Русская культура заговора Яблоков Илья

Попытка переворота, предпринятая ГКЧП в августе 1991 г., оказалась для СССР переломным моментом. Тотальный развал плановой экономики и неспособность Горбачева реанимировать ее без системных реформ, этнические конфликты на периферии советской империи и отсутствие консенсуса по поводу нового Союзного договора, который смог бы превратить СССР в конфедерацию, – все это стало одной из причин мятежа консерваторов, пожелавших повернуть вспять реформы Горбачева и «спасти Отечество» от коллапса. Режим чрезвычайного положения, как нам всем известно, провалился, а танки, введенные в центр Москвы, так ни разу и не выстрелили. Исход этого переворота оказался неожиданным: Борис Ельцин и сравнительно небольшая группа москвичей смогли одолеть страшную советскую репрессивную машину, провозгласив победу демократической революции. После более чем 70 лет советского строя в августе 1991 г. родилась российская демократическая республика.

Впрочем, это одна из версий событий того года. В альтернативной реальности август 1991-го – невероятная трагедия для каждого патриота СССР и символ триумфа Запада в войне с Россией. В этой вселенной в августе 1991 г. берет начало «антинародное», «демократическое» оккупационное правительство, лояльное США и пришедшее к власти путем интриг и подкупа самых высокопоставленных членов советской политической элиты. Начиная с 1991-го и до середины 2000-х такая интерпретация была периферийной, маргинальной точкой зрения, ведь режим Бориса Ельцина, считавший несколько дней августа 1991-го моментом своего рождения, не мог всерьез рассматривать эти идеи как политический инструмент.

Однако в 2000-е все изменилось. Начиная с 2005 г., когда Владимир Путин произнес свою знаменитую фразу о развале СССР как «величайшей геополитической катастрофе ХХ века», альтернативное прочтение рождения российской республики стало обретать черты доминирующей концепции. Благодаря усилиям медиа, различных писателей и политиков к концу 2010-х уже никто не удивлялся, услышав, что СССР пал жертвой заговора внутренних врагов и внешних агрессоров. Вместе с тем все больше людей, включая молодежь, стали ностальгировать по СССР[338]. Благодаря пересмотру наследия августа 1991-го и доминированию в публичном пространстве конспирологических теорий с их трактовкой развала СССР все меньше людей помнит обстоятельства появления новой демократической России и еще меньше почитает ее демократические завоевания[339].

Как это произошло? Каким образом теории заговора оказались в центре политической повестки и создали новый «режим правды»? Почему эти теории с их объяснениями причин развала Союза стали мощным политическим инструментом, мгновенно разрушающим репутации политиков, действующих на постсоветском пространстве? Крах СССР и последствия этого события все эти годы, начиная с 1991-го, остаются предметом жарких политических и академических дискуссий. Внутри России отношение к краху Союза связано с выбором политической ориентации и национальной идентичности. Соответственно, те, кто относится к событиям августа 1991-го и последующим неолиберальным реформам позитивно, часто становятся объектом критики и обвинений в отсутствии патриотизма. В 1990-е подобные обвинения можно было услышать лишь от так называемых национал-патриотов: членов разрозненной массы праворадикальных и «патриотических» движений. Именно эти силы использовали идею о заговоре против советского народа, чтобы усилить собственные политические позиции в постсоветской России и критиковать Бориса Ельцина. В 2000-е гг. ситуация кардинально изменилась: позиция национал-патриотов постепенно все больше сближалась с кремлевской на фоне того, что власть активно участвовала в формировании ностальгического отношения к СССР и негативного – к событиям 1990-х. Отрицательное отношение к краху советской державы стало не только выражением политической позиции, но и ярким маркером, отличающим «истинно русских людей» от нелояльного меньшинства, образ которого оказался чрезвычайно демонизирован.

Антиэлита и манипуляция сознанием

Почему Советский Союз рухнул так тихо и так быстро? Почему в августе 1991 г. никто не вышел по всей стране на защиту ГКЧП? Что случилось с миллионами советских граждан, родившихся, выросших и сделавших карьеру в СССР? В первые годы после 1991 г. этот вопрос волновал многих так называемых национал-патриотов и коммунистов. Казалось, для них стало потрясением отсутствие хоть какой-то осмысленной общественной поддержки СССР – страны, дававшей каждому бесплатное образование, медицинское обслуживание и относительно гарантированную стабильность. Само собой, интеллектуальная элита национал-патриотического лагеря, близкая к консервативным кругам советского правительства, в конце 1980-х гг. пыталась поменять ситуацию (вспомним знаменитую Нину Андрееву с ее призывом «Не могу поступиться принципами»), но сделать это оказалось невозможно: инициатива принадлежала демократам, а советский режим был слишком дискредитирован[340]. Одним из объяснений отсутствия такой общественной поддержки оказалась именно теория заговора: ведь национал-патриоты сделали все возможное, чтобы сохранить СССР, но им помешала сила куда более мощная, с которой они не смогли совладать. И эта сила – многокомпонентная, состоящая как из внутренних, так и из внешних врагов – разрушила социалистический строй и уничтожила геополитическое величие страны.

Бывший театральный режиссер, политконсультант, замеченный в работе на разные политические силы, одиозный телеведущий Сергей Кургинян в своих речах и текстах не перестает обвинять «либеральную интеллигенцию» и прозападные коррумпированные политические элиты в распродаже интересов СССР и подрыве его исторический миссии. Он использует термин «антиэлита», чтобы описать те силы, которые якобы работали на распад государства, разрушая идею о превосходстве советской идеологии в умах большинства населения, которое, согласно Кургиняну, на самом деле якобы поддерживало существование СССР. Именно антиэлиты из КГБ и КПСС украли у советского народа его величие и инициировали августовский путч, чтобы скрыть последствия своих действий по разрушению идеологии и экономики в перестроечные годы[341]. Драматическое падение уровня жизни россиян во время перестройки и после 1991 г. Кургинян объясняет тайным соглашением, заключенным прозападной интеллигенцией с мафией, представлявшей советский «черный рынок». Эти две силы хотели «жить хорошо» и поэтому с радостью избавились от СССР, чтобы впоследствии стать олигархами[342].

Другой частью плана по разрушению СССР, по мнению Кургиняна, была дискредитация истории страны, для чего американские спецслужбы, при поддержке ученых-советологов, провели соответствующие исследования. «Американцы, не будь дураками, заказали своим нормальным, вменяемым, не слишком талантливым, но достаточно добросовестным исследователям идеологически ориентированные исследования по каждому эпизоду нашей советской истории. По стахановскому движению, по началу войны, по коллективизации, по чему угодно еще, по всему! Это был широкий спектр среднеоплачиваемых исследований, которые исследователи провели в меру добросовестно и в меру тенденциозно, потому что им была задана эта тенденциозность. Они должны были каждую молекулу нашей истории разделать, как бог черепаху, то есть дискредитировать – достаточно убедительно, на основе фактического материала. Они это сделали, и это легло на полки»[343].

Главное для Кургиняна, что заказанные американцами исследования не просто легли на полки в США – они находились в советских спецхранах, переведенные на русский язык, откуда попали к диссидентам – через высокопоставленных, «непатриотически» настроенных «фрондеров» «в погонах или с соответствующими допусками и при довольно высоких политических функциях, и при этом давно уже относящихся весьма скептически к советской истории и советскому обществу»[344]. Именно такая подрывная система, действовавшая в СССР десятилетиями, разрушила веру в коммунистический проект в первую очередь для элит, заместив ее уверенностью, что интересы отдельно взятого гражданина важнее коллективных. Как результат – поддержанная политической верхушкой страны перестройка.

В своих текстах Кургинян апеллирует прежде всего к научно-технической интеллигенции, более всего пострадавшей от передела собственности и неолиберальных реформ правительства Гайдара. Винить черный рынок и выросших из него олигархов, искать виновных среди коррумпированных членов Политбюро и легко, и удобно, ведь это помогает переложить весь груз ответственности за крах Союза на них. А «антиэлита» – удобный способ очернить и лишить поддержки любого выходца из политической верхушки 1990-х, на которого укажет Кургинян.

Российский химик, социолог и писатель Сергей Кара-Мурза в своих работах находит иные причины развала СССР, в чем-то, однако, схожие с кургиняновскими. Небольшая группа людей вместе с «внешними» партнерами через манипуляции сознанием убедила население Советского Союза разрушить государство и оставить амбиции построить коммунизм в отдельно взятой стране. «…[П]римем как факт: некая влиятельная и организованная часть человечества (в которую приняты и кое-кто из наших земляков) каким-то образом добилась, чтобы наше общество в целом, почти 300 миллионов человек, не считая “союзников”, активно действовало по программе, приносящей огромные выгоды этой группе и огромный урон нам самим. Сегодня, когда важный этап этой программы завершен и результат налицо, это можно принять действительно как факт и больше на нем не останавливаться. Потери и приобретения известны и очевидны, они подсчитаны и обнародованы в мировых бухгалтерских книгах, буквально написаны на роже счастливых политиков»[345]. По Кара-Мурзе, уникальность сознания советского человека заключалось в сочетании рациональности и этики, что позволяло постичь всю сложность этого мира, при этом радикально отличаясь от технократов-европейцев. Преклонение перед Западом возникло среди узкой группы антисоветских интеллигентов, работавших долгие годы, чтобы уничтожить символы советского прошлого и те институты, которые позволяли СССР существовать[346]. Убежденность Кара-Мурзы в том, что советскому населению массово промыли мозги, с одной стороны, выглядит удивительно (если не странно), с другой – характерна для периода конца 1990-х – начала 2000-х, когда этот автор был особо популярен среди российской читающей публики. Уверенность в том, что «социальное программирование» и манипуляции могут решить все проблемы, была распространена в то время среди пиарщиков и политиков, убедившихся в силе пропаганды во время кампании в поддержку Ельцина в 1996 г.[347] И в целом эта увлеченность идеей манипуляции сознанием неоригинальна и встречается, в частности, среди авторов теорий заговора в США в середине ХХ в.

В США идея манипуляции сознанием, «промывки мозгов» и создания так называемого маньчжурского кандидата была связана в первую очередь с антикоммунистической пропагандой раннего периода холодной войны[348]. Тем не менее идея промывания мозгов не ограничилась антисоветской агитацией и поиском шпионов внутри США. Многие авторы видели в эмансипации женщин и социальных переменах 1960-х гг. действия советской пропагандистской машины, направленной на искоренение идеологии американского индивидуализма через обработку сознания. По мнению таких авторов, феминистки и борцы за гражданские права ставили под вопрос ценности обычного американца, живущего в глубинке, а потому, скорее всего, не могли взрасти на американской почве естественным образом: эти люди были либо завезены из-за рубежа, либо подверглись жесткому античеловечному эксперименту по «промывке мозгов» и находились под контролем внешней силы. Культуролог Тим Мэлли отмечает, что идея промывания мозгов как объяснения глубоких социальных перемен в американском обществе говорит о попытке теоретизировать кризис американского индивидуализма и выступает способом понимания того, как молодежь по-новому оценивает социальную структуру общества[349].

Русская версия идеи манипуляции сознанием также призвана осмыслить, что же произошло с советским обществом на рубеже 1980–1990-х гг. Кара-Мурза старается объяснить потерю субъектности советского человека и кризис общества, которое из совокупности советских людей – этичных, совестливых, политически просвещенных – вдруг превратилось в толпу, требующую демократии (тут Сергей Кара-Мурза использует термин «толпообразование»)[350]. В отличие от американцев, обеспокоенных кризисом индивидуализма, Кара-Мурза, напротив, видит угрозу России в манипуляциях Запада по разрушению традиционной русской структуры общины, скреплявшей государство и общество. На Западе общество лишено базовых этических ценностей, что делает его атомизированным. В России же, по Кара-Мурзе, отсутствие индивидуализма и ценности прав человека делает его сильнее[351].

Идея промывания мозгов – без сомнения, удобное объяснение того, почему национал-патриоты лишились общественной поддержки. Она переносит груз ответственности с политических элит, не сумевших изменить и реформировать советскую систему, на внешние силы, которые оказались способны воздействовать на умы граждан сильнее государственной пропаганды СССР. Новые ценности, появившиеся у россиян в 1990-е, – демократия и свободный рынок, превосходство человеческой жизни над нуждами государства – все это «чуждо» советскому человеку, и ничего этого не было бы, если бы не действия «агентов влияния».

«Агентами влияния», или «агентами перестройки», называют тех, кто разваливал СССР изнутри. Их обвиняют в работе на западные разведки и подрывной деятельности в недрах советской системы. Характерно, что такая мысль чаще всего встречается у авторов, имеющих опыт работы в спецслужбах и видящих «агентов влияния» повсюду. Вячеслав Широнин, генерал КГБ и автор нескольких книг о развале СССР, видит причины крушения Советского Союза в подрывных действиях США, частью которых была перестройка. Развал СССР оставался приоритетом американской внешней политики в течение десятилетий, поэтому перестройка была тщательно спланирована и нацелена на скорейшее ухудшение экономических условий в стране[352].

Одной из таких демонизированных фигур, обвиняемых в запуске спецоперации «Перестройка», стал Александр Яковлев, который действительно был одним из «отцов» горбачевских реформ. Именно его авторы теорий заговора чаще других называют «агентом западного влияния». Владимир Крючков, бывший руководитель КГБ, утверждает, что Яковлев был завербован американской разведкой в 1950-е, во время учебы в Колумбийском университете в Нью-Йорке[353]. Историк и бывший декан исторического факультета СПбГУ Игорь Фроянов обвиняет Яковлева в том, что тот одобрил силовые действия в Вильнюсе в январе 1991 г., повлекшие за собой отделение Литвы и скорый распад всего СССР[354]. Однако ни одного доказательства сотрудничества Яковлева с западной разведкой не нашлось по сей день[355].

Другой бывший офицер КГБ, Игорь Панарин, пошел дальше, утверждая, что в 1943 г. США и Великобритания начали «первую информационную войну» против СССР. Согласно Панарину, Трехсторонняя комиссия и Совет по международным делам – известные международные организации – вели эту войну вместе, устраивая провокации и совершая подрывные действия внутри СССР. Часть таких спецопераций координировалась «подрывными агентами», которых контролировали США, и советские спецслужбы не могли нейтрализовать этих агентов, потому что их прикрывали с самой верхушки политической иерархии Кремля. Панарин, в частности, заявляет, что одним из наиболее высокопоставленных американских агентов был Никита Хрущев[356].

Внимательный анализ работ Широнина и Панарина показывает, как стремительно произошла эволюция этих теорий заговора в постсоветские годы. Концептуально две работы очень различаются. Широнинский анализ выполнен исходя из традиционных установок холодной войны и больше похож на плохой шпионский детектив с массой ненужных деталей. Он рисует бинарную картину мира, поделенного между двумя политическими блоками, в котором разведки двух стран сражаются друг с другом, устраивая серию сложных и комплексных спецопераций.

Анализ Панарина более изощренный и очевидно испытал на себе влияние зарубежных теорий заговора, заполнивших книжные полки российских магазинов в конце 1990-х гг. В какой-то мере работа Панарина «Первая мировая информационная война» – это гид по западноевропейским и американским теориям заговора. И Трехсторонняя комиссия, и Комитет по международным делам, и даже вымышленный «Комитет 300» фигурируют во многих американских теориях заговора второй половины XX в. и стоят в центре дискурса о новом мировом порядке[357]. Скорее всего, после появления некоторых работ о мировом заговоре в России Панарин переинтерпретировал их как сугубо антироссийские, хотя, как и в случае с Дугиным, в оригинальных теориях заговора на Россию не было и намека[358]. К примеру, Панарин обнаружил среди основных «авторов» распада СССР американского банкира Дэвида Рокфеллера и назвал Совет по международным делам главным куратором этого процесса[359].И Рокфеллер, и Совет по международным делам действительно упоминаются в зарубежной конспирологической литературе, но в ней никак не фигурирует СССР в качестве одной из целей заговора[360].

Наконец, в глазах некоторых события 1991 г. сравнимы с крушением Российской империи в 1917 г. Так, популярный автор книг по новой и новейшей истории России Николай Стариков, подобно конспирологу из эссе Хофстэдтера, видит «взаимосвязь» исторических событий, ловит «правильную логику» и делает на основе разрозненных фактов однозначный вывод – против России плетется заговор![361]

«Когда я понял, что Февральская и Октябрьская революции были звеньями одной операции английской разведки по развалу своего геополитического конкурента, для меня стали очевидны признаки повтора того же самого сценария уже в конце XX века. Особенно наглядно это проявилось в августовских событиях 1917 и 1991 гг. Я говорю здесь о мятеже Корнилова и путче ГКЧП. Руководители страны (Керенский и Горбачев) отдавали прямые указания своим подчиненным – навести в стране порядок. Они начинали действовать, после чего те же руководители объявляли их преступниками и государственными изменниками. Затем наносился удар по государственной власти, по армии, и страна очень быстро разваливалась»[362].

По Старикову, США и Великобритания всегда вели войну против России за ее территорию и природные ресурсы, а все русские революционеры были связаны с геополитическими противниками страны, стремившимися подорвать ее величие и безопасность[363]. В 1980-е был найден новый способ борьбы с Советским Союзом – цены на нефть, столь важные для экономической стабильности государства. В 1985 г. западные спецслужбы смогли одновременно поставить своего человека на пост генсека СССР и начать снижение цен на нефть, вступив в сговор с правительством Саудовской Аравии[364]. Ссылка на цены на нефть играет здесь ключевую роль – некоторые уважаемые отечественные экономисты утверждали возможность совместных действий США и Саудовской Аравии против СССР[365]. Однако более внимательный анализ событий того времени показывает, что интересы США и Саудовской Аравии в части цен на нефть были противоположны и, учитывая кризис на нефтяном рынке в 1980-х, для Саудовской Аравии было куда актуальнее сохранить стабильность в собственной стране и влияние на глобальный нефтяной рынок, нежели нанести экономический удар по СССР[366].

Тем не менее волатильность цен на нефть, безусловно, негативно повлиявшая на экономическую стабильность СССР, а также прозападная политика Михаила Горбачева помогли сформировать внутренне логичную структуру конспирологического мифа, в котором Западу одновременно удается поставить под удар советскую экономику и привести на главный пост «своего человека». К концу 1991 г. на смену внешнеполитическому суверенитету пришла дружба с США, развал армии уничтожил военную мощь страны, а падение уровня экономического и промышленного потенциала подорвало экономическую независимость. В то же время горбачевская культурная политика привела к тому, что ценности советского человека сменились чуждыми ему «западными ценностями»[367].

Михаил Горбачев: любимый «козел отпущения»

Атака Старикова на Горбачева неслучайна: мало кто из политических лидеров России настолько «любим» конспирологами, как первый и последний президент СССР. Эпоха «великой измены» началась в 1985 г., когда, по словам известного публициста Александра Зиновьева, вместо посещения могилы Маркса на кладбище Хайгейт в Лондоне Горбачев отправился к британской королеве[368]. Это и стало началом великой советской трагедии крушения государства и идеологии, ведь, по словам самых разных авторов, включая тех, кто работал плечом к плечу с Горбачевым, президент СССР делал все, чтобы развалить Союз и угодить своим западным кураторам. Председатель Совета министров СССР Анатолий Лукьянов заявил, что никаких объективных предпосылок к краху СССР в 1991 г. не было и произошел он из-за безответственных действий политиков под управлением Горбачева[369]. В свою очередь, историк Анатолий Уткин писал, что Горбачев совершил преступление против родины, разрешив Украине провозгласить независимость после московского августовского путча 1991 г. Из-за этого Россия утратила все шансы на восстановление своего имперского величия. Горбачев согласился на все условия американцев, связанные с внешней политикой СССР, и таким образом предал геополитические интересы своей державы[370].

В ноябре 1991 г. Виктор Илюхин, тогда заместитель генпрокурора СССР, обвинил Горбачева в государственной измене, развале государства в интересах США и подписании указов, противоречащих советской Конституции и государственным законам. Ход делу против Горбачева не дали, а сам Илюхин вскоре был смещен со своего поста, однако, как мы увидим далее, успешно продолжил борьбу с государственной изменой на высочайшем уровне[371]. В конце 2011 г., по всей видимости, чтобы повысить свою медиаузнаваемость, Стариков также заявил о подаче иска против Горбачева, обвинив того в госизмене, развале СССР, странном исчезновении золотых запасов, уничтожении армии и обнищании населения[372].

Важно отметить, что по времени атака Старикова неслучайна: в конце 2011 г. Горбачев раскритиковал Кремль из-за отношения к оппозиции, вышедшей на улицу, и из-за того, что Путин решил избираться на третий срок[373]. Стариков заявил, что на Горбачеве лежит грех за распад СССР и он не в праве критиковать патриотически настроенных политиков, спасающих Россию[374]. Удивительным образом слова Старикова почти дословно повторил Дмитрий Песков: «Бывший руководитель огромной страны, по сути, разваливший ее, предлагает уйти в отставку человеку, сумевшему спасти от такой же участи Россию»[375]. В апреле 2014 г. инициативная группа депутатов Государственной думы попросила генпрокурора РФ завести дело на Горбачева в связи с развалом СССР, а в 2016 г. с такой же просьбой в Генеральную прокуратуру обратилась партия «Коммунисты России»[376]. Однако обе инициативы остались без продолжения.

Роль Горбачева в плачевной судьбе СССР трудно переоценить – он был одним из главных акторов и триггеров демократических реформ. Запущенная в 1985 г. перестройка только в общих чертах понималась как обновление социалистической системы, однако отдельные элементы ее – гласность, свобода предпринимательства, передвижения, а затем еще и крах монополии КПСС – естественным образом подточили основы и символы социалистического строя[377]. Тем не менее сегодня понятно, что Горбачев всеми силами хотел спасти СССР, однако ему это не удалось[378].

Общественное мнение также не на стороне Горбачева, что повышает доверие к теориям заговора[379]. Согласно соцопросам, действия Горбачева воспринимаются россиянами как основная причина крушения СССР. Двумя основными причинами развала государства называются перестройка (55 %) и конфликт с Ельциным (28 %), и обе они напрямую связаны с Горбачевым[380]. Еще одно исследование, проведенное в 2016 г., показало, что 67 % россиян относятся к последнему советскому лидеру негативно[381].

Критиковать Горбачева безопасно: он фактически в одиночку несет ответственность за все, что происходило в позднем СССР, и к тому же не является ключевой фигурой для легитимации нынешней власти. «Отцом» Российской Федерации считается Борис Ельцин, провозгласивший ее суверенным независимым государством, а потому и Путин и Медведев являются наследниками того, что сделал он. В итоге Горбачев превратился в идеального «козла отпущения» для лояльных Кремлю конспирологов всех мастей, а временами становится также мишенью для критики со стороны современного российского политического руководства[382].

«План Даллеса» жил, жив и будет жить

В теориях заговора ссылаться на подделки, используя их в качестве основного аргумента, – обычное дело. Так, конспирологи не устают обращаться к «Протоколам сионских мудрецов» и «Велесовой книге» для объяснения могущества заговорщиков или нахождения «истинных» исторических корней той или иной нации. В деле перестройки также существует ряд подделок, которые продолжают использовать в качестве доказательства того, что Горбачев был вовлечен в заговор против своей страны.

Наиболее изысканная и долгоиграющая среди этих подделок – документ под названием «План Даллеса», якобы подготовленный руководителем американской разведки Алленом Даллесом для Национального совета по безопасности США. Суть плана – в моральном и культурном разложении советских людей: «Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России… И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности. Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов»[383].

Неформальный стиль текста и уже доказанные заимствования из известного советского романа дают полное основание полагать, что это фальшивка[384]. Однако его смысловая составляющая однозначно служит тому, чтобы объяснить турбулентные изменения в СССР и России коварным заговором американцев, начало которому было положено еще в годы Второй мировой войны. Цель «Плана Даллеса» – исключительно в уничтожении величия русского народа. Как и идея про «агентов влияния» в руководстве СССР, «План Даллеса» пришелся «по душе» деятелям спецслужб, которым оказались близки размышления о спецоперациях и промывании мозгов[385].

Разрушение моральных основ советского государства западными спецслужбами, использование запрещенного приема «промывки мозгов» – все это идеально подходит для того, чтобы изобразить Запад как абсолютное зло[386]. Разумеется, в годы холодной войны обе страны стремились сокрушить друг друга, однако обсуждение конкретных планов взаимного уничтожения слишком скучно для обывателя и, в принципе, может служить лишь дополнительным, косвенным аргументом в деле демонизации США[387]. Зато благодаря «Плану Даллеса» американские политики изображаются циниками, подрывающими моральные устои советских людей, а СССР – гораздо более высоконравственным соперником Штатов в идеологической войне, исход которой в конечном итоге принес его гражданам столько страданий[388].

Несмотря на многочисленные доказательства того, что «План Даллеса» – фальшивка, в него продолжают верить. Различные российские политики не перестают ссылаться на него, говоря о событиях, происходящих в стране. Например, бывший саратовский губернатор Николай Меркушкин увидел в действиях оппозиционного политика Алексея Навального реализацию «Плана Даллеса» по превращению России в 32 марионеточных государства[389]. А тележурналист Андрей Лошак, снявший в конце 2000-х для канала НТВ псевдодокументальное пятисерийное расследование «Россия: полное затмение», выбрал «План Даллеса» в качестве дискурсивной рамки для ироничного обсуждения устоявшихся стереотипов и популярных верований постсоветской России. В его фильме ковры испускали радиоэлектронные волны, менявшие сознание людей, олигарх-убийца с Рублевки купался в крови девственниц, а в начале каждой серии популярные персонажи вроде Никиты Михалкова, Михаила Задорнова и Владимира Жириновского уверяли, что «План Даллеса» работает и все, о чем пойдет речь в фильме, – правда. Лошак в роли журналиста-расследователя в начале каждой серии рассказывал о прочитанной копии «Плана Даллеса», а журналист Юрий Назаров зачитывал отрывки из фальшивки. При этом, по заверению Лошака, каждый из героев-селебрити, принявших участие в программе, искренне верил в существование плана[390]. Рейтинги программы оказались высокими, и руководитель канала даже похвалил Лошака за отличную работу[391]. Впрочем, до конца неясно, что именно вызвало одобрение зрителей – стеб авторов или искренняя вера россиян в антироссийский заговор.

Другие известные фальшивки, связанные с крушением СССР и регулярно появляющиеся в публичном пространстве, – речь Горбачева, якобы произнесенная в Американском университете в Турции в 1999 г. и называющаяся «Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма», выступление Маргарет Тэтчер в ноябре 1991 г. в Хьюстоне на конференции Американского института нефти под названием «Советский Союз нужно было разрушить»[392] и выступление Билла Клинтона на комитете начальников штабов в 1995 г.[393]

Анализ этих текстов позволяет утверждать, что все они – фальшивки. К примеру, речь Горбачева была впервые опубликована в газете «Советская Россия» в 1990-е гг. со ссылкой на газету словацких коммунистов Uvit, и все русские переводы всегда указывают на этот источник. Хотя такая газета действительно существовала в Словакии, нет никаких доказательств того, что этот текст в ней когда-либо был опубликован, к тому же ее тираж был очень мал и едва ли такая серьезная новость, как признание Горбачева, могла быть не замечена другими, более крупными медиа. Тем не менее ныне текст речи Горбачева опубликован на официальной странице Российского военно-исторического общества в разделе «Великие речи»[394]. Маргарет Тэтчер никогда не участвовала в указанной конференции и никогда не делала такого доклада, о чем можно узнать, заглянув на ее официальный сайт[395]. Даже если предположить, что все-таки делала, довольно странно выступать с политической речью на собрании американских нефтяников. Наконец, выступление, приписываемое Биллу Клинтону, и вовсе напоминает по стилю текст «Плана Даллеса» и так же, как и «План Даллеса», не появлялось нигде на иностранных языках – только на русском.

Августовский путч: конкурирующие версии

Августовский переворот ГКЧП жизненно важен не тлько для условных национал-патриотов, чей миф держится на идее триумфа Запада в те летние дни 1991 г. В первые годы новой российской власти сам Кремль в лице Ельцина, председателя Государственного совета РСФСР Геннадия Бурбулиса и других официальных лиц был активно занят формированием мифа о заговоре консерваторов, стремившихся свергнуть демократически избранных политиков (в первую очередь Ельцина) и обнулить достижения перестройки. В такой конструкции истории августовского переворота ГКЧП выступал центром заговора, при этом народ, избравший демократический путь развития, не позволил крохотной кучке консерваторов получить нелегитимным образом всю полноту власти в стране.

С самого начала переворота Ельцин говорил о ГКЧП как о «заговорщиках», этот же термин использовали в своих текстах и выступлениях Горбачев, Бурбулис и Генеральная прокуратура[396]. Члены ГКЧП были арестованы сразу же после провала путча, им предъявили обвинение в государственной измене, однако вскоре оно было изменено на другую статью УК: заговор с целью захвата власти. Так члены ГКЧП были официально признаны заговорщиками, а советское общество разделилось на народ, жаждущий демократии, и коррумпированную, консервативную власть, стремящуюся лишить этот народ свободы. Победа команды Ельцина стала триумфом над заговорщиками и позволила ей легитимно взять власть в свои руки, объясняя это защитой народа от заговора.

Такой конспирологический нарратив, использовавшийся демократическими силами, является смыслообразующим для рождения нового государства и в какой-то мере перекликается с событиями американской революции, которая также была проникнута идеями о британском колониальном заговоре. Рождение демократической республики из столкновения с опасными и всесильными заговорщиками – отличный базис для формирования мифологии национального строительства и последующих антикоммунистических демократических реформ. Этот мотив еще в 1991 г. был подчеркнут самим Ельциным, поблагодарившим москвичей за поддержку демократической революции[397]. Спустя год после августовских событий Бурбулис очень четко провел грань между демократическим большинством и меньшинством консервативных заговорщиков: «По отношению к тем трем дням я остаюсь махровым моралистом: в моей памяти сохраняется сложное неповторимое чувство – трепет, преклонение перед теми, кто показал себя – не только у Белого дома, но и по всей России – безусловным сторонником собственной свободы и тем самым оказал поддержку президенту и всем нам, и потрясающая грусть, глубокая обида – даже без ненависти – на тех, кто попытался реализовать свое репрессивное, доносное мировоззрение в такой фашистской, заговорщической форме»[398].

Эта «официальная» версия событий августа противостоит другой, более распространенной в последующие годы постсоветского периода и объясняющей августовский переворот как финальную часть заговора Запада против России. Эта версия, с разными модификациями, встречается у множества публицистов, политиков и историков и варьируется в зависимости от политических предпочтений или личного участия в событиях тех лет[399]. Много воспоминаний оставили сами члены ГКЧП, некоторые были опубликованы людьми, не связанными с ГКЧП, годами позже. Что роднит эти интерпретации августовских событий – перестройка, переворот и ельцинские либеральные реформы являются частью единого плана по разрушению России.

В действительности еще до того, как ГКЧП проиграл Ельцину, самые высокопоставленные члены горбачевского правительства заговорили об антисоветском заговоре. В феврале-марте 1991 г. Владимир Крючков, глава КГБ СССР, несколько раз заявлял, что ЦРУ готовится подтолкнуть СССР к катастрофе[400]. Тогда же, в феврале 1991 г., Валентин Павлов, глава правительства СССР, заявил, что введение финансовой реформы (не продуманной глубоко) необходимо для того, чтобы предотвратить подрыв национальной финансовой безопасности СССР со стороны западных банков. Согласно Павлову, иностранные банки «вбросили» от 7 до 8 млрд рублей на советский финансовый рынок, чтобы вызвать гиперинфляцию[401]. Учитывая тяжелую зависимость СССР того времени от кредитов иностранных банков, Павлов оказался в довольно сложной ситуации. В марте во время встречи с западными банкирами он извинился перед «солидными бизнесменами», но заметил, что заговор «несолидных предпринимателей» все же существовал[402].

Как член ГКЧП Павлов был арестован сразу после провала путча, но уже в 1993 г. вышел из тюрьмы и написал воспоминания о том времени. Павлов утверждал, что в действительности заговор ГКЧП был создан Горбачевым, Ельциным и Гавриилом Поповым, первым мэром Москвы, а скоординирован посольством США и лично президентом Бушем[403]. Намерение победителей августовского путча обвинить во всем консерваторов, по мнению бывшего министра, означало лишь их неудержимое стремление к власти. В пользу теории Павлова говорило и поведение Горбачева после путча, когда на пресс-конференции после освобождения из-под ареста в Форосе он признался, что никогда не сможет рассказать всей правды[404]. Кроме того, павловская версия событий 1991 г. для многих оказалась актуальной после расстрела парламента, произошедшего по приказу Ельцина в 1993 г. Слова о неудержимой тяге российских политических лидеров к власти после октября 1993-го обрели совсем другой смысл: «ГКЧП ни власть, ни кровь были не нужны. Нужно было заставить самого Горбачева начать исправлять последствия его же ошибок… Но, к сожалению, все больше убеждаешься, что он лелеял надежду, решив проблему конкурента в лице Ельцина и вернувшись героическим узником, как бы на законных основаниях расправиться и с ГКЧП, и с партией, и с армией, и с парламентом, и с республиками. Один во всей красоте и полноте власти. Вот она – “хрустальная мечта”»[405].

Странное поведение Горбачева на пресс-конференции 22 августа 1991 г., когда он заявил: «Я вам все равно не сказал всего. И никогда не скажу всего», открывает массу возможностей для домыслов относительно его реальной роли в перевороте ГКЧП[406]. А то, что во время удивительного триумфа Ельцина в 1991 г. за три дня переворота почти не пролилось крови, но в 1993 г. он направил на оппозицию танки, стало основанием для того, чтобы подчеркнуть «чуждость» Ельцина простому русскому народу. Описание событий 1991 г. в книге Павлова, а также растущее негодование по поводу политики Кремля в 1990-х гг. привели к тому, что в 1998 г. депутаты из так называемых патриотических кругов предприняли попытку с помощью теорий заговора уничтожить президентство Ельцина.

Импичмент Ельцину в 1998–1999 гг.

Обвинения в том, что Ельцин не только выиграл от распада СССР, но и помог российскому стратегическому противнику – США, в 1990-е гг. были частью популярного конспирологического дискурса среди членов оппозиции правящему режиму. Человек, своими руками запустивший жесточайшие экономические реформы, при этом очень много получивший в годы президентства, идеально подходил на роль врага русского народа. Многие ведущие политики 1990-х использовали этот аргумент, чтобы повысить свой электоральный вес. Геннадий Зюганов, новый лидер коммунистов, серьезно пересмотрел некоторые принципы коммунистической программы и начал утверждать, что в 1991 г. из-за краха советской системы в мире восторжествовал новый мировой порядок. По его словам, Бильдербергский клуб, Трехсторонняя комиссия, а также американские советы по международным делам строили единое мировое правительство, имея виды на евразийские пространства, в связи с чем их целью было уничтожение российской государственности и религии[407]. Ельцин для него был в первую очередь представителем чужеземного оккупационного правительства. Впрочем, американский журналист Дэвид Ремник заметил, что во время поездок в Вашингтон и саммитов в Давосе Зюганов свое мнение никогда не афишировал, видимо, оставляя его для внутрироссийской аудитории[408].

Победы оппозиции на парламентских выборах в 1993 и 1995 гг. сделали российский парламент идеальной площадкой для любой риторики, в том числе и конспирологической, а знаковость и политический вес некоторых спикеров превратили популистские теории заговора в мощный политический инструмент. Чем и не преминула воспользоваться оппозиция. В 1998–1999 гг. она инициировала процедуру импичмента против президента Ельцина, основываясь на пяти обвинениях: развал СССР, разгон Съезда народных депутатов и Верховного Совета в 1993 г., развязывание войны в Чечне, развал армии и геноцид русского народа. Одним из главных инициаторов импичмента, так же как и уголовного дела против Горбачева в 1991 г., был Виктор Илюхин.

Подписание Беловежских соглашений, по словам инициаторов импичмента, было актом измены родине, заговором с целью захватить власть в СССР и поменять Конституцию. Соглашения были подписаны вопреки желанию народов СССР, высказанному на общесоюзном референдуме 17 марта 1991 г.[409] Беловежские соглашения повлияли на оборонный потенциал России, а интересы правительства Ельцина полностью совпали с интересами США. «Специальная комиссия считает установленным осознанное совершение Президентом Российской Федерации Б. Н. Ельциным действий, причинивших большой ущерб внешней безопасности Российской Федерации, и на этом основании приходит к выводу о том, что имеются достаточные данные о наличии в его поведении при подготовке, заключении и реализации Беловежских соглашений признаков, которые наряду с другими образуют состав государственной измены (статья 275 УК РФ)»[410].

Илюхин в своем обвинении также подчеркнул сговор Ельцина с США: «Подписание Беловежских соглашений и последующие действия Б. Ельцина были совершены в интересах стран – членов НАТО и в первую очередь Соединенных Штатов Америки. Неслучайно сразу же после подписания договоренностей Б. Ельцин позвонил не кому-нибудь, а именно президенту США, и доложил, что Советского Союза больше нет. Потому Соединенные Штаты Америки и предпринимают все усилия, дабы СССР больше не возродился ни в каких формах»[411].

Необходимо подчеркнуть, что обвинение Ельцина в государственной измене было основано на том факте, что тот не имел права подписывать бумаги о прекращении существования СССР. Собственно, непосредственные участники процедуры подписания также опасались, что будут арестованы за измену родине[412]. Это был один из главных козырей авторов импичмента: «Действия Б. Н. Ельцина по организации заговора с целью захвата союзной власти имели осознанный, целенаправленный характер. При подготовке к уничтожению СССР Б. Н. Ельцин издал ряд указов, выходящих за пределы его конституционных полномочий и направленных на неправомерное присвоение союзной власти… Таким образом, имеются достаточные данные утверждать, что, будучи Президентом РСФСР, Б. Н. Ельцин совершил действия, содержащие признаки тяжкого преступления, предусмотренного статьей 64 УК РСФСР, и заключающиеся в измене Родине путем подготовки и организации заговора с целью неконституционного захвата союзной власти, упразднения действовавших тогда союзных институтов власти, противоправного изменения конституционного статуса РСФСР»[413].

Разумеется, с точки зрения легальности подписание Беловежских соглашений было, мягко говоря, проблематичным. Политолог Лилия Шевцова справедливо заметила, что решение о распаде СССР было принято группой политических лидеров, не особо стремившихся соблюсти юридическую сторону вопроса[414]. Собственно, известная формулировка Геннадия Бурбулиса, согласно которой это было признанием «факта геополитической реальности», до сих пор считается участниками процесса подписания удачным решением законодательного казуса при том, что у них не было соответствующих прав[415]. Это нарушение закона вкупе с «отделением» Ельцина от истинных «русских людей», желавших спасти Советский Союз, сделало возможным применение теорий заговора в качестве легального политического оружия. К этому добавился и тот факт, что Ельцин позвонил американскому президенту раньше, чем о решении распустить СССР узнал Горбачев[416]. Все это, безусловно, создавало идеальную картину антирусского заговора с участием высших должностных лиц государства: «Можно ли было сохранить Советский Союз? Да, можно – и это необходимо было сделать. Воля большинства народа была выражена на Всесоюзном референдуме 17 марта 1991 года, и государственные лидеры СССР и России, если бы они были патриотами, горячо любящими свое Отечество, а не холуйствующими приспешниками Соединенных Штатов Америки, обязаны были выполнить народную волю»[417].

Расстрел парламента в 1993 г., который привел к тому, что Ельцин сумел изменить Конституцию РФ и получить еще больше власти, также подкреплял обвинения сторонников импичмента. Некоторые участники этой процедуры утверждали, что весь конфликт с парламентом был частью заговора Ельцина по превращению России из парламентской республики в президентскую. Политолог Владимир Гельман замечает, что новая Конституция поместила Ельцина на вершину пирамиды власти, разрешив президенту делать все, что не запрещено законом[418]. Законность этой монополизация власти была подвергнута сомнению через обвинения Ельцина в заговоре – отличный способ сделать нелегитимным политического противника и лишить его части общественной поддержки в стране. Обвиняя правительство и конкретно Ельцина в антирусском заговоре, парламентская оппозиция разделяла российское общество на две части – «народ» и «оккупационное правительство», лояльное Западу. В такой дихотомии, свойственной популизму и теориям заговора, деление общества осуществлялось исключительно по линии приверженности правящему режиму или «народу».

Последним обвинением против Ельцина стал спланированный «геноцид русского народа», выразившийся в либерализации цен и приватизации государственной собственности, что лишило большинство россиян работы, финансовых накоплений и социальных гарантий. Лидер импичмента, Илюхин, так и говорил: «В интересах узкой социальной прослойки президент и правительство провели в России приватизацию общенародной государственной собственности. В результате на долю относительно благополучных 20 процентов населения сегодня приходится более половины совокупного объема доходов, причем основная их часть присваивается кланом [из] 200–300 семей, узурпировавшим большую долю национальных богатств и государственную власть в стране»[419].

Цель этого «геноцида» – стереть память о прежнем социальном порядке и советском благополучии и патриотизме. Именно поэтому главными жертвами заговора стали старики и интеллигенция, способные передать эту память потомкам. И сделано это было прежде всего в интересах американских противников. Документ обвинения включает в себя письмо Ельцина Клинтону, в котором тот обещает: «Со всей ответственностью заявляю тебе: отказа не будет, реформы будут продолжены»[420].

Илюхин сравнил политику Ельцина с нацистскими методами уничтожения народов во время Второй мировой войны: «На наш взгляд, она сродни методам депопуляции славянских народов, разработанным нацистами с целью расчистки экономического пространства СССР для расы арийских сверхчеловеков. Сейчас эта политика проводится в интересах нового класса собственников, который рассматривает население страны как обузу, препятствующую эксплуатации природных ресурсов России»[421]. В государстве, где сравнение с «немецко-фашистскими захватчиками» является более чем оскорблением, уподобление Ельцина Гитлеру могло быть хорошим способом демонизации реформ. Кроме того, на глобальном уровне сравнение кого-либо или чего-либо с нацистскими практиками – тоже популярный популистский лозунг, имеющий потенциал невероятной стигматизации политического противника[422]. Однако в российском контексте это сыграло с оппозицией злую шутку.

В теории идея о геноциде может укрепить моральные и правовые основы существования той группы, которая представляет себя жертвой. На постсоветском пространстве обвинения в геноциде помогают элитам провести социальную и национальную мобилизацию, представляя свой народ как беззащитный объект международных отношений, подверженный атакам властного, агрессивного внешнего противника. Однако в случае России доминирующей идеей является великая мощь русского оружия, статус ядерной супердержавы и победа в Великой Отечественной войне – сложно представить народ, имеющий такие достижения, беззащитным[423]. Как увязать два противоположных мифа – большой вопрос, и, как показал импичмент, российским национал-патриотам разрешить эту проблему не удалось: по результатам голосования обвинение в геноциде собрало наименьшее количество голосов[424]. Да и ни одно из других обвинений в адрес президента не получило необходимых 300 голосов[425]. Однако обвинения в заговоре как политический инструмент, легально используемый на самом высшем политическом уровне, имели несколько достаточно неожиданных последствий.

Во-первых, обвинение Ельцина в заговоре с целью захвата власти в стране помогло объединить против Кремля совершенно разные силы: от коммунистов и национал-патриотов – традиционных врагов Ельцина – до партии «Яблоко», выступавшей с либеральных позиций[426]. «Яблоко» и другие либеральные политики хотели перестать ассоциировать себя с Ельциным, в особенности после кризиса августа 1998 г., когда они почувствовали ослабление общественной поддержки. Их участие в импичменте могло бы помочь вернуть голоса тех, кто также был разочарован в политике Ельцина. Во-вторых, импичмент Ельцину помог увеличить популярность премьера Евгения Примакова в качестве кандидата реваншистской партии, считавшегося на тот момент главным фаворитом будущей президентской гонки[427]. Кроме того, импичмент совпал с резким ростом антизападнических настроений в российском обществе на фоне операции НАТО на Балканах. Эти настроения позволили антикремлевской оппозиции еще более усилить свои позиции в Думе. Наконец, были и куда более неожиданные последствия: импичмент повысил нервозность Кремля по поводу будущего транзита власти во время президентских выборов весны 2000 г. Примаков, поддержанный разными политическими фракциями, имел очень высокие шансы на успех, а использование его сторонниками антиельцинских теорий заговора в качестве элемента популистской, конспирологической критики Кремля вызвало опасения, что следующий кандидат станет победителем именно благодаря мобилизации таких теорий и таких групп поддержки в обществе. В результате даже наиболее либерально настроенные политики, испугавшись роста антизападных идей и парламентского популизма, поддержали кандидатуру Владимира Путина и фактически помогли России вернуться на авторитарный путь[428].

Марк Фенстер заметил, что теории заговора, воспринимаемые как популистская логика, характерны для всех политических систем, включая самые демократические. Они могут создавать сложности для действующей власти, помогая критикам распространять свой месседж и подрывать легитимность правящей элиты. В то же самое время теории заговора могут помочь сигнализировать о проблемах в обществе и попытаться их решить. Исходя из логики Фенстера, можно утверждать, что предъявленные Ельцину обвинения в заговоре против собственного народа, безусловно, были одним из таких вызовов системе, с которым правящий класс не справился. Оппозиционная популистская критика Кремля использовала трудности постсоциалистического транзита, последствия которого еще отчетливее ощущались в финансовый кризис 1998 г. На огромное недовольство общества политическим лидером властные кремлевские круги ответили не поиском компромисса, а попытками примирить правящие группы вокруг одного лидера, способного эффективно ответить на «вызов коммунистов». Те, кто называл себя либералами в 1990-е, попали в историческую ловушку, испугавшись популизма и алармизма депутатов, и очень быстро предали свои ценности[429]. Приход Путина, как показывает историческая перспектива, совершенно изменил восприятие истории развала СССР и перевел разговор о крушении державы как начале демократического строительства в иную плоскость.

«Главная геополитическая катастрофа XX века»

В XXI в. официальный подход к крушению СССР сильно изменился. Помимо нарративов заговора США против России, ранее уже обсуждавшихся в этой главе, официальная кремлевская интерпретация конца СССР также подверглась серьезной доработке. Знаменитое послание Федеральному собранию 2005 г., в котором президент Путин назвал развал СССР «крупнейшей геополитической катастрофой XX века», стало важным отправным пунктом для переосмысления того, что произошло в августе 1991 г., и фундаментом для усиления ностальгии по СССР в последующие годы путинского правления[430].

Путинская интерпретация развала СССР построена на идее «патриотизма отчаяния», описанной культурологом Сергеем Ушакиным[431]. Чувство утраты великой страны, убежденность в том, что все произошедшее в 1991 г. было результатом чьих-то злостных действий – со стороны советских элит и постсоветских бизнесменов – или заговора Запада, как считают многие ностальгирующие по СССР, в целом помогли сформулировать ту идеологическую рамку, о которой писал Павловский в 1995 г. Новая идеология включала ностальгию по утраченной стране в качестве рабочего элемента, приводного ремня государственной идеологии.

В своей речи – состоявшей фактически из двух разных посланий – Путин сделал акцент на социально-экономическом и политическом неравенстве, возникшем в результате развала страны. Таким образом, он смог добиться максимально положительного отношения к тому, что происходило до распада СССР, и помог идентифицировать тех, кто сочувственно, патриотически относился к распавшемуся государству. Это «сообщество потери» – как называет его Ушакин – и формировало ядро поддержки Путина в 2000-е, оно же послужило для Кремля базисом национального строительства[432]. Те, кто не разделял позитивных взглядов на СССР, стали частью собирательного образа «другого», критично относившегося к происходящим в России политическим изменениям. Именно эта социальная группа составила ядро реальной и в некотором смысле вымышленной оппозиции Кремлю, против которой в последующие годы была развернута общественная и политическая травля.

Начало путинской речи обозначает основные идеи, на которых строится идеология «сообщества потери»: «Десятки миллионов наших сограждан и соотечественников оказались за пределами российской территории. Эпидемия распада к тому же перекинулась на саму Россию… Накопления граждан были обесценены, старые идеалы разрушены, многие учреждения распущены или реформировались на скорую руку. Целостность страны оказалась нарушена террористической интервенцией и последовавшей хасавюртовской капитуляцией. Олигархические группировки, обладая неограниченным контролем над информационными потоками, обслуживали исключительно собственные корпоративные интересы. Массовая бедность стала восприниматься как норма. И все это происходило на фоне тяжелейшего экономического спада, нестабильных финансов, паралича социальной сферы»[433].

Фокус на социальной травме – показатель популистского подхода, выбранного Кремлем, чтобы объединить крайне разделенное общество. При этом в качестве его врагов были названы олигархи и террористы – главные оппоненты Кремля в 2000-е гг. Выбор «олигархических группировок» в качестве главных выгодоприобретателей от крушения СССР также очевиден, ибо помогает риторически объединить тех, кто только начал выигрывать от путинского процветания 2000-х гг., и противопоставить их тем, кто был успешен в 1990-е. Ушакин утверждает, что восприятие постсоветским человеком социальной роли капитала в повседневной жизни очень часто трансформируется в истории о лжи и жульничестве. Идея о том, что эти пороки приходят извне, помогает подчеркнуть особенности национального объединения и непреходящие ценности сообщества, подвергаемые разрушению капиталом[434].

Подчеркиваемые Путиным социально-экономические проблемы, возникшие во время перестройки и в 1990-е гг., служат важным способом демонстрации его озабоченности стабильностью в российском обществе. Тот факт, что первое лицо в государстве открыло дискуссию о влиянии 1990-х гг. на российскую повседневность, явился невероятно важным: в первую очередь потому, что драматическое прочтение событий 1991 г. – проговоренное первым лицом государства – стало частью официальной повестки, успешно украденной таким образом у национал-патриотов. К тому же для множества публичных интеллектуалов и политиков это открыло возможность официально обсуждать последствия крушения Союза, используя в том числе конспирологические идеи как объяснительную модель. Таким образом, идея о 1991 г. как заговоре Запада постепенно стала важной частью языка именно политического мейнстрима.

Тем не менее прочтение путинской речи как исключительно драматического текста не совсем верно. Наряду с «сообществом потери» Путин предложил и более позитивную трактовку событий 1990-х гг., подтверждавшую легитимность его собственной власти. «В те непростые годы народу России предстояло одновременно отстоять государственный суверенитет и безошибочно выбрать новый вектор в развитии своей тысячелетней истории. Надо было решить труднейшую задачу: как сохранить собственные ценности, не растерять безусловных достижений и подтвердить жизнеспособность российской демократии. Мы должны были найти собственную дорогу к строительству демократического, свободного и справедливого общества и государства»[435].

Позитивное прочтение событий 1990-х в этой части путинской речи объясняется непростой дилеммой, с которой столкнулся Кремль в попытке превратить память о перестройке и крушении СССР в политический инструмент. Тотальная критика произошедшего в 1990-е могла бы серьезно подорвать легитимность многих политиков, начавших свою карьеру уже при Горбачеве. Поэтому избирательная память оказалась необходимым, даже единственным способом удержать вместе «две России» – ностальгирующую по СССР и поддерживающую реформы 1990-х. Хрупкий баланс между «драматическим» и «позитивным» прочтением крушения Советского Союза не мог существовать вечно, и, как мы увидим далее, власти однозначно выбрали первое, чтобы сохранить контроль над обществом, в котором постепенно усиливалось положительное отношение к СССР[436]. Уже в 2014 г. в период присоединения Крыма стало ясно, что Кремль однозначно выбрал «драматическую» и популистскую интерпретацию развала СССР для того, чтобы объединить нацию.

Заключение

Восприятие развала СССР как национальной трагедии и миф о том, что Советский Союз был намеренно уничтожен своими политическими элитами ради наживы или из-за сговора с геополитическим противником, все постсоветские годы являлись политическим инструментарием – сначала в руках оппозиции, а затем в руках Кремля. События августа 1991 г. могли бы стать уникальным символом объединения нации вокруг демократических достижений периода перестройки. Однако Ельцин и его администрация проиграли войну за символы и смыслы: август 1991-го оказался навсегда вытесненным из национальной памяти, а взамен национально-патриотические силы сделали все, чтобы делегитимизировать Ельцина и превратить в мейнстрим свою версию конца СССР[437]. Ельцинские реформы, коррупция в высших эшелонах власти, проблемы демократизации создали отличную питательную среду для взрастания мифа о преднамеренном развале СССР, ставшего частью официальной риторики Кремля в 2000-е гг. С первого дня нового российского государства идея о триумфе Запада в августе 1991 г. объединяла самые разные политические и общественные группы и в конце концов стала доминирующей формой памяти об этом важнейшем для российской истории событии.

Память об утраченном государстве и болезненных реформах, намеренное возвращение образов советского прошлого в российскую повседневность, а также почти забытый язык холодной войны, вновь выводящий противостояние с США на первый план, помогли превратить теории заговора о развале СССР в почти официальный политический инструмент государства. Ностальгия по советскому прошлому вместе с идеей о том, что Россия, как и СССР, вечно окружена врагами, стремящимися уничтожить нацию, лишить ее величия и забрать природные ресурсы, сделали однозначно трагическую и конспирологическую интерпретацию 1991 г. элементом нациестроительной политики.

Российский политический истеблишмент до сих пор активно использует отсылку к развалу СССР и возможным выгодоприобретателям от этого события как маркер для определения «своих» и «чужих» внутри российского общества. Во-первых, отсутствие позитивного отношения к СССР очень часто становится признаком нелояльности к «настоящей» России и способом исключить неугодных из числа приверженных сообществу «настоящих россиян». Именно символ драматического крушения СССР и отношение к этому событию стали разделительной чертой между «патриотами» и «западниками», приветствовавшими крушение тоталитарного государства. В этом контексте теории заговора служат исключительно важным инструментом деления общества и подрыва легитимности многих оппозиционных политиков, политических партий и некоммерческих организаций, якобы пытающихся повторить 1991 г. и изнутри разрушить российское государство. Травматическая память о развалившейся экономике и потере прежнего образа жизни делает миллионы россиян неизбежными союзниками правящих элит, намеренно демонизирующих буйное десятилетие. Во-вторых, негативная драматизация августовских событий позволила многим лояльным Кремлю политикам и публичным интеллектуалам утверждать, что в результате заговора элит и внешних соперников России «народ» был лишен не только великой родины, но и суверенитета, и, соответственно, должен их себе вернуть. Этот популистский лозунг, отсылающей к имперской идентичности России, стал ключевой идеей новой политики национального строительства, «суверенной демократии» Владислава Суркова.

Одним из самых острых вопросов российской внутренней политики постсоветского периода стало формирование новой национальной идентичности. Во многом проблема была связана с последствиями национальной политики СССР: на обломках советской империи именно жителям бывшей РСФСР оказалось труднее всего найти себя после утраты 14 других республик[438]. Правительство Ельцина выдвинуло идею о «россиянах» – мультиэтническую концепцию гражданской национальной идентичности, во многом заменяющую концепцию «советского народа» и призванную уберечь новое государство от вспышек межнациональных конфликтов. Однако тот же Ельцин ради того, чтобы получить дополнительные голоса избирателей, не раз обращался и к разного рода этническим моделям российской нации[439].

Приход к власти Путина формально не изменил отношения Кремля к фундаментальному принципу постсоветского нациестроительства: Россия – это мультиэтническая страна, стабильность и процветание которой зависят от мирного взаимодействия разных культур[440]. Тем не менее при Путине и Медведеве кремлевская повестка национального строительства стала максимально расплывчатой: власти начали обращаться к различным толкованиям того, кто такие россияне, а под конец 2010-х само слово «россиянин» исчезло из официального словаря[441]. Границы нации и критерии того, кто имеет право быть ее частью, стали определяться ситуативно, исходя из тактической политической выгоды. Это позволило использовать дебаты на тему того, что такое российская нация, в качестве политического инструмента, обращая его против оппонентов.

В середине 2000-х, когда Кремль столкнулся с несколькими серьезными внутриполитическими вызовами (теракт в Беслане и терроризм на Северном Кавказе, трансфер власти от Путина к преемнику, борьба с оппозицией), его лидеры впервые обратились в своих речах к теориям заговора, чтобы объяснить необходимость формирования национальной идеи и единства для поддержки правящего режима. «Все мы должны осознать – враг у ворот. Фронт проходит через каждый город, каждую улицу, каждый дом… Фактически в осажденной стране возникла пятая колонна левых и правых радикалов. Лимоны и некоторые яблоки растут теперь на одной ветке. У фальшивых либералов и настоящих нацистов все больше общего. Общие спонсоры зарубежного происхождения. Общая ненависть. К путинской, как они говорят, России. А на самом деле к России как таковой», – заявил в интервью «Комсомольской правде» первый заместитель руководителя Администрации президента Владислав Сурков[442]. Проигранные Кремлем выборы в Украине породили у власти панические настроения. Павловский вспоминал, что в Кремле было такое чувство, будто где-то собираются «полки» протестующих, готовые выйти на улицы Москвы[443]. В этой параноидальной атмосфере идея о том, что Россия находится в кольце врагов и должна предотвратить возможность очередного политического переворота, такого же как в 1991 г., стала для кремлевской идеологии и пропаганды системообразующей.

Восприятие России как суверенной демократии, противостоящей попыткам Запада вмешаться в ее внутренние дела, стало не только политической доктриной, но и одновременно началом новой дискуссии о том, что такое российская нация и как она должна выглядеть в XXI в.[444] Что еще важнее, суверенная демократия обернулась попыткой говорить о российском народе как о нации, не привязанной к какой-либо этнической концепции. В официальном языке появилось деление мира на Россию, великую державу, и Запад, который теперь стали представлять не врагом, а искусным и опытным бизнес-конкурентом, стремящимся для своей выгоды разбить страну на маленькие марионеточные государства. В этом контексте антизападные теории заговора превратились в главный инструмент маркирования «своих» и «чужих», работающих против нации и ее процветания, а язык конспирологии стал неотъемлемой частью языка политического. При этом апеллирование к идее России как суверенной демократии начало служить для кратковременной мобилизации общества и подавления возможной оппозиции.

Серый кардинал Кремля и новая российская идентичность

Владислав Сурков, без сомнения, один из наиболее ярких политиков постсоветского периода российской истории. Фанат американского хип-хопа, писатель и главный постмодернист у трона, в «нулевые», в самый важный для Кремля момент, именно он отвечал за концептуализацию кремлевской власти и укрепление путинского режима. Сделав сперва карьеру в «Менатепе» Михаила Ходорковского, он затем сменил компанию олигарха на президентскую администрацию. Сурков – один из тех людей, чья карьера сложилась именно благодаря перестройке, распаду СССР и последовавшим финансовым реформам. Однако, находясь в путинской команде с самых первых дней, он многое сделал для того, чтобы развал Советского Союза воспринимался российским обществом как трагедия, а самого Путина превратил в олицетворение государственной стабильности[445].

17 мая 2005 г. на закрытом собрании организации российских предпринимателей «Деловая Россия» Сурков произнес речь, в которой впервые озвучил концепцию суверенной демократии и поставил вопрос о создании «национальной элиты». Речь не была официальной, и Борис Титов, тогдашний глава «Деловой России», заявил, что в тексте, напечатанном в прессе, было много искажений[446]. Тем не менее официально ни Кремль, ни Сурков никогда не пытались опровергнуть опубликованное, тем более что многое из сказанного Сурковым в дальнейшем только подтверждало основной тезис этого доклада: формирование новой российской нации и сохранение политического режима идут рука об руку с формированием нового образа Запада.

В частности, Сурков был особенно обеспокоен вопросами территориальной целостности России и возможностью «цветной» революции на ее территории. Он заметил, что ЕС, Финляндия и Эстония «заметно активизировались» по поводу финно-угорских народов: «Регионы, где эти народы являются титульными, обладают стратегическим запасом нашей нефти. Я – не сторонник теории заговоров. Но это очевидно спланированная система мероприятий»[447]. Ремарка по поводу веры в теории заговора, конечно, характерна для человека, понимающего все риски обращения к конспирологии. Однако то, что он указал на запасы нефти как на причину для вторжения, тоже неудивительно. Нефтяной бум начала 2000-х, подаривший путинской России кратковременное финансовое процветание, вместе с тем заставил задуматься о финансовой безопасности государства. Многие в политических элитах все еще помнили падение нефтяных цен в период перестройки и чем это закончилось для СССР. Учитывая, что колебания цен на нефть на международных рынках трудно поддаются анализу, многие постсоветские публичные интеллектуалы воспринимали нефтяные запасы России как главную цель внешнего заговора[448]. Таким образом, своей ремаркой Сурков обозначил один из основных страхов российского истеблишмента.

Весь дальнейший текст «тайного послания» сводился к объяснению, почему российским бизнес- и бюрократическим элитам необходимо становиться «национальными». «К сожалению, огромная доля нашей бюрократии исходит из этих принципов, не чувствуя и не понимая процессов, которые происходят. Это проблема образования и отсталой политической культуры. На этом рухнул Советский Союз. На этом может рухнуть и Россия. Но если Советский Союз грохнулся величественно, это была катастрофа, достойная кино, то мы сгнием потихоньку, и на этом все закончится»[449].

Важно подчеркнуть, что сурковская речь была произнесена всего через несколько недель после путинской ремарки о Советском Союзе, что ярко демонстрирует формирование политической стратегии, рассматривающей коллапс СССР в качестве центрального элемента политической идеологии, в которой он воспринимается как возможный сценарий для России. По всей видимости, к середине «нулевых» Кремль осознал потенциал, кроющийся в мифологии крушения Советского Союза, и решил использовать ее для мобилизации различных групп населения. Отсутствие общественного консенсуса по поводу событий 1991 г. и крах «демократической» легенды об августовской революции открыли еще больше возможностей для превращения дебатов о сущности российской нации в инструмент внутренней политики, отделяющий «настоящих патриотов» от внутренних и внешних «врагов нации».

Более того, заслуга Суркова заключается и в том, что он сумел перевести образ Запада из категории «врага» России в категорию «бизнес-конкурента», соперника на глобальных политических и экономических рынках. В интервью немецкому журналу Der Spiegel в 2005 г. Сурков заявил: «У людей появилось новое чувство трезвости. Дни романтики окончены. У нас уже нет ощущения, что мы окружены врагами, скорее, мы окружены соперниками»[450]. В истории русского антизападничества это одна из наиболее серьезных идеологических подвижек, открывшая простор для любых популистских заявлений и критики политики европейских государств и США по отношению к России. Крайне важно заметить, что идея Суркова прозвучала в интервью ведущему европейскому изданию, что должно было стать знаком европейским элитам: российские верхи готовы к сотрудничеству на взаимовыгодных условиях и не рассматривают их как врагов. Внутри России тон Суркова был куда более конспирологичен: «Быть самостоятельной нацией для начала просто выгодно. Если мы не будем управлять собой сами, а передоверим это все, так сказать, транснациональным компаниям, мощным неправительственным благотворительным организациям, которые спят и видят, как бы нас похитрее благотворить и подороже облагодетельствовать, делать им больше нечего… Мне кажется, что в такой ситуации нам будут оставлять на жизнь столько, сколько считают нужным они, а не столько, сколько бы хотели оставить у себя мы. Один известный политолог удачно сказал, что из нас хотели бы сделать службу безопасности по охране их трубопровода, проходящего по нашей территории. Думаю, в целом, это так. Это не значит, что они враги. Нет, они конкуренты. Вот тут, я вижу, бизнесмены есть, они знают, что это такое. Ничего личного. Просто разденут до последних ботинок, политкорректно, при всем уважении. Это нормально. Мы должны к этому спокойно относиться и не обижаться ни на кого. Надо просто самим быть конкурентоспособными»[451].

Сравнение России и Европы в текстах Суркова о суверенной демократии помогает глубже понять прагматичность отношений новой российской элиты со своим традиционным «другим»: «Повторимся, западнее России разные люди: и намеренные подчинить ее, и полагающиеся на взаимовыгодное партнерство. Первым наша демократия способна предъявить решимость в отстаивании суверенитета, вторым – открытость и гибкость, продуктивность кооперации… Не выпасть из Европы, держаться Запада – существенный элемент конструирования России»[452].

Для русской культуры заговора этот поворот также открыл новую страницу: отныне размышлять о «коварных планах Запада» стало общим местом. При этом не нужно было ссылаться на источники, заботиться о достоверности – достаточно было рассуждать о «русофобии» с точки зрения конкуренции между государствами и правительствами, произвольно подбирая факты из глобальной истории и политики, чтобы демонизировать иностранных «соперников» в конкретных политических условиях. В этой парадигме Запад все равно представал как «другой», что помогало Кремлю выстроить структуру национальных границ и национальных интересов России, отталкиваясь от финансовых интересов элиты и общества.

С одной стороны, Сурков в своих текстах подчеркивал, что Россия – это европейская страна, несмотря на попытки русских националистов представить ее как нечто отдельное, обособленное, своеобразную «крепость Россия». Европа для Суркова – конгломерат стран и мнений, что позволяет России договариваться с каждой страной отдельно, исходя из взаимных национальных интересов. В этом плане у России – европейское будущее[453]. С другой стороны, среди групп влияния в иностранных государствах всегда есть те, кто желает России дурного: планирует разгромить ее, присвоить природные ресурсы и уничтожить нацию. Именно эти группы и есть источник антироссийских интриг и заговоров, и именно их околокремлевские авторы впоследствии стали критиковать как главных врагов России.

Среди американского истеблишмента действительно стабильно присутствуют антироссийские настроения, которые воздействуют на американо-российские отношения[454]. И именно на критиках России авторы и поборники суверенной демократии сосредоточили свое внимание, обвиняя их в попытках обокрасть и уничтожить РФ. В результате, несмотря на кажущийся плюрализм Суркова в восприятии Запада и тех, кто там живет, политический язык вновь оказался сведен к традиционному антизападничеству.

Равенство и прагматизм в отношениях с Западом, провозглашенные Сурковым, также способствовали популяризации теорий заговора в современной российской культуре. Согласно теории популизма Лаклау, «народ» должен быть равен своему «другому» – именно это равенство позволяет сконструировать границы социального, в рамках которого «народ» требует от власти выполнения своих требований. Конструирование Сурковым новой национальной идентичности «суверенных россиян» исходило из предпосылки, что Запад есть воплощение глобального центра власти, в то время как Россия – это аутсайдер с европейской культурой в качестве основы его идентичности, стремящийся вернуть себе место в глобальной лиге великих держав и все время сталкивающийся с проявлениями русофобии[455].

Таким образом, использование околовластными спикерами термина «суверенитет» – «достижение суверенитета» или «поддержание суверенитета» – стало своеобразным способом решения социоэкономических и политических проблем. Неважно, какого рода проблема – она может быть решена только с помощью достижения полного суверенитета и независимости российских граждан и властей при принятии решений. А неспособность решить проблему всегда можно объяснить трудным периодом перехода к новой реальности, когда сложно в полной мере контролировать собственное государство, или вредом, наносимым другими державами. При этом любое вмешательство извне – критика со стороны иностранных политиков, санкции или желание мониторить выборы – рассматривалось как попытка подрыва национальной безопасности с целью вернуть Россию в состояние 1991 г. – ключевой момент утраты идентичности и суверенитета.

В качестве субъекта нациестроительства Сурков рассматривал весь российский народ без деления на религиозные конфессии и этнические группы, подчеркивая таким образом гражданский характер постсоветской российской нации. Запрос разных социальных групп на превращение России из осколка СССР в суверенное, сильное государство Сурков выразил, подчеркнув, что необходимо вернуть нации уважение и самостоятельность во внутренней и внешней политике. При этом он не избегал и других концепций российской нации, в частности, обращаясь к ее имперской сущности и подчеркивая ведущую роль русских в создании великого государства и других наций: «500 лет страна была современным государством, она делала историю, а не история делала ее. В конце концов, при всем уважении к этим народам, мы очень отличаемся от словаков, прибалтов и даже украинцев – у них не было государственности. Их рисовали на картах в том числе русские политики прошлого. Мы были в сотворческом процессе, соработниками с мировыми державами в переделе картины мира»[456]. Указывая на бывшие колонии Российской и Советской империй, Сурков демонстрировал, какое значение Кремль придавал европейскому выбору этих стран, ставившему под вопрос возможность политического доминирования России в названных регионах.

Идея российского величия подчеркивалась Сурковым через обозначение русских как самостоятельных игроков на глобальной политической арене и вершителей своей судьбы, не способных раствориться и стать частью другой государственности, как это готовы были сделать украинцы или прибалты после 1991 г.: «Я не представляю себе русских, россиян, которые думают так же: “Сейчас мы в ком-то растворимся, к кому-то убежим, и там уж нас обласкают, обогреют и будут нами руководить”. И винить нам некого, кроме самих себя, в том, что с нами случилось. И бежать нам некуда, кроме как к себе домой. Вот еще одна, и для меня вообще важнейшая, причина того, что Россия должна быть самостоятельным государством, которое влияет на мировую политику»[457]. Откровенно имперские нотки в заявлении Суркова однозначно указывают на то, что коллапс СССР был, прежде всего, крушением великой империи, и оно могло произойти в том числе из-за внутренних конфликтов и пропаганды национального сепаратизма: «Один раз нам внушили, что казахи, украинцы и другие товарищи – это обуза на шее России. Я хорошо помню статью в одной влиятельной газете на заре перестройки. Украина – убыточная республика. И там нам расписывали про эти убытки, как из нас кровь сосут все наши недавние братья. Поверил, наверно, кто-то в это. И чем закончилось? Мы потеряли полстраны, полнаселения, пол-экономики и так далее. Если мы и сейчас поверим в то, что во всем виноваты те-то и те-то, мы потеряем еще полстраны, еще пол-экономики… Мы за Россию, которая для русских, татар, мордвы, осетин, евреев, чеченцев, для всех наших народов, для всей российской нации»[458].

Любопытно, что Сурков вновь провел аналогию с 1991 г., чтобы подорвать политические позиции русских этнонационалистов, которые в начале 2000-х активно выступали против миграции выходцев из северокавказских республик в другие регионы России[459]. Связывая их сепаратистские настроения с возможностью «цветной» революции, Сурков таким образом использовал теории заговора для делигитимации оппонентов Кремля. Русские националисты, которые в первое десятилетие 2000-х были мощной силой на внутренней политической арене, описывались Сурковым как «пятая колонна», стремящаяся на деньги зарубежных спонсоров подорвать межэтнический мир в стране.

По словам Суркова, наряду с националистами суверенной российской нации угрожали и олигархи, состоявшие в заговоре с либералами, а последние, в свою очередь, финансировались внешними спонсорами. Все эти люди, обитающие на обочине демократии, медленно разрушали национальные ценности, представляя Россию неэффективным государством и готовя ее к «мягкому поглощению» зарубежными странами через «цветную» революцию: «Что касается мягкого поглощения, это тоже вполне реальная угроза суверенитету. Как это делается, известно: размываются ценности, объявляется неэффективным государство, провоцируются внутренние конфликты. “Оранжевая” технология это вполне наглядно показывает. Не могу сказать, что вопрос этот снят с повестки дня, потому что, если у них это получилось в четырех странах, почему бы это не сделать и в пятой? Думаю, что эти попытки не ограничатся 2007–2008 годами. Наши иноземные друзья могут и в будущем как-то пытаться их повторить. Здесь есть одно лекарство, по большому счету, – формирование национально ориентированного ведущего слоя общества»[460].

Предельно размытое определение внутренних и внешних врагов «суверенной демократии» помогло сформировать образ опасного «другого», вовлеченного в заговор против нации. Именно «иноземные» акторы представлялись Суркову главной угрозой России, и именно связка между иностранными державами и внутренней российской оппозицией позволила превратить теории заговора в мощный политический инструмент нейтрализации альтернативных политических мнений внутри страны.

Хотя Сурков и подчеркивал, что «многонациональный российский народ» является единственным источником власти в стране, главным воплощением суверенности при принятии политических решений и защите независимости народа выступал Путин. Именно он, демократически избранный президент, создавал базис для формирования суверенитета[461]. По Суркову, в 1990-е гг. будущее России определялось в Вашингтоне, в то время как появление Путина помогло восстановить справедливость и дало народу возможность обрести настоящего национального лидера. «Путинское», или «подавляющее», «большинство» – придуманное коллегой Суркова Павловским – реализовало свою политическую волю согласно демократическим принципам и избрало легитимного главу государства, а тот помог исполнить мечту россиян и навел в стране порядок.

Любая попытка вмешаться в электоральный процесс означала желание делигитимировать лидера и подорвать внутреннюю стабильность в стране. Любой, кто пытался критиковать Путина, автоматически воспринимался как его враг и угроза Кремлю. Как отметил в интервью того периода Павловский, «существующие российские оппозиционные партии могут работать с внешними силами, чтобы спроектировать революцию против Путина в украинском стиле. Это лишит российскую власть легитимности, в то время как центр принятия решений переместится к другой силе – находящейся вне России»[462].

Ни Павловский, ни Сурков не говорили напрямую, что за сила заинтересована в делигитимации власти Путина. Как и многие другие высокопоставленные политики, они всегда были очень аккуратны в использовании конспирологических идей. Тем не менее стараниями других авторов, более открыто размышлявших о врагах Родины, любые эвфемизмы, обозначавшие главную силу, противостоящую России, безошибочно указывали на одну страну – США.

Главный «другой» России

Поражение в холодной войне, коллапс СССР и активное продвижение НАТО к границам новой России очень быстро превратили США – бывшего союзника и ближайшего политического партнера начала 1990-х – в противника[463]. Видя, как быстро тает их влияние в бывших социалистических странах, российские политические элиты утратили иллюзии относительно дружбы с США, а бомбежки Белграда весной 1999 г. окончательно вернули антиамериканизм в разряд основных политических идей.

Несмотря на попытки сотрудничества между Путиным и Бушем в начале 2000-х гг., череда «цветных» революций, приведших к смене режимов в соседних государствах, заставила российские политические элиты увидеть в США воплощение главного и чрезвычайно опасного противника, такого нужного «другого», помогающего понять, кто есть «мы». Ведь единственным выгодоприобретателем происходящих в мире перемен в Кремле считали американцев, стремительно подбирающихся к границам России. Поэтому поиск собственной национальной идентичности перешел в сферу позиционирования России как антитезы США, играющей по новым правилам бизнес-соперничества, а у такой конкуренции цена может быть очень высока – либо глобальное доминирование, либо распад и уничтожение страны. Согласно Суркову, главной целью российского народа должна была стать защита суверенитета от попыток США установить глобальную диктатуру. Выиграв, суверенный народ России смог бы гарантировать себе будущее процветание и великие исторические достижения[464]. Стремление Суркова усложнить образ Запада в глазах обывателя можно рассматривать как попытку перевести язык теорий заговора в плоскость языка политического. Отчасти она удалась, однако национальной мобилизации и сплочения перед лицом общего врага-конкурента невозможно было бы добиться без демонизации США как главного противника российского народа. Поэтому многие спикеры игнорировали «комплексный» подход серого кардинала Кремля.

Тогдашний московский мэр Юрий Лужков писал о том, как Запад ненавидит Россию по политическим и религиозным мотивам: согласно Лужкову, Россия не заинтересована в финансовом процветании и чтит свои религиозные, православные традиции[465]. Для председателя Конституционного суда РФ Валерия Зорькина доминирование США в глобальной политике представляло не что иное, как угрозу суверенитету других государств[466]. «Наиболее опасное “чудовище разума” – великодержавное стремление некоторых политических сил, не считаясь ни с чем, немедленно переделать мир по своему рецепту, насадить порядки, объявленные ими единственно разумными и справедливыми, используя свое, как им представляется, подавляющее интеллектуальное и технологическое превосходство», – писал Зорькин, в очередной раз критикуя внешнюю политику США[467].

Словарь российской повседневности пополнился новыми выражениями, описывающими как международную, так и внутреннюю политику, и неуловимо напоминающими язык советской пропаганды. Политики разного калибра регулярно обвиняли «вашингтонский обком» в действиях, направленных на уничтожение России. Термин перекочевал из словаря русских националистов 1990-х, критиковавших как США, так и Ельцина за разрушительную внутреннюю политику. Однако в 2000-е стараниями националистических политиков во власти этот термин постепенно стал ассоциироваться с политическим мейнстримом. Дмитрий Рогозин, одиозный политик и ярый антизападник, обвинил «вашингтонский обком» в протестах 2011 г. и пообещал в качестве вице-премьера правительства охранять Россию от гегемонии американцев[468]. А экономический советник Путина Сергей Глазьев сделал «вашингтонский обком» ответственным за кризис в Украине[469]. Сам же Путин связал с интригами «вашингтонского обкома» отсутствие западноевропейских политиков на параде Победы в Москве в 2015 г.[470]

Вообще, необходимо отметить особую роль главных российских политиков в развитии русской культуры заговора и демонизации США. Если в 1990-е топовые политики почти повсеместно избегали упоминания теорий заговора, то с наступлением 2000-х они начали в важные для них моменты обращаться к конспирологии, чтобы интерпретировать реальность вокруг и продвинуть определенное, выгодное им прочтение событий. Именно через их речи конспирологическая интерпретация реальности адаптировалась для интерпретации повседневности. Путин весьма редко лично использовал конспирологическую риторику, однако всякий раз, когда такое происходило, это означало важность данного прочтения для политической повестки.

Хрестоматийным примером можно считать интервью с генералом ФСО Борисом Ратниковым, опубликованное в 2006 г. «Российской газетой». В нем Ратников признавался в существовании в СССР и России психотронного оружия, способного влиять на умы людей по всему миру. Среди примеров Ратников привел историю с чтением мыслей бывшего госсекретаря США Мадлен Олбрайт: «В мыслях мадам Олбрайт мы обнаружили патологическую ненависть к славянам. Еще ее возмущало то, что Россия обладает самыми большими в мире запасами полезных ископаемых. По ее мнению, в будущем российскими запасами должна распоряжаться не одна страна, а все человечество под присмотром, конечно же, США»[471]. Важно отметить, что сам Ратников ни разу не встречался с Олбрайт, и нет никаких доказательств того, что бывшего госсекретаря США посещали такие мысли[472].

Однако удивительным образом эпизод с чтением мыслей Олбрайт был озвучен во время ежегодной пресс-конференции Путина в октябре 2007 г., когда Кремль приближался к моменту передачи власти преемнику. Рабочий из Новосибирска Александр Сиберт поинтересовался у Путина, что он думает о желании Олбрайт поделить российские природные запасы: «Не столь давно в одном из интервью бывший госсекретарь Соединенных Штатов Олбрайт заявила, что колоссальные естественные богатства Сибири несправедливо принадлежат одной России. Отсюда вопрос: какие последствия могут быть после таких заявлений? И как Вы оцениваете такие заявления?»[473] Путин ответил, что ему неизвестно конкретно об этих словах Олбрайт, однако «такие идеи в головах некоторых политиков бродят»[474].

Это замечание Путина стало важной отправной точкой для спекуляций на тему, будто США всеми силами стремятся получить доступ к российским природным ресурсам. В 2014 г. Путин вновь повторил эту мысль во время общения с журналистами: «Ведь мы же почти от официальных лиц слышали многократно, что несправедливо, что Сибирь с ее неизмеримыми богатствами вся принадлежит России»[475]. За этим последовали комментарии других высокопоставленных российских чиновников: секретарь Совбеза РФ Николай Патрушев в 2015 г. заявил в интервью «Коммерсанту», что США мечтают, чтобы России не было: «Потому что мы обладаем огромными богатствами. А американцы считают, мы владеем ими незаконно и незаслуженно, потому что, по их мнению, мы ими не пользуемся так, как должны пользоваться. Вы, наверное, помните высказывание экс-госсекретаря США Мадлен Олбрайт, что России не принадлежат ни Дальний Восток, ни Сибирь»[476].

Эта история – яркая иллюстрация того, как теории заговора из маргинальных идей, существующих на обочине политического дискурса, проникают в политический мейнстрим. Появившись в официальной газете Правительства РФ, теория заговора о Мадлен Олбрайт была быстро скопирована различными маргинальными ресурсами[477]. Но благодаря одной публичной ремарке Путина она смогла стать доступной куда более широкой аудитории и впоследствии эволюционировала в важный объяснительный механизм российской и мировой политики, приемлемый для любого, пытающегося понять, что происходит в России и мире[478].

«НАШИ»: антизападные национальные элиты

Молодежное движение «Наши» – один из наиболее одиозных экспериментов Суркова по предотвращению «цветной» революции в России и материализация его идеологии суверенной демократии[479]. Путем активизации молодежных групп, призванных защищать российский суверенитет, Сурков сумел в 2005–2011 гг. трансформировать национальную мобилизацию и формирование «патриотично настроенных» элит в тактический политический инструмент. Политизация дискурса о российской нации в случае с движением «Наши» имела целью в том числе привлечение молодых людей по всей России для противостояния возможным уличным протестам оппозиции. А отсечение «своих» от «чужих» (через проговаривание кто есть «наш», а кто нет) четко маркировало границы национальной идентичности, обозначая «истинных патриотов». Более того, молодым людям из этого движения, формально не включенным ни в один официальный политический орган, было позволено намного больше, чем остальным, – и в плане речей, и в плане действий. Именно поэтому риторика противостояния «врагам России» лично Путина проявилась у «Наших» почти сразу[480].

Родившаяся в феврале 2005 г. организация позиционировала себя как «молодежное демократическое антифашистское движение», стремящееся превратить Россию в лидирующее государство XXI в. Однако не на бумаге, а в речах ее сторонников проскальзывала совершенно иная мысль – о защите России от внешнего контроля[481]. Выбор названия для движения также многое говорит о том, как Кремль в XXI в. активно перехватывал конспирологическую повестку националистических движений 1990-х. В ноябре 1991 г. известный тележурналист Александр Невзоров создал движение «Наши» как ответ на провал путча ГКЧП. «Каждый истинный гражданин России в душе мечтает о ГКЧП, потому что страна, по сути, захвачена неприятелем», – заявлял он тогда[482]. Эти реваншистские взгляды помогли ему получить общественную поддержку и в начале 1990-х избраться в Государственную думу. Однако в начале 2000-х, по словам Невзорова, ему позвонил лично Сурков и попросил «пожертвовать» название для молодежной организации[483].

К тому времени, когда в середине 2005 г. были сформулированы основные тезисы суверенной демократии, «Наши» уже успели провести демонстрацию против фашизма и в память о победе во Второй мировой войне. Лидер движения Василий Якеменко заявил, что участники движения принимают от ветеранов эстафету борьбы за независимость страны[484]. В первом летнем лагере движения Глеб Павловский объяснял его участникам, что их уверенность в завтрашнем дне находится под угрозой: «Европейская цивилизация так устроена, что ей постоянно нужен враг, особенно в периоды, когда все хорошо. Так было с евреями в конце XIX – начале XX века, так сейчас происходит с русскими. Русские для Запада сегодня – объективно главные изгои, какими бы хорошими мы ни были. Русские – это евреи XXI века, и это нужно учитывать»[485].

Противопоставление России и Европы, обращение к памяти о Великой Отечественной войне, а также к «трагедии» 1991 г. как моменту утраты идентичности стали ключевыми положениями для молодежного движения, созданного Кремлем. Риторика национального строительства основывалась, прежде всего, на том, что Россия является многонациональным обществом[486] и любые экстремистские и фашистские взгляды могут ее разрушить: «Столкновение цивилизаций способно убить Россию, как оно уже убило Советский Союз. Остановить распространение в нашей стране идей фашизма, агрессивного национализма, религиозной нетерпимости и сепаратизма, угрожающих единству и территориальной целостности России, – задача нашего поколения»[487].

Характерно, что для движения, позиционировавшего себя как молодежное, антифашистское и готовое взять на себя ответственность за будущее страны, наиболее значимыми были идеи противостояния оппозиции. Вместо конкретных политических действий в своем манифесте «Наши» в первую очередь призывали к отречению от «поколения пораженцев», которое своими действиями разрушило СССР, а теперь планирует разрушить государство еще раз: «Те, кто видит опасность в усилении России, кто стремится сегодня ввести в России внешнее управление по образцу 90-х годов, кто привык добиваться собственного успеха в условиях социального хаоса, хотят одного – подорвать первые позитивные изменения в России и навсегда вернуть страну в эпоху неэффективного слабого государства и распавшегося общества»[488]. И вновь, как и в речах главных кремлевских политиков, именно «пятая колонна» внутри страны угрожала ее независимому и успешному развитию: «Сегодня на наших глазах формируется противоестественный союз либералов и фашистов, западников и ультранационалистов, международных фондов и международных террористов. Его скрепляет только одно – ненависть к Путину. Что стоит за этим противоестественным союзом?»[489]

Сейчас уже можно оценивать первую попытку Кремля вовлечь молодежь в общественное движение с целью формирования группы поддержки государственной идеологии. В середине «нулевых» «Наши» были представлены как модель идеального патриота и резерв формирования будущего ответственного класса российских управленцев. Однако в действительности движение использовалось как инструмент социальной инженерии и управления уличным протестом, а его участие в самых громких акциях – атаках на политиков, скандальных демонстрациях – стало продолжением политики, вершившейся в кабинетах Госдумы, Администрации президента и парламентов регионов. Активное использование теорий заговора в идеологии движения виделось Кремлю эффективным методом мобилизации молодежи и превращения ее в лояльных, активных уличных бойцов. Отчасти этот метод действительно оправдал себя, но после реальных уличных манифестаций оппозиции в 2011–2012 гг. Кремль закрыл проект, несмотря на попытки лидера «Наших» Василия Якеменко создать новое движение[490]. К этому моменту стало ясно, что существует не менее эффективный способ продвижения того или иного образа российской нации и ее врагов – медиакампании.

«Гибель империи: византийский урок»

С самого начала 1990-х псевдоисторические книги, рассказывающие об украденном внешними врагами российском величии, становились бестселлерами[491]. В конце 1990-х и начале 2000-х одними из наиболее популярных альтернативных интерпретаций прошлого России были работы Анатолия Фоменко. Встреченные разгромной критикой научного сообщества книги математика из МГУ были тем не менее даже экранизированы Первым каналом в рамках проекта «Неизвестная планета»[492]. Идея о том, что семейство Романовых уничтожило доказательства мирового величия русских, импонировала многим россиянам, пострадавшим от крушения СССР. Изобретение прошлого и его мифологизация (а зачастую и демонизация) – то, чем активно занялись постсоветские элиты после 1991 г.[493] Как замечает историк Марлен Ларюэль, конспирологическое прочтение прошлого стало важным инструментом национального единения на постсоветском пространстве[494]. А как показывает писательская карьера Владимира Мединского, производство «альтернативных» интерпретаций российского прошлого выгодно не только с точки зрения финансов – оно также может быть ключом к успешной государственной карьере. Однако, учитывая роль телевидения как главного источника информации для россиян, самые яркие упражнения по конспирологической мифологизации истории происходили все-таки на телеэкране, и в центре их, как и в теориях Фоменко, оказывались Византия и Средневековая Русь.

В 2008 г. телеканал «Россия» выпустил фильм под названием «Гибель империи: византийский урок», снятый архимандритом Тихоном, тогда настоятелем Сретенского монастыря, имеющим близкие связи с первым лицом государства[495]. Фильм получил широкую поддержку государственных СМИ, однако вызвал горячие дебаты среди российской интеллигенции по поводу удивительных и безосновательных параллелей между историей Византии и России[496]. Наиболее скандальным в фильме Тихона стало утверждение, будто Запад разрушил Византийскую империю, действуя через нелояльных интеллигентов и олигархов, а сокровища, украденные в Византии, заложили основу процветания многих европейских держав. Нарратив фильма включал аллюзии как на крушение Советского Союза, так и на реформы Путина 2000-х, усилившие российское государство и экономику, а также предвосхищал использование образа князя Владимира – крестителя Руси – как одного из ключевых исторических деятелей (наряду с Путиным)[497]. Изображая византийского императора Василия II, Тихон явно вдохновлялся образом Путина, неуловимо присутствующим «за кадром»: «Конечно же, в Византии были и очень сильные императоры. Таким был, например, Василий II, кстати, крестный отец нашего святого князя Владимира. Он принял управление империей после тяжелейшего кризиса: страна фактически была приватизирована олигархией. Василий II, в первую очередь, жестко выстроил вертикаль власти, разгромил сепаратистское движение на окраинах, подавил мятежных губернаторов и олигархов, собиравшихся расчленить империю. Затем он провел “чистку” в правительстве, конфисковал в казну огромные наворованные суммы»[498].

По мысли Тихона, наследие императора Василия II очень скоро было разворовано потомками, а огромную империю погубил «национальный вопрос», который возник только благодаря чужеземным врагам из Венеции. Тихон рассказывал, что прежде все народы Византии жили в мире, объединенные православным христианством. Однако Запад, ненавидящий православие, сумел расколоть государство по этнической линии: греки, считая себя государствообразующим народом, заявили о своей независимости. В результате Балканы стали ареной столкновения различных этнических и религиозных групп, тут и там поддержанных Западом с целью раскола великой империи.

Впечатляющий сценарий дополнялся яркой картинкой, в которой четко угадывались отсылки к событиям, совсем недавно произошедшим на постсоветском пространстве. В одном из эпизодов Тихон показывал на карту Византии, на которой отделившиеся Сербия и Болгария были подсвечены желтым и голубым цветами – как у украинского флага. В сценах, иллюстрировавших конфликты между государствами, на землю с повозок падали апельсины (очевидный намек на «оранжевую» революцию), а сквозь толпу дерущихся византийцев проходил человек в плаще и венецианской маске, скрывающей лицо[499]. Чтобы усилить образ внешнего врага с Запада, сеющего раздор в мирной православной империи, и еще более четко провести параллель с текущими событиями, Тихон сравнил Венецию XIII в. с Нью-Йорком, подчеркнув интерес захватчиков к деньгам и ростовщичеству: «Именно несметными богатствами Константинополя был выкормлен монстр ростовщической банковской системы современного мира. Этот небольшой теперь город в Италии – Венеция – был Нью-Йорком XIII века»[500].

В целом совпадая с установками сурковской идеологии, особенно в том, как использовались образы недавнего постсоветского прошлого, концепция Тихона, однако, не допускала никаких различий между людьми, живущими «к западу» от Византийской империи. Запад для Тихона – это однозначный враг как нации, так и религии. Более того, в отличие от гражданской концепции нации, которую поддерживали и Сурков, и движение «Наши», фильм Тихона подчеркивал именно религиозность, православное христианство как центральный элемент российского нациестроительства. В тексте Тихона отчетливо прослеживались параллели с концепцией «Москва – Третий Рим», столь любимой многими русскими националистами[501].

Ближе к концу фильма Тихон утверждал, что именно интеллигенция Византийской империи выступила внутренним разрушителем единства нации, когда утратила веру в бога и стала слишком рациональной. Это позволило туркам легко завоевать Византию, в то время как Запад молча наблюдал за гибелью противника. После падения Византии ее православный дух перешел к России, и это, по словам Тихона, вызвало ненависть Запада: «Мстительная ненависть Запада к Византии и к ее преемникам, совершенно необъяснимая даже для них самих, на каком-то глубочайшем генетическом уровне, как это ни парадоксально, продолжается до сих пор. Без понимания этого поразительного, но несомненного факта мы рискуем многого не понять не только в давно минувшей истории, но и в истории XX и даже XXI века»[502].

Дебаты, начавшиеся после премьеры, касались, прежде всего, фактологической стороны фильма. Многие комментаторы обвиняли Тихона в памфлетизме и искажении исторической реальности в угоду политической линии[503]. Однако хвалебные мнения подчеркивали метафоричность нарратива фильма[504]. Нарочницкая в своем комментарии отметила, что фильм – это высказывание о месте России в мире, заставляющее задуматься о поиске национальной идеи. Ссылаясь на британского историка Арнольда Тойнби, Нарочницкая объясняла, что истоки ненависти Запада к России кроются в ее приверженности византийской цивилизации, чуждой европейцам[505]. Во время повторного показа ленты в ток-шоу «Национальный интерес», в котором приняли участие и Тихон, и Нарочницкая, гости фактически озвучили истинную цель фильма: жесткая критика Запада и либеральных реформ, прошедших в России в 1990-е гг. и ставших инструментом уничтожения русских людей и их веры. Все участники шоу сошлись на том, что единственным спасением для России может стать создание сильной нации и восстановление империи[506].

Священник в качестве автора глубоко ангажированного псевдоисторического повествования, безусловно, символичен, поскольку это отсылает к одной из моделей построения российской нации – как сообщества православных людей. Согласно исследованиям, в конце «нулевых» доверие к церкви было на высоком уровне, поэтому можно предположить, что политические элиты решили эксплуатировать ее образ в качестве инструмента концептуализации российской нации[507]. При этом стоит заметить, что выбранная концептуализация не имела ничего общего с религией как таковой, а была целиком и полностью связана с политической конъюнктурой. И в фильме, и в ток-шоу основное место занимало не обсуждение влияния православия на российскую национальную идентичность, а критика действий Запада в отношении России как в исторической перспективе, так и в текущий политический момент. История с фильмом отца Тихона демонстрирует, как инструментально может использоваться идея о заговоре Запада против православия в контексте суверенной демократии. Однако наиболее ярко это проявилось в другом инциденте – деле Pussy Riot.

Дело Pussy Riot

Скандал вокруг панк-феминистского коллектива Pussy Riot – важный этап в эволюции российского политического режима и, наряду с «Болотным делом» и кризисом в Украине, это символ безвозвратной деградации авторитарного правления Путина. 21 февраля 2012 г. шесть девушек из Pussy Riot исполнили в храме Христа Спасителя «панк-молитву» под названием «Богородица, Путина прогони». В череде скандалов вокруг Русской православной церкви, сотрясавших Россию в 2011–2012 гг., этот «панк-молебен» изначально не был самым ярким событием. Тем не менее усилиями правоохранительных органов и лояльных Кремлю журналистов он был признан чуть ли не главной угрозой российской нации и вере[508]. Медиакампания, развернутая против группы, на тот момент уже находившейся под арестом, во-первых, сопровождала действия правоохранительных органов, подбрасывая им аргументы для ведения уголовного дела, а во-вторых, создавала необходимый фон для общественного порицания содеянного девушками. В течение полугода, пока шло расследование, лояльные власти журналисты не уставали подчеркивать фундаментальную роль православия в формировании русской идентичности и российской государственности, а заодно клеймить врагов, разрушающих основы нации. Официальные дискуссии о причинах того, почему панк-феминистки совершили молебен, приводили всегда к одному выводу – акция не может быть одиночным событием, выражающим недовольство властями, это спланированная операция по подрыву единства церкви и народа, атака на «русские ценности»[509]. Третьего апреля 2012 г. патриарх Кирилл официально назвал произошедшее актом «информационной войны против России», и эти слова определили главный посыл медиакампании[510]. Пока она длилась, патриарх не переставал настаивать на том, что церковь является неотъемлемым элементом национальной идентичности и потому всегда была первой и главной целью всех врагов и завоевателей России. Сергей Марков, прокремлевский политолог, заметил, что влиятельные силы внутри страны и за границей стремятся уничтожить русскую церковь, являющуюся «хранилищем русской национальной идентичности»[511]. А одиозный журналист Аркадий Мамонтов, ведущий на канале «Россия-1», сравнил поступок Pussy Riot с необольшевизмом, подразумевая, что в России возможны новые погромы церквей, как при большевиках в 1920–1930-х гг.[512]

Чтобы добиться общественной поддержки, патриархат организовал по всей стране молебны, а вокруг храма Христа Спасителя 22 апреля собрал несколько десятков тысяч человек, чтобы помолиться за 30 якобы поруганных икон[513]. Целью этих «стояний за веру» было продемонстрировать, что большинство населения поддерживает церковь и готово отразить нападки атеистического меньшинства. Обращаясь к пришедшим, патриарх Кирилл подчеркнул, что атака на церковь угрожает единству всей нации[514]. Телевизионное освещение события демонстрировало готовность «народа» поддержать церковную и религиозную власть в попытках защитить отечество. Телесюжеты рассказывали о верующих, лояльных государству людях, выступающих против какой-либо политической активности. Любые противоречия в оценке произошедшего в храме или вокруг РПЦ за последние месяцы из сюжетов устранялись, чтобы создать впечатление единства народа и властей[515].

Для описания Pussy Riot и ее сторонников – политически активных и критически настроенных москвичей – телерепортажи использовали конспирологическую рамку, называя их марионетками в руках Запада, разрушающими нацию изнутри[516]. Бесы, ведьмы, богохульники и провокаторы – вот лишь часть того, что звучало во время медийной кампании по демонизации панк-группы в адрес ее участниц и их сторонников. Последние, в свою очередь, представлялись также как чуждые русской нации сторонники «либеральных ценностей»[517]. Шестого апреля телеканал НТВ выпустил фильм «Hystera nigma», где заявлялось, что члены российского ЛГБТ-сообщества вместе с участницами панк-группы долгое время планировали разрушить храм Христа Спасителя. С помощью монтажа, характерного для «журналистских расследований» НТВ такого рода[518], авторы подтверждали самые агрессивные и странные обвинения в адрес Pussy Riot[519]. Проведение разделительной черты между «православным большинством» российского «народа» и меньшинством «сексуальных извращенцев и либералов» играло не только важную роль в социальной поляризации общества, помогая властям получить дополнительную поддержку, но и создавало внутренний образ опасного врага, близко связанного с геополитическими противниками России. В агрессивной манере журналисты, публичные интеллектуалы и политики создавали образ «пятой колонны», активно поддерживаемой Западом.

На примере вышедшей в рамках программы «Специальный корреспондент» на канале «Россия-1» трилогии Мамонтова под характерным названием «Провокаторы» можно понять не только риторические стратегии конспирологической демонизации, используемой российскими журналистами, но и то, как эволюционировал язык теории заговора и как менялись ее элементы в зависимости от приоритета проблемы, решаемой Кремлем. Первый фильм из цикла о Pussy Riot, появившийся в эфире 29 апреля 2012 г., открылся сценами стояния у храма Христа Спасителя и отрывками из ролика группы, снятого в церкви. Изначальный посыл ведущего был однозначным: против православия и российской нации развернута война кощунников, активно поддерживаемых Западом. Обращаясь к аудитории и зрителям, Мамонтов вопрошал: «Что делать будем, люди?»[520] Прямая отсылка к «людям» – характерный признак популистской стратегии деления общества на лояльный «народ» и чуждых ему врагов. Впрочем, среди «народа» в студии обнаружились многие представители элиты: пресс-секретарь Московской патриархии Владимир Легойда, несколько актеров, журналисты и ученые. Были среди приглашенных и представители силовых органов, продемонстрировавшие вид на жительство в Канаде Надежды Толоконниковой как доказательство того, что она пользуется поддержкой западных спецслужб. Николай Стариков, выступивший в фильме в качестве эксперта, заметил, что, если позволять «богохульницам» осквернять священные русские реликвии, «мы перестанем быть народом»[521]. Все участники программы согласились, что против России ведется изощренная информационная война, проверяющая на прочность веру и духовные ценности русских людей.

Важная деталь для понимания контекста дела Pussy Riot – оно разворачивалось в разгар самых многочисленных митингов протеста против Кремля, и однозначное послание перформанса группы – это, прежде всего, критика союза секулярных и религиозных властей. «Замутить воду, взбаламутить общество, разделить его, расколоть – вот чего хотели добиться организаторы этой страшной провокации. Для них нет ничего святого. Не получилось в декабре-январе, взялись за самое святое, что есть у народа, – за церковь»[522]. Мамонтов, как и многие другие спикеры, лояльные церкви и Кремлю, в своих выступлениях проводил четкую грань между настоящим «народом», которому чужды неправославные ценности, и протестующим меньшинством, активно подрывающим стабильность и безопасность всей нации. Именно конспирологическая интерпретация содеянного Pussy Riot позволила представить участниц группы и их сторонников союзниками Запада и врагами нации. В данном случае теория заговора сработала как мощная мобилизующая сила в поддержку правящего режима и позволила в короткие сроки создать пусть и риторическое, перформативное, но единство народа, церкви и власти.

Решение московского суда от 19 августа 2012 г. отправить трех участниц группы – Марию Алехину, Екатерину Самуцевич и Надежду Толоконникову – на два года в колонию вывело медийную кампанию вокруг Pussy Riot на новый уровень. Можно сказать, что теперь кампания имела два главных направления: первое, изначальное, основывалось на идее о том, что Россия находится в состоянии войны с Западом и церковь – первая жертва этой войны, так как является ядром русской нации. Патриарх Кирилл во время празднования 200-летнего юбилея Бородинской битвы сравнил произошедшее в храме Христа Спасителя с вторжением в страну иноземных захватчиков[523]. В этот же день интервью с патриархом было показано в программе «Вести недели», и там он назвал выступление Pussy Riot «разведкой боем»[524]. Оказалось, что поддержка группы внутри России была частью большого плана по уничтожению русской национальной идентичности. Постоянно звучащие утверждения, будто активистки взаимодействовали с иностранными спецслужбами, работали на то, чтобы еще больше демонизировать Pussy Riot и либеральную оппозицию, поддержавшую несправедливо осужденную группу.

Второе направление было связано с растущей оглаской дела за пределами России. Множество мировых звезд выразили поддержку Pussy Riot, а явные нарушения судебного процесса ставили под вопрос легитимность происходящего[525]. Все это подтолкнуло прокремлевских спикеров к заявлениям о развернутой международной кампании по дискредитации российских властей и о том, что Pussy Riot – всего лишь один из ее инструментов. Стало понятно, что международная огласка дела Pussy Riot становится токсичной для Кремля, и с помощью лояльных спикеров он постарался объяснить природу скандала американским заговором. Мамонтов в одном из интервью допустил, что именно поддержка Россией Сирии вынудила американцев организовать этот кризис[526]. Дугин, в свою очередь, утверждал, что Pussy Riot – это всего лишь первая ласточка в установлении империалистской оккупации России США[527]. Резкая смена темы с атаки на религию на атаку против Кремля стала важным поворотным моментом кампании и продемонстрировала, что в действительности больше всего беспокоило российские власти.

Второй эпизод фильма «Провокаторы», вышедший в сентябре 2012 г., был посвящен якобы участию в деле Pussy Riot беглого олигарха Бориса Березовского, проживавшего в Лондоне. Покинувший Россию в 2000 г., Березовский был одним из наиболее демонизированных противников Владимира Путина[528]. Несколько героев фильма и участников последующей дискуссии в студии программы «Специальный корреспондент» утверждали что именно Березовский стоял за коварным планом Pussy Riot по делегитимации Путина[529]. Однако вдобавок к этому некоторые гости программы утверждали, что у дела Pussy Riot имеется отчетливый геополитический характер. Якобы британскому PR-агентству Bell Pottinger поступил заказ на кампанию черного пиара против России, а бывший советник президента Рейгана Пол Крейг Робертс в интервью журналисту канала «Россия» сообщил, что Pussy Riot призваны «демонизировать российское правительство из-за несогласия с планом США уничтожить Сирию»[530]. Слова Робертса пришлись ко времени и позволили российским журналистам утверждать, что зарубежным экспертам виднее, какие планы против России имеют их правительства. Такое использование иностранных экспертов только повышало доверие к сугубо конспирологическим интерпретациям дела Pussy Riot.

Удивительно, но тема атаки на православие, будучи главной в начале кампании, к осени 2012 г. резко ушла на второй план. Это стало особенно заметно в третьей программе цикла «Провокаторы», посвященной «истинным» причинам дела Pussy Riot. Ближайших их сторонников (к примеру, Петра Верзилова, партнера Толоконниковой) прокремлевские журналисты обвинили в наживе на скандале вокруг группы. Мамонтов заявил, что участницы Pussy Riot хорошо заработали и стали всемирно известны за счет подрыва позиций России на международной арене. Либеральные сторонники группы внутри страны были показаны в программе как двуликие и жадные люди, работающие рука об руку с разведкой США[531].

В целом дело Pussy Riot было теперь подано журналистами исключительно как акт информационной войны против российского руководства, а группа и ее сторонники воспринимались как инструмент в руках Запада по разрушению государства изнутри. Образ церкви теперь стал совершенно иным, по сравнению с первой программой: из объекта атаки на религию и идентичность она превратилась в духовную скрепу и миротворца, помогающего людям внутри России примириться друг с другом. Третья программа Мамонтова завершалась сценой с двумя подростками, которые якобы подожгли церковь в Калининграде, но вовремя покаялись и были прощены священником-настоятелем данной церкви.

Дело Pussy Riot ярко иллюстрирует специфику использования теорий заговора в процессе национального строительства. Дебаты в провластных СМИ о русской национальной идентичности и необходимости защищать ее отражали скорее политические вызовы Кремлю, чем искреннее желание политиков способствовать национальному консенсусу. В чем Кремль был искренне заинтересован, так это в как можно большей общественной поддержке его действий, в особенности когда он прошел через серьезное испытание парламентскими и президентскими выборами зимы и весны 2011–2012 гг. Традиционное отсутствие четкой национальной политики позволило Кремлю очень фривольно использовать «религиозный компонент» российской идентичности, превратив его в инструмент мобилизации «путинского большинства». Выступление Pussy Riot в этом плане оказалось удачей для Кремля, который испытывал серьезные проблемы с политической легитимностью.

Однако дело Pussy Riot также показывает, насколько вторичен и инструментален образ церкви в формировании российской национальной идентичности. Патриарх Кирилл оказался задействован в политической кампании в поддержку Путина зимой 2011–2012 гг.: он советовал пастве не выходить на протестные акции[532]. Будучи активно вовлечен во внутрироссийскую политику, он решил вновь подчеркнуть факт разделения нации на верующих, патриотичных и критически настроенных к Западу людей и прозападных критиков власти. Такое тесное сотрудничество РПЦ и Кремля далеко не новость[533]. Однако было и еще кое-что, что подтолкнуло РПЦ к тому, чтобы принять активное участие в предвыборной кампании, – это череда коррупционных скандалов вокруг собственности патриарха[534]. И в этом случае патриарх и РПЦ предпочли во всем обвинить Запад, представив скандалы как «информационные атаки»[535]. В то же время для Кремля призыв к населению с лозунгами защиты церкви оказался очень действенным способом общественной мобилизации, а также возможностью увести на второй и третий план коррупционные скандалы вокруг патриарха и обсуждение прошедших выборов. Любая критика РПЦ или связей Кремля с религиозными лидерами однозначно интерпретировалась как часть информационной войны против всего государства, в котором церковь выступает ключевым элементом национальной идентичности.

Однако, как только острота конфликта вокруг РПЦ снизилась, а в повестке дня появился мощный международный конфликт, не в лучшем виде показывающий действия российских властей, роль церкви как базиса для формирования национальной идентичности сошла на нет. Политическая токсичность Pussy Riot стала главной темой для Кремля, бросившего все силы на то, чтобы представить участниц группы предательницами, работающими в ущерб интересам родины. Таким образом, Кремлю удалось связать действия Pussy Riot и политической оппозиции в целом, очернив и тех и других и изобразив их пособниками врага.

В любом случае искусственно созданное «большинство православных людей», представленное во время кампании как ядро русской нации, оказалось лишь одним из инструментов публичной мобилизации в руках политического истеблишмента. Основанный на конспирологической риторике информационной войны с Западом, дискурс национального строительства вновь оказался только ширмой, скрывающей одноразовые тактические действия властей, предпринятые для упрочения собственной легитимности.

Заключение

В постсоветский период каждая кремлевская администрация предпринимала попытку создать фундамент для формирования национальной идеологии. Несмотря на многочисленность этих попыток, они всегда оказывались неуспешными и часто по одной причине – дискуссия о формировании нации шла с позиций политической актуальности той или иной идеи для правящего класса. Известная размытость понятий и рамок того, что такое «российская нация», не единожды помогала Кремлю выигрывать трудные политические битвы. В этом плане попытка Суркова сформулировать идею о российской нации как «суверенной демократии» – включая элементы гражданской нации и имперского наследия – интересна по форме, но предсказуема по содержанию. В итоге, когда Владимир Путин вернулся в Кремль в 2012 г., а пост Суркова в президентской администрации занял Вячеслав Володин, концепт «суверенной демократии» пропал из активного словаря российских политиков. А вскоре и сам Сурков ушел в тень[536].

Концепция «суверенной демократии» была, прежде всего, попыткой снизить политические риски правящего класса во время турбулентного периода трансфера 2007–2008 гг. Единственным, но крайне важным новшеством в идее Суркова был пересмотр базисных идей российского антизападничества: Запад является не врагом, а крайне опасным соперником, с которым Россия ведет глобальную борьбу за политические и экономические рынки. Благодаря языку экономической конкуренции идеи о заговоре «западных партнеров» против России постепенно превратились в мейнстрим российской политики. И именно эта трансформация помогла Кремлю сконструировать национальную идеологию, способную мобилизовать россиян на защиту их «суверенной нации» от «информационных атак» изнутри и снаружи.

Наличие четкого внешнего врага в лице США, которые, в свою очередь, контролируют разношерстную внутреннюю оппозицию, помогло провести границы национальной идентичности, эффективно выявив «своих» и «чужих» через отношение к США и к катастрофе 1991 г. Таким образом, обсуждение того, что такое российская нация, неизбежно превращалось в способ определения степени лояльности отдельных людей или политических партий и движений правящему режиму: любая критика властей воспринималась Кремлем и связанными с ним активистами, политиками и интеллектуалами как попытка подорвать его легитимность. «Лояльный» не может быть критичным – так считали и «Наши» в конце «нулевых», и, десятью годами позже, генерал Росгвардии Золотов, уверенный в том, что за критикой власти «торчат уши» геополитических противников[537]. Как результат по мере развития путинского режима политическая поляризация в российском обществе только усиливалась: «или с нами, или против нас». В то же время дискурс о нации приобретал все более инструментальный характер и был нацелен на усиление легитимности действий властей.

Вся история вокруг Pussy Riot – пример того, насколько эффективной может быть общественная мобилизация с помощью массового медийного продвижения теорий заговора. Популистское разделение на «православное большинство» и «либеральное», «атеистическое» меньшинство помогло очернить как саму панк-группу, так и более широкую оппозицию Кремлю, за несколько месяцев до этого вышедшую на улицы с требованием честных выборов. Вызванные неожиданным всплеском общественной активности контрреформы, начавшиеся в 2012 г., вылились в долгосрочный тренд: абстрактные «традиционные ценности» стали маркером «своих» внутри российского общества, тогда как любое политическое, моральное или сексуальное отличие – признаком чуждости и «промытых мозгов». Именно кампания против Pussy Riot стала важным триггером консервативного поворота в российской политике и источником легитимности для конспирологических интерпретаций политической действительности. Она явилась кульминацией совместной работы лояльных Кремлю политиков, медиа и силовых органов по созданию ощущения надвигающейся опасности, угрозы национальному единству. Однако превращение теорий заговора в почти повседневный элемент политики произошло раньше, за десятилетие до этого.

К концу 2010-х идея о всепроникающем заговоре стала для россиян частью повседневной трактовки политической реальности. За любым событием обязательно возникает шлейф домыслов, что это «чей-то» план, что политик/ученый/спортсмен делает это не просто так, а выполняя чью-то волю. Немногочисленные количественные исследования теорий заговора в российском обществе показывают устойчивый рост популярности конспирологии[538]. Столь глубокое ее проникновение в жизнь россиян произошло не сразу. В 1990-е гг. теории заговора были важной частью сознания маргинальных групп и некоторых оппозиционных политиков, однако конспирологическая трактовка оставалась лишь одним из сценариев развития событий, популярным среди части населения. Но с наступлением 2000-х Сурков и другие околокремлевские политики и интеллектуалы постепенно проложили для теорий заговора мостик от окраин политического дискурса к его центру[539].

Отчасти этому способствовали общественные и политические кампании против оппонентов Кремля, благодаря которым правящий режим смог избавиться от нескольких влиятельных противников: владельца нефтяной компании ЮКОС Михаила Ходорковского и некоммерческих организаций, зачастую финансировавшихся из-за рубежа. Против первого в прессе была развернута кампания, отчасти основанная на обвинении в заговоре и закончившаяся судебным преследованием и разрушением ЮКОСа. Против вторых также была инициирована общественная и медийная кампания, которая закончилась принятием нескольких поправок в законодательство, поставивших многие уважаемые НКО на грань выживания.

Обе кампании стали знаковыми на пути формирования путинского политического режима: дело ЮКОСа послало бизнес-сообществу сигнал о том, как надо выстраивать отношения с властью, а закрытие многих некоммерческих организаций оказалось серьезным препятствием на пути формирования гражданского общества. Именно в НКО власть увидела одну из главных угроз сначала трансферу власти от Путина к преемнику в 2008 г., а затем укреплению путинского режима по возвращении его в Кремль в 2012 г. В России, где гражданское общество после падения тоталитарного советского строя проходило нелегкий путь становления, иностранные деньги были ключом к запуску и поддержке многих важных инициатив в области образования, медицины, науки, медиа и других сфер деятельности, которыми государство попросту не занималось в силу своей слабости[540]. Призраки «оранжевых» революций, которые якобы готовят гражданские активисты и некоммерческие организации, стали пугалом для обычных россиян, которых государство хотело убедить в том, что иностранные деньги, направленные на подрыв российского государства, уже вовсю используются внутри страны, а люди, их распределяющие, – алчные, двуличные предатели. Уже в 2010-х гг. угроза «оранжевых» революций обрела новое лицо – за сменой режимов в странах СНГ могут стоять «иностранные агенты», и за этим последовала целая череда репрессивных законов против некоммерческого сектора. Именно в самые кризисные для Кремля моменты – в 2007–2008 гг. и в 2011–2012 гг. – НКО становились главной жертвой репрессий режима, неизменно выступая в качестве «пятой колонны».

От теорий к практикам заговора

25 октября 2003 г. Михаил Ходорковский, на тот момент богатейший человек России, был арестован в аэропорту Новосибирска по обвинению в уклонении от уплаты налогов. Тогда еще никто не знал, что Ходорковский проведет в заключении десять лет и будет выпущен только тогда, когда Кремлю понадобится сделать широкий жест, чтобы расположить к себе Запад. В декабре 2013 г., незадолго до открытия Олимпиады в Сочи, Кремль довел сделку по освобождению олигарха до конца, и Ходорковский (а с ним и участницы группы Pussy Riot) оказались на свободе[541]. В начале 2000-х гг. компания Ходорковского была одной из богатейших в России, а сам он, как и многие другие крупные российские предприниматели, обладал широкими связями с политическими и экономическими элитами Европы и США[542]. Нанятый им менеджмент смог превратить приобретенные на залоговых аукционах активы сибирских нефтяных компаний в одну из наиболее прибыльных мировых нефтяных корпораций. В 2003 г., накануне атаки государства на ЮКОС, капитализация компании составляла 40 млрд долларов[543].

Ходорковский, наряду с Джорджем Соросом, стал одним из наиболее щедрых спонсоров гражданских инициатив по всей России и в особенности в тех регионах, где работал ЮКОС. Организация «Открытая Россия», сменившая ушедшее из страны соросовское «Открытое общество», играла важную роль в формировании региональных элит и распространении знаний среди подростков и молодежи. Она была узнаваемым брендом, а Ходорковский, очевидно, имел большие политические амбиции. Из-за столкновения политических элит при кремлевском дворе накануне парламентских выборов 2003 г. захват ЮКОСа стал не просто финансово выгоден, но и обрел в глазах властей большой политический потенциал. В результате Ходорковский пал жертвой реального заговора кремлевских элит, частью которого была публичная кампания по формированию его образа как главы заговора олигархов.

Консервативные прокремлевские эксперты представили успехи Ходорковского как «ползучий олигархический переворот», в результате которого Путину было уготовано место слабого лидера при сильном правительстве, во главе которого встал бы олигарх. Эта версия была высказана другим НКО, «Советом по национальной стратегии», возглавляемым Станиславом Белковским и Иосифом Дискиным, в трех программных докладах, вызвавших большой резонанс. Британский политолог Ричард Саква утверждал, что эта организация был создана политтехнологами, близкими к клану силовиков в Кремле, и благодаря усилиям Игоря Сечина, также входившего в этот клан, «правильные» бумаги о действиях Ходорковского легли на стол президента[544]. Сам Ходорковский также признавал, что именно Сечин был важной фигурой в заговоре против него[545].

Осенью 2002 г. «Совет» опубликовал первый доклад под названием «Большая игра в Россию», в котором утверждалось, что правящее правительство – это кабинет олигархов, которых Кремль не в состоянии контролировать[546]. В январе 2003 г. «Совет» выпустил еще один доклад «Риски и угрозы для России в 2003 году», который должен был еще больше напугать кремлевскую верхушку. Центральной темой в нем снова были олигархи, представленные как правящий слой с «синдромом временщика», незаинтересованный в сохранении и развитии страны и ее глобального величия: «Правящий слой не считает себя ответственным за сохранение национально-государственных и морально-этических основ России, русской культуры и языка как важнейших составляющих этноэтической опоры страны. Одновременно правящий слой не возлагает на себя ответственность за социальный мир в обществе, за возможности развития для большинства, которые требуют сокращения разрыва между богатейшими и беднейшими слоями населения, реализации современных требований социальной справедливости, составляющих квинтэссенцию мировосприятия огромного большинства нашего народа… В центре интересов и ценностной системы правящего слоя находятся легитимация капиталов в международном масштабе и создание внешнего механизма гарантий сохранения крупной собственности на территории России. Таким образом, правящий слой в принципе не рассматривает долгосрочные геополитические интересы и внутреннюю стабильность Россию в качестве собственных категорических императивов»[547].

Популистский призыв к социальному равенству и обвинения олигархов в том, что они захватили власть в стране и игнорируют простого человека, были эффективным орудием привлечения голосов электората. В этом же 2003 г. лозунги социальной справедливости взяла на вооружение новая партия «Родина». Ее лидеры Сергей Глазьев и Дмитрий Рогозин в своей предвыборной кампании призывали ввести налог на природные ресурсы и пересмотреть результаты приватизации, обвиняли олигархов в обнищании России. Эта жесткая популистская риторика принесла им третье место на выборах[548].

Кульминацией кампании против ЮКОСа стал третий доклад «Совета по национальной стратегии», названный без прикрас «Государство и олигархия». В нем олигархи – и прежде всего Ходорковский – были представлены как орудие устранения президента, являющегося гарантом государственной стабильности. Ходорковский был назван будущим премьером правительства, которое будет сформировано после того, как олигархи сменят президентскую республику на парламентскую. Олигархи описывались нелицеприятно – как «антинациональная» элита, нацеленная только на власть и дальнейшее обогащение: «[П]редставители ключевого субъекта правящего слоя [олигархи] пришли к выводу о необходимости обеспечения личной унии власти и сверхкрупного бизнеса. То есть прямого продвижения олигархов на ключевые государственные посты… Поскольку институт президента, с точки зрения правящего слоя, выполнил свою историческую миссию и потому более не нужен… а также поскольку олигархи как физические лица не располагают публичным политическим ресурсом для победы на прямых общенациональных выборах, ключевой субъект правящего слоя принял решение ограничить полномочия президента РФ и трансформировать Россию из президентской республики в президентско-парламентскую (квазифранцузская модель). Основным идеологом подобной трансформации выступает глава НК ЮКОС (“ЮкосСибнефть”) Михаил Ходорковский, его явно и неявно поддерживают другие ключевые фигуры олигархического пула (Р. Абрамович, О. Дерипаска, М. Фридман)»[549].

По мнению Александра Дугина, олигархи планировали осуществить переворот после парламентских выборов в декабре 2003 г., на которых должны были победить лояльные им партии и депутаты-одномандатники, которые затем трансформировали бы президентскую республику в парламентскую. По некоторым данным, на столе у Путина оказался также доклад о встрече Ходорковского с советником по национальной безопасности США Кондолизой Райс, в котором сообщалось, что Ходорковский якобы обещал передать США все ядерное оружие России[550]. Эта вероятная сделка с США сыграла ключевую роль в судьбе олигарха. Его открытость миру, политические амбиции и планы по интеграции России в международное сообщество были восприняты и представлены элитой как признак чуждости и опасности. Во время второго дела ЮКОСа в 2009–2010 гг. Ходорковского уже в открытую называли посланником «нового мирового порядка», работавшим на Вашингтон, чтобы лишить Россию суверенитета[551].

В начале июля 2003 г. был арестован один из совладельцев компании Платон Лебедев, а спустя три месяца и сам Ходорковский. Планы по слиянию ЮКОСа и другой компании «Сибнефть» в крупнейшую мировую нефтяную корпорацию, часть акций которой затем планировалось продать американским Chevron или ExxonMobile, рухнули. Продажа акций американским компаниям означала бы, что контроль над российскими полезными ископаемыми перешел бы в руки американцев, а сам ЮКОС стал бы недоступен для атак российских властей, что Кремль считал абсолютно неприемлемым. Разоблачение «заговора Ходорковского» выглядело как идеальный способ избавления от вероятного политического конкурента. Прямой конфликт с политическим аппаратом Кремля, угроза политической стабильности и доступу к гарантированному источнику финансов – нефти – все это было достаточным поводом для того, чтобы испортить международную репутацию компании, а заодно серьезно припугнуть российский бизнес в целом[552]. Кроме того, та скорость, с которой силовики смогли расправиться с ЮКОСом и его владельцами, и активно формировавшееся лояльными экспертами и СМИ негативное общественное мнение об олигархе продемонстрировали потенциал теорий заговора как политического инструмента. Теперь с уровня придворных склок эти теории перешли в разряд оружия, которое можно было использовать против потенциальных оппонентов, чтобы гарантировать безопасность путинского трансфера власти в 2008 г.

Внутренняя угроза

Страх «цветной» революции, подобной тем, что произошли в Грузии и Украине, стал одним из главных определяющих факторов российской внутренней политики середины «нулевых». Стремясь оградить страну от попыток возможного «взлома» трансфера к преемнику, Павловский отмечал, что Россия не готова к новому типу революции и должна сосредоточиться на том, чтобы свести на нет влияние оппозиции[553]. Набор мер по предотвращению возможного сбоя операции «Преемник» австралийский политолог Роберт Хорват назвал «превентивной контрреволюцией»[554]. Среди первых «контрреволюционных» мер было введение изменений в законодательство об НКО. Исследователи отмечали важную роль гражданских активистов в революционных событиях в Сербии (2000 г.), Грузии (2003 г.) и Украине (2004 г.)[555]. Разветвленная сеть гражданских организаций по всей России, часто выполнявших в глубинке функции государственных учреждений, представлялась некоторым представителям элит угрозой политической безопасности. Основные опасения вызывало то, что некоторые НКО могли бы поставить под вопрос законность выборов в Государственную думу и – главное – президентских выборов 2008 г., делегитимизировав таким образом весь правящий аппарат[556]. Для того чтобы избежать подобного развития событий, Кремль начал действовать на опережение, вооружившись не чем иным, как теориями заговора.

Зарубежное финансирование российских НКО в первый раз подверглось атаке властей в мае 2004 г., когда Путин в обращении к Федеральному собранию отметил, что некоммерческие организации могут преследовать коммерческие цели и работать в интересах грантодателей: «В нашей стране существуют и конструктивно работают тысячи гражданских объединений и союзов. Но далеко не все они ориентированы на отстаивание реальных интересов людей. Для части этих организаций приоритетной задачей стало получение финансирования от влиятельных зарубежных фондов, для других – обслуживание сомнительных групповых и коммерческих интересов, при этом острейшие проблемы страны и ее граждан остаются незамеченными»[557]. Эта достаточно мягкая (по сравнению с последующими) атака говорит о том, что уже в 2004 г. Кремль был серьезно озабочен деятельностью НКО – в связи с ролью иностранного финансирования и той значимостью, которую придавал своим некоммерческим общественным организациям ЮКОС. Подготовка атаки на НКО заняла меньше года: уже в мае 2005-го руководитель ФСБ Николай Патрушев заявил, что на территории СНГ «иностранные спецслужбы применяют нетрадиционные методы, используя для прикрытия неправительственные организации в целях сбора необходимой им информации»[558].

Запуск в публичное пространство идеи о том, что НКО могут ассоциироваться с зарубежным финансированием со стороны разведслужб, стал опорным для многих прокремлевских авторов. Публицист Виталий Иванов обвинил «западные фонды» в помощи оппозиционным партиям любого толка, лишь бы они были против Путина[559]. Такая неразборчивость подчеркивала цинизм западных «партнеров» России. Другой прокремлевский политолог Сергей Марков обвинил лидеров гражданского протеста в Украине в наживе на грантах от американцев и европейцев[560]. Дмитрий Юрьев подчеркивал, что в «оранжевой технологии» именно объединения подобных НКО формируют «инфраструктуру революции», помогая координированно выплеснуть недовольство населения наружу[561]. Таким образом, конспирологический нарратив не только служил способом делегитимации НКО, подчеркивал их опасность для нации и ее суверенитета (хотя никаких конкретных доказательств тому не приводилось), но и готовил почву для законодательных изменений.

Итогом проработки общественного мнения стало принятие в конце 2005 г. поправок в Закон о некоммерческих организациях. В январе 2006 г. эти изменения были одобрены Путиным[562]. В интервью ИД «Коммерсантъ» один из авторов поправок, депутат-единоросс Валерий Гальченко, обратился к конспирологии, чтобы обвинить НКО в связях с иностранными разведками. По мнению депутата, НКО с финансированием из-за рубежа – то же самое, что тоталитарные секты, влияющие на россиян и «разрушающие их изнутри». «Ведь крупные организации, они как раз представляют наибольшую опасность для нашего общества. На Западе хорошо понимают, что Россия – это огромный запас природных ресурсов и богатств. Поэтому большой западный капитал готов через такие организации вкладывать деньги в развитие, например, Сибири. То есть они, конечно, помогают. Но вот вопрос: для чего они это делают? Просто так прагматичный Запад вкладывать деньги не будет»[563].

Авторы поправок в законодательство об НКО, повторяя идею Путина о святости суверенитета, предложили не допускать к регистрации организации, чьи цели и задачи «создают угрозу суверенитету, политической независимости, территориальной неприкосновенности, национальному единству и самобытности, культурному наследию и национальным интересам Российской Федерации»[564]. Подобные расплывчатые критерии регистрации создали некоммерческим организациям немало препятствий в работе. Однако проблема иностранного финансирования НКО не была популярной общественной темой: мало кто из россиян интересовался их деятельностью[565]. Для прокремлевских медиа это оказалось даже преимуществом, поскольку открывало безграничные возможности для мифотворчества. И они были использованы в полной мере.

Шпионский камень

22 января 2006 г. Аркадий Мамонтов, на тот момент спецкорреспондент ВГТРК, выпустил на канале «Россия» 11-минутный документальный фильм «Шпионы», вызвавший дипломатический скандал между Россией и Великобританией[566]. В этом фильме, основанном на «оперативной съемке ФСБ», утверждалось, что сотрудники российских НКО тесно сотрудничали с британскими разведчиками. Сама отсылка к британским разведчикам навевала воспоминания о сталинских процессах над иностранными шпионами, пусть и в технологических реалиях начала XXI в. Авторы фильма сообщали, что в одном из московских парков британские шпионы установили камень, наполненный различным радиооборудованием и способный принимать любые сигналы и обмениваться данными с информаторами на расстоянии. Мамонтов утверждал, что второй секретарь британского посольства Марк Доу и является офицером разведки, финансирующей российские НКО. Для подтверждения Мамонтов демонстрировал документы на английском языке за подписью Доу, в которых упоминалась «Московская Хельсинкская группа».

Связь двух тем – шпионов и НКО, обозначенная с самого начала фильма, преследовала очевидную цель – очернить некоммерческие общественные организации в глазах обывателя. Пресс-секретарь ФСБ Диана Шемякина в начале фильма рассказала, что только 92 НКО официально зарегистрированы Минюстом. С остальными же – большая проблема. «Большинство из них созданы и финансируются и существуют под патронатом правительственных и общественных организаций США и их союзников по НАТО»[567].

Призыв к работникам НКО быть более патриотичными и честными и работать в интересах России ставил клеймо на работниках любых некоммерческих организаций, финансируемых из-за рубежа[568]. По сути, нарратив фильма полностью соответствовал тем страхам, которые связывались со сменой режима, произошедшей в Украине. Он поддерживал мысли Патрушева о работе иностранных спецслужб через НКО и путинский аргумент о нечестных людях, вовлеченных в деятельность этих организаций. Чтобы придать еще больший вес своим обвинениям в адрес НКО, Мамонтов добавил ремарку Госсекретаря США Кондолизы Райс о победе украинского гражданского общества и критике поправок в российский закон об НКО. Это только усилило впечатление, что Запад поддерживает НКО исключительно с целью подрыва режима.

Российские журналисты выяснили, что производством фильма Мамонтова занимались не в студии ВГТРК, как это делается обычно. Оно было полностью отдано в руки ФСБ. Более того, скорость, с какой был изготовлен и показан фильм (ради него даже изменили сетку вещания телеканала), демонстрирует, насколько важно было сформировать негативное общественное мнение об НКО[569]. В свою очередь, представители НКО, показанные в фильме, утверждали, что финансовые бумаги подписывались со стороны посольства другим человеком – первым секретарем, а не Доу[570]. Показ фильма позволил основным политическим силам воспользоваться информационным поводом и высказаться по поводу роли НКО во внутренней политике. Председатель Совета Федерации Сергей Миронов призвал разработать строгое законодательство, контролирующее некоммерческие организации[571]. Путин, в свою очередь, раскритиковал «лицемерие» гражданских активистов, подчеркнув важность нового законодательства для сохранения российского суверенитета[572].

По сути, история со «шпионским камнем» стала первой информационной кампанией федерального уровня, основанной на идее заговора против России, в которой были использованы все основные элементы пропагандистских фильмов эпохи позднего Путина: игнорирование другой стороны истории, рваный монтаж, односторонняя подача фактов, показ в прайм-тайм и обвинения, построенные целиком и полностью на конспирологии. Несмотря на требования гражданских активистов опровергнуть факты и судебный иск Людмилы Алексеевой против Мамонтова, фильм остался главным аргументом против свободной деятельности НКО на территории России. Учитывая, что новые поправки серьезно сократили возможности НКО выживать без помощи государства, не будет преувеличением сказать, что конспирология стала эффективным орудием разрушения репутации гражданских активистов, а также серьезно повлияла на развитие гражданского общества в России[573]. Когда в следующий раз – в 2011 г. – режим вновь встретился с неожиданной активностью гражданского общества во время парламентских выборов, жертвой закручивания гаек вновь стали НКО. И вновь их обвинили в заговоре.

«Иностранные агенты»

Беспрецедентная волна общественного активизма во время непростой парламентской и президентской кампании 2011–2012 гг. превратила НКО в первый и главный объект для атаки. Как отмечал американский политолог Дэниел Трейсман, задачей Кремля зимой 2012 г. было подчинить и обезвредить оппозицию, чтобы получить преимущество в политической борьбе[574]. В этой схватке НКО выступали как очевидная и, пожалуй, самая легкая добыча, а повод для атаки нашелся совершенно неожиданно.

История со шпионским камнем с 2006 г. оставалась примером фейковых новостей и поводом для шуток. Однако в январе 2012 г. на телеканале BBC-2 вышел документальный фильм «Путин, Россия и Запад», в котором бывший помощник британского премьера Тони Блэра Джонатан Пауэлл неожиданно подтвердил, что «шпионский камень» не был фальшивкой, а действительно использовался британской разведкой[575]. Новость прозвучала как гром среди ясного неба, а Мамонтов даже получил повод показать свой фильм вновь и устроить очередной критический разнос нелояльным России НКО[576]. Судя по всему, тот факт, что Доу работал на британскую разведку, стал известен российским властям и те использовали его, чтобы очернить НКО. Признания помощника Блэра стали потрясением для многих участников маршей против фальсификации выборов, а прокремлевские медиа использовали этот повод, чтобы в очередной раз раскритиковать оппозицию за лицемерие и отсутствие патриотизма[577]. Мамонтов дал несколько интервью, подчеркивая, что все, что он рассказывает в своих программах, – это правда, а антироссийский заговор не паранойя и не пропаганда, а самая что ни на есть реальная политика западных государств в отношении России[578].

В новом фильме «Шпионский камень», показанном 22 января 2012 г., Мамонтов повторил свои обвинения в адрес финансируемых из-за рубежа НКО, а также в адрес нескольких активистов некоммерческих организаций, имевших двойное гражданство. Основным объектом нападок стала Людмила Алексеева, получившая как советский диссидент американское гражданство в 1982 г. Тема двойного гражданства помогла Мамонтову дискурсивно отделить НКО, получающие финансирование из-за рубежа, от обычных россиян, подчеркивая, что эти некоммерческие организации ставят под сомнение свою лояльность России. Мамонтов также показал процедуру принятия американского гражданства с клятвой верности новой стране, что помогло подчеркнуть потенциальную опасность людей с двойным гражданством. Наконец, ссылка на «шпионский камень» и реальность иностранного заговора, подтвержденная сериалом BBC-2, только усилии конспирологическую природу обвинений против НКО.

В своем сюжете Мамонтов также впервые употребил выражение, которое впоследствии стало использоваться в новом законодательстве об НКО. Говоря об Алексеевой и ее двойном гражданстве, Мамонтов использовал термин «иностранный агент», сославшись на американский закон об иностранных агентах (так называемый Foreign Agents Registration Act), разработанный в 1930-е гг. для борьбы с нацистской пропагандой[579]. Согласно этому закону, организации, связанные с иностранными правительствами и лоббирующие интересы иностранных правительств или компаний в американском правительстве, должны быть зарегистрированы в Министерстве юстиции в качестве иностранных агентов[580].

В российском контексте термин «иностранные агенты» приобрел другое звучание. Во-первых, вновь вносимые в законодательство об НКО поправки подчеркивали возможности силовых структур контролировать НКО. При этом ссылка на «зарубежный опыт», и в особенности на американский закон, придавала некоторую дополнительную долю легитимности новому элементу правового регулирования. Во-вторых, в американском законе «иностранными агентами» назывались лишь организации, напрямую связанные с иностранными правительствами, в отличие от России, где список таковых мог пополниться любой нежелательной для российских властей организацией, получающей финансирование из-за рубежа. В-третьих, сама фраза «иностранный агент» в российском контексте отсылала к памяти сталинских репрессий 1930–1950 гг. Благодаря этому репрезентация НКО, имеющих зарубежные связи, в публичном пространстве четко работала на их «отчуждение» от «лояльных» государству организаций и демонстрировала, насколько концепции из советского прошлого до сих пор влияют на постсоветское настоящее[581]. Прокремлевские спикеры, осознавая негативную коннотацию термина, тем не менее подчеркивали, что его использование связано с «международными стандартами работы НКО»[582]. Во времена Сталина само обвинение в связях с иностранными правительствами означало бы неминуемую гибель, в то время как в путинской России, по словам лояльных Кремлю политологов, это необязательно грозило репрессиями, но всего лишь предполагало внесение изменений в название организации[583].

Летом 2012 г. в интернете появился анонимный призыв к жителям России поставить под контроль НКО, получающие финансирование из-за рубежа. «Против России сегодня используются технологии “мягкой силы”. Идет необъявленная информационная война, в которой участвуют сотни и тысячи людей, агентств и организаций. Используя несовершенство и отсталость российского законодательства, через иностранные фонды выделяются многомиллионные бюджеты для финансирования деятельности, направленной против России. Миллиарды долларов тратят на то, чтобы подорвать целостность нашей страны, стабильность политического строя. На то, чтобы разрушить мирную жизнь граждан. Получателями этих бюджетов выступают некоммерческие структуры, которые рядятся в “овечьи шкуры” правозащитных и аналитических организаций. На самом деле они выполняют роль подрывных структур, а то и прямо финансируют активистов радикальных политических движений»[584]. В тексте воззвания присутствовали отсылки как к идее находящегося под угрозой суверенитета, так и к необходимости следовать международной практике контроля НКО.

Впрочем, анонимными призывами в интернете дело не ограничилось. В эфире радиостанции «Эхо Москвы» Вероника Крашенинникова, генеральный директор Института внешнеполитических исследований и инициатив, утверждала, что за западными НКО стоят интересы американской разведки, уже один раз развалившей российское государство в 1991 г. Более того, по словам эксперта, американские спецслужбы смогли убедить россиян в том, что они сами развалили свое государство, в то время как за катастрофой 1991 г. стоял масштабный план[585]. «Вести недели» в сюжете от 8 июля 2012 г., посвященном новому закону, продолжили разрабатывать конспирологическую картину работы НКО, финансируемых из-за рубежа. Депутат Думы Александр Сидякин заявил (бездоказательно), что в последние несколько лет на счета российских НКО из-за рубежа было переведено около 7 млрд рублей и самые большие суммы приходили во время выборов. Эта отсылка к электоральному периоду чрезвычайно важна, так как подчеркивает главную заботу Кремля: гарантировать легитимность режима и защищенность от любых попыток поставить ее под вопрос. Автор также включил в сюжет сильно отредактированное интервью Людмилы Алексеевой, заявившей на камеру, что она обратится к американскому президенту за помощью в отмене закона. В ответ на реплику Алексеевой журналист подчеркнул, что лояльность российских НКО с зарубежным финансированием российскому государству находится под большим сомнением[586].

В ходе кампании 2012 г. в ход пошли и перформативные практики. Сидякин, выступая в Думе, надел на пиджак георгиевскую ленточку – символ солдатского героизма, разработанный Кремлем в середине 2000-х в ответ на оранжевую ленточку украинской революции[587]. По словам историка Алексея Миллера, георгиевская ленточка стала одним из наиболее удачных символов исторической памяти, созданных в постсоветской России[588]. Тем не менее для Сидякина использование этого символа не имело прямого отношения к памяти о Великой Отечественной войне: напротив, Сидякин прибег к нему как к символу патриотизма россиян, выступающих против зарубежного вмешательства в дела страны. В кульминационной точке своей речи Сидякин даже бросил белую ленту – символ оппозиции в 2011–2012 гг. – на пол и растоптал, еще больше подчеркнув перформативность своих действий[589].

После принятия нового закона об НКО ни одна организация не пожелала изменить свое название, включив в него фразу «иностранный агент». Как следствие, в марте 2013 г. силовые органы начали проверку НКО по всей стране, придя в офисы 233 организаций в 52 регионах[590]. Среди первых оказались Transparency International, Amnesty International и «Левада-центр», нередко публиковавшие критические мнения о правящем режиме. В частности, «Левада» до 2013 г. оставался единственным крупным и независимым центром социологических исследований, результаты которых публиковались федеральными СМИ. В результате его обвинили в оказании влияния на политическую ситуацию внутри России путем публикации результатов опросов общественного мнения[591].

Абсурдность обвинений в отношении «Левада-центра» усиливалась выступлениями провластных экспертов: в частности, депутат Госдумы Евгений Федоров заявил, что проверки НКО законны и обоснованы, а «Левада-центр» якобы является частью сети из 664 некоммерческих организаций, осуществляющих внешний контроль над Россией[592]. Атака на «Левада-центр» именно в 2013 г. была неслучайна: через год после победы на президентских выборах Владимира Путина его рейтинг начал снижаться, достигнув рекордного за 13 лет минимума[593]. Делегитимизация ведущего социологического центра, регулярно публикующего тревожные для власти результаты, стала возможной через демонизацию организации и изображение ее одним из инструментов антироссийского заговора.

Результаты кампании 2012 г. против НКО не прошли незаметно для общественного мнения, часто формируемого лояльными Кремлю СМИ. В мае 2013 г. «Левада» провел социологический опрос с целью узнать мнение россиян об НКО с зарубежным финансированием. 43 процента респондентов ответили, что западное финансирование российских НКО связано с попытками влияния на внутреннюю обстановку в России, а 19 процентов считали, что это связано с борьбой с российским государством. Хотя лишь около пятой части респондентов видели в НКО явную угрозу внутренней политической стабильности, кампания помогла укрепить негативный имидж некоммерческих организаций с зарубежным финансированием в российском обществе, породив недоверие к этому общественному институту. Социолог Денис Волков отмечал, что в результате кампании против НКО в обществе сложилась достаточно устойчивая ассоциация между терминами «иностранный агент», «пятая колонна» и «шпионаж», в то время как 56 процентов респондентов и вовсе заявили о своей вере в то, что некоторые западные НКО ведут шпионаж на территории России в интересах иностранных государств[594].

Заключение

Представление о том, что НКО являются опасным внутренним врагом российского политического режима, – один из наиболее устойчивых элементов русской культуры заговора «нулевых» и начала 2010-х гг. Страх того, что НКО могут подготовить общество к политическому перевороту, оставался важным фактором внутренней политики начиная с 2004 г. Неудивительно, что события в Украине в 2014–2015 гг. породили очередную волну законодательных инициатив, оказавших еще большее давление на российские НКО. Теперь нахождение некоторых организаций на территории страны было открыто признано «нежелательным», а первой такой организацией стал американский «Национальный фонд в поддержку демократии», подозреваемый российскими властями в свержении режима Януковича в Украине и поддержке революции 2014 г. Различные российские спикеры утверждали, что основатели «Национального фонда в поддержку демократии» – сотрудники ЦРУ, работающие исключительно на продвижение сферы влияния США в мире[595]. Другими «нежелательными» организациями в 2015 г. были признаны три американские НКО: институт «Открытое общество – Фонд содействия» (OSI Assistance Foundation), фонд «Открытое общество» (Open Society Foundation) и Американо-российский фонд по экономическому и правовому развитию (U. S. Russia Foundation for economic advancement and the rule of law). Федоров, активно участвовавший в новой кампании, утверждал, что западные НКО обходят российское законодательство, регистрируя коммерческие организации, и продолжают держать под контролем правительство России, готовя развал государства[596].

Несмотря на относительную слабость гражданского общества, российские НКО играли важную роль в реализации различных негосударственных программ – от образовательных до медицинских[597]. В условиях растущей неуверенности российской власти в будущем НКО оказались номером один в списке оппонентов, а их репутация стала жертвой ширящейся провластной кампании. Именно теории заговора и порожденное многочисленными заявлениями политиков недоверие к деятельности зарубежных НКО сделали возможной демонизацию потенциальных оппонентов Кремля. ЮКОС и связанная с ним «Открытая Россия» стали первыми жертвами ужесточающейся политики властей. Позднее СМИ, лояльные Кремлю политологи, политики, а также работники спецслужб эффективно представили НКО с зарубежным финансированием «рукой вашингтонского обкома» и тем самым помогли легитимировать нововведения в законодательство. Таким образом, все произошедшее с некоммерческими организациями служит ярким примером того, как антизападные теории заговора выступают ни много ни мало политическим инструментом государства. Однако наиболее ярко и агрессивно теории заговора стали использоваться во время предвыборных кампаний.

Чиновники в Кремле не любят думать о революции – ни в настоящем времени, ни в прошедшем. Удивительное пренебрежение столетним юбилеем Октябрьской революции может объясняться в частности и тем, что любые возможные параллели между николаевской и путинской Россией серьезно расстраивают так называемых патриотов-государственников. Ведь в 1917 г. военные противники Российской империи сумели реализовать план внедрения иностранных агентов, которые сыграли важную роль в разложении политической системы государства. Успех большевиков в октябре 1917 г. заставляет страшиться современных политиков: им видятся тени неслучившихся революций, якобы нависшие над путинской Россией. Поэтому в 2017 г. о революции вспоминали в основном в конспирологическом разрезе: Россия пала жертвой мирового заговора, движущим фактором которого внутри страны была политическая элита, настроенная по отношению к престолу критически[598]. «Мы видим постепенное оформление того, что политологи и историки называют контрэлитой. Ее составила русская интеллигенция, особенно ее политизированная часть. Отзываться позитивно о власти в ее кругах считалось неприличным, критика власти считалась признаком мыслящего человека», – говорит историк из МГУ Федор Гайда о событиях в предреволюционной России, но между строк читается, что эти слова в равной мере относятся и к современной России[599]. Для лояльных власти российских медиа события столетней давности также представляют интерес скорее с точки зрения понимания современных международных отношений, а не того, что же в действительности произошло со страной.

Страх памяти о революции 1917 г. имеет прямое отношение к событиям, происходившим в странах бывшего СССР в середине 2000-х гг. «Цветные» революции, прокатившиеся по Украине, Грузии, Киргизии, Молдове, породили у хозяев Кремля неуверенность в завтрашнем дне и заставили всерьез задуматься над тем, как изолировать страну от тлетворного влияния революционных технологий Джина Шарпа[600]. Поскольку демонстративное нарушение российской Конституции не входило в планы политической элиты, проведение выборов без политических скандалов было единственным способом сохранить легитимность Путина как лидера государства и важнейшего элемента авторитарной политической системы.

В целом свободные и прозрачные выборы являются ключом к политической стабильности в государстве: они гарантируют мирную смену элит и позволяют различным сообществам выражать свое мнение через установившиеся институты и таким образом избегать политического кризиса. Как писал политолог Адам Пшеворски, демократия – это когда партии проигрывают выборы, однако демократические принципы и верховенство права поддерживаются, поскольку соперники знают, что на следующих выборах можно будет одержать победу[601]. Как мы помним, горбачевская политическая система не выдержала давления свободно избравшихся депутатов Верховного Совета СССР и в 1991 г. рухнула, открыв путь новому поколению политиков. Однако к середине 2000-х российские политические элиты научились успешно избегать непредсказуемости результатов выборов и использовать их для усиления своих позиций[602].