Кровник Пучков Лев
Можно забраться ночью во двор, перебив собак шведовскими стрелками. Однако имеется практически стопроцентная гарантия, что Беслан пожелает спать с женой и ребенком. Я бы, например, пожелал. Значит, придется нейтрализовать сразу троих, причем с ходу, не вдаваясь в подробности. При возникновении малейшего шума сразу же подключатся отец и мать — в итоге придется аннулировать четверых свидетелей. Это очень нехорошо, даже если отбросить морально-этический аспект. Пропади куда-нибудь один Беслан, особого шума не будет. Тут зачастую бывает так, что вышел человек из дому и исчез. А вот когда поутру соседи обнаружат умерщвленную семью, то моментом поднимется дым коромыслом. На этом фоне шатание по селам иностранного корреспондента с подручным может кое-кому здорово не понравиться и показаться весьма подозрительным. В общем, нет вариантов, и все тут!
Понапрягав мозги некоторое время, я пришел к выводу, что ситуация сложилась вполне тупиковая, если в условиях задачи принимать объект за совершенно безынициативное начало и полагаться лишь на свою сноровку и умение. Значит, надо несколько по-иному подойти к решению проблемы. Если у меня не получается забраться в село и вытащить Беслана оттуда, я должен заставить своего подопечного прийти ко мне…
Смутно озарившись подобным образом, я еще минут двадцать вычислял схему дальнейших действий, пока она не сформировалась в четкий и предельно простой план.
Посетив скучающего в машине британца, я прихватил с собой моток веревки, пластырь, изоленту и нож. Затем, поковырявшись в личных вещах Тэда, вырвал из его запасных трусов резинку, отрезал рукав от его же спецовки и, отломав правое зеркало «Лендровера» вместе со стойкой, в ответ на страшное недоумение, застывшее в глазах англичанина, многозначительно приложил палец к губам. И убрался восвояси, не забыв попугать Тэда гипотетическими минами, которые тут почти что везде.
Покружив с полчаса по опушке леса, я выбрал местечко, которое, как мне казалось, позволяло наиболее полно замаскироваться возле тропки, ведущей из села в чащу, и еще полчаса потратил на оборудование незамысловатого сооружения на пути наиболее вероятного движения объекта. Затем я вырезал небольшую осинку и направился к месту нашей трехдневной лежки, на ходу выстругивая кол.
Соскользнув в воронку, я отдышался и, обозрев подконтрольное подворье в бинокль, начал устраивать семафор.
Прикрутив зеркало изолентой к колу так, чтобы над верхней пластмассовой гранью оставался десятисантиметровый отрезок деревяшки, я продырявил ножом рукав спецовки в двух местах. Натянув его на зеркало, я продел резинку от трусов Тэда в верхнюю дыру и закрепил ее за верхушку кола, а в нижнюю дыру просунул веревку и завязал ее морским узлом. Опробовав сооружение, я остался доволен своей изобретательностью и в три минуты произвел установку самопального семафора в центре воронки.
Получилось довольно сносно: зеркало торчало над краем воронки сантиметров на сорок и, будучи зашторено рукавом, на фоне склона за моей спиной вряд ли было различимо даже с десяти шагов.
Убедившись в исправном функционировании своего изделия, я уселся наблюдать за усадьбой Беслана и более тщательно продумал тонкости намечавшегося мероприятия.
Проанализировав ситуацию, я пришел к выводу, что при всем великолепии и простоте плана имеется весьма небольшой процент удачного стечения обстоятельств. Слишком много было нюансов, которые при малейшем отклонении могли разладить такую недурственную задумку. Однако, уж коль скоро этот процент все же имелся, я собирался использовать его на полную катушку.
В основу своего плана я положил три качества, в разной степени присущие любому двуногому: наблюдательность, самоуспокоенность и элементарное любопытство.
Практически все индивиды, которые избрали делом своей жизни войну, чрезвычайно наблюдательны. Это не касается наших солдат, сидящих день и ночь в окопах на заставах и блокпостах, у которых от систематического недоедания и хронического недосыпания защитные рефлексы сводятся на нет и появляется апатия к самому существованию.
А вот если ты хочешь жить и постоянно перемещаешься, имея целью как можно круче досадить врагу, да при этом неплохо питаешься, вовремя моешься и вообще творчески функционируешь, твоя наблюдательность обостряется до крайности. В противном случае будешь перемещаться очень недолго — война не прощает невнимательности.
Беслан воевал более полутора лет и до сих пор сумел остаться в живых. Это показатель. Значит, он отнюдь не олух, и наблюдательность ему присуща.
Беслан был у себя дома, в мирном селе, расположенном на договорной территории, вход и выход которого охраняли вооруженные соплеменники. Опасаться здесь ему было совершенно нечего. Он не бог весть какая шишка, чтобы за ним охотились спецназовцы или иные типы той же ориентации.
Значит, он не станет орать дурным голосом, когда увидит мое сооружение в действии, а спокойно пойдет и посмотрит — что это за штука такая странная появилась невесть откуда? Во всяком случае — должен пойти, потому что любопытство — это такая вещь, из-за которой в разное время совсем неслабые головой ребята оставались без нее — история так утверждает.
Таким образом, осталось лишь ждать, когда Беслан пойдет в сортир, заметит мой семафор, выказав незаурядную наблюдательность, затем продемонстрирует самоуспокоенность и добровольно отправится удовлетворять свое закономерно возникшее любопытство. И еще нюансик: остается лишь надеяться, что при всем при этом более никто в селе на мой семафор не обратит внимание и, в свою очередь, не попрется ко мне в гости.
Вот так. Если я хреновый психолог и что-то недоучел, то придется изобретать новый план и лихорадочно принимать скоропалительные решения, а это не в моем характере.
ГЛАВА 8
Ожидать пришлось довольно долго. Между делом подул северо-западный ветер, который очень некстати пригнал из-за Сунженского хребта пышные облака.
Я с тревогой посмотрел на небо и скоропалительно пообещал Богу — покровителю погоды, что если он в настоящий момент не станет валять дурака, то я после этой экскурсии совсем перестану предаваться излишествам: брошу пить, курить и так далее. Если останусь в живых.
Покровитель моим мольбам внял — облака величественно обходили светило стороной, мягко касаясь его краев своими пушистыми боками и в целом для осуществления намеченного плана помех не создавали.
За время наблюдения сортир посетили три члена семьи (дитя из-за забора не просматривалось), а пожилой мужик, изрядно прихрамывающий, по всей видимости, отец Беслана, аж два раза.
В 17.24 из-за угла дома появилась верхняя треть Беслана. Он не спеша проследовал к сортиру, скрывшись в котором, перестал быть доступным на некоторое время моему взору.
Облизнув моментом пересохшие губы, я отрегулировал дыхание и заставил себя расслабиться. Спустя три минуты наблюдаемый возник в проеме отворившейся двери сортира и на некоторое время застыл на месте — по всей видимости, объект заправлял штаны.
Лицезрея в бинокль, я теперь мог в деталях рассмотреть лицо Беслана. Да, вне всякого сомнения, это был он — парень в тюбетейке с полароидного снимка.
— Ну же, красавец, посмотри-ка, какая штука у меня тут! — пробормотал я и принялся дергать веревку, привязанную к нижней дыре в рукаве спецовки.
Закончив заправляться, объект закрыл дверь сортира и двинулся к дому, повернувшись ко мне левым боком.
От сортира до угла здания было что-то около 12 метров — пока «дух» преодолевал это короткое расстояние, я отчаянно дергал веревку и невнятно ругался — уговаривал посмотреть в мою сторону. Начхав на мои потуги, Беслан преспокойно зашел за угол и исчез из поля зрения.
Уффф! Выпустив воздух, я обеспокоенно посмотрел на небо, затем на часы и от всей души пожелал своему поднадзорному принять на грудь хорошую дозу качественного домашнего вина. И чем скорее, тем лучше.
Отложив бинокль в сторону, я высунул над краем воронки полголовы и оглядел подножие холма, еще раз оценивая правильность выбора места для засады. Вроде бы все нормально, хотя можно было бы и… Домыслить я не успел, так как периферийное зрение зафиксировало какую-то незапланированную активность в секторе наблюдения.
Глянув на подворье объекта через бинокль, я обнаружил, что в промежутке между домом и сортиром оживленно размахивает руками какой-то вообще посторонний дед — скорее всего сосед (его я ранее на подворье не наблюдал) и тычет пальцем в мою сторону. Беслан стоял рядом и в упор смотрел на меня (прекрасный бинокль у Тэда, эффект присутствия — от винта!).
Ухватив веревку, я привел семафор в действие и телеграфным шифром выдал набор стандартных сигналов: «Все в норме. Какие будут указания? Повторите», — на тот случай, если Беслан вдруг владеет азбукой Морзе.
Насмотревшись на мое семафорство, подконтрольный почесал затылок и вместе с дедом скрылся за углом дома. Вот оно!
Метнувшись обеспокоенным взором по близлежащим усадьбам, я не обнаружил более наблюдательной активности, оборвал рукав, обнажая зеркало, и, выбравшись ползком из своего укрытия, в буквальном смысле скатился к месту, запланированному для засады.
Притаившись в кустах, я осмотрел видимую отсюда оконечность села и попенял себе за утрату профнавыков. Дед, старый пердун, заметил мое семафорство, а вот я его не обнаружил, хотя очень тщательно осматривал через бинокль близлежащие дворы. Вот это прокол…
Минут через десять из-за крайнего дома показался вооруженный автоматом Беслан и направился в мою сторону.
Все было правильно. Поднадзорный никого с собой не пригласил — он шел один, без опаски, периодически бросая взоры на торчавший посреди склона семафор, и весь его вид выражал живейшее любопытство.
— Молоток, красавчик! — похвалил его я. — Только вот автомат ты напрасно взял. Зачем тебе автомат в мирном селе? Хотя в данный момент без разницы — с автоматом ли, без — самое главное, мой хороший, что ты вообще вылез.
Высказавшись подобным образом, я еще раз промерил взглядом расстояние, повязал на лицо косынку и, ухватив конец веревки, начал разминать мышцы ног.
Добравшись до зарослей кустов на опушке, Беслан на секунду остановился, осматриваясь, и двинулся по тропе. Молодец, верно мыслишь — по тропе, конечно, лучше, чем ломиться через заросли, рискуя нарваться на забытую кем-то растяжку.
Обернув веревку вокруг запястья, я выбрал слабину и чуть-чуть натянул ее, чтобы рывок получился коротким. Беслан неторопливо двигался по тропе, глядя под ноги, — до моего сооружения ему оставалось пройти метров двадцать.
— Давай, давай, не отвлекайся, паря, — подбодрил я его и принялся разминать кисть правой руки, одновременно разгоняя организм дыхательным упражнением.
Это только в кино вы можете наблюдать, как какой-то там тип крадется по лесу, держа в руках взведенное оружие, и вдруг из кустов выскакивает ловкач — совсем без оружия, но страшно подготовленный — и одним движением обезоруживает того, который крадется. Это лажа, ребята, — для такого трюка необходимы идеальные условия: мягкая трава, скрадывающая шорох движения, отсутствие хрустких веток, кустов и вообще всего, что может вызвать шум, а также хорошо замаскированное место.
Это фэнтэзи. В реальном лесу каждое движение вызывает изрядный шум, а непосредственно у тропы, как ни странно, природа не оборудует хороших мест для засады на расстоянии одного прыжка. А потому, даже если вы являетесь обладателем сразу шести черных поясов по различным видам боевых искусств и состоите в близком родстве с Брюсом Ли, — ни в коем случае не пытайтесь в нормальном чеченском лесу голыми руками обезоружить крадущегося по тропе со взведенным автоматом мужика, который умудрился за полтора года войны остаться живым и невредимым. «Дух» при любом раскладе и независимо от состояния атмосферного давления успеет сделать из вас дуршлаг, так как мгновенно повернет ствол в направлении источника шума с одновременным нажатием на спусковой крючок. Вот так. Поэтому единственный способ захватить вооруженного чеченца голыми руками в лесу — это отвлечь…
Беслан приблизился к сооружению и повернул лицо в мою сторону. Ух, волчара! Как будто чует! Он обеспокоенно шевельнул ноздрями. Я мгновенно вспотел и порадовался, что позаботился натянуть на лицо косынку с прорезями для глаз, изготовленную накануне из запасной футболки. Нас разделяло что-то около шести метров — на таком расстоянии он, повернувшись в мою сторону, обязательно бы рассмотрел незамаскированное лицо: я-то его вижу хорошо! Встревоженно понюхав воздух, Беслан пожал плечами и сделал по тропе два шага, пересекая установленный мною незримый рубеж.
Оппп!!! Я резко дернул за веревку и, зафиксировав результат, рванулся через кусты к поднадзорному. Устройство сработало. Накануне я довольно долго прочесывал окрестности, прежде чем обнаружил это сгнившее бревно — в меру толстое, кривое, с узловатым комлем. С трудом доперев его к месту засады, я пристроил бревнышко к стволу клена и несколько раз ходил туда-сюда по тропке, поправляя сооружение — так чтобы оно не бросалось в глаза при движении от опушки в глубь леса.
Результат вышел что надо: теперь «дух» на шумы не реагировал совсем — он лежал на тропе, держа в объятиях комель внезапно соскочившего бревна, и не подавал признаков жизни.
Стащив с поднадзорного бревно я убедился, что он дышит, и облегченно вздохнул: однако же ваш покорный слуга неслабый математик — все рассчитал как надо, впритирочку.
Зашвырнув автомат подальше в кусты, я залепил Беслану рот пластырем, связал руки за спиной и, взвалив его наподобие куля на плечо, быстро двинулся прочь от села — в противоположную сторону от нашей машины, в которой меня поджидал дисциплинированный Тэд.
Попетляв меж лесистых холмов, я приглядел местечко неподалеку от глубокой лужи и аккуратно опустил пленного на траву. Беслан пришел в себя и начал ворочаться, ошалело таращась на меня.
Обыскав связанного, я ничего интересного не обнаружил, кроме большого ножа в чехле. Настоящий горец! Из дому вышел на пять минут, а клинок не забыл прицепить. Проверив прочность узлов на веревке, стягивающей пленнику руки, я на всякий случай спеленал ему ноги и, быстро собрав сухих веток, запалил костер. Когда пламя набрало силу, я снял с Беслана рубаху, разрезав ее ножом на спине и стал разгонять дым — мало ли чего, вдруг кто-нибудь заинтересуется появившимся меж холмов дымком. Разгоняя дым, я смотрел на мерзавца и тяжко размышлял. Он, подонок, еще не вполне осознал ситуацию, а потому моих размышлений не замечал — только что-то мычал и зверовато таращился.
Да, я собирался пытать пленного, тем самым грубо нарушая положения кодекса комбатантов[6]. У меня просто не было иного выхода.
Разумеется, я мог бы побеседовать с Бесланом обычным способом и спросить его: куда вы подевали мою супругу? Очень возможно, что в ответ он бы сказал правду — сведения эти не составляют особой важности и ни для кого не несут в себе угрозы. На первый взгляд. Подумаешь, важная птица, какая-то славянка, одна из множества подвергшихся подобной участи. Да пожалуйста, — на, забирай, мы уже попользовались… Стоит ли скрывать такую информацию перед лицом возможной смерти?
Однако у меня были изрядные сомнения по поводу истинности показаний, которые предстояло дать Беслану. Во-первых, сообразив, что от него хочет внезапно свалившийся агрессор, «дух» может соврать, понимая (если не дурак), что после такого допроса оставлять его в живых мне ни в коем случае не стоит. Ну, а коли так — вот тебе, получи дезу!
Во-вторых. Если подонок местами умный, он сразу сообразит, что может рассчитывать остаться в живых лишь в том случае, если предложит мне версию, предполагающую его обязательное участие в моем предприятии. Например, скажет, что место нахождения интересующей меня женщины знает только он один, а объяснить, как туда добраться, толком не может. Вот проводить — так это запросто, это можно. И проводит — прямиком в лапы какого-нибудь сторожевого поста «духов»…
Меня такой расклад не устраивал — слишком много было поставлено на карту.
Дождавшись, когда образовались качественные угли, я положил нож Беслана кончиком в костер и потерянно ухмыльнулся, пожав плечами. Неожиданно меня посетила совершенно посторонняя и, казалось бы, никчемная мысль, сравнение, навеянное ситуацией. Вот ведь как интересно — нас практически ничто не отличает от наших диких предков: компьютеры, роботы и космические исследования — это так, мишура, напускное обличье. Сущность остается одна, она равновелика, как у кроманьонца, забившего какого-нибудь мамонта много веков назад, так и у оператора ракетной установки на пороге XXI века.
В прошлом году ранней весной под Мачкой-Артаном мои бойцы выследили душманского снайпера, который в течение недели уложил 17 человек из танкового батальона, обеспечивавшего размещение тактической группировки, в том числе и комбата.
Тогда получился небольшой инцидент: танкисты отобрали снайпера у моих пацанов — те не стали рубиться, свои же ребята… Снайпер при ближайшем рассмотрении оказался русской бабой лет тридцати. Она сказала, что родом из-под Липецка, беспрестанно плакала и умоляла отпустить ее. Типа: больше никогда так делать не будет, дети у нее малые и вообще простите засранку, бес попутал.
Ну вот, отняли танкисты бабу, утащили к себе на позиции, а когда заявились фээсбэшники, чтобы забрать пленную, им заявили — только попробуйте, суньтесь! Раскатаем ваш злосчастный «фильтр» к гребаной матери по бревнышкам! Я потом высчитывал — танковая пушка как раз бы до того «фильтра» добила. Вполне мог возникнуть повод для большой перестрелки — такие штуки бывали, это все знают.
Фээсбэшники — люди опытные, в разных переделках бывали. Потоптались, поругались и махнули рукой — не было печали из-за какой-то мрази дикий скандал устраивать. Короче, убрались восвояси.
Весь день снайперша была у танкистов на позициях — только вопли оттуда долетали. Что они там с ней творили, я полагаю, не надо объяснять. А ближе к вечеру танкисты вытащили пленную из блиндажа, прицепили тросами за руки и за ноги к двум танкам и завели моторы…
Помнится, я тогда в запальчивости попытался воспрепятствовать этому делу — чуть было в рукопашную не бросился на «мазуту»[7]. Однако их ротный, что остался за комбата, наставил на меня автомат и тихо так сказал:
— Сыч, а ты видел ее винтовку, а? Видел?! У нее ж, у суки, на прикладе сорок девять зарубок… Сорок девять, Сыч!!! Сорок девять гробов… А у «бати» нашего жена без хаты да без работы, и трое пацанов-дошколят остались…
И глянул на меня таким взором! Ничего гуманного в том взоре я не обнаружил — выжженная пустыня и боль… В общем, рванули танки в разные стороны, только клочья полетели…
Я глянул на раскалившееся лезвие ножа и зябко передернул плечами. Когда-то, очень давно, древние славяне наиболее отличившихся татей предавали размычке — раздирали лошадями, скачущими во весь опор. А еще эти самые древние, когда возникала нужда, пытали пленного врага раскаленным железом, чтобы добыть правдивую информацию о его намерениях, силах и средствах… С той поры минуло немало веков, и мы сейчас живем вроде бы в цивилизованном обществе… Да уж!
После того, как я подтащил Беслана к луже и пару раз макнул его головой в стоячую воду, он окончательно пришел в себя и, по-видимому, слегка разобрался в ситуации.
Отфыркиваясь ноздрями, пленник ненавидящим взглядом смотрел на меня и громко мычал — видимо, хотел что-то сказать. Достав свой нож, я аккуратно выстриг на пластыре небольшое отверстие — как раз, чтобы подопытный мог отчетливо шептать, после чего подтянул пленника к огню.
— Извини, парень, — обратился я к Беслану по-чеченски, — придется тебя немного обидеть, — после чего мой клиент прошипел через дырочку:
— Ты что?! Ты кто?! Что тебе надо?
— Надо, надо, сейчас увидишь, — продолжил я уже по-русски. — Вот тут у меня есть один занимательный снимок — погляди-ка, козлик. — Я извлек из кармана фотографию моей жены, поставил ее на землю, прислонив к камню, и, перевернув пленника на живот, ухватил его за волосы, зафиксировав лицо в тридцати сантиметрах от снимка. — Смотри, парень. Внимательно смотри! — посоветовал я Беслану. — И вспоминай. Только хорошенько вспоминай, чтобы ненароком чего не напутать! — Проинструктировав распластанного на земле врага подобным образом, я ухватил его нож, наполовину торчавший из костра, и аккуратно приложил острие к первому шейному позвонку, слегка надавив сверху.
Беслан страшно рванулся и громко замычал. Я сильнее надавил на нож и прижал конвульсивно содрогавшуюся спину коленями. В воздухе сильно запахло горелым мясом и жженым волосом.
— Вспоминай, мой хороший, вспоминай, — подбодрил я пленника, глядя на часы. Чтобы не допустить передозировки, надо проводить сеанс в несколько приемов по пятнадцать секунд, не более, иначе человек может умереть от болевого шока. Пятнадцать секунд истекли — я отнял нож от Беслановой шеи и уложил его обратно в костер.
Тело Беслана сотрясалось от рыданий — нет, я не специалист в области пыток и ранее такими вещами не занимался. Просто я в совершенстве знаю расположение акупунктурных точек на человеческом теле, могу лечить иглотерапией и прижиганием — отсюда и небывалая эффективность при первом же воздействии. Однако подонку здорово досталось, решил я, принюхавшись. На фоне «аромата» жженого волоса явственно ощущался резкий запах свежего дерьма.
— Да ты, никак, обосрался, бедолага! — Я отпустил пленного и слез с его спины. В штанах Беслана явственно прослеживалось солидное прибавление. — Вот он, обед-то, весь вышел. Ох ты, ичкерский волк, — укоризненно попенял я скрючившемуся пленнику, который дрожал и прятал лицо в траву, вытирая обильно проступившие слезы. — Наверно, тебе никогда раньше не делали так больно, козлик, — выдвинул я предположение и, достав из костра успевший вновь накалиться нож, поднес его к глазу пленного, застопорив второй рукой дернувшуюся назад кудлатую голову. — Куда вы дели эту женщину?! — быстро спросил я. — Ну, быстро! Соврешь — выколю глаз. Считаю до трех. Раз!!!
— В дурдоме! Мы оставили ее в дурдоме! — скоропалительно зашептал Беслан и, крепко зажмурившись, пробормотал скороговоркой:
— Она жива, жива, жива! Мы продали ее доктору Али! Она жива, жива, жива!!!
— В каком дурдоме?! — напористо спросил я. — Который в Шелковском? А?!
— Нет, нет, у Хакана, — поспешил поправить Беслан. — Там, как в город ехать, есть дурдом. Главврач Али, она жива! Жива она!
— Когда это было? — Я отнял нож от глаза пленного — самое главное он мне сообщил, можно было больше не давить.
Судорожно вздохнув, «дух» помотал головой, стряхивая слезы, тревожно осмотрелся и прошептал:
— С неделю назад. Она там… Ну, продали ее этому Али… Там с нею будут хорошо обращаться, все с ней будет нормально…
— Так, так… Ну, а где две молодые девчонки, которых вы вместе с этой прихватили? — Я кивнул на фотографию своей жены и обратил внимание, что мой пленник заметно поскучнел. — Где те девчонки, козел?! — Я положил нож в костер — так, чтобы Беслан видел.
— Не надо, — тихо попросил пленник, и слезы вновь выступили у него на ресницах. — Не надо… Они, это… Ну, в общем, у одной кровотечение началось в дороге… Выкинули ее. А вторую с собой на базу увезли.
— Ну и как она там, на базе? — подбодрил я рассказчика, внимательно наблюдая за его лицом. — Поди, уже задолбили до смерти, да?
— Нет, нет! Нет! — поспешно возразил Беслан. — Что ты! Живет себе, работает… — и спрятал глаза. Сразу стало ясно, что соврал.
— Твари! — Я скрипнул зубами и пристально посмотрел в глаза пленника, стараясь уловить его блуждающий взгляд. Ну что ж, я расколол тебя без особых потуг. Молодой, ловкий, в меру сообразительный волк, прожил на войне довольно долго. Опытный боец. Однако наделал в штаны при первом же болевом шоке, нестойкий парниша, совсем нестойкий. Ребята, похлипче телосложением, было дело, выдерживали шутки покруче, когда попадали в плен к «духам». Если довлеющий болевой фактор ты переносишь настолько плохо, что он вытесняет из твоего сознания все посторонние мысли, то не сможешь врать во время пытки. Это все, что мне требовалось на данный момент, — полная уверенность в правдивости показаний подопытного… Так, так. Теперь надо действовать быстро. Если он начнет причитать, я не даю гарантий, что сумею это сделать.
— Ну-ка, ну-ка, — я отвел взгляд от лица пленника. — Так ты, говоришь, сделал кровотечение одной девчонке?
— Это не я, не я! — отчаянно прошипел сквозь пластырь Беслан. — Там у нас Дука есть — у него такая огромная елда! Ну, у этой бабы там хлюпать начало — насовали ей уже, так он, дурак, ну… ну-в жопу ей вдул… Так, наверно, что-то там ей повредил — кровища как хлынет! Ну и…
— Спасибо тебе, говнюк, — вполне искренне сказал я волчаре и, ухватив его нож из костра, извинился:
— Прости, но молиться не даю — не в моих правилах, — после чего аккуратно всадил нож под левый сосок молодого кобеля.
Дождавшись прекращения конвульсий, я натолкал Беслану в штаны камней, затащил труп на середину лужи и, быстро уничтожив следы кострища, направился к месту стоянки нашей машины.
Итак, задел имел место: на огромной территории, среди сотен тысяч людей я в почти безвыходной ситуации отыскал вполне реальный след своей пропавшей жены и получил какую-то надежду на то, что она жива — пусть ничтожно малую, тем не менее…
При этом я впервые в жизни убил связанного безоружного врага и даже не почувствовал каких-либо угрызений совести — будто манекен пропорол на тренировке. Тем самым я уподобился выродкам, не имеющим совести и сострадания, против которых мне приходилось бороться всю свою военную жизнь… Более того, очень возможно, что довольно скоро мне придется при аналогичных же обстоятельствах укокошить еще немало чеченцев определенной категории.
Однако вы сами в этом виноваты, ребята! Я этого не хотел!!! Ну какой черт, спрашивается, дернул вас умыкнуть жену офицера спецназа?!
ГЛАВА 9
То обстоятельство, что дурдом находился на территории, контролируемой нашей тактической группировкой, некоторым образом облегчало мою задачу. Однако оно же чуть было не внесло сумятицу в стройный план поисков и едва не подвигло меня на безрассудство.
Пока нашу машину шмонали пацаны из сводного полка милиции, в зоне ответственности которого располагался дурдом, я нервно прохаживался по обочине шоссе и безотрывно глядел на ворота психбольницы, находящиеся на удалении четырехсот метров от КПП заставы.
В этот раз процедура кропотливого досмотра меня здорово разнервировала: страшно хотелось броситься к старшему досмотровой группы и заорать: «Да свой я, пацаны!!! Там моя жена, ну что же вы!»
Поскрипев зубами, я с большим трудом сдержался и бросаться в объятия хмурых сосредоточенных бойцов не стал: во-первых, мою несдержанность могут превратно истолковать ребятишки из группы прикрытия, которые в процессе досмотра держат пассажиров на мушке, — на всякий случай; во-вторых, без представителей правоохранительных органов и местной администрации наши все равно не имеют право производить проверку лечебного учреждения. Это идиотское правило, но оно жестко выполняется, поскольку тот, кто попытается куда-либо вторгнуться в частном порядке, рискует заполучить обвинение в мародерстве — такие прецеденты уже имели место. Вот потому-то и гуляют «духи» как им заблагорассудится на подконтрольной федералам территории, шмыгая меж заставами. И так по всей группировке: стоит себе застава, обеспечивает проводку колонн по военно-полевой дороге и контроль на трассе, а рядышком, совсем неподалеку, — село или учреждение, в которые «духи» могут средь бела дня заявиться по любой другой дороге, которая никем не контролируется. Есть мнение, что такой бардак кому-то на руку, и потому никто не меняет положение дел, несмотря на то, что от этой неразберихи гибнут люди, а некоторые села — ну, например, такие, как Хамашки, приходится по несколько раз брать с большими потугами. Собрались с силами, выбили «духов», отошли и сели в двух километрах на заставе — контролируем. А «духи» перекурили и тем же вечером опять пришли в село — в нем-то никого нет! Каждый штурм населенного пункта — это куча трупов и калек как с той так и с другой стороны. Короче, беспредел…
Так вот, быстренько проанализировав ситуацию, я подавил эмоции и решил не форсировать события. Конечно, можно было бы заявить начальнику заставы, что я — такой-то, и потребовать произвести осмотр дурдома. Очень скоро из Центра подтвердили бы информацию по поводу моей персоны, и сюда прикатили бы представители Хакановской администрации, а из Грозного прислали бы парочку местных ментов. И всем гуртом поперлись бы осматривать психушку. Это решило бы все проблемы, при условии, что моя жена находится там… А если ее там нет?! Такой вариант тоже нельзя исключать, мало ли что? Так вот — если ее там нет, тогда мой чеченский вояж можно считать успешно завершившимся. Нарисовавшись единожды, забраться обратно под удобную во всех отношениях крышу британского журналиста мне не удастся никоим образом…
В дурдом нас впустили довольно безболезненно и весьма радушно приняли, но перед этим Тэд довольно долго пытался через меня внушить дородному главврачу Али, заросшему до самых глаз бородой, что мы — международные журналисты. Поэтому он просто обязан принять нас со всем радушием и кавказским гостеприимством. В ответ Али резонно возражал, что, дескать, еды у него нет — война, мест тоже нет, и вообще не положено нормальных к психам пускать.
Закончилось сие препирательство тем, что я, махнув рукой на щепетильность Тэда, вручил Али 100 баксов: заведующий тут же расплылся в улыбке и пообещал все организовать на высшем уровне. Британцу мой жест не понравился, и я долго влиял на него — если бы понадобилось, так я бы и догола разделся, лишь бы нас тут приютили. Англичанин надулся и некоторое время пыхтел: как же, его, маститого журналиста и литератора с мировым именем, заштатный врач не пожелал пустить в какой-то вшивый дурдом на 50 коек!
— Это тебя в первом селе разбаловали, — сказал я коллеге. — Не думай, что если ты британец, так здесь тебя будут в задницу везде целовать. За все надо платить. Скажи спасибо, что вообще еще самостоятельно перемещаешься, а не сидишь в каком-нибудь вонючем подвале и не ожидаешь, когда за тебя внесут выкуп! — Так вскользь пошутил я, пытаясь смягчить Тэда.
После вручения ста баксов главврачу в дурдоме моментально образовалась отдельная палата с высокими сводчатыми потолками, накрахмаленным бельем на широких пружинных матрацах и душ неподалеку — все, как в лучших домах.
Подавив острое желание прямо с ходу броситься переворачивать вверх дном все подряд в поисках Светланы, я на автопилоте принял душ, побрился и проследовал в кабинет заведующего клиникой, где для нас накрыли обед. Убей меня Бог, если я помню, что тогда было на обед. В процессе работы челюстей я изо всех сил старался иметь непринужденный вид и ничем не выдать своего волнения.
Главврач Али, который удостоил нас чести присутствовать за столом, похоже, меня не вспомнил: имидж, он здорово влияет на обличье. Переоденьте парня в цивильный костюм, побрейте его, легкий акцент — и вот вам уже не придет в голову идентифицировать этот облик с пропыленным мужиком усталого вида, в потрепанном «комке» и с волчьим взором на обветренном лице…
Да, как ни странно, с хитрозадым Али я также ранее встречался — весьма мимолетно, но тем не менее…
В мае прошлого года мы гонялись по здешним овсяным полям за чеченским сапером, который пакостил на маршруте движения наших колонн, и преследуемый в конечном итоге вывел меня на Али.
Накануне в промежутке между заставами подорвалась одна машина, и наши инженеры, расчищая колонный путь, наряду с тремя настоящими «ТМ»[8] обнаружили 38 консервных банок, к крышкам которых был привязан телеграфный провод. Банки были установлены по всем правилам саперного искусства, как противотанковые мины.
Добросовестный инженерный начальник так и не сумел допереть, что же сие означает, и по простоте душевной доложил по команде все, как есть.
Наше начальство похихикало немного, но распорядилось — а ну-ка, орлы, поймайте этого идиота. Мы вычислили его уже на следующее утро и очень долго гонялись за ним на бээрдээмке по овсяным полям — он, сволота, клал прибор на очереди, которые ложились впритирочку с обеих сторон, и, как горный козел, скакал по балкам, вскрикивая и махая руками.
В конечном итоге мы его все же отловили и на первый же обычный в такой ситуации вопрос идиот напыщенно заявил:
— Я боец Ичкерского сопротивления! Я сапер-профессионал! Устанавливаю мины на колонных путях федеральных войск! Смерть российским оккупантам! — И заорал дурным голосом:
— Аааалллллх акбаррр!!! Вуаааллахх акбар!!!
Мои пацаны, естественно, слегка его помяли, после чего чеченец орать прекратил, попросил закурить и доложил, что в дурдоме у него перевалочная база, а командир их отряда доктор Али. Ну что ж, тут все было ясно, соблюдать положенную в случаях с поимкой «духов» процедуру было бы по меньшей мере глупо.
Подкатив на БРДМ к воротам дурхауса, я вызвал заведующего, торжественно вручил ему психа и слегка попенял на плохую систему изоляции пациентов. Али слегка пооправдывался, ссылаясь на отсутствие персонала, а когда я в упор спросил:
«А откуда это у вас такой шустрый пациент со столь специфическим отклонением, а?» — доктор изрядно покраснел той частью лица, что была свободна от бороды, и пробормотал что-то невразумительное. Типа: «Давно это уже, еще до войны, ага, точно до войны поступил!» И показалось мне тогда, что врет доктор, хотя мимика лица его не выдала — оно у него, как камень, поросший обильным мхом.
Отъезжая от ворот дурдома, я ощутил пристальный взгляд Али — казалось, он просверлит дырку на моем затылке. Я обернулся — доктор поспешно отвел глаза и скрылся за воротами. Вот, собственно, и все. Давать информацию особистам я не стал — мои подозрения не являлись основанием для проверки дурдома на предмет обнаружения каких-либо ухищрений, нужны более веские основания. Конечно, можно было настоять на своем, но не хотелось рисковать. Ошибешься один раз, потом тебе никто не будет доверять, скажут — а, это тот самый балабол, что дал дезу по хакановскому психушнику! Пакостей от этого дурдома за весь военный период не было — ну и ладно, живите себе со своими недомолвками! Благоденствуйте…
Да, похоже, заведующий, он же главврач, меня не вспомнил — хотя и посмотрел пару раз более пристально, чем положено хозяину смотреть на впервые встретившегося ему гостя, который, между прочим, платит валютой.
С трудом дождавшись окончания обеда, я не счел более возможным сдерживаться и решил попытать счастья в прямолинейной атаке, безо всяких ухищрений.
Сыто икнув, я перекинулся с Тэдом парой ничего не значащих фраз, изобразил похотливый смешок и доверительно сообщил хозяину: все-то, мол, нам у вас нравится, все-то у вас хорошо — ну, подумаешь, война мал-мал! Зато природа великолепная, люди добрые, отзывчивые, гостеприимные, еда классная… Вот только одно-единственное неудобство: две недели в дороге, а ни одного публичного дома! Ведь без женской ласки и озвереть можно в одночасье! Хи-хи-хи… Ну что за дикость, а? Ни одного борделя… Вот мы, например, там, у себя в Британии, привыкли, чуть только эрекция наметилась мало-мальская — шасть в бордель — и все, ноу проблем! У нас, мол, европейских народов, что ни хаус или билдинг — так обязательно публичный дом со всеми вытекающими… А то, мол, два здоровых мужика, да при цветной капусте, а похоть свою реализовать никак не получается. Нехорошо!
Распространяясь подобным образом, я вдруг почувствовал себя крайне неуютно: ощутил внезапно, что главврач — не мой объект. То есть я привык иметь дело с типами здоровыми и кровожадными, у которых основные инстинкты обострены до чрезвычайности, и, вполне естественно, сфера чувственного восприятия преобладает над умением мыслить абстрактно. Эти люди более похожи на зверей: ловкие, сильные, чуткие, но крайне ограниченные рамками специфики своего образа жизни. В докторе явственно ощущался мощный интеллект и глубокая проницательность. Мне даже не по себе стало, когда я напоролся на его всепонимающий взгляд.
Завершая свой детский лепет с ненатуральным акцентом, я задницей почувствовал, что доктор давненько раскусил мою фальшь и теперь с интересом ожидает окончания спектакля, ухмыляясь про себя самым издевательским образом.
Выслушав инсинуации по поводу публичных домов, Али улыбчиво посмотрел на меня и, покачав головой, изрек:
— Возможно, кто-то по дороге сказал вам, что у меня здесь публичный дом… Хм! Это заведомая чушь! Можете плюнуть тому в рожу, кто это сказал… — Выслушав мои заверения по поводу необоснованности его подозрений, Али невозмутимо пожал плечами и заявил:
— Ну что ж, слава Аллаху, что никто такого не говорил… Увы, я ничем вам не могу помочь. Возможно, я не исключаю такого варианта, где-то в Чечне и есть подобного рода заведения, но… Ведь мы народ высокой нравственной чистоты и всячески искореняем блуд. Так что придется вам в процессе вашего круиза запастись терпением… Либо самоудовлетворяться вручную. Кстати, как медик, я вам настоятельно рекомендую последний способ — в вашем положении он наиболее приемлем. Угу… А сейчас я желаю вам хорошо отдохнуть. У меня дела. Если вам что-то будет нужно, можете обратиться к моему завхозу, его зовут Рустем. У него вы можете обнаружить некоторые странности в поведении, но не обращайте особого внимания. Он из выздоравливающих, он… вполне нормален. Знаете ли, нет персонала, в больнице осталось двадцать три пациента, платить нечем даже минимальному составу, угу… Вот мы с завхозом и управляемся сами. — Замолчав, доктор громко постучал вилкой по тарелке: спустя минуту в дверном проеме возник худющий мужик за пятьдесят, с бегающим взором, загорелый, как африканец. Всмотревшись в его личину, я чуть было не звезданулся со стула. Это был сапер-идиот, которого я отловил в мае прошлого года за установкой консервных банок!!! Вот так завхоз…
— Сегодня Рустем ночует здесь, — объяснил нам доктор и обратился к завхозу по-чеченски:
— Проводи гостей, парень. А потом подойдешь ко мне, только побыстрее…
Сопровождаемые завхозом, мы отправились в палату и, оставшись там наедине, некоторое время обсуждали ситуацию. Я был близок к нервному срыву и уже хотел было, наплевав на последствия, немедля произвести в этом бардачном заведении высокой нравственной чистоты тривиальный обыск, придушив между делом проницательного доктора и идиота-завхоза, но Тэд очень своевременно высказал трезвую мысль о том, что доктор вот-вот отчалит домой и можно будет попытаться решить вопрос с завхозом, не прибегая к телесным повреждениям.
Спустя минут двадцать доктор действительно отчалил: я слегка задремал, в нервном ожидании истощив свои силы, и вздрогнул, проснувшись от скрежета ржавых воротных петель.
Выглянув в окно, я обнаружил, что «Волга» Али выехала за территорию, а Рустем задвигает ворота на место, оживленно напевая себе под нос.
Выскочив на улицу, я обогнул корпус и, столкнувшись лицом к лицу с быстро перемещающимся в направлении второго корпуса завхозом, ухватил его за руку и, скорчив заговорщицкую рожу, спросил с сильным акцентом:
— Хочешь заработать сто баксов, а? Хочешь?
Рустем пару раз хлопнул ресницами, и на его высохшем лице обозначилась легкая степень озабоченности. Пару раз безуспешно дернув свою руку, зажатую моей железной дланью, он плаксиво крикнул:
— Пусти, дяденька, пусти! Я должен работать!
— Я тебе дам сто баксов, — медленно проговорил я по слогам и ласково улыбнулся. — Ну? Сто долларов! Хочешь?
— Гы! Сто долларов, — Рустем вдруг расплылся в широченной щербатой улыбке и пустил слюну. — Гы! Дай!
— Давай так, — я опять заговорщицки подмигнул и отпустил руку завхоза. — Мы хотим трахаться, понятно? Трахать-ся, — я изобразил движение сильно спешащего лыжника и скорчил блаженную гримасу. — Ясно?
— Гы! Трахаться! — Рустем осклабился и тоже пару раз дернул руками, боднув воздух костлявым тазом. — Трахаться! Хорошо!
— Ну вот, — я похлопал завхоза по плечу. — Ты нам дай хорошую бабу, а мы тебе дадим сто баксов. Бабу на полчаса. И — сто баксов. И — никому ни слова. Идет?
— Идет! — Рустем согласно закивал головой, затем испытующе уставился на меня и вдруг спросил:
— Ты военный, да? Ты русский, да?
Я аж поперхнулся. Интересное кино! Как-то один знакомый психоаналитик сказал мне между делом, что шизоиды обладают повышенной чувствительностью и в некоторых случаях даже слабо выраженным даром прорицания… Так, так… Черт, насчет памяти шизоидной я не припоминаю — что там они помнят, что не помнят… Да, вот это залепуха! На практике с таким вот проявлением я столкнулся впервые.
— Ну что ты, что ты! Что ты, Рустемчик! — Я ласково погладил завхоза по спине и взял его под руку. — С чего ты взял, что я военный, да еще и русский, а? Тебе кто-то сказал? Или ты меня еще где-то видел?
— Ха! — завхоз высвободил руку и погрозил мне пальцем. — Ты, когда стоишь, постоянно засовываешь большие пальцы рук под мышки, — сообщил мне завхоз и лукаво шмыгнул носом. — Гы! Так делают военные — они пихают пальцы под лямки разгрузки, — Рустем плутовато хихикнул и причмокнул губами. — Ты шпион, да?
— Я журналист, понятно? — Я изобразил в воздухе вращательное движение и чуть было снова не поставил большие пальцы рук под мышки — черт, действительно, как это так просто можно проколоться! Идиот, идиот — а узрел!
— Я постоянно ношу кинокамеру и потому привык поправлять ремень, — пояснил я завхозу. — Кино, понимаешь, телевизор. Ясно?
— Ясно, — Рустем опять шмыгнул носом. — Бабу, говоришь?
— Бабу, бабу, — подтвердил я. — Доктору — ни слова.
— Ни слова, — подтвердил Рустем и пригласил жестом следовать за ним. Дойдя до последнего, шестого по счету, корпуса, расположенного в самом конце обширного дурдомовского двора, Рустем показал на дверь. — Туда, они там…
Войдя в корпус, я обнаружил, что справа по узкому коридору имеются восемь обитых жестью дверей — посреди каждой двери был застекленный глазок диаметром сантиметров в двадцать.
— Смотри, выбирай, — предложил Рустем. — Кто понравится, скажи.
Я судорожно сглотнул и молча покивал головой — слова не мог вымолвить. Сердце мое застучало, как большой барабан на полковом разводе. Сделав длинный выдох, я приник оком к «глазку» первой по счету двери. В палате находились две женщины, закутанные в черные платки. Они сидели на голых матрацах, брошенных прямо на пол, и молча чего-то месили в большом тазу. Я стукнул по двери пальцами — женщины одновременно повернули ко мне лица… Нет, это были какие-то зрелые дамы неопределенной национальности — моей женой тут даже отдаленно не пахло.
Я перешел к следующей двери, затем к третьей, затем далее… Не было моей супруги в этих скорбных пенатах.
— Слушай, а больше у вас никого нет? — обратился я к Рустему. — Это все женщины? Или где-нибудь еще есть?
— Это все, — подтвердил завхоз и изобразил недоумевающий жест. — А что — тебе никто не понравился? Совсем-совсем?
— Ну, в общем-то… — я пожал плечами. — А вот один парень из Хамашек мне говорил, что якобы у вас тут есть такая красивая блондинка — ну, длинноногая такая… Недавно привезли, вроде… А?
— Говорил? — подозрительно переспросил завхоз и нахмурился. — Кто говорил?
— Говорил, говорил! — уверил его я и подмигнул. — Уж я-то все про это дело знаю!
— Это тебе Лема говорил, наверно, — завхоз неодобрительно крякнул и покрутил засушенной башкой. — Да, была блондинка, была… Только три дня назад ее Али отдал Вахиду. Вахид хорошие бабки дал, ага…
— Жаль, очень жаль, — я постарался выговорить это спокойно, а у самого от волнения чуть зубы стучать не начали. — Хотелось бы ту блондинку, да… Вот, говорит, такая красавица, такая пригожая…
— Ага, красивая, гла-а-адкая такая, — подтвердил завхоз и, смачно причмокнув губами, закатил глаза. — Вахид дал за нее двадцать тысяч долларов доктору, я видел…
— Это который Вахид, Бектаев? Из Мачкой-Артана, да? — придурковато вставил я. — Я его знаю, это журналист, мой коллега.
— Тцххх!!! — презрительно фыркнул Рустем и негодующе всплеснул руками. — Какой журналист! Ты что! Вахид — командир отряда, под Хатоем у него отряд, ага.
— Не знаю такого, — я покачал головой. — Первый раз слышу.
— Ну-у-ууу! — удивленно протянул завхоз. — Вахида Музаева не знаешь? Ну ты даешь, шпион! Гы-гы!!!
— Ладно, Рустем, — пресек я негодование сапера-идиота. — Вахид так Вахид. Все, спасибо тебе.
— А что — никого брать не будешь? — На узком лице завхоза обозначилась озабоченность. — Возьми кого-нибудь — деньги дай… Деньги обещал?
— Обещал. — Я согласно кивнул головой и поморщился демонстративно. — Но что-то они мне не нравятся — грязные какие-то, нехорошие… И потом — они же дуры, вдруг кусаться начнут или брыкаться — нет, не стоит.
— Э-э-э-э, дорогой! — Рустем успокаивающе выставил вперед худосочную пятерню. — Ты бери, бери. Я ее помою, укол поставлю — я умею, доктор научил, два часа совсем сопротивляться не будет, будет только ха-ха ловить! Гы! — У завхоза из уголка рта обильно высочилась слюна. Громко втянув ее обратно, он отер губы и вдруг добавил этак умудренно:
— Дура-то она дура. Однако это она на голову дура — все остальное-то у нее нормальное.
— Слушай, а вот ту блондинку, ну, которую продали Вахиду — ты ее мыл, уколами колол? — спросил я и замер, напрягся, хотя тут же понял, что зря спросил — ни к чему мне это знать!
— Ага, мыл, колол, — завхоз покивал головой. — Обязательно колол — очень дикая! Тут праздник был — пра-а-азд-ник! К доктору много друзей приезжали — все хотели попробовать! Ай-ай-ай — сла-а-адкая баба, ой, сла-а-адкая!
Я отодвинулся от завхоза — еще чуток и не сдержусь, задушу козла!
— Ладно, хорош! — хрипло выговорил я и сделал длинный выдох. — Хорош… На тебе сто баксов — только доктору не говори, что водил меня сюда. Доктор-то сказал, что нет у вас баб.
Приняв банкноту, Рустем бережно уложил ее в карман рубашки и заговорщицки подмигнул мне.
— Не скажу доктору. Пусть тайна будет…
Прибыв в нашу палату к успевшему загрустить британцу, я плюхнулся на койку и, закрыв глаза, некоторое время лежал без движения. Тэд что-то спросил меня — уже и не помню, я не отвечал — боялся расплакаться. Жена моя была в этом заведении всего три дня назад, и с ней тут забавлялись все, кому не лень… Если бы я только знал об этом, я не валял бы дурака, выслушивая столько времени всякую чушь от чеченских стариков, не выслеживал бы Беслана, а отправился бы прямиком сюда, и все проблемы бы разрешились! Если бы знать…
Повалявшись без движения некоторое время, я взял себя в руки и сообщил Тэду:
— Давай укладываться спать, старина. Завтра нам раненько в путь. Ты, помнится, хотел побывать на базе у боевиков? Если я не ошибаюсь, очень скоро тебе предоставится такая возможность…
ГЛАВА 10
В последнее время я, как правило, сплю неважно, скорее дремлю с перерывами. При этом мне видятся какие-то дурацкие, ничем не обоснованные сны.
В этот раз мне приснился холодец, сваренный моей бабкой (царство ей небесное!). Она разливала его по плошкам, когда я, чумазый и голодный (совсем еще юный), приперся с улицы домой. Жмурясь от восторга, я вдыхал аромат восхитительного варева, изрядно начиненного чесноком. Когда мой грязный нос оказался в опасной близости от ватерлинии в самой большой плошке, бабка решила вмешаться в процесс намечавшейся дегустации и отвесила мне изрядную оплеуху…
…Выйдя из дремотного состояния, я осторожно раскрыл глаза. Надо мной возник какой-то тип, от которого разило чесноком, — он прерывисто дышал и за то время, что я хлопал ресницами, всматриваясь в темноту, успел пару раз нервно сглотнуть, ощутимо екнув дернувшимся взад-вперед кадыком.
Итак, сознание мое вернулось в наше измерение и, зафиксировав мощное отклонение от нормы, мгновенно включило механизм объективного восприятия и анализа окружающей действительности, который у боевой машины по прозвищу Сыч отлажен идеально и моментально адаптируется к любым ситуациям…
Пощечина повторилась — на этот раз она оказалась более смачной. Я понял, что меня пытаются разбудить, но информация для принятия наиболее рационального решения пока что была недостаточной — требовалось еще минимум несколько секунд.
Протяжно замычав, я почмокал губами и остался пребывать в неподвижности. Так-так… В палате ощущался сильный запах хлороформа — в противоположном углу, у кровати Тэда, тихо возились, судя по дыханию, еще двое.
Третья оплеуха была еще крепче, чем первые две, после чего тот, что пытался меня разбудить, невнятно выругался по-чеченски.
Таким образом, в палате присутствовали трое чужаков: двое ворочали бесчувственного Тэда, по всей видимости, собираясь его куда-то перемещать, а третий наклонился надо мной, встав одним коленом на край матраца и хлопая левой рукою вашего покорного слугу по лицу.
Чуть ниже левого соска я ощутил давление острого предмета, и это обстоятельство мне здорово не понравилось. Значит, правой рукой чесночный крепко сжимает что-то типа кинжала и готов в любую секунду навалиться на него всей тяжестью своего тела, чтобы пригвоздить меня к казенной постели! Однако это кощунство — будить человека для того, чтобы его убить. Я этого не понимаю. Какая разница — умрешь ты во сне или наяву? Человеку до фени, в каком состоянии это случится. Умирать одинаково плохо в любом виде.
Все. С момента пробуждения минуло десять секунд. За это время мой убийца произвел три оплеухи, я же успел трижды поблагодарить его за такое благодеяние и пришел к выводу, что собрал достаточно информации для осуществления программы-минимум по выходу из щекотливой ситуации.
Аккуратно ухватив предплечье руки, сжимающей кинжал, я чуть-чуть отжал ее от себя и, резко дернув вправо, рубанул ребром ладони вверх, ориентируясь по чесночному дыханию.
Бульк! Послышался хрип — рука обмякла и уронила кинжал на мой живот. Чесночный плюхнулся всей массой мне на грудь и судорожно потянулся руками к изголовью кровати, нащупывая мое горло. Втянув живот, я просунул руку под грузное тело чеченца, перехватил ребристую рукоять и, достав кинжал, аккуратно вставил лезвие под лопатку незадачливого убийцы. Хрип повторился, но на этот раз он длился очень недолго.
Отметив, что в противоположном углу возня прекратилась, я сделал вывод, что соратников моего убийцы несколько насторожила суматоха в нашем районе. Быстренько выбравшись из-под трупа, я аккуратно уложил его на свое место, начал натягивать штаны и громко прошептал по-чеченски:
— Вот сволочь! Живучий попался!
В противоположном углу возникло некоторое оживление — мне показалось, что товарищи хором облегченно вздохнули.
— Э, Ваха, — послышалось оттуда, — завалил?
— Конечно! — шепотом ответил я и, натянув куртку, стал нащупывать кроссовки — в процессе побудки этот сволочной Ваха отпинал их куда-то под кровать.
Читать бесплатно другие книги:
