Пиранья. Алмазный спецназ Бушков Александр

Глава VII. Финал — свой для каждого

Иногда жизнь мелькает эпизодами, словно в кинобоевике, где действие несется, как экспресс…

Эпизод первый. Под сенью короля

Бронзовый король Бачака, как и полагается высокопоставленным особам, продолжающим жизнь в виде монументов, выглядел предельно импозантно: гордая осанка, высоко поднятая голова, взгляд устремлен в вечность (сколько у него оказалось той вечности?), живописно (и в полном соответствии с исторической правдой) задрапирован в леопардовую шкуру, одной рукой опирается на церемониальный овальный щит с каким-то заменяющим герб ритуальным узором, в правой держит высокий ассегай. Ну, и прочие королевские регалии на месте: головной убор из трех страусовых перьев, тройное ожерелье из леопардовых клыков и золотых висюлек, массивные браслеты на запястьях, щиколотках и над коленями, пояс из слоновьего хвоста…

Вокруг зеленел немаленьких размеров скверик с аккуратными дорожками, ухоженными клумбами и красивыми скамейками. Дорожки были не испакощенными, клумбы — нетронутыми, скамейки — не поломанными. Что, конечно, следовало отнести отнюдь не на счет высокой сознательности горожан: площадь была центральная, вокруг сквера располагалась ратуша и другие официальные здания, и по периметру неторопливо прохаживались двое полицейских в белоснежных мундирах и шлемах, картинно заложив за спину руки в перчатках с крагами. Мазур, сидевший рядом с Николь, сразу, как только они тут появились, перехватил на себе их внимательные взгляды. Здесь прогуливалась, ела мороженое и сидела на скамеечках чистая публика, черная и белая, так что он не вполне вписывался в окружающее благолепие: в помятом и кое-где испачканном, несмотря на все усилия привести себя в порядок, костюме цвета хаки и высоких армейских ботинках. Однако не подошли и документов не спросили: и уважение к белым сыграло свою роль, и то, что здесь, как его предупреждали, прекрасно знали: порой в непрезентабельном виде из леса выхолят не только бродяги и искатели удачи, но и вполне приличные люди, выполнявшие серьезные поручения серьезных контор. Мазур сидел с таким видом, словно имел право, а такое тут просекают моментально.

Николь, покончив со своим мороженым, сказала:

— Еще хочу…

— Перебьешься, — сказал Мазур. — Ты и так два слопала. Мне денег не жалко, просто живот может скрутить от городских лакомств после всех скитаний по диким местам…

Закурил и, глядя на исполненную величия бронзовую физиономию короля Бачаки, подумал лениво: еще одна иллюстрация нехитрого тезиса о том, что все в мире относительно. Что судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Можно создать впечатляющее даже по сегодняшним меркам королевство, можно разбить и перехитрить всех врагов, привести к покорности племенных королей, публику вздорную и самолюбивую, можно расколошматить и англичан с разгромным счетом. А потом заявятся в гости два родных брата и всадят в спину два здешних кинжала-дакози — широких, с кривым концом. И не спасут ни орава старых ведьм, которых Бачака держал при себе, в том числе и для того, чтобы предсказывали будущее и провидели злые умыслы врагов, ни пятьсот амазонок из женского гвардейского полка, тогдашний спецназ, они же по совместительству и гарем… И ведь не смогли удержать в руках большую часть того, что им досталось, декаденты долбаные. Решили, что достаточно леопардовой шкуры и тройного ожерелья…

Николь уже несколько раз на него украдкой поглядывала — украдкой, выжидательно, нетерпеливо.

— Ну что же, — сказал Мазур. — Ты очаровательная девушка, у меня о тебе останутся самые лучшие впечатления, но пора расставаться. Что очень важно, расставаться друзьями, а это среди охотников за сокровищами не так уж часто встречается… Держи…

И протянул ей пластиковой конвертик с Анкиным чеком и всей пачкой денег, взятых у Патриса. Испытал при этом некоторое облегчение: кое-кто считал, что не приносят счастья деньги, взятые у мертвеца, особенно если мертвецом этот персонаж стал с твоей помощью. Не то чтобы он верил полностью, но суеверие такое гуляло. У него, правда, оставались еще деньги, взятые у Анки, но без них, увы, не обойтись, еще предстоят расходы. Ну, а остаток можно промотать…

Заглянув в конвертик и тщательно спрятав его в сумочку, Николь, глядя в сторону виновато, призналась:

— Ты не обижайся, но до последнего момента не верила, что ты меня не кинешь…

— Да привык я как-то выполнять свои обещания, — сказал Мазур. — О чем бы ни шла речь. Обещал зарезать — зарежу. Обещал дать денег — дам. Так проще жить… Ты в этом уютном городке бывала?

Сам он, когда разрабатывали маршрут отхода, неплохо изучил все объекты, что могли ему понадобиться и здесь, и в Маджили — благо их было не так уж и много.

Николь помотала головой:

— Ни разу в жизни…

— Тогда слушай и запоминай, — Мазур положил ей на колени самую обыкновенную туристическую карту. — Вот здесь сидим мы. Вот здесь — пешком дойти можно по приличным улицам — отель «Парадиз». Не пять звезд, но вполне респектабельный. Там можно заказать и билет на поезд, в номер принесут…

— Мне так хочется побыстрее попасть в Маджили…

— Потерпишь, — сказал Мазур. — Я эти места знаю лучше. Поезда в Маджили уходят каждые два часа, но две трети — из общих вагонов. Не отребье, конечно, ездит, но народ простой: работяги с приисков и заводов, мелкие торговцы… ну и, понятно, охотники на легкую дичь. Представляешь себе здешние общие вагоны?

— Ага. Тогда уж лучше не надо…

— Есть и относительно комфортабельные поезда, — продолжал Мазур. — Для чистой публики. Последний уходит в половине десятого вечера. Но если ты на него сядешь, в Маджили окажешься затемно. С такой сумочкой, как у тебя, не стоит торчать до утра на вокзале — ну, а одинокой девушке болтаться по земным улицам не стоит даже в гаком центре цивилизации, как Маджили. Так что лучше всего тебе переночевать здесь. А в восемь утра — очередной поезд для «чистой публики». Только имей в виду, что и там карманники и прочие «стригуны» попадаются, одетые вполне респектабельно. Мой тебе совет — будешь выезжать из отеля, сунь свой драгоценный конверт, пардон, в трусы. Все-таки не тот поезд, чтобы лазили в трусы приличной белой девушке. И сразу же — в аэропорт. Вряд ли тебя уже начали искать, но рано или поздно начнут… Садись на первый же самолет в Европу. Ну как, уяснила?

— Все до словечка, мой генерал! — судя по лицу, она вполне себе повеселела. — А ты? Может…

Мазур ее понял. Ухмыльнулся:

— Побыть с тобой до самого конца? Извини, милая, но я все же не благородный герой романов. Ты девушка взрослая, не пропадешь и одна, деньги есть, документы в порядке. А у меня начинаются мои хлопоты. Мне в этом городе на дно ложиться и уже через часик принимать все меры, чтобы смыться отсюда, не оставив следов.

— Ты же говорил, что едешь в Маджили…

— Военная хитрость, — ухмыльнулся Мазур. — Вполне уместная и простительная в данных обстоятельствах… — он встал. — Ну что, будем прощаться? Вряд ли когда-нибудь судьба еще раз сведет…

Она тоже поднялась, постояла перед ним с непонятным выражением лица, потом шагнула вплотную и легонько поцеловала в щеку. Шепнула:

— Спасибо за все… И за то, что не убил, и за все остальное…

Как легко иногда сделать девушку счастливой, подумал Мазур. Особенно если для этого не приходится тратить ни своих собственных денег, ни даже казенных…

— Может, я и излишне щепетилен, — сказал он. — Но девушек убиваю только когда они пытаются убить меня. — И щегольнул одним из немногих французских выражений, которые помнил хорошо: — Авансе, не томбе па![7] Ну, шагай!

Глянув на него с непонятным выражением, Николь подхватила сумку и не торопясь направилась к выходу из парка, к арке, крашеной в цвета национального флага. Отойдя на несколько шагов, оглянулась, чуть приподняла руку в знак прощания и больше уже не оглядывалась, пока не исчезла из виду. Глядя ей вслед, Мазур, что было чуточку смешно, почувствовал нечто вроде легкого разочарования: он давно и качественно настроил себя на то, что столкнулся с очередной подставой, способной если не заложить, то при удобном случае пальнуть в спину, все время держал в поле зрения, просчитал не один вариант защиты — а она оказалась совершенно безопасной.

Теперь следовало полностью отдаться своим собственным делам. Он достал мобильник. Светились все четыре палочки — здешняя сотовая связь работала исправнейшим образом. Да здравствует цивилизация, пусть даже в облике Инкомати…

Не было нужды прибегать к шифру — он совершенно точно знал: в Ньянгатале попросту нет аппаратуры, способной подслушивать разговоры по мобильникам и перехватывать сообщения. Слишком она дорогая и сложная, местные спецслужбы только собираются что-то такое завести, предпочитают работать по старинке, как и иностранные разведки. Ну, а радиоэлектронной разведки против Ньянгаталы никто не ведет — по причине отсутствия объектов приложения для таковой. Рай для того, кто понимает…

Согласно инструкции, из Лубебо ему следовало сначала позвонить Олесе, а уж потом — людям Лаврика. Согласно инструкциям, в Инкомати нужно было поступить как раз наоборот.

Он ничуть не удивился, услышав не голос «Фредди» или чей-то вообще незнакомый, а голос Лаврика — чуть насмешливый и определенно радостный. Лаврик практически всегда объявлялся к финалу завершать операции, которыми руководил. Как бывало не раз, Мазур почувствовал некоторое облегчение, прекрасно знакомое людям его профессии и в его положении: теперь с него снималась часть ответственности, было кому принимать главные решения и отдавать главные распоряжения.

— Вышел к цивилизации, бродяга?

— Вышел, — сказал Мазур. — Проблем нет, хлопот нет. Завтра прикачу.

— Вундеркинд, — сказал Лаврик едва ли не растроганно. — Ну что же, нет ничего нового, что тебе следовало бы знать. Чтобы тебе на такси не тратиться, я за тобой пришлю машину. Слушай внимательно…

— Выслушал, — сказал Мазур, когда Лаврик закончил.

— Теперь так… Будешь звонить Русалке, скажи ей строго то, что я тебе сейчас скажу. Усек?

— Не первый год замужем, — сказал Мазур. — Валяй.

Когда Лаврик отключился, Мазур спокойно выкурил сигарету и набрал номер Олеси. Она откликнулась после двух гудков. Голос, как и в прошлый раз, был спокойным — но напряженность таилась где-то в глубине.

— Вот и я, милая, — сказал Мазур. — Можно сказать, в двух шагах, посреди некоторой цивилизации. Все нормально, все спокойно, я в полной безопасности… вот только приключилась маленькая неприятность. Одна из тех, которые заранее предвидеть никто не может, даже я.

— Что случилось? — вот теперь настороженность и тревога прорвались наружу.

— Да пустяки, — сказал Мазур. — Дела это не касается и нисколечко ему не вредит. Неприятность, можно смело сказать, чисто личного характера. Пустяк. Так что не беспокойся, я тебя умоляю, не из-за чего, честное слово. Все идет, как по накатанной.

И явственно расслышал, как она облегченно вздохнула — в сторону, конечно, не в трубку. Быстро сказала:

— Когда ты приедешь?

— Послеобеденным поездом, — сказал Мазур. — Я бы тебе сказал точное время, но ты же сама знаешь здешние поезда, даже самые комфортабельные, не делают культа из расписания… Словом, после обеда.

— Отлично. Тут же позвони с вокзала. Я пришлю машину.

— Конечно, — сказал Мазур. — Черт…

— Что такое?

— Батарея дохнет. Негде было подзарядить, а здесь не успел еще.

— Ну ладно. Звони с вокзала.

«Нежная и удивительная!» — припомнил Мазур фразу из классиков, откровенно ухмыльнувшись. Позвоню, конечно, мы люди завсегда исполнительные. Не с вокзала, правда, но непременно после обеда…

Теперь пора было подумать и о респектабельном внешнем облике — здесь он в своем наряде как раз привлекал гораздо больше внимания, чем в глухомани. Особо мудрствовать не следовало: он собирался поступить в стиле героя одного из своих любимых романов — геолога, придумавшего простой и гениальный способ наводить на себя респектабельность, после окончания полевого сезона выйдя из тайги в затрепанной, прожженной у костров спецодежде и стоптанных сапогах. Ловится такси. Водителю дается инструкция ехать «в большой универмаг не в центре». И примерно через полчаса оттуда выходит вальяжный субъект, даже при шляпе и галстуке, а ненужная больше одежда отправляется в ближайшую урну.

Так он и поступил. Благо и в Инкомати схожие привычки были в ходу: вышедшие из джунглей с полным карманом старатели как можно быстрее придавали себе насквозь респектабельный вид, чтобы побыстрее окунуться в море разливанное дорогих удовольствий.

И безбожно жировали при этом, украшая себя золотыми мужскими побрякушками и влезая чуть ли не в смокинги.

Мазур такими глупостями заниматься не собирался. И потому минут через сорок вышел на улицу в модном и добротном, но отнюдь не роскошном светлом костюме, при чуточку консервативном галстуке — чиновник средней руки, не особенно зажиточный бизнесмен, турист из среднего класса. Каждый грошик не считает, но и особенно скряжничать не будет. Золотая середина. Вдобавок там же прикупил себе очки, опять-таки в несколько старомодной оправе, с простыми стеклами, а в парикмахерской выбрал прическу, которую никогда прежде не носил. Щетину возрастом в несколько дней оставил — это тоже работало на изменение внешности, к тому же было нынче в моде. Нельзя сказать, чтобы он теперь совершенно не походил на себя прежнего, но заинтересованные лица, у которых имелись его фотографии, опознали бы его далеко не сразу, и уж никак не с беглого взгляда.

Купил еще большую яркую сумку, вполне подходившую для туриста, уложил в нее свою старую, от которой за милю шибало казенщиной. Остановил такси и поехал в небольшой, но приличный отель в двух шагах от железнодорожного вокзала.

Пока что жаловаться на жизнь не было ни малейших причин.

Эпизод второй. Ангелы ада

Очень многие согласятся: самое тягостное во вполне мирном и безопасном путешествии — его финал. Когда оставшееся до прибытий время исчисляется чуть ли не минутами, а расстояние — чуть ли не метрами. Самолет идет на снижение неимоверно долго, поезд едва ли не плетется по городу, в который ты направляешься. Так что все в тебе прямо-таки зудит от нетерпения.

Мазур, к некоторому его сожалению, был как раз из тех, кто этот зуд всегда испытывал. Последний отрезок маршрута оказался, пожалуй, самым безопасным: ночевка в привокзальном отеле обошлась без эксцессов, как и поездка в поезде. Спальных вагонов тут, как и во многих европейских странах, не знали, но кресла в четырехместном купе были достаточно просторными и мягкими, чтобы поспать сидя.

Мазур, разумеется, ни спать, ни дремать и не подумал — притворяясь спящим, был готов к любым неожиданностям. Каковых так и не последовало. Соседи за все время пути так и не покусились ни на его драгоценный груз, ни на него самого. Сидевший рядом с ним, у окна, чёрный толстяк, едва поезд тронулся, с полчаса усердно штудировал какие-то деловые бумаги, а покончив с этим серьезным занятием, извлек солидную пузатую фляжку ёмкостью не менее пол-литра и без закуски начал помаленьку истреблять ее содержимое — судя по запаху неплохой виски. Проделывал он это в одно лицо: Мазур почти сразу притворился дремлющим, а соседям напротив — молодой белой парочке, и смысла не было предлагать: они, едва поезд тронулся, забыли об окружающем мире и занялись исключительно друг другом. То ли молодожены, выбравшиеся на медовый месяц в Африку, то ли просто любовники, получившие наконец должное уединение и полнейшую анонимность. Скорее второе — очень уж пылко миловались. А когда в вагоне по ночному времени погасили свет и осталась только крохотная лампочка над стеклянной дверью, и толстяк уснул, одолев фляжку до дна, занялись вовсе уж раскованными забавами с соответствующим звукорядом.

Утром они выглядели совершенно свежими, будто безмятежно дрыхли всю ночь — а толстяк смотрелся ничуть не похмельным, как будто и не он без закуски истребил пол-литра виски. Наш человек, мельком подумал Мазур, доставая сумку из-под кресла. Поезд вот-вот должен был остановиться, уже виднелось слева белое здание вокзала, но Мазур и не думал расслабляться, наоборот, оставался собранным и готовым ко всему, как ждущий своего часа взрыватель мины. Среди множества поганых фокусов, за тысячелетия изобретенных теми, чья жизнь протекает на теневой стороне улицы, есть и такой: дичь на протяжении всего пути не трогают, ведут как можно более искусно — а вот по достижении цели, когда как-то автоматическим подразумевается, что все опасности позади, и человек расслабляется, его аккуратненько и берут…

Нет, ничего подобного. Никто и не подумал ничего предпринимать, пока Мазур в соответствии с инструкциями Лаврика, обойдя вокзал слева, вышел на автостоянку и, высмотрев издали бежевый «Рено» с указанным номером, подошел к нему со стороны водителя. Стекло было опущено, водитель — белый, лет сорока, выжидательно уставился на Мазура. Было в его взгляде и нечто постороннее, но Мазур так и не понял, что. Он спросил:

— Это не вы, случайно, берете пассажиров до Тимбукту?

Водитель ответил:

— Только в том случае, если они платят мексиканскими песо.

Пароль как пароль, отзыв как отзыв — бывают и гораздо глупее… Мазур сел рядом с водителем, поставив сумку меж колен, и машина тут же двинулась к воротам стоянки. Заткнутая сзади за пояс «Беретта» неприятно давила на спину, как и всю дорогу в поезде, но тут уж ничего не поделаешь: в кармане была бы слишком заметна, а подмышечной кобуры у Мазура не имелось (он лишь гораздо позже, уже когда покупал одежду, с сожалением подумал, что лопухнулся, следовало прихватить кобуру Патриса).

— Кирилл Степаныч, надо бы вас поздравить, но я знаю, что вы этого чертовски не любите, — сказал водитель так, словно они были знакомы сто лет.

Мазур присмотрелся к нему. Лет сорока с небольшим, лицо в меру неприметное — не вызывает в памяти ровным счетом никаких ассоциаций. Однако смотрит так, словно они где-то виделись.

— Так-так, — сказал Мазур. — Полное впечатление, что мы виделись, но наверняка давно и мимолетно. Уж простите, но я в таких случаях не запоминаю лиц. Держать в голове все — голова лопнет…

— Та же история, — сказал водитель. — Тут все дело в том, что мы тогда были в разных весовых категориях. Салаги вроде меня людей вроде вас в таких обстоятельствах запоминают моментально и навсегда…

— И где же судьба свела? — спросил Мазур не без интереса.

— Восемьдесят пятый год, Южная Америка. Вы тогда только что приплыли на «Зарю», сидели у Константина Кимовича, а я…

— Стоп-стоп, — сказал Мазур. — Молодой стажер, впервые вывезенный на пленэр. Всерьез схватившийся за пистолет, когда Кимович предположил вслух, что я за время командировки продался иностранным разведкам…

— Вот именно, — сказал водитель. — Это ж у меня была первая командировка, я еще не знал, что это — обычная шутка Константина Кимовича, прямо-таки ритуал… Потом, конечно, свыкся, он и меня пару раз так встречал… Багров Игорь Иванович.

— И кто же вы теперь? — спросил Мазур.

— Кап-один. Ну, и тут всякое, — он черкнул большим пальцем по обеим сторонам груди — без всякого бахвальства, со спокойным видом человека, привыкшего, что на груди у него привинчено и приколото немало разномастных блях.

Неплохо, подумал Мазур. Посвященным давно известно: люди из команды Лаврика всегда чуточку быстрее получают очередные звезды и бляхи. Правда, до них еще нужно дожить — а это не всем удавалось. Были еще и такие, что не потянули. И ничего страшного с ними не случилось, просто вся их дальнейшая служба протекала в совершенно других, скучнейших условиях, уже никогда не имевших ничего общего с дальними странами и стволами наголо: берет, в лучшем случае — контрразведка флота, в худшем — вовсе уж бумажная работа в заштатных канцеляриях, где все носят погоны, но по сути ничем он отличаются от штатских клерков…

Они надолго замолчали — потому что говорить, собственно, было не о чем. Мазур лениво смотрел на проплывавшую за окном цивилизацию: вполне современные здания, поток машин, в большинстве довольно новых, калейдоскопическая пестрота вывесок и реклам, светофоры, регулировщики на перекрестках в белоснежных мундирах, шлемах и крагах. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: они едут по центру и богатым кварталам. Конечно, в Маджили есть свои трущобные кварталы, где в два счета прирежут не то что за дорогие часы, но и за новые ботинки — таких везде хватает, особенно если город не просто большой, но и портовый. Но пока что вокруг все говорило о достатке и благополучии. Значит, Лаврик где-то здесь — в трущобы обычно забиваются в особых обстоятельствах, каковых определение сейчас нет…

За окнами потянулся совершенно иной пейзаж — ряды аккуратных чистеньких домиков, стоявших, по советским меркам, сотках на десяти или чуть побольше. Аккуратные домики, никак не для здешнего пролетариата, но небольшие, чаще всего в один этаж, редко в два, иногда с мансардами. Кое-где на участках символизируют близость к природе несколько пальм. Кое-где домики еще без крыш, в лесах, на которых лениво перемещаются рабочие, стоят бетономешалки, еще какие-то строительные прибамбасы.

На здешнюю Рублевку это никак не походило — видывал их Мазур, ни в чем не уступавших отечественной, а то и превосходивших: личные ипподромы, вольеры со львами и леопардами, а то и домашние слоны, пляски двух десятков обнаженных гурий у полного шампанским бассейна…

— Это такой городок для среднего класса, — сказал Багров, очевидно, уловивший ход его мыслей — от птенцов Лаврика этого следовало ожидать. Хорош тем, что слежку здесь наладить труднее, чем в других районах города. Деревенские нравы — любая незнакомая крошка вызовет долгие пересуды. Ну, вы, наверное, лучше меня знаете…

— Да, учила жизнь… — сказал Мазур. — Я так понимаю, Кимович здесь и обосновался?

— Ну да… Вон там, видите мотоциклы?

Мазур присмотрелся к домику с мансардой по левой стороне улицы. Действительно, во дворике стояли пять мотоциклов — и не просто вульгарных мотоциклов, одинаковых, как горошины из одного стручка. Классические громадины, байки из тех времен, когда вьетнамской войне не видно было конца, убийство Джона Кеннеди было свежей печальной новостью, хиппи пребывали на вершине расцвета, а Мазур еще юным пионером был. Передние вилки длиной в добрый метр, разлапистые рули, иные сиденья сделаны, как самые настоящие мягкие кресла, один бензобак разрисован флагом, другие — голыми красотками (иные из них — девушки месяца «Плейбоя», теперь уже бабушки), языками пламени и прочими красивостями, двухколесные зверюги щедро украшены всевозможными финтифлюшками. Прикатили прямиком из тех былинных времен, когда «рокерами» именовались не любители рока, а как раз байкеры.

Неплохая маскировка, оценил Мазур. До сих пор оравы таких вот ездунов носятся по всем континентам, за исключением Антарктиды — причем сплошь и рядом на них сидит не молодежь, а пожилые, иногда и старые дядьки, так и не повзрослевшие с помянутых времен. Все к ним привыкли настолько, что часто и не замечают вовсе, как не видели в упор почтальона в классическом рассказе Честертона. Словно бы люди-невидимки.

Мазур вылез, взял сумку. Спросил:

— Вы со мной?

— Нет, у меня свои задачи, — сказал Игорь Иванович и отъехал, едва Мазур захлопнул дверцу и вошел во двор.

На пару секунд задержался у единственного мотоцикла, чей бензобак был украшен мастерски намалеванным флагом. Флаг был австралийский — ну, сей метод нам знаком, самому приходилось австралийцем бывать, тут главное — на «земляка» не нарваться. Хотя и для таких ситуаций есть отмазка: «местом рождения» выбирается какой-нибудь Богом и Сиднеем забытый городишко в глуши, а собеседнику вкручивается, что ты покинул родной континент в возрасте едва ли не детском…

В дом он вошел без стука — какие церемонии между своими? Единственная большая комната была завалена и заставлена непременными принадлежностями «ангелов ада»: дорожные сумки, гитары и банджо, упаковки с банками пива. Банками был уставлен и стол, за которым вольготно разместились четверо, одетые по моде примерно сорокалетней давности: байкер в одежде крайне консервативен и модных новинок не признает. Все патлатые, как некогда битлы, у двух нечесаные бороды, нет ни одного моложе сорока — и никого из них Мазур не знал. Лишь понял сразу, что это и есть «гвардия Лаврика», выходившая на сцену крайне редко, при особых обстоятельствах — да и тогда старавшаяся тихой мышкой прошелестеть по краешку, так что мало кто из обычных «морских дьяволов» их и видел. Мазур сейчас — во второй раз в жизни.

Завидев Мазура, четверо с шумом отодвинули стулья, вскочили, выстроились в безукоризненную шеренгу, щелкнули каблуками высоких шнурованных ботинок, и левофланговый отчеканил:

— С триумфальным возвращением, ваше степенство, господин адмирал!

Здоровый флотский юмор, ага. Плюс здоровый легкий выпендреж Лавриковой лейб-кампании. Мазур и бровью не повел — сие неистребимо. Сказал в тон:

— Ладно, считайте, что я запунцовел от смущения, ибо скромен — пробы ставить некуда…

И вопросительно уставился в потолок. Левофланговый кивнул, для пущей наглядности показал большим пальцем — и Мазур пошел в мансарду по новенькой, ни разу не скрипнувшей лестнице. В доме еще припахивало краской и известкой.

Лаврик сидел за столом, на котором, как Мазур с приятностью отметил, красовалось с полдюжины бутылок (с не самым дешевым содержимым). Он был великолепен: широченные джинсы на манер запорожских шаровар со множеством дырок (причем дырки, окаймленные блестящими шайбочками, образуют контуры созвездий), черная безрукавка, на которой красовалась голая брюнетка в окружении золотисто-алых языков пламени. Пониже — крупная надпись «ВЕДЬМА — МОЙ ВТОРОЙ ПИЛОТ». Волосы с ниточками седины до плеч — парик, конечно, за то время, что они не виделись, Лаврик никак не успел бы так обрасти. Широкий ремень, весь изукрашенный множеством серебряных танцующих чертиков, с пряжкой в виде крылатого черепа.

— Хипуешь, клюшка? — ухмыльнулся Мазур, припомнив фразу из старого анекдота.

— А то, — сказал Лаврик. — Жизнь заставила. Мы тут по пути прокрутили одно дело, второстепенное по сравнению с твоим, но все из того же ящика. Именно такая маскировочка помогла…

Он выглядел непроницаемым и спокойным — но Мазур представлял, каково сейчас старому корешу, в каком бешеном он напряжении: Мазур вернулся целым и невредимым, доложил, что задание выполнено, но камушки еще не появились на свет — Лаврик сказал с легкой усмешкой:

— И тебя, конечно же, по пути вербанула гидра империализма…

Ритуал Мазуру был давно известен, и он ответил, как надлежало:

— А ты как думал? Я морально неустойчив, слаб характером и златолюбив. Признаюсь как на духу: меня, кроме прочих, еще и маврикийцы вербанули.

— Боже мой, какая пошлость — вербоваться к маврикийцам…

— Так ведь деньги дали, — пожал плечами Мазур.

Ритуал ритуалом, но лет десять назад Лаврик всерьез поверил, что Мазура вербанули иностранные супостаты — так уж обстоятельства сложились погано. Не дай бог пережить такое второй раз в жизни…

Потом легкомысленная атмосфера как-то сама собой пропала, словно повернули выключатель. Лаврик тихо, не меняясь в лице, спросил:

— Ну?

Опустившись на корточки, Мазур расстегнул одну сумку, потом вторую, хмыкнул:

— Извольте, гражданин хороший, удивляться…

Обеими руками извлек контейнер с грозными символами и надписями, аккуратно поставил его на край стола.

Он в жизни не видел Лаврика удивленным — да и никто не видел? Но сейчас на лице Самарина появилась все же тень удивления:

— Ты где эту хреновину взял?

— Да так, — сказал Мазур. — Один старый знакомый подарил. И ведь пригодилась, зараза… Все туточки.

Лаврик встал, извлек толстенький швейцарский армейский нож, открыл ножницы и принялся методично, справа налево обрезать печати. Приподнял крышку, извлек один мешочек, полюбовался, подкинул на ладони:

— Все правильно, хорошо я рассчитал, упаковка не менялась…

— Ты о чем?

— Потом расскажу, — рассеянно сказал Лаврик, положил мешочек на место, опустил крышку, присмотрелся к контейнеру: — Действительно, впечатляет… Ну, садись. Что пить будешь?

— Наливай-ка джину, — сказал Мазур, устраиваясь у стола. — Что-то я давно не принимал эффектного и испытанного лекарства колонизаторов, а шатался по самым поганым местам…

— Организм требует дезинфекции, — кивнул Лаврик, взяв бутылку (ну конечно, это было не то пойло, какое им в Африке случалось потреблять, чтобы не выпадать из гораздо менее респектабельной роли). Щедро налил Мазуру, терпеливо выждал, пока тот покончит с необходимой в данной ситуации дозой. Сказал буднично:

— Ну, рассказывай.

Мазур, время от времени прихлебывая скупой глоток, принялся рассказывать — как давно привык, оставляя все главное, отсекая второстепенное, время от времени высказывая свои соображения и догадки — как сто раз прежде Лаврик слушал внимательно и бесстрастно, порой прерывая вопросами…

— И вот я здесь, — сказал Мазур. — Я и камушки…

И снова словно некий выключатель повернули — как в прошлые, когда позволяли обстоятельства. Наступал недолгий, но законный момент отходняка, на который они имели право. Наполнив опустевшие стаканы, Лаврик взял гитару, украшенную эмблемами давным-давно забытых молодым поколением рок-групп, прошелся по струнам:

Именно так при возможности отходил — у каждого это бывает по-своему. Лаврик пел, полузакрыв глаза, со спокойным, отрешенным лицом, — но Мазур-то прекрасно представлял, как помаленьку тает, исчезает, уходит то страшное напряжение, в котором Лаврик пребывал до той самой минуты, пока не увидел груду мешочков с алмазами. Мазур не раз выступал отнюдь не в роли простого исполнителя, давно и прекрасно знал, что на командире всегда лежит двойная ответственность — за операцию, за других, за то, что не предусмотрел того, что не мог предусмотреть никто на свете, да мало ли за что…

В последний раз ударив по струнам, Лаврик совершенно неожиданно швырнул гитару Мазуру — сюрприз для обычного человека, которому могло и прилететь по лбу инструментом. Мазур, понятно, аккуратно поймал гитару в воздухе за чернолаковые выгнутые бока, пристроил на коленях. Сам он таких отходняков не любил и не собирался устраивать долгий джем-сейшн, но и Лаврика обижать не хотел. А потому ограничился минимумом:

И поставил гитару к столу, сказав:

— Что-то нет настроения…

— Ну, каждый сходит с ума по-своему… — кивнул Лаврик без малейшего неудовольствия, прищурился: — А француженку трахнул в корзине? Да ладно, и так знаю. Ну кто бы на твоем месте не поимел очаровательную мадемуазель в корзине плывущего в небесах воздушного шара? Импотент разве что, или кто похуже… Ну, пожми скромненько плечиком, как ты это умеешь…

Мазур пожал плечами:

— Обстоятельства…

— Бедный Йорик… — задумчиво протянул Лаврик. — Бедный Генка Лымарь… Он ведь наверняка рассчитывал долго еще, если не до конца жизни проходить в чемпионах… — и широко ухмыльнулся: — Сто раз тебе говорил, и в сто первый скажу: чему я всегда завидовал — так это отношениям с женщинами. Как-то так всегда у тебя получалось, что очередная уложенная красотка — либо «в интересах дела», либо «так сложились обстоятельства». Настоящая африканская королева, настоящая европейская принцесса…

— Ну, не завидуй, — ухмыльнулся и Мазур. — У тебя вон была красотка с «Ленфильма», причем не гримерша какая, а натуральная кинозвезда. Кстати, мы так и не докопались, кто такая…

— И не докопаетесь, — хмыкнул Лаврик. — Дело прошлое, быльем поросло. — Ну, а что до экзотических красоток — то была и Жюльетт…

— Да, Жюльетт…

На миг на лицо Лаврика словно набежала тень, и Мазур понял, что он сейчас видит: упавший в саванне догорающий самолет. Столько раз твердили и писали, что матерые убийцы к старости становятся особо сентиментальными… Уж не есть ли это сермяжная правда?

Лаврик выпрямился в кресле. Тот, кто его не знал, ни за что не заметил бы происшедшей с ним перемены, но Мазур-то знал его сто лет. А потому и сам подтянулся, убрал улыбку с лица. Джину, правда, глотнул — ситуация не возбраняла.

— Пошли дела, — сказал Лаврик. — Как завершить операцию, уже решено, и это мы обсуждать не будем. Хотя могу то ли обрадовать, то ли огорчить: и тебе в финале участвовать придется. Сейчас у нас на повестке дня другой вопрос, простой, но самый что ни на есть животрепещущий… Может, догадаешься? Ты о нем не мог не думать, ты ж профессионал…

— Да думал, конечно, — сказал Мазур. — Будут ли они меня кончать, когда получат камни?

— И к какому выводу пришел?

— Склоняюсь к тому, что будут, — сказал Мазур. — Во-первых, что-то я не вижу на горизонте крупных задач, для которых им может понадобиться черт вроде меня. Им нужно было спасти президента — я его спас. Им нужны были два кило алмазов — я их добыл. Как ни ломал голову, какие еще предвидятся крупняки, не придумал. Сдается мне, со всем прочим они могут справиться своими обычными средствами, прежними, испытанными. Разве что… Мванги, думаю, их не особенно устраивает, но поручать мне его устранение, даже если они это решат сделать, не поручат. Знают пределы и рамки моей готовности нарушать законы. Во-вторых — ситуация… Та цель, для которой алмазы понадобились. Черт их знает… Может быть, если бы они хотели вульгарно спереть камешки для себя, они бы и отслюнили мне благородно обещанный процентик, до карата — по их деньгам это пустяки. Но алмазы им нужны для другого дела — и вот тут сама жизнь прямо-таки требует свести круг знающих до минимума. Подозреваю, мной не ограничится — они и своих должны будут немного проредить… очень уж ставки высоки.

Лаврик ухмыльнулся:

— Как выражается нынешняя молодежь — я с тебя тащуся. Молоток. Сам расписал все так, что мне и добавить нечего. Все с языка снял. У меня в точности те же выводы. Значит, что? Значит, наша первоочередная задача — отдать им камни, но сделать так, чтобы ты остался живехонек.

— Вот об этом я еще не думал, — признался Мазур.

— И не надо, — уверенно сказал Лаврик. — Какой смысл? Когда на свете есть дядя Лаврик, чья карма — Господи, прости за выражение — в том и состоит, чтобы над такими вопросами думать. Все готово, я тебе потому и велел звонить ей после обеда, чтобы было время нанести последние штрихи… Иди-ка сюда.

Он подошел к высокому окну и потянул шнурок, подняв жалюзи.

Мазур встал рядом.

— Посмотри на дом, — сказал Лаврик. — Не на тот, что напротив, а на тот, что справа.

Мазур посмотрел — и не увидел ничего особенного. Аккуратненький, но скромный одноэтажный домик, даже чуточку меньше того, в котором они сейчас пребывали. Участок соток в десять. Четыре пальмы, у задней изгороди — сплошная высокая стена каких-то здешних кустов, зеленых, разлапистых, колючих. За ними виднеется соседний домик.

— Ну как? — спросил Лаврик с некоторым самодовольством, так, словно он этот домик построил собственными руками.

Мазур пожал плечами:

— Так себе избушечка.

— А дворец, согласно плану, совершенно и не нужен, — хмыкнул Лаврик. — Обойдемся и таким. Посмотри-ка на него хозяйским взглядом. Потому что именно тебе там примерно через полчаса придется поселиться. Могу заранее утешить — ненадолго… А теперь выпьем еще лекарства и все обговорим — у нас не так уж много времени…

Эпизод третий. Водяной и русалка

Как и следовало ожидать, крохотный, с горошину, микрофончик в правом ухе Мазура сработал сразу после того, как Мазур услышал шум мотора остановившейся у «его» домовладения машины.

— Слежки за домом по-прежнему нет, — быстро сказал Лаврик. — В машине, кроме нее и шофера, еще бодигард. К двери она пошла одна…

Мазур показал пальцем на свое правое ухо, потом на дверь. Доктор понятливо кивнул. Есть в техническом прогрессе и светлые стороны, подумал Мазур. Во времена его бравой молодости такие микрофончики были заметны в ухе издали, да вдобавок непременно тянулся проводок к спрятанной во внутреннем кармане рации. Конечно, это могло сойти за слуховой аппарат, но в определенных ситуациях вызывало подозрения. Зато теперь эти крохотули используют не только спецслужбы, полиция и частные сыщики, но даже актеры вместо прежнего архаичного суфлера и телеведущие, получающие инструкции в ходе прямого эфира…

Олеся, как ей Мазур и говорил, вошла без стука, остановилась на пороге — очаровательная стерва в коротком белом платьице, оставлявшем обнаженными стройные загорелые ножки, плечи и руки. Выглядела гораздо моложе своих тридцати восьми, как обычно. Огляделась чуточку удивленно: явно ожидала увидеть нечто более меблированное, а меблировка была самая что ни на есть спартанская: большущий матрас для двуспальной постели, лежащий на застеленном длинными новехонькими половиками с местным узором полу, на коем и возлежал Мазур в одних трусах, на белоснежной простыни, до пояса прикрытый второй. Рядом стоял длинный низкий столик, на котором наличествовала початая бутылка джина, содовая и коробка дорогих французских конфет — Мазур был из тех неприхотливых выпивох, которые считают, что любой алкоголь можно закусывать чем угодно. Имелся там и более культурный предмет — черный чемоданчик (на крышке, для тупых — красный крест в белом круге), и врач как раз выкладывал из него на столик ворох разномастных таблеток в упаковках и блистерах. Был еще здоровенный вентилятор в углу, с тихим жужжаньем размеренно поворачиваясь вправо-влево, наполнял комнату приятным прохладным ветерком. И все. Купленную в Инкомати сумку, стоявшую у изголовья, предметом меблировки никак нельзя было считать. К ней — ну, разумеется! — взгляд Олеси и метнулся в первую очередь.

— Проходи, Джулия, — сказал Мазур. — У меня тут случилась небольшая неприятность…

— Я вижу, что небольшая, — сделала она гримаску. — Коли уж у тебя бутылка на столе…

Доктор, захлопнув чемоданчик, наставительно поднял палец:

— Спиртное в данном случае пациенту разрешено, сеньорита, — разумеется, в разумных дозах. Сирил, со служанкой все улажено. Но еще раз напоминаю: как минимум неделя полного покоя и максимальной неподвижности!

— Я помню, Серж, — сказал Мазур. — Будет исполнено в точности.

— Да уж постарайся… Я заеду через пару дней, посмотрю, как обстоят дела. Мое почтение, сеньорита!

Он поклонился Олесе и удалился: вальяжный, умеренный в движениях эскулап. По имени отчеству Игорь Иванович, а по фамилии — Багров. Как Мазур и ожидал, Олеся не стала заморачиваться подробностям постигшей его «неприятности» (как, впрочем, и он на ее месте — расспросы о здоровье могут подождать, сразу видно, что ничего серьезного, коли болящий в открытую, при враче, потребляет джин — это она правильно подметила). Она только спросила:

— Где?

— А вон там, в сумке, — сказал Мазур. — Там еще лежит такая стреляющая штука, ты ее не бойся, она на предохранителе, и гранаты не бойся, она ручная. Вынимай белый пакет с логотипом универмага «Джоми», он там один такой, не ошибешься…

Подойдя к сумке едва ли не бегом, Олеся присела на корточки, вжикнула «молнией», обеими руками вытащила помянутый пакет. Положила его на пол, запустила туда руку, извлекла прозрачный опечатанный мешочек, угловатый, с совершенно неказистым на вид содержимым — кристаллический углерод в первозданном необработанном виде.

Очень интересное у нее было лицо — ни капелюшечки алчности, одна умиротворенная радость, которую можно было выразить огромными буквами «Удалось!». Ну конечно, откуда взяться алчности? Камушки ей нужны не для себя, а для дела, она сейчас, собственно говоря, трудится за идею — пусть поганую и категорически неприемлемую для Мазура и тех, кто его сюда послал.

— Пересчитаешь? — спросил Мазур, когда она осторожно положила мешочек обратно в пакет. — А то я мог парочку по дороге заныкать…

— Да ну, ерунда! — отмахнулась Олеся. — Было бы чересчур мелко для такой фигуры, как ты, — и очаровательно улыбнулась. — К тому же ты должен был прекрасно понимать, что мешочки я очень быстро пересчитаю в машине — не из недоверия к тебе, педантичности ради…

— Ну, тогда проверь, — предложил Мазур. — Вдруг там стекло?

— Плоская шуточка, — сказала Олеся. — Ты прекрасно знаешь, что я в этих делах не эксперт. И потом… — она улыбнулась очаровательно-блудливой улыбкой Лисы Алисы. — Кирилл, ты, конечно, супермен из суперменов, трех терминаторов насмерть ушибешь старым валенком, но даже ты не смог бы во время своих коротких странствий подменить мешочки безукоризненной имитацией. Где бы ты это сделал? А сообщников, которые в темпе сделали бы имитацию в столице и пересеклись с тобой где-то по дороге, у тебя по определению быть не могло. Уж извини, милый, но после того, как я рассказала, что тебе предстоит, ты двадцать четыре часа в сутки был под надзором лучшей современной техники… и опытных агентов. Ты ни с кем не встречался, твои телефонные разговоры нисколько не походили на зашифрованные сообщения…

— Очень мило, — сказал Мазур. — Мне обидеться, что ли? Такое недоверие…

— Разумная предосторожность, милый, — поправила Олеся. — Или ты на моем месте вел бы себя иначе? Когда на кону — два килограмма алмазов?

— Да нет, — сказал Мазур. — Точно так же бы себя вел…

— Вот видишь. Так что не к чему обижаться. Эксперта я с собой, конечно, привезла, он чуть попозже проверит камешки — но опять-таки из чистой педантичности. Ну не было у тебя физической возможности подсунуть стекляшки. А на прииске напихать стекляшек безусловно не могли. Так что ты остаешься персоной, достойной всяческого доверия. И обещанный процент получишь. Я думаю, тебя он устроит исключительно в виде денег? Тебе совершенно ни к чему мешочек с необработанными алмазами?..

— Да на кой он мне, — сказал Мазур. — Предпочитаю вульгарные денежные знаки. А ничего, если я малость обнаглею и половину попрошу золотом? Мне без разницы, какой национальности будут монеты, лишь бы это было золото. Бумажки медленно, но верно падают в цене, а золото столь же медленно, но верно в цене растет. Пенсионный фонд, знаешь ли.

— Да без проблем, — сказала Олеся. — Такие вещи делаются совершенно легально…

— Как у тебя со временем?

— Да масса свободного. А что?