Кровник Пучков Лев

ГЛАВА 6

— Глупости это, — Белый недовольно нахмурился и осуждающе покачал головой. — Я тебе говорю — перебьется твоя бабка и так. И потом, если уж на то пошло: к матери-то ты ж не рвешься прокатиться? Не рвешься. Что-то ты темнишь, мальчик!

Ну вот — спор заканчивается в пользу бригадира. Все он учел и предвосхитил, все по полочкам разложил — кругом получается, что нечего мне делать у бабки. Здесь он все держит под контролем, а в Константинове отвечать за мою безопасность не может — вот основной лейтмотив хорошо аргументированного отказа на мою просьбу отпустить меня на трое суток в родной город.

Я понуро опустил голову и тяжко вздохнул. Затем хотел еще раз вздохнуть, но передумал — как бы не переиграть. Обмануть бригадира было непросто: огромный опыт работы с людьми в совокупности с глубоким интеллектом и звериное чутье — эти качества выделяли его из обычного разряда людей, которым можно навешать лапшу на уши.

Белый принадлежал к тому разряду людей, в круг которых входили мои хорошие приятели: Али, Зелимхан Ахсалтаков и полковник Шведов. Но! Всех этих ребят я в разное время заставил так или иначе быть мне полезными. Первых двух перехитрил, а последнего в силу обстоятельств смог расположить к себе чуть ли не против его воли. В моей работе самое важное — умение предельно точно регулировать степень необходимого усилия при воздействии на объект. Искусство чувствовать золотую середину…

Конечно, Белый прав — бабка моя перебьется и так. Она уже десять лет перебивается, пока я учился, а затем мотался по необъятным просторам СНГ. И совсем не родственные чувства двигают мною в данный момент — ни к бабке, ни к матери, да вообще ни к кому на целом свете меня не тянет. После потери Светланы весь этот мир мне глубоко безразличен. Мне нужны баксы, спрятанные в бабкиной квартире, а ехать в Константинов самовольно не получается: жизненный уклад группировки определяет строгую подотчетность каждого шага рядового члена бригады и жесткую зависимость от милости бригадира. А потому приходится ломать комедию.

Итак, второй раз я не вздыхаю — это будет перебор. Нагнав в глаза отчаяния, я поднимаю взгляд на бригадира и тихо, слегка запинаясь — как от распирающей душевной боли — произношу дрожащими губами:

— Бабка мне вместо матери… Она… Она из последних сил тянулась, старалась, чтобы у меня было все как у людей (судорожный глоток, тоска в глазах). Не выдержит она, если узнает, что меня убили… А так — хоть какая-то светлая полоска у нее будет. И не расскажет она никому — вот крест вам (размашисто и истово осеняю свой живот крестным знамением — первый раз в жизни. Получается вроде бы естественно). Не пустите — я сам… Если что-то с бабкой случится — зачем тогда мне жить? Одна-единственная она у меня на всем свете…

По-моему, получилось довольно сносно. Несколько секунд Белый остро смотрел мне в глаза — буравил взглядом, тиран подозрительный, затем отвернулся к окну и смущенно крякнул. И показалось мне, что глаза у него слегка увлажнились — самую малость. Выдержав паузу, бригадир отрывисто бросил:

— Ну, хрен с тобой. Езжай. Ежели нарисуешься — сам и ответишь, меня не приплетай. А то до СИЗО не доживешь, прямо в ИВС[26] тебя и похоронят. Усек?!

— Усек, — я благодарственно прослезился и часто покивал головой. — Спасибо вам. И не беспокойтесь — со мной в тылу ничего не случается. Специфика работы такая…

В тот же вечер Вовка посадил меня на скорый поезд и, вручив ритуальную жареную курицу (постаралась дочь бригадира) с коньяком, туманно намекнул на необходимость соблюдать конспирацию — наверно, Белый его настропалил. Очень недвусмысленно послав своего кореша на детородный орган, я облобызался с ним, будто отправлялся в последний путь, — и погрузился в купе СВ, где уже читал газету какой-то массивный пенсионер в огромных черепаховых очках, остро благоухающий хвойной эссенцией для ванн и мятными каплями.

В Константинов я прибыл спустя сутки с небольшим и без особых приключений — как и обещал бригадиру. Разумеется, можно было обернуться гораздо быстрее, прибегнув к услугам Аэрофлота, но я еще не был готов к тому, чтобы невозмутимо прошествовать через металлоискатель и пройти походкой пеликана два десятка шагов под перекрестьем изучающих взглядов линейных ментов, дежурящих в аэропорту. Может быть, через пару недель, когда я более привыкну к своему новому имиджу и твердо поверю в придуманную легенду, это покажется мне мелочью, пустым страхом, а пока — ну их к лешему — лучше поездом. Так спокойнее.

В процессе путешествия у меня, как и у других пассажиров, проверяли документы — не потому, что искали кого-то конкретно, а из-за какой-то сволочи, взорвавшей последний вагон прошедшего перед нами пассажирского поезда. Проверяющий лишь мельком зыркнул на мой паспорт, затем посвятил секунду благоухающему эссенцией пенсионеру и двинулся далее — мы были для него малоинтересны. Искали «чехов» — судя по сплетням, это они пакостили на магистрали. Ну что ж, ребята — ищите себе, ищите…

Родной Константинов меня не обрадовал. Оказавшись на привокзальной площади, я вместо томительно-радостной ностальгии, которой вроде бы положено грызть душу при возвращении на круги своя после продолжительного отсутствия, вдруг ощутил, что испытываю совсем иные чувства… Чувства, возникающие у диверсанта, высадившегося втихаря на вражьей территории. А может быть, тому способствовала погода: небо было затянуто тяжелыми дождевыми облаками, и моросил нудный мелкий дождь, обещавший кончиться не скоро…

Вероятность того, что за подступами к моему родному двору до сих пор ведется наблюдение, была ничтожно мала — в такой же степени, как и то, что бабкин телефон стоит на прослушивании. Но для того, чтобы попасть в ее квартиру, мне нужно было пройти от автобусной остановки триста метров по людному проспекту, где каждый десятый мог оказаться знакомым, войти в арку и прошагать пятьдесят метров по двору, в котором полторы сотни человек, с полным на то основанием, могли либо плюхнуться в обморок от удивления, либо изумленно завопить, свесившись с балкона: «Антоха, ты?! Не может быть!»

В мои планы это никоим образом не вписывалось, поскольку Антоха — то бишь Антон Иванов, официально перестал существовать шесть дней назад. Его сильно обугленный труп был найден утром 28 сентября в водопроводном коллекторе, неподалеку от ж/д вокзала города Батайска, что в Ростовской области.

В том, что погибший именно Антон Иванов, не было никаких сомнений. На шее трупа был обнаружен титановый медальон с личным номером, соответствующим тому, под которым в реестрах Внутренних Войск до недавнего времени числился командир группы спецназа по прозвищу «Сыч». Последующая за обнаружением медальона идентификация, проведенная с использованием истории болезней, изъятой из архива армейского госпиталя, где этот самый Иванов неоднократно валял дурака после ранений и лечил зубы, дала однозначно положительный результат.

Я не знаю, каким образом это удалось спецам, нанятым приятелями Белого, но подозреваю, что добиться полной идентификации они могли двумя способами: либо подвергли ревизии мои истории болезней, либо… либо отрихтовали того несчастного бомжа так, чтобы он по всем параметрам подходил под мою личину. Если имел место второй вариант, мне искренне жаль этого парня, поскольку перед умерщвлением ему должны были:

а) сломать и срастить пять костей на руках и ногах;

б) соорудить дыру в верхней трети левой лопатки;

в) вживить в спину четыре спонтанно перемещающихся осколка;

г) удалить мизинец на правой ноге;

д) поставить семь коронок.

И заметьте — все это экстренное медобслуживание необходимо было произвести в рекордно короткий срок — максимум за неделю.

— Тебя это не должно волновать, — мудро заметил Белый, когда я поинтересовался, каким образом обстряпали дело. — А стоит эта услуга мизер по нашим временам — 15 штук баксов.

— Это что, человеческая жизнь оценивается в 15 штук? — удивился я.

— Ну что ты! — в свою очередь, удивился Белый. — Это же бомж! Бомж ничего не стоит. Оценивается только работа специалистов…

Таким образом, по определению эксперта, Антон Иванов умер во второй половине дня 26 сентября от обширного ожога и уже спустя менее двух суток труп его был обнаружен сотрудниками Батайского ЛОМ[27] — похвальная оперативность…

В моем нагрудном кармане покоился паспорт с зеленогорской пропиской на имя Олега Владимировича Шаца, уроженца города Копейска, водительские права категории АВС на то же имя и удостоверение заместителя начальника службы безопасности частного отеля Нортумберленд (до 1994 года гостиница «Космос»)…

Итак, ждать темноты было не в кайф, идти домой по светлому не стоило, а повидаться с бабусей мне нужно было во что бы то ни стало. Добравшись до Центрального парка, я выбрал таксофон, расположенный подальше от людской толчеи, и накрутил бабкин номер, а когда она взяла трубку, сообщил тонким гнусавым голосом: «Уважаемая Нина Константиновна! Ваша посылка, которую вы отправили дочери, пришла назад — неточно адрес указали. Подъезжайте на Центральный почтамт, разберемся…»

Спустя минут сорок я аккуратно вычленил из толпы озабоченно семенящую к почтамту Нину Константиновну и нежно повлек ее в глубь парка, по дороге проводя разъяснительную работу, которая особого успеха не имела: через каждые шесть с половиной секунд бабуся радостно всхлипывала и порывалась меня обнять, взволнованно причитая и крестясь за мое чудесное воскрешение. Оставалось лишь уповать на отсутствие слежки — в противном случае я бы надежно и качественно засветился.

Уверив свою вторую мать в том, что жив и пока помирать не планирую, я тщательно проинструктировал ее о порядке предстоящих действий и отослал домой — для этого мне пришлось очень шустро удирать по аллее, поскольку бабуля ни за что не желала расставаться со мной так быстро.

Спустя полтора часа я без осложнений получил на том же самом месте старенькую жилетку из нейлона — память о британском журналисте и классном мужике Тэде, дай Бог ему здоровья. Жилетка хранила аккуратно вшитые между синтепоновых прокладок баксы Абдуллы и безболезненно провисела на вешалке в прихожей три месяца. Никто не счел целесообразным на нее покуситься, хотя, судя по информации Нины Константиновны, после моего ареста приходили два шустрых мужика с красными ксивами, но без понятых, и чего-то старательно искали — всю квартиру вверх дном перевернули.

Расцеловав бабку, я надел жилетку под куртку и стал прощаться, соврав для пресечения стенаний, что приеду вновь через неделю, и, повторно проинструктировав свою кормилицу по поводу режима молчания, удрал вон из парка, оставив ее стоять посреди аллеи с горестно опущенными руками и слезами на глазах.

Оставалось полтора часа до отправления подходящего поезда, и до отъезда мне нужно было нанести еще один визит… Три месяца назад я похоронил прах Светланки под обелиском, установленным в память о павших на чеченской войне на набережной в центре города…

Тогда я туго соображал из-за обрушившейся на меня беды и был изрядно пьян, и потому, закопав глухой ночью узелок с пеплом под плиту обелиска, решил во что бы то ни стало произвести прощальный салют. Так положено — когда хоронят бойца, павшего в бою, в его честь должен прозвучать салют.

Порыскав в окрестностях, я бескровно отоварил двух гаишников, скучавших при въезде на автомагистраль, забрал у них «АКСУ» с боекомплектом и, вернувшись к обелиску, дал очередь в черное небо, израсходовав один за другим четыре магазина.

Автомат с магазинами я положил туда, откуда взял — в салон гаишной «девятки». И моментально скрылся с места происшествия, убедившись, что оба гаишника начали подавать признаки жизни.

Позже, немного придя в себя, я проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что напрасно обидел мужиков: настоящий салют я устроил Светке еще там, на вражьей земле, неподалеку от погребального костра. Полагаю, что у моей женщины нет причин обижаться на меня — такой роскошный салют сделал бы честь и самому крутому полководцу…

Помолчав минут десять у обелиска, я украдкой поцеловал мокрый гранит, вытер слезы и, еще раз повторив свою клятву, убыл восвояси. Спустя час с небольшим я уже сидел в купе СВ, рассеянно отвечал на вопросы вертлявого попутчика-коммерсанта и тупо смотрел в окно на убегавшие назад постройки пригородной зоны…

Сразу по прибытии из Константинова уровень моей жизненной активности резко подскочил вверх: как будто кто-то насильственно внедрил в меня новую программу жизнедеятельности, радикально отличную от прежней.

Судите сами — буквально за пять дней я успел: побывать с Белым на трех «деловых» встречах; принять участие в «стрелке» с обнаглевшими азерами; вторично посетить с Кротовским «уютное местечко»; шикарно погудеть в Центральном кабаке и в завершение возглавить акцию по выколачиванию долга у обанкротившегося клиента.

Обо всех этих мероприятиях я упомяну лишь вскользь, дабы не напрягать ваше внимание, и лишь на последнем остановлюсь более подробно, поскольку оно внесло кое-какие коррективы в мое дальнейшее существование.

Итак, бригадир начал брать меня с собой на деловые встречи. Ничего конкретного там я не делал, только сидел истуканом и смотрел во все стороны, дабы предотвратить возможное покушение на жизнь и здоровье патрона. Никто из бригады — даже Кротовский — особого значения этому не придал, но я принял сей факт к сведению, поскольку ранее, до моего появления, Белый вполне обходился на таких мероприятиях без индивидуального телохранителя, полагаясь на свою сноровку и пару-тройку «быков» при стволах, торчавших где-нибудь неподалеку.

На месте Кротовского, как лица, сильно приближенного к высочайшей особе, я бы слегка озаботился складывающимися отношениями между новичком и иерархом.

«Стрелка», в которой мне удалось участвовать, казалась на редкость скучным и малоинтересным мероприятием. Очевидно поэтому бригадир сам на нее не явился, а послал вместо себя Кротовского, полномочий которого вполне хватало для решения возможных вопросов. К моему немалому удивлению, толстый Вовка показал себя весьма искушенным в аспектах переговорной политики и наглядно подтвердил, что не зря ест хозяйское мясо. «Толковище» проводилось с неорганизованными азерами (зеленогорская азерская община за них не подписалась), которые самовольно залезли на нашу территорию со своим фруктовым павильоном, пользуясь тем, что этот участок пустыря за рынком никому собственно не принадлежал, располагаясь на нейтральной территории.

Вовка говорил буквально двадцать секунд — но очень уверенно и напористо, а в заключение, обвинив своего оппонента в нетактичности, мгновенно рассердился и зарядил ему в репу. Одновременно с этим мы обнажили стволы — а у противника оных не оказалось! — затолкнули пострадавшего в багажник и укатили прочь, пообещав на прощание вернуть заложника только после внесения бабок за «крышу» и выплаты штрафа на неучтивость.

Вечером того же дня я поддался наконец уговорам Кротовского и согласился вторично прошвырнуться с ним в «уютное местечко», но по прибытии в злачное заведение всех обманул. Зайдя в дом, я мило улыбался всем подряд. По ходу своего движения я стащил у кого-то со стола бутылку шампанского и початую коробку зефира в шоколаде и наконец в одной из комнат обнаружил своих прекрасных полуголых крестниц. Девицы вовсю охаживали кнутами какого-то жирнозадого бедолагу, пристегнутого браслетами к кровати, и томно покрикивали от возбуждения. Увидев меня, они немного взгрустнули, но я сделал загадочный вид и шепнул одной из них, что ей срочно необходимо прогуляться на крыльцо — там ее ждет маленький гигант большого секса.

Когда телка, приодевшись, выскользнула на крыльцо, с любопытством озираясь по сторонам, я схватил ее в охапку, оттащил в машину Кротовского и вывез из вертепа в лесополосу. Ну а в лесополосе — сами понимаете — такая тишь, такая глухомань! И никаких тебе гомосеков волосатых — трахайся сколько душа пожелает, употребляя между делом шампанское с зефиром. И не беда, что у дамы "красный день календаря" — ловкий парень в любой ситуации найдет другой выход. Точнее — вход…

Более всего, однако, мне понравилось посещение Центрального кабака, куда Кротовский пригласил меня на четвертый день после моего приезда из Константинова. То-то было хорошо, то-то было весело!

Несмотря на то, что кабак располагался на территории Центрального района, Вовку там прекрасно знали — и со многими посетителями он чувственно обнимался и лобызался, будто встретил горячо любимых братьев, внезапно воскресших после известия об их гибели. Я заметил, что у всей Зеленогорской братвы в моде этот дурацкий ритуал — при встрече крепко обниматься и лобызаться, — хотя любой из них может тут же достать ствол и без лишних слов наградить, казалось бы, горячо любимого кореша лишней дыркой в башке. Но это их личное дело, а мы с Вовкой в том кабаке так эффективно нажрались, что я прямо за столом слегка закемарил, а когда проснулся, Кротовский уже вовсю рубился с тремя невесть откуда свалившимися здоровенными «носорогами». Мотанув головой справа налево, я с трудом восстановил дифферент и подключился к процессу. Откуда ни возьмись появились новые «носороги», в противовес им подтянулись Вовкины знакомые — с которыми он лобызался при встрече, — и в результате получилось изрядное столпотворение. Побоище было безобразное и великолепное, со всем сопутствующими аксессуарами: разбитой посудой, треском сломанных стульев, звоном разбитых витрин, выбитыми зубами — и все это под аккомпанемент истошных женских криков, воинственных воплей ратоборцев и неутихающей песни самозабвенного ресторанного барда, певшего без ансамбля — под «фанеру».

Давненько я так славно не отдыхал: никаких тебе иносказаний и хитроумных нюансов — толстая, незнакомая рожа возникла в расплывающемся секторе наблюдения — на!!! — увернулся, опять — на!!! — и дальше, дальше — и все это с удалыми молодецкими вскриками во всю силу легких, с разухабистым озорством! Это было просто прекрасно…

На другой день после побоища возникли некоторые проблемы. Оказывается, мы с Кротовским (по простоте душевной) под горячую руку помяли какого-то типа, которого не стоило трогать даже пальцем. Это обещало вылиться в довольно серьезную разборку…

В 12.00 мне позвонил Белый и скрипучим голосом сообщил, что они с Кротовским едут утрясать последствия нашего вчерашнего гудежа. В связи с тем, что они будут отсутствовать неопределенное время, мне поручается возглавить мероприятие по выбиванию долга у одного наглого типа, который не желает платить, потому что, видите ли, дело его прогорает.

Когда я попытался проконсультироваться по поводу особенностей организации данного мероприятия, бригадир досадливо крякнул и сообщил:

— Да не надо тебе ничего организовывать! Ты для проформы там — как моя рука. Они все сделают сами, методику уже давно накатали. Ты только вникай не вмешиваясь и приглядывай, чтобы не наломали лишних дров… Ну, мочить его не надо, он нам еще пригодится…

Спустя полчаса я уже восседал на переднем сиденье трехсотого «мерса» и, давя косяка на расположившуюся сзади компанию, пытался ненавязчиво выяснить детали предстоящей операции.

Управлял тачкой здоровенный мужлан Петька Дрозд, имевший стать Александра Карелина и знаменитый тем, что помимо огромного детородного органа обладал замечательным твердым черепом, о который иногда в припадке творческой агрессии разбивал бутылки из-под шампанского.

С Петькой я уже несколько раз встречался: именно он дежурил на ж/д вокзале в момент прибытия вашего покорного слуги в Зеленогорск и по дороге в усадьбу Кротовского отвесил мне две мощные затрещины.

Теперь ситуация изменилась — я начальник! Петьку, однако, это обстоятельство ни капельки не беспокоило: встречаясь со мной взглядом, он ласково скалился, обнажая съеденные кариесом клыки и радуясь, что попал в одну упряжку с таким дюже крутым пацаном (про меня в бригаде успели сплести кучу небылиц: судя по информации Кротовского, я уже после разминки в харчевне Гарика проходил у братвы по рейтингу между Терминатором и Рембо). Это мне некоторым образом льстило, и я не торопился разубеждать новоявленных соратников — пусть потешатся.

На заднем сиденье скучали два совсем нехилых паренька, и наглухо застегнутый в черное шерстяное пальто со стоячим воротником «черный» нотариус — спокойный, как удав, очкарик с изрядной плешью и здоровенной нижней челюстью, придававшей ему довольно внушительный вид.

В ходе движения выяснилось следующее: «наглый тип» — это владелец парфюмерного магазина, который должен в месяц отстегивать за «крышу» самую малость — две штуки баксов. Однако вот уже четыре месяца этот жлоб ничего не платит, ссылаясь на низкую рентабельность своего предприятия и обещая каждый раз рассчитаться, как только появится прибыль.

Белому это в конце концов надоело, и он дал команду произвести расчет прямо сейчас, не дожидаясь, когда у этого индюка улучшатся дела. По предварительной информации, наличкой клиент в настоящий момент не располагает (пять-шесть «лимонов» деревянными — это не деньги), а для расчета у него есть кое-что посущественнее: товар в магазине, на сумму что-то около тридцати «лимонов», не первой свежести фургончик «Газель», новая «шестерка» и двухкомнатная квартира в одном из микрорайонов. В счет долга решено отобрать квартиру. На этот случай у «черного» нотариуса имеется уже заполненный договор: клиенту остается только подписать его и съехать в три дня.

— Система уже многократно апробирована, так что никаких проблем не предвидится, — уверенно заявил нотариус, поправив указательным пальцем очки. — Он знал, на что идет — не думаю, что будет возбухать…

— Интересно, а где он будет жить, если его вытурить из хаты? — заметил я по этому поводу. — И потом — восемь штук баксов за хату? Что-то у вас квартиры больно дешевы!

— Жить будет в машине, — моментально отозвался Петька Дрозд, радостно осклабившись. — Не хера было в долги залезать — платить вовремя надо! И не восемь штук — как он впервые не уплатил, бригадир ему счетчик включил. Щас как раз на хату набежало…

— У него в пригороде мать — одна в собственном доме, — уточнил нотариус, внимательно посмотрев на меня сквозь толстые линзы очков, — раньше он с ней жил, а когда дело завел, купил хату и тачку. Все возвращается на круги своя — не умеешь, не берись…

Квартира клиента размещалась в новой двухподъездной девятиэтажке улучшенной планировки, одиноко торчащей посреди небольшого скверика с облетевшими акациями. Бросив машину у подъезда, мы поднялись на третий этаж, пропустив вперед нотариуса. На двери должника была прикручена вычурная латунная табличка: «КОЗЛОВ В. В.».

Вопреки заверениям нотариуса проблемы возникли сразу же после объявления нами цели визита: Козлов наотрез отказался подписывать договор и начал активно стенать, сокрушаясь по поводу плохо идущих дел и несправедливости злого деспота Белого, собиравшегося бездушно лишить крова того, кто его (деспота то бишь) два года прилежно кормил. Жена Козлова — не утратившая еще прелести блондинка лет тридцати пяти — столь же активно вторила ему, театрально потрясая изящными кулачками, а десятилетняя худенькая дочь моментально заревела навзрыд и, вцепившись нотариусу в фалду пальто, пыталась укусить его за руку.

Боевикам Белого, видимо, вскоре надоели бесплодные препирательства между нотариусом и клиентом, и они приступили ко второй части программы: неудачливого бизнесмена слегка помяли и привязали загодя припасенной веревкой к массивному стулу; его жену тоже угостили несколькими легкими оплеухами и загнали под стол, а дочку просто вытурили в спальню и заперли дверь на ключ. И приступили к нудным уговорам с побоями, угрожающим приближением включенного в сеть паяльника и так далее…

По сноровке и оперативности, с которыми были произведены вышеописанные процедуры, можно было сделать вывод, что группа, которую я формально возглавлял, хорошо знает, что делает, и не в первый раз развлекается подобными штучками. Полюбовавшись минут пять работой Петьки и его приятелей, я почувствовал себя в гостиной лишним и вышел на кухню, плотно притворив за собой дверь.

Нельзя сказать, чтобы мне понравилось сие мероприятие, но особых разочарований по этому поводу я не испытывал. Не можешь крутиться, не берись, живи себе как все, на одну зарплату, и рэкету будет абсолютно на тебя наплевать. Примерно так я рассуждал, начав варить себе кофе по-турецки в медной плошке.

В квартире была прекрасная звукоизоляция: несмотря на то, что двери, ведущие из кухни и гостиной в прихожую, наполовину состояли из рифленого стекла, до меня с места событий долетали лишь весьма приглушенные отдельные слова. А между тем в гостиной было довольно шумно.

Мой кофе уже почти дошел до кондиции, и я блаженно щурился в предвкушении образования добротной коричневой пенки, как вдруг из гостиной отчетливо донесся душераздирающий крик.

В различных ситуациях человек может кричать по-разному: кричат от боли, от испуга, от радости, от горя — если вникать в это дело, можно со временем легко научиться точно различать крик любого оттенка.

Так, как сейчас в гостиной, кричат дети, когда их убивают. Даже на войне это случается крайне редко, и дай вам Бог никогда такого не слышать…

Ворвавшись в комнату, я увидел, что здесь имеет место самый натуральный беспредел. Нотариус с чрезмерно усталым видом сидел возле связанного Козлова и потряхивал бланком договора. На ковре, у дивана, двое подручных Петьки Дрозда возились с полуобнаженной супругой клиента, халат, трусы и лифчик которой были разорваны в клочья, а рот залеплен солидным куском пластыря: в то время, как один «бык» со спущенными до колен трусами начал пристраиваться у хозяйки между ног, второй уже лениво застегивал ширинку своих штанов и с любопытством косился на Дрозда. Могучий Петька, припечатав к стене худенькое тельце дочери клиента, держал ее на весу, ухватив коленки мощными волосатыми ручищами. И с видимым усилием, ритмичными толчками засаживал в нее свой огромный член. По спущенным брючинам Дрозда струилась кровь, образуя на ковре алую лужицу. Девочка не подавала признаков жизни: голова ее, как у тряпичной куклы, моталась из стороны в сторону при каждом толчке.

— Подписывай!!! Подписывай!!! Подписывай!!! — стиснув зубы, рычал Дрозд, все более входя в раж.

Козлов не отвечал: он пребывал в коматозном состоянии и, похоже, совершенно ничего не соображал.

Я наблюдал за происходящим буквально три секунды. Затем в моем сознании что-то щелкнуло: автоматически включилась аналитическая система боевой машины по прозвищу «Сыч». Мгновенно просчитав ситуацию — как в боевом режиме — система выдала однозначный вердикт: делать такие вещи может только ВРАГ.

Как обращаться с внезапно обнаруженным врагом, боевая машина знала прекрасно.

Навернув Петьке кулаком по затылку и с ходу добавив коленом в правую почку, я ухватил его за волосы, отрывая от стены и, выдернув из цепких рук девочку, аккуратно уложил ее на ковер.

Болезненно сморщившись, Дрозд помотал башкой и, вместо того, чтобы со стоном осесть на пол, вдруг мощно выбросил вперед свой здоровенный кулачище, целя мне в висок. Ну! Молодец — воин. Резко присев и дав возможность просвистеть дроздовскому кулаку над моим левым ухом, я вмял ему в грудную клетку свой локоток, чувствуя, как с хрустом ломаются ребра, и по инерции рубанул ребром ладони по селезенке.

Удивленно ойкнув, Петька сложился пополам и рухнул на пол, выплюнув на ковер солидный сгусток крови.

Дроздовские подручные — быстры соколы — уже успели сориентироваться и, проявив единодушие, хором бросились в атаку: один даже штаны натянуть не успел, только поддернул их слегка, чтобы не падали.

Тому, что успел позабавиться с хозяйкой, не повезло: я еще не вышел из состояния боевого транса и страшным ударом кулака напрочь вынес ему челюсть — попал бы в лоб, убил бы на хер! А незастегнутый, получив болезненный, но не опасный удар стопой в солнечное сплетение и напоследок звонкую плюху раскрытой ладонью по роже, согнулся в три погибели и грохнулся на задницу.

Постояв секунд десять в дверях гостиной, я бросил дрожавшему от страха нотариусу: «Уберите здесь», — и вышел вон.

Я видел как-то в кино, как герой — крутой мужик, — расправившись с хулиганами в баре, небрежно этак бросает бармену: дескать, убери здесь, парниша! И гордо уходит, как человек, хорошо сделавший свою работу.

Я не герой, но, полагаю, тоже неплохо поработал — наказал негодяев. Разве нет? Все так, все правильно… Правда, помнится, этот герой на прощание еще дополнительно заявил, обведя пальцем вокруг: «Запиши на мой счет», — это он имел в виду разбитый интерьер. Хм! Ну, это его личное, геройское дело. Мне-то платить не придется — это точно. В таких случаях я никогда не плачу — не мой стиль…

ГЛАВА 7

…В первые месяцы войны — мы тогда по воле случая некоторое время бездельничали в Чошни-Ру — я был свидетелем обыденной с точки зрения местных жителей истории. Обыденной не в том плане, что такие вещи у них происходят ежедневно, а потому, что все восприняли это как должное.

В село из Хунтермеса приехал молодой инженер в командировку и некоторое время жил у знакомых своего отца, одиноких стариков.

Ну, сами понимаете: жена осталась в городе, парень молодой, горячий… Пригласил соседскую девчонку семнадцати лет — посмотреть журналы, привезенные им из города — и отметелил ее во всех позициях, насильно, естественно. Когда он ее отпустил, девчонка побежала к отцу и все ему рассказала.

Представьте себе, что бы вы делали на месте этого отца-горемыки? Я, например, успокоил бы девчонку, расспросил подробно о случившемся, взял бы ружье, пошел бы к этому индюку и на месте, без базара, завалил бы его в упор дуплетом из обоих стволов. Да, еще можно было бы отрезать пенис и засунуть ему в рот — для большей наглядности. Полагаю, что точно так же — ну, может быть, не столь радикально — поступил бы любой нормальный мужик, выросший и воспитанный в нашем обществе. А вот отец девчонки сделал следующее: он ее успокоил, тщательно допросил, взял ружье, вывел бедную на огород и пристрелил…

— Мне ее жалко стало, — сказал этот мужик, когда мы поинтересовались, почему он это сделал, — она была очень хорошей девочкой: доброй, отзывчивой, ласковой… Ее все равно забили бы камнями за то, что опозорила род. Зачем зря мучить ребенка? Это же больно — камнями…

Вот этого я понять не могу, и, полагаю, вы тоже вряд ли поймете… Да, кстати: насильника отец завалил из того же ружья спустя десять минут — перекурил спокойно, пошел к соседям и завалил. Отрезал пенис и вставил подонку в рот — для большей наглядности — думаете, я зря про это сказал чуть выше?! Так при чем же здесь девочка? — скажете вы, дикость какая-то! — и «возможно» будете правы. Не понять нам этого. Однако спросите любого горца, что он себе по этому поводу думает. Вам ответят без колебаний, что отец девчонки был прав и что он избрал лучший вариант из всех возможных: и честь рода сохранил, и насильника наказал, и любимую дочь избавил от мучений. Он поступил в соответствии с традициями своей страны, чуждыми для нас, — страны, с которой мы взялись воевать, утверждая, что ее народ — законопослушные граждане России, даже не удосужившись снизойти до элементарного понимания законов и обычаев, составляющих основу жизненного уклада этого народа… Эти законы и обычаи мы постигали уже в ходе боевых действий, искренне жалея, что вместе с нами их не постигают — и никогда не постигнут те, кто эту войну развязал…

Мне не удалось в тот же день доложить бригадиру о незапланированном изменении сценария операции. До 23.00 телефон Белого загадочно молчал, а позже я звонить не рискнул: не так воспитан, чтобы беспокоить начальство в неурочное время без достаточных для того оснований.

Ночью я спал очень скверно: вертелся под столом как пропеллер и, проваливаясь в кратковременные дремотные ямы, видел странный сон. Снился мне Петька Дрозд, который отчего-то помер и успел разложиться. Его синюшный вздутый труп пытался забраться ко мне в дом через форточку, с любопытством заглядывал в комнату и скалился в злобной усмешке, щелкая зубами.

Промаявшись ночь, я, как обычно, крепко уснул с первыми лучами солнца, но уже в 9.00 был разбужен настойчивым стуком в дверь: прибыл нарочный от бригадира с распоряжением немедля явиться пред светлы очи.

Спустя сорок пять минут я сидел на деревянном табурете в скромно обставленной гостиной бригадирова хауса, косился на мрачно нахохлившегося в углу Кротовского и ожидал, когда «отец родной» соизволит закончить ковыряться палочкой в цветочных горшках, коими были обильно уставлены подоконники.

— Петька Дрозд в хирургии лежит, — разродился наконец Белый, — четыре ребра сломаны… Вчера вечером отрезали селезенку. Почку, возможно, тоже будут резать… Как же он остался в живых? — Бригадир развернулся и пристально уставился на меня немигающим взором.

Хорошее положение выбрал, молодец: свет с улицы бьет мне в глаза и позволяет уловить любое проявление эмоций, в то время как я должен постоянно щуриться, напрягая зрение, чтобы хорошенько рассмотреть лицо собеседника… Как он остался в живых… Хороший вопрос. Я предвидел реакцию бригадира, но не ожидал, что она будет столь острой. Учитывая его консервативную жизненную позицию, можно смело предположить, что Дрозд — покойник. И если Белый так сурово со мной разговаривает, значит, он считает, что я виноват в том, что прямо на месте не лишил жизни эту тварь… Значит ли это, что в наказание меня прямо сейчас заставят исправлять ошибку?

— Поедешь в больницу, к Дрозду, — сказал бригадир и на секунду сделал паузу. Я замер, вот оно! Дрозд, конечно, скотина, он заслуживает смерти, но убивать беспомощного больного после операции?!

— Он лежит в хирургии, четвертая палата, седьмой этаж, — продолжил бригадир. — Вовка поедет с тобой свидетелем… Упадешь на колени и попросишь прощения. Если не простит — придется от тебя избавляться. Вопросы?

Я не поверил своим ушам. Да нет, это он шутит, наверно? Шумно выдохнув, я недоуменно покрутил головой.

— Вы шутите?

— Нет, я так никогда не шучу…

— Он изнасиловал своей огромной елдой десятилетнюю девочку… Вам доложили?!

— Ага, обязательно… Что ж поделать, если у нее папа дебил? Его самого надо было опустить за то, что довел до такого…

— Но ведь девчонка не виновата, что у нее папа дебил!!! Ну представьте: вот если вашу дочь так…

— Э, э, братишка! Ну че ты базаришь?! — обиженно вступился Кротовский. — Ну че за чушь ты несешь, а? Да любой нормальный мужик последние трусы отдаст, когда его родным что-то угрожает! А этот мудак позволил за какую-то паршивую квартиру трахнуть свою жену и дочку! Ну о чем разговор?! И потом — ну я вообще от тебя такого не ожидал… Ты че, совсем с головой не дружишь?! Из-за какого-то урода братву поломал! Ну ты даешь!

— Ну так что — вы едете или нет? — вполне миролюбиво, по-семейному поинтересовался Белый, махнув рукой на Вовку: дескать, хватит, чего зря базарить.

Повисла гнетущая тишина. Я с полминуты рассматривал своих собеседников и пытался укротить возмущение, готовое в любую секунду выплеснуться наружу в самой непредсказуемой форме. Возмущаться было бесполезно: они оба свято уверены в своей правоте — вон с каким-то даже сожалением и укоризной глядят на меня, как на горячо любимого члена семьи, который внезапно впал в тихое помешательство.

— Ну, я вас понял, — констатировал я, шумно выдохнув, и выставил каждому по кукишу — для вящей убедительности:

— Вот вам, а не извинялки! Можете меня прямо на месте замочить — я перед этим елдастым роботом извиняться никогда не стану. А когда он выздоровеет, я ему еще и яйца вырву — не хер плодить себе подобных! Так и передайте. Ха! Извиняться! На колени! Ну, спасибо, бригадир — удружил…

— Ты лучше иди, подумай хорошенько, — терпеливо закатив глаза, посоветовал Белый, — потом дашь окончательный ответ. Ты мне нравишься, малыш. У тебя хорошие перспективы. Зачем одним неверным движением ломать себе жизнь?

— Чего думать? Так все ясно, — упрямо набычился я, — нет и все! Как вы там сказали — избавляться? Ну вот — избавляйтесь от меня как посчитаете нужным. Я свое мнение высказал и менять его не собираюсь…

Подавив меня слегка своим тяжелым взглядом, Белый отвернулся к окну и долго смотрел во двор на клумбы с жухлыми цветочками. Затем он сурово нахмурил брови и, не глядя на меня, изрек:

— Очень, очень жаль… Думал я, что на старости лет Бог послал мне хорошую сторожевую собаку — умную, умелую и преданную… Ан нет — волком оказался. Все в лес смотрит, сколь ни корми, и даже за руку готов в любую минуту цапнуть — за ту самую руку, что кормит и лелеет… Ладно, хер с тобой, малыш. Но — пожалеешь. Ой, пожалеешь! Да поздно будет… Два дня тебе — чтобы духа твоего в городе не было. Попадешься через два дня кому из братвы — не обижайся. Насчет возможностей твоих все в курсе, так что не обольщайся, драться с тобой никто не будет. Просто пристрелят на месте и всех делов. Усек?

— Гхм… Кхм… Да, да, конечно, усек, — кивнул я со смиренным видом и опустил глаза, чтобы не выдать нечаянной радости — не думал, что так легко отделаюсь. — Через два дня уеду. Жаль, конечно, — очень мне понравилось под вашим руководством работать… Но что поделаешь, если уж так вышло? Вы тоже меня поймите…

— Угу, хорошо, — продолжил Белый, — я тебя прекрасно понимаю. Не забудь еще, что, если где проколешься — не стоит болтать лишнего. Усек?

— Да усек, усек, — подтвердил я, — не извольте беспокоиться!

— И последнее, — Белый отвернулся от окна и уставился на меня немигающим взором. — Ты ведь можешь и сегодня вечером уехать, не так ли? Я для чего тебе два дня даю, а?

— Хм… Ну, может, из соображений гуманности, — я слегка насторожился, почуяв какой-то подвох. — Может… Может, жаль вам меня стало?

— О! Верно мыслишь, малыш! — Белый ухмыльнулся и поднял указательный палец правой руки вверх, как бы призывая ко вниманию. — Жаль мне тебя, очень жаль! А потому и не тороплю. Два дня я тебе даю, чтобы ты нашел тридцать штук баксов. Столько ты нам должен. Усек?

Я не помню, когда в последний раз разевал рот от удивления. В моей прежней работе такой неожиданный поворот — это страшная ошибка в расчетах, которая, как правило, влечет за собой смерть или срыв боевой задачи. Вот это ты, бригадир, отчудил! Нет, я знал, что Белый склонен к театральным жестам, знал прекрасно — имел возможность убедиться в этом на практике… Но не настолько же, черт его побери!

— Ага… Ага… Тридцать штук, значит, — уточнил я, закрыв рот после почти полуминутной паузы и слегка овладев собой. — Поиздержались, значит, на меня. Так, так… Хачапуряна я вам под «крышу» пристроил. Примака «поставить» помог. Жизнь и здоровье ваши охранял на «сходняках»… Что — не отработал? Не эквивалентно, а?

— Не-а! — Белый грустно покачал головой. — Это была обкатка, сынок. Просто обкатка — проба. Ты ее не прошел, забраковали. Какие могут быть счеты? А лишнего с тебя не требую — все по затратам. 15 штук за реабилитацию — сам знаешь; пять — за лечение Дрозда и 10 — компенсация ему же за моральный ущерб… Не хочешь — иди, падай на колени, извиняйся.

— Ну и где ж я, по-вашему, за двое суток могу достать тридцать штук баксов? — Я изобразил горькое отчаяние, но в меру, памятуя о тонкой проницательности бригадира. — Это ж фантастика! 150 «лимонов» деревянными — грубо. Только грабеж или кража… Кого мне ограбить? Хоть наводку дайте!

— Ни на водку, ни на вино не дам, — серьезно пошутил Белый. — Крутись сам, как хочешь. Попадешься — сам и ответишь. Не дай Боже, меня приплетешь — тут тебе и хана! Усек?

— Да усек я, усек! — подтвердил я. — До СИЗО не доживу, в ИВС и похоронят! Ага?

— Да, так, — бригадир недовольно крякнул. — Не ерничай, умник. Не вздумай срулить, не вертанув должок. Хотя можешь попытаться, — бригадир ухмыльнулся, — только я тебе гарантирую — уехать тебе не дадут. Это железно. Усек?

— Что, прямо в поезде похоронят? — Я придурковато округлил глаза и скорчил идиотскую рожку. — У вас и в МПС «быки» работают?

Бригадир сделал медленный выдох, надув щеки и угрожающе сморщив лоб. Стоп, стоп — больно игриво для отчаявшегося парня, загнанного в угол.

— Да нет, нет — я все понял, Михалыч, — поспешил я принять виновато-покорный вид. — Вот только одного не могу в толк взять: ну где мне достать эти тридцать штук баксов?! Нормальному трудяге за такие бабки надо вкалывать минимум десять лет! И то — если он ни жрать…

— Ты не трудяга! — резко оборвал меня Белый. — Ты волк… Где хочешь, там и возьми — твои дела. И учти: если что — бригада за тебя не подпишется, ты теперь один. Все — давай, топай. Я жду тебя через двое суток в то же время…

Давненько я не пребывал во власти такого зыбкого, неопределенного — я бы сказал — двойственного состояния. С одной стороны меня чрезвычайно радовала неожиданно подвернувшаяся возможность одним махом избавиться от бдительной опеки Белого и приступить наконец к осуществлению второго этапа плана, возлелеянного на тюремной шконке. Чего, казалось бы, проще! Вспороть шов жилетки, достать тридцать штук баксов — мизер по сравнению со всей суммой — и вручить с покаянным видом бригадиру. А потом отвалить куда-нибудь во Владикавказ или Моздок: поближе к границе и подальше от цепких глаз русских ментов. Стиль работы ментов кавказских в настоящий момент меня вполне устраивал: в большей степени интересуются своим толстым карманом, нежели проверкой подозрительных личностей, которые при попытке их задержать — вот сволочи! — зачастую оказывают серьезное сопротивление. Там, у границы, гораздо больше шансов подобрать компактный отряд мастеров на все руки и ноги, качественно экипировать его и устроить перевалочную базу где-нибудь в горах, куда никто не сунется без достаточных для того оснований…

С другой стороны, меня весьма тревожили житейский опыт и проницательность бригадира… Откуда дровишки?! Срубить по-быстрому тридцать штук баксов на чужой «земле» — это вам не с крыши писать! Обязательно начнутся лишние вопросы, после которых могут возникнуть непредсказуемые последствия.

Инсценировать ограбление какого-либо банка весьма проблематично: можно сдуру схлопотать пулю или вообще угодить в лапы правоохранительных органов. Ни то ни другое в мои планы не входило: не за этим бежал из СИЗО! Обменные пункты в Зеленогорске расположены в банках — для удобства. Тоже отпадает. Чтобы инсценировать ограбление кого-нибудь из «новых», нужна хорошая наводка. Есть такие ребята, которые только и ждут, чтобы их кто-нибудь грабанул по мелочи и тем самым предоставил великолепную возможность списать на ограбление значительную сумму, либо просаженную в карты, либо промотанную каким-нибудь иным не праведным путем — это один из самых удобных способов реабилитироваться перед «братвой» или коллегами по «черному» бизнесу. А есть ребята, которые обладают информацией о тех, кто жаждет этого самого ограбления. Увы, с такими ребятами я незнаком… Вовка Кротовский — тот да, тот наверняка что-то в этом духе знает. Однако старый друг — скотина этакая — категорически не пожелал впрягаться в это дело. Пока мы ехали от бригадира в город, я всячески пытался склонить его к содействию, однако попытки эти потерпели фиаско.

— Наводку не дам…Тачку тоже не дам — не дай Бог, Белый узнает — изнасилует… И бинокль не дам. Короче, ничего не дам… Извини, братишка, но если ты попадешься, очень скоро выяснится, что я тебе помогал… — так ответил Кротовский на мои домогательства и резко помрачнел, опасаясь, видимо, что я с горя закачу истерику. Я его прекрасно понял и настаивать не стал: он и так мне здорово помог, а я все это похерил одним махом. Ввязавшись в это сомнительное предприятие, Вовка имел реальный шанс заполучить очень серьезные неприятности. А у него семья, положение, хата и так далее… Хотя, в принципе, мог бы и рискнуть по старой дружбе. Ну да ничего — черт с ним, переживем как-нибудь.

— Ну хоть «капусты» подбрось, — попросил я. — У меня вообще ни гроша — целый месяц на твоем иждивении…

— А вот это можно! — моментально повеселел мой кореш и даже облегченно вздохнул. — Много не дам — с собой только три «лимона» деревянными. Но на харчи и такси должно хватить…

Вот таким макаром я оказался в оперативно-информационном вакууме. Получалось, что единственно приемлемый путь для оправдания внезапно возникшей суммы — сгонять в соседнюю губернию и вернуться обратно, поскольку обо всем, что творилось внутри области. Белый мог узнать по своим каналам чуть ли не мгновенно. А за указанный срок обернуться туда-обратно не получалось — ну о-о-очень большая область! Вот такие пироги с гвоздями…

Часа три я валялся у себя в комнате на кровати, предаваясь пространным размышлениям по поводу предстоящего «отмывания» своего «черного нала». Вот уж никогда не думал, что это настолько серьезная проблема! Интересно, как это нашим «новым» удается со столь высокой степенью достоверности и небывалой легкостью отмывать миллионы баксов? Тут из-за каких-то паршивых тридцати штук башку сломаешь, а уж миллионы… Наверно, это целая наука, постичь которую мне никогда не дано — я предназначен для другого рода деятельности…

Мои размышления прервал долгожданный телефонный звонок. Долгожданный потому, что я был уверен: звонит Вовка, в усмерть задерганный муками совести, чтобы наконец предложить мне эти несчастные тридцать штук взаймы или подкинуть какой-нибудь стоящий вариант их добычи. Быстро прошлепав в прихожую, я схватил трубку и небрежно этак бросил в нее:

— Ну-ну. Я весь внимание!

— О! Уже лучше! Здорово, Сыч… Как делишки?

Тьфу, зараза! Это опять был тот самый «член-корреспондент», который периодически доставал меня с тех пор, как я поселился у Жанны Христофоровны. Сильно рассердившись, я обложил его трехэтажным матом и хотел было бросить трубку, но меня внезапно насторожил один маленький нюанс; «член» звонил не в свое время… До этого он беспокоил меня от 22.00 до двух часов ночи. В настоящий же момент стрелки на допотопных часах в прихожей показывали 13.21…

Сделав длинный выдох, я осторожно поинтересовался:

— Слушай, «член» — ты что, за мной следишь? Ты как узнал, что я дома?

— Какой ты грубый. Сыч, — укоризненно прогундел «член». — Я же просто с тобой пообщаться желаю, о делишках интересуюсь — а ты матом… И так все время. Нехорошо. Когда-нибудь я тебе за это дело в пятачину заеду. Ох и заеду!

— Во! Дельная мысль! — обрадовался я. — Приезжай ко мне прям щас — я тут со скуки помираю — и заедь в пятачину. Буду несказанно счастлив. А?

— Не, — отказался «член». — Не хочу прям щас. Ты, звереныш, дерешься больно здорово. Вот я дождусь момента, когда ты будешь в наручниках, да к батарее прикован — тогда и заеду. Так что ты учти…

— Ага, учту, — беспечно пообещал я и спросил:

— Ты мне вот что скажи, «член»: ты случайно не на чеченцев работаешь, а?

— Да я вообще не работаю, — гордо сообщил «член», — не работал и работать не собираюсь — от работы кони дохнут. Ну ты и тупица, Сыч: если б я работал на «чехов», ты давненько бы уже разлагался. Согласен?

— Ну, это еще как сказать, — возразил я, — случайная смерть в мои планы не входит.

— Рад за тебя, рад, — бодреньким голосом пропел «член» и огорошил:

— Так какие проблемы тебя в данный момент грызут? Давай — колись, не пожалеешь!

— С чего ты взял, что у меня проблемы, — насторожился я. — Ты все-таки следишь за мной? Подсматриваешь-подслушиваешь?

— Совсем деградировал, — с сожалением констатировал «член». — На мои последние десять звонков ты реагировал однообразно: весело посылал куда хотел, обзывался и бросал трубку. А сейчас общаешься нормальным языком — и в голосе твоем я улавливаю озабоченность. Ну так что?

— Так вот ты какой, пятнистый олень… Аналитик херов, — грустно пошутил я и вдруг, неожиданно для себя, признался:

— Ну, есть кой-какая проблемка. Должок надо вертануть бригадиру — тридцать штук баксов. Срок — двое суток… Хотя нет — уже меньше — уже сорок пять часов. Где взять — ума не приложу. Ограбил бы кого, да не знаю кого. Может, наколочку подбросишь, аналитик? Мне бы какого-никакого старичка с мешком бабок, чтоб без решеток да без охраны… А?

— Вон что? — удивился «член». — Ну ты даешь! Так-так… Так… — собеседник мой на несколько секунд впал в раздумье. — Ну-ну… Ну, есть вариантец. Есть — будто специально для тебя. Вот — Луначарского, 70. Запомни. Там в новом домике живет один пожилой дядечка — коммерческий директор сомнительного АОЗТ «Зеленая радуга». Охраняют его только два злющих кобеля. Ежели его связать да маленько попытать, он, пожалуй, и расколется, где казну прячет. А казна у него неслабая.

— «Крыша» у него имеется? — деловито поинтересовался я.

— Ну да, конечно — «крыша» в этом городе у каждого есть, — ответил «член». — «Крыша» у него — Соленый. Только тут есть одна закавыка — он, этот старый хрен, в последнее время приловчился в казино чуть ли не каждый вечер просаживать «лимонов» по десять кряду — непруха напала. Как бы тебе не влететь.

— В смысле? — озаботился я. — Насчет чего влететь?

— Ну, возьмешь ты у него тридцать штук, а он на тебя еще стольник спишет. Это же очень удобный случай. А вдруг тебя вычислят? Придется мочить деда, а то по жизни не расплатишься.

— Ну, это уже детали, — сухо заметил я и ощутил острое недовольство ситуацией. Слишком уж все в строчку приходится. Слишком! В момент, когда я уже отчаялся придумать что-либо стоящее, звонит этот «член» и предлагает тот самый единственно приемлемый вариант… Одно из двух: либо бешеное везение, либо… либо даже не знаю, что. Тотальная слежка с прослушиванием всех разговоров, подсматриванием, фиксацией факта поездки в Константинов… Если не «чехи», то кто? И зачем? Тьфу, зараза!

— Слушай, «член», — ты кто, а?! — с неподдельным отчаянием воскликнул я. — Ну, я тебя в жопу поцелую при встрече — скажи, а?!

— Жизнь человека скучна и неинтересна без тайны, — с издевательским торжеством заявил «член». — Пусть и в твоей жизни будет маленькая тайна. Ты же сказал, что скучаешь? Сказал. Ну вот и не скучай — потерзайся маленько, — и положил трубку…

ГЛАВА 8

Усадьба № 70 по улице Луначарского, что в Заводском районе, располагалась в очень неудобном для наблюдения месте. Ухоженные дома частного сектора, ровными рядами стоявшие по обеим сторонам улицы, были как назло обитаемы, что исключало возможность забраться куда-нибудь повыше и осуществить визуальный контроль за объектом.

Пройдя четыре двора я свернул в проулок и прошвырнулся мимо усадьбы с тыла, по параллельной улице. Увы — та же картина; ровные заборы ухоженных усадеб, цветочки-штакетник, и так далее. Забираться на бетонное ограждение двора было бы крайне неосмотрительно: во-первых, имел место яркий солнечный денек; во-вторых, «член» упомянул про двух злющих кобелей — им наверняка бы не понравилось мое пребывание на заборе, пусть даже весьма кратковременное. Таким образом, обычный способ наблюдения отпадал.

Быстро проанализировав ситуацию, я выбрался из частного сектора, поймал такси и уже спустя двадцать минут маячил возле контрольно-диспетчерского пункта Зеленогорского коммунэнерго, отслеживая перемещение принадлежащего этому предприятию транспорта.

Минут еще через пятнадцать к КДП подкатило то, что мне требовалось: аварийный «ЗИЛ-130», оснащенный раскладной стрелой ядовито-желтого колера, увенчанной монтажной корзиной, с угрюмо-небритым мужиком неопределенного возраста за баранкой.

Вскочив на подножку кабины, я резко распахнул дверь, поприветствовал опешившего водилу, и на фоне поехавших с противным скрежетом в сторону тяжелых ворот КДП между нами произошел весьма лаконичный диалог:

— Даю двести штук.

— Давай. Чек хочешь?

— Пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно. Двадцать минут там — корзину поднять на столб. 50 минут. Двести штук. А?

— Можно! — «ЗИЛ» попятился, развернулся и, прихватив меня в кабину, тронулся в частный сектор Заводского района.

Не знаю, что себе вообразил водила, но, присмотревшись ко мне по дороге, он подозрительно нахмурился и спросил:

— Кого-то мочить собираешься?

— Ну ты даешь, братишка! — удивился я. — Сразу и мочить! Ежели б мочить, я б тебе отвалил «лимон» — минимум. Ха! Мочить… Не боись — просто надо посмотреть по сторонам — и всех делов. Никакого криминала.

— Ага, знаем мы вас, — угрюмо пробурчал водила. — А если завтра спросят — куда ездил, зачем стоял? Что ответить?

— Кто спросит — менты? — уточнил я.

— Да какие менты! — водила досадливо скривился, будто я неудачно пошутил. — Ваши же и спросят! Мало ли? Так че говорить?

— А, вон ты про что! — Я небрежно махнул рукой. — Ну так и скажешь: приперся какой-то хуй с бугра, опишешь меня — сели, поехали, стояли… Залез в корзину, наблюдал. Да все путем, не буксуй, паря! Никто тебя не спросит…

Через некоторое время я, будучи выряжен в спецуру и монтажный шлем, уже торчал в корзине, поданной к столбу электропередач на другой стороне улицы, напротив усадьбы № 70.

Да, коммерческий директор, проматывающий чуть ли не ежедневно по десять «лимонов», мог бы отгрохать себе хатенку и покруче. Одноэтажный домик комнаты на четыре, сложенный из финского кирпича и крытый листовым железом, весьма сиротливо смотрелся в огромном дворе, на фоне трех чахлых тополей, штабелей кирпича и груды строительного мусора. А может, маскируется, сволочь? Не желает, чтобы о его доходах ходила молва? Так ведь одинокий как перст — судя по информации «члена» — и пожилой уже, куда, на хер, маскироваться?! Живи себе широко, средства позволяют, все равно скоро умрешь! Чем по 10 «лимонов» в казино просаживать, лучше бы порядок навел во дворе…

До оговоренного с водилой срока я в корзине не досидел: мне вполне хватило и пяти минут, чтобы в деталях изучить особенности расположения усадьбы и заочно познакомиться с владельцем — седовласым толстым мужичком с бакенбардами, облаченным в козью душегрейку, который слонялся по двору и играл с двумя здоровенными и, по всей видимости, чрезвычайно тупыми датскими догами пегого окраса. Ну что ж — очень приятно. Мы тоже рады, что вы такой толстый и жадный. Тем больше шансов на удачное завершение операции…