День счастья – завтра Робски Оксана

Дениса окружили мужчины, и он лениво рассказывал им что-то про футбол. Удивительно, но глаза его собеседников почти горели. Это любовь к футболу или алкоголь? Наверное, и то и другое вместе.

Денису было привычно находиться в центре внимания, и нельзя сказать, что ему это не нравилось.

Катя оживленно разговаривала с Данилиной.

Я хотела сообщить им, что влюбилась.

Они не давали мне вставить слово.

— Прямо заказывать сны? — восхитилась Катя.

— Да. — Ира просто кивнула. — Над этим мы сейчас и работаем.

— Все-все-все, что хочешь? — не могла поверить Катя.

— Ну, пока то, что Schlossberg предлагает.

— А что они предлагают?

— Объясните мне, — попросила я. Я забыла про Стаса. — Тоже хочу сны заказывать.

— Ирка будет продавать наволочки с рисунком. И то, что нарисовано на них, будет тебе сниться, — объяснила Катя.

— Здорово. — Я удивилась.

— Есть очень красивая коллекция «Сны в Японии», — рассказывала Ира так, как будто речь шла о совершенно обыкновенных вещах, — или «Негреско».

— Это отель в Каннах? — уточнила я.

— Вот! — обрадовалась Катя. — Я бы купила! Пусть мне снится Лазурный Берег! Там всегда так весело! Но я останавливаюсь в «Du Cap».

— Я принесу шампанское, — решила я.

Идти не пришлось.

Официант вырос из-под земли как снеговик-боровик в сказке. Или кто там в сказке из-под земли вырастал?

— Ира, за твой талант! — провозгласила Катя. — И за то, чтобы наволочки со снами достались всем желающим!

— Но у нас приоритет! — уточнила я. — Мы же друзья!

— Спасибо, — сказала Ира. И нам с Катей одновременно захотелось ее поцеловать.

Я закажу себе наволочку с тортом «Наполеон». И как я его ем.

В какой-то момент я поняла, что сижу совсем одна.

Все танцевали, подходили друг к другу, смеялись. Я думала про Стаса.

Я думала про него каждой клеточкой своего тела, каждым завитком своего мозга.

Он сразу ответил на мой звонок.

Он говорил, что не может работать, что все время думает обо мне.

Я хохотала.

Он говорил, что в его жизни это в первый раз.

Я подливала себе виски.

Он говорил, что бешено ревнует меня.

Я строила глазки плечистому охраннику.

Он сказал, что соскучился.

Я уже готова была поехать к нему прямо сейчас.

Сработала давнишняя привычка. Не принимать решений после приема алкоголя. Особенно решений на сексуальную тему. Надо быть леди — лучше лишний раз не дать, чем дать лишний раз.

Мы договорились, что он завтра будет звонить.

Снежаннин день рождения приобрел особый смысл.

Я пошла танцевать. С Пузиком. Мы познакомились, когда одновременно начали отнимать микрофон у «Иванушек Интернешнл».

Снежанна танцевала с Антоном.

Головная боль наутро была страшной. А еще говорят, что изумруды обладают лечебными свойствами.

Пенталгин помог, как всегда.

Я позвонила свекрови. Новостей не было. Они не перезванивали.

Поговорила с Мадам. Сайд заболел. Высокая температура, кашель.

— Наверное, что-то готовится, — сказала Мадам. — Он не выходит из своей каморки.

— Не спускайте глаз, — попросила я. — Пожалуйста.

Я лежала, накрывшись одеялом с головой.

Простым одеялом. Которое не могло защитить меня от радиоволн.

Оно показалось мне бесполезным и не мягким.

Старым.

И я сама показалась себе старой тоже.

Рембо не отвечал.

Я не жила. Я просто пережидала время.

Мне должен был звонить Стас.

Главное — не думать о таджиках. И о любовнике свекра. Главное — вообще не думать. Все утрясется само собой.

Как всегда.

И еще все — позавидуют.

И у меня будет молодой любовник. Для этого не обязательно быть гомосексуалистом.

Вот о чем думать приятно.

Нельзя даром растрачивать космическую энергию, как говорил жених моей приятельницы Валентины, когда она начинала фантазировать на тему свадьбы. Надо думать только о хорошем.

Я буду думать о Стасе.

Я закрыла глаза. Теплое солнце бабьего лета грело мои веки.

Я загадала: если он позвонит сейчас, значит, все будет хорошо. Если буду счастлива я — значит, будут счастливы все. И любовник, и свекор — все. Если он позвонит сейчас, значит, кто-то там наверху любит меня и заботится обо мне. А значит, и обо всех, кого я люблю. А может быть, так предначертано свыше и свекор снова влюбится в свою жену? И они будут трогательно носить друг другу пледы и грелки?

А потом умрут в один день?

Я бы сама хотела так провести старость. Я попыталась представить Стаса состарившимся. Ничего не получилось. Перед глазами была только его улыбка. И его губы.

Я думала о нем, и мне хотелось петь. Громко.

И даже не притворяться, что у меня есть слух.

Хотя это не была любовь.

Я помню, как это бывало, когда я влюблялась.

Мне хотелось, чтобы объект моей любви сходил по мне с ума. Чтобы он думал обо мне каждую секунду, и чтобы не было для него ничего важнее, чем мои капризы. Чтобы он замирал, глядя на меня. Чтобы он скупал весь цветочный рынок и весь цветочный рынок, как прессованная ветчина, умещался в моей машине. Чтобы я просыпалась оттого, что слышала его голос в телефоне, и засыпала, слыша его голос в своем сердце.

Ничего этого мне не нужно было от Стаса.

Удивительно, но я просто хотела оказаться с ним в одной постели. И чтобы мы никуда не спешили. И чтобы занавески были такими плотными, что ночь могла длиться бесконечно. Когда я думала об этом, мое тело покрывалось мурашками и кружилась голова. Я была десять, нет, уже одиннадцать лет замужем и родила ребенка. Ничего подобного со мной раньше не происходило. Как же я жила?

Я хотела заниматься с ним любовью, и желание было таким огромным, что сердце в бешеном ритме стучалось прямо об кожу. Я хотела быть с ним, и мне было абсолютно все равно, что будет потом.

Наверное, так влюбляются мужчины. Своим телом. И если бы кто-то сказал мне, что в этом меньше романтики, чем в сентиментальных мечтаниях о свадебном платье, я бы сочувственно рассмеялась в лицо.

Наверное, это называется «страсть».

Я думала о нем, и мне хотелось выть.

Уверена, именно так чувствуют себя животные в брачный период.

Я вспомнила пса, который у меня был, вспомнила, как он сломя голову бегал за течными суками, и мне стало его жалко. Потому что не каждый раз ему удавалось догнать какую-нибудь из них.

Наверное, существует между людьми связь на уровне какого-нибудь астрала.

Стас позвонил тогда, когда за этот звонок я готова была отдать всю оставшуюся жизнь. Всю, кроме наступающей ночи.

— Что делаешь? — спросил он, словно мы прожили вместе сто лет и он мог предвидеть любой вариант ответа.

Поэтому я не сказала то, о чем думала: «Схожу с ума, потому что хочу тебя».

— Так, ничего. Телевизор смотрю.

— Какие планы?

«Обычные. Хочу переспать с тобой. Даже если потом ты меня бросишь».

— Не знаю. В принципе, есть хочу.

— Так, может, поужинаем?

«А вдруг он импотент? Или эгоист? Или…»

— Давай.

— На «Веранде»?

«Надену чулки. Нет, тепло. Пошло. Не надену ничего».

— Давай.

— Через час?

Я повесила трубку. Забыла попрощаться. Он понял, что я согласна? Может, перезвонить?

Я сняла с вешалки свое любимое платье. Сиреневые и желтые цветы на белом фоне. Luca Luca.

Он онемеет, когда увидит меня в нем. Он перезвонил сам.

— Так я не понял, через час?

— Ну, давай через час.

Я позвонила Рембо из машины. Отключен. Ну и ладно. У меня другой наркотик — гормональный. Любовь.

Я зашла на «Веранду», улыбаясь еще от входа.

Стас уже ждал меня.

Официанты с интересом разглядывали его.

С кем это я? И кто он такой?

Мы долго выбирали вино. Потому что все время начинали говорить о чем-то другом.

Наконец заказали первое попавшееся.

По-моему, Willa Antinori.

Интересно, у него хватит денег, чтобы оплатить счет?

Я заказала кальян. Какую-то еду.

С моего лица не сходила дурацкая улыбка.

С его щек не пропадали ямочки.

Мне казалось, что все на нас смотрят и все все понимают.

Мы трогали друг друга глазами.

Я ощущала его почти физически.

Он болтал какую-то ерунду. Рассуждал про сигары. Мне было смешно.

Мы оба не притронулись к еде.

Выпили бутылку Willa Antinori.

На следующий день я не смогла вспомнить, о чем мы говорили.

Но мы все время о чем-то говорили.

Иногда я останавливала себя, чтобы дать возможность говорить ему.

Кальян закончился.

Еду унесли.

Расстаться было невозможно.

— Что будем делать? — несмело спросил он.

Я пожала плечами. Посмотрела на него из-под ресниц. Ответ на свой вопрос он должен был прочитать у меня в глазах.

— Может, заедем ко мне? — спросил он. Ямочки исчезли.

Я кивнула. Хорошо, что не пришлось предлагать самой.

Он жил на Кутузовском. Это близко.

Я давно не была в таких грязных подъездах.

Он взял меня за руку. Как в школе. Как маленькую.

Я и сама жила когда-то в таком же подъезде.

В лифте мы не отрываясь смотрели друг на друга. Мои губы хотели его губ, и каждый кусочек кожи моего тела хотел его тела. Мы смотрели друг на друга и тонули в глазах друг друга. Он был так близок, что кружилась голова.

Мы были как несчастные, замученные жаждой люди, которым дали кипяток. И они дули на него. Они не пили, обжигаясь. Они держали его в руках, и от этого их жажда становилась еще мучительней. Но они медленно дули на кипяток, предчувствуя наслаждение и наслаждаясь этим предчувствием. Какой бы вода ни оказалась на вкус, это будет вкус удовлетворения.

Лифт открылся. Я смеялась, пока Стас открывал дверь. Он долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Он приложил палец к моим губам. Дверь открылась. Свет был или нет? Я не помню.

Одежда — это не то, что нужно в такую ночь.

Жадные губы, нежные пальцы. И совсем иногда — слова, их не понимаешь, потому что они вообще ничего не значат. Но в то же время они значат так много!

У каждой ночи есть имя.

Эту ночь звали Страсть.

Капельки пота на висках и бездна, в которую погружаешься вместе. Держась за руки так, что ногти впиваются в кожу. И нежность. Всепоглощающая, бездонная, в которой растворяешься настолько, что не чувствуешь своего тела. Но что может быть важнее своего тела в такую ночь?

Только его тело.

Мы лежали не просто обнявшись. Мы лежали так, как живут сиамские близнецы — просто не представляя себе, что может быть по-другому.

Вкус его тела был на моих губах.

Его запах впитала моя кожа.

Секс — это как объяснение в любви: всегда приятно. Почти всегда — по-разному. Зависит от темперамента. Можно ограничиться тремя словами, можно сложить поэму. Причем три слова от любимого человека заменяют поэму.

— Выходи за меня замуж, — сказал Стас.

— Конечно, — кивнула я.

Мы как будто следовали сценарию. Идеальному сценарию идеальной ночи.

— Я люблю тебя, — сказал Стас.

Или мне это приснилось? Потому что, когда он сказал это, я уже спала.

У него был большой коричневый холодильник. Абсолютно пустой. Только квашеная капуста.

Стас спал. Я хотела есть.

Я села на пол, обхватив банку ногами. Я с удовольствием доставала пальцами капустные листья.

Сколько лет прошло с тех пор, как мы устраивали такие пикники с Ромой?

Мы провели с ним тогда вдвоем трое суток.

Не выходя из дома.

Мы съели все, что хранилось в его шкафах.

Я варила макароны, и мы кормили ими друг друга, прямо из кастрюльки, руками. Мы облизывали друг другу пальцы и губы. Мы жадно разрывали одну макаронинку зубами с двух сторон.

Мы не одевались три дня.

Не проходило десяти минут, чтобы мы не целовались.

Мы обнимались каждую минуту.

Мы смеялись над какой-то ерундой и еще несколько лет находили эту ерунду смешной.

Мы придумывали друг другу прозвища.

Мы объяснялись друг другу в любви своим телом. Как давно это было!

Я смотрела на спящего Стаса. Он улыбался во сне.

Я хотела домой.

Я собрала свои вещи с пола и оделась в ванной.

Убрала капусту на место.

Вышла из квартиры, тихонько хлопнув дверью. Я чувствовала себя героиней французского романа.

Романа, который закончился, не успев начаться.

Без чулок было холодно. Бабье лето длилось два дня.