Гончие Лилит Старк Кристина
– С ума сошел? – шиплю я. – Хочешь, чтоб я заорала на весь район?
Даю ему пощечину и выскакиваю наружу. Боль в животе усиливается. Согнувшись чуть ли не пополам, бегу в торговый центр искать туалет. Вбегаю в кабинку, снимаю штаны и едва не сползаю по стенке на пол. Кровь. Белье пропиталось насквозь…
Молись громче, Полански. Бог не слышит писк мышей.
Отрываю большой кусок туалетной бумаги, комкаю и вкладываю в трусы. Добро пожаловать в мир, где Бога нет. Надежды нет. Веры нет. А любви и вовсе никогда не было…
Выхожу из кабинки и тащусь к выходу. Знакомая машина все еще стоит у выхода. Я вижу, как Оливер и Коннор орут друг на друга и ссорятся. Подхожу, открываю дверь и сажусь на сиденье.
– Мне нужно в госпиталь, – тихо говорю я. – Как можно быстрее.
Оливер и Коннор хмуро переглядываются.
– Что не ясно?! Я говорю по-китайски, что ли?!
– Скай, у меня есть аптечка дома, – бормочет Оливер. Ему очень хочется запереть меня у себя дома, пока Оушены не разберутся со всем своим дерьмом.
– Я беременна, и у меня кровотечение, – говорю я, стиснув зубы. – Нужны еще какие-то объяснения?
Оба мгновенно меняются в лице и быстро садятся в машину. Коннор вдавливает педаль газа в пол. Оливер – здоровенный мужик, весь в татуировках – затихает, как дитя, и всю дорогу смотрит в сторону, прикрыв глаза и нервно потирая висок. На подъезде к госпиталю Святого Винсента я прощаюсь с ними. Прощаюсь со своим прошлым. Прощаюсь со всем, что когда-либо имело для меня значение.
– Спасибо, что вытащили меня из аэропорта. Правда… Скажите ему, что я умерла, если вдруг спросит.
Я выхожу из машины и, спотыкаясь на ступеньках, бегу к стойке администратора.
Боль, ненависть и шок не могли просто пройти сквозь меня навылет. Они ударили меня, разлились по телу, нанося невидимые повреждения. Уничтожая внутри все самое уязвимое. Так вот что чувствовал сбитый мамой олень, катаясь по дороге и колотя копытами воздух. С одной лишь разницей: тот, кто искалечил меня, не будет сидеть рядом и плакать.
Глава 24
Женщина-врач качнула головой.
Едва заметно, но мои глаза это уловили: ее подбородок сдвинулся всего на пару миллиметров влево и вернулся обратно. Все остальное – глаза, брови, лоб, губы – ничего не выражало.
Но я верно истолковала это движение. Ей нечего было мне сказать. Нечем было меня утешить – этой молодой женщине-врачу, с высветленной прядью волос, убранной за ухо, с осторожной рукой, неторопливо скользящей датчиком аппарата для УЗИ по моему животу.
Она не могла его найти – моего будущего ребенка. А ведь он – я знала это точно! – был во мне. Он был.
– Скай… Боюсь, что… Я изучила документы, которые прислал нам ваш доктор. Вероятно, искусственное оплодотворение прошло не совсем успешно. Я не вижу ни одного развивающегося эмбриона из двух подсаженных. Наблюдаются небольшие изменения в тканях матки, но это может быть естественным следствием всех процедур. Вероятно, вы и не были беременны…
– Была.
Я сказала это так тихо, что врач склонилась ко мне и спросила:
– Что, простите?
– Я была беременна.
– Вы делали тесты на беременность? Что-нибудь это подтвердило?
– Те, которые успела сделать, ничего не показали, но это ничего не значит. Срок был совсем маленький…
– Как бы то ни было, мы имеем то, что имеем: вы не беременны. Похоже, эмбрионы не прижились. Я бы не рискнула назвать эту потерю выкидышем, слишком ранний срок. Описала бы ситуацию как неудачное ЭКО. Вы же знаете, насколько это непростая процедура и как велик риск неудачи. Но, откровенно говоря, вам не нужно расстраиваться. Вы молоды и здоровы, и вы обязательно станете матерью однажды…
Мое лицо предало меня первым. Потом предало горло, и легкие, и сердце. Стало трудно дышать, стало невыносимо слушать стук собственного сердца. Точнее – грохот! Карабин, державший меня все это время, сломался, и я полетела в пропасть. Все ниже и ниже – к самому ядру Земли. А доктор все говорила, и говорила, и говорила. О том, как я однажды стану матерью. Что природа все знает лучше врачей. Что в случившемся нет моей вины.
Но вина была.
Огромная, как гора. С подножием от одного края горизонта до другого. С пиком, уходящим в небо, за пределы видимости.
Я сама была виновата в том, что потеряла своих детей. Я не берегла нервов, сходила с ума. Позабыв обо всем на свете, я прыгала на коленях любимого мужчины так, словно мы были близки последний раз…
Последний раз. Без «словно».
– Хотите остаться в больнице еще на день? Если да, я расскажу, как все оформить. Также, если вам нужна психологическая помощь…
– Я не хочу ни с кем говорить.
– Там работают профессионалы, Скай. Настоящие волшебники…
– Которые помогут мне вернуть ребенка? – нервно хохотнула я. – Спасибо, доктор Мерфи, но если нет строгих показаний, то я бы предпочла уехать домой.
– В таком случае вы можете ехать, – кивнула она и протянула мне руку.
Вслед за неловким рукопожатием последовали сердечные объятия, и я увидела целое море сочувствия в голубых глазах врача.
– Помните, вы ни в чем не виноваты.
Я выдавила из себя улыбку, но ею наверняка можно было бы пугать детей.
– Спасибо вам, доктор.
– Берегите себя. «Ради чего?»
Мне хотелось уйти, но лабиринт коридоров словно заколдовали: я не находила ни входа, ни выхода. Так что я просто шла, и шла, и шла, петляя между крыльями и этажами. Едва переставляя ноги, как инвалид. Натыкаясь на стены и людей, как ослепшая. Дыша тяжело, как астматик. С глазами такими же пустыми, как у тех, кто носит в себе опухоли. Оболочка меня. Обломки. Шелуха…
Потом я обнаружила стул в конце одного из коридоров и просидела на нем несколько часов, глядя в стену перед собой.
«Я не вижу ни одного развивающегося эмбриона из двух пересаженных».
«Проклятье! Выметайся, черт бы тебя побрал!»
«Я проснулась окончательно и вижу, что прекрасно небо разодрано в клочья».
«Скажите ему, что я умерла, если вдруг спросит».
«Я хочу защитить тебя от всех демонов ада. Но что если один из них – прямо здесь, перед тобой?»
«Я не вижу ни одного развивающегося эмбриона из двух пересаженных…»
– Мэм, приемные часы окончены, – говорит мне охранник.
Встаю на ноги. Тысячи игл пронзают стопы: иду словно по битому стеклу. Натыкаюсь на кого-то, но глаза не видят, кто передо мной. Они обращены внутрь меня. Я вижу картины прошлого: светлые и страшные, мрачно-темные и прозрачно-голубые, они вертятся в голове сумасшедшей каруселью…
– Вы в порядке?
Я киваю и пытаюсь идти дальше, но тот, на кого натолкнулась, останавливает меня. Нарушает мое бессмысленное перемещение в пространстве.
– Скай?
Моргаю, пытаясь обратить взор наружу. И вижу врача в голубой униформе, держащегося за поручень каталки, на которой лежит перебинтованный пациент под капельницей. Врач только что остановил тележку и встал напротив, загородив мне дорогу.
– Что вам нужно? – спрашиваю я, машинально скользя взглядом по его лицу и фигуре.
– Скай! – изумленно повторяет он, странно улыбаясь. Его глаза кажутся мне знакомыми, и стрижка, и все черты…
– Терри, – мгновенно отзывается моя память. Я смотрю на него в состоянии полнейшего шока.
Как будто увидела призрака. Он и есть призрак – человек из моей прошлой жизни. Той жизни, в которой я, пожалуй, была бы рада остаться.
– Что стряслось? – хмурится он, оглядывая меня с ног до головы. Зрелище его явно впечатляет. В нехорошем смысле.
– Жизнь, – отвечаю я и зажимаю ладонью рот. «Только не реви. Не реви в голос…»
И тут Терри делает ко мне шаг и неловко обнимает. И это объятие уничтожает остатки моей выдержки, и я начинаю рыдать. Громко, отчаянно, как ребенок, у которого отобрали самое драгоценное сокровище, а потом его самого наказали, выпороли и выгнали из дому. Я дрожу в этих неожиданно крепких объятиях…
«Где бы я была сейчас, Терри, если бы ты не клюнул на хорошенькую гончую в холле твоей больницы? О, если бы ты только не позволил ей прикоснуться к себе… Где бы я была?»
– Что-то стряслось, да? Я слышал, ты уехала в Америку… Что мне сделать? Сегодня аврал на работе, не смогу уйти до полуночи… Тебе есть куда идти? – шепчет он мне в висок.
Мой мозг не успевает за вопросами. Не могу ответить ни на один.
– Я посажу тебя на такси, и оно отвезет тебя ко мне, хочешь? Возьмешь ключи?
– Не надо. Мне есть куда пойти.
– Та квартира с дурацкой крышей, где твоя мать свела счеты с жизнью? – вдруг резко говорит Терри. – Не лучшее место для тебя в таком состоянии, правда…
– А где будет лучше? В той квартире, где я застала тебя с…
Имя Селены застревает у меня в горле. Не могу выговорить его, не получается.
– Я уже не живу там, невыносимо вспоминать, – хрипло говорит он и заглядывает мне в глаза. – Скай, я правда… сожалею. И хочу помочь.
Я мотаю головой и отстраняюсь, но Терри не выпускает меня. Он держит меня, и держит, и держит, и постепенно боль утихает, уходит с последней вытекшей из глаз слезой, а отчаяние разбивается об его плечо.
– Прошу тебя, поезжай ко мне. Позволь мне просто быть рядом.
Пациент на каталке, в бинтах и с подведенными к нему трубками, начинает стонать во сне, и Терри тут же хватается за поручень.
– Мне пора отвезти этого беднягу в царство скальпелей и игл. Останься здесь, через пять минут я принесу тебе ключ. Скай, только не убегай…
Я смотрю ему вслед.
Смотрю…
Смотрю…
И не могу сделать то, что должна сделать, а именно убраться, сгинуть, уйти. От мутного прошлого нужно бежать так же быстро, как от неясного будущего, но мои ноги просто неподъемные – это, наверное, мое тяжелое, окаменевшее сердце провалилось в пятки и теперь лежит там, истекает густой, как лава, кровью. Куда мне идти, в самом деле? Разве есть хоть какая-то разница после всего, что случилось? Не все ли равно, в каком месте хранить кучку своего пепла?
А потом – не проходит и пяти минут – Терри возвращается с курткой в руке и протягивает мне ключ с брелоком.
– Я приеду после полуночи. Оденься, там холодно, – говорит он, набрасывая куртку мне на плечи.
Боунс сделал так же перед той поездкой к берегу моря. Как это мило – заботиться о температуре моей кожи, а потом молча позволить мне сгореть дотла…
– Ты сейчас с кем-нибудь… встречаешься? – спрашиваю я, разглядывая брелок с ключом, холодящим ладонь.
– Да. Со своей работой, – отвечает Терри, вымученно улыбаясь. – Разве я похож на придурка, который отправляет бывшую девушку в гости к новой? Езжай. Я ни с кем не живу, так что тебя никто не потревожит.
«Разве что призраки тех, кем мы могли бы быть, если бы судьба не рассмеялась нам в лицо».
– Хотите слушать свою музыку? – оборачивается через плечо молодой таксист. – Могу подключить ваш телефон вот сюда, и в салоне будет играть то, что вам нравится.
– Включите что угодно, мне все равно. Смотрю сквозь стекло, мокрое от дождя, на город, на низкое серое небо, на суету дорожного движения, на тротуары, по которым скачут школьницы с клеенчатыми зонтами, бегут офисные работники, прикрыв голову сложенной газетой, катят велосипедисты в блестящих мокрых шлемах…
Еще месяц-два, и на город обрушится поздняя осень. Любимое время года тех, кто сводит счеты с жизнью. Дождь будет лить семь дней в неделю, ветер будет ломать дорожные знаки, новостные сводки то и дело будут докладывать о самоубийцах, прыгнувших с моста Хафпенни. Впрочем, ирландцев среди них не окажется: если с детства живешь в городе вечной меланхолии, то приобретаешь иммунитет к невыносимо мрачной погоде. А то и начинаешь любить ее, как старого друга детства, страдающего от клинической депрессии…
– Стойте, – говорю я водителю, вглядываясь в заштрихованную дождевыми струями даль. – Остановите здесь.
– До Стилоргана еще десять минут.
– Я выйду сейчас.
Сую ему пару купюр, одолженных Терри, и выхожу под проливной дождь.
Там, за оградой парка, за рощей вымокших кленов с осыпающейся листвой – нечто чудесное. Удивительно, что я смогла разглядеть. Бреду вдоль забора, шлепая по лужам и содрогаясь от холода. Наконец нахожу ворота, ввинченные в покрытые мхом каменные столбы, и захожу в парк.
Ни души. Больше никому во всем городе не придет в голову гулять под ливнем. Никто не желает пойти и посмотреть на этот роскошный пруд с черной водой, на которой покачивается покрывало, украшенное золотисто-розовыми цветами. Кувшинки – везде: здесь, там, и вон там тоже… Сажусь у самой воды и смотрю на цветы, как завороженная.
Я могла бы занять завтра приличный кусок на полосах газет. Из-за меня «Гарда» завтра могла бы обеднеть на два рулона полосатых лент. «В пруду найдено тело молодой девушки… Интервью с инспектором полиции… Несчастный случай… А теперь у нас гороскоп и новости с чемпионата по регби…»
Но если я это сделаю, то Терри не попадет сегодня домой.
Ведь у меня его ключ.
Как бы абсурдно ни звучало, но это было серьезной причиной не утопиться в красивом пруду, под розовым покрывалом из кувшинок. Точнее, оказалось чуть ли не единственной причиной не делать глупостей. Терри не попадет домой. А ему это просто необходимо. Ведь он должен отдохнуть перед новой сменой в больнице, где он спасает людей…
Откидываюсь назад и ложусь в мокрую траву, глядя в небо, низко нависшее надо мной, как потолок тюремной камеры.
– Ты знало, – говорю я ему в его сырое, серое лицо. – Ты знало, что так будет. Почему же ты позволило мне встретить его? Если тебе очень хотелось уничтожить меня, то можно было бы просто столкнуть меня нос к носу с маньяком где-нибудь в переулке. Результат был бы тот же. Разве что умерла бы гораздо быстрее.
Кладу руку на живот. Можно орать, можно кричать оглушительно громко, все равно никто не услышит… Кричу… Ору… Вытираю с лица воду, верней, просто размазываю ее промокшим насквозь рукавом.
Я испорчу Терри его модную куртку от DKNY, если сейчас же не подниму задницу и не пойду домой. Ой, еще одна веская причина поберечь себя.
Терри, сегодня ты прямо-таки источник веских причин. Подумать только…
Захожу по колено в ледяную воду и рву кувшинки. Болтаю в воде синими, как у мертвеца, руками. Набираю целую охапку цветов и выхожу из парка.
Иду по тротуару, прижав к груди огромный мокрый букет. Вдыхаю запах дождя и тонкий аромат кувшинок. Улыбаюсь так, будто пережила инсульт, – криво, страшно. Редкие прохожие шарахаются в сторону, словно неожиданно повстречали на пути пациентку психиатрической клиники. Кто знает, может, в скором времени я ею стану.
Когда добралась до дома Терри, я не чувствовала ни рук ни ног от холода, и даже казалось, что голова покрылась коркой льда. Минут десять, как ни пыталась, я не могла вставить ключ в замочную скважину. Когда же мне это наконец удалось – не могла повернуть. Потом замок сжалился и тихо щелкнул, пропуская меня в чужое жилище.
– Я не должна находиться здесь, – сказала я себе, оглядывая неплохо обставленную квартиру человека, который тут, видимо, почти не живет. А когда появляется, то использует по назначению только ванную и кровать. – Мне здесь не место…
«А где тогда? – возражает голос разума. – Уж лучше здесь, чем нигде. Найди вазу для цветов. И почему тебя "Гарда" не арестовала за нанесение ущерба городскому ландшафту? И обувь сними. И не замочи ковер. Из какой канализационной трубы тебя достали, русалка?»
Мне хотелось просто принять горизонтальное положение и провалиться в сон. Моя психика будет в безопасности, пока я буду спать, а большего мне и не нужно. Но одежда вымокла под дождем, а диван явно купили не в комиссионке. Я двинулась к шкафу и бесцеремонно стала исследовать его содержимое. В одном из ящиков обнаружились футболка с комиксным принтом и пижамные штаны.
Интриганка-судьба… Всего год назад я бы умерла от радости, натягивая на себя одежду Терри, но сейчас меня одолевали отчаяние и жуткая безысходность.
Боунс вышвырнул меня по щелчку ее пальцев. Его демон – безумный и злой! – вырвался наружу и пал к ногам Лилит. Стоило ей посмотреть на него, и Боунс превратился в покорного щенка, лижущего ей руки. Ей – монстру, спустившему на меня всех бешеных псов ада. Они были связаны, давно и прочно, узами, которые не могли ослабить ни время, ни пространство, ни тупые влюбленные ничтожества вроде меня, вертящиеся у него под ногами и воркующие о своей неземной любви… Они принадлежали друг другу, и только слепой идиот взялся бы это отрицать.
– Будь ты проклят… Будьте вы все прокляты… Если бы ты мог испытать хотя бы сотую часть того, что я сейчас чувствую…
Я стянула с себя мокрую одежду, надела сухую футболку и в позе эмбриона свернулась на диване.
Меня колотил озноб, страшно болела голова. Терпи, недолго осталось. Если Лилит по-прежнему хочет уничтожить меня, а Боунс с ней заодно – то времени у меня совсем немного. Они придут за мной вместе. Рука об руку. Она перережет мне горло, а он будет сидеть напротив, наблюдая и наигрывая на гитаре. Потом она наполнит два бокала теплой кровью и выпьет с ним на брудершафт. Потом они закидают мое тело кувшинками и займутся любовью на залитом кровью ковре. Она будет стонать так громко, что я услышу даже на том свете. А он будет делать все молча – потому что его рот будет занят. Его рот будет делать с ней то, что мне не снилось даже в самых откровенных снах…
На столике ожил домашний телефон и принялся трезвонить на всю квартиру.
– Ты уже дома? – спросил Терри, едва я сняла трубку.
– Да, дома, – машинально пробормотала я. «Дома?» – изумилась я, проваливаясь в сон.
Ночью начался жар. Кожа была ледяной, как у утопленника, но изнутри меня сжигал огонь. Голову наполнили кошмарные видения: Боунс расстегивает пуговицы на платье Лилит. Расстегивает и расстегивает, а они все не кончаются. «Остановись!» – умоляю я, но он меня не слышит. Он занят делом, которое полностью захватило его разум, до самого последнего нейрона. Наконец его терпение лопается, и он просто рвет ткань у нее на груди. Пуговицы летят во все стороны, как пули. «А как же я?» – снова и снова повторяю я. А потом дверь распахивается, и Боунс и Лилит взвиваются надо мной огромными летучими мышами. Вошедший открывает окно и выгоняет их прочь. Остаются только пуговицы на полу – алые, раскаленные. Они прожигают ковер, и древесина пола начинает тлеть.
«Ты вся горишь», – говорит мне Терри. Это он только что вошел и вспугнул Боунса и Лилит. Мои руки и правда объяты огнем. И ноги тоже, и живот. В животе больней всего…
«Закрой окно, я боюсь, что они вернутся за мной», – бормочу я.
«Вернутся кто?»
«Лилит и Сэм».
«Кто такой Сэм?»
«Я не знаю, кто он. И никто не знает, даже он сам. Знает только Лилит…»
«А кто такая Лилит?»
«Воплощение Сатаны».
«Я принесу жаропонижающее, ты бредишь».
Я приподнимаюсь на локте, Терри помогает мне сесть. В комнате темно, как в подземелье, но все равно замечаю, что он не сводит глаз со своей пижамы, в которую я вырядилась. Кладу в рот протянутые мне таблетки и запиваю их водой. Терри сидит рядом, в свитере и брюках – еще даже не переодевался.
– Иди в мою кровать.
– Услышь я это год назад, умерла бы от счастья. Терри молчит. Ему нечего сказать. Вздыхает, забирает у меня стакан.
– Почему ты не захотел быть со мной тогда? Почему? Все могло бы сложиться иначе…
– Причин несколько, – отвечает он. – Первая: я был идиотом. Вторая: я был придурком. Третья: я был скотиной…
Слабо улыбаюсь и снова ложусь, натягивая до подбородка колючий плед.
– Впечатляет. Но я все равно тебя не прощу. А тебе лучше не быть таким мягким и пушистым. Я увидела твое истинное лицо, в той комнате с гончей. Мне кажется, я вообще не умею прощать. Все умеют, а я – нет. Даже самые мелкие проступки, не говоря о больших, – я помню их так же ясно, как свое имя. Не прощу свою мать, которая бросила меня одну, решив умереть от жалости к себе. Я в курсе, что клиническая депрессия – это серьезно. Но обо мне она хоть на секунду подумала? Каково мне будет в семнадцать лет работать на износ, чтобы оплачивать счета, поставив крест на колледже и на всем остальном… Не прощу врача, который даже не попытался переубедить меня, когда я пришла к нему прервать беременность… Не прощу тебя. Ты растоптал меня, уничтожил… Не прощу Саймона, даже сейчас, после его смерти. Он был ее руками, ее ушами и глазами. И наверняка подсыпал мне наркотики перед встречей с Боунсом в парке. Чтоб я не провалила важное задание! Теперь я знаю, почему у меня в крови нашли настоящий коктейль. Я пила у него чай, пока Саймон рассказывал мне сказочки… И не прощу Боунса. Кем бы он ни был и как бы сильно меня ни терзали воспоминания. Я уверена, что он придет однажды. Неоконченные дела тяготят душу, а она у него и так тяжела, как камень. Он придет и попытается мне все объяснить. Запоет старую песню про внутренних демонов, которым невозможно противостоять. Но знаешь что? Я рассмеюсь ему в лицо. Нет никаких внутренних демонов. Или демонов ада. Ад пуст. Все демоны ходят по земле и называются людьми.
Втягиваю в себя воздух, всхлипываю, зажимаю рот. Терри находит мою ладонь и крепко ее сжимает. А у меня нет сил убрать руку.
– Иди в кровать, а я посплю здесь, – наконец говорит он.
– А знаешь, кого еще я не прощу? Кого ненавижу сильнее вас всех, вместе взятых?
– Скай, это все температура. Завтра…
– Себя. Ненавижу за то, что не способна защитить ни себя, ни самое дорогое, что у меня есть. Было…
Поворачиваюсь на бок и закрываю лицо ладонями. Терри просовывает руки под меня и поднимает в воздух. Он относит меня в спальню и укладывает в кровать. Лежу неподвижно, как статуя, уткнувшись лицом в подушку.
– Терри, если бы не ты, я бы сегодня вернулась в свою квартиру и прыгнула с крыши.
– Даже слушать не хочу.
– У меня плохая наследственность. Внутри – та же программа, что и у моей матери. А ее программа накопила кучу ошибок и полетела…
– Ты не компьютер. И мать – это не все. В тебе еще как минимум половина генов твоего отца.
– Хочешь знать, кем был мой отец? Сумасшедшим виолончелистом, пациентом психушки. Моя мать работала там медсестрой, и он ее изнасиловал… Она скрывала это всю жизнь, но осмелилась написать в предсмертной записке. Музыка свела его с ума. Вот почему я боюсь ее. Бегу от нее повсюду, но она меня преследует. Воздействует на меня так странно, так страшно. Грустная песня может выбить меня из колеи на пару дней. Это как болезнь. Как разрезающий тебя скальпель… Вот кто передал мне все это богатство – сумасшедший виолончелист. Я пытаюсь убежать от судьбы, но разве убежишь от собственных генов? Психопат и самоубийца – вот какая у меня наследственность, Терри. Ты все еще хочешь, чтобы я спала в твоей кровати?
– Ты рассказывала кому-нибудь обо всем этом?
– Нет.
– Тогда я рад, что стал первым. И да, я хочу, чтобы ты спала в моей кровати.
Он выходит из спальни и прикрывает за собой дверь, но последняя сказанная им фраза продолжает звучать в моей голове и звучит красиво, честно. Так же красиво, как тишина.
Глава 25
Я провалялась в бреду три дня или около того. Иногда приходила в себя и тогда мечтала заснуть опять – только бы бремя мыслей не наваливалось снова. Но, когда спала, я снова и снова слышала треск ткани и видела разлетающиеся во все стороны пуговицы. Раскаленные, как брызги лавы. Прожигающие черные дыры в полу и на моей одежде.
Терри целыми днями пропадал на работе. Возвращался он поздно ночью, и, если я в это время бодрствовала, мы пили декаф и говорили. О вещах, которые напоминали мне, что жизнь продолжается: о его битвах в королевстве скальпелей и игл, о приближающемся Хэллоуине, о планах на рождественские праздники, о новом ресторане в Темпл-Бар[44], где каждый вечер девушки играют на саксофонах…
– Ты изменилась, – однажды сказал Терри, когда я подогревала нам пиццу в микроволновке.
– Зрелище не ахти, да? – пробормотала я.
– Я не о внешности. Ты так интересно обо всем рассказываешь. И у тебя есть свое мнение, которое ты готова отстаивать. Ты стала независимой, взрослой… Совсем другой.
– А еще я стала трезвой, циничной и злобной. И на мне наросла чешуя.
«И рога», – добавила я мысленно.
– Не думаю. Ты все то же небо – голубое и яркое. Только затянутое тучами. Но подует ветер – и тучи рассеются…
Хирург-романтик – это что-то новенькое. Разве им всем не полагается быть прожженными циниками? Я достала из микроволновки пиццу, разрезала ее на порционные куски и уселась за стол. Терри открыл пару бутылок Smithwick's[45] и сел напротив. Алкоголь не помогает решать проблемы, но ведь воздержание от него – тоже.
– За небо, – сказал Терри, прикасаясь горлышком своей бутылки к горлышку моей. – Голубое и яркое.
– И за атланта, подставившего ему плечо, – ответила я, разглядывая кружочки оливок на расплавленном сыре.
Терри улыбнулся, и я вернула ему улыбку.
«Ты не должна находиться здесь», – твердила я себе каждый божий день. Но потом у меня всегда возникал вопрос: «Не должна КОМУ?» Разве кто-то расстроится, если узнает, что я сплю в кровати Терри? Разве кому-то есть дело до того, где и как я погибаю? Разве «должна» или «не должна» не просто слова, не имеющие ничего общего с жизнью?..
Если нахождение в этой квартире убережет меня от суицидальных мыслей, то я останусь здесь. Если присутствие Терри избавит меня от одиночества, то я останусь здесь. Если страх, что Боунс и Лилит найдут меня и убьют, будет не так навязчив, то я останусь здесь. Все, что я должна, – это не доставлять ему хлопот. Единственному человеку, который не остался равнодушным, глядя на то убожество, каким я стала.
Две недели я не выходила из дому. Всякому, кто не в ладах с собой или миром, нужны четыре стены, охраняющие его покой. К концу второй недели Терри положил на стол два билета в кино и предложил мне выйти и «проверить, жив ли мир снаружи после того жуткого апокалипсиса, когда небо рухнуло на землю».
– Надеюсь, никто не выжил, – буркнула я.
– Жестокое небо, – улыбнулся он.
– Что за фильм?
– Волнительная драма о борьбе четырех друзей против несправедливости и жестокости мира, погрязшего в грехе. Кошмарно реалистичная.
– Терри, мне сейчас только драм не хватало…
– Шучу. Это «Черепашки-ниндзя» в три-дэ.
– Мне нечего надеть.
– Я одолжу тебе рубашку и брюки, пацанка, – сделав снисходительную гримасу, сказал Терри. – А потом можем зайти в «Дом Фрейзера» и нанести ощутимый урон отделу женской одежды.
– Заметано.
На экране бушевал лихой экшн, в зале хрустел попкорн, мирно пузырилась кола в моем стакане, и рядом сидел человек, который принес мне сегодня упаковку витаминов и взял отгул, просто чтобы меня развлечь. Я поглядывала на него краем глаза, и сердце щемило от благодарности и желания отплатить тем же.
Уверенность в том, что Боунс однажды явится ко мне со своими нелепыми объяснениями, таяла с каждым прожитым днем. Если бы хотел, он бы уже давно меня выследил. Его люди караулили бы меня возле госпиталя: я бы не ушла оттуда незамеченной. Они бы ехали за мной до дома, где я нашла убежище. Они бы доложили ему, где я и с кем. Они бы следовали за мной по пути в кинотеатр. Боунс бы купил билет на тот же сеанс, на какой пошли и мы. А потом я бы обернулась и на самом последнем ряду обнаружила его – возлюбленного Королевы Инферно, зажавшего в одной руке цветок лотоса, а в другой – направленный на меня «глок».
Я задержала дыхание и обернулась. Сидящие позади люди – все до одного – смотрели на экран, зачарованные спецэффектами. Отблески экранных красок – оранжевые, синие, зеленые – мелькали на их лицах. Ни одного лотоса и ни одного «глока»…
Испытываю облегчение и чувство, похожее на сожаление, – слабое, но неприятное, как заноза. Интересно, где он сейчас, спустя две недели. Чем занят, о чем думает, какие безумства творит на пару с Лилит? И увидимся ли мы когда-нибудь вновь?
– Терри? – шепчу я, наклоняясь к его уху. – Идем на последний ряд?
Он поворачивается и на мгновение перестает жевать попкорн.
– Да не смотри ты так. Просто не нравится, когда неизвестно кто сидит у меня за спиной…
– Ладно.
Мы встаем и, пригибаясь, переходим на последний ряд. Я обвожу взглядом зал. Особенно старательно разглядывая зрителей, когда его озаряет вспышка на экране. Еще больше взрывов и катастроф! Чтоб я смогла убедиться, что никто не пришел сюда за моей душой…
– Эй, ты где? – Терри проводит рукой перед моим лицом. – Возвращайся. Я заплатил целых семь евро, чтобы ты насладилась этим шедевром кинематографа.
В его голосе звучит ирония, но я знаю, что ему нравится это кино. В любом мужчине живет мальчишка, который в глубине души обожает все эти катастрофы, разрушения, мутантов и эту длинноволосую, аппетитную Мэган Фокс…
– Я наслаждаюсь, – отвечаю я, закидывая ногу на ногу. – Умираю от зависти, глядя на Мэган, – но в остальном все чудесно.
– Ты выглядишь круче Мэган Фокс. Вылитая Натали Портман в «Вендетте» Вачовски. Не хватает только оранжевой тюремной робы – с ней бы был просто отпад, – довольно кивает Терри.
– Издеваешься? – закатываю глаза я.
– Нет, я предельно серьезен. – Он смотрит на меня с мягкой улыбкой, и я улыбаюсь в ответ.
– Тогда куплю что-нибудь оранжевое, – заключаю я.
Выходим из кинотеатра, останавливаемся под козырьком и пьем кофе. Не хочу ехать домой, не желаю снова прятаться в четырех стенах. Фильм встряхнул меня, приглушил боль, и у меня нет желания чувствовать ее снова.
– Терри? Давай прошвырнемся по ночному городу? И еще я очень хочу зайти в бар, где работала. Увидеть Хьюго, Джонни. Узнать, как там все… Составишь мне компанию?
– Допивай, и поехали, – кивает он.
Ловим такси и бросаемся навстречу ночному городу. Дублин после мегаполисов Америки кажется мне городком лилипутов. Скоростные магистрали, небоскребы, безумное кипение жизни – все это осталось где-то в параллельной реальности. А здесь – царство узких улочек и маленьких двухэтажных домов, королевство старых вывесок и пабов, которым сто лет в обед. Я чувствую себя щенком, которого наконец забрали с шумной собачьей выставки, где все меня лапали, заглядывали в зубы и проверяли, умею ли я лаять по команде, – меня забрали с выставки и посадили в корзинку, обтянутую внутри бархатом. Мне не нужно много места, не нужен шум, и гам, и бурление жизни – я хочу, чтобы меня просто оставили в покое в этой маленькой корзине…
В «Голове турка» все так же, как и год назад. Те же стаканы на столиках, та же музыка, те же лица. Серьезно – вон тот старикан у окошка так и не изменяет своей привычке пропустить стаканчик в пятничный вечер. А вон та девушка в рваной майке – она похожа на ту, что танцевала на столе в прошлый День святого Патрика. Я чувствую такое единение с этим местом! Мне кажется, что если кто-то сейчас заорет: «Где наша картошка и "Гиннес"?!» – то я непременно рвану на кухню, подчиняясь старому рефлексу.
– Терри, я как будто попала в прошлое. Ведь это оно! Словно время здесь течет в десять раз медленнее. Где-то проходит год, а тут – только месяц.
Идем к барной стойке и садимся у края, тихо переговариваясь. Улыбаюсь, когда Хьюго – все такой же красавчик с бездонными глазами и ловкими руками – обращается к нам:
– Что будете пить, ребята?
Он меня не узнает. Бритая голова и одежда Терри, висящая на мне мешком, точно превратили меня в брутальную лесбиянку, которая пришла хлебнуть «Абсолюта» после долгого рабочего дня инспектором в аэропорту.
Читать бесплатно другие книги:
