Не прощаюсь Акунин Борис
Так, есть ли тут кто-нибудь еще?
Слева в кустах вроде никого, справа тоже. Вот в черной тени у правого края башни, кажется, какое-то шевеление.
– Это я, Алексей! – громко сказал он. – Вы от Терентия?
Женщина певуче ответила:
– Встала. Луки вот так.
Показала: развести руки в сторону.
Китаянка? Оригинально. Хотя да – у Заенко в ЧК, рассказывали, был какой-то китайский взвод, исполнявший приговоры.
Романов остановился. Поза – крест.
Женщина приблизилась. Правда китаянка. Лица толком не разглядеть, но глаза раскосые. Субтильная, ростом Алексею по грудь.
Очень ловко, впору опытному оперативнику, женщина обшарила Романова, причем вынула не только «наган» из кармана, но и «браунинг» из-под мышки (тот самый, о котором просила и которого не получила Надя).
– Ого, эротический массаж! – пошутил Алексей, когда легкая рука ощупала его снизу.
Обернувшись к башне, пигалица полупроговорила-полупропела:
– Зае, моя пловеляла.
Ага, «Зая» все-таки здесь, успокоился Романов. Настроение у него сразу улучшилось, хоть, конечно, вся эта оперетка его злила. Сын микадо Нанки-Пу и красавица Ям-Ям в городе Титпу.
Под башней чиркнула спичка, огонек стал из маленького побольше – кто-то там зажег керосиновый фонарь.
– Ну, давай сюда. Погляжу на тебя. Побалакаем, – донесся низкий, не шибко дружелюбный голос.
Алексей подошел.
На ступеньке горела шахтерская лампа, красновато освещая сидящего человека. Был он широкоплеч, длинные руки лениво покоились на коленях, повернутое к Романову небритое лицо колыхалось черными тенями.
Алексей опустился на корточки, чтобы быть с Заенко на одном уровне, разглядеть его получше.
Физиономия у начальника ГорЧК была прямо классика Ломброзо, тип «прирожденный убийца»: широкая приплюснутая голова, выпирающие скулы, обезьяньи надбровные дуги, зобастый подбородок, тяжелый взгляд. В общем, красавец.
Мелькнула мысль: у Революции, как у бога Януса, два лика. Один – чистый и мечтательный, как у Нади. Второй – как у Заенко. И поворачивается она то одним, то другим.
– Где ж вы по сю пору были, герои эрвээсовцы, что вас не видать и не слыхать? – язвительно спросил Заенко.
– Хорошо работаем, потому и не слыхать, – в тон ответил Романов. – Это от вас один треск, взрывалы безрукие.
Но показал зубы – и хватит. Не ругаться пришел. Поэтому дальше заговорил иначе, рассудительно:
– Слушай, товарищ Заенко, мы с тобой тут не в Москве, как наше начальство, нам не до ссор. По краешку ходим что мы, что вы. Давай помогать друг другу. У вас есть то, чего нет у нас. И наоборот.
– Ну, и чего у вас есть? Похвались, – прищурился Заенко.
– Есть связь с Москвой. Какая не скажу, но доходит в тот же день. Поделимся. Есть свои взрывники, получше твоих. Если будешь согласовывать с нами акции – можешь рассчитывать….
– Это пускай баба твоя согласовывает, когда ей… – грубо перебил Заенко. – Командиры нашлись!
Романов сдержался. Спокойно продолжил:
– Еще у нас есть свои источники. В контрразведке. А у тебя в штабе армии, так?
Молчит.
– Вы ведь оттуда узнали про приют и про бронепоезд? Давай обмениваться сведениями.
Заенко моргнул, но опять не ответил.
– Ладно, начну первый. До тебя докапывается очень серьезный человек. И будь уверен – докопается.
– Козловский, что ли? – покривился Заенко. – Без тебя знаю. Хитрая сволочь, Терентий рассказывал. Их там в контрразведке трое: хромой полковник, одноглазый Черепов и капитан Романов. Назаров говорит, капитан с казаком дубы, а хромой шустер, змеей подползает. Ничего, мы ему жало вырвем. А ты, эрвээс, катись откуда взялся. Вы, тихони слюнявые, нам без надобности. Так, Шуша?
– Хао, Зае, – откликнулась сзади китаянка.
Что ж, поговорю с тобой иначе, решил Романов. Сейчас покажу тебе «тихоню слюнявого», раз ты по-хорошему не понимаешь. С такими субъектами работает только один аргумент – сила.
Он поднялся, цапнул чекиста рукой за горло, без труда поднял кверху, чтоб глядеть глаза в глаза.
– Слушай, Зая, я сейчас тебе об эту стену мозги вышибу. И договариваться буду с Назаровым. Он не такой кретин, как ты…
Занес кулак, но что-то ударило по локтю – вроде не больно, но рука вдруг онемела и повисла.
Алексей развернулся. Китаянка Шуша стала еще меньше ростом – как-то вся растопырилась, приопустилась, сделалась похожа на паучиху. Оскалила зубы, зашипела. Так же невесомо коснулась второй руки – и та тоже утратила чувствительность. Романов стоял, будто связанный, и не понимал, что с ним.
Заенко развернул его к себе.
– Рычать вздумал? На меня – рычать? Сопля зеленая!
Двинул коленом в пах. Вот это Алексей почувствовал, с криком согнулся пополам. От сильного удара в ухо полетел наземь, получил еще пинок по ребрам.
– Это я с тобой попросту, по-русски, – сказал сверху Заенко. – А будешь под ногами путаться – Шуше отдам. Она тебя по-китайски отработает. Поросем завизжишь. Поваляйся тут на холодку, эрвээс, подумай. Шуша, обезножь его.
Маленькая нога коротко ударила носком по одному колену, по другому. Теперь у Романова отключились все четыре конечности.
Заенко смачно харкнул на лежащего.
– Пукалки ему верни. Нам чужого не надо.
На землю упали «наган» и «браунинг». Они лежали прямо перед носом, но взять оружие Алексей не мог, он был совершенно беспомощен.
Услышал звук удаляющихся шагов. Потом стало тихо, только посвистывал ветер.
Парализованные нервы начали оттаивать нескоро, Романов успел продрогнуть – октябрьская ночь не баловала теплом. Прошло часа два, прежде чем зашевелились руки – хоть смог на локтях доползти до крыльца. Еще через час понемногу ожили ноги, но через парк Алексей тащился по-стариковски, еле-еле.
Наконец кое-как очухался, быстрым шагом дошел до «гримерки» – так на профессиональном жаргоне называется укромное место, где меняют облик. У Романова для этой цели имелся дровяной сарайчик – в глухом дворе неподалеку от гостиницы. Там Алексей снова превратился в бравого офицера, а гражданскую одежду спрятал под поленницу.
Входя в тусклое фойе своей непрезентабельной «Швейцарии», мрачно думал: провалил дело. Хотел наладить отношения со смежниками, а только их испортил. Паршивая вышла ночка. Завалюсь-ка спать, утро вечера мудренее.
Однако ночь еще не кончилась.
Навстречу со стула рванулся ефрейтор – свой, из контрразведки.
– Ваше благородие, я за вами! – закричал он, от волнения забыв откозырять. – Господина полковника убили!
– Что?! – ахнул Романов. – Когда? Где?
– Около ихней квартеры, в подворотне. Пулей в затылок. Часу не прошло. Я сразу за вами, а вас нет…
Ах, Лавр, Лавр…
Романов скрежетнул зубами. Кретины, сучьи кретины! Собирались «вырвать жало» – и вырвали. Немедленно.
Получается, что он невольно погубил товарища…
У Алексея во второй раз за ночь навернулись слезы. А перед тем – и не вспомнить, когда последний раз плакал. Подтаяло сердце, ослабело.
Занимательная антропология
Получается, что в своем эдеме, сама того не чувствуя, она все-таки соскучилась по большому миру. Он был шумный, грязный, некрасивый, но Мона с удовольствием вдыхала запах бензина и даже конского навоза.
Эраст, конечно, долго не соглашался. Кипятился, спорил, грозился немедленно привезти профессора Либкинда, но в конце концов капитулировал. Мона знала, какие аргументы действуют на мужа.
– Для ребенка хуже всего, когда я нервничаю. Для того доктор и велел мне не выходить из дома, – сказала она. – Но, сидя здесь без дела, я только и буду, что сходить с ума от тревоги. Как ты не понимаешь, что мне нужно себя чем-то занять? Меня будет успокаивать и радовать, что я приношу тебе пользу. И потом, что это за нагрузка – недальняя поездка в удобном авто и мирные женские разговоры?
В конце концов договорились.
Эраст займется источниками утечки информации (Мона надеялась, что это не очень опасно), Маса возьмет на себя дело более рискованное – зайдет со стороны красного подполья, а будущая мать попробует выяснить, не мог ли кто-то проболтаться о времени визита главнокомандующего в приюте.
Назавтра после этого трудного разговора Фандорин уехал в Таганрог – решил начать со ставки главнокомандующего. Маса с утра просто исчез. Мона же со вкусом позавтракала в ресторане, поменяла в рецепции доллары, зашла в соседний «Пассаж», не спеша выбрала уместный наряд: черное платье, черное пальто, черная шляпа, заодно не удержалась – купила чудные высокие ботинки с серебряными заклепками. Купюры были смешные, с черно-оранжевой ленточкой и Царь-колоколом, назывались «колокольчики».
Переоделась, очень себе понравившись в элегантном траурном наряде. Жалко, в магазине не нашлось вуалетки, хотя, возможно, это было бы уже чересчур. Позвонила портье, чтоб приготовили автомобиль. Поехала.
Но в Калединском приюте оживление мгновенно улетучилось. Перед доской с фотографиями погибших Мона поплакала. Пожалела, что не привезла цветы.
Потом разревелась пуще: воспитательница провела мимо группу детей в синих мундирчиках, у половины ушки были обвязаны бинтами – последствие контузии. Остальные несомненно новенькие. Отцы на фронте гибли ежедневно, в тылу матерей косил тиф, так что приток офицерских сирот был постоянный. Если б командование Белой армии так же заботилось о семьях рядовых солдат, глядишь, и гражданская война бы уже закончилась, подумала Мона.
Она спросила в приемной, как повидать новую начальницу. Ответили, что госпожа Макарова на уроке, придется подождать.
Мона села перед кабинетом со стеклянной стеной и, когда туда вошла высокая, строгая дама, последовала за ней не сразу. Перед разговором следовало определить, что за Макарова такая.
На то у Моны имелся Метод. Всякий раз перед тем, как делать портрет, она подолгу смотрела на человека, чтобы почувствовать его суть, внутреннюю вибрацию, – стать им. Ключ тут очень простой: нужно искренне полюбить объект, а для этого требуется залезть в его кожу, увидеть мир его глазами. Только когда это удавалось, портрет получался живым. Лучше всего, разумеется, пощупать пальцами лицо, но в случае госпожи Макаровой это, увы, было невозможно, поэтому пришлось сконцентрироваться на наблюдении.
Директриса сидела за столом и занималась своими делами, не подозревая, что к ней под кожу прокрался оккупант. А Мона действительно будто переместилась в чужое тело. Ощутила тяжесть бюста, какого никогда не имела, тугое давление лифа, грубые квадратные башмаки жали, пенсне сползало с носа. Не выспалась, ноет правый бок, я слегка мну его рукой… Горькие складки у рта – я одинока. У меня нет ничего кроме работы, но это очень важная и нужная работа. Я очень важная персона. Меня не любят, я знаю это, зато уважают. И не нужна мне ваша любовь! Зачем мне она? Но не уважать меня вы не смеете!
…Пожалуй, ясно.
Встала, постучалась.
– Войдите.
Вошла.
Говорила Мона с начальницей так, чтобы вызвать у столь непростой особы естественную симпатию: сдержанно, с достоинством, по делу и, упаси боже, безо всякой эмоциональности.
Сказала, что по профессии художница и может давать детям уроки рисования и ваяния – для сирот это очень полезно, она читала в педагогическом журнале. Жалованья ей не нужно, поскольку от мужа остались средства.
– Вы в трауре. Вдова? – спросила Макарова, пока еще настороженная.
Мона печально вздохнула и не ответила, как бы не желая отягощать без того нелегкое бремя приютской начальницы своей печальной историей. Макаровой это понравилось. Отчасти Мона все еще была ею и даже словно бы видела себя чужими глазами: скромная, милая женщина с твердым, но не склочным характером, на такую можно положиться.
– Я бы вас взяла, даже несмотря на отсутствие опыта, художественные уроки нам очень не помешали бы, но ведь вы, кажется, в положении? – приязненно улыбнулась Макарова, и это был успех, потому что улыбалась директриса явно нечасто.
– Я слышала, что ваша погибшая сотрудница баронесса Ланде тоже была беременна, – спокойно, без надрыва сказала Мона. – Я только на пятом месяце и чувствую себя хорошо. Думаю, три или четыре урока в неделю меня не утомят.
Во взгляде начальницы прочиталось: «Она похожа на меня. Наконец будет с кем поговорить». Но вслух Макарова произнесла другое:
– Видите ли, у меня нет полномочий брать новых преподавателей. Я назначена временно.
– Возьмите и меня временно. К тому же вас непременно утвердят.
– Откуда вы знаете?
– Я художница. Я читаю людей и даже немножко умею видеть будущее. – Мона сделала вид, что колеблется – говорить или нет, но все же сказала: –…И еще. Простите за бесцеремонность, но я по натуре человек откровенный. Не казните себя. Вы не виноваты.
Та вздрогнула:
– В чем?
– В том, что были в скверных отношениях с прежней директрисой, а она погибла.
– Откуда… Откуда вы знаете о наших отношениях? – построжела Макарова. – Вам уже кто-то рассказал?
– Нет, но это нетрудно вычислить. Вас не было на церемонии, где главнокомандующему представляли лучших сотрудниц. Стало быть, покойная Некритова вас недолюбливала.
– Но этим она спасла мне жизнь! Если бы я оказалась в зале… – Макарова передернулась. – Некритовой оторвало голову. А Машу Ланде взрывной волной отшвырнуло на стеклянный шкаф, всё тело было в осколках… Ужасно!
Мона сочувственно молчала.
– И ведь никто не знал, зачем к половине восьмого нужно быть в актовом зале, – взволнованно продолжала Макарова. – Директриса ничего никому не сказала, она любила делать сюрпризы. Ни воспитательницы, ни дети понятия не имели, что прибудет сам главнокомандующий.
– Никто кроме Некритовой не знал? Ни одна душа? – огорчилась Мона. Она так надеялась, что выйдет на какой-нибудь след и вернется к Эрасту с добычей!
– Мы догадывались, что готовится какое-то событие. В шесть часов прибыл казачий офицер с солдатами, такой высокий, строгий, с повязкой на глазу… Я видела, как он осмотрел зал, поставил перед дверью двух часовых, чтоб никого не пускали. Но никому и в голову не пришло, что сейчас прибудет сам главнокомандующий. Говорю вам, знала только сама Лидия Христофоровна, упокой Боже ее душу… – Макарова перекрестилась.
– А вы разглядели часовых?
Начальница удивилась.
– Да. Один такой чубатый, другой с рыжими усами. Почему вы спросили?
Мона прижала ладонь к груди, скривила лицо.
– Что-то меня вдруг замутило. Простите. Кажется, я сглазила, что хорошо себя чувствую…
Оставаться здесь больше было незачем. Всё, что требовалось, она уже выяснила.
Через день Мона встретила благородного мужа, который вернулся из Таганрога ни с чем, хоть и назвал это «сокращением числа версий». В окружении его высокопревосходительства подробное расписание визита было известно только старшему адъютанту полковнику Шредеру. Тот клялся, что ни одной живой душе о времени посещения приюта не сообщал, и Фандорин считал, что словам офицера можно верить: человек серьезный, ответственный.
– Шпион или б-болтун здесь, в Харькове, – озабоченно сказал Эраст Петрович. – Я подозревал контрразведку, но первоначальная версия не подтвердилась… Капитан Романов с тех пор не наведывался?
– Нет. Масу со вчерашнего утра я тоже не видела.
Про поход в приют муж даже не спросил, только про самочувствие. Это было немножко обидно.
И когда он – не столько ей, сколько самому себе – объявил: «Пожалуй, начну со штаба Добровольческой армии», Мона невинно заметила:
– А я на твоем месте все же начала бы с контрразведки.
– П-почему?
Тут-то она ему и рассказала про одноглазого офицера, осматривавшего актовый зал незадолго до взрыва и поставившего там двух часовых.
Самым лучшим комплиментом было то, что Эраст ее не похвалил, не восхитился, а сразу вцепился в новость зубами, словно волк в добычу. И стал советоваться.
– Прекра-асно, – протянул он, плотоядно улыбнувшись. – Как мы узнаем, кто именно стоял в карауле? Поручить это полковнику Козловскому? Кстати странно, что никто из его людей не встретил меня на вокзале. Пришлось брать извозчика, хоть я отбил из Таганрога телеграмму…
– Может быть, рано говорить полковнику? – мягко подвела его Мона к уже придуманному решению. Ей очень нравилось быть Василисой Премудрой при Иване-царевиче. – Вот если бы как-нибудь собрать в одном месте весь личный состав… как это у них называется – конвойной полусотни? – (На самом деле она уже выяснила, что охраной начальства в контрразведке ведает именно конвойная полусотня и находится она в подчинении у войскового старшины Черепова, того самого одноглазого офицера.) – Чубы, наверное, не у одного казака, рыжеусый, я полагаю, тоже не один, но я привезла бы госпожу Макарову, она незаметно посмотрела бы, допустим, из окна и указала бы на тех, кто нам нужен.
Казаки конвоя
И опять Фандорин не сказал «какая ты у меня умница!» или еще что-нибудь покровительственное, а просто энергично потер руки.
– Отлично! Едем в контрразведку. Поговорим с Козловским и решим на месте, посвящать полковника в план действий или же лучше просто попросить его под каким-нибудь предлогом созвать конвойных. Если ты решишь, что не стоит, – подай мне какой-нибудь сигнал. Скажем, почеши б-бровь.
Мона изо всех сил старалась, чтобы губы не расползлись в счастливой улыбке. Он стал говорить про нее и себя во множественном лице: «поговорим», «решим»! Он полагается на ее мнение! Они работают вместе! Для беременности это гораздо полезнее, чем лежать в постели с поднятыми вверх ногами.
– Пожалуй, – задумчиво согласилась она. – А пока они собирают полусотню, я съезжу за Макаровой. Мне ведь дадут автомобиль?
– Что-то у них с-стряслось.
Эраст нахмурился.
Около белостенного дома стояли оседланные лошади. От подъезда, истошно клаксоня и визжа шинами, рванул в сторону центра автомобиль. Придерживая шашку, на крыльцо взбежал какой-то офицер, еще двое военных, наоборот, выскочили и стремглав понеслись в разные стороны.
Отпустив извозчика, Фандорин предъявил караульному начальнику свой пропуск, подписанный Козловским.
– Недействителен, – ответил унтер. А когда Мона попросила вызвать капитана Романова, подозрительно сощурился и вообще ничего не сказал.
Что за чудеса?
– Едем-ка в штаб армии, – взял ее за локоть Эраст. – Нужно понять, что происходит. Здесь нам никто этого не скажет.
– Не надо никуда ехать, штаб уже здесь.
Мона качнула подбородком в сторону. У тротуара остановился длинный черный «паккард». Из него вылезал Скукин.
Приложил руку в перчатке к козырьку.
– А, господин Фандорин. Сударыня…
– Что здесь т-творится, полковник? Почему нас не пустили к князю Козловскому?
– Убит, – коротко ответил Скукин.
Мона вскрикнула.
– Боже! Кто его убил?
Вопрос, конечно, был глупый, женский. Понятно, что красные. Невежливый Скукин и отвечать не стал, обратился к Фандорину:
– Новый удар подполья. Командующий понадеялся, что вы поможете нам его уничтожить, но, видимо, напрасно. Пусть новый начальник Особого отдела войсковой старшина Черепов решает, нужна ли ему ваша помощь.
Мона ожидала, что Эраст вспыхнет, но он спокойно спросил:
– А где капитан Романов?
– Отстранен от должности и взят под стражу. Кто-то ведь сообщил красным, где живет Козловский и какой дорогой возвращается со службы. Кто-то из своих. А Романов дружил с убитым. И, что странно, не ночевал дома. Устанавливают, где он был… Так выяснили вы что-нибудь по делу о взрыве?
– Кое-что, – негромко ответил Эраст, и поведение Скукина сразу переменилось.
– Так бы сразу и сообщили! Пойдемте в дом, расскажете. – Полковник недовольно покосился на Мону. – А присутствие супруги обязательно?
Злопамятный, не забыл про самца-пидера, подумала Мона и сладко улыбнулась, когда Фандорин отрезал:
– Как вы скоро увидите – да.
– Хорошо. Пожалуйте, сударыня.
Она улыбнулась еще приятней. Поскольку главным человеком, принимающим решения, здесь сейчас был Скукин, следовало применить к нему Метод.
И Мона заставила себя полюбить Аркадия Сергеевича. Это оказалось очень легко. Не потому что Скукин такой милашка, а потому что очень уж любил себя сам и демонстрировал это каждым своим движением: глядите, какой я ладный, отчетливый, я центр вселенной, она крутится вокруг меня. Даже не так – это я ее кручу и подгоняю. Мона явственно услышала холодный и ясный звук флейты. Под такую музыку при Николае Палкине, наверное, гоняли солдат под шпицрутены.
Передалось Моне и скукинское настроение: возбуждение, собранность, нервозность.
Полковник подозвал караульного начальника.
– Где Черепов?
– Допрашивает жильцов дома, где квартировал князь Козловский. Господина полковника застрелили в подворотне. Вдруг кто-то из окна что-нибудь видел, – доложил поручик.
Эраст и Мона тем временем перешептывались.
– Черепов меня слушать не с-станет.
– Значит, придется всё объяснить Скукину. Этот втемную действовать не согласится. Но если объяснить – горы перевернет, – уверенно сказала она.
Муж кивнул.
– Аркадий Сергеевич, на м-минуту. Я должен вам кое-что рассказать…
Скукин слушал, и его внутренняя флейта засвистала ускоренный марш (Мона это прямо услышала). Схватил всё на лету, даже не стал переспрашивать и уточнять.
– Рыжеусый и чубатый? Превосходно! Сейчас мы их, голубчиков, выявим. Идемте к Черепову, Эраст Петрович. Я прикажу ему собрать полусотню, но объяснять ничего не буду. А вы, Елизавета Анатольевна, пожалуйста, садитесь в мою машину и поскорее доставьте начальницу приюта.
Имя-отчество помнит, «пожалуйста» говорит. То-то.
Теперь, когда цель достигнута, Мона его сразу любить перестала. Все-таки он был противный, Скукин. Холодный, скользкий, как угорь. (Угрей Мона не ела, потому что похожи на змею. Фу, гадость.)
– Дежурный! Проводите госпожу Фандорину к моему авто! И знаете что – на всякий случай отправляйтесь с нею. Доставьте сюда даму, на которую укажет Елизавета Анатольевна… Так. Где Черепов?
– На третьем этаже, господин полковник. Допросный кабинет там.
Скукин и Фандорин направились к лестнице, а Мона с поручиком к выходу, но откуда-то сверху донесся громкий вопль. Что-то загрохотало, и опять стало тихо.
Мона, конечно, остановилась.
– В чем дело? – задрав голову, крикнул Скукин.
По ступенькам сбежал офицер.
– Арестованный напал на войскового старшину Черепова!
Все бросились вверх, на третий этаж. Мона, конечно, тоже. Что за арестованный? Вдруг Романов?
По коридору третьего этажа навстречу шел человек со страшным, костистым, неподвижным лицом, с черной повязкой на лице, с единственным сверкающим глазом, и тер огромный кулак. Рукава засучены по локоть, волосатые жилистые ручищи – как корабельные канаты.
– Виноват, господин полковник, – растерянно сказал он Скукину. – Допрашивал жильца из дома Козловского. Некто Сальников, банковский конторщик. Прижал его немного. Ну, как обычно: «Признавайся, сволочь, мы всё знаем». Я всем это говорю. А он как заорет, как набросится… Я и вмазал с разворота. Не рассчитал силу, угодил в висок… Не дышит…
Скукин поморщился, отодвинул одноглазого, заглянул в распахнутую дверь. Мона, охнув, увидела на полу неестественно вывернутые ноги.
– По крайней мере мы знаем, кто навел убийцу, – прогудел Черепов. – Иначе с чего бы ему на меня кидаться?
– Вы убили того, кто мог вывести вас на с-след? – недоверчиво спросил Фандорин.
– Я же говорю – не рассчитал удара. От неожиданности.
– А почему у вас з-засучены рукава? Успели завернуть, пока Сальников на вас кидался?
Черепов свирепо посмотрел на Эраста.
– Рукава засучены, чтобы не забрызгать кровью. Я с задержанными не миндальничаю, времени нет. Вместо «здрасьте» бью наотмашь – моментально делаются шелковыми. После этого не юлят, отвечают. Сальникова для разминки тоже стукнул, легонько. А он драться. Наверно, решил, что если сразу лупят – значит, он раскрыт.
– Вы били свидетелей? Всех жильцов дома, подряд? – Эраст глядел на офицера с брезгливым изумлением. – Просто чтоб были «шелковые»? И женщин?
– Бабе довольно пощечины, – промямлил Черепов, оглядываясь на Скукина, словно в поисках защиты. Войсковой старшина, кажется, не очень понимал, кто этот настырный седовласый господин и почему так повелительно держится. Вдруг какое-то начальство?
Полковник внушительно сказал:
– Вы далеки от реалий момента, Эраст Петрович. Да, войсковой старшина человек жесткий. Даже жестокий. Уверен, что в нынешних условиях нам нужен именно такой начальник Особого отдела. Умеющий вселять страх. Мы должны действовать, как татаро-монголы, использовавшие расчетливую жестокость как самое действенное орудие пропаганды. Слухи о страшных карах, которые ожидают всех, кто посмеет сопротивляться, разносились во все стороны, и города сами сдавались Чингисхану. Парализующий ужас – вот что приведет нас к победе. А когда мы победим, эту разболтанную страну нужно будет стиснуть в железном кулаке и долго, долго не разжимать хватку. Пока съехавшее с глузда население не вернется в разум. Наши витии любят разглагольствовать о «белой правде». Чушь это. Настоящая правда совсем другого цвета.
– К-какого же?
Мона увидела, что Эрасту действительно интересно, и сразу вспомнила, что точно с таким же любопытством он расспрашивал зеленошкольского «директора».
– Коричневого. Цвета дерьма – пардон, мадам. – Скукин говорил спокойно и уверенно, должно быть, излагая нечто давно продуманное. – Дурно пахнущая и, мягко говоря, неаппетитная, зато честная. Правда в том, что всякое государство, а уж наше в особенности, держится только страхом и принуждением. Люди делятся на тех, кто принимает решения, и тех, кто их исполняет, даже если не хочет. Потому что боится ослушаться. Русь зашаталась и начала разваливаться, когда слабый и неумный царь в девятьсот пятом году затеял играться в свободы. Все, кому предписано помалкивать, сразу разговорились. Стадо, которому полагалось собираться, только когда прикажут, немедленно превратилось в стаю. Кому от этого стало лучше? Никому. В России, которую мы построим на этом пепелище заново, всё будет иначе.
– Как? – коротко спросил Фандорин.
– Крепко и прочно, а для стада – страшно. Сначала мы развешаем по площадям и перекресткам красных, малиновых и бледно-розовых. И висеть они будут долго, пока не истлеют. Как стрельцы при Петре Великом. Всех ворчащих отправим в специальные лагеря, где они или сдохнут, или перевоспитаются. У нас будет сильная, вездесущая тайная полиция, одно название которой будет повергать в трепет. И для руководства этой службой нам нужны такие люди, как Черепов. А не такие, как покойный Козловский.
Войсковой старшина, и прежде слушавший полковника с явным одобрением, дважды энергично кивнул.
– Хорош у вас начальник т-тайной полиции. Только появилась нить – оборвал собственной рукой.
– Как оборвал, так и восстановит. Благодаря Елизавете Анатольевне у нас появилась возможность добраться до подполья с другого конца. И знаете что. Может быть, мы обойдемся без начальницы, а поступим проще. – Скукин повернулся к Черепову. – Вы помните, кого поставили часовыми у дверей актового зала перед приездом главнокомандующего в приют?
Черепов насупил лоб.
– Двоих каких-то, кто подвернулся… Виноват, не припомню. Конвойная полусотня набрана недавно. По фамилиям знаю всех, по лицам пока не очень. А что такое?
Скукин вздохнул.
– Значит, без опознания все же не обойтись. Езжайте за начальницей приюта, Елизавета Анатольевна. А вы, Черепов, соберите полусотню во внутреннем дворе. Всю, до последнего человека. Один из тех часовых, а может быть, и оба, подложили в зал бомбу. Директриса укажет нам мерзавцев, а дальше мы решим: брать их сразу или установить слежку.
– Уж не Филимонов ли с Теслюком? – Черепов замялся. – Видите ли, двое казаков со вчерашнего вечера пропали из казармы. Я думал, самовольная отлучка, загуляли станичники…
– Один рыжий, второй с черным чубом? – быстро спросила Мона.
– Кажется, так… Погодите, погодите… Да ведь это их я поставил караулить зал! Точно!
Скукин свистяще выругался, на сей раз забыв извиниться перед дамой.
Читать бесплатно другие книги:
