хотя ему не хотелось упускать этого человека из виду.
Эгвейн громко фыркнула и поддернула на плечах шаль.
– Ранд ал’Тор, ты весь раздулся от важности, словно перезрелый арбуз, – сказала девушка ровным тоном, будто отмечая очевидное.
Гнев бурлил где-то за пределами пустоты. Не от ее слов – у Эгвейн с детства вошло в привычку все время пытаться поставить Ранда на место, спихнуть его на ступеньку ниже, независимо от того, заслужил он это или нет. Но в последнее время, как казалось Ранду, она стала действовать заодно с Морейн: Эгвейн старается вывести его из равновесия, чтобы Морейн было сподручней толкать в нужную ей сторону. Года два назад, еще до того, как стало известно, кто он такой, Ранд с Эгвейн, и не только они, считали, что со временем поженятся. И вот теперь Эгвейн заодно с Морейн – и против него.
Посуровев лицом, Ранд заговорил грубее, чем хотел:
– Говори, что ты хочешь, Морейн. Говори сейчас или отложи, пока я не найду время выслушать тебя. Я очень занят. – Последнее было неприкрытой ложью. Время у Ранда уходило главным образом на упражнения с мечом – с Ланом, или с копьями – с Руарком, или на обучение бою голыми руками и ногами, тогда наставниками выступали оба. Но если сегодня есть возможность взбрыкнуть, то он пойдет на такой шаг. А Натаэль пусть слышит. Ему можно слышать. Почти все. До тех пор, пока Ранду известно, где тот находится.
Обе, и Морейн, и Эгвейн, нахмурились, но по крайней мере настоящая Айз Седай, видимо, поняла, что на сей раз Ранд уперся на своем – не сдвинешь. Она покосилась на Натаэля, поджала губы. Тот по-прежнему казался поглощенным музицированием. Потом Морейн достала из поясного кошеля толстый сверток серого шелка.
Развернув шелк, она выложила на стол содержимое – диск с ладонь человека в поперечнике, наполовину совершенно черный, наполовину чистейше белый; два цвета смыкались по волнистой линии, образуя соединенные капли. До Разлома это был символ Айз Седай, но теперь диск являл собой нечто большее. Некогда их было создано всего семь – семь печатей на узилище Темного. Точнее говоря, каждый диск являлся средоточием одной из тех печатей. Вытащив поясной нож, рукоять которого обвивал серебряный узор, Морейн аккуратно поскребла край диска. И от него отвалилась крохотная черная частица.
Даже в коконе пустоты изумление оказалось таким, что Ранд невольно охнул. Сама пустота задрожала, и на миг Сила угрожающе надвинулась, грозя сокрушить его.
– Это копия? Подделка?
– Я нашла диск внизу на площади, – сообщила Морейн. – Но он настоящий. С тем, который я принесла из Тира, то же самое. – По тону можно было подумать, что она требует себе на обед гороховый суп; а Эгвейн плотно, будто мерзла, закуталась в шаль.
Ранд почувствовал липкое прикосновение страха, просачивающегося через границу пустоты. Отпустить саидин было трудно, но юноша пересилил себя. Если потерять концентрацию, Сила уничтожит его на месте, а сейчас нужно сосредоточить все внимание на самом насущном. И все равно, даже невзирая на привкус в ней порчи, расстаться с саидин было потерей.
Лежащая на столе черная чешуйка невероятна. Невозможна! Эти диски изготовлены из квейндияра, камня мужества. Ничто созданное из этого материала разломать нельзя, даже с помощью Единой Силы! Какую бы силу ни прилагали к квейндияру, тот становился лишь крепче. Способ изготовления камня мужества утрачен при Разломе Мира, но все сотворенное из него в Эпоху легенд сохранилось до сих пор, даже самая хрупкая ваза, пусть после Разлома она канула на океанское дно или оказалась погребена под горой. Да, три из семи дисков уже сломаны, но, несомненно, для этого понадобилось нечто куда большее, чем простой нож.
Правда, чуток поразмыслив, Ранд признал, что ему невдомек, как на самом деле оказались сломаны те три. Если никакая сила, кроме могущества Создателя, не способна разломать камень мужества, тогда что же разбило эти диски?
– Как так вышло? – спросил Ранд и удивился: голос его был столь же спокоен, как и тогда, когда юношу окружала пустота.
Читать бесплатно другие книги:
