Не прощаюсь Акунин Борис
Готовясь позировать, Маса сел к окну, где на столике круглел большой ком воска. Придал физиономии грозное и надменное выражение.
Мона взяла объект за колкую макушку, повернула как надо.
– Вы опять хотите, чтобы я о чем-нибудь говорил? – спросил японец, пока она натирала руки тальком. Мона кивнула. Когда он говорил, лицо оживало, а то истукан истуканом.
– Я думал про нашу прошлую беседу, госпожа, и вот что я вам скажу. У вас не может родиться девочка. Посмотрите на господина. Разве у него может быть дочь? Это невообразимо. Он слишком мужчина.
У Масы была мечта, что он будет воспитателем мальчика, потому что Фандорин ничего не понимает в детях и обязательно испортит сына.
– Посмотрите на меня. – Мона пощупала пальцами его короткий нос, чтобы уловить стереометрию. – Только башкой не вертите.
Он скосил глаз.
– А у меня может быть мальчик? Разве я недостаточно женщина? Не морщить лоб!
Идея Масе не понравилась. Он засопел.
– Расскажите что-нибудь, – велела Мона, быстро вдавливая воск.
– Про что?
– Про женщин, которых любил Эраст. Сколько их было?
Она давно уже подбиралась к этой теме.
– Нет. Господин рассердится.
– Ах, как жалко, – расстроилась Мона. – Я часто об этом думаю и начинаю беспокоиться. Вот сейчас прямо сердце закололо. Я же не из ревности спрашиваю. Кто ревнует к прошлому? Просто я хочу научиться любить его как можно лучше. А для этого мне нужно знать про женщин, которых он любил. Каких, как, за что?
Аргумент про беспокойство всегда действовал безотказно. Японец задумался, стал загибать пальцы. Скоро они закончились, и он начал разгибать их обратно.
– Я имею в виду любить, а не всякие глупости, – уточнила Мона.
– Тогда это легко. Трех женщин господин любил очень сильно. И еще трех сильно, но не очень.
– Сначала расскажите про тех, кого очень сильно.
Маса печально вздохнул.
– Первая была до меня. Про нее ничего сказать не могу. Но она была очень юная, и вряд ли вы могли бы у нее чему-то научиться… Вот вторая – я ее знал – была настоящий сэнсэй любви, о да, но она была лисица-кицунэ. А третьей на самом деле не было.
– Как это?
– Она всё время играла какую-то роль, а самой ее не было.
– Эраст очень сильно любил сначала девочку, а потом лисицу и притворщицу? – Мона нахмурилась. Разговор был неприятный, но безумно интересный. – Я подозревала, что он глуп в любви.
– Да, – согласился Маса, – безнадежно глуп. Я так и не смог его этому научить, хоть пытался. Слава богу, что он полюбил вас.
Никто его особенно и не спрашивал, подумала Мона.
А Маса сменил рискованную тему:
– Вы решили, куда мы уплывем? Господин сделает так, как вы хотите, вы же знаете. – Лицо у него стало умильным, голос медовым: – Если мы отправимся в Японию, там как раз будет сезон момидзи. На свете нет ничего прекрасней.
Этот спор у них длился давно, и Маса был прав: решать предстояло Моне. Она же пока колебалась. Фандорин уговаривал выбрать Америку, потому что Европа тяжело и надолго больна. Маса, разумеется, агитировал за свою родину, и Мона всерьез об этом задумывалась. Про Страну Восходящего Солнца она мало что знала, но представляла ее красивым кукольным домиком, и этот образ ласкал ей сердце. А если еще все японцы похожи на Масу…
В дверь постучали. Гостиничная обслуга была давно приучена без вызова не являться, это мог быть только Эраст. Со своей старомодной церемонностью он даже в собственный номер без стука не входил.
– Нельзя! – крикнула Мона. – Мы не одеты!
Японец сердито фыркнул. Он не одобрял подобных шуток. Быстро подошел к двери, открыл, но там был не Фандорин, а высокий военный.
Ее сердце сжалось.
Не подавая вида, что встревожена, она приветливо сказала:
– Боже, сам штабс-капитан Романов! Давно вас не было. Милости прошу.
Когда Романов явился в прошлый раз, тому полтора месяца, это плохо кончилось: Эраст сорвался с поводка. Верней, так его натянул, что пришлось спустить. Правда, тогда со штабс-капитаном приходил и его начальник, колченогий князь Козловский. Может быть, тревожиться не из-за чего?
Мона подала руку для поцелуя.
– Куда подевались все звездочки с ваших погон?
– Начальник устроил производство в следующий чин. Новых погон я пока не достал – дефицит, поэтому просто вынул звездочки. У вас замечательно цветущий вид, Елизавета Анатольевна.
Поцеловал руку не по правилам вежливости – символически, а по-настоящему, губами, еще и пальцы чуть сжал. Все-таки мужчины поразительные существа. Им кажется, что если сто лет назад в миг слабости ты ему что-то позволила, это имеет какое-то значение.
Мона отобрала руку.
– Что вы, я так тяжело переношу свое состояние. Тошнота, головокружение, никакого аппетита.
Капитан раскланялся с японцем, который, в отличие от Моны, явно был рад визитеру. У Масы про августовские приключения осталось самое приятное воспоминание, и он сейчас был похож на собаку Павлова, перед которой зажглась лампочка.
– Дома ли Эраст Петрович? – спросил Романов.
Сердце опять екнуло. Нехорошее предчувствие подтверждалось.
– А вот он. – Мона показала на стол.
Капитан посмотрел – попятился.
Там, посередине, красовалась художественная композиция «Трофей Иродиады»: голова Эраста в окружении астр, роз и хризантем. Мона вылепила ее в натуральную величину, с тщанием и любовью. Подобрала и покрасила парик, приклеила усики и ресницы, прорисовала жилки на висках. Заглядение! Только глаза были закрыты, потому что Мона работала тайком, по ночам, когда благородный муж спал. Хотела сделать сюрприз. Ее немножко бесило, что он всегда такой сдержанный и невозмутимый, ничем его не удивишь, не выведешь из равновесия.
Номер «Люкс»
Сюрприз удался на славу.
Однажды утром они были вдвоем в ванной – Мона сидела в воде, он брился, – и она попросила слабым голосом: «Милый, достань лавандовую эссенцию». Благородный муж, ничего не подозревая, открыл туалетный шкафчик – а там его голова. Выражение лица у Фандорина сделалось такое, что у Моны от хохота чуть не приключился выкидыш. Это, конечно, было бы глупо. Зато теперь приятно вспомнить. Она и сейчас хихикнула.
Японец тоже был доволен реакцией капитана.
– Красиво? У меня скоро тоже будет. Еще лучше.
Со стеклянными глазами.
Романов оттянул воротник кителя.
– Уф. Весело живете. Не то что я… Скоро ли вернется господин Фандорин?
Ответили в один голос.
Мона:
– Нескоро.
Маса:
– Скоро.
Капитан был в затруднении.
– Разрешите воспользоваться телефоном?
Назвал номер, потом попросил кого-то, вероятно, дежурного, соединить с «господином полковником». Разговор получился короткий.
– Лавр, я в «Метрополе». Его нет. Когда будет, неизвестно. Давай я вернусь….Хорошо, понял. Буду ждать сколько понадобится.
Совсем плохо, нахмурилась Мона. Раз все-таки не обошлось без Козловского, да тот еще велит «ждать сколько понадобится».
Полковник ей ужасно не понравился с самого начала. Первый раз он возник, еще когда Мона с Эрастом жили на съемной квартире. Козловский был прост, деловит, с прямым, открытым лицом, очень славный – тем и не понравился. С Эрастом говорил, как с архиереем, очень почтительно. Сказал, что в четырнадцатом году, будучи переведен из гвардии в контрразведочное управление, прошел специальные курсы, где изучал фандоринские операции времен японской войны. «То, что вы, ваше превосходительство, оказались в Харькове, невероятная удача, – говорил скверный гость. – Вы нам очень нужны. Я почту за честь и счастье служить под вашим началом». И дальше всякое про Белое Дело и спасение несчастной Родины от красной заразы. Мона собиралась уже упасть в обморок, чтобы прекратить эту опасную беседу, но Эраст прервал князя. Сказал, что его враги – не красные, не зеленые и не фиолетовые, а всякого рода мерзавцы, которые бывают любого цвета, и враги отечества. Кого считать врагами отечества в нынешних обстоятельствах – вопрос неочевидный. Лично ему кажется, что всех участников проклятой бойни.
И Козловский ушел не солоно хлебавши.
Но в августе заявился опять – уже сюда, в «Метрополь». «Вы воюете с мерзавцами? Извольте. Вот вам мерзкое злодейство, хуже которого не придумаешь. Вы наверняка уже слышали, что вчера на Екатеринославской ограблен автомобиль армейского казначейства. Какие-то выродки забросали машину гранатами посреди людного перекрестка. Убито одиннадцать прохожих, около тридцати человек ранено. У меня нет опытных сыщиков, вся надежда на вашу помощь». Показал фотографии. У Эраста окаменел рот, сдвинулись брови – и Мона поняла, что ситуацию уже не спасти даже обмороком. Пришлось отцеплять поводок. Два дня потом металась по номеру, уговаривала себя не нервничать.
Неужели всё повторится?
Ей очень захотелось вытолкать Романова вон, пока не вернулся муж, но это, конечно, была глупость. Капитан просто будет ждать в фойе, и даже не узнаешь, что стряслось.
– А что стряслось, Алексей Парисович? – спросила Мона, доверительно беря Романова за локоть. – Вы выглядите взволнованным.
– Не знаете еще? Мы-то всю ночь на ногах. Кошмар. Взрыв в сиротском приюте. Покушение на главкома. Князь хотел сам приехать к господину Фандорину, но занят расследованием. Прислал меня, с пакетом.
Мона вздрогнула. Сиротский приют? Дело дрянь. Эраст снова сорвется.
– Маса, принесите, пожалуйста, из ванной мои пилюли, – отослала она японца, а у капитана потребовала: – Что в пакете? Покажите.
Романов заколебался.
– Там снимки. Жуткие…
Но вынул-таки из планшета конверт.
На первой фотографии, большой, была снята группа детей в одинаковых темных мундирчиках, с ними женщины в фартуках с крестами – вероятно, воспитательницы. У восьми мальчиков и двух женщин лица перечеркнуты красным карандашом.
– Это те, кто убит, – пояснил Романов. – Все остальные ранены или контужены.
Остальные карточки были того хуже: каждый убитый отдельно.
– Князь приказал обязательно показать всё это Эрасту Петровичу.
Чертов психолог, злобно подумала Мона. Знает, чем пронять. Что же делать?
– Милый Алексей, – проникновенно сказала она. – У меня к вам просьба, очень большая. Вы просто скажите Эрасту, что ваш начальник просит его о помощи, а снимки не показывайте.
– Но Лавр велел непременно показать, – растерялся Романов. – Как же я могу не исполнить?
– Ради меня. Ради всего, через что мы вместе прошли… Помните?
И нежно посмотрела ему в глаза: мол, я-то всё помню, разве такое забудешь?
Не ждала, что он согласится. Но чудесный Романов со вздохом сказал:
– Хорошо. Если вы просите…
И спрятал опасные фотографии в пакет, а пакет – в планшет.
– Спасибо, – прошептала она, очень довольная, что разговор состоялся без Масы.
Тут в дверь опять постучали, и это уж точно был муж.
– Никого нет дома! – весело откликнулась Мона.
Вошел хмурый Эраст.
– Достал охру?
Он вынул из кармана бутылочку.
– Надеюсь, п-правильная.
И умолк, заметив стоящего у стены Романова.
– Вы?
– Здравия желаю, ваше превосходительство, – отчеканил капитан.
– Какое я вам «п-превосходительство»? – поморщился Фандорин.
– Действительный статский советник, по-военному генерал-майор. Я не с частным визитом, а по приказу господина полковника. Вчера вечером произошло покушение на главнокомандующего. Не нашего командарма, а Самого, – счел нужным пояснить Романов, видимо, не очень доверяя знаниям штатского человека о военной иерархии. – Князь очень просит вас принять участие в расследовании.
Обещание, данное Моне, было выполнено честно. Она поблагодарила Алексея Парисовича легким наклоном головы.
Но тут некстати встрял вернувшийся в гостиную Маса:
– В сиротском приюте взорвали бомбу. Надо узнать, не пострадали ли дети.
– Пострадали, – мрачно ответил Эраст. – Восемь мальчиков убиты, много раненых. Чудовищная мерзость.
Вот отчего он такой угрюмый, догадалась Мона. Уже знает.
– Хорошо, капитан. Сейчас поедем, – сказал Фандорин
Жизнь в мире Инь
и опасливо посмотрел на Мону.
– Возьмите извозчика и подождите меня перед г-гостиницей, – прибавил Эраст Петрович.
Романов, козырнув, вышел. Мона, опустив глаза, молчала. Это было хуже всего – ее молчание.
– Там погибли дети. Еще страшнее то, что есть изувеченные. Они и так несчастные, п-потерявшие родителей… А те, кто это сделал, разгуливают на свободе и бог з-знает что устроят еще…
Мона молчала.
– Обещаю, что не буду ввязываться ни во что рискованное. И что постараюсь управиться как можно б-быстрее…
Наконец она посмотрела на него, с печальной укоризной.
– Ты ведь обещал. Неужели нельзя потерпеть? Остался всего месяц. – Вздохнула. – Ладно. Я же вижу – ты себе места не найдешь. Но одно условие.
– Какое угодно! – поспешно воскликнул Фандорин.
– Ты будешь мне всё рассказывать. Без утайки. С подробностями.
– Даю слово.
– И ты опять возьмешь с собой Масу.
– Нет. Мы договорились: одно условие, не два! – Эраст Петрович показал вскинувшемуся японцу кулак: заткнись. – Ты на пятом месяце. Доктор говорит, это самый рискованный период. Ни на минуту не оставлю тебя без п-присмотра. Маса, о-нэгаи да кара! Таному дзо!
Маса закряхтел и смирился. Фандорин редко его о чем-то просил таким тоном.
– Гляди же, ты дал слово. – Жена притянула Эраста Петровича к себе, оттолкнула. – Всё, катись. И знай: если с тобой что-нибудь – убьешь двоих, меня и ребенка.
В коляске Романов пытался завести разговор о деле, но Фандорин глядел в сторону и не слушал.
Он размышлял о мире Инь.
Конечно, Эраст Петрович и прежде знал, что никакого «мира людей» не существует, как не существует и абстрактного «человека». Есть мужчина и есть женщина. Они по-разному устроены, по-разному живут, интересуются разными вещами, руководствуются в своем поведении различающимися этико-эстетическими нормами. Во многих отношениях мир Ян и мир Инь даже противоположны. Сам Фандорин всегда жил в Мужском Мире, отлично его изучил и достиг в этой системе координат одной из высших степеней.
Мир Ян подвластен разуму и покорен воле, тверд и ясен, в нем «да» значит «да», а «нет» значит «нет», и, в общем, всегда понятно, где Добро и где Зло.
Но четыре с лишним месяца назад по прихоти, а может быть, по милости кармы Эраст Петрович вдруг переселился в мир Инь. Это произошло в те ужасные часы, когда отнятая у бандитов тачанка неслась через степь, к большому городу с настоящими больницами, а за спиной, на охапке сена, металась и бредила раненая Мона. Фандорин поклялся себе тогда: если она выживет – о, если она выживет! – он никогда ее не оставит.
Случилось чудо. Мона выжила. А нарушать клятвы Эраст Петрович не привык. Так и вышло, что мастер мира Ян оказался в чужом мире, на положении ученика, бестолкового и беспомощного.
Объективно рассуждая, женский мир несравненно лучше мужского. Он и добрее, и жертвенней, и красивее, и живее. Идеологи Бусидо утверждают, что истинное назначение мужчины – хорошо умереть. Если так, то истинное назначение женщины – хорошо жить. Не случайно мужчины ловчей всего умеют отбирать жизнь, женщины же ее дарят. Мужчине существовать в мире Инь нелегко. Никогда еще Фандорин не ощущал себя таким слабым и неуверенным, никогда прежде не находился в постоянном страхе. Вдруг с Моной что-то случится? Или (страх уж вовсе непривычный) вдруг что-то случится с ним самим? Ведь это будет значить – она права, – что он обречет на гибель и жену, и нерожденного ребенка.
Прав древний мудрец: благородному мужу не следует заводить семью. А коли завел – переставай жить по правилам благородного мужа, ты уже не один на свете. Но как живут по другим правилам, Эраст Петрович не знал и даже не хотел об этом задумываться.
Вся надежда на восемью восемь. Скоро, в январе двадцатого, он достигнет 64 лет, возраста зрелости. Теоретически с этого момента разрыв между Инь и Ян должен начать сокращаться, ибо к следующим двум восьмеркам, 88 годам, приходишь уже не мужчиной и не женщиной, а Завершенным Человеком. К тому же в феврале родится ребенок, их станет трое. Тогда-то и задумаюсь о других правилах, подумал Фандорин, немного успокоился и даже позволил себе помечтать. Хорошо бы родилась девочка. Такая же, как Мона. По крайней мере Маса не будет соваться со своим воспитанием.
– Приехали, – сказал Романов, и Эраст Петрович вернулся к действительности.
– На вокзал? – удивился он. – Почему не в контрразведку?
– Князь у командующего. Велел привезти вас прямо на совещание.
Про Гай-Гаевского было известно, что в тылу он сидеть не любит, постоянно мотается по разным участкам фронта. Полевой штаб армии располагался в поезде. Генерал слыл гением современной железнодорожной войны: стремительно перебрасывал воинские части с фланга на фланг, за сотни километров, словно шахматные фигуры, ловко оперировал бронепоездами, а летучие ремонтные бригады умели молниеносно восстанавливать поврежденное полотно. За быстроту и непредсказуемость (а также, вероятно, из-за слишком длинной фамилии) европейские газеты называли командующего Добровольческой армией «Белый Ганнибал».
– Что ж, погляжу на вашего Г-Ганнибала, – скептически сказал Фандорин, вспомнив другого Белого Генерала, из совсем иных времен. Вряд ли новый герой мог затмить того, старого.
Владимир Зенонович Гай-Гаевский действительно выглядел совсем негероически. В салон-вагоне, во главе длинного, накрытого картами стола сидел пожилой, обрюзгший толстяк с багровым носом, потухшая папироса в углу рта. Под пенсне сонно помигивали маленькие припухшие глазки. Неряшливый черный мундир с линялыми погонами сидел мешком и спереди был присыпан пеплом, в пухлой руке подрагивал стакан недопитого чая.
Но именно эта некартинная внешность и произвела на Фандорина впечатление. Полководец, который не считает нужным изображать величие, должен быть очень уверен в себе. Про Гай-Гаевского рассказывали, что при необходимости он лично водил цепи в атаку и был одиннадцать раз ранен. До германской войны карьера у Владимира Зеноновича не складывалась, ему плохо давалась служба в мирное время. Несмотря на диплом Академии генштаба, в четырнадцатом году он был всего лишь подполковником и готовился к отставке по выслуге лет. Но на фронте быстро пошел в гору и закончил войну командиром Гвардейского корпуса. В восемнадцатом этот пузатый, немолодой дядька пробрался из Петрограда на юг и, не дожидаясь высоких должностей, поступил в добровольческий полк рядовым. Теперь, полтора года спустя, он вел главную из белых армий на Москву. Фронтовики командующего обожали, причем больше всего восхищались даже не храбростью (кто сейчас не храбр?), а легендарной выносливостью Гай-Гаевского по части выпивки. Сплетничали, что генерал выдувает в день по три бутылки коньяку и всегда подшофе, но никогда не пьян. Еще говорили, что он вечно всё теряет и роняет, что без адъютантов он как дитя без няньки – эта черта почему-то вызывала у солдат особенное умиление. Однако армия у растяпы-командующего работала как часы.
– А. – Вот и всё, что сказал Гай-Гаевский при виде Эраста Петровича (Романов остался за дверью). – Чаю?
– Б-благодарю, – качнул головой Фандорин, взглянув на остальных участников совещания совсем коротко, потому что знал обоих.
Один – полковник Козловский, начальник контрразведки: худое, жеваное лицо с нервным тиком, длинные тараканьи усы. Второй – Скукин, недавно произведенный в полковники. Он состоял при родственнике в должности офицера для поручений и, по слухам, обладал большим влиянием, чем все остальные чины штаба, вместе взятые.
Козловский улыбнулся Фандорину с явным облегчением. Скукин сухо кивнул, демонстрируя, какая важная он теперь персона. С конца мая, когда они виделись последний раз, Аркадий Сергеевич в самом деле сильно изменился. Безупречностью выправки, мундира, прически полковник словно компенсировал затрапезный вид дяди.
С внутренней стороны, где, должно быть, находились личные покои командующего, не постучавшись, бесшумно появился еще один офицер в таком же, как у генерала, черном добровольческом мундире, но подтянутый и молодцеватый. Сверкал набриллиантиненный пробор, поблескивали новехонькие аксельбанты. Вошедший капитан без спросу, запросто, вынул из руки Гай-Гаевского стакан, подлил туда из фляги темно-коричневой жидкости, так что сделалось ясно: это совсем не чай. Значит, про коньяк не сплетни, понял Эраст Петрович.
– Макольцев, вас разве вызывали? – неприязненно процедил Скукин. – Что за бесцеремонность! А вы, дядя, остановились бы. Утро еще!
Командующий Добровольческой армии и его адъютант
У Фандорина чуть приподнялась бровь – здешние нравы показались ему удивительными. Однако судя по реакции остальных, сцена была обычная. Козловский лишь нетерпеливо дернул ус, адъютант нисколько не обиделся, а генерал примирительно пробасил:
– Ладно тебе, Аркаша. Я только хотел Павлика кликнуть, а он уже тут. Чутье. Останавливаться же мне нельзя. Я как бензодрезина: без дозаправки не поеду.
И, жирненько посмеявшись, с удовольствием отпил.
– Что вы здесь вертитесь, виночерпий? – все так же сердито обратился Скукин к капитану. – Сделали свое дело, и ступайте.
Но генерал заступился за своего адъютанта:
– Ты Павлом Андреевичем не командуй. Где я, там и он. Кто позавчера под красные пулеметы за мной ходил? Кто подобрал мой любимый портсигар, когда я его обронил? Ты-то, Аркаша, в штабе сидел.
– И вам, дядя, незачем под огонь лезть. Убьют – кто армию на Москву поведет?
Эраст Петрович кашлянул.
– Г-господа, мне сказали, что дело, по которому я вызван, срочное?
Козловский взглянул на него с благодарностью.
– Разрешите продолжать, Владимир Зенонович?…Итак, поезд главкома прибыл в Харьков ровно в шестнадцать ноль-ноль – мы все знаем пунктуальность его высокопревосходительства. До половины шестого в штабном салоне шло совещание. Кроме главкома и вашего превосходительства участвовали личные помощники: главкома – полковник Шредер и ваш. – Кивок в сторону Скукина. – Потом на вокзале состоялась церемония награждения отличившихся офицеров. На середине пришлось ее прервать, поскольку у главкома был расстроен желудок…
– Он и на совещании два раза в нужник бегал, – вставил Гай-Гаевский. – Квашеной капусты переел. Я ему говорю: «Это оттого, что вы, Антон Иванович, трезвенник. Запивали бы водочкой, а еще лучше коньячком, всё было б нипочем».
Почтительно подождав, не скажет ли командующий что-то еще, князь продолжил:
– Далее, по графику, следовало посещение Калединского приюта. Главнокомандующий прибыл на место в девятнадцать сорок, как намечалось. Обратился к детям и воспитательницам с короткой речью, начал раздавать гостинцы. Они лежали на столе, накрытом длинной скатертью. Там же, как выяснилось, была заложена бомба с часовым механизмом. Очень скоро главнокомандующий, извинившись, поспешно вышел – у него снова случился спазм, а буквально минуту спустя грянул взрыв. Погибли… – Козловский заглянул в листок. – Илья Сапожников восьми лет, Борис фон Миних девяти лет, Николай Белецкий девяти лет, Константин Лещенко восьми лет, Петр Милованов одиннадцати лет, Александр Штейн десяти лет, Семен Кольцов девяти лет и Корней Ранц-Засс шести лет – это сын полковника Ранц-Засса, убитого две недели назад под Курском. Только что поступил. Он был моложе положенного возраста, но… – Князь смешался, не договорил.
– Да, это я распорядился, на мне невинная кровь. – Генерал перекрестился и сделал глоток. – Я думал – ну куда такого малыша, ни отца, ни матери? А получается, подписал мальчику смертный приговор. Там еще две женщины убиты?
– Так точно. Начальница приюта Некритова и воспитательница баронесса Ланде, вдова офицера-дроздовца. Она была беременна. Говорят, очень надеялась, что родит сына…
Повисло молчание.
– Что вами сделано со вчерашнего дня? – спросил Эраст Петрович, не обремененный армейской субординацией. Ему было очень жаль погибших, но скорбь всегда побуждала Фандорина к действию.
– Усиленное патрулирование. Экспертиза частиц взрывного устройства. Опрос всего персонала приюта: не было ли посторонних.
Фандорин поморщился:
– Патрули ничего не дадут. Тип взрывного устройства тоже. Посторонних, конечно, не замечено – иначе вы бы обошлись без меня. Скажите, полковник, а упомянутый вами график перемещений главнокомандующего существовал в письменном виде? Кто имел к нему д-доступ?
Козловский обиделся.
– Кем вы меня считаете? Я профессионал, в свое время я консультировал охрану государя императора! Были приняты все положенные меры предосторожности. О планируемых передвижениях главкома знал только я – и еще Владимир Зенонович, которому я накануне доложил.
Генерал кивнул.
– Все прочие чины были осведомлены лишь в пределах своей компетенции. Комендант вокзала – о том, что будет происходить там. Начальник конвоя – о маршруте, но не о точном времени.
Фандорин ненадолго задумался.
– Почему злоумышленники выбрали именно п-приют? Они ведь не могли не понимать, что погибнут дети и это вызовет всеобщее возмущение?
– Думаю, там легче было заложить бомбу. Никому не приходило в голову, что большевики решатся взорвать детей. Почти вся охрана осталась снаружи.
– Неужто и зал п-предварительно не осмотрели?
– Разумеется осмотрели, тщательнейшим образом. За полчаса до мероприятия. Я же говорю, – обернулся Козловский к командующему, – это какая-то чертовщина! Позвольте закурить, ваше превосходительство, а то голова чугунная.
Гай-Гаевский подал знак адъютанту, тот щелкнул зажигалкой. Князь, раскуривая папиросу, задвигал впалыми щеками.
– Никакой чертовщины здесь нет. Более того, выйти на след будет нетрудно, – сказал Фандорин. – Совершенно очевидно, что устроитель или устроители взрыва получили точные сведения от человека, знакомого с г-графиком. С этой стороны и следует искать. Всё же кто кроме вас и командующего мог знать расписание? Например, ваш помощни капитан Романов?
– Нет. Он отсутствовал в городе. Был в Змиевском уезде на операции, накрыл склад оружия красных партизан, я докладывал вашему превосходительству. Мой заместитель войсковой старшина Черепов ведал только охраной, графика не знал, так что оттуда утечки случиться не могло.
– А с вашей стороны? – спросил Эраст Петрович генерала. – Вы кому-нибудь рассказывали, где и когда будет главнокомандующий?
Гай-Гаевский в затруднении посмотрел на племянника.
– Рассказывал я кому-нибудь?
– Мне, – ответил полковник. – Вы советовались, не устроить ли ужин в приюте, потому что с дамами и детьми получится уютно, по-домашнему. При разговоре был капитан Макольцев.
Удивительно, но адъютант исчез так же бесшумно, как появился. Минуту назад стоял у стены, а сейчас все посмотрели – нету.
– …Он сказал, что ужина не надо. Была депеша из штаба главкома: банкетов не устраивать. Вы еще засмеялись, помните? Сказали: «Тюфяк дуется, что я у Врангеля бронепоезд „Добрыня“ увел. Ну и ладно».
– Да-да, так и было, – подтвердил генерал. – Однако какова планида у Антона Ивановича? Понос ему жизнь спас! У меня в шестнадцатом году в Галиции был очень похожий случай. Налили мы однажды в жженку авиационный спирт…
И рассказал яркую, но неаппетитную историю, от которой Козловский захохотал, а Скукин поморщился. Что же до Фандорина, то он и не слушал – просто дождался конца, чтобы задать последний вопрос.
– А кто в приюте знал о времени прибытия г-главнокомандующего?
– Только начальница госпожа Некритова. Она, конечно, могла сказать кому-то еще, причастному к подготовке встречи. Но мы спрашивали уцелевших, никто не признается, – ответил Козловский.
– Больше мне пока ничего знать не нужно. Ваше превосходительство, г-господа…
Эраст Петрович поднялся и вышел, провожаемый возмущенным взглядом полковника Скукина: как это можно – уйти, не спросив разрешения у командующего?!
Но у Фандорина на этом свете командующих не было.
– Следовательно, всего три нити, – подытожил он свой рассказ в номере, перед женой и Масой. – Первая: окружение Гай-Гаевского. Скукин не болтлив, но есть еще капитан Макольцев, довольно скользкий тип. Вторая: окружение главнокомандующего. Там ведь тоже кто-то знал маршрут и график перемещений начальника. Третья нить самая тонкая – п-приют. Из четырех сотрудниц две погибли, а одна без сознания. Установить, не проболтались ли там кому-то подозрительному о приезде генерала, будет непросто.
Потом Фандорин заговорил о погибших. Назвал по имени каждого мальчика (память у Эраста Петровича была отменная), не забыл упомянуть душераздирающую историю баронессы Ланде.
У Моны заблестели глаза. Шмыгнув носом, она сердито сказала:
– Хватит меня жалобить. Черт с тобой. Даю тебе увольнительную. Делай что понадобится. Но теперь условий будет два.
– Какие? – слишком быстро спросил Фандорин, чувствуя, как мир Ян властно тянет его к себе.
– Первое все то же. Тебе будет помогать Маса.
– Нет! Он останется с т-тобой!
Читать бесплатно другие книги:
